Двадцать часов (Рассказ)

Олеся не услышала, словно отсутствовала,  со вздохом произнесла:

— У нас кончился сахар.

— Я выпью чай с вареньем, — ответил ей, хорошо понимая, что заботятся не обо мне, кашу завтра Анжелке будет варить не с чем.

— Осталось всего две ампулы  реланиума, — также отстранённо продолжила жена, а потом и вовсе замолчала, глядя в окно, где тёмные силуэты деревьев раскачивались на фоне полной луны. Разговор окончился, не успев начаться.

— Я покурю.
Вышел во двор. Ветер швырнул охапку влажных листьев в лицо, затушил сигарету.

Присел на ступеньки. Подскочил Полкан, ткнулся рыжей мордой в ладони. Я прижал его голову к груди: « Ничего тебе, дружище, не надо! Вот мне хирург сегодня справку не подписал – «последствия ранения». Теперь нет мне места ни в милиции, ни в охране, ни даже на заводе! Опять придётся у этого сморчка засохшего день и ночь пахать. А он, мерзавец, за прошлый месяц зарплату задерживает, проблемы у него. И только у меня, значит, всё в шоколаде?!»  Собака неожиданно тявкнула, вырвалась, погналась за кошкой, та скрылась в соседском дворе.

Я набрал телефон Славки:

— Привет, соня, металл примешь?

— Ты очумел, Жека! Двенадцатый час! Люди добрые спят уже, один ты, как вурдалак, ночами бродишь, — потом, помолчав, спросил:  — что выпить прикрутило?

— Да типа того.

— Подскакивай, только живо – гостья у меня.

— Минут через пятнадцать буду.

Я подошёл к разобранному автомобилю, пыльному,  с облупленной краской, сиротливо пристроившемуся в конце гаража. На парпризе желтела фотография отца с огромным сомом в руках. Складывая в багажник детали от «Запорожца »,  шептал:

— Батя, батя! И почему же ты так рано из жизни ушёл? Поговорить бы с тобой, присоветовал что путное. А сейчас прости, твоего любимца на свалку по частям повезу. Обещал, да не собрал «горбатого», денег всё не хватало.

Завёл двигатель, выехал на улицу. Возле ворот меня окликнула Олеся:

— Ты куда на ночь глядя?

— Надо отъехать, — ответил резко, времени не было на объяснения.

Через пять минут остановился у Славки, постучал в ворота. Залаяла его псина, забрехал соседский кобель, а потом пошло - поехало, в едином порыве взвыли все собаки в округе. Выскочил хозяин, прикрикнул на сторожа, досталось и мне. Недовольный взвесил привезенный металлолом, отслюнявил деньги. Гад, этот Славка, каждую купюру своими оплеванными пальцами обмазывает. Деньги в руки брать противно.

— Не понял, Слав, а что так мало?

— Нормально, по весу.

— Так пару сотен не додал.

— Всё четко по пять рублей за килограмм.

— Но ещё на прошлой неделе по семь было.

— Время, дорогой Жека, не стоит на месте. А если мало, катись в другую контору.

Стало так гадко, словно тухлятиной в нос шибануло. Захотелось левым кулаком в челюсть, и тут же правым в брюхо его пивное. Но деньги забрал, молча, сел в машину, выругался, ударяя ладонями по баранке. Двести рублей - это десять тех ампул, о которых Олеська вздыхала.

Повернул ключ в замке зажигания, движок вроде схватился, потом послышалось металлическое нытьё. Нажал несколько раз педаль газа, вновь попытался завести – ноль. Вышел, пнул колесо. Болью отозвалась израненная в боях нога. Поднял капот, поправил провода, выкрутил свечи. Так и есть – грязные. В самый подходящий момент! Протер замусоленной тряпкой, ввернул назад. Упёрся ногами в асфальт, подтолкнул, что было мочи вперёд. Благо Славкина контора на бугорке. Машина пошла в накатку, пару раз крутанул стартер, и автомобиль завёлся. Ну, а теперь к центру, в дежурную аптеку и круглосуточный магазин.

***

Я вернулся быстро, зашёл в дом, позвал негромко:

— Эй, есть кто живой?

Олеся вышла, руки дрожали, в карих глазах страх:

— У неё опять был приступ! Я стала набирать шприц и уронила ампулу. Она упала с таким грохотом, разбилась на маленькие осколочки… Жень, а если у неё опять припадок? Что мне делать?

