Your sex is the scar (Рассказ)

Ты из тех, за кого цепляется взгляд, как обречённая рыбья пасть на блесну. Красиво, провоцирующе, на крючок. В тебе есть что-то от призрака. Ты немного похож на сон о самом себе, каким-то чудом ставший видимым всем остальным. На кого похож я? На утомлённого потрёпанного орла, который чудом вырвался из зоопарка, но не знает, что делать в городе среди этих людей. Острые когти и клюв, но взгляд потух и перья потускнели. Ерошусь от сырости, поднимая воротник пальто, не давая прохладному влажному воздуху забраться на спину.
А потом были разговоры ни о чём за отсыревшей от тумана скатертью на открытой веранде в кафе. Мы слушали мягкие дробные падения крупных капель с крыши на натянутый над нами тент и искали слова, чтобы заполнить неловкое молчание. Пауза, затягиваясь, начинает походить на интерлюдию — уже думается, по всей видимости, ничего хорошего, что могло бы выйти из этой встречи, не выйдет. Если в ближайшее же время это чувство неловкости не исчезнет, станет ясно, что вообще ничего не получится. Прелый с горчинкой запах вянущей листвы, сладковато-траурный, нотки остывающего кофе с бренди. Бумажная салфетка встрепенулась и скользнула по скатерти к краю стола, мы оба дёрнулись за ней, встречаясь пальцами. Тысячи паутинных бархатных частичек с твоих вскинутых ресниц, как стая воронья с алмазных дождливых веток. Мы обретаем новый язык интимных жестов, понятных только двоим. Мне показалось или на твоих скулах полыхнул румянец? А я понял, что могу смеяться.
Долгое последующее бродяжничество по темнеющему городу, когда я внезапно для себя предложил игру, в которой ты должен был завязать мне глаза моим кашне и водить меня, как слепого, описывая окружающее, которое ты описывал так, что я стал заикаться от смеха, привело нас в твою квартиру для погреться чаем и полечиться водкой. Мы оба уже с трудом вспомним, как естественным для нас оказалось скатиться в кровать после шутливой потасовки и спора о том, кто пойдёт в ночной магазин за добавкой и сигаретами. Как я назвал тебя волчонком за то, что ты зубами оторвал с моей рубашки несколько пуговиц, за что я собирался тебя выпороть твоим же ремнём. В процессе его расстёгивания с попыткой вытащить и применить по назначению, мы оба поняли, как смешна эта детская возня, прикрывающая животную дрожь возбуждения. Джинсы твои я тогда расстегнул уже лихорадочно спешащими пальцами, скалясь от стянутых тобой волос в кулаке.
Какой сладкой оказалась на утро та единственная сигарета, которую я клянчил у тебя, обнимая колени и стаскивая с тебя прикрывающую простынку. Нам обоим нравилась эта милая игра на грани. Сигарету я отобрал, но успел затянуться только пару раз, пьянея от ворвавшегося в лёгкие дыма и от твоих губ на моём животе, стянутом подсохшей плёночкой. И мы снова, как клубок змей, до предела натянутых мышц, до предела терпения человеческого тела. Мы были как оголодавшие и сорвавшиеся с цепи пса, жадные друг до друга, вырывающие друг друга у друг друга, словно обглоданные сахарные кости. Тихая нежность, дробящая нервы гораздо жёстче, чем всё, что было до, приходила чуть позже, мы стеснялись её, прятались, как ты прятал солёные размазанные глаза в подушку, как я вжимал ногти в ладонь едва не до крови, прирастая к полу и не смея шагнуть к тебе, просто обнять и бережно прижать к груди. Мне так этого хотелось.
Это пришло позже. Ты не знал, но иногда, когда ты уже спал, я сидел на корточках возле кровати и смотрел на твои руки в тёмных пятнах синяков от моих пальцев, брал твою ладонь в свои и баюкал, как подобранного бездомного котёнка. Однажды ты открыл глаза, не успев придать взгляду подобающее вызывающее и ироничное выражение, и я увидел столько тоскливой невысказанной боли, что меня замутило, словно я встал на самом краю крыши и посмотрел вниз, не увидев там ничего, кроме студёного зёва алчущей тьмы. За моим идиотским, но самым сокровенным «прости», глохнущим в моих же бессвязных и бредовых словах, я еле расслышал твоё быстро брошенное, как пощёчина «я люблю тебя». Я так и остался стоять на коленях возле кровати, наверное, слишком сильно сжал твою ладонь пальцами, потому что ты поморщился, выдёргивая руку, встал и, оттолкнув меня, пошёл в душ, так и не дождавшись ответа.
