Я смотрю на рассвет, и мне хочется спирта! Затаить бы дыхание, хряпнуть сто пятьдесят. Ощутить жжение в горле, почувствовать бегущих по спине «мурашей», разогнать их, передёрнув плечами, и выдохнуть, невольно крякнув при этом. И с этими простыми действиями, возможно, вернётся понимание, что время не прекратило свой бег и не остановилось став ощутимо вязким.
Наш взвод сидит в тайном дозоре возле синей скалы, наблюдая за одной из скрытых троп, по которой Ахмад Шах время от времени посылает оружие и ждет караваны намытых тайно от Кара-майора лазуритов и изумрудов.
Мы сбились со счёта, встречая восходы солнца, и наблюдая, как тень от горы лениво ползёт мимо нас, превращаясь из длинной и светлой в тёмную и крохотную.
Но спирта нет. Также как нет еды, которая закончилась пару рассветов назад…
***
К полудню солнце огненным шаром зависало над Панджшерским ущельем, иссушало окрестности. Трава и деревья жались к измельчавшей горной речушке, которая века несла воды со снежных вершин, разделяя горы, страну на север и юг.
Панама - афганка скрывала лицо, но воздух был настолько жарким, что губы трескались, а горячая вода во фляжках вызывала тошноту.
Я ждал, пока мой друг Халик закончит общаться по рации с командиром роты. Немного выше по ущелью шёл бой, и нам напоминали о бдительности: тайная тропинка сегодня могла принести неприятности.
Мне не терпелось сгонять к речушке. Я поймал взгляд сержанта и сразу посмотрел вниз. Тот немного подумал и со вздохом сказал:
— Ну, иди, Ромео. Только осторожно, дарагой. И быстро назад, сегодня всякое случиться может.
— Считай: раз, два… десять и я вернусь, дарагой! — передразнил я Халика.
Сам тоже начал отсчёт.
Раз!
Не вставая, толчком ног о скалу, выбросил себя из «гнезда» и поехал по сыпучему склону, прижимая рукой «калаш» к груди, а второй три фляжки.
Два!
Нога наткнулась на торчащий валун. Меня крутануло, я кувыркнулся несколько раз через голову. Раскинув пошире руки, ноги, упираясь локтями, с трудом затормозил падение, упал на спину, отдышался. Сверху послышалась тихая матерная тирада – Халик возмутился шумом, который вызвал грохот фляжек о камни и мои восклицания.
Три!
Продолжил спуск, ругая себя. Целый год как жив, вопреки желанию «душманов», а тут чуть голову не свернул по дурости.
Болела скула, приклад оставил ссадину, когда я кульбиты совершал. Вот же везуха! Хорош жених с фингалом под глазом. Как Зайнаб посмотрит на раскрасавца?
Четыре!
Всё, трава. Теперь быстро до изгиба реки. Бег по камням штука весёлая. Дыхание сбивается, нога то одна, то другая запинается о крупную гальку.
Пощупал карман. Бумага, написанная старлеем на месте. Еле уговорил комроты признание в любви на дари русскими буквами написать.
Кто составлял разговорник для бойцов в ДРА? Идиоты! «Дайте», «как пройти», «моё имя». А если мне надо сказать «глаза у тебя красивые»?
Да, глаза у Зайнаб большие. Как на лице умещаются? Смотрит так на меня, что…
Пять!
Твою мать! Размечтался. Колено разбил, штаны порвал. Ладно, немного осталось, вот он, поворот.
Шесть!
Недотёпа, воды в берцы набрал, как тогда, когда с Зайнаб первый раз повстречались. Гимнастёрку стирал, совсем засолилась от пота, сейчас тоже бы надо, но не до того.
Встретить меня Зайнаб не ожидала. Хиджаб сняла, на лицо воду плескала, смеялась весело. Я замер, словно лань увидел. Помню, как девушка встрепенулась, сжалась, когда меня заметила. А я, дурак, робу мокрую на себя, и стою, обтекаю. Вода в обувь залилась. Вид был настолько глупый, наверное, что Зайнаб засмеялась и убежала.
Семь!
В тот раз талисман нашёл, зелёный камешек. Думал стекло от бутылки. Нет. Точно что-то необычное. У кого узнать?
Восемь!
Зайнаб целый месяц смеялась мне во снах. Пока опять случайно на том же месте не встретились.
И сегодня Зайнаб по щиколотку в воде стоит. Хотя бы немного своё полосатое платье подняла. Что за дурость такие балахоны на девушек одевать? Ну, что там под ним? Хорошо хоть хиджаб сняла.
