Нюрнбергский процесс отшумел, расставив точки и оставив длинный шлейф человеческого возмущения и недовольства. Возмездие постигло не всех, и этот факт огорчал Их. Не то, чтобы Их сильно заботило именно возмездие, как таковое, воздаяние кары за зло, нет. Они вне пределов подобных категорий, и держаться вне этих пределов Они могли исключительно силой своей власти. Малейший подрыв авторитета воспринимался если не болезненно, то весьма и весьма раздражённо. Обтекаемые фразы, примерные категории, туманные намёки. Железная непререкаемая мощь. Это всё, о чём я мог о Них думать, не вдаваясь в подробности Их существования. Просто не знал, скажете? Знал и знаю, но кому нужна эта беллетристика. Именно так воспринимается любые обрывки информации о Них. Наверняка, многие слышали и о Розенкрейцерах, и об Иллюминатах, и о Масонах, и о Тамплиерах, об Аненербе и о менее засветившихся названиях, замыливающих малейшее зерно истинных знаний прикладной эзотерикой для остро интересующихся, довольно много знающих, но, по сути, всё равно - дилетантов. Вдаваться хоть в какие-то подробности было себе дороже даже для такой фигуры, как я.
*
Кто Я? Никто. Посмотрите на своего соседа, на коллегу в офисном коридоре, на хама, который подрезал вас в пробке, на любимого, с утренним тёпло-сонным поцелуем вручающим вам чашку кофе. Всё это могу быть я. Но не Я. И Я был не один. Я сам не знал, сколько нас, кто чем конкретно занимается и как, как они выглядят и где находятся. Не знал имён, их никто не знал, и не был уверен, что имена были у всех. Ориентируясь по слухам и собирая крупицы опасной информации, я примерно посчитал, что таких кроме меня ещё было восемь. Восемь незримых существ, я совсем не был уверен, что среди них все – люди. Но кто-то говорил, что мы не похожи друг на друга, что у каждого есть своя отличительная черта. Кто-то шептал, что Ангху, ослепленный Святым Петром, был одним из нас. Но это всего лишь слухи, домыслы - встретить нас истинных людям удавалось только один раз в жизни. В последний ее день. Точнее, в последний момент жизни.
Каждый занимался чем-то своим. Слишком длинна история о том, как мне удалось это узнать, нарушая строжайшие запреты. Кто-то собирал Тени из человеческих снов, я только догадывался, зачем. Кто-то подделывал и подсовывал человечеству новые версии Ветхого Завета, Торы, Корана, даже Некрономикона. Кто-то, кто называл себя Стражем, охранял границы Призрачного, искривляя и скручивая пространство. У кого-то были крылья и он умел менять облик, но этот занимался всякими пошлыми непотребствами, на мой взгляд, но с какой-то неведомой мне целью.
Я невольно вглядывался в лица людей, надеясь их опознать и не выдать себя, но безуспешно. Только иногда во снах, заранее оградив себя от собирателя Теней на всякий случай, я бросался на поиски хоть одного, во сне это проще. Иногда мне удавалось поймать скользкую колючую нить притяжения, которое было столь чудовищным, что во мне трещали кости, но разглядеть я ничего не мог, просыпался опустошённым и высушенным с привкусом собственной крови во рту и однажды обнаружил на виске паутинку седых волос.
Была небольшая группка поверенных людей, это было необходимо для адаптации в социуме, они называли меня Ловчим. Именно им я и был, охотником. Они не знали ни одной моей миссии, слишком велик был страх, ограждающий от малейших попыток узнать. Они видели меня обычным человеком, думали, что я являюсь кем-то вроде наёмника у какой-то неофициальной организации, никаких подробностей. Знали, что я любил крепкий кофе, особенно близкие ворчали, что я слишком много курю и вообще не жалею себя. А я меланхолично улыбался, отворачиваясь, чтобы не встречаться с ними расплавленной липкой нефтью в глазах. Куда там кофеину и никотину, внутри было такое…
*
И вот, я сижу в старом кожаном кресле, пахнущем вытертой мастикой, напротив стола, за которым рядком собрались Они. Они сидели прямо, словно колья, в мышиных потрёпанных серых костюмах, ни дать ни взять затрапезные клерки средней конторки захолустной провинции. Но лиц я не видел, били ли они у Них, не знаю. На столе лежали стопки бумаг, аккуратные, нетронутые - никто и никогда не просматривал эти листки, но все знали, что на них напечатаны Причины. Те Причины, на основании которых меня выдернули из моей прогретой постели, потому что понадобились услуги охотника. Они разговаривали молча, информация просто закачивалась в мой мозг, в котором чертились линии, направления, карты, не хуже новейшего навигатора. И я курил, скрывая часть лица под полами цилиндра. Курить мне не очень хотелось, но информация, в том числе и об объекте охоты, впитывалась в пепел сигареты, пронизывая дымом мои лёгкие. А пепел от сигареты падал в пепельницу на столе, аккуратно, ровно, словно я и не собирался ее выкуривать до конца. Впрочем, я и не собирался. Того что есть, уже было достаточно.
