Кайфуево. Часть 2. Глава 2 (Повесть)

        Давайте применим санкции  
                                     или
                                           Как вредно напиваться…
  
  
  
  Бог мой, вы не представляете даже, какое это блаженство - удобно раскинуться в командорском кресле с баночкой пива в руке, ловя на себя одинокий пока солнечный  лучик, сумевший в этот ранний час пробиться сквозь высокие деревья, обступившие  Кайфуево со всех сторон. Да-да, не удивляйтесь, я тоже в шоке: командор сам уступил мне своё кресло, единственное удобное кресло на весь наш табор. Все остальные  восседали кто на раскладных лёгких табуреточках, кто на брёвнах. Что-то случилось, не иначе. Словно какой-то невидимый окружающим тумблер вдруг щёлкнул в его голове.  Случись такое в жаркий полдень, я бы точно решил, что командор забыл надеть свою знаменитую командорскую панаму и ему напекло голову. Но нет, как я говорил уже, в  Кайфуево по утрам наоборот дефицит тепла. Как бы то ни было, но командор встретил меня участливой фразой:
   - Димон, тебе плохо, Димон? Может, пивка? Я вот тут пару баночек принял и мне уже  хорошо - и он довольно рассмеялся.
  Вот оно в чём, оказывается, дело! Пара баночек как раз и сыграла роль того волшебного тумблера.
  И командор, прикиньте, сам не поленился сходить за баночкой, сам усадил меня в своё удобное кресло и, клянусь, он бы наверняка укутал мои ноги тёплым клетчатым пледом, как заботливая бабушка, но этого не случилось только лишь потому, что идея про тёплый клетчатый плед ему в тот момент не пришла в голову. А может, потому, что не брали мы с собой в поход никаких пледов - ни клетчатых, ни тёплых. У нас ведь машины не резиновые, да и мы не английские лорды. Честно признаюсь, про плед и про кресло-качалку - это я только в кино видел, вот я и размечтался вдруг отчего-то.
  - На, Димон - он собственной волосатой пятернёй вмиг откупорил банку „семёрки“ - я  тебе точно скажу: пиво, оно ведь не только вредно, но и... полезно. Возьмём вот, к примеру, меня - видишь, я уже какой живчик, а встал ещё мрачнее тебя.
  И я, больше тронутый такой вот неожиданно свалившейся командорской заботой, чем одолеваемый желанием опохмелиться, довольно вяло попытался пригубить из банки.
  - Тьфу, гадость! - это я, конечно, мысленно сказал. Кто его знает, не воспримет ли командор оскорбление благородного пенного напитка как личную обиду, и не лишусь ли я через это его командорских милостей. Но я всё-таки заставил себя сделать ещё пару глотков, и в похмельной „истоме“ прикрыл глаза...
  У меня никогда в жизни не было привычки опохмеляться по утрам. Ей-богу не вру! Да и плохо мне не оттого, что вчера было хорошо. Я не выспался, и вы сами знаете теперь, по  какой такой причине - вот отчего я не в своей тарелке. Так мой организм устроен, что уж тут поделать! Если я свои восемь или, в крайнем случае, семь часов в сутки не посплю - я  не человек. Прошу вас, не судите меня за этот мой маленький недостаток слишком строго, ладно? У меня много других недостатков, за которые я достоин осуждения, а про этот давайте-ка забудем, идёт? А за это ваше великодушие я вам по секрету расскажу, отчего я с некоторых пор не страдаю головными болями по утрам.
  Природа ведь не создала меня этаким крепышом-Гаргантюа. Я думаю, ни к чему мне вам это долго объяснять - в вашем окружении наверняка найдётся парочка таких вот крепышей - сколько бы ни выпил за вечер, он с лёгкостью засыпает, как придёт его срок. Это уже другой вопрос - мордой ли в салате, на полу ли под разграбленным гостями столом, на брачном ли ложе аккурат меж уединившимися было влюблёнными - но он  сладко засыпает безмятежным сном младенца до самого утра. А утром он снова готов к бою. Как ни в чем не бывало, запросто заливает в себя очередную цистерну.
