Рождество (Рассказ)

Говорят, сегодня Рождество? Тут этого не понять. Я сейчас нахожусь за ширмой, за частоколом промёрзших до трескучести мохнатых ершистых кедров. Сижу вот, оглядываю комья паутины и пучки неизвестно кем подоткнутых трав в щели под потолочными балками и замышляю сделать тебе горячего таёжного чаю. С кусочками сушёной морошки и хитинными коричневыми тушками полупрозрачных дохлых паучков.
Романтика, очень тебе хотелось романтики. Она в тебе не заглохла даже тогда, когда заглох, захлебнувшись в сугробе, наш снегоход, и мы тащились с рюкзаками ещё около километра до заимки. Ухмыляюсь и прикладываюсь к горлышку джемесона. Пустив по пищеводу огненный комок, прижимаюсь глазницей к толстостенному боку и смотрю сквозь жидкий чайный янтарь. Вижу там ту заброшенную часовенку, куда ты меня потащил сразу, как только мы худо-бедно освоились в тесной с низким прокопчёным потолком избушке.
Там, в часовенке, в самый сочельник мы стояли рядом, задрав головы и во все глаза рассматривая неясные затёртые временем и тем налётом какого-то дремучего таинства образа́, которым мутнеют все иконы в деревенских церквушках. Ещё там был странный запах, точно в кандлстонском склепе. Ты откопал по замусоренным пыльным ящикам оплавленные тощие жёлтенькие свечки и понатыкал их в заледеневший песок, пощёлкал зажигалкой.
Тогда я почти прояснился. Почти. Я стоял, как забредший безбожник в храм, и смотрел на тебя сквозь радужную плёнку непрошенной влаги в глазах, нет, не на иконы, на твой лик. На профиль, вернее. В тёплом золотом свечении, в ореоле горячего пара дыхания. Тонкий профиль внепантеонного божества. Завитки тёмного бараньего меха тулупа, который мы нашли в избушке, мешались в твоими волосами. А мне очень захотелось пробраться туда пальцами и потрогать чуть влажную в душной испарине кожу, пощекотать и послушать, как ты смущённо гортанно смеёшься.
Брели обратно, толкаясь и смеясь, словно хмельные струящимся сверху между еловыми ветвями лимонно-хрустальным звёздным светом, делающим из нас шалых призраков, от голосов которых замолк далёкий волчий вой. Извалялись в снегу, ловили горячие губы друг друга, плавились, плавили снег. Я почти прояснился.
Отрываю от лица бутыль, слыша твои шаги в сенях: ты громко стучишь сапогами по полу и я представляю, как с тебя сваливаются комья влажного снега, как он блестит в твоих волосах, пока ты смешно трясёшь головой. Блаженно улыбаюсь как тогда в часовенке, поглаживая стоящий между ног ствол ружья, любовно веду пальцами по прохладе дула; я, как всегда, дурею от этого аромата - смеси горького пороха, солоноватой, как кровь, воронёной стали и оружейной смазки.
Ты распахиваешь дверь и я запоминаю твою улыбку. Господи, как ты улыбаешься, прежде чем успеваешь осознать и разглядеть зияющее чернотой дуло, почти упирающееся тебе в грудь. Выстрелом тебя отбросило обратно к стене в сенях, сшибая тобой висящие хомуты и вожжи. Свёрнутую жирную змею кнута. Да, мы его уже попробовали. Улыбка даже не успела погаснуть. Я склоняюсь над тобой и пристально смотрю в удивлённые быстро стекленеющие от морозного воздуха глаза. Тягучим тяжёлым медным паром от крови окутало вокруг, запершило в горле, заставив сжаться спазматически желудок.
Следующие полчаса я старательно привязываю к твоей голове снятые со стены оленьи рога, раз за разом прикладываясь к бутылке и удовлетворённо хмыкая, довольствуясь результатом. Обнажённое, внезапно пожелтевшее тело, я подвешиваю на заднем дворе, твои рога скребут вычищенный снег и по ним стекают стремительно кристаллизующиеся густые вишнёвые капли, рисуя причудливые дробные узоры, плавя, прошивая снег. Неловко наклоняюсь и целую твои коченеющие посинелые губы, вслушиваясь в звучную пустоту внутри, протяжную, точно звук гонга. В тёмном воздухе доносится лишь назойливое тиканье расписных старомодных часов, которые я только недавно заметил в затененном углу комнаты. Маятник астматически хрипит в старинном каркасе; звук такой, словно человеческие кости методично соединяются друг с другом, собираясь в скелет, скрытый в ящике, похожем на гроб.
Подумав немного и придя к внезапному решению, наверное, самому логичному и трезвому за всю мою никчёмную жизнь, я отрезал твою рогатую голову и вернулся с ней в дом, не закрывая дверей. Затушил очаг в некоем подобие камина, окна тоже распахнул. Я полностью разделся и уселся в кресло, закинув босые ноги на ледяную уже решётку камина, устроив на своих коленях отрезанную голову, поправил верёвки, фиксирующие оленьи рога в твоих волосах.
Бутылки с остатками виски хватило почти до утра, потом я перестал себя чувствовать. Пальцы примёрзли к твоим волосам с частичками рубиновых крупинок замёрзшей крови. Утром это будет особенно красиво: розовые солнечные лучи будут искриться на моём обнажённом теле бриллиантовыми гранями инея. Счастливого Рождества, любовь моя.