В которой Николай Петрович убегает от погони и,
в конце концов, попадает домой…
Пистолет с глушителем валялся тут же, в полуметре от дверей. Большая лужа крови растеклась по полу под спинкой кресла. Бурое пятно поменьше, словно старинный эполет, украсило левое плечо Алексеева. К нему от отверстия в центре лба Валентина Митрофановича - над бровью, через висок, мимо уха, с плавным поворотом к подбородку - вела почти чёрная запёкшаяся узкая „дорожка“. На мгновение Николаю Петровичу показалось, что голова Алексеева слегка дрогнула и ещё ниже склонилась к плечу.
Николаю Петровичу стало дурно. Если бы не мужчина в сером, стоящий рядом и вовремя подхвативший его под руки, он непременно грохнулся бы на пол. Ноги предательски дрожали. На лбу проступила обильная испарина, а во рту, наоборот, пересохло. Но главное - сердце. Сердце колотилось так же, как брошенная на дно лодки пойманная рыбина бьётся в последней отчаянной попытке вернуться в воду.
От резкого звука выстрела за спиной Николай Петрович инстинктивно съёжился и присел ещё ниже, но сильные руки снова не дали ему упасть. Что-то стукнулось в простенок над дверью и, отскочив, неприятно шлёпнуло Николая Петровича по макушке. Он, потирая лысину, осторожно обернулся.
- Улыбайтесь, Николай Петрович! - двое мужчин, стоявших посреди кухни, произнесли это хором. Один из них держал в руках несколько хрустальных фужеров, а из дымящейся бутылки в руках второго тонкой пенящейся струйкой прямо на пол лилось шампанское, издавая приятный шелест морского прибоя.
- Вас снимает скрытая камера! - оба улыбались так радушно, будто вручали Баринову приз за лучший костюм на детском утреннике.
- Вы попали в передачу „Разыграй лоха“, Николай Петрович! - вторил „коллегам“ крепыш, всё ещё бережно поддерживающий Баринова под локотки. Сказав это, он наконец отпустил Баринова и захлопал в ладоши.
Сдавленный стон в комнате заставил Николая Петровича повернуться снова. Корчась в конвульсиях от беззвучного хохота, „труп“ Алексеева сдирал с себя бутафорские кровавые нашлёпки.
- Ххххх-хх-х-х-ха-х-ххх... Купился...хх-х... Колюня, купи-и-ился! - с трудом выдавил из себя Валентин Митрофанович, тряся тройным подбородком.
- Ты мудак, Митрофаныч? - спрашивал Николай Петрович минутой позже, изрядно отхлебнув шампанского прямо из горлышка. - Сколько тебя знаю, ты всё не меняешься, приколист хренов! А если бы я тут коня двинул, а? Ты что, совсем, что ли, краёв не видишь?!
- А что, неплохо получилось, да? - Алексееву удалось произнести фразу вполне внятно, но дрожащие щёки и плечи выдавали, каких неимоверных усилий ему это стоило.
- Представляю, Валентин, во что это всё тебе обошлось. Не жалко бабки-то во всякую херню вкладывать? - уже мирно, быстро взяв себя в руки, поинтересовался Николай Петрович.
- Брось! - отмахнулся Алексеев, - Квартира и так моя... Ну... ты понимаешь... любовное гнездышко... Так, на всякий случай. А ребята мне бесплатно согласились помочь. Из любви к искусству, Колюнчик, только лишь из любви к искусству. Какие же это траты, что ты, старичок!
- Ни фига себе, Валя! Это ж сколько „ребяток“ тебе помогали! Ну ладно, я понимаю ещё наши, комитетские, хорошо. Я могу понять радио... Хорошо, видеозапись, и это понимаю, можно подсунуть в нужный момент в телевизор. Аэропорт, таможня, такси... митинг, наконец, - тоже, при желании... Но снег! Валя, скажи мне, как тебе удалось завалить полгорода снегом? Ради только твоего бзика с розыгрышем! Развести одного меня! Нет, ты точно мудак, Митрофаныч!
Лицо Алексеева сделалось серьёзным.
- Ты что, идиот, Николай? Ты так ничего и не понял? - Валентин Митрофанович, шумно втянув носом воздух, поднялся с места и поманил Баринова пальцем.
- Пойдём-ка в кабинет, Коля. Потрещим...
„Кабинетом“ оказалась небольшая уютная спальня, большую часть которой занимала огромная кровать. В углу под оранжевым абажуром стоял небольшой достаточно скромно сервированный столик и два кресла.
- Присаживайся, дорогой, будь как дома. - предложил Алексеев, тут же плюхнувшись на одно из кресел и закинув ногу на ногу. И, проследив за взглядом Баринова, будто пытавшегося подсчитать площадь кровати в квадратных метрах, игриво добавил:
- Не боись, приставать не буду. У-у, проти-и-ивный!
Николай Петрович критически осмотрел стол.
- О-о, Валя, ты уже перешёл на обычный Хеннесси? - с издёвкой поинтересовался он. - Хорошо же ты меня ценишь. Главное, на прикол ему бабла не жалко, а меня всяким дешёвым пойлом травит, как рублёвую проститутку. А что, на „икс о“ хотя бы - жаба задушила?
- Погляжу я, Петрович, чем ты меня будешь через полгодика угощать. А главное, где и с кем... Ничегошеньки-то ты, дурачина, не понял! - не вполне подобающим ситуации деловым тоном, как на совещании у „самого“, отрапортовал Алексеев, разливая „вери спешил“ коньяк по пузатым бокалам. Строгий взгляд чёрных глаз цепко следил, чтобы рука отмеряла точнёхонько одну шестую часть бокала. Справившись с ответственный миссией, Алексеев несколько смягчился и продолжил в свойственной ему отеческой манере:
- То, что ты сегодня весь день наблюдал, Коленька, как раз никакой не розыгрыш. Всё, Коленька, взаправду… Натурально всё, Коленька... Натурально... Спасибо „самому“ - удружил, сука!..
...Лимончик бери, Коленька... Шоколад... хороший… пока есть...
Да сдрейфил он, небось! Я уж не знаю... Или спецура нас предала... Или вояки слили, язви их в печёнки… Чем их так быдло то напугало?
Николай Петрович слушал, не перебивая. «Пускай выговорится спокойно, а то опять заведётся -хрен чего поймёшь. Они с Шириновским как „два сапога - пара“. Чуть что, начинают горло драть -слова не вставишь».
