- Значит, вернулся…
- Вернулся, Пантелеймон Тимофеевич…
- Вона как – усмехнулся старик – выучил. Да только зови, как прежде - дед Пантелей, а то, просто – дед. Оно так проще, да и мне спокойней – зачем громко кричать, лучше - думать, да молчать. Придет время дать ответ, а у тебя готов совет…
Дед пыхтел самосадом, щурил глаз и глядел куда-то вдаль.
После долгого молчания, словно и не было неловкой паузы, продолжил:
- Разгулялась что-то нынче нечистая силушка, рыщет по лесам-полям зверем лютым - стада пугает, ветром-ураганом урожай бьет, крыши с домов срывает. Виданное ли дело – град с куриное яйцо посреди лета; и земля горит - дымится круглый год.
- Так ведь торфяники вокруг, вот и горит...
- И-эх, милОй, - поглядел он на юношу, словно тот был малыш-несмышленыш – торфяник вот он как горит, а? Землю спекает, вниз на себя тянет, а сам дымком легким пробивается наружу. Провалы там появляются, а то корка только остается дерновая – наступишь, провалишься. Ну, а уж коли ветер поднимется, да сушь возникнет, тогда держись – не остановишь пламя вершинное; по маковкам деревьев огонь пробежит - где остановится не ясно никому. А здесь – другое. По-иному Земля дышит – с надрывом, да вздохами. А ты прислушайся: слышь – всхлипы и стоны…. То-то же, а ты – торфяники.... Землю, будто взрывает изнутри; рвы-овраги ранами раскрытыми по всему району; на полях круги выжженные, да фигуры всякие; и земля там больше не родит…. И пламя синее – неправильный это огонь, адское пламя! Ох, не к добру - не к добру…
Старик, кряхтя, поднялся с завалинки, пошел неспешно, опираясь левой рукой на дубовую клюку; правой держал резную трубку и беспрерывно дымил и кашлял. Похожий на первые паровозы – такой же старый и неуклюжий, по нынешним меркам тихоходный, но до сих пор мощный и впечатляющий, он перешел деревенскую кривую улочку, толкнул кованую калитку глухого каменного забора, и по тропинке, выложенной гранитными плитами, двинулся к дому, правильнее сказать - к 2-х этажному особняку с мансардой.
Территория была ухожена: дорожки подметены, газоны подстрижены, аккуратными рядами - кустарники вдоль дорожек и по периметру дома, цветущие розы в палисаднике. Корабельные сосны, будто специально высажены в шахматном порядке, бдительно охраняют фланги и тыл дома. На площадке под деревянным навесом бежевая «Победа». При этом никакой прислуги не видно.
- Это сколько же сил надо, чтобы содержать такое хозяйство? Не меньше чем полгектара!
На своей территории старик преобразился, словно она дала ему силу и энергию. По ходу движения он менялся, превращаясь потихоньку из сказочного «старичка - лесовичка» в крутого «авторитета». И хотя внешность его не изменилась – те же седые волосы и борода, спрятанные под густыми бровями пытливые глаза, но появилась некая стать и крепость тела. Он распрямился, взгляд стал жестким и высокомерным. И говорил он теперь более резко, четко и требовательно:
- Короче, так: приехал, так приехал. Я тебя предупреждал. Предупреждал? – он посмотрел на собеседника
- Да, предупреждал – ответил тот, удивляясь его перевоплощению и не в силах добавить обращение - Дед.
В прошлый раз такого не было….
***
Со странным стариком он познакомился ровно три года назад (как странно, но действительно ровно три года – день в день, а сегодня в полночь будет – минута в минуту). Да, тогда он под кайфом шел с какой-то вечеринки. Было весело, нет, не там - в кругу разгульной компании, а сейчас - одному в полночь. Он шел и смеялся, смех был не естественный, болезненный, остановиться он не мог, просто – шел и смеялся, не из-за чего, просто так…
- Стой!– остановил его требовательный голос, которому нельзя было не подчиниться – Ты кто, звать тебя как?
- Иванушка - по-детски глупо назвался юноша.