  А я, скорее, даже рад, что я не такой. Хотя я и не в состоянии пить, пока хлебные крошки в горле не всплывут; хотя ко мне запросто может прилететь „вертолёт“, едва голова коснётся подушки; хотя сон мой по утрам чуток и тревожен и почти в ста процентах случаев раскалывается страшной болью башка. Почему-то я свято верю, что из таких как я не получаются алкоголики. У нас, таких как я, есть естественный предохранительный барьер. Подобно Великой Китайской стене, оберегающей аборигенов от нападков извне, наш барьер борется с коварными планами алкогольной зависимости захватить нас в своё рабство. И имя нашему барьеру - утро следующего дня.
  У вас, дорогие мои, наверняка с самочувствием в данный момент всё хорошо, раз вы находите в себе силы внимать моему повествованию. Поэтому следующую аналогию, прошу вас, додумайте сами, избавьте мой измождённый мозг от напряжения в нелёгкий для него час. Это же так просто - вообразить, что случается с нашим, подобных мне,  желанием продолжить возлияние утром следующего дня.
  Ну вот, представьте себе, карабкается на Великую Китайскую зловредный китайский враг - какой-нибудь монгол либо тунгус с калмыком (я не силён в истории - простите, если кого обидел). Карабкается он, значит, карабкается с единственной и, заметьте, неблаговидной целью - захватить и поработить весь их желтолицый и узкоглазый миллиард, а ему на голову - камни каменные, в глаз - стрелы стреляные, а за шиворот - кипяток вёдрами. Вот. Все представили? Ну и умнички. Можно дальше продолжать,  значит...
  Но позвольте хотя бы на сей раз мне воздержаться от ответа тому наивному дурачку -  зачем, мол, вообще пить, если всё так непросто. Мал ты ещё, видать, дружище, если  задаёшь подобные вопросы. Не сбивай меня лучше с мысли. Я ведь обещал людям понимающим рассказать, как же мне удалось хоть отчасти обмануть моё, личное, „утро  следующего дня“. Сразу, без всяких там предисловий, откровенно скажу: есть у меня добрый помощник. Что бы я без него делал, даже представить себе не могу. Зовут его  неброско, но ёмко - „Цитрамон“.
  Эка невидаль! Вот удивил! - заржёт опять, как всегда не дослушав, этот самый дурачок,  которого я уже пытаюсь игнорировать, да никак у меня не получается, - Эка невидаль,  „Цитрамон“ - да мы всяких антипохмелинов в аптеке тыщи видели! Настоящих, фирменных! Выбирай на вкус - один другого лучше: и с громким и солидным именем, и шипуче-газированные, и лимонно-ванильные, и даже детский антипохмелин - как  обычно, в виде сиропа. А он нам копеечный „Цитрамон“ втюхивает!
   Но тут уж я не сдержусь, я ему отвечу, этому выскочке. Я ему так отвечу, что навсегда забудет, как меня перебивать! Я ему всё скажу!
  Во-первых, скажу я ему, чем плохо, что он копеечный? Ваши эти хвалёные „Тыщи“ как раз таки тыщи денег и стоят – куда ж это годится? Да я, может, „незамерзайку“ по сотне за  канистру употребил, - так где же я на „лечение“ тысячу раздобуду, а?!
  Я конечно „Незамерзайку“ и не пробовал ни разу, это я ему так, в сердцах, сказал. А чего  он лезет?! Вот.
  А во-вторых я ему ещё кое-что скажу. Ты, скажу я ему, мальчик, бывал ли хоть раз в Русском музее? Видал ли ты когда-нибудь „Гибель Помпеи“?..
  Нет, читаю я в его глазах бесстыжих, не бывал он в Русском музее. И „Гибель Помпеи“ не видал он своими бесстыжими глазами.
  Да я и сам позабыл уже, когда был в Русском музее в последний раз - может с мамой во втором классе, когда, помню, дико зевал и просился в буфет со сладкой тёплой  газировкой и пирожными „эклер“, от коего сочетания, помню,  меня сильно пучило и долго ещё потом дома болел живот. Признаться, я вообще не понимаю, какого беса меня этим утром в искусство тянет - меня ведь от искусства с детства тошнит, с тех самых эклеров - но, видимо, так мне хочется этому выскочке досадить, что я ещё и интеллигентность свою на помощь призвал: мол, вы, молодой человек, даже в  живописях нихрена не рубите, а я, напротив, - дока.