Подбегаю. Натыкаюсь на её возмущённый взгляд и отступаю на шаг. Недотрога!
Торопясь достаю бумажку и, запинаясь, читаю фразы. Смотрю на Зайнаб, а она вдруг в слёзы и бегом за дерево!
Девять!
Сволочь старлей! Пошутил что ли? Точно, пакость написал! Исправить как? Решился, подошёл, обнял…
Десять!
Всё! Влип! На тропинке «духи». Как из-под земли выросли. Фляжки на землю, АК перед собой. Хоть одного, да заберу на тот свет.
***
У меня веко задёргалось, перевес явно на стороне афганцев. Вдруг человек, стоящий позади остальных совершенно неожиданно заговорил по-русски:
— Наконец я увидел своими глазами то, о чём сплетничают женщины селения. Моя племянница опозорила род, спуталась с русским! Ты, шурави, воспользовался молодостью Зайнаб. Мою семью посетил траур – сегодня племянница умерла для нас.
Я узнал мужика. Нам фотографию показывали. Вот же «везуха»! На самого Ахмад Шаха наткнулся!
Пока я рассматривал полевого командира, тот одного из своих к Зайнаб отправил. Думать некогда. Я рванул с места и встал перед девушкой:
— Я люблю Зайнаб! Если тебе нужен виновный, Ахмад Шах, накажи меня, но не тронь её.
— Я не говорю с покойниками. Отойди, шурави, это семейное дело.
Я отрицательно покачал головой, хотя понимал, что не отпустят меня живым. А Зайнаб, дурочка, стоит. Нет, чтобы руки в ноги и за камнями укрыться.
Старлей говорил, что Ахмад Шах в России учился, в военном училище. Отличником был, книги военных спецов наизусть знал. Вот же память! Я еле таблицу умножения выучил.
Вижу, злоба на лице проступила, взглядом бы испепелил меня. Понятно это – мы его из родного ущелья выселили. Пусть повертится без своих драгоценных камней.
Ага, вот и разговорник пригодился! Понял я, что убить нас с Зайнаб приказал. Я поднял автомат к груди и тут услышал:
— Если ты мужчина, шурави, брось автомат! Дерись без оружия.
По-тихому уйти хочет! Что делать? Стрелять? Так наши не успеют помочь, да и у «духов» стволы – изрешетят, Зайнаб точно погибнет.
Эх, что там командир батальона Керимбаев говорил? «Один боец 177 отряда специального назначения стоит пятерых «духов». Так хочется верить Кара-майору!
***
Ну и что мы имеем в наличии? Впереди стоит доходяга в потрёпанной одежде, с трясущейся рукой, видимо, проводник. Курит «план» или уже героинщик? Такой реальной опасности не представляет. Ну, только если подлость какую выкинет.
Ещё двое крепких, с лоснящейся словно от жира кожей, похожие лицом, со звериным взглядом и кулаками – кувалдами, однозначно, противники серьёзные. Отстранили доходягу, и вышли вперёд.
Позади всех пожилой афганец с бегающими глазками, худой и жилистый. Тёмная лошадка! От таких жди одних неприятностей!
Плюс к тому Ахмад Шах! О нем рассказывают много разного. Вступит ли сам в драку?
— Хорошо, я принимаю твои условия, — прокричал в ответ, опускаясь на колено. Аккуратно положил на землю автомат, свободной рукой схватил присмотренный пару мгновений назад булыжник и, выпрямившись тут же, кинул его в одного из крепышей. Пока тот уворачивался от камня, я рванулся ко второму, который тоже отвлёкся на летящий предмет, не останавливаясь нанёс удар правой снизу в челюсть. Левой рукой тут же ткнул в корпус. Амбал согнулся. Я захватил руками и рванул затылок афганца вниз на себя, подставляя колено под нос, а потом толкнул тело на землю.
Второй громила уже выхватил нож. Я посмотрел на тень, сдвинулся на три шага в сторону.
Как тебе солнышко в глаза, здоровяк?
Закричала Зайнаб. Я взглянул на неё. К девушке приближался старик. Здоровяк воспользовался моей оплошностью и замахнулся ножом. Я успел подставить левое предплечье под руку противника наносящую удар, правой захватит локоть «духа» снизу, рванул его к себе и в сторону. Левой рукой выкрутил кисть с ножом, тут же ударил носком ботинка между ног противника и свалил на землю. Пошатнувшись сам, устоял на ногах и от души хряснул каблуком по рёбрам здоровяка.