- Что же ты с собой делаешь, парень!? – голос был глухой, почти шепот, но слова произносились и слышались четко; они стереоэффектом раздавались в мозгу, словно через наушники плеера -
- Посмотри на небо - луна полная, видишь?
Луна была действительно полная, круглая и вдобавок она качалась, словно фонарь на ветру, а звезды весело прыгали маленькими зелеными жучками – туда-сюда, туда-сюда.
- Вижу - не переставая хихикать и не воспринимая действительность, ответил Иван – и что?
-Через две луны, когда совсем плохо будет, меня найдешь…- старик в белом длинном не то халате, не то мягком плаще внимательно поглядел ему в глаза и пропал. Так ему тогда показалось. На самом деле старик, наверное, просто повернулся и ушел в темноту ночи.
- Сумасшедший какой-то, - ухмыльнулся парень и, не переставая посмеиваться, двинулся в сторону дома.
Иван забыл думать об этой встрече. Да и не встреча то была, решил он, а очередное видение – глюк, с которым в последнее время все чаще сталкивался после приема дозы. Нужно бы остановиться, но беда затягивала, и с каждым новым шагом в эту пропасть, выбраться из нее было все труднее.
Следующая встреча произошла в гораздо более неприятной обстановке.
Знакомые засобирались к одному из товарищей на дачу - куда-то под Шатуру - два парня, две девушки. Иван присоединился к компании в последний момент, когда выяснилось, что с собой взять нечего, а компания хотела оттянуться по полной программе. По всему он без пары был «лишним», но дилера знал только он. Им была нужна дурь, а ему - на некоторое время скрыться от кредиторов: суровые ребята требовали компенсации за задержку в поставке товара. Финансовые разборки были не в его компетенции, он был лишь маленький винтик в механизме – передающее звено, но контора подставила именно его, и он догадывался почему. Однажды он неосторожно спросил курьера о возможности выйти из дела. Но вырваться из порочного круга невозможно – кто же позволит разорвать хорошо налаженную схему из-за желания какого-то бегунка «завязать».
Так как, на данном этапе его интересы совпадали с запросами и возможностями компании, договорились о следующем: Иван обеспечивает связь с поставщиком и помогает приобрести изрядную порцию вещества, а за это включается в состав компании и на заднем сидении между двух девчонок едет на дачу, где в течение недели пользуется хозяйским гостеприимством. Всю дорогу веселились, шутили, пили пиво. Где-то на полпути сделали остановку. Смеркалось. Едва взошедшая полная луна удивленно глядела на вывалившихся из дверей навороченного внедорожника кричащих и вопящих обалдевших особей.
- Девочки - налево, мальчики – направо – скомандовал еще трезвый водитель, он же хозяин дачи. Но им уже было все равно «левая, правая - где сторона» - к пиву добавили немного того, чего нельзя: девчонки присели здесь же на обочине, а Иван отвернулся и с наслаждением опорожнял мочевой пузырь с мостика в речушку прямо на лунную дорожку. Потом они добрались до дачи, еще что-то пили и курили, хозяин дачи догнался очень быстро, а потом…, потом он ничего не помнит. Только то, что было очень плохо… До такой степени плохо, что не хотелось жить - жар по всему телу, жар до выкипания мозга. Вода…, вода должна была его спасти, остудить жар. Он бросился бежать… Куда? К пруду, который находился где-то около въезда на участки, да не нашел водоем. Как можно было заблудиться в коттеджном поселке с одной единственной улицей посредине не ясно, но так случилось.
- Заблудился!! - он метался от одной стороны улицы к другой.
И была бесконечная дорога с высоченными каменными крепостными стенами, он стучал в кованые ворота, но его никто не слышал; он хотел бежать, но с трудом переставлял налившиеся тяжестью ноги, и снова стучал и стучал … в стены, в ворота…, снова в стены. Очнулся в лесу на поляне с разбитыми в кровь кулаками и как-то моментально прозрел: на него одним большим немигающим глазом, желто-белым глазом глядела ЛУНА, слепила и говорила знакомым голосом: «Ну, что, пришел?» Потом аккумуляторный фонарь погас, наступила темнота, а луна – настоящая луна, оказалась на небе, там, где и должно ей быть.