Я обнял свою хрупкую жену, прижал голову к себе, отлично понимая, что маленькая стекляшка не может издавать громкий звук, упав на пол. Просто Олеся испугалась, устала, сколько же она ночей за эти годы не спала!

— Опять приступ развёрнутый? — спросил жену.

— Да, и спину выгнуло, и рот перекосило, и зрачок ушёл так, что только белок остался… страшно! Ручки, ножки дергались, я не смогла удержать их. Так растерялась, что забыла  про шприцы, которые рядом на столе лежали, бросилась в шкафу искать. А когда вспомнила, поняла, что время теряю, тут руки задрожали, и ампула выскользнула.

— Сколько длилось сегодня?

— Минут шесть. Я теперь сразу на часы смотрю. Научилась.

— Ты у меня, Олесенька, умница. Я бы так быстро не смог помощь оказать. Её рвало?

— Нет, только уписалась. Жень, мне всё время кажется, что Анжелика в сознании, когда ей плохо, только сказать не может.

— Но доктор уверен, что она не просыпаясь в беспамятство впадает. Тут главное быстрее лекарство ввести.

— Я каждый раз так пугаюсь! Внутри всё холодеет, даже ноги немеют, сердце из груди выскакивает. Вдруг проспала, вдруг отпущенные врачами тридцать минут прошли?! А ведь если не успею, Анжелка дурочкой станет. И я, её мама, виновата!

— Не паникуй! Два года делаешь всё вовремя. И дальше у нас получится. Вот держи, — я отдал упаковку купленных лекарств.

Олеська повисла на шее, спросила:

— Откуда деньги?

Чмокнув рыжий висок жены, ответил:

— Нашёл, — не хотелось огорчать её тем, что стал продавать по частям автомобиль отца.

— Что нашёл, деньги?

— Нет, работу, — я не соврал, — Петро предложил поездить с его девчатами водителем.

— Сколько платит?

Я озвучил сумму. У Олеськи округлились глаза:

— Обманет цыган!

— Отдаёт всю сумму наперёд. Я сказал, что собираемся Анжелку в Германию везти.

— Жень, милый, такие деньжищи просто так не платят…

Не хотелось говорить, но Олеська не отстанет:

— Разумеется, не благотворительность.

— Ты опять ввязываешься в авантюру, как тогда с Аликом?

—Тогда я был должен. Он предложил отработать.

— И потому ты с ним водителем пол-Кавказа объездил? Даже в Чечню залетали! А там…

— Олесь, было, да прошло. Они же по своему бизнесу мотались.

— Ведомо всем, какой у них бизнес!

— Ну, если бы всем, то сидели за решеткой, а то капусту шинкуют. За водку палёную договаривались. Мне что? Главное – не должен! Ты же с Анжелкой в больницах почти год отлежала. Где мне столько денег взять?

— Да, Женечка, деньги как в трубу улетали. Анжелике тогда лекарства дорогие и питание полноценное нужно было.

— А обследования? Мы в очереди по бесплатным квотам до сих пор бы стояли!

— Теперь что? Почему Петька - цыган даёт такую сумму?

— Наркотики…

— Торговать?

— Нет, возить. Только шофер.

Она молчала. Я поправил одеяла на дочке. Та посапывала, веки были приоткрыты. Я заметил, как зрачки стали вращаться, бегать по глазному яблоку независимо друг от друга. Каждый в своём направлении. Жуткая картина. Не в первый раз вижу, но страшно становится до одури. Будто через детские глаза ведьмак за мной наблюдает. В такой момент и в чёрта, и в оборотней поверишь! Олеська вначале кричала, видя такое, да  и сейчас может в обморок хлопнуться, особенно после пережитого.

— Иди поешь, я посижу с дочей, — повернул жену, подтолкнул к двери. А сам, чтобы прекратить кошмар, прикрыл веки дочери пальцами. Смотрел на спящую дочку, и вспомнился её день рождения три года назад. Тогда она чудно измазалась тортом, а потом бегала за мной,  требуя покатать на загривке.

Олеся вернулась, подёргала меня за рукав, прошептала:

— Там пакет, в нём продукты. Идём, посмотришь.

Я пошёл следом, каждой клеточкой тела чувствуя, как наваливается дневная усталость.