Следующие дни были натянуты, как бельевая верёвка. У меня случались неотложные дела на работе, я возвращался поздно и уже не заставал тебя. Или заставал и сверлил твою спину тяжёлым мрачным взглядом, когда ты у зеркала наносил последние штрихи совершенного, хищного, обольстительного, но недоступного образа. Я знал, что ты никого не подпустишь ближе, чем подпустил меня, но мысль о том, как тебя будут трахать сальными взглядами, приводила меня в бешенство. Как и твоё «пока, милый» вместе с сухим клевком губами в щеку. Ты намеренно покачивал бёдрами, небрежным жестом снимая куртку с крючка в прихожей и, не оборачиваясь, уходил. Я не видел, но за дверью твои плечи опускались, и ты с минуту стоял, думая, я что тебя верну. Никогда не спрашивал, куда ты ходил, никогда не интересовался, с кем ты проводил время и как. Только незаметно, но цепко оглядывал тебя на утро, когда пытался изображать непринуждённую улыбку расслабленного хозяина положения, пока варил кофе и болтал с тобой о ерунде. Случались даже моменты, когда мы снова вместе смеялись и толкались задницами на кухне, но хрупкая иллюзия обретённой идиллии рушилась, как только я ловил на себе твой взгляд, тот же самый, как тогда, когда почувствовал инфернальную гравитацию безнадёжности. Сейчас я чувствовал отвращение к себе и, признаюсь, начинал ненавидеть тебя. Чем больше я чувствовал себя виноватым, тем больше я ненавидел тебя.
Ты стал приходить весёлым. Нет, не так. Ты стал приходить отдохнувшим и счастливым, обнимал меня за шею, как старого друга или брата, что-то щебетал и делился впечатлениями. Я видел на твоих щеках румянец, блеск в глазах и таял, таял, таял. Как та натянутая верёвка между нами, она совсем истончилась, тоньше волоса.
Надо ли говорить, что наша совместная жизнь превратилась в фарс? Мы спали вместе, но на любую мою попытку как прежде обнять тебя, прижимая к себе и выбирая губами участок кожи, который обжечь первым, ты пожимал плечами и ссылался на усталость, ещё что-то. Особенно и не требовалось каких-то отговорок, я просто чувствовал, как от тебя разит еле скрываемым безразличием. Как-то ты вернулся почти под утро, я тогда пытался спать под мерцающую панель на стене с выключенным звуком, ты пришёл растрёпанный, с разбитой губой и так был пьян, что еле держался на ногах. Меня аж подбросило с кровати, заколотило. Руки онемели от желания свернуть тебе шею. Я уже представлял это: шагаю к тебе, хватаю пальцами за шею над кадыком и толчком вбиваю в стену. Количество алкоголя в твоей крови и ещё хрен знает чего не позволили бы тебе адекватно и эффективно сопротивляться. Пальцы сжимаются сильнее, ещё сильнее, я приближаю своё побелевшее искажённое лицо к твоему и смотрю, как панически распахиваются твои глаза, как мелкие сосуды лопаются, окрашивая красной сеточкой белки, как чёрный зрачок разъезжается по радужке. Чувствую, как под пальцами горячо пружинит трахея, и слушаю, как ты хрипишь.
Мне показалось тогда, что ты прочёл мои мысли и захотел этого едва ли не сильнее, чем я сам. Я и шагнул к тебе, пока ты стоял у стены, опираясь о неё затылком, чуть запрокинув голову и глядя на меня с таким безнадёжным ожиданием, с такой…любовью. А я просто стоял и молчал, долго, мне трудно было видеть тебя мутными и щиплющими глазами, я еле разглядел свою руку, которая потянулась к твоей шее, но пальцы обхватили подбородок, и я со стоном мученика, снимаемого с креста, поцеловал тебя. Сцеловывал кровь, пока моих пальцев на подбородке не коснулась горячая мутная чёрным капля. Я давно должен был сказать, ещё тогда, но я утром как-нибудь вымолю у тебя это время обратно, сейчас я рвано, как окрылённый подросток, выдохнул в твой припухший рот «Я люблю тебя, люблю… но тебе нужно умыться, такого чумазого в кровать не пущу».
Ты скрылся в ванной и тебя долго не было, а я делал вид, что слышу только потоки воды и ничего более. Уснул я тогда счастливым впервые за последнее время, сразу же, как только ты чуть влажным и прохладным телом прильнул ко мне, обняв. Я даже не успел допланировать, какого цвета будут розы, за которыми я ломанусь, как только мы соизволим покинуть растерзанную нами постель. Наверное, это будет ближе к вечеру.