- Значит, пришел - утвердительно произнес голос, и с некоторым сомнением - значит – ОН.
Старик поднял почти бездыханное тело парня, взвалил его себе на плечи и отнес к старенькой бежевой «Победе». Да, та самая машина советских времен выпуска 1961 года стояла на лесной дороге, переливаясь в лунном свете оттенками бежевого, желтого и коричневого. В нее он положил тело юноши, сел за руль и тронулся в ночи к своему дому.
Потом были трое суток бреда – ему казалось, что горит все: тело, дом, земля; ломало кости, выкручивая суставы рук и ног, голова раскалывалась от боли, нечем было дышать, не хватало воздуха. Потом внезапно полегчало, очнулся; ватным голосом спросил - где он, что с товарищами. Услышав, что в поселке какие-то наркоманы сожгли дом и сами сгорели, снова впал в забытье и кошмарные видения.
Дед Пантелей лечил его травяными отварами, настойками…. Выхаживал неспешно, аккуратно. Прикладывал примочки к ссадинам и разбитым рукам, на лоб клал травы мятные для успокоения и снятия головной боли.
После процедур Иван успокаивался и засыпал…
Через месяц было излечено тело - исчезли раны, синяки, царапины; ко второму – ушла (или затаилась?) наркотическая зависимость.
А через три месяца, когда он окончательно выздоровел физически, и психика тоже восстановилась, состоялся разговор.
- ВидЕние мне было – сказал Дед, - потому и нашел тебя. Да только не верится…, дева светлоликая должна быть - ей поручено, она - страж.
Старик внимательно посмотрел на Ивана, перешел к делу:
- Должок за тобой, Ваня – живой остался. Службу исполнишь – в расчете будем.
И, не дожидаясь его согласия, продолжил:
- Сегодня пойдешь…, дорогу укажу, провожу до болота.
Дед Пантелей сосредоточенно бормотал, прикрытые глаза устремлены в сторону болота, внезапно они раскрылись – белые зрачки глядели Ивану в душу:
- А дальше – сам… Мне нельзя, меня знает – не появится. Да и то - два раза уже…, на третий згинешь бесследно, а я здесь еще нужен - стража встретить. Так ты сам, сам вдоль по бережку, по край болотца, у березы поваленной левее возьми и прямо, не озираясь, да под ноги смотри - не споткнись: упадешь – не поднимешься.
- Дед, что ты сказки мне рассказываешь. Выздоровел я, сам так сказал, не то, что пробовать, думать не думаю о гадости этой.
- Меня слушай – сердито произнес Пантелеймон, схватив его за грудки - что не так сделаешь – сам пропадешь и дело загубишь. Значит так – после березы прямо иди, ориентир выбери и иди; осинка там есть, как раз супротив - она ориентир… Выздоровление говоришь? Не-е-ет, твое выздоровление еще не скоро, а вот после прогулки этой запрёт тебя надолго, ой надолго, и, если не сойдешь с пути правильного, то отпустит она тебя постепенно, только не скоро это все равно.
- Как не скоро, дед; что же это на всю жизнь?
- А ты, когда травился, о чем думал? Не тело насиловал - душу не берег. Проклятие на тебе! Его видел, потому тебя нашел. И другие видят, их бойся! И там, на болоте стерегись, мысли грязные выкинь, молитвы читай.
- Так не знаю, не верующий я.
- Слова добрые говори, поступки добрые вспоминай. Не бывает, чтобы доброго чего не было – вспомни, скажи, представь. Дойдешь – стой спокойно, не шевелись.
- Да как узнаю, что дошел, что там указатель что ли!?
- Сам встанешь, идти дальше не сможешь…. А дальше - старик недобро усмехнулся - симптомы тебе знакомы. Запомни все что будет: что увидишь, что услышишь….
- А назад как?
Дед будто очнулся, поглядел внимательно на Ивана – все ли тот понял; поднялся, отцепил его руку от старенького своего пиджака и неторопливо пошел в сторону леса, тяжело опираясь на неизменную дубовую клюку.
- Что стоишь, испугался? Ничего, справишься. Пойдем - ка уже, догоняй.
