Подозревать неладное я начал после часа томления в фойе центрального входа. Штатного посыльного не было. В мучительном ожидании я в сто пятидесятый раз изучил стенд с лучшими спортсменами школы. Великолепная семерка. Верхний ряд стенда оккупировали три лыжника-перворазрядника, братья Сметанины. Судя по их ебальникам, первоначально эти парни явились миру в виде потенциальных экспонатов кунсткамеры, но каким-то чудом избежали этой участи, и теперь зловеще скалили со стенда свои гнилые зубы. Вот уродцы. Средний ряд занимала женская половина спортивной элиты нашей школы. Лена Дзюба, Лена Михтиева и Валя Кретова. Гимнастки, блять. Гутаперчевые. Надо заняться ими, как время будет. Ну, типа, засунуть хомячка в норку.
В третьем, последнем ряду, в черной рамке висел портрет нашего физрука, Виталия Леонидовича Скорострелова. Виталий Леонидович почил год назад, но навечно остался в сердцах, как преподавательского состава, так и учеников. Нелепый случай унес жизнь ярого фаната спорта и здорового образа жизни. Не верится даже… В тот злополучный день физрук решил показать ненавистным пионерам-курильщикам из 7-Г несколько акробатических упражнений.
— Учитесь, придурки! Это вам не всякой хуйней организм травить! — сказал он и сделал заднее сальто.
Кто-то из пионеров справедливо заметил, что Виталий Леонидович красавец, но такой шнягой пусть лучше кобыл своих удивляет, которых, вопреки негодованию завуча — да что там завуча, всей общественности! — он с завидным постоянством порол в своем закутке. После дельного замечания физрук запунцевел, набычился и заорал:
— Ну, смотрите, блять, гандоны!
Еще не смолкло эхо в спортивном зале, как он с каскадом немыслимых кульбитов оказался у перекладины. Мгновенье спустя Виталий Леонидович уже крутил «солнышко». Да как крутил! Дмитрий Билозерчев к хуям бы забросил спорт, если бы увидел ЭТО! Ученики 7-Г застыли в групповой скульптурной композиции.
— Я ваааааам, бляяяяяяядь, пакааааааажууууууу, нахуууууууууууй!!! — оглушающее пронеслось на весь спортзал.
По рассказу Кокуры, ставшим одним из свидетелей разыгравшейся трагедии, Виталий Леонидович после десятка энергичных оборотов перешел на однорукий вариант солнышка. Хуй его знает, что он хотел изобразить, но на очередном обороте сорвался и, не сумев сгруппироваться, сломал себе шеяк. Покойся с миром, как говорится…
Хоронили любимца школы с почестями. Соплей было яибу. Не преминул приехать и больной на голову заслуженный мастер спорта Сергей Копылов. Они с усопшим в физкультурном техникуме вместе учились. Знаменитый велосипедист сначала все время плакал, а на могиле начал дико ржать. Хуй ли, звезда советского спорта... Их не поймешь. Может, перетренировался накануне, а может — просто нервы.
Мои тяжелые раздумья прервала ехидная техничка Вера.
— Чейт ты, Чернов, не учишься? Опять с Юркой Горшковым бухать будете?
— А тебя ебет, обезьяна облезлая? Иди коридор пидарась! Не школа, а хлев какой-то, — деловито ответил я, и до кучи хотел ей добавить чего-нибудь гадкое, но она зыркнула на часы и быстро съебнула. Через несколько секунд раздался звонок.
* * *
«Нихуя себе!!! Это что еще за цирк?»
Я был, прямо скажу, в полном недоумении. Что же это такое? Маскарад? А может подготовка к школьному спектаклю? Вот дела. Что-то я пропустил.
В это трудно поверить, но все ученики, от мала до велика, вышли на перемену в настоящей офицерской форме. Причем, не ниже майорской. Мало того, каждый держал в руках пачки с деньгами. Я тут рубль тридцать еле наковырял, а у этих пидарасов целые пачки!
Ситуацию прояснила гимнастка Валя Кретова, упакованная в форму капитана 1-го ранга ВМФ СССР. Поигрывая двумя пачками денег, она обратилась ко мне с явным презрением:
— Чернов, ты что ебанутый? Иди форму получай и деньги. Стоишь тут в обосатых трениках и яйца чешешь, а на втором этаже раздача уже заканчивается.
— Слышь, Валь. Что, просто так дают?— спросил я, косо посматривая на две запечатанных пачки четвертных с Лениным.
«Это же пять тысяч рублей! Ахуеть! Может отнять у нее и съебаться? Юрец, поди, уже ожеребился и на улице ждет. Во гульнем! Да нет. Не по-спортивному это как-то. Если всем дали, то я на себя и Юрца тоже получу. Хуй с ней с формой, главное копейку урвать».
— Ну, не просто так. Надо жетон отдать, — ухмыльнулась капитан 1-го ранга Кретова и поправила фуражку.
— Какой еще жетон?
— Чернов, ты дебил? Вам что, в учительской утром жетоны не выдавали?
«Вот это залет,— подумал я. — Закосили, блять. Из-за пузыря «гнилухи» без таких ништяков остаться!»
— А че делать-то, Валь?
— Беги на второй этаж, дурогон, — толкнула меня морская гимнастка. — И вообще странный ты. Нахуя усы отрастил? Как мужик сороколетний выглядишь. Побрился бы. Тьфу.
Я с ужасом нащупал над своей верхней губой густую растительность, оттолкнул Кретову, и порысачил к зеркалу.
— Блеааа… — выдавил я из себя.