Остатки сигареты рассыпались пеплом, и я поднялся с кресла. Ни поклона, ни прощания - просто забрал пепельницу и двинулся к выходу. На пороге задержался, коснулся пальцами пепла и прислушался к запаху. Запаха пепла было достаточно для того, чтобы определить точное местонахождение того, кого сидящие за столом осудили на смерть.
*
Часть 2.
Вообще-то, при всём бесподобном раскладе я был обычным человеком, не божеством, ни демоном, самым-самым - че-ло-ве-ком. Ну не то, чтобы обычным, конечно, я умел чуть более, нет, - много более, чем обычные люди: я умел ловить – искать, находить, убивать. То же мне умения, скажете вы. И будете правы. За исключением того, что я умел всё означенное в пределах трёх параллельных миров. В обычном, который мы все привыкли видеть, в сумраке – изнанке мира, и в теневом, сновидческом. Моё тело так же, как тела обычных людей уязвимо к повреждениям, но редко кому-то приходит в голову нападать на меня с оружием. Я умею и люблю быть незаметным и бесконфликтным. Психика уязвима к эмоциональным атакам и манипуляциям, просто я умею железно держать себя в руках, хранить себя и владею несколькими степенями защиты, распространяться о них не буду.
При переходе на изнанку у меня возникает ощущение, словно Шива скребёт мои кости изнутри своим гнутым бронзовым ножом, а по крови рассыпается крошево рубинов, это как в сладкое десертное вино высыпать щепоть толчёного стекла и пороха, я даже боюсь курить. Смотрю, бывало, на чёрные рёбра утёсов, которые в привычном мире какие-нибудь Карпаты, стеклянно блестящие под прямыми палящими лучами антисолнца, и комкаю в кармане пачку сигарет, чтоб не поддаться соблазну. Однажды я попал в странный дождливый город и опоздал там на самолёт. Забавная история, потому что самолёты я не люблю, не доверяю им, как и всему, что летает по небу. Иррациональное поведение, ну у меня есть свои прихоти. Я предпочитаю двигаться по земле, лучше всего идти, я редко куда-то тороплюсь или опаздываю. Моей была тонкая полоса горизонта, граница между землей и воздухом, на ней я и существую, по ней стелются знакомые мне запахи, по ней вьётся сейчас моя путеводная нить к осужденному.
*
Сначала был океан. Томный, угрюмый и холодный, с шипящими летучими брызгами, они просолили меня, пока я стоял у поручней и беспокоился о том, что здесь я не чую следа. Сойдя, я шёл пешком, чтобы снова прирасти собой к земле и почти потерянной, но тлеющей нити следа, время от времени окуная подушечки пальцев в пепел и принюхиваясь. Аргентина. Парагвай. Бразилия. Я шел не торопясь - когда бы я не пришел, я пришел бы вовремя, без вариантов. Ни у кого не вызывала подозрения фигура одинокого иностранца, бредущего по просёлочной рыжей пыли в сторону побережья. Здесь в это смешанное и смутное время проходимцев, агентов и беглых преступников никому не до кого не было дела. Спал в мотелях, гостиницах, порой и просто под открытым небом, накрывшись пиджаком и пристроившись в тени редких деревьев. На ночь я принимал сильное снотворное, чтобы не видеть снов и не запутаться в сновидческом мире, у меня там были свои счёты. Иногда я во сне был книжником. Я мог, например, взять три свои книги и особым образом расположить их над костром, возле которого сидели люди, пробуждая их силу, они приоткрылись, выпуская шестеренки и буковки, и оные выпиливали из прошлого любого сидящего у костра человека какие-то моменты и замещая их другими. Теперь, когда я лишал себя снов, я просыпался, подрагивая от снега с той стороны с ощущением тяжёлого охотничьего ножа в ладони, и невольно оглядывался назад, встречая взглядом белёную в трещинках стену, прислушивался, как паучки латают свои сети, и шёл завтракать. Ел я в обычных кафе и ресторанах, порой просил завернуть еду с собой и на следующий день и вовсе не останавливался, вежливо кивая услужливым, но любопытным сливовым глазам, ограничиваясь скупыми фразами.