Сверху, со скалы, послушались окрики. Ахмад Шах забеспокоился, отрывисто бросил что-то своим, а потом добавил на русском: «Уважаю мужество, твоя взяла», — и пошёл быстрым шагом по едва заметной тропке, уводящей прочь, от проторенной дорожки.
«Духи» – двойняшки, лежали постанывая, не в силах подняться на ноги. Доходяга проводник метнулся следом за вожаком. Старый афганец что-то прокричал, а потом, выхватив пистолет, выстрелил в Зайнаб и тут же развернул ствол в мою сторону. Как только рука «духа» перестала двигаться, замерла, поймав прицел, я отпрыгнул и перекатился по земле за большой валун. В этот миг пуля чиркнула о камень рядом с виском. Я отпрянул дальше.
С противоположного берега раздалась автоматная очередь. «Душман» упал, Халик не промахнулся.
Я подбежал к Зайнаб, её грудь была залита кровью, она зажимала рану руками и беззвучно плакала. Подскочил Халик, ребятам приказал связать близнецов, пощупал пульс у пожилого афганца. Обратился ко мне:
— Мёртв старикашка! Что с Зайнаб?
Я ответил:
— Ты же знаешь…
Халику не надо было объяснять мусульманские законы — не даст Зайнаб к себе прикоснуться. Но Халик достал из кармана перевязочный пакет, кинул его мне:
— Я подержу её руки! А ты давай туго заматывай!
Я лихорадочно рвал зубами упаковку, искал конец бинта. Вдвоем, не смотря на сопротивление девушки, наложили повязку. Халик связался по рации с командиром роты, доложил обстановку и оборачиваясь ко мне сообщил:
— Через час вылетает вертолет в Кундуз, могут забрать Зайнаб в госпиталь, успеешь?
Я направился к Зайнаб, решил взвалить себе на плечо девушку. Сдохну, но донесу! Халик заорал:
— Осёл, ты Мишка! – И бросился выламывать два прямых нетолстых ствола молодых деревцёв, помогая себе саперной лопаткой.
Через несколько минут мы с Махмудом стояли лицом друг к другу, прижимая манжеты рукавов к концам этих стволов, а Халик стаскивал наши гимнастёрки через головы. Выцветшие, застёгнутые рубахи легко наделись на палки. Носилки были готовы, я положил на них Зайнаб и, увеличивая темп, подгоняя напарника, поспешил к вертолёту. Летчики ждали нас.
Зайнаб была в сознании. Я достал из нагрудного кармана зелёный камень, вложил его в ладошку девушки. Лопасти завертелись быстрей, мы отскочили подальше, вертолёт взмыл ввысь. Пристальный взгляд Махмуда был неприятен мне, но я провожал взглядом «вертушку» и молил всевышнего, чтобы паршивые «душманы» не открыли огонь.
***
Утром меня вызвал старлей. Явившись к командиру роты, я удивился официальности, поёжился от взгляда, которым он меня осмотрел. Старлей пригласил взглянуть на раскрытый альбом со снимками необработанных изумрудов и лазуритов.
— Ну, герой, показывай, какой?
Я сообразил: Махмуд - гадёныш доложил о камне.
Я ткнул пальцем на похожую картинку. Тот спросил:
— И где он сейчас?
—Я его Зайнаб подарил, как память обо мне.
Комроты усмехнулся:
— Ты, братец, большущий изумруд девчонке отдал.
— Не может быть! – в то, что у меня был настоящий, дорогой камень не верилось.
— Может. Эту книженцию специально прислали, чтобы мы драгоценности Ахмад Шаха не проворонили. Ну, да ладно! Было, да сплыло. Свободен.
Шёл от старлея, меня догнал Халик и сразу вопрос:
— Ты где этот изумруд нашёл?
— Возле синей скалы в речушке, там же где с Зайнаб познакомился.
— Интересно, а ещё камушки там есть?
— Да откуда я знаю, больше не искал. Как ты думаешь, Зайнаб поправится?
—А как же! Слушай… — Халик замолчал, посмотрел мне в глаза, а потом шепотом произнёс: — Представляешь, Зайнаб выздоравливает, вы встречаетесь, и ты ей даришь ожерелье из изумрудов!!!
— Глупости. Зачем ей изумруды?