Из зеркала на меня смотрел кудрявый, усатый крестьянин лет тридцати пяти. Одет и обут чувак был прямо как я — в засаленую футболку с надписью «Пепси», дырявые, вытянутые на коленках треники и красные кеды-сланцы. Сомнений не было: я постарел. Мне песдец, все пропало…
Впасть в окончательную депрессию мне не дал Кокура. Он тактично покинул строй прогуливающихся по рекреации офицеров, подошел, отдал честь и произнес:
— Черный, я тебя сразу не признал. Bозмужал! И усы тебе к лицу. А что без формы? Бережешь для конференции? Ну и правильно. Я тоже думаю переодеться. А то облюет кто-нибудь из высшего состава, — Кокура кивнул на строй, — или техничка по спине тряпкой проведет. На конференции надо выглядеть с иголочки. Сам понимаешь. Судьба решается. Голос не любит неряшливых офицеров.
— Слышь, Кокур, я чета не всасываю. Какой голос, блять? Какая конференция?! Мне бы бабки получить и всё. А то с таким козьим раскладом мне жить два дня осталось. Видишь, как постарел.
— Вижу. А может, это знак? Ты теперь самый старый десятиклассник нашей школы. Голос наверняка тебя сделает главнокомандующим.
Я, честно сказать, от волнения зардел. И впрямь, не все так хуево. Сейчас получу форму главнокомандующего, Юрца сделаю своим замом, и будем рулить. Да еще с таким баблом! Хуй с ней, со старостью — в тридцать пять жизнь только начинается!
На второй этаж я прискакал как сайгак, и немедленно обнаружил у входа в учительскую двух хануриков. Один в очках с неибацо толстыми линзами. Второй побрит наголо, и его голова напоминала щетинистую узбекскую дыню.
— Здесь форму с баблом выдают? — отдышавшись, спросил я.
— Не выдают, а обменивают на жетоны, — выебнулся очкарик.
— Ты, бинокль ходячий, не дерзи старшим, а докладывай голосом, что за жетоны и где их взять.
— Жетоны выдавали здесь утром, — как робот ответил Бинокль. — Они именные. С родом войск, званием и суммой. А кто не получил, может отдыхать.
— Как отдыхать?— удивился я.
— А вот так,— подключился к разговору Дыня. — Жетоны учеников, проебавших свое счастье, уничтожены. На четвертом этаже, в туалете, выдают форму и деньги для обломавшихся. Звания там не старше прапорщика или мичмана, да пара пачек пятирублевок. Хуйня, короче. А ты, дядь, кого ищешь?
— Сын у меня майором авиации стал. Вот, пришел поздравить, — лихо спизднул я и направился на четвертый этаж. «Тыща рублей — хуйня? Да вы, салопеды, совсем озверели! По ходу с главнокомандующим Кокура погорячился. Жаль, у меня были виды на эту почетную должность. Только за зря постарел. Да и хуй с ним».
Спустя пять минут, во второй кабинке параши я получил из рук полупьяного трудовика по кличке Заусенец мичманскую форму и тысячу советских рублей. За Юрца получить не удалось.
— Не положено! — промычал Заусенец и захлопнул дверь кабинки.
Счастью моему не было предела. Форма сидела как влитая. «Матери две сотни дам, и папику сотню. А то горбатятся на кирпичном заводе за мизер».
С этими мыслями я уже было хотел съебаться, но тут хуй знает откуда взявшийся голос Юрия Левитана скомандовал:
— Всем офицерам, прапорщикам и мичманам просьба пройти в актовый зал и занять свои места. Повторяю! Всем офицерам, прапорщикам и мичманам пройти в актовый зал и занять свои места.
«О! А вот и голос, блять. Нихуясебе. Конференция начинается. Сходить что ли? Может, еще и зимнюю форму подкинут. С папиком на рыбалку буду в ней ходить».
Искать свое место в актовом зале я, по правде говоря, заебался. В итоге оказалось, что мое место на уебищном стуле со сломанной ножкой, стоящим в самой жопе актового зала.
Как только все расселись, Юрий Левитан громогласно объявил всех присутствующих гордостью страны, и добавил, что всем нам песдец. А конкретно то, что началась кровопролитная война с Америкой, и мы будем брошены на борьбу с капиталистической чумой, буквально изъевшей многострадальное тело нашей планеты.
«Все-таки надо было съебываться…»
Дальше Левитан сообщил, что бумажками, находящимися в пачках мы можем подтереть свои зады, так как в стране прошли доселе невиданные деноминация и монетизация. Короче, за пару минут все иллюзии улетучились, и, кроме формы, ништяков не осталось.
Самое веселое, что после ахуительно ободряющей речи, Голос назвал мою фамилию и приказал вести флотилию к берегам Америки.
— С хуяли! — возмутился я. — Тут адмиралов до ебени. Вот пусть они и ведут.
На что Голос сказал, что я дурак, и что на больших кораблях и авианосцах все дизеля уже давно пропиты. С движком остался, блять, один мой старый, на ладан дышащий буксир. Вот, типа, я подцеплю всех, и потяну Америку ебошить.
— Ну, это другое дело, — горделиво ответил я. — Разрешите начать операцию?
— С Богом, сынок, — ласково ответил мне Голос.
Все офицеры встали и зааплодировали.
По остальным родам войск ситуация была аналогичная. В бой вели прогульщики и алкашня…
* * *
Похуй, что мне тридцать пять лет.
Похуй, что мой старый пердящий баркас тянет меня и всю флотилию на последний смертельный бой.
Похуй на ветер, развивающий мои буденовские усы.
Похуй на отставшие субмарины с их педальным ходом.
Похуй на гандона Юрца, исчезнувшего навсегда в кустах.
Да и на Голос тоже похуй.
Главное, что я не обосрался, а просто взял и без базара пошел гасить Америку