На свете много пыльных городов,
Где на сухой листве – покой и дрёма,
Где скрип арбы и цоканье ослов,
Где родственников больше, чем знакомых,
Где в голове – шумящий виноград,
Где пряжа волн – медлительных и длинных,
Где дремлет кот, как умница Сократ,
Воображая белые Афины….
И если вдруг (хотя, какое вдруг,
Скорей тоска тебя туда загонит),
Не упускай тогда из тёплых рук
Всё, что само попросится в ладони,
А именно (забавный прейскурант):
Из ракушек дешёвенькие бусы,
Осколка сновиденья адамант,
Горячие солярные укусы,
И то, чему названия ещё
Не слышано по бедности наречий,
Но вроде: загорелое плечо
И запах кожи – пряно-человечий, -
То, без чего наш дух постыдно гол,
О чём поэты распускают нюни,
Терзаючи податливый глагол
За много километров от июня.
2
В кофейне этой крымской завалящей,
Хозяином хохлом крещёной «Мрия»,
Седой старик – сутулый и болящий -
Напомнил мне тебя – Александрия.
Не знающему узких пыльных улиц
Империи, увянувшей в упадке.
Но губ моих твои тогда коснулись
В доверия отчаянном припадке.
Старик сидел над белой чашкой чая
И бормотал невнятные укоры,
А то молчал и увязал в молчанье,
Дыша, как-будто подымался в гору.
Нет, не был он совсем похож на грека,
Потомок Бульбы, выжатый рукою
Эпохи беспощадной к человеку,
Истории не знающей покоя.
Под потолком аляпистым и низким
Пришедшие винцом подправить нервы.
Навряд ли посчитают это низким,
навряд ли посчитают это скверным.
Вы спросите: Причём тогда Эллада?
Но как-то всё совпало в этот вечер:
Империй похоронная бравада,
Сухой старик, ссутуленные плечи.
3
Запятые улочек этих,
Вместе с пылью, в горло пролезшей,
Я привык вспоминать на рассвете,
Чтобы стало немного легче,
И торжественный клич ослиный,
И звезду – раскалённым блицем.
Я из этой – из крымской глины,
Кровь моя – из морской водицы.
И одна мне нужна награда
Под сукровицей зимних ливней –
Золотая гроздь винограда.
Вот тогда мне и снежный ливер
Не противен. И может даже
На карнизной пахучей жести
Снег напомнит не мясо, а пряжу
Из овечьей тяжелой шерсти.
Ну, короче, привет, эпоха!
Бейте в бубны, вакханки, бейте!
Я гекзаметром мерю вдохи,
Мне свистят на весёлой флейте
(а меж нами времени тонны)
Колонисты Эвксинского понта.
Я читаю другу Платона,
Вы нас ждёте за горизонтом.
Там, за ним, Персефоновы рощи,
Лета, в общем, сплошной Элизий.
Здесь лужёную глотку полощет
Месяц-март непристойною слизью.
Ладно, милые, ладно, до встречи.
Заплачу я таксисту Харону
Ранним утром ли, в добрый ли вечер
Полновесную эсти кроону.
4
Ну что ж, прощай приморский городок,
Хоть тяжело прощание с тобою….
Мы вместе летний вынесли оброк
Медовому и бронзовому зною.
На горизонте пятна облаков
Казались нам с тобою парусами,
И провисало парусом трико
Сушимое, соседствуя с трусами
Я был в плену и было всё в плену,
Включая улиц белые длинноты,
А солнце взгляда трогало струну
И колебался мир от жаркой ноты.
И солнце исходило конской пеной.
.........................
Я жил здесь без войны,
но без Елены.
P.S.
Прилипчив моря кисленький бульон,
Он на лице, руках и в строчках писем.
Какой-то там эстонский почтальон,
А я в Тавриде от него зависим.
И видя, как он всходит на крыльцо,
Кладёт моё письмо в почтовый ящик,
Я умилённей делаюсь лицом,
Дыша тогда порывистей и чаще.
Я – слишком юн, точнее, я – сопляк,
Читающий на пляже Еврипида
(В чьих драмах даже лёгонький сквозняк –
Для персонажей – страшная обида),
И оттого ходящий по песку
С излишне горделивою осанкой,
Как некий гимназист, чей фатум скуп
На счастье, уготовивши « испанку».
Я слишком юн, чтоб "слишком" понимать,
И потому пишу о всём о прочем,
но, всё-таки, двуспальную кровать
В объединённом будущем пророча,
Пишу, что небо тряпками огня,
Как театральным реквизитом рдеет,
Что ублажает вишнями меня
Хозяйка дома – бабушка Медея,
Что мидии на воздухе вкусны….
Короче обо всём, о чём придётся.
Еще не зная, о какие сны
Счастливое дыханье разобьётся….