- А снег, Коленька, это не я тебе подстроил. Это заседатели наши дорогие нам с тобой подкузьмили. Они же, идиоты, как прослышали, что контролёры народные им вдесятеро от минимальной зарплаты посулили, враз в штаны насрали. Ночью заседали, прикинь! Закон сочиняли. А с утра - ОМОН в ружье! И назавтра же в стране ни одного гастарбайтера не осталось. Ни е-ди-но-го!
Ты понял, да? Это ж они у нас самые крохи получали. Тут даже на двадцать умножай - всё равно мало. А если зарплату поднимать, то на кой ляд нам иностранцы?! Вся фишка в том была, чтоб денежки сэкономить на дешёвой рабсиле. Будто мы бабкам достойного применения не найдём - да, Петрович? - Алексеев озорно подмигнул.
- Прикинь, как оперативно подсуетились? Ты когда-нибудь от заседателей этакую прыть видывал, Петрович? Вот и я нет… Только они, жопоголовые, не скумекали, что снег теперь убирать некому. Что надо было не сгоряча шашкой рубать, не подумав, а мозги сначала включить.
Где ж это видано, Коленька, за день весь штат дворников укомплектовать! Это ж ежу понятно, что надо потихоньку замещать. Ну ничего, начерпают сами снега полные ботинки, да ноги, даст бог, попереломают через одного - в следующий раз умнее будут. Дворников-то всех , пока нехватка, в первую очередь в рабочие кварталы направляют, к больницам, вокзалам, да на общие дороги. А нам теперь с тобой от их жадности скудоумной мучиться, Коленька…
- А почему же туда в первую очередь? - не выдержал Николай Петрович, - „Контролёры“ же себя пяткой в грудь бьют, утверждая, что они за социальную справедливость!
- А вот такая, Коленька, с этого дня у нас с тобой социальная справедливость. Смекаешь? Нам с тобой отныне всё по остаточному принципу. Чтоб мы, значит, отныне на своей шкуре прочувствовали, каково этой быдлятине живётся.
Они ведь как кумекают, Коленька. Сунешься ты в общую жилконтору за сантехником дядей Васей, да сходишь к участковому доктору дяде Ване в давку и очередь, да разобьёшь на дорожных ухабах подвеску у своей любимой машинки в хлам. А потом, пока она в ремонте у дяди Пети на общих основаниях - за твои, заметь, кровные, а не по знакомству на службе - тебя в общественном транспорте хорошенько прессанут тёти Маши и бабы Любы... А из-за общих пробок ты опоздаешь на работу и тебя за это, опять же по общим правилам, непременно накажет контролёр дядя Федя. Рублём накажет, причём, а не пальчиком погрозит, как наше начальство. Да и то изредка, если сильно не в духе. Во-о-от. И знаешь что, Коленька?
- Что?
- Что-что! И вот что! Снизойдёт тут на тебя, Коленька, божья благодать. И захочется тебе, Коленька, ту ситуацию в корне поломать.
- Да дерьмо вопрос, Митрофаныч! Что же, мы с тобой проблемы решать не умеем? Наладим себе всё и заживём снова. Власть у нас ведь не отнимают? Пара звонков и все дела!
- Так то оно так, Петрович. Не забывай только, что самому себе ты наладить сможешь в последнюю очередь. Вот, прикинь, протекла у тебя крыша…
- Ну ты дал, Митрофаныч! Ты подумай, как на нашем доме может крыша потечь? Там гарантия на сто лет! У тебе самого крыша едет, я смотрю! - забыв данный себе зарок не дразнить Алексеева, запальчиво крикнул Николай Петрович.
Но Алексеев, не обращая внимания на колкость коллеги, невозмутимо продолжал:
- Крыша, говорю, протекла и ты делаешь свою „пару звонков“ дяде Жоре, кровельщику. Потом ещё пару. Потом ещё... До дяди Жоры, представь, отчего-то всегда сложно дозвониться. А дядя Жора, прикинь, говорит тебе: ничего мол не знаю. У дяди Вани, дяди Пети и бабы Любы тоже крыша течёт. Я, пока им не починю, к тебе никак не могу, дядя Коля! И с материалами, сам понимаешь, напряг. Ты уж извиняй... Позванивай где-нибудь через месяц. И вот ты, Коленька, весь месяц с тазиками бегаешь. И осень ещё на дворе, как назло! Так и поливает, так и поливает! Прикинь, незадача: как дождь - все на диван футбол смотреть, а у тебя водное поло с кёрлингом вперемешку. Знай, тазики передвигаешь... Во как.
Как, помнишь, Коля, в „Джентльменах удачи“, когда они, чтоб бабки достать, батареи носили. Так и нам с тобой - пока всё дерьмо вокруг не разгребём, к собственной конфетке дверцу не отворим.
- Да ну её в задницу, такую конфетку! В гробу я видел такую жизнь! - не на шутку вспылил Николай Петрович. - Ты сам разве не понимаешь, что это бред?!
- Я-то, Коленька, это прекрасно понимаю. Поэтому и позвал тебя. Потолковать, мозгами пораскинуть...
- Так чего ты мне тут по ушам ездишь! Да я завтра же сбегу! Нужна мне их „десятка“! В жопу пусть засунут! - погрозил кулаком кому-то невидимому Баринов. Алкоголь, приятно разлившись по всем клеточкам организма Николая Петровича, приятно грел душу и раззадоривал бесшабашную удаль.
- Куда сбежишь-то, Коля? Родной, опомнись!
- В бизнес подамся! Да меня с руками оторвут! Я специалист экстра-класса.
- Коленька, мы же не на пресс-конференции, старичок. Кому ты втираешь? Какие мы с тобой специалисты? Бумажки перекладывать и начальству задницу лизать, вот и вся специализация. Этому тебя в твоей ЦПШ учили?
- Не Це Пэ Ша , а Вэ Пэ Ша, сколько тебе говорить!
- Да хоть Хэ Пэ Ша! Хоть Жо Па Ша! Суть то одна! Все специалисты под нами с тобой, Коленька, трудятся. А мы с тобой им только барские указания даём с умным видом. Не так?
- Ничего, грамотные управленцы везде на вес золота.
- Окстись, Коленька! В бизнесе своих управленцев хватает. А если „наших“ когда в бизнес и брали, то только за связи их полезные, в „верхах“ наработанные. Посуди сам, стал бы кто-нибудь тому заседателю - без высшего даже образования! - бабло немереное отваливать? За пару лекций столько, что иному профессору за десять лет не заработать! А? Если бы он не был заседателем? Кому ты, Коленька, на хер нужен, без связей!