— Олесь, это же я привёз. Ты сказала, что сахара нет …

— Но здесь всего так много. Молоко, крупы, масло, сосиски и даже курица! — она вдруг как куль с мукой осела на пол, заплакала, застонав, словно металлом по стеклу, и звук тот отозвался внутри меня судорожной болью. Сжав кулаки, выскочил на улицу: «Господи, ну, не могу я больше видеть её горе, не могу смотреть, как мучается дочка, не могу я тянуть эту нищету!»

Оглянулся на свой дом с мрачными окнами, решил: «Не пойду!» Услышал шум и смех у соседа. Направился к курятнику, протиснулся в узкую калитку за ним. Вышёл из темноты в освещённую беседку, там неожиданно гаркнул:

— Привет честной компании!

Гости переполошились, вскочили с мест, схватились кто за нож, кто за стул. Сказано – кавказцы. Когда всё образумилось, посмеялись. Оля, подружка детства, обняла, усадила, поставила прибор. Алик налил водочки, предложил выпить за их совместные десять лет. Первая стопка пошла, как говорится в народе, колом. Загорелось горло, защипали глаза. Я плеснул вторую и без приглашения повторил. Тепло разлилось по телу. Третью опрокинул со всеми. Алик снял с мангала шашлыки. От запаха в животе заурчало, набрался полный рот слюны. Ощутил страшный голод – чаем с сухарём на работе и Олеськиным постным борщом разве насытишься? Минут пять сидел не трогая мяса, пропустил ещё стопарик. Всё боялся, вдруг заметят, что не есть, а жрать хочу.

— И что это ты, Евгений, автомобиль себе приличный не приобретёшь? — спросил один из гостей. — Знаю тебя давно, вроде зарабатываешь немало!

— Мне отечественные нравятся, дешевле в ремонте, — ответил, и тут же впился в кусок, знаками показывая, что ем – говорить не могу. Зачем чужим людям знать мои проблемы: больницы, лекарства, массажи, особое питание для дочки, поездки к врачам в разные города, обследования. Жалости к себе не вынесу, хотя сейчас беден как туалетный таракан.

То ли тихая музыка и неторопливые разговоры, то ли сытость и водка разморили меня. Проблемы отступили, мысли путались, и только одна выскакивала, словно реклама среди триллера: «Поеду завтра к Петру!»

Небо на востоке посветлело, в курятнике пропел свою раннюю песню петух.

— Женя, тебя Олеська заждалась, — послышался над моим ухом голос соседки.

— Наверное, действительно пора, — ответил я, вылезая из-за стола и находя центр тяжести в своём пьяном организме. Дорожка к дому не хотела лежать смирно, всё норовила превратиться в «американские горки», ударить по лицу. Чтобы не стать жертвой асфальта,  добрался в дом на четвереньках. Две ступеньки крыльца преодолел рывком, подвернув руку, упал на коврик в прихожей. Голова уперлась в Олеськин сапог. Последнее, что видел –  образ страдающей мадонны, стёртый мелькающими сновидениями.

***

Какая-то злая тварь грызла мою руку. Я дёрнулся, повернулся на бок, больно ударившись темечком о полку с обувью.

Разбудил меня громкий Олеськин голос, я прислушался и понял – пути назад нет:

— Да, Мариша, спасибо. Какой город? Подожди, запишу. Клиника в Фрайбурге, детское неврологическое отделение? Списалась по электронке? Они принимают на обследование пятилетних детей? Ты объяснила, что артерио – венозная аневризма, кровоизлияние, ишемия участка мозга, периодический эпистатус? Ой, Маринка, извини, забыла, что давала тебе копии документов! Через две недели? Билеты бронируешь? Как мне повезло с подругой! Деньги будут сегодня или завтра, точно!

Отключив телефон, Олеська посмотрела на меня и укоризненно спросила:

— Проснулся?

— Только не начинай. И не шуми, лучше попить дай! — ответил ей, растирая занемевшую руку.

Отчего-то сложилось ощущение, что в моей голове снимает «9 роту» Бондарчук. Шум, взрывы, крики, стрельба, «вертушки», напевы муллы. Вернулась Олеся, принесла кружку компота. Выпил залпом, полегчало. Встал на ноги, побрёл в ванную. Облился холодной водой, бриться не стал – порежусь. Вышел на кухню, заглянул в кастрюли, открыл холодильник.

Забежала Олеся, радостная, возбуждённая:

— Женька, они согласны нас обследовать! Кума уже договорилась! Ура! Ура! Ура! Ты что мрачный такой? Голова болит?

— Есть хочу.