  Вот, глядите на него, скажу я с издёвкой, гаденько так скажу - все уже вокруг догадались, один он ни ухом, ни рылом. Ты, скажу я ему, мальчик, хоть раз пробовал втиснуть что- либо в свой пищеварительный тракт „утром следующего дня“? Ты попробуй, мальчик. Хоть спасительный огуречный рассол, хоть пива полстакана, хоть целебный порошочек аль таблеточку. Даже просто воду советую тебе пить осторожно, чутко прислушиваясь к своим „недрам“, иначе не исключено то самое извержение „Везувия“, так во времена  оны вероломно и в одночасье погубившего Помпею. И секрет мой, умник, вовсе не в названии чудодейственного снадобья, хотя оно действительно - честь ему и хвала -  чудодейственное, а в способе его применения…
  ...Вот вы думаете, зачем я в этом самом месте поставил ненужное, казалось бы, многоточие? Ан нет, отвечу я вам, какое же оно ненужное?! Ведь вы уже замерли в  предвкушении, что я вам свой способ расчудесный раскрою, так ведь? А по закону жанра, когда интрига доходит до крайней степени напряжения, полагается что? Ну вот ты,  хотя-бы, умник, ответь? Не можешь?! Так то! Тогда я тебе скажу.
  В классическом произведении Шахерезада мгновенно прекратила бы в этом месте дозволенные речи, дабы помучить своего поработителя неизвестностью аж до  следующей ночи. Но у нас с вами, друзья, никакое не произведение, а просто беседа, и совсем не классическая, а наоборот, вовсе даже современная. Уверен, тем не менее, будь во мне хоть капелька Шахерезадиного... - м-м-м ... или Шахерезадского?.. э-э-э… - в общем, бабского коварства, я бы тоже помучил вас ожиданием. Ещё как помучил бы. Но, как вы уже успели заметить, хоть я и сижу, подобно Шахерезаде, на мягком, больше нас с ней в этот ранний утренний час ничегошеньки не роднит, нет во мне никакого коварства -  я просто сделал пару глотков из баночки, которую заботливо откупорил мне душка командор, а потому и допустил я небольшую паузу в своём повествовании. Заметили? -  совсем небольшую: я даже не стал новую главу начинать - мне и пары многоточий  хватило горло промочить. Теперь, собственно, о главном. Вернее, для вас о главном, не для нас. Мы-то все сюда, в Кайфуево, не пьянствовать приехали, у нас заботы иные, у нас впереди насыщенный день. Дайте только нам в себя прийти, и мы ещё покажем, на что мы способны. А вы из моего рассказа, может статься, больше и не запомните ничего, кроме того как таки правильно распорядиться таблеткой „Цитрамона“. Давайте, затаили дыхание и слушаем. Второй раз повторять не буду. Ну, разве что, девушкам за особые  заслуги.
  Нужна одна-единственная таблетка „Цитрамона“. Все видели? Такая коричневатая с белой продрисью. Как мы в детстве говорили, серо-буро-малиновая в крапинку, а я долго  не мог вообразить себе этакий цвет. Так вот, для таблетки „Цитрамона“ как нельзя лучше подходит. Главное, как вы усвоили, это умудриться запихать таблетку себе вовнутрь. Но проблема-то в том, - все ведь помнят, не так ли? - что, разжуй мы даже эту таблетку тщательно-тщательно в меленький-меленький порошок, запей мы её хоть литром воды, она неминуемо попадёт нам в желудок и начнёт его, бедолагу, раздражать. И тогда может случиться страшное. Вспомните Помпею. Мало того, что вам уже пришлось  превозмогать боль, отрывая голову от подушки и суетясь на кухне в поисках как назло завалившейся куда-то пачки медикаментов. Это ещё не та боль. Настоящий кошмар ждёт вас после „извержения“. Ваш собственный пульс усилится вдруг многократно и разорвёт вам башку напрочь. Но даже и успешное усвоение снадобья никак не гарантирует вам избавления от утреннего недуга. Вы будете принимать таблетку за таблеткой, изведёте всю пачку, потом, не дай бог, вторую, но ничего не добьётесь, кроме того что подорвёте семейный бюджет и вконец испортите многострадальную свою печень, которой и так уже несладко от вчерашнего.