По нонешним-то временам, Коленька, получится у тебя не „золотой парашют“ , как раньше, а „волчий билет“ по всей форме. Так что сиди, старичок, не рыпайся. Давай лучше мозговать, как нам на своём месте эту „народную гидру“ одолеть. Не высовываясь, по-умному...
Не дрейфь, Колюнчик, мы ещё всех с тобой пересидим... Ты вспомни, как мы при Советах с тобой начинали. И где они все, кто нам мешал? А?! Привыкай, Коленька, наново. Тихой сапой, старичок, тихой сапой…
- Ну уж на фиг! Стар я уже, Митрофаныч, под плебейскую дудку плясать. Денег я на старость скопил малость - за границу рвану.
- Всё, Коленька, сдулся? Кефир, клистир и тёплый сортир? Ты пей, кстати, Коленька, коньячок, не стесняйся... запоминай послевкусие... - Алексеев „освежил“ напиток в бокалах.
- Ну зачем же, Валенька! - спародировал Николай Петрович иезуитскую вкрадчивость Алексеева, - Водка! Лодка! И молодка! И, заметь, всё это на тёплом бережку в нормальной - нормальной, Валя! - стране.
- Эх, Коленька, учу тебя, дурня, учу... Всё без толку! Кранты, Коленька, прикрыли лавочку. Надо было тебе с островов своих не возвращаться, Коленька. Теперь - ша! Не вырваться нам.
- Ты чего городишь, Митрофаныч! Вроде пил в меру, а уже в зюзю?
- Ах, если бы, Коленька, если бы!.. Ты сюда слушай... Невыездные мы с тобой теперь, Коля.
- Как? Совсем?!
- Ну, почему же... Если к секретам доступа не имел, то на все четыре стороны.
- Ну вот, видишь!
- Ты дослушай! Секреты, Коля, не самое страшное. Деньги, Коленька, деньги!
- Что деньги?
- Нельзя вывозить. Пока не докажешь, что честно заработал непосильным трудом - ни-ни! А сам катись, если хочешь... Нищим. Если, конечно, нищего тебя где-то примут.
- Тьфу ты, напугал! А то ты не знаешь, что у меня всё бабло в оффшорах, Валя! А у тебя самого разве нет? Чего здесь ещё ловить, Митрофаныч? Давай, валим к чертям!
- Во-о-от, Коленька. Вот тут, как говорится, начинается картина Репина „Приплыли!“
- Что опять не так?
- Опять не так, Коленька, вот что... Иностранных счетов, Коленька, это тоже касается. Хочешь свалить из страны - докажи, что всё зарубежное имущество и счета - твои на законных основаниях.
- Беспредел!
- Эх, Коля, не то слово! Но до настоящего беспредела мы пока не добрались. Это цветочки, ягодки впереди.
- Ну хорошо, погоди, а если я как бы к морю отдохнуть поехал? Типа вернусь через неделю...
- Коленька, мне тоже бы хотелось, чтоб они оказались лохами. Но они не лохи, Коля... К сожалению... Давай накатим, а? По-русски! - Алексеев наполнил бокалы до краёв.
Осушив бокал до последней капли, Митрофаныч от души крякнул и отправил в рот одну за другой две дольки лимона.
- Они не лохи, Коленька. Они давно просекли, что неспроста мы копили себе на старость именно в офшорах. Именно, чтоб свалить с первым пароходом, когда здесь жареным запахнет. Хочешь поехать, Коленька - как бы, не как бы, типа не типа, один хер, за бугор - ехай, родной. Только договор заключи сперва с государством на доверительное управление всем капиталом на время твоего пребывания „там“. И - езжай, соколик, загорай на тёплом песочке.
- Митрофаныч, да в своём ли ты уме! Кто знает о наших с тобой делишках „там“?
- Коля-Коля, - сочувственно прошептал Алексеев и потянулся через стол пощупать лоб Баринова, не горячий ли, - Ты выпей, Коленька, ещё, может, просветлеет черепушка…
- Во-первых, Коля, это только твоя головная боль, как доказать, что ничегошеньки ты „там“ не заховал. Во-вторых, ты забыл, в каком веке мы живём. Плевать даже на чекистов, хотя они сейчас тоже играют против нас. Мы, Коленька, сами себе яму вырыли. Вооружили быдло информацией. Интернет, базы данных, камеры слежения - да сейчас каждый школьник может узнать, что ты ел на завтрак и сколько раз за день ты пукнул. Мы создавали всё для своего удобства, а теперь мы же с тобой, Коленька, у этой системы под колпаком! Мы с тобой теперь, Коленька , главные герои в шоу „Под стеклом“, понимаешь?! На ла-до-ни!
- Ну, Митрофаныч, здесь ты, пожалуй, лишку дал. Пока ещё не всё под контролем, не придумывай.
- Для дяди Васи с тётей Машей, может, и не всё, Коля. Но для нас с тобой наступают тяжёлые времена.
- Да ну-у-у? - скривился в улыбке Николай Петрович.
- Зря ты лыбишься, Петрович. Вот ты не задумывался пока, что за чудо-симку ты сегодня вставил в телефон? Почему в трудовом договоре особо указано об обязательном ношении мобильника и о запрете его отключения под страхом наказания вплоть до увольнения? Не думал? Причём отмазка „села батарейка“ теперь не катит. И вообще, знаешь ли ты, где сейчас твой телефон?
- Кстати! Вот стерва! - вспомнил Баринов рыжую стриптизёршу. - Твои, между прочим, ребятки постарались. По твоей милости мне снова в кабак возвращаться!
- Не ругай её, Коля. Славная девочка!.. - Алексеев мечтательно причмокнул губами. - А телефон твой, чтоб ты знал, сейчас в опере, Коленька. Слушает „Бориса Годунова“. Ты ведь любишь оперу?
- Терпеть не могу!
- Заруби себе на носу, Коля. Ты! Любишь! Оперу! - голос Алексеева ненадолго обрёл стальную жёсткость, - По крайней мере, сегодня. Если вдруг завтра спросят.
Ну извини, старина, времени на раздумья было мало - не угадали чуток с репертуаром. Но это ещё что! Ха! Моя мобила, ты не поверишь, смотрит хороводы в „Русском доме“.