***
Дед, сидя на коленях, держал голову, бьющегося в судорогах Ивана, деревянным ножом раздвинул крепко стиснутые зубы, влил какое-то зелье. Через минуту-другую парень успокоился, затих. Ровное дыхание еще перебивалось резкими всхлипами, но было ясно, что он вернулся в МИР.
- Говори – потребовал дед, как только Иван очнулся.
- Не могу – с дрожью в голосе произнес Иван и, кажется, снова был готов впасть в невменяемое состояние – Страшно там, жутко…
- Говори – встряхнул его дед, - выговоришься, легче будет. Только все вспомни, начинай!
Иван собрался с духом, глубоко вздохнул и начал:
- С опушки, где расстались мы, пошел, как ты говорил. И березу нашел, и потом напрямик, да только осинки там нет, сломана осинка.
- Ждала – прошептал дед.
- А тропинку, будто кто светил, куда ступить указывал – продолжал парень - И поступки добрые вспоминал. Только разве ж в страхе таком вспомнишь чего. Одно и пришло в голову - как Ленку из параллельного класса от мальчишек защищал, уж больно странная она была, забитая, а помощи не просила: молча сносила и обидные насмешки и тумаки исподтишка, которыми награждали ее «добрые» одноклассники. А все из-за того, что мать, как взрослые говорили, ведьмой была. Так дочь ведьмы и воспитывали, побаивались, завидовали, за это и били.
- Она тебе тропку светила! Ну-ка покажи – дед притянул к себе его голову и впился взглядом в глаза. Отпустил, оттолкнул, вытер выступивший пот со лба и повторил – Она тебе помогала, ее это сила.
- А дальше страшное началось. Посреди болота встал, двинуться не могу – вокруг стена глухая, невидимая, а только чувствуется злоба от нее, жуть берет. Как говорил, стоял, не оглядывался, а сзади кто-то большой черный наваливался, давил, втаптывал в болото… и холод до костей. Сначала на колени упал – руки по локоть в жиже зловонной, потом топь стала засасывать. Мне бы о себе подумать, как спасаться, а в голове только видения, да образ ее – шибко меня тогда братва колотила, за Ленку, что против общества пошел, ее защищая. А она-то, хлипкая, тихая, вдруг как закричит: «Отпустите его! Сейчас же!» Драку остановила одним только голосом. Представлял ее такой отчаянной, а самому уж совсем дышать нечем. Думал, все конец настал, да вдруг отпустило и выкинуло на берег.
- Еще что видел?
- Да, баба какая-то в тумане белом, силуэт только…пальцем грозила.
- Ждала, готовилась – хитро сощурился дед. - Да не того поймала.
Потом в ответ на свои потаенные мысли задумчиво произнес:
- Одна, странное дело! И защита слабая, если непосвященный почти прошел…
Потом обернулся к Ивану:
- А девчонку ту найди! Она - судьба твоя.
Удовлетворенно набил трубку и, как ни в чем не бывало, задымил, запыхтел и повернулся идти прочь.
- Стой Дед, а мне-то теперь как быть?
- Ах, да – обернулся Дед, комично поклонился ему низко в пояс и, паясничая, произнес: «Спасибо тебе, мил человек, живи себе спокойно».
А дальше уже серьезно:
- Про болезнь забудь, про то, что было здесь – забудь!
Рукой поводил перед глазами Ивана и повелел:
- Сюда не приходи, забудь!
А еще тихо прошептал … в сторону, как заклинание:
- Коль вспомнишь – вернешься; вернешься – узнаешь; узнаешь, поверишь - судьбу переменишь.
Хотя, может это был просто шум ветерка или шелест листьев березы.
***
Иван вышел из вагона электрички на перрон Казанского вокзала; в электричке, вжавшись в угол, он задремал, и сейчас потоком толпы его понесло в сторону выхода. На площади на свежем воздухе он проснулся окончательно. Почувствовал суету города, обрадовался вечерней иллюминации и в приподнятом настроении прыгнул в метро. У него сегодня свидание. Совершенно случайно он встретил Ленку, Лену, Аленушку. Встретил в районной поликлинике. Она подошла к длинной очереди в зубной кабинет и спросила: «А с острой болью без очереди можно?»