*
Пунктом назначения был пляж. Ушёл от океана и вернулся к нему. Солнце медленно катило полыхающий бок по жёсткому синему небу, чтобы окунуться в тяжёлый мокрый шёлк солёной бездны. Я позволил себе расслабиться, остановившись у кромки песка и, прикрыв глаза, представил себя в бархатном теле пантеры, мысленно познавая наслаждение убийства. Немного лирики, это было приятно-необходимо в череде рутины, которая лишила меня трепещущего в подсердии азарта настоящей охоты, человеческие слабости. Провинциальный пляж затрапезного «курорта»; на полотенцах грели свои задубленные загаром спины пара престарелых матрон, обратив на меня внимания ровно столько, сколько беспризорному мальчонке, выковыривающему из песка окурки и убежавшему, сверкая чумазыми пятками. Вернувшись в себя, взгляд цепко обласкал затылок пожилого мужчины в воде, его руки расслабленно подгребали под себя тугие прохладные волны. На вид доктору Менгеле можно было дать не больше пятидесяти, он умел и любил следить за собой, найдя в этом богом забытом месте свой грешный покой и, как он надеялся, забвение.
Я неторопливо снял галстук и пиджак, расшнуровал ботинки и снял носки. Закатал брюки до колен и потянулся все так же неторопливо, прежде чем войти в воду. Скучающе бесцельно брёл по колено в воде, пока мужчина не заметил меня и не подплыл поближе, кажется, он даже собирался что-то сказать. Меня совсем не интересовало то, что он мог бы мне сказать, меня интересовало, узнал ли он предназначение моего неожиданного визита к нему в столь неурочный час. Чаще всего я не интересовался мнением жертвы на этот счёт, работа есть работа. Разве интересуется резник тем, что думает о нём корова, под дряблой шкурой шеи которой он прилаживает тесак? Минутный интерес тут же угас, я только скользнул внимательным взглядом по его осунувшемуся лицу, запоминая живые черты несомненно уже мёртвого человека, только самодовольно теплом в желудке ёкнуло то знание, с которым его слезящиеся глаза цеплялись за мой взгляд.
*
Я присел на корточки, рискуя замочить брюки, и мягким любовным жестом подхватил его обмякшее тело под плечи одной рукой, укладывая лопатками на воду, и приложил палец к его губам. Мне показалось, что он всё же собрался что-то мне сказать, то, что могло бы отсрочить приведение приговора в исполнение, но он так и не стал ничего мне говорить. Осторожно достал из кармана коробочку с пеплом и парой пальцев аккуратно и методично стал втирать пепел в его ноздри. Со стороны можно было подумать, что заботливый товарищ, родственник, сын, может быть, стирает с его лица морские брызги. Всё же, странное зрелище. В багровеющих солнечной закатной кровью сполохах мои волосы окрасились кармином, делая из меня варварского индейского идола для жертвоприношений, пока тело герра Менгеле деревенело в моих руках. Когда судорожными всхлипами вдыхаемый им пепел дошёл до мозга, у него случился инсульт. Я вполне себе натурально изобразил беспокойство, даже испуг, вскочив и криками призывая пожилых дам, уже собирающих свои пожитки, стряхивающих песок с полотенец, чтобы убираться на покой. Они, кудахтая и косясь на меня подслеповатыми катарактными глазами, помогли вытащить непослушное окаменелое, но ещё живое тело из воды, и я под шумок отступил в сгущающуюся синильную тень на уже прохладном песке. Я оставил его на их попечение, и двинулся к своей одежде, разворачивая помятые брюки по икрам. Здесь больше нечего было делать. Дальнейшая решённая и закончившаяся судьба доктора Менгеле меня не касалась.