Запомни, Коленька. Здесь ты никогда не был, меня не видел. И после оперы ты поехал домой в постельку к молодой жене. Уяснил? А телефон тебе скоро передадут. Второй акт заканчивается. - сказал Алексеев, посмотрев на часы. - Не переживай, „ребятки“ всё сделают правильно. Ребятки обученные. Не дрейфь, Коленька, остались ещё у нас с тобой верные псы, остались, Коленька.
- Что, Валюха, так всё теперь серьёзно?
- Так, Коленька. Теперь, Коля, расслабиться ты можешь только в собственном сортире. Но... не знаю, сильно ли тебя огорчу, Коленька - из твоих апартаментов тебя скоро попросят.
- Что за чушь?
- Да, Коленька. Я же говорил - остаточный принцип. Переселяемся в хрущёвки. Нам ещё повезло. Инвестор только-только квартал расселил. Готовили к сносу, а тут - надо же! - правила поменялись. Инвестору новый участок дали, ещё лучше прежнего, чтоб не обижался. А нас - туда. Нашему комитету ещё, считай, повезло. Заседателей вообще к чёрту на рога поселили.
- Погоди, Митрофаныч, а что будет с моим законным жильём?
- Колюнчик, ну что ты! Я же говорил - сначала докажи, что оно законное. А оно пока в резервном фонде побудет. Ну, там, если вдруг погорельцев переселить иль ещё какая напасть. Потом тебя поставят на очередь. На него же, на твоё законное. Сказали, посмотрят по результатам работы. Через пару лет, сказали, решат. Либо тебя обратно в апартаменты… Либо, сказали, у них как раз ветхое жильё под расселение пойдёт. Но это, обещали, на крайний случай - для тех только, кто работать за два года не научится.
- Хмм, странно. Тогда, по логике, бездельников лучше бы увольнять к едрене фене.
- Знаешь, я „контролёрам“ тот же вопрос задал. В первый же день. Знаешь, что ответили?
- Что?
- Не наша, говорят, это функция. Наше дело, говорят, создать вам материальные стимулы, условия для работы. „Условия“, прикинь! У них ещё язык поворачивается! А кого увольнять, говорят, и вообще что делать и как жизнь налаживать, вы, говорят, сами решайте. Тем более, говорят, заседателей народ избирает. Как мы, говорят, их уволим? Прикинь!
- Да нифига не помогут их стимулы! Если человек не работал никогда, то и не будет работать. Ты сам разве не понимаешь, Митрофаныч?
- Не скажи, Коленька, не скажи. И месяца не миновало, а процесс уже пошёл. Цены-то на жилье, погляди, как упали!
- И что, думаешь, из-за этих их чёртовых „стимулов“?
- Коленька, ты дурака-то не включай! А отчего же? Вот скажи мне на милость, отчего у нас в стране - с не самым богатым населением, Коленька, причём нашими же с тобой, Коля, стараниями, так ведь? - отчего у нас чуть ли не самые высокие в мире цены на жильё? Отчего в стране, богатейшей природными ресурсами, самые дорогие стройматериалы? Ах, да, Коленька, извини! Забыл, что ты в стройке ни бум-бум. Хотя какая разница? Разве у той „коровы“, которую „доишь“ ты, по другому „вымя“ устроено?
Вот, смотри, Коля, что произошло. Очень вдруг нашему брату захотелось в свои хорошие квартирки вернуться. Очень, понимаешь! А путь один. Народ сначала поселить надобно. И, понимаешь, строить-то у нас гото-о-овы. Только свистни. У нас, Коленька, покупать не готовы. Дорого, Коля. Посудили „наши“, порядили, да и решились, скрепя сердце. „Вынули“ из цены одну ма-а-ахонькую детальку. Ну, ты знаешь, какую. Давай мы её с тобой, Коленька, скромно назовём „административным ресурсом“. И, смотри-ка, уже на тридцать процентов всё подешевело. Как с куста! Но это ещё только начало, Коленька. Самое начало. То ли ещё будет, Коля!
Давай, Коля, накатим за административный ресурс. Помянем, как говорится, усопшего. - Алексеев по-братски разделил остатки коньяка, - Давай, Коляша, не чокаясь…
- Перестарались мы с ним, Коленька, видать, с „ресурсом“ нашим. Вот, скажи мне, старичок, сколько ты обычно себе, родному, „на старость“ оставлял? А-а, ладно, молчи. Будто я сам не знаю!
Я тут, слышь, Коля, пару месяцев назад в кабак зашёл. А там, прикинь, бизнесмен один пир горой закатил. Знаешь, что отмечал?
- Знаю, конечно! Что ещё может праздновать бизнесмен в нашей стране. Фуфло очередное кому-то впарил, вот и весь банкет.
- Нет, Николаша, не угадал. Праздновал он, Коленька, „юбилей“. Пятьдесят процентов.
- Лет, ты хотел сказать?
- Нет, Коленька, именно процентов! Половину госзаказа всего лишь отдал в „откат“, прикинь! Счастлив, как ребёнок был, что ему за целых пятьдесят процентов выделенной суммы разрешили дом построить. Не для себя, заметь - для народа.
Эх-х, а помнишь, в школе на истории учили про церковную десятину? Представишь сейчас - смех один. Десять процентов, а? А помнишь, как радовались, что мужики попов за такие поборы нещадные - да на вилы? Где они , Коленька, те пацанячьи времена? Жадность нас, Коленька, погубила, жадность…
- Да итить твою налево, Митрофаныч! Какая жадность! Ты посмотри, в стране всего навалом! Когда ещё так жили? Чего этому стаду не хватает?
- Вот, Коленька! Именно. Ещё древние, помнишь, придумали золотое правило, чтоб стадо спокойно в стойле стояло и на хозяина не мычало, да рогом не целило. Хлеба и зрелищ - помнишь? Америкосы веками это правило свято чтут, поэтому их стадо в политику не лезет. Живут, в ус не дуют, без потрясений и переворотов.
- А у нас не так, разве?
- Не так, Коленька. Мы, Коля, с „хлебом“ пожадничали. Зрелищ - жопой ешь, а вот с „хлебом“ напряг. Думали, так проканает. Ан нет - наполовину это правило, прикинь, не работает! Печалька, Коленька, печалька...
- А вот, кстати, о зрелищах, Николаша. - позвал Алексеев Николая Петровича, вернувшегося в комнату после „экскурсии“ по местам, которые обычно нет-нет да и посещают люди после обильных возлияний. - Смотри теперь, Коленька, сюда...
Николай Петрович подошёл к окну.
- Что видишь? - спросил Алексеев, показывая на огромную афишу на стене противоположного дома.