  Но способ есть. Есть, уверяю вас! И я, как настоящий учёный, приносящий себя в жертву на алтарь науки, взлелеял и выпестовал этот способ в долгой череде экспериментов.  Можно сказать: жизнь этому посвятил. Нет, не то чтобы я определил это целью своей  жизни, нет. Я просто пью не так часто, как того кому-то хотелось, вот и ушла, получается,  вся жизнь на исследования. Конечно, много больных головушек можно было бы спасти за прошедшее время, прояви я чуть больше усердия и пыла в своих изысканиях, но и вы  меня поймите: избавляясь от головной боли, я вовсе не избавлялся от других тягостных симптомов „утра следующего дня“. Какой же тут может быть альтруизм?!
  - Ну, давай же, не томи! - я уже слышу, как такой же похмельный страдалец, как я сам, притоптывает в нетерпении ногой.
  - Сейчас-сейчас, вы же видите, что я и так уже изъясняюсь в последнюю минуту скороговорками - так мне хочется поскорее поведать вам, мои драгоценные  сострадальцы, свою тайну. И вы наверняка оцените, что я, экономя ваше время и не злоупотребляя вашим терпением, даже не стал исправляться и заменять неправильно  употреблённое мною слово „сострадальцы“, ведь я не имел ввиду сострадающих мне, как только лишь сочувствующих и сопереживающих мне как бы со стороны, а имел ввиду сострадальцев как моих товарищей по несчастью, претерпевающих от такой же хвори, как и моя собственная. Поняли?
  Вот и все мои друзья, когда я их посвятил в подробности своего чудесного метода, тоже всё прекрасно поняли. И попробовали. И сказали потом спасибо. И до сих пор все  пользуются и никто ещё ни разу не пожаловался, что ему однажды вдруг не помогло. И вам поможет. И вы мне тоже спасибо скажете...
  Щас, сограждане, чего-то опять в горле пересохло…
  - Сука! Я тебя сейчас придушу! - хрипит тот, похмельный и, братцы, действительно, уже  синеет от переживаний...
  Что-то я, точно, увлёкся, а человеку-то плохо совсем, он на меня, как на соломинку утопающий, надеется, битый час избавления ждёт. Он, быть может, давно бы традиционные способы применил, народные - медленно, но верно - или лежал бы себе в постельке и стенал бы по-тихому в пространство - всё легче было бы, чем разговоры разговаривать с незнакомыми людьми. А я ему надежду нечаянную подарил - вот он и вскочил, горемычный, внимает через силу, панацею ждёт. Надо его спасать скорее, я же не зверь какой.
  Чудак-человек, говорю, что же ты сегодня ко мне пришёл? Что же ты вчера, говорю, не приходил? Как же я тебе, милок, с утра помогу, а? Вся штука как раз в том, что озаботиться этой нашей с тобой утренней проблемой надо было с вечера, как, заметь, я  сам и сделал. И сижу вот я теперь перед тобой, хоть и слегка помятый, но непобеждённый. Не одолела меня головная боль. А всё почему? Да потому, милок, что я свою таблетку на ночь, перед сном заглотил, а ты свою, вон, до сих пор в потном кулаке  мнёшь - ну куда это годится?! Товарищи мои дорогие!..
  Да, точно - я присяжным так потом и заявлю, как вам: товарищи мои дорогие! - взывая к их гражданской сознательности вообще и к человеколюбию по отношению к отдельно взятой личности - ко мне - в частности.
  Товарищи мои дорогие, говорю я присяжным, да если бы я знал, что этот синюшный лицом господин с дрожащими руками вдруг окочурится сразу после моих слов, да я бы... Да я бы!.. Да я бы сам нашёл его накануне и уговорил „Цитрамону“ откушать. Да я бы ему свою собственную, последнюю, таблетку не пожалел, всеми святыми клянусь!