— Все-таки ты баран, Мишка! Она же восточная женщина. Для них драгоценности важны! Вот мониста: вся из золотых монет должна быть. Одна монетка – одно признание в любви. Чем больше украшение, тем наглядней любовь мужа!
— Не неси чушь, Халик! Мы воюем, а ты о драгоценностях!
— Там у синей скалы обычно тихо…
— Отстань! Нет там больше ничего.
— Надо бы посмотреть…
— Да не буду я смотреть!
— Ладно, проехали, брат, — грустно сказал сержант. — Я как лучше хотел!
«Сам, баран! – мысленно огрызнулся я. — Как тебе, упрямому аварцу объяснить, что хрень это, а не задумка».
Но вот же невезуха! Только я так могу. Оступился, упал и носом в изумруд ткнулся. Взял в руки, чтобы подальше закинуть, но Халик увидел. Глазастый, блин! Просто зоркий сокол. Отвесил мне шутливый подзатыльник, и прошептал: « Не буду, не буду! Прячь!»
***
Мы с Халиком сидели на берегу речушки, листали альбом старлея с камнями, когда нас нашёл Махмуд. Протянул руку аварцу:
— Поздравляю, сержант! На нас с тобой приказ пришёл. До дембеля семь дней!
Халик удивлённо посмотрел на Махмуда, потом молча встал и ушёл вверх по течению.
— Что это с ним? — удивился Махмуд.
Я пожал плечами. Взял подсумок, в котором прятали изумруды. Только что пересчитали — девятнадцать штук! Правда, шесть камешков какие-то сомнительные. Не геологи мы.
— Халик, ты чего? — спросил я, догоняя друга.
— Неожиданно как-то…
— Да ты радоваться должен. Домой скоро!
— А камни?
— Плюнь ты на них! Живым уходишь! Мать порадуется.
— А полгода поисков ишаку под хвост?
— Забери, если тебе так нужны они!!! — злость нахлынула. Другие дембеля ждут, а он об изумрудах.
Халик остановился, развернулся и вдруг глупо улыбнулся:
— Мало камней для ожерелья Зайнаб.
— Нашёл о чём волноваться! Пошли назад, а то ужин пропустим. Сухой паёк поперек горла стоит.
Вечером мы с аварцем болтали как обычно, а под утро он исчез. Был человек и не стало!
В батальоне объявили всеобщею тревогу: искали по склонам, в местах засад, в селениях.
Вечером не мог найти себе места. Метался туда-сюда, поговорить не с кем! В отряде народу разного: уйгуры, казахи, дунгане, узбеки, таджики, все земляков придерживаются, а русских раз, два и обчёлся, да и те в разных ротах. Отряд мусульманский, повезло мне как всегда!
Ночью всё раздражало. Так и не смог заснуть: тот храпит, тот свистит, тот бормочет. Плюнул и пошёл к реке, решил взглянуть на подсумок для патронов, где хранились находки. Тайник был недалеко, на склоне под выступающим базальтовым камнем. Дался мне этот клад! Но Халик горел этой идеей и я смирился. Даже немного гордился другом – так для моей девушки старался! Надо было поделить камни, а то нечестно как-то.
Я подошёл к уступу, огляделся – так учил Халик, и запустил руку в вырытую дыру. Свёртка не было! Пошарил там ещё раз – пусто!
Этого не могло быть. Верить не хотелось, но другого объяснения нет — Халик забрал камни и ушёл. Выходит, старался аварец для своего обогащения!
***
Под утро я задремал и мне приснился сон. Я шёл вдоль штакетника на котором мамка сушила трехлитровые банки. Яркое солнце мелькало из-за досок, ослепляя на миг. Я всё думал к чему бы такое?
Утром пошёл к старлею, на душе камень лежал – друга предаю, но вдруг это поможет Халика спасти: через границу не переберётся, а вот на «духов» точно налетит! Комроты мужик умный должен разобраться.
Я оказался некстати. За походным столиком сидели незнакомые офицеры с нашивками особистов. Обычно спокойный старлей нервничал, не выслушав рапорт спросил:
— Про Зайнаб узнать пришёл?
И не дождавшись ответа, сказал:
— Интересовался я. Переправили в Союз, но в какой госпиталь попала, в какой город выяснить не смог. Нет сведений, Миха. Но ты не унывай, всё образумится. Найдется и твоя Зайнаб. Земля, она - круглая.
Не смог я говорить о Халике в присутствии чужаков. Спросил разрешения и вернулся к своим ребятам.
— Сообщили? — спросил меня Махмуд.