- „Концерт идёт под фонограмму“ - прочитал Николай Петрович.
- А выше? Кто выступает?
А выше не вижу. Буквы мелкие.
- Вот, Коленька! А знаешь, почему?
- Почему?
- Потому, Коленька, что теперь у нас клиент всегда прав.
- А-а-а, что-то я уже подобное сегодня в метро слышал. Но не понял ни фига. Что за ерунда такая?
- Это, Коленька, как раз не ерунда. Тут как раз беспредел и начинается. Помнишь ту нашумевшую историю, когда американская бабка два миллиона долларов отсудила за жареную кошку?
- Когда она её в микроволновке посушить решила?
- Да-да. Она в суде заявила, что в инструкции про кошек ничего не сказано. Ну, и с производителя, помнишь, денег сняли, чтоб старушку в горе её безутешном морально поддержать.
- Ага, а мы теперь удивляемся, отчего у буржуев инструкции теперь такие дебильные. Чуть не про марсиан предупреждают.
- А ты бы разве не испугался? На месте производителя. А? Ты, Коля, суть-то улови! Кошке той, быть может, цена два цента в базарный день. А отжали два лимона, прикинь! Как думаешь, захочет человек ещё разок в такое дерьмо вляпаться? Тыщу раз теперь перестрахуется!
- Да уж подстелили они теперь соломки по полной программе! Хотя в их случае достаточно написать, что не допускается делать всего того, что не разрешено инструкцией. И всё! Дурни, одним словом.
- Ну да бог с ними, с буржуями. У нас дела похлеще! У нас теперь все за честность, прикинь! Причём честность теперь - глазами потребителя. Вот смотри, - Алексеев снова повернулся к афише, - Видишь, это как раз защита от нечестного клиента. Потребителю-то у нас тоже в рот палец не клади. Бабла на ровном месте всем срубить хочется. Ты бы видел, Коленька, что сейчас в судах делается! Но теперь человек не придёт в суд и не скажет - не знал, мол, что концерт под фонограмму. Верните, мол, деньги. Ему теперь скажут - как же так, родное сердце! Ты разглядел где концерт, что за концерт и когда концерт, но не увидел огромными буквами, что это будет массовый просмотр открывания рта под „фанеру“? Иди-ка ты с миром, скажут ему, тебя честно предупредили и ты знал, на что шёл.
- 3наешь, Митрофаныч, я бы не сказал, что мне стало намного понятнее. К чему эти романтические сопли? Песенки, концерты?
- Дурень ты! Я говорю, теперь все - все, понимаешь! - договоры так пишутся. Людей заставляют под каждым словом подписываться, которое - лишь теоретически - может им в дальнейшем не понравиться. И всё, что по договору может в будущем принести клиенту вред - пени, проценты, форс-мажор, неустойки, просрочки - всё-всё пишется не мелким шрифтом, как раньше, а самым крупным.
Помнишь шведские дорожные знаки? Мы ведь вместе тогда ехали, а? Помнишь, где ограничение скорости - знак огро-о-омный такой, а где, наоборот, побыстрее можно - ма-а-ленький такой кругляшок. Мол, не заметил, и ладно - здоровее будешь.
Иначе человек придёт в суд и скажет: А я не по-о-онял. А я не заме-е-етил. Верните де-е-еньги. И вернут ведь, Коля! Теперь, Коленька, судят снова не по „букве закона“ , а по „понятиям“. Совсем как мы когда-то с тобой в девяностых. Только понятия эти, Коленька, теперь в пользу лоха из народа. У него приоритет и перед тобой, чиновником, и перед всеми организациями. Чтоб его месяцами по кабинетам не мурыжить, как раньше было. А если всем его обидчикам захочется „по букве“ посудиться, пусть сами подают апелляцию и судятся хоть до посинения. Только уже не с лохом, а с его представителем, который за это бабки получает. От государства, Коля, получает. А ты, Коленька, знаешь, каково у государства денежку отсудить. Лоха больше не побеспокоят ни при каком раскладе. Он своё уже получил. Понимаешь теперь?
- Не очень...
- Ну и дурак! Человек теперь видит, что его защищают и не боится с государством сотрудничать. А это, да будет тебе известно, большая сила! И получается не как раньше, что „государство это мы“. А получаемся мы с тобой, Коленька, при всех раскладах , наоборот, виноватые. Но нам с тобой надо, Коленька, о другом думать. Нам, Коленька, надо думать, как выжить в таких условиях. И не только выжить, Коленька... Пережить! Их всех, Коленька, пережить…
Приятный перезвон колокольчиков наполнил собой квартиру от прихожей до спальни.
- Кого ещё несёт? - насторожился Алексеев. - Об этой хате никто не знает.
- Ошиблись, наверное. - предположил Николай Петрович.
- Хорошо бы. - задумчиво протянул Алексеев и, немного помедлив, отдал короткое распоряжение вошедшему в спальню крепышу в сером, - Посмотри. Аккуратно.
Крепыш молча кивнул и на цыпочках подкрался к прихожей.
- Менты. Много. С собакой. - сообщил он по возвращении.
Оба, Баринов и Алексеев, при его словах заметно побледнели.
- Вот черти! - негромко выругался Алексеев, - Выследили-таки!
- Чего им от нас надо? - обескураженно поинтересовался Баринов, - Им-то какой интерес нас травить?
Но вопрос его остался без ответа.
- Ну что, господа, делаем ноги? - не то спросил, не то приказал Валентин Митрофанович, отдёргивая неприметную штору в тон обоев в дальнем углу спальни. За шторой открывался тёмный узкий коридор.
- Миша, Дима, останетесь тут, разрулите всё с ментами, лады? - распорядился Алексеев, зажигая свет в коридоре. - Олег, отвезёшь нас.
- Хорошо, Валентин Митрофанович, - отозвался „старший“ крепыш, протискиваясь мимо тучной фигуры по направлению к двери в конце прохода.
- Как знал, что нужно именно эту квартиру выбирать, - шёпотом похвалялся Алексеев, когда вся троица во главе с крепышом спускалась по крутым ступенькам, освещаемым лишь неяркой узкой полоской из неприкрытой двери квартиры, - Остальные без чёрного хода были.
- Ага, вам повезло, что менты - чуханы, поляны не секут, Валентин Митрофаныч, - отозвался крепыш, доставая из кармана телефон и пытаясь подсветить им у себя под ногами, - Я бы на их месте в первую голову все выходы перекрыл. Приняли бы нас тёпленькими…
- Не накаркай! - вполголоса прикрикнул на него Алексеев.