  - Ну и дурак! - говорит мне адвокат приятным женским голосом. Конечно - а каким ещё голосом можно говорить „ну и дурак“? Только приятным и только женским. А отчего мне  голос так знаком? Странно, думаю, Ксюха ведь у нас бухгалтер вроде, а не адвокат...
  Да нет же, вот сидит рядом со мной в чёрной мантии и говорит мне:
   - Ну и дурак! Ты ведь даже не знаешь, как этот твой хвалёный „Цитрамон“ в сочетании с  алкоголем действует. Разве тебе не известно, что лекарства с алкоголем не смешивают?  Ты разве неуч необразованный?
  - Конечно, он неуч необразованный… - говорят присяжные хором.
  - И дурак. - напоминает прокурор.
  - Да, и дурак! - закрепляет небритый пышнотелый судья с зарождающейся проплешиной над и без того высоким лбом и с размаху бьёт мачете по столу.
   - Они вот сейчас тебя оправдают... - после небольшой паузы продолжает судья и тем же  самым мачете указывает в сторону присяжных…
  - Да, мы тебя сейчас оправдаем. - подтверждают присяжные.
  - Они потому что сами дураки, не усмотрели причинно-следственной связи, видите-ли, между твоими крамольными словами и смертью потерпевшего. - вмешивается кудрявый  прокурор и, словно исчерпав словесные аргументы, дует в сторону присяжных из резиновой „лягушки“.
  - Нет, мы не дураки, - невозмутимо и монотонно в один голос тянут присяжные. - Это он дурак. Потому что если-б он того, покойника, успел своей таблеткой угостить и печень его не сумела такого вторжения пережить, или иная какая недостаточность в организме  случилась - тогда оно конечно - виноват, как есть виноват.  
  - Он же не угостил! - вкрадчиво, почти нежно, но в тоже время решительно, мурлычет  адвокат…
   - Но покушался! Налицо злой умысел! - не сдаётся прокурор, направляя „дуло“ своей  „лягушки“ на моего адвоката.
  - Нет, он не может быть виноват. Он же, вы сами слышали, наоборот, хотел помочь. А тот бедняга просто от огорчения помер.
  - Да, он просто от огорчения помер, - дружно поддерживают адвоката присяжные, - Вот, скажите, к примеру, - и присяжные смотрят на прокурора с укоризной, - Вот если, к примеру, правительство наше каждый день нас огорчает и от этого огорчения непременно кто-то ненароком может скончаться - вы и правительство наше тоже осудите?
  Прокурор пока млад годами, чтобы осознавать, что его только что сразили излюбленным совдеповско-иезуитским идеологическим приёмом в сугубо юридических спорах. Но  прекрасно осознает, что этим приёмом он надёжно загнан в угол. Поэтому он на всякий  случай не спешит с ответом. Но, как позже выяснится, успокаивается он только на время.
  - А потому пусть валит отсюда побыстрее и не отнимает время у уважаемого суда? - вопросительно утверждает секретарь. Из под чёрной мантии секретаря выглядывают  бутсы и полосатые гетры. - У суда ещё футбол не игран и коньяк со вчерашнего не допит… -  добавляет он судье на ухо.
  - Да, пусть валит отсюда. Суд отпускает тебя на все четыре стороны за твоей никчёмностью и бездарностью. - и мачете с резким стуком в очередной раз опускается на стол.
  - Господин товарищ судья! - просит слова старейшина присяжных и так же, как секретарь, наклоняется к волосатому судейскому уху:
   - Коньяка уж больно много осталось; может, пусть этот испытатель доморощенный перед уходом нам подробную инструкцию по своим таблеточкам оставит? Да и самих  таблеточек недурно было бы у него взять. В аптеках, поди, давка теперь за этим  „Цитрамоном“.
   Мачете снова врезается в судейский стол.
  - Суд объявляет об отсрочке приговора!.. Стой, куда пошёл, тебе говорят! Суд  постановляет истребовать с обвиняемого объяснение и выносит постановление об изъятии у обвиняемого всего наличного запаса „Цитрамона“ для проведения экспертизы и следственного эксперимента. Жандармы, обыскать!
