- Вот, сынок, держи.
Домовой завязал в цветастый платок принесённые сыну подарки, погладил заплаканную жену по волосам и протянул Манюньделю узелок.
– Пора, сынок. Дом для житья выбирай поновее. И лучше деревянный рубленый – он для здоровья пользительней.
Мать домовёнка смахнула фартуком слезу и, поправив перевившийся кушачок на холщёвой рубахе Манюньделя, добавила:
- Сынушка, и не гляди ты в сторону города. Мудрёно всё у них. Угодишь ещё по-неопытности в переделку какую. В деревне-то оно понятнее и сподручнее.
Сын на мгновение отвлёкся от изучения узелка с подарками, пригладил пшеничные вихры и вытер рукавом рубахи большой нос.
- Не пропаду! – сказал Манюньдель, строго глянув на родителей. - Не переживайте. А сушки положили?
И поселился домовёнок Манюньдель в деревне, как наказывали родители, в добротном рубленом доме, у полудачников.
- Надо же, – удивилась фарфоровая кукла, высокомерно глянув на нового жильца с хозяйского пианино. – Обычный домовёнок, а туда же – МанюньдЕль.
- МанЮньдель, - делая ударение на Ю, поправил домовёнок бледную красавицу. – Извиняюсь… – и он шмыгнул носом, как делал всегда в моменты крайнего волнения.
- Так вы не француз?!
- Русский.
- А если русский, впредь не говорите даме «извиняюсь». И никому не говорите. Скажите лучше «прошу прощения», - назидательно произнесла кукла и задумалась.
Какое-то время она смотрела мимо Манюньделя и улыбалась своим, судя по выражению лица, приятным воспоминаниям.
- Кх-кх… это… извиняюсь…
И Манюньдель снова шмыгнул носом.
Кукла вздрогнула и, нахмурив бровки, сказала уже без улыбки:
– А если «прошу прощения» для вас сложно, то возьмите за правило говорить «извините».
- А чего сразу сложно-то?! - насупился Манюньдель. И опять добавил. - Извиняюсь… то есть, извините… ну, прошу прощения… в смысле.
Фарфоровая красавица манерно дёрнула плечиком и протянула домовёнку бледно-розовую ручку для поцелуя:
- Белла, - представилась она с придыхание.
- У вас что-то с голосом… - сказал Манюньдель. - Ангина, похоже…
И он обеими руками схватил кисть Беллы за мизинчик и большой палец, после чего неуклюже ткнулся в холодное запястье скорее носом, чем губами.
Кукла поморщилась и потянула руку.
Манюньделю было неудобно стоять наклонясь, да ещё уткнувшись носом в фарфор, но что делать дальше он не знал.
Через некоторое время Белла всё же вытянула фарфоровую ручку из неаристократично-больших ладоней домовёнка и достала из тряпичной сумочки, что висела на руке, крошечный кружевной платочек.
- Какой вы…
Кукла хотела что-то добавить, но, видимо, не найдя подходящее слово, поморщилась и молча вытерла запястье.
А Манюньдель слова и не искал: довольный своим галантным поступком, он смачно шмыгнул носом и размашисто вытер губы… рукавом.
Так вместе с новым домом в жизни домовёнка появилась Белла – первая и потому великая любовь.
Дом, который не без труда нашёл себе Манюньдель, оказался большой и светлый.
Белла обитала в гостиной, обставленной на городской манер. Основную часть времени, как выяснилось в первый же день, кукла проводила на пианино - на специальной металлической подставочке-держателе: фарфоровыми у коллекционной красавицы оказались только голова, руки до локотков и ноги до коленочек.
- А остальное? – спросил любопытный новый сосед, заглядывая под кружевной рукавчик.
- Остальное ватно-тряпичное, - слегка смутившись, ответила Белла.
Она с трудом вытянула из рук Манюньделя кружевную оборку и, отряхнув рукав-фонарик, пояснила:
- Все куклы из английской коллекции «Принцессы мира» с набивными ватными туловищами. Так дизайнеры задумали.
Но Манюньдель смекнул – сэкономили.
Белле говорить не стал – зачем расстраивать?!
- Да, не полностью фарфоровая! – рассуждала вечером за чашечкой чая Белла, видимо, что-то заподозрившая. – Но так даже лучше. И то, что без подставочки стоять не могу, тоже не страшно. Мне и ходить особо некуда. А дизайнеры с ватным туловищем всё правильно придумали: вот посмотрите, уважаемый Манюньдель, какая у меня тонкая талия! И платье сидит идеально.
«И правда, чудо, как хороша!» - подумал домовёнок.
Но вслух сказал:
- Нормальное платье. И сидит как влИтое.
- ВлитОе, - поправила кукла и укоризненно покачала головой.
- Хорошо сидит. Правильно, - оставил за собой последнее слово домовёнок.
Манюньдель уже понял, что влюбился в Беллу с первого взгляда.
Забегая вперёд, следует сказать, что позже он стал часами засиживаться в гостиной, с переменным интересом слушая умные рассуждения куклы, но неизменно любуясь её заморской красотой.
«Надо же, как мне повезло, – думал Манюньдель в первый вечер за чаем, когда мудрёные слова Беллы стали слишком мудрёными и поплыли мимо ушей непонятной, но красивой колыбельной. – Кто бы мог подумать! Первая красавица – и так легко мне досталась: в придачу к дому. Права была мама – надо жить в деревне! Тут оно надёжнее. Тут всё правильно».
Правда, уже несколько часов спустя, утомившись от умных разговоров Беллы до полудрёмы, Манюньделю неожиданно подумалось: «А что, если в городе есть красавицы ещё краше?! Если я Белле понравился – а я точно ей понравился – вдруг, я и для города завидный жених?! Что если по мне уже первые городские красавицы сохнут?! Ещё не ведают, не догадываются, что я есть, но вовсю страдают! А я тут сиднем сижу возле деревенской Беллочки и «делов» не знаю! Нет, она, конечно, красивая… образованная, опять же... но как спать-то хочется от умных слов… снов… оков…».
И Манюньдель благополучно заснул, чем немало расстроил куклу, обнаружившую такое невнимание.
Если с Беллой и её апартаментами было ясно всё сразу, то с местом обитания для Манюньделя случилась накладка.
Первую ночь домовёнок так и проспал, уронив голову на стол и посапывая под неодобрительные взгляды соседки.
- Уважаемый Манюньдель, - услышал домовёнок, едва разлепил глаза. - Вы же понимаете, что сегодняшняя ночь – это… Это… Нонсенс это!
- Чего?
- Ни чего, а нонсенс! В переводе с английского - бессмыслица. Нелепость!
Домовёнок потёр глаза и сердитый спросонок пробубнил:
- Я попросил бы вас не ругаться в моём присутствии. Особенно утром. Мама никогда…
- Это я попросила бы впредь не засыпать без спросу в моей комнате! - перебила на полуслове возмущённая Белла.
Так утром второго дня выяснилось, что Манюньделю надо срочно искать постоянное место для проживания в доме полудачников.
В первый же день, обойдя несколько раз новое жилище, домовёнок положил глаз на хозяйскую спальню. И вот когда он почти решил, что обустроится именно в ней, выяснилось - там уже занято.
Так домовёнок познакомился с ещё одним обитателем дома - гипсовым купидоном.
- А тебе тут не скучно? – домовёнок стоял, задрав голову, и разглядывал над хозяйской кроватью позолоченный барельеф с пухлым мальчуганом.
Манюньделю очень хотелось спросить напрямик: если из стены торчит только верхняя половина кудрявого мальчугана – остального нет? Любопытство и чувство такта немного поборолись в душе домовёнка, но первое, естественно, победило:
- Я того… Конечно, извиняюсь… Но тебе удобно? В смысле… тебя не всего видно.
- Ты хочешь узнать, всё ли у меня в наличии? – пришёл на помощь Манюньделю купидон. – Со мной всё в порядке. Я и ходить могу.
- Фу… - с облегчением выдохнул домовёнок. – Хоть на тебе не сэкономили.
Домовёнку очень понравилась просторная светлая спальня. И купидон понравился.
- Может, я к тебе подселюсь? Красиво тут.
- Подселяйся, мне веселее будет.
Домовёнок ловко забрался на покрывало, затем на спинку кровати и, предварительно потерев чумазую со вчерашнего дня руку об рубаху, протянул её купидону:
- Давай знакомиться! Манюньдель. Домовой. Начинающий.
- Сева, - пожал руку гипсовый красавчик. – Купидон. Новобранец.
- Так ты тоже… того… из неопытных?! Да не смущайся! Так даже лучше… наверное.
Смотрины дома на предмет пригодности для обитания Манюньделя были приурочены к дню весеннего солнцестояния. Почему? Да кто же ведает?! Так Козюлькинские старики-домовые решили, когда по совету родителей, домовёнок перво-наперво познакомился с местными старожилами.
Приглашённые Манюньделем, они долго и важно расхаживали по дому, точно высокая комиссия, которой предстояло подписать акт приёмки. Старики стучали по стенам, прислушивались к скрипу половиц и даже дружно попрыгали на переводах – вот была умора. Брёвна, на которые был уложен пол, понятное дело, под таким несерьёзным грузом даже не скрипнули.
- Добротный дом, - вынесли свой вердикт старики-домовые. – Жить можно.
- А топеря покажь, где с ночлегом обошновалси, - прошепелявил самый старый Аристарх.
Он был у домовых за главного.
Манюньдель повёл всех на кухню, где к лесенке, по которой можно было забраться на печную лежанку, предусмотрительно подставил маленькую скамеечку.
Тут надо сказать, что домовёнок хоть и засматривался на хозяйскую спальню, но поселился на кухне - за печной трубой. Ростом Манюньдель был невелик – чуть выше хозяйского эмалированного чайника; а так как печь у полудачников была настоящая – русская, с большой кирпичной трубой - то и устроился домовёнок, можно сказать, с комфортом.
- Молодец, парень! Это ты правильно рассудил, - похвалил Манюньделя конопатый домовой, который первым забрался по лесенке на лежанку и придирчиво оглядел закуток за кирпичной трубой.
- Знамо дело, - зашепелявил притулившийся на скамеечке предводитель. - Печное тепло от артритных хворей - шамое то.
К слову, артрит у домовых считался болезнью самой, что ни на есть, правильной. Манюньдель обзавестись профессиональным недугом ещё не успел, но иметь его было делом престижным, и домовёнок не стал посвящать стариков в свой секрет.
Так и устроился Манюньдель на новом месте: с красавицей Беллой пристрастился чаи распивать, с гипсовым толстопопым купидоном с переменным успехом пытался дружить, а жить определился за трубой.