Они все, сидящие в этой очереди больше двух часов, только этого и ждали - проснулись спящие, недоуменные взгляды обратились на ладно скроенную девушку с перебинтованной щекой; людская масса зашевелилась, загудела; волной пошел шум от тяжких вздохов возмущения до откровенных выражений:
- вырядилась, тут тебе не подиум, а поликлиника
- я с утра сижу, а тоже с острой болью
- молодая еще, постоишь, ноги не отвалятся
Пытаясь спасти понравившуюся ему девушку и еще не узнавая в ней бывшую одноклассницу, он предложил:
- Проходите передо мной, я следующий в очереди.
Моментально вся негативная энергия растревоженной очереди была перенаправлена на него. До этих слов он был «свой», с ним общались, делились проблемами, но это было тогда – в прошлой жизни, а теперь самое легкое изречение в свой адрес: «Кавалер какой нашелся. Вот пусть она и идет, а ты в конец очереди вставай». Все остальное звучало рефреном к какому-нибудь третьесортному американскому боевику, где «fuck» и «поцелуй мою черную задницу» произносится в каждой фразе.
Они убежали оттуда вместе, и с тех пор почти не расставались. Они вспоминали школьные годы, рассказывали, что делали после школы, чем занимались, ходили в кино и целовались на последнем ряду. Они никого не видели и не замечали, им никто не был нужен.
Чувства их были нежны и трогательны и долгое время они опасались переступить черту, ограничиваясь целомудренными поцелуями при расставании. Но природа брала свое, и однажды после ласково-предупредительного «ты действительно этого хочешь» и ответного шепотом «да» взаимное желание толкнуло их в жаркие объятия друг друга. С того момента молодые люди проводили вместе и дни и ночи. Они были влюблены и счастливы.
Как-то среди ночи Иван проснулся от легкого прикосновения жены – Алена тронула его за плечо, потом положила ладонь на лоб:
- Ты кричал во сне.
- Уф – Иван вытер пот со лба – какой-то кошмар привиделся.
- Что там было… в Шатуре?
- Не знаю. Почему в Шатуре? Я там и не был никогда.
Она внимательно на него посмотрела:
- Не помнишь? Или не хочешь вспомнить…
Знаешь, меня тоже часто посещает одно видение. Обычно под утро, когда находишься в полудреме, я вижу человека. Вот он идет по болоту; вот пытается выбраться из трясины…. потом туман; и снова видится – тот же мужчина и старик… разговаривают; и легким облаком силуэт женщины, красивой и злой одновременно, то ли в белой рясе, то ли в широком белом плаще. Каждый раз после этого сна мне тревожно и хочется туда, сейчас я поняла, где это. Ты во сне, сказал, куда нужно ехать.
- Да, ладно! Чего только не приснится…. Всякой чепухе верить! И почему ты связываешь наши сны?
- Потому что тот человек в болоте – это ты! Я тебе не говорила, но после того нашего первого вечера…, ночи – поправилась она, и в качестве напоминания нежно коснулась губами его губ – я дважды видела этот сон-наваждение. Она будто меня зовет, о чем-то просит или предупреждает.
- Кто?
- Чудь болотная!
***
- Так чего приехал-то? Какая нелегкая сила тебя принесла? – Пантелеймон Тимофеевич сурово глядел на Ивана.
А смотреть на него было тяжело – будто те годы, которые скинул дед, перейдя деревенскую улицу, тяжелым грузом воспоминаний легли на плечи Ивана, пригнули к земле: взгляд – тусклый, померкший, в глазах – глубокая тоска; поникшее тело, опустившиеся руки.
- Что, тяжела ноша? А я говорил: «Забудь!»
- Не помнил ничего - жил спокойно, любовь, судьбу свою нашел. Она меня сюда заставила приехать. Да видно, все прахом теперь: не примет она меня такого, с прошлым таким….
- Нашел, значит – Пантелеймон снова запыхтел трубкой. – Хорошо...
Они помолчали. Дед курил, глядел за горизонт. Иван, упершись взглядом в землю под ногами, заново переживал все то, что вспомнилось.
- Пантелеймон Тимофеевич, - наконец начал Иван – помощь мне нужна, помоги, ты ведь сможешь.