  - Может, не будем так круто, Мишаня? - получив желаемое, пытаются смягчить судью старейшина и секретарь. - Человек старался, добро хотел людям сделать. Опять-таки,  какую рекламу этому „Цитрамону“ соорудил! Да будь у „Цитрамона“ хоть зачатки  совести, он бы должен был в попу этого изобретателя поцеловать и выписать ему  Нобелевскую премию. Продажи-то, небось, подскочили.  
   - Да лох он последний, ваш ломоносов! Умные люди сперва договор заключают, а уж  опосля-я-я... Черта с два он теперь получит и поделом ему!    
  - Давай поможем ему, Мишель? Мур-р. Мяу? - ластится к судье адвокат с лицом и мягким голосом Ксюхи и нежно чешет его за волосатым ушком пушистой лапкой, а под столом,  чтоб никто не видел, щекотно и волнующе трётся о судейскую ногу.  
   Кто-ж против такого устоит?! И мачете разрубает стол пополам.
   - Суд выносит частное определение…
  - Правильно! Так ему и надо! - орут присяжные вместе со зрителями дальних рядов стоя, а передние ряды дружно аплодируют.
  - Тишина в зале суда! - вопит секретарь и колотит правой бутсой по обломкам стола.
  - Заткнитесь, засранцы! - поддакивает очухавшийся от нокдауна прокурор - дайте папе сказать.
  - ... Мня, мня... так - выносит частное определение... - вспоминает судья прерванную речь, наклоняется за упавшим со стола стаканом с золотистой жидкостью и делает изрядный  глоток. Ни у кого из присутствующих не возникает сомнений, что так оно и должно быть: жидкость вся, до последней капли, осталась в целёхоньком стакане после падения со стола. Проигнорировав дольки лимона, также чудесным образом оставшиеся лежать аккуратной горкой на упавшем вместе со всем остальным добром со стола фарфоровом блюдечке, судья занюхивает сладким рыжим ароматом адвокатских волос, гладит адвоката по округлой попе и продолжает:
  - Возбудить производство по делу о взыскании гонорара за оказанные рекламные услуги в пользу…
  - Не надо никого возбуждать! Никакой пользы от этого не будет! - с последнего ряда вдруг вскакивает солидно одетый господин и с воплями бежит к судье.
   - Не надо никаких частных определений, я вас умоляю, не губите!
  И плюхается прямиком к ногам судьи. Но не по своей воле плюхается: это прокурор, желая, видимо, реабилитироваться за своё недавнее поражение, выставляет в проход ногу.
  - Ты чьих будешь? - пытаясь подражать Ивану Васильевичу из известного фильма, гневно вопрошает прокурор, но его ломающийся детско-юношеский баритон не вполне  справляется с этой задачей.
  - Да-да, представьтесь, пожалуйста, гражданин. - требует секретарь.
  Господин поднимается с пыльного пола. Его костюм теперь выглядит не так солидно, как пять секунд назад, но золотые часы по-прежнему говорят о высоком положении господина в обществе.
  - Моя фамилия Цитрамон - тяжело дыша после падения, представляется господин - у меня четверо детей, прошу вас, не надо меня возбуждать! Я сам всё уже принёс в лучшем  виде.
   С этими словами в его руке, как у фокусника в цирке, будто из воздуха материализуется миллион.
  - Миллион?! Злодею и душегубу?!! - теперь уже сильно возбуждается юный кучерявый прокурор и злобно сверкает в мою сторону глазами. - Папа, дай мне мачете, я сам его  порешу! - и прокурор решительно протягивает свою руку в направлении этого судейского атрибута. Почему-то опять никого не удивляет, что его рука легко дотягивается, хотя со  своего места на достаточном удалении от судейского помоста он даже не привстал.
  - Что-ж, так, пожалуй, даже лучше… - бормочет себе под нос солидный господин в пыльном пиджаке и аккуратно прячет миллион в карман. Затем сам господин растворяется в  воздухе, как будто его никогда здесь и не было. Лишь едва заметное облачко пыли некоторое время висит на том месте, где он стоял и я мысленно делаю господину  комплимент:
  - Надо же, какой порядочный господин, чужого не возьмёт. Даже ни одной пылинки из зала суда не прихватил…
   - Погоди, сыночка, давайте его лучше пивом обольём? Да, Мишань? - предложила компромиссный вариант Ксюха-адвокат.
  - Да нафига ему пиво, не давайте ему никакого пива, он только продукт переводит! Слышишь, Димон, это же пи-и-иво! - громовыми раскатами отражается от всех четырёх  стен судейский бас, срывающийся вдруг на фальцет на слове „пиво“. - Сынок, забери пиво.
  - Щас, папа, погоди, - не сдаётся прокурор, - вот я только голову этому паразиту отрублю… - и так же, не отрывая задницы от своего стула, замахивается мачете, приговаривая:
  - Ай-ай-ай, дядя Дима, ну как же вам не стыдно!
   А весь зал дружно, как на хоккейном матче, запускает „волну“ и скандирует:
  - Пи-во, пи-во....
  - Сыночка, погоди, я сама, - в этот момент я чувствую, как у меня намокают штаны в „том  самом“ месте.
  - Надо же, какой срам! - успеваю подумать я. - На меня весь зал смотрит. Я ведь должен был умереть героем, а тут такой конфуз - описался от страха.
  - Димаси-и-к - мурлычет мне Ксюха на ушко - Димаси-и-к.
  Оглядываюсь, а это, оказывается, она мне на штаны пивом капает!
   - Ну дела, думаю...
  - Димасик, осторожнее с пивом, Димаси-и-ик - мурлычет Ксюха, продолжая поливать меня из банки. Потом вдруг швыряет банку оземь и как кинется на четвереньки и как  вопьётся в мою лодыжку острыми когтями! Потом как зашипит на меня! Я, ей-богу, аж зажмурился, так мне больно стало. А пока я от боли корчился, она, зараза, спину свою  кофейно-молочную выгибает, шерсть дыбом, хвост трубой и на дерево - шасть. Я и сообразить не успел, откуда в зале суда вдруг дерево появилось…
  … Открываю глаза, оглядываюсь... Солнце светит уже вовсю. На сосне над моей головой сидит Пусичка и шипит. Да-да, я ещё вас не познакомил - эта зверюга тоже член нашей компании. Про неё я позже расскажу, когда Ксюха её купать понесёт и у меня появится надежда, что её, наконец, утопят, чего совершенно напрасно не сделали своевременно, в её слепом котёнкином детстве.
   Вокруг, вместе с солнцем, пробуждается жизнь. Жизнь пробуждают всё те же лица, что несколько мгновений назад вершили надо мной суд. Только все уже без чёрных мантий и  квадратных шапочек, а некоторые даже настольно обнаглели, что оголились до купальников.
  Витёк пинает мячик. Анечка с Лизочкой забавляются летающей тарелкой. Юрец, сидя на корточках у пенька, командорским мачете отрубает головы пойманным слепням. Посреди этой суеты восседаю я в командорском кресле и в мокрых штанах. Чуть поодаль стоит, подбоченясь, командор и осуждающе смотрит мне между ног. Рядом со мной стоит Ксюха с пустой банкой в руке. У неё взгляд, напротив, извиняющийся. А над  нашими головами сидит Пусичка и шипит. В общем, все при деле. Одна Танюха только завтрак готовит: мельчит что-то на разделочной доске да время от времени бегает к костру помешать большой ложкой какое-то варево в закопчённой кастрюльке.
   - Вы чё, охренели! Зачем пивом обливаетесь? - это я не кричу, как мне бы хотелось, а мычу спросонья вялым голосом.
  - Да ты сам охренел! - взвывает командор. - Такой подлости я от тебя, Димон, никак не ждал. Я тебе всё готов простить, но такое! Да лучше бы ты у меня жену увёл. А ты пи-и-иво разлил!!!
  - Хам! - говорит Ксюха. Но это она не мне говорит. Она это командору говорит. И говорит не гневно, не с укоризной даже. Кокетливо так говорит. Видимо, её подобное развитие событий совсем не страшит.