- Чего уж теперь... - философски заключил крепыш.
- Говоришь, чего ментам надо, Коленька? - рассуждал заметно повеселевший Алексеев, как только машина с противным визгом колёс завернула за угол.
- Олег, не спеши, - бросил он водителю, - Теперь уж точно не догонят...
- Да прогнуться хотят, Коленька. Перед новой властью. Они ведь тоже обложены со всех сторон, как мы с тобой. Не знаю, кто контролирует чекистов, но все остальные силовые структуры теперь у них под колпаком. Суды, прокуратура, следствие - все под камерами. „Народные“ им только людьми помогают. Это ж не какие-то мелкие бюрократишки - за ними глаз особый, этих в интернет на всеобщее обозрение не выставишь. И нам с тобой отомстить, Коленька, тоже не последнее у них желание. Мы ведь, вспомни, как их „телефонным правом“ мучили, сердешных, пока в силе да фаворе были.
- Погоди, так что, „народники“ - это всё-таки власть?
- По факту получается так, Коленька. Нас-то им удалось „построить“, как ни крути. Считай их пятой властью. Хотя, если честно, я удивлён. Обычно, как кто-то, даже из „честных“, к кормушке приближается, у него сразу от соблазнов крыша едет и он начинает одеяло на себя тянуть. А у них, не представляешь, большая половина на общественных началах помогает. И начальники их пока не борзеют, что вообще удивительно! Играют по тем же правилам, что и для нас устанавливают. Психи! Так, глядишь, мы снова социализм построим! Точно, психи!
Алексеев выдержал паузу, достаточную, чтоб набрать в лёгкие новый запас свежего воздуха, намереваясь, по всей видимости, и дальше разглагольствовать на злободневную тему. Но вдруг хлопнул себя по лбу и, посмотрев на часы, заорал:
- Ёптить! А телефоны-то!.. Олег, ты куда! Нам же в оперу! Налево давай!
Но было слишком поздно. Машина свернула направо. Нет, не в том дело, что Олегу пришлось бы делать небольшой крюк и, объехав пару кварталов, вернуться на нужную дорогу. Сущая, право, безделица. Но то, что предстало взглядам всей троицы, едва машина повернула за угол, казалось куда большей бедой.
В глазах зарябило от блеска множества фигур в ярких ядовито-зелёных светоотражающих жилетах. Они были везде. Вдоль проезжей части, позади белых машин с голубыми полосами, в самих машинах - везде! Завидев их автомобиль, ближайшая фигура отделилась от остальных и, сделав шаг навстречу, „преградила“ им путь полосатым светящимся жезлом.
- Накаркал-таки! - выдохнул Алексеев.
- Да погодите дёргаться, Валентин Митрофанович! Это гаишники. Пьяных, небось, ловят.
- А чего их так много? - не поверил Алексеев.
- Ну как много? Вы что, не знаете? Обычная облава... - обнадёжил Олег.
- Здравствуйте! Лейтенант Зайцев, - представился полицейский, наклонившись к открытому окошку.
- Что случилось, командир? - с наигранной беззаботностью поинтересовался Олег.
- Проверка документов... - начал было лейтенант вполне дружелюбно, но, потянув носом воздух из салона, строго спросил, - Как себя чувствуете, товарищ водитель?
- Прекрасно, командир! - заверил Олег, протягивая в окошко документы.
- Пройдёмте, пожалуйста, в машину, - не поддался оптимизму водителя лейтенант, пряча, не посмотрев, документы в карман, и делая шаг в сторону от окошка.
- Легко, командир! - согласился Олег и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.
- Сидим спокойно, не дёргаемся. Знать ничего не знаем, ведать не ведаем. - Алексеев, похоже, не верил, что это всего лишь обычная проверка на дороге. - Здесь встретились, а телефоны у нас украли. Понял?
- Хиленькая версия, Митрофаныч. - постарался урезонить коллегу Николай Петрович, - Получше ничего не мог придумать?
- Поздно думать, Петрович, поздно! Делай, что говорят! - прорычал Алексеев.
Минуты шли, но подходить к ним больше никто не спешил. Немного успокоившись, Алексеев приопустил запотевшее окошко со своей стороны и попытался разглядеть происходящее в полицейском автомобиле. Видно было, как обычно спокойный и невозмутимый, Олег оживлённо жестикулирует, похоже, доказывая что-то сидящему рядом инспектору. Прошло минут десять, прежде чем они оба вышли и направились обратно к машине.
- Бардак полный, Валентин Митрофаныч! - заговорил возмущённо Олег, чуть не по пояс просунувшись в салон. - Повязали меня, представляете! Алкотестер сработал, сейчас на экспертизу повезут.
- Ты что, пил, придурок?!
- Никак нет, Валентин Митрофаныч, как можно! Я капли в рот не беру, Вы же знаете!
- Знаю, знаю, - проворчал Алексеев, обдумывая возможные пути преодоления неожиданно возникшего препятствия.
- Денег давал? - спросил он шёпотом, косясь глазом на стоящего чуть поодаль лейтенанта Зайцева.
- Ага. Чуть в браслеты не заковали!
- Что делать будем? - спросил Алексеев после того, как одна из полицейских машин, увозя в тёмном чреве крепыша Олега, скрылась за углом.
- А что, у нас богатый выбор? - съязвил Николай Петрович.- Давай жребий бросим - ты за руль или я за руль! Вот до того лба с полосатой палкой как раз и доедем. Гля, как зыркает. Так и хочет, небось, нас за Олегом вдогонку отправить.
- Боюсь, если я им дуну, у них прибор сгорит. Чёрт, ну что за непруха, Коля!
- Ха! А давай, может, этого лба попросим прокатить?
- Шутки шутишь? Коля, нам не до шуток! Нас люди ждут. Когда теперь Олега отпустят! Да и отпустят ли вообще? Надо же, как самих вдруг коснулось! Мля, говорил я этому шуту гороховому, оставь хоть пару промилле на погрешность прибора! А он - морду кирпичом и упёрся рогом. Ни в какую! Ноль и всё тут! Как это, говорит, раньше приборы точные были, а сейчас вдруг испортились? А я физик, Коля! Это ты „швондером“, Коля, всегда был, а я - физик. Я знаю, что приборов без погрешности не бывает! Не! Бы! Ва! Ет! Даже атомные часы, Коленька, не абсолютны. А раньше приборы ноль показывали, Коля, наоборот, потому что они гавёные были. Не хватало им, Коленька, порога чувствительности, чтоб рюмку водки засечь. Сам помню, помоложе был, проверял. Даже две иной раз рюмки - один хрен зелёная на приборе горит. Но ему разве, дубине, втолкуешь!
