Сначала ты слышишь звук. Он будто идёт из твоей головы. Тихий такой шорох, мягкий, скользяще влажный, шёпотом поющий. Ты пытаешься опознать его, он кажется тебе до чуждости неимоверно странным, тревожным, хотя, вроде бы, шорох, как шорох. Короткие штрихи, шёпотом. Шёпотом…
Постепенно ты начинаешь чувствовать своё тело, оно как чужое, оно безвольно, просто пустая оболочка, границы которого тебе известны по привычке. Напрасно пытаешься приподняться, ещё не открывая глаз. Ты почти ничего не чувствуешь, но постепенно чувствительность возвращается вместе с обрывками воспоминаний. Вместе с чувствительностью вернулась она.
Боль. Такая ясная и чистая, звенящая боль. Оранжевая, прозрачно сияющая, обжигающая короткими всплесками в такт шёпоту и сопровождающая каждый короткий шорох. Потом вместе с чувствительностью и болью пришла влага. Вернее, она была, но ты её вновь почувствовал только сейчас. Тёплая влага на груди и животе, острый тошнотворно сладкий, металлический запах, раздражающий ноздри, во рту сухо и привкус … шоколада с миндалём, горького… или синильной кислоты.
в ускользающей реальности, ты открываешь глаза и тут же зажмуриваешь снова от едкого одуряюще агрессивного слепящего белого света. Шерстяным душным одеялом накрывает понимание о том, что ты не можешь пошевелиться потому, что зафиксирован и металлический запах, который раздражает обонятельные рецепторы – это запах цепей, которыми ты накрепко прикован к столу. К металлическому столу на тонких железных ножках. Часть.. основная удушающая волна аромата – запах крови. Липко оседающий на корне языка, заставляющий его жаться к нёбу.
Всё же ещё одна попытка приоткрыть глаза, ты чувствуешь прохладную испарину на лбу, озноб, противно облепивший холодной паутиной обнажённые плечи и хребет. Сквозь частокол слипшихся ресниц ты нечётко различаешь своё обнажённое белеющее тело, грудь и живот в красных разводах, тёмно-бурые и ярко-пурпурные мазки. Щиплет, горит… новая волна озноба. Тело приходит в себя, но, от чего?
Постепенно привыкнув к стерильному свету, открываешь глаза шире и видишь у стола фигуру. Твой взгляд напряжённо и не без страха скользит по ней: джинсы, так похожие на твои. Ну, мало ли, джинсы, как джинсы. Ещё волна озноба, жар, снова озноб, не чувствуешь ног и пальцев рук. Белая рубашка на выпуск, обычная тоже, немного помята. Человек шевельнулся, протягивая руку к лотку с инструментом, звон стали об эмаль, рубашка касается груди и на ней мокро расцветает красное водянистое пятно, когда ткань липнет к телу. Поднимаешь взгляд выше, видишь идеально выбритый подбородок, плотно сжатые губы, нос, глаза. Голубые, будто выцветшие, да, как промытое в воде стекло, в них фисташковые и бирюзовые блики. Красивые глаза. Твои красивые глаза под ниспадающими на бледный лоб тёмными непослушными прядями волос. Ты мысленно пытаешься нервными пальцами, как обычно перед зеркалом, убрать волосы с лица. Скрежет металла, руки скованы цепями.
Ты устал, чувствуешь слабость от того, что тебе приходится делать. Это так утомительно, нужно скурпулёзно водить по коже скальпелем, размыкать верхние слои кожи так, чтобы не повредить мышечную ткань под ними. Так, чтобы не повредить более крупных сосудов, иначе кровь зальёт всю рабочую поверхность, напрочь лишая возможности делать всё аккуратно. Но нужно именно аккуратно. Ты склоняешься над телом, касание руки, режущая кромка стали легко шелестит по коже, шёпотом, скользит, как в тёплом масле. Пергаментные покровы расползаются, зевая алым бисером, новый завиток. Да, ты вырезаешь замысловатые узоры, края которых в красной сукровице желтеют тонкой прослойкой жира, слишком тонкой. Твоё тело всегда было излишне изящным, но это облегчает задачу. Это не портит рисунка. Пурпурные цветы на бледном шёлке кожи, с розово-желтоватой каймой. На миг полюбовавшись, ты слушаешь, как под рубашкой проступает на коже точно такой же цветок, узорно выкручивая кровавые лепестки. Шёпотом, тихо поюще, скользя, шипя оранжевой стерильной болью.
Потом ты со звоном бросаешь использованный инструмент в лоток и берёшься пальцами за края разреза. Цветок должен быть полностью тёмно-пурпурным с мышечными лепестками. С тихим всхлипом кожа отходит от плоти, треск настолько слаб, что слышно твоё напряжённое дыхание и скрип с силой стиснутых зубов.
И вот ты стоишь и смотришь на своё до мела побелевшее тело с агонистично искривлённой полосой губ, с красными ажурными узорами и матово лоснящимися открытыми мышцами лепестками причудливых цветов на груди и животе. С глядящими на тебя широко распахнутыми выцветшими глазами. Ты снимаешь с себя промокшую от крови рубашку, бросаешь её на грязный кафельный пол, который когда то был белым.
Что ты видишь? Сквозь предобморочное чёрно-алое марево ты видишь у себя, стоящего у стола на груди и животе жадным зёвом цветут чудовищные цветы, они роняют вниз по коже белого пресса тяжёлые багровые маслянистые капли. Как ты улыбаешься себе… как ангел… сладко.
Прохладная рука на подбородке и смутно знакомый голос, мешающий осознать весь ужас и ирреальность происходящего. Потом рука смещается ниже, на миг коснувшись твоей шеи, и пытается разжать твои побелевшие пальцы, намертво вцепившиеся в белую рубашку.