- Нет, я тебе однажды помог, дальше – сам ты себе хозяин, судьбе своей хозяин.
- Понимаю, только не за себя прошу. Алену мою посмотри: видения у нее непонятные – Иван горько усмехнулся сравнению – словно глюки у наркомана.
Дед вздохнул:
- Так пусть заходит. Чего ж у калитки томиться.
Иван удивленно посмотрел на него, потом обернулся к калитке, в которую действительно входила Алена. Спросил:
- Ты как здесь?
- На базар вышла, тебя увидела, старика узнала. Он ведь из моего сна.
- Видишь – обратился Иван к деду – а еще она чудь болотную видит, будто зовет она ее…
Пантелеймон насторожился, молча ждал приближение девушки. Когда та подошла, внимательно ее оглядел. Пристальный его взгляд, казалось, проникал прямо в душу. Что увидел в ее ясных голубых глазах ведомо только ему, да только отвел взгляд, слегка отвернулся, чтоб не видно было, как сглотнул подступивший к горлу ком.
- Алена, значит… А-ле-нуш-ка – попробовал на вкус сочетание звуков и еще раз повторил – Аленушка.
Иван удивленно посмотрел на деда, которому в принципе не присуще было выражение чувств, а тут промелькнули нотки сентиментальности.
- Ну, что ж, милая, расскажи - о чем забота твоя, - голос Пантелеймона смягчился - может и смогу чем помочь, что объяснить.
Алена стояла в растерянности: ей показались знакомыми голос, выражение глаз и черты лица деда Пантелея. Она его знала! Откуда? Во сне он выглядел по-другому - да, она знала, что это он, но там это была лишь холодная тень, силуэт. А сейчас, когда он рядом и смотрел на нее, Алена поняла, что это живой, настоящий и почему-то близкий ей человек. Она не смогла от него ничего скрыть, глядя в глаза он прочитал ее мысли, увидел скрытую в глубине души тоску – по ушедшей недавно матери, пропавшему в раннем детстве отцу, свою большую любовь и опасение за будущее своей семьи.
- Так ведь рассказывать особенно нечего. Только и всего, что вот уже год как после смерти мамы сон одолевает … один и тот же – будто кто зовет в страну другую, неведомую, и тоскливо становится жить на этом свете.
- Не беспокойся, Аленушка, все будет хорошо. Сны улетучатся, страхи развеются – дед провел ладонью по ее волосам, ласково приобнял Алену за плечи, поцеловал в лоб. По телу девушки прокатилась теплая волна, в голове прояснилось, промелькнули цветные приятные картинки – воспоминания, пришло знание сути
– и тревога пройдет - дела это женские, недолго уже ждать, потерпи. Да и Иван рядом, защитник твой и помощник. Все у вас сладится, все поправится и прояснится. А от меня тебе завет будет, поручение…
- Какое еще поручение – встрял Иван - не трогай ее, Дед, не нужно нам никаких заветов и поручений, знаю я, какова эта твоя служба…
И к Алене: «Не стоит нам здесь больше оставаться, поехали отсюда»
- Подожди Ваня, не зря ведь ехали за тысячу верст, давай разберемся: что и как…
- Разумная она у тебя, Ваня. А только поговорим мы попозже. В 23-00 по московскому времени, на той полянке у болота, ты знаешь где. Жду! – минута расслабления прошла, перед ними снова стоял непререкаемый, суровый авторитет.
- А теперь идите, дела у меня… Адвоката жду: дом на дочь переписать надо - Дед легко поднялся по ступеням на террасу, открыл ключом тяжелую металлическую дверь. Из дома странно потянуло запахом сырого подземелья. Дед Пантелей вошел в дом, громко хлопнул дверью. Потом подошел к окну и долго и задумчиво глядел вслед удаляющейся паре.
***
- Знал, что придешь – обратился Пантелеймон к девушке. – Ну, что же времени у нас цельный час, заговорю я вас.
Дед снова был этаким сказочным «старичком – лесовичком». Сидя на пеньке, курил он неизменную трубочку, в ногах лежала палка-клюка, не хватало только колпака с кисточкой, а камзол бархатный и штаны замшевые ему заменяли защитного цвета камуфляж да телогрейка, а вместо сапожек сафьяновых – кирзачи разношенные.
