Факт тот, что я открываю глаза и вижу терракотовый бархат медных пластин на стенах узкого коридора, пытаюсь взглянуть вверх и вижу стрелы из темноты и блеклого жжёного света, но потолка не вижу. Голове неимоверно тяжело и её слегка мотает, словно бы на макушке выросла вавилонская башня и сдавила виски. Креповый туманный полумрак - мне одеждой, он, почему-то, пахнет прогорклыми мокнущими бинтами на незаживающей ране. Я не знаю, откуда это знаю, но знаю, что эти раны - мои. Во рту такой же медный привкус, кислый и муторно сладковатый, пыльный. Мягкое покачивание, и тело на минуту оказывается в невесомости, и я вижу в пятнах оранжевого света перекаты чернокожих спин и плеч перед собой, по ним струится дорожками пот, как змеиные следы.
Впереди гул толпы, и обрушившийся на меня солнечный свет окрашивает мои веки карминной дрожащей вуалью. Я не знаю этого языка, но павшие ниц передо мной смуглые люди в золочёных и льняных одеяниях, говорят о том, что я возродился. К горлу подступает тошнота, и я вынужден чуть повернуть тяжёлую голову в сторону женщины, от неё разит мускусом и спермой, языка я всё ещё не понимаю, но мне достаточно видеть её обведённые жирным углём глаза паслёновые с синими бликами, чтоб понять, кто я. Она так же опускается, но не падает, а лишь преклоняет колено и склоняет голову, увитую жгутиками лоснящихся шоколадных косичек с вплетёнными грушевидными серыми и голубыми жемчужинами.
Отвожу от неё брезгливый взгляд, делаю глубокий вдох, между оскалиной рёбер осыпается труха. Указательным пальцем тонкой костлявой руки выхватываю из толпы лучших отпрысков самой именитой знати и велю приготовить мне ванну из их крови и растирку для крепнущего тела из их мозгов. Склонённая голова женщины в ногах опускается ниже, но я замечаю хищную торжествующую улыбку.
Теперь я лежу в обволакивающей меня пурпурной плотной и тёплой маслянистой купели, впитывая возобновлённой кожей гемоглобин и прочие составляющие для своей новой жизни. Напротив меня на мраморном возвышении в липких скользких пятнах происходит движение, ритмичное, чавкающее, она уже не может принимать в себя эбонитовые стержни рабов, сравнимые, разве что, с ослиными, и голова в шоколадных косичках мерно покачивается возле моих ног на краю ванны. Остекленевшие глаза с синими искрами всё ещё смотрят на меня, а я смотрю на то, как мой палец большой ноги скользит по её звериным зубам, размыкая податливые ещё тёплые губы. К следующему восходу Сириуса я уже буду готов править.
В час заката на острове имени Солнц и Славы, он выходит хрестоматийно вдыхать пейзаж. Его кожа давно запомнила: то, что плавит, помещается незагорелым в ее корсаж. Ее тело - млекомый, млечно-воздушный остов, губы вяжут на привкус оранжево, как хурма. Когда он ее видит, испариной льется остров, а потом оседает в усталый седой туман... Нет сильнее сплава их влюбленных - до ранящей честности - гладких тел. Он - Себек, и закатно сливается с островом Солнц и Славы, чтоб на ощупь писать ее линии в темноте. Они прочно сошлись, ни на йоту не станешь ближе, проступили друг в друге, как памятный мягкий след. Она прибойно-соленым ему узкие стопы лижет, догорает алый закат. Умер Сет.
(с)