  А мне она вкратце освещает события, которые я проспал, неожиданно провалившись на теплом командорском кресле. Поскольку солнце осветило уже большую часть нашей  полянки и, самое главное, Анечка, наша главная сплюха, уже на ногах, я подозреваю, что проспал я, скорее всего, многое. Но Ксюха девушка умная, она понимает, что далеко не всё произошедшее меня в данный момент интересует.
  Как же вы допустили, вопрошает мой взгляд, что у замполита вашего штаны мокрые в самом интересном месте? Кто посмел?! И отчего лодыжка моя пылает огнём и кровоточит. Как это всё случилось? Вот какой вопрос застыл у меня в глазах.
  - Понимаешь, Димасик, я хотела, но я не успела... А Юрочку пока ещё допросишься!..  Мишель говорит, у тебя пиво льётся, а ты так сладко спал... И Пусичка у твоих ног пригрелась... А я только банку хотела поправить... А ты ногу вдруг переставил и Пусичке случайно на хвостик, а она тебя нечаянно лапкой. Ты спи, Димасик, спи, мы тебя к завтраку растолкаем…
  - Лапкой, говоришь? Знаете, друзья мои, мне конечно до нашего весёлого шашлычника далеко, но я, пожалуй, сегодня тоже поэкспериментирую с шашлыком.
  - Ура, опять шашлык! Обожаю шашлык! - обрадовалась пока совсем ещё бесхитростная в  ту пору Лизонька. - Папа, но у дяди Миши вчера мясо совсем закончилось, я видела. Мы что ли пойдём на охоту, да? Да, папочка?
  - Нет, Лизочек, мы сегодня на охоту не пойдём. Мы в лес только за грибами на полчасика  сбегаем.
  - Ура! Обожаю грибы собирать! - охотно переключилась Лизочка.
  - А мясо мы, доченька, достанем, не переживай… - вернулся я к более насущной для меня на эту минуту теме.
  - Само приползёт, когда жрать захочет. - добавил я после некоторой паузы и выразительно посмотрел на Ксюху.
  - Ну Димасик, она ведь не нарочно, она совсем не хотела. Так, само по себе как-то получилось. Ты посмотри, как она переживает.
  - Да-да, я вижу. - и я скользнул взглядом сперва по исцарапанным рукам самой Ксюхи, а потом по рукам командора и Юрца, испещрённым таким же затейливым узором, а лишь  потом поднял взгляд на продолжающую изредка пошипывать для острастки  вцепившуюся в дерево Пусичку со взъерошенной спиной и хищно горящими голубыми  глазами.
  - Сказать честно, Димон, я бы её сам давно придушил, - и я вдруг понял, что не только прощён командором за пролитую драгоценность, но и приобрёл неожиданного сторонника в вопросе о воспитании своенравных домашних питомцев. - Но ты бы знал, сколько средств в эту рожу сиамскую вбухано. Мне такой дорогой шашлык в глотку не полезет. Да и жрать-то там чего? - тьфу! - сам видел: один хвост да уши.
   Ладно, думаю, не буду их расстраивать, цинично шашлыком угощая. Не по-людски как-то, согласны? Но ведь, продолжаю я рассуждать чисто гипотетически, в лесу всякое может случиться: и деревья подгнившие иногда на голову падают, и хищники зубастые бегают. В конце концов, пойдёт Пусичка в кустики по своим кошачьим надобностям - да и вдруг заблудится? Вот. И командора угрызения совести уже не мучают…
  Блин! Вот всегда так бывает: не дадут спокойно планом мести насладиться. Надо-ж было Танюхе моей именно в такой сладкий миг взять и сказать:
  - А чего, собственно, сидим, кого ждём? Завтрак почти готов. Давайте быстро все умываться и за стол.
  Вот вечно она не вовремя! Если бы не это магическое слово „завтрак“, я бы ей такое сейчас высказал! Конечно, сама-то уже по-тихому сбегала зубки почистить, и умыться успела, и завтрак приготовить, пока другие, подобно мне, были заняты важными делами, а теперь вот строит из себя. Ишь, ты!  
  Но слово „завтрак“, как и всякое иное упоминание о возможной кормёжке обычно действует на меня завораживающе.
  - Роднулечка ты моя! - только и произнёс я ласково…