- Я так полагаю – начал дед – книжек вы начитались, про чудь болотную или правильнее - белоглазую наслышаны. Вам решать - правда это или нет, а только вот вам моя история.
Помолчал, собрался с мыслями и продолжил: «Давно это было…»
- Ну, ты дед, даешь! Полночь скоро, а ты нам сказку решил рассказать.
- Помолчи, Иван! – строго одернул дед – не ты сегодня главный.
- Она, вот – дед протянул руку к палке, поднял ее с земли и сердито ткнул в сторону Алены.
- Поди, рассказал жене про жизнь-то свою, а? - снова обратился он к Ивану – А про встречу нашу последнюю рассказал? А почему ты живой до сих пор, знаешь? Помнишь дорогу по болоту; на смерть тебя послал вместо себя – сгинул бы наркоман никому не нужный, никто бы тебя и не вспомнил. А тебе свет неведомый дорогу освещал, а от тебя крик девичий беду отвел. Думал - привиделось тебе, а крик, чтоб не трогала она тебя, через лес в деревне слышен был. Долго еще бабы судачили, кто кричал, да зачем. Удачно ты сходил, удачно…. Вот и страж нашелся. А я с самой нашей первой встречи сомневался. Теперь вижу – все так: через тебя только и можно было ее найти.
Укрыта была до поры до времени. А теперь пора пришла. С этого дня тебе Аленушка службу нести – ворота хранить: в наш мир Чудь не впускать и к ним, в их мир человека не допускать. А замок двойной должОн быть - с двух сторон. Здесь – ты с Ивашкой, а там – мы с Прасковьюшкой.
Дед поднялся с пенька, размял ноги:
- Так вот, в давние времена случалось, что Чудь в наш мир через ворота эти проходила, с людьми жила, хоть обособлено, да в согласии - силой да знаниями делилась. Беда в том, что проход в обе стороны существовал. Нашлись злые люди, жадные – проникли в чужой мир, дел натворили-нахулиганили. Одним словом – начудили. Закрылись ворота, заклятье на них наложили, стражу поставили, а в нашем мире только и осталось, что истории про чудесную страну. Ходу туда теперь нет никому – дед Пантелей пристально, как-то по-особенному взглянул на Алену, показалось, что в глазах промелькнули желтые молнии, будто что передать взглядом хотел. Пантелеймон вздохнул:
- Нам же с вами пришло время прощаться. Пойду я. Заждалась Полюшка-то, соскучилась. Да и то - ровнешенько 20 лет не виделись. А все – как вчера. И первая встреча, и любовь и первенец наш… А теперь пора.
Тяжело опираясь на дубовую клюку, старик побрел в сторону болота, подошел к краю, обернулся:
- Знания в тебе самой, Алена, как ворота стеречь. Не уезжайте, в доме моем живите, ваш он теперь. За машиной, Иван, пригляди – раритет все-таки, Алену береги – большая в ней сила, а любви и заботы требует, без них злая она, темная, сила эта. Да еще…ребеночка Тимофеем назовите - в честь деда – повернулся и исчез за кустами. Некоторое время по болоту чавкали шаги Пантелея.
***
На опушке леса стояли двое. Полночная круглая луна освещала полянку, на которой только–только произошло расставание. В болоте что-то происходило – оно вздыхало и всхлипывало, потом, удовлетворенное, последний раз глубоко вздохнуло и затихло, спряталось за густым туманом.
- Это правда?
- Что?
- Про ребенка…
- Да! – Алена прижалась щекой к груди Ивана, чуть напряглась, ожидая его реакции.
- ЧуднО, у нас будет сын. Знала бы мать твоя Пелагея…
- Пелагея…Прасковья… - задумчиво пробормотал Иван – Полюшка?! Это же одно имя – один человек. Твоя мать?! Так значит Дед…Он, что твой отец что ли?
- Выходит что так!
- А все остальное то же правда, то же по-настоящему?
- Иванушка! – Алена, как маленького, погладила его по голове – все во что веришь – все правда, все по-настоящему…