— Ой, прости. Сейчас покормлю.

На столе появилась картошка, нарезанная колбаса, соленые огурцы.

— Чаю налей.

— Уже наливаю. Жень, правда, всё здорово? А деньги точно будут?

— Дай поесть спокойно! Потом поеду к Петру. Там всё и обговорим. Как Анжелка?

— Ночь тихо прошла. Сможет ли она лететь самолётом?

— Я не врач, сходи в больницу. Узнай.

Олеся повисла на телефоне, звонила в регистратуру. Я быстро поел, взял ключи, документы, нащупал в кармане купюру на бензин.

— Меня нет, — крикнул жене и ушёл выгонять автомобиль.

Ехать не хотелось, вспомнилась служба, землячок и ребята, курящие каннабис: «Ты же тогда, Серега, и меня попробовать уговорил, только не вставило. Проспал двое суток, на «губу» попал за то, что в наряд не вышел, а кайфа там какого-то не испытал. Другим понравилось. Больше половины потом на иглу подсели, уже закопали  кое-кого. Да, и тебя в первых рядах похоронили. Сейчас таких ширяльщиков вообще не перечесть. Вон у соседки пацанчик, сколько ему? Да, лет шестнадцать, не больше, «крокодила» напробовался, в дурке лежит. Витьку, племяшку, родной отец топором зарубил, когда мать - старушку избивал, пенсию на дозу требовал. Гибнет детвора без войны,  и родителям горе».

Пока с Серёгой в мыслях общался, добрался до светофора. Горел красный. Если налево свернуть, как раз попадаешь на дорогу к табору. Муторно на душе, будто тёмные тучи ветер не по небу гнал, а внутри трепал. В груди ныло нестерпимо, потому не заметил, что включили зелёный. Сзади сигналили. Я поднял переключатель поворота вверх, ткнул ручку скоростей и выехал на перекрёсток.

***
Вот уже полчаса сидел я у Петра, пил третий стакан чая. В желудке булькала водица, а чуть повыше вскипала злость. Цыган помаленьку отщипывал пирог, ел не торопясь, беседуя со мной. Раньше, бывало, спокойные рассуждения Петра меня не бесили. Сейчас же хотелось взять этот огромный ломоть сдобы и запихнуть целиком ему в пасть!

— Отчего-то ты, Женя, сегодня неразговорчивый. Всё угу  да угу. Сомневаешься во мне? Так я тебе повода раньше не давал. Поддержал бы разговор. Как видишь, твои принципы достатка в дом не принесли. И не принесут! На йав дылыно!* — громко причмокивая говорил хозяин.

— Зачем же по-пустому разговоры вести? Ты теперь вроде начальник. Мне слушать полагается.

— Нет, Евгений! Я теперь твой хозяин! Деньги тебе немалые отдаю, бут ловэ**, отрабатывать трудно придётся.

Я залпом выпил остывший чай:

— Ну, что же давай обговорим мою рабскую цену!

Несколько минут Петро внимательно меня рассматривал. Только раздражение я глубоко спрятал, служба контрактника и дни в плен научили скрывать эмоции. Цыган решился о деле поговорить, растолковал, что от меня требуется. Объяснил, зачем я нужен – славянская внешность: светлые волосы, голубые глаза, веснушки. Меньше вопросов на постах ДПС возникнет.

Затем определил: и сумму денег, которую даёт сразу, и кто ремонт машины, бензин оплатит, и стоимость моих обедов в поездках. Включил в тот список одежду. Торговать вещами цыганки для прикрытия собираются. Предупредил меня Петро сразу, если попадаемся, я на себя наркоту взять должен. Обещал адвоката найти на тот случай.

— Чую, загрыз бы меня сейчас,  если бы смог. Только нет выбора у тебя, — он отвратительно рассмеялся, — семью  бросить не можешь – пропадут без помощи. Заработать не получилось. И потому засунь свою гордость в одно место, подальше, учись смиренно произносить: «Да, хозяин!»  Вот прямо сейчас и попробуй!

В душе злость сменилась ненавистью, было со мной такое уже, на войне. Били тяжелораненого прикладами и армейскими ботинками, покориться вынуждали. Выжил, свои вызволили. А сейчас то же самое произнести должен добровольно!

Я молчал, ни в силах слово сказать, ни звук издать. Посмотрел на Петра, тот взгляд не отвел. Сильный мужик, не зря титул барона носит. Ждет, не торопит, видит – трудная эта минута для меня, но уверен он, что если голову сейчас склоню, работать буду исправно. В висках пульсировала кровь,  и каждый удар заставлял меня отказываться от желаний.