- Кому ему-то, Валя?
- Кому-кому! Кто у нас на затеи горазд? Главному диспетчеру нашему…
- Кому-у-у?!
- Ой, Колюня, прости! Я всё забываю, что ты ни хера не въезжаешь в теперешнем раскладе.
Нас теперь, Коленька, с лёгкой руки этого их... главного... ну-у, как его, все забываю! Тютькина, Тучкина, Сучкина? В общем, окрестил он нас, Коленька, всех диспетчерами. Вот и повелось. Власть, говорит, это не положение, не статус, не идол. Власть, говорит, это работа. Простая, обычная, говорит, работа. Власть, говорит, Коленька, это диспетчер и не более. И ответственность, говорит, власть должна нести тоже реальную, как настоящий диспетчер. Рублём, говорит, и, не приведи, говорит, господи, свободой. Почему, говорит, если у авиадиспетчера самолёт упал - его за решётку, а у власти экономика упала - так её на повышение?!
Вот и наш, Коленька, „главный диспетчер“ скольким водителям жизнь поломал своими дутыми промиллями, а сам вон весь счастливый и в чистом! Ходит, мля, улыбается, засранец!..
- Гы-ы! Слышал бы он тебя сейчас, Митрофаныч! Эк ты на него набросился вдруг. Ты ж, небось, так не хорохорился, пока тебя жареный петух не клюнул. Надо же, главный диспетчер! Ха!
- Да ты чего, Николенька! Его теперь даже „сам“ этим погонялом величает… - сказав так, Алексеев посидел, помолчал немного, и, громко рыгнув, распахнул дверцу машины. - Ну что, Петрович? Пошли, что ли, тачку ловить?
- Не кручинься, Коленька, - утешал Николая Петровича Алексеев, когда они подъезжали к оперному театру. Не нам одним досталось на орехи. Бизнесу тоже несладко. Заседателям-то, прикинь, обидно стало, что их одних прищучили. Сразу, как „контролеры“ и предсказали, Коля, моментально кинулись „жизнь налаживать“.
Либералы так прямо шакалами завыли. Ну-у, ты же их, крикунов, знаешь!.. Особенно шеф твой, Коленька, воем зашёлся. Он ведь, ты сам знаешь, что твоя течная сучка - альфа-самца за версту чует.
- Гы-ы, ага. Видел я его сегодня на „броневичке“ с „шашкой“ наперевес. Хохма!..
- А я тебе про что! Он орёт, а остальная свора подтявкивает. А чего это, вопят, если страну в девяностых грабили все кому не лень, то сидит один Ходунковский? Давайте разбираться, орут. Если трехпалый перед страной, как хан Мамай пред стольным градом стоял и дланью своей трёхпалой махал - грабь, мол, кто смел и удал. Так все и грабили. Пусть теперь, вопят, все олигархи отчитаются, честно ли свои капиталы нажили.
Тут сразу „Едрёная держава“ подсуетилась. Законопроекты пачками сыпали. Тоже всем богатым устроили и „невыезд“ и „потолок зарплаты“, как у них самих. Пусть, говорят, тоже получают только в десять раз больше, чем их работники. Нечего, мол, жиреть на народном горбу. Прикинь, Коля! Кто бы мог подумать! В общем, устроили им полный „Оллинклюзив“, как в пятизвёздочном отеле. Внутри жри сколько хошь, а выносить из страны нельзя. Три банка выделили, через которые финансовые сделки с заграницей проходят. Аудитора на каждую сделку. Не вернулись деньги или товары в страну - пеняй на себя.
Так что не робей, Коленька, мы с тобой ещё неплохо устроились. Надо перетерпеть чуток, и всё у нас наладится.
Такси плавно притормозило у театра.
- Ну всё, Коля, хватит лирики. - спохватился Валентин Митрофанович и внимательно оглядел большой сквер перед театром. - Теперь о деле.
Он придвинулся вплотную и зашептал прямо в ухо Николаю Петровичу.
- С человеком не говори. - припоминал Николай Петрович строгие наставления, приближаясь к тёмному силуэту в глубине сквера, - Аккуратно возьми телефон. «Мля! А так ведь и подмывает спросить у телефона, понравилась ли ему опера!» Веди себя, как человек, только что получивший безмерное удовольствие на любимом спектакле. Но не переигрывай, Станиславский! И сразу домой! Понял?! Никуда, слышишь - сразу домой. Анжеле привет. Всё, старичок, с богом! Береги себя...
Стояла ночь. Морозная, трескучая февральская ночь. Звёзды на небе были настолько яркими, что даже за непроницаемым светлым маревом уличных фонарей казались величественными и божественными. Однако сморщенный седой старик, давно привыкший доверять навигатору больше, чем подсказкам небес, мчал своё такси, не выказывая к звёздам ни малейшего интереса. Плевать ему на звезды, плевать на фонари, плевать на суматошные улицы вокруг. Этот город давно приютил его, дал ему кров и работу, спас от голодной смерти, но на город ему тоже плевать. Огромный мегаполис высосал жизнь из его родного городка, а следом за жизнью сорвал с насиженных мест всю его родню и друзей. Как чёрная дыра, ненасытный гигант втянул в себя полстраны таких же, как он, несчастных, желающих просто выжить. За это простое человеческое желание город каждый день унижал его, бросал в спину обидные прозвища, шипел в глаза - „понаехххали“.
За что ему любить этот город? Только лишь за то, что он выжил ценой жизни сотен чьих-то малых родин? Да, его внуки родились уже здесь, они никогда не поймут тоски деда по родным местам. Когда-нибудь они сами крикнут кому-то вслед: понаехали! Но пока... Пока дед сутки напролёт крутит баранку этого дырявого ведра, будь оно трижды проклято! Внукам надо есть, одеваться, учиться. Надо просто жить.
- Дед! Включил бы радио, что ли!
Ох, как он ненавидит всех этих сытеньких, пьяненьких, зажравшихся, хрюкающих свиней!..
Такси уже было недалеко от дома, но всё равно Николай Петрович подгонял и подгонял нерадивого деда-таксиста, казалось, специально испытывавшего его терпение. «Надо же, радио ему жалко!»
- Дед, да не жмись ты, я доплачу, - с пьяной разухабистостью обещал Николай Петрович. Прощаясь, Алексеев дал ему достаточно денег, чтобы позволить себе доехать с ветерком. Но противный дедок ни за какие коврижки не соглашался чуток „пошалить“.
- На, подавись, фашист! - пробормотал дед, нажимая клавишу.
- Попался же старый пердун! На встречку нельзя, быстрее никак! Музыку ни-ни! Бе-бе-бе! - передразнил Баринов старика. - Тьфу, старый бес!
- Все люди, и власть в том числе, должны вспомнить те простые заповеди - не убей, не укради... - узнал Баринов голос кого-то из „утиных“, - И я надеюсь, нам рано или поздно удастся им в этом помочь…
- Слышь, дед, что ты за муру включил! Поищи чего-нибудь приличное. Не видишь, человек отдыхает! - чуть заплетающимся языком потребовал Николай Петрович. Перед тем, как поймать такси, Баринов решил унять все треволнения сегодняшнего дня, и заскочил „на пару капель“ в первый попавшиеся по дороге бар, совсем недалеко от здания оперного театра.
- А Вы сам верующий, Иван Иванович?
- Ой-ой-ой! Иван Иванович! Фу ты, ну ты, ножки гнуты! Вертели мы ваших Иван Иванычей, знаете где?! - вступил в заочную перебранку с радиоведущим Николай Петрович, в угаре позабыв о предосторожностях, которые при расставании клятвенно обещал Алексееву соблюдать неукоснительно.
- Нет, что Вы, я не верю в бога. Я, что называется, агностик.
- Ну, просто Вы вдруг заговорили о библейских заповедях…
- Полноте! Отчего же они библейские? В том, что библия процитировала человеческие заповеди, я, конечно, не вижу ничего зазорного. Наоборот! Но, скажите мне на милость, причём здесь бог?!
- Дед! Ты оглох или как? У-у-у, шайтан кривоносый! Ладно, рули, рули, вонючка... щас... пого... ди... а-а, сука... щассс ссам... дотя... нусь... - кряхтя и нещадно бранясь, Николай Перович полез между сиденьями, пытаясь добраться до магнитолы.
- ...В настоящий момент эвакуированные жильцы возвращаются в свои квартиры. Напоминаем, дорогие радиослушатели, что информация о заложенной в здании бомбе не подтвердилась. Полиция занимается выяснением личности неизвестного, сообщившего о заминировании здания…
- Твою мать, дед! Ты прикинь, да? А мы ведь драпали оттуда, как Наполеон в двенадцатом! Суки! Я чуть дуба от страха не дал, думал - всё, кранты, повяжут! А у них там какая-то бомба сраная. Бомба, дед, прикинь!..
- Дед, ну включи ты музыку, человек ты или нет! - всхлипнул вдруг Баринов. Быть может, запоздалое известие о напрасном страхе в квартире Алексеева было тому виной или, может, в том виновато лишь переменчивое пьяное настроение. Всё может быть…
Скоростной лифт в несколько секунд домчал Николая Петровича на десятый этаж. Он немного завозился в попытке достать большую связку ключей из кармана пальто, некстати зацепившуюся за подкладку.
Когда он поднял голову, то увидел странную картину. На площадке у его квартиры столпился народ. Дверь была распахнута настежь. Мрак за дверным проёмом казался непроглядным, а из-за двери курился лёгкий сизоватый дымок.
Николай Петрович остолбенел. Он узнал всех этих людей. Да и как было не узнать. Все они были похожи друг на друга, как соты в улье. Он узнал и дворника, и человека из телевизора. Василий Васильевич и Толян тоже стояли рядышком. Ещё с десяток человек такой же наружности переминались с ноги на ногу неподалёку. Никто из них не смотрел на Николая Петровича. Они тихонько шушукались между собой и, почёсывая в затылке, цокали языками. Время от времени кто-нибудь из них подходил к двери квартиры и, взглянув почему-то куда-то вниз, говорил - Ой, йо -о... И снова отходил, непременно вновь скребя затылок и приговаривая - Ой, йо-йой…
На миг Баринову почудилось, что над висками Василия Васильевича торчат маленькие чёрные рожки. Он решительно тряхнул головой, прогоняя наваждение...
- Да что ой-ё-ёй-то?! - В гневе, смешанном с ужасом, закричал Николай Петрович. - Что всё это значит?! Что столпились? Прочь!
Николай Петрович с неимоверной злобной силой растолкал плечами толпу и вбежал за порог...
В следующее мгновение он летел куда-то вниз. Ветер свистел в ушах. Внезапно все вокруг озарилось неярким красноватым свечением. Откуда-то сверху послышались страшный хохот и улюлюканья. Несмотря на кажущуюся огромную скорость падения, окружающее проплывало мимо медленно, словно замедленные кадры голливудского триллера. Баринов разглядел вереницу этажей, уходящих вниз в пугающую черноту. На каждом этаже была прикреплена табличка с порядковым номером. Почему-то этажи назывались кругами, а таблички светились огнём. «Девятый круг», «восьмой», «шестой», «третий...» проплывали и исчезали в вышине.
На всех этажах Николай Петрович видел людей. Много людей. Сотни. Тысячи...
Горел огонь, кипело масло в котлах, чадили смрадом огромные сковородки...
Вот показался исполинский ледяной куб. В его прозрачной глубине виднелось огромное чёрное существо в красной мантии, с изогнутыми полумесяцем рогами на косматой голове. Существо вращало огненными глазами и грозило Баринову ужасающего вида трезубцем в выпростанной из толщи льда волосатой лапе.
Сверху раздался страшный вой. Баринов задрал голову. На него, неумолимо сокращая расстояние между ними, с огромной высоты падал Валентин Митрофанович Алексеев. За ним с визгом и проклятьями летел Шириновский. Баринов закрыл глаза. Почти сразу он ощутил ужасающее зловоние, а ещё через короткий миг со страшной скоростью погрузился в вонючую жижу. По инерции Баринов опускался все ниже и ниже. Воздух в лёгких заканчивался, а он всё погружался и погружался в глубину. Внезапно ноги упёрлись во что-то твёрдое. Баринов собрал все оставшиеся силы, оттолкнулся и, отчаянно бултыхая ногами, устремился наверх. Спасительная поверхность должна быть где-то рядом. Ещё. Ещё! Совсем, совсем рядом...
Он задыхался...
В голове потемнело…
Воздух...
Кончился...
А-а-а!..