Я думал о Зайнаб и утвердительно кивнул головой.
— Вот и мы узнали, что Халика зарезали! Возле реки, рядом совсем!
Я переспросил:
— Халика нашли?
— Ну, да! Мы думали, ты уже знаешь!
— Кто нашёл?
— Повар, Ибрахим, утром, когда воды для завтрака набирал.
Я рванул назад к штабу, но передумал и пошёл к Ибрахиму.
Тот на мой вопрос пробурчал что-то на своём языке, а потом быстро заговорил на плохом русском:
— Моя воды для завтрака пошла. Оправиться захотелася. Ну не на тропе делать, да? Я за дерева зашла, а там Халик. Я начальника рассказал. Особисты прилетели. Говорят кто-то свои Халика резать. Меня долга нервы рвать. Но я не резу свои. Мне свои братья. Всё, иди не мешай, мне еду делать, да?
Вспышка, как яркое солнце сквозь штакетник!
В нашем Капчагайском батальоне стояли друг за друга как братья, здесь рядом летала смерть. И вдруг Халика, который считал часы до отправки в Союз, убивают свои! Чудовищно!
Тёмнота в глазах…
Сердце сжалось от боли, ком в горле, друг мёртв.
Проблеск воспоминаний…
Я в штабе, меня допрашивают особисты. Я только киваю в знак согласия или выдавливаю, нет. Лейтенант в очках орёт, злится. Потом достает пистолет и водит им возле моего лица. Надоел хуже слепня. Вскидываю руку, отмахнувшись.
Сумрак…
Я в яме, «губа». В ней не встать во весь рост, упираюсь в накат. Три дня в голове только Халик и рожа лейтенанта в крови. Оцарапался особист о свои разбитые очки. Вот же везуха!
И снова свет…
Я со своим взводом. Новости оглушили. Халика прирезал худющий узбек из соседнего взвода, он курил «план», и поговаривали, что подсел на героин. Уверял, что сержант у него сверток с «дурью» увёл.
Ночь…
Не сплю, цельная картинка не складывается. Зачем Халику наркотики? Он дрянь не употреблял. Боролся с наркоманами? Три раза «ха»!
Яркая, как прожектор луна. А я повторяю: « Бред! Бред! Бред!»
Получается так: Халик забирает изумруды, уходит из отряда. Его ищут и не находят. Но в следующую ночь он возвращается и зачем-то лезет в наркоманский тайник. Зачем?
Бужу Махмуда:
— Проснись, да проснись же ты!
— Мишка? Что не спится?
— Вот скажи мне, где тайник урода был?
— Где? Под глыбой, что над изгибом реки торчит, как шишка на лбу. Ибрахим всё опасается, что однажды она скатится и придавит его, когда он будет котлы мыть. Всё! Отстань, я спать хочу! А то и у тебя шишка будет!
Чёрные длинные тени…
Иду к тайнику. При свете луны осматриваю камень, и вокруг него. Дыра одна, да и та особистами разрыта.
Опираюсь на глыбу, становлюсь на колено и заглядываю в тайник. Камень ускользает из-под руки и с шумом катится вниз, издавая оглушительный всплеск, попав в стремнину реки. Я падаю, выставляя руки перед собой. Но лицом всё равно встречаюсь с землёй. Правая рука проваливается в какое-то отверстие – желоб, проточенный весенними водами.
Ослепительный свет…
Вижу только стволы автоматов и силуэты в панамах-афганках.
— Какого ты тут делаешь? — спрашивает старлей, добавляя свет ещё одного фонарика и трёхэтажное ругательство.
Приняв вертикальное положение, отвечаю:
— Просто интересно из-за чего Халик погиб.
— Халик погиб по дурости! И ты не умней его!
Зажмурив глаза жду рассвета и вызов к особистам.
Но пронесло – старлей написал в докладе, что «подрытый камень самопроизвольно скатился в реку».
День, жара…
Прочёсываем ущелье, где-то караван «духов». Нашли, бой недолгий. В мешках, навьюченных на лошадей, камни лазурита. Много. Не удивляемся. Панджшерское ущелье славится изумрудами, лазуритами и даже золотом.
Вечер...
Я на кухне у Ибрахима, наряд. Повар рад погонять помощников.
Огонь в походной печурке…
Идея приходит вместе с треском дров и искрой падающей на ботинок. Подсумок с камнями наркоман мог пододвинуть вглубь своими заначками. И тогда наш с Халиком клад мог свалиться по природному жёлобу в реку!
***
Если бы я был собакой, то замер бы, поджав лапу и вытянув нос, чуя добычу. Но я боец в наряде по кухне и потому ушёл мыть котёл из-под перловой каши.
Огромный валун, скатившись ночью, разделил поток воды, который пенясь и перекатываясь, вновь соединялся чуть ниже, словно обнимал инородца.
Не доходя несколько шагов до валуна, я увидел свёрток. Вот он! Подсумок качался на воде, зацепившись краем за ветку упавшего дерева, то уходя под воду, то вновь всплывая.
Я ошибся! В нём была «дурь», из-за которой зарезали Халика! Суки! Такого пацана сгубили! Швырнул подсумок в стремнину. И вдруг вижу ещё один. А за ним ещё…
Выловил самый ближний, развернул, в полиэтиленовом пакете белый порошок. Надрываю пакет, нюхаю, пробую на вкус – героин!
Всё, всё сложилось. Узбек ни причём, он пешка, подстава! Здесь партия, огромная партия наркотика. Как Халик вышел на них? А этот очкатый лейтенант? За что на три дня в яму? Убрал, чтобы не маячил, не лез с расспросами. Особист!!! Да он явно в деле!
С досады шлёпал по воде берцами, вкладывал злость в каждый шаг. Наступив на скользкий предмет, одной ногой проехал вперёд, а другой задел камень и упал в реку. Чертыхаясь, встал на четвереньки и рассмотрел подвернувшийся предмет. Вот он наш клад с изумрудами!
Не знаю, как воют волки, но я издал похожий звук, и чтобы заглушить его, окунул лицо в воду.
— Ты чего тут нырялки делаешь! Я котёл жду. Моя тоже спать надо. Жду, жду! А он тут купается, бестолковая!— орал на меня Ибрахим, забирая посуду.
Горная река здорово освежает! Я сидел на берегу, пытаясь согреться, и раздумывал о злосчастном кладе.
В то утро Халик смотрел, может любовался, может прощался с горячо любимыми камешками. Он не собирался их забирать. Теперь я в этом уверен! Он просто наткнулся на конченых гадов! Дернул же шайтан положить камни в тайник к наркоторговцам!
***
Изумруды я спрятал на дно вещмешка. Несколько раз порывался поделиться догадкой со старлеем, но понимал, что доказательств у меня нет, одни предположения. Скорей сам неприятности заработаю «оговаривая» офицера!
Особист прилетал, он и ценный груз сопровождал. В вертолёт к нему грузили мешки и ящики с драгоценностями, оружием, и прочей добычей из караванов «душманов». Чем не способ прихватить отсюда дурь?
Меня очкарик не видел в упор, с двух шагов. Даже старлей заметил: «Не может простить тебе рисунков на физиономии!» Но я знал, что здесь дело в другом.
Сегодня особист вновь был у нас, хотя караваны нам не попадались — выше по ущелью вторые сутки не прекращались бои.
Комроты вдруг с яростью прошептал сам себе:
— Не было мне печали! Масуд озверел, в любую минуту нас могут бросить на помощь ребятам, а тут этот правильный ночевать у нас собрался!
Я понял – ожидается большая партия героина. Лейтенант заберёт её завтра. Ну, а иначе, зачем ему в опасном районе задерживаться?
Поздним вечером я оставил синюю скалу на ребят, благо, уже – сержант, вернулся к лагерю. Ночью в горах опасно, но желание разоблачить очкарика было сильнее реальной опасности.
Ждал возле реки, у свалившейся глыбы. Другой удобной тропы в этих местах не было.
Наконец я услышал шуршание осыпающегося склона. Ага, с моей стороны кто-то шёл! Точно! В сером сумраке зарождающегося рассвета стали видны: осёл с поклажей и два человека в халатах – афганцы. Тут же с другого склона, послышался крик ночной птицы. Я обрадовался, что не попёрся на тот берег. Нарвался бы!
Обмен прошёл быстро. Стараясь не упустить из вида особиста, я не заметил как исчез осёл и его провожатые.
Больше медлить было нельзя, я вышел из укрытия и окликнул очкарика:
— Так значит в 177 батальоне наркоманы, а ты служишь отечеству, гад?
За него ответил Али, здоровенный уйгур из второго взвода:
— Не лез бы ты в чужие дела, Миха!
— Дела вы, сволочи, творите! Но теперь ваша лавочка закрыта!
Особист визгливо выкрикнул:
— Прирежьте его!
— Извини, Мишка, но придется тебе вслед за Халиком…
— Так это ты его, гнида, жизни лишил?
Али кивнул и выхватил нож. Его напарник тоже. Под ложечкой противно заныло. Это не с «духами» махаться, в отряде все спецназовцы!
— Ты не один, Миха, — рядом послышался голос старлея. — Бросили бы ножи, ребята!
— Жаль тебя, начальник, хороший ты мужик был! Но… — и они оба резко сорвались с места.
«Калаш» штука нужная, особенно когда на тебя с ножом. И приклад у него увесистый. Потому с Али мы и оказались в равных условиях. Хуже пришлось старлею, но он мужик опытный, краем глаз увидел, как руками-ногами работал.
Вот нечего было отвлекаться, Али успел подсечку провести и мы свалились в обжигающе холодную воду. Моё лицо то под водой оказывалось, то с кулаком Али встречалось. Грудь казалось разорвётся от недостатка воздуха! Но потом я ощутил, что напор уйгура ослаб. Али вдруг завалившись набок, улёгся рядом в воду.
— Как не придёшь воды набрать, так ты, Мишка, всё нырялки делаешь! Рыба кит, вода любишь, да?
Как я рад был Ибрахиму! Спас меня повар! Хорошее оружие для ближнего боя армейский котёл!
Перед прилетевшими особистами мы со старлеем выглядели красиво: синяки, ссадины. Пожилой майор, прихрамывающий на одну ногу, выслушал мой рассказ. Вопросов задавать не стал. Похлопал по плечу, сказал: «Служи дальше, герой!» и удалился со старлеем. Ребята говорили, что комроты летал в штаб армии. Оказывается он, как и я, давно наблюдал за очкариком, и тоже собирал доказательства.
***
Дни в жарком мареве лета тянулись, словно сладкий вишнёвый сироп, который готовила мамка летом на печурке во дворе, или неслись подгоняемые шумом боя и чирканьем отскакивающих от скал пуль.
Ахмад Шах вроде бы поклялся прекратить военные действия против шурави, если те оставят его владения.
Но увидеть этого мне не довелось. Дембель! Осталось немного. Я зажал в руке образок, бабулькин подарок. Не дай Бог в воздухе нарваться на ракету «духов».
Всё обошлось. Я увидел знакомого майора, который сильно прихрамывая, встречал нас, дембелей на большом аэродроме под Кундузом. Он рассматривал, смеялся, показывая на самодельные украшения наших кителей. В запасе оказалась пара часов, пока подвезут остальных. Добродушие майора сняло тревогу, мы начали улыбаться в ответ. А он перечислил то, что нельзя провозить в Союз. Таможенники всё равно не пропустят, и офицер предлагал не нарываться на конфликт.
Я заглянул в вещмешок и наткнулся на изумруды. Даже не задал вопрос – и так ясно, что провезти не удастся.
Да и пёс с ними! Всё, закончилась служба, не осталось тайн. Бросил свёрток в пожухлую траву рядом со взлёткой. И тут же услышал:
— Сержант, для мусора имеются урны. Захламлять территорию аэродрома никому не позволено!
Я сделал вид, что не услышал. Майор повторил:
— Сержант, с вещами и мусором в «красный уголок».
Дембеля завозмущались, вступаясь за меня. Майор препираться не стал, не мы первые, терпеливо ждал.
Я, встал, забрал вещмешок, поднял подсумок и поплёлся за офицером.
— Ну, рассказывай, чего это ты такой хмурый! Клади сюда и разворачивай!
Я подчинился. Майор присвистнул:
— Ты об этих камнях тогда говорил мне, сынок?
Оказывается, он во всём тогда разобрался и запомнил мой рассказ. Я утвердительно кивнул:
— Понимаю, не провезти мне их в Союз…
Мы помолчали, но тут прибежал дежурный и доложил, что прибыли остальные дембеля.
Я схватил вещмешок и зашагал к Ми-8. Майор пересчитал нас, сверил фамилии и пока разговаривал с командиром вертушки, ребята смеялись и бросали шутки невпопад. Я тоже был сам не свой. Как теперь жить там, на Родине?
***
Возле аэропорта, у самой границы нас посадили в КАМАЗ. Я смотрел как убегает вдаль дорога, как остался позади мост и Афганистан. Переезжая пограничную речку со всеми прокричал: «Ура!».
На таможне всё оказалось серьёзно. Обыскивали тщательно. Но у меня, считай, ничего не было. Много ли купишь в горах? Достал по случаю матери шаль и отцу электронные часы. Так что оказался первым на улице. Странно так: пригибаться не надо, от «духов» пули не жди, на мину не наступишь!
Возле терминала стояли машины местных узбеков, занимающихся извозом. Я направился к ним, но тут меня окликнул мужик в лётной форме. Я вспомнил его – командир МИ-8, на котором летели к границе.
— Сержант!
— Да?
— Твой свёрток?
Я взглянул на предмет в его руках и обалдел! Это был подсумок, скорей всего тот, в котором изумруды. Вопрос вырвался сам по себе:
—Откуда?
Вертолётчик улыбнулся:
— Всё просто, вас высадил, отметился и за пополнением прилетел. Пока вы по земле катились, я по воздуху догнал. А свёрток майор, земляк мой попросил провезти. При желании в своём вертолёте, я чёрта спрячу. Там нескольких камушков нет, на память себе оставил. Ну, бывай солдат!
Мужик всунул в мои руки свёрток и также быстро скрылся, как появился. Ничего себе мирная жизнь начинается!
Меня нашли ребята, прошедшие таможенников и потащили в арендованное «такси». Я со всеми получил по справке «заработанные деньги», купил билет на узловой железнодорожной станции. Вечером поезд повез нас в Ташкент.
***
За окном поезда мелькали пейзажи, станции, люди. С такой же скоростью пролетели первые дни дома.
Встреча с поседевшей за два года мамкой, её восклицаниями, оханьями и слезами.
Три дня попойки и бесконечные рассказы о своей жизни в горах.
Месяц безделья: сон, еда, друзья.
Рвущая душу поездка к родителям Халика.
Радость от красивого браслета с изумрудами, сделанного местным ювелиром умельцем, а потом тоска по Зайнаб...
Серьёзная беседа с отцом о смысле жизни и планах на будущее.
—Ну, что, сынок, делать будешь? В шахту пойдёшь или как?
— Пока в шахту, а потом учиться, в институт.
— С тройками? Это каким же чудом?
— Узнавал я, батя, «афганцев» без экзаменов берут, по собеседованию.
— Вот мамка обрадуется твоему решению! А на кого же учиться думаешь?
— На геолога…
Летом я подал документы в институт. В коридорах ловил взгляды вчерашних школьников: удивлённые – пацанов и восхищённые – девчонок. Усмехался, но не скрывал, что это чертовски приятно! Галдёж, шум, неразбериха – суета, отвлекали на время от тяжёлых воспоминаний.
Но на линейке в день посвящения абитуриентов в студенты, стоять в одном ряду с малолетками не смог. Отошёл к ближайшей бочке с пивом и опрокинул большой бокал пенистого. Стало легче. Вернулся, чтобы забрать студенческий билет, ректор вызывал по фамилиям, сам каждому вручал, и тут я увидел Зайнаб.
Вроде не водку пил, а мерещится странное! Я прислонился плечом к дереву, смотрел под ноги, на муравьев, которые тащили огромную дохлую гусеницу. Плюнул на билет. Завтра получу! Но не удержался, ещё раз взглянул в ту сторону, где почудилась Зайнаб.
А она действительно стояла! Её волосы блестели на солнце, чёрные глаза смотрели пристально на меня, тёмный платок, укрывающий плечи, длинное ярко-полосатое платье - ошибки быть не могло! Я рванулся к ней, через всю площадку перед институтом, прерывая речь ректора, громко выкрикивая имя Зайнаб.
Она тоже метнулась навстречу. Мы остановились, как раньше, в шаге друг от друга. Я верил и не верил своим глазам!
Это потом я узнал, что в Панджшерском ущелье жили этнические таджики и, что в Союзе у Зайнаб были близкие родственники. Что люди из «Красного креста и полумесяца» помогли найти родных. Её приняла в семью двоюродная бабушка, председатель сельсовета, далёкая от предрассудков. Она же помогла оформить документы и отправила внучку на курсы по изучению русского языка.
Моя Зайнаб обладала цепкой памятью и запомнила город, который я называл при встречах у речушки. И когда молодёжь республик Средней Азии смогла вне конкурса поступать в ВУЗы, Зайнаб выбрала институт на моей родине.
Но сейчас, я многого не знал и повторял:
— Зайнаб, Зайнаб, откуда ты здесь?
А она отвечала:
— Я искала тебя и нашла, шурави, Мишка!