Вещи ношу самые дешёвые. Так что цыганские впору мне.

Еда давно такая, чтобы ноги не протянуть. В поездках сытнее накормят.

От работы и шабашек падал, уставший,  замертво. В таборе полегче будет.

Шумные компании приятелей растворились вместе с бедой. Друзья появлялись на пару минут, скорее по привычке. Не вспомнят.

Жену и дочку люблю, заскучаю. Олеськиными СМС утешусь.

Остальные, личные желания: крест большой серебряный, «Волгу» – 31105, поездку в Санкт-Петербург подчинил своей задумке – дочь на лечение за границу отправить.

И сам подчинился, выдавил из себя: « Да, хозяин». А потом апатия нахлынула, и унеслись последние капли гордости. Только одна, крохотная мысль на задворках разума не давала возможности успокоиться, но и её настойчивость оборвали слова цыгана:

— Вот деньги, как договорились, можешь пересчитать.

Я посмотрел на горку банкнот, пощупал, полистал купюры в пачках. Ну, значит,  судьба – всё решилось! Олеська с Анжелкой полетят через десять дней в Германию, а моя жизнь отныне кочевая, цыганская!

***

Подъезжая к перекрёстку, ухмыльнулся: « Вот он, мой судьбоносный!» Сзади сигналили. Я опустил переключатель поворота вниз, ткнул ручку скоростей и выехал на перекрёсток.

От ворот до крыльца идти было труднее, чем в метель на перевале. Олеся встретила меня на пороге. Стояла, скрестив руки на груди, полна решимости, уверенная в себе. Глаза смотрели прямо, и от этого взгляда внутри у меня всё перевернулось. Опустился у её ног на приступку, уставился на кроссовки, достал сигарету, но прикурить не смог, дрожали руки. Как я был виноват перед своими девочками! С трудом произнес:

— Олеся… прости! Я отказал Петру.

Жена не шелохнулась, и я,  торопясь, стал объяснять свой поступок:

— Пойми, это не трусость. Мне всё равно, что попаду на пару лет в кабалу к цыганам,  или что окажусь в тюрьме… Не могу, пойми, не могу я, спасая жизнь одного ребёнка, своего, любимого, губить других детей…

Олеся запустила руку в волосы, перебивая, дернула за вихор:

— Я подумала и решила – мы с Анжелкой не едем.

— Ты что решила?! Почему?

— Да, по той же причине. Ой, как Маринка кричала, обозвала дурой, уверяла меня, что если не ты, так другой поедет. Не Петро, так какой-нибудь Руслан подхватит бизнес. Только меня вдруг заколотило, ну, словно жаром захлестнуло, всё слёзы из глаз катились, тревожно стало. Представила: бежит наша Анжела по дорожке, а рядом женщины стоят  – те, у которых дети наркоманы, и так мне горько сделалось...

Вдруг мысль на ум пришла. Один пакетик, или во что там фасуют, скольким людям жизнь ломает? И самому наркоману, и родителям его, и жене, и детям. А если по дурости прирежет кого? В том семействе горе случится, и в этом мы виновны! Одобрит ли дочь то, что за её жизнь другими заплачено? Сколько матерей меня проклянут? Знаю я, как сердце болит за ребёнка, когда тот страдает!

Вспомнив об Анжелке, Олеся ушла в дом.
Я остался на приступках. И в тот момент, не понимая, что со мной, вдруг ощутил тяжесть креста, который по силам даётся, а по силам ли моим? Как же давит неподъёмная тяжесть его! И вот как сердце в крик, из-за шипов терновника, и вот как кровь из-под гвоздей, но не из рук, а с измученной души. Стало вдруг понятно всё мне,  не знающему молитв и причастия. Словно перед смертью разъяснилось,  зачем живу, кто я, и кто рядом со мной…

— Жень, Анжела сказала: « Мама»! — услышал я слова Олеси. Она улыбалась, прислонившись к притолоке.

— Что она сказала?

— Мама!

Я не поверил. Такого не может быть! Два года мы видели немую Анжелку, лежащую,  словно овощ. Мигом оказался возле постели. Дочка посмотрела на меня и прошептала: «Папа». Я осел на пол, возле кровати, положил голову рядом с моей девочкой, слеза предательски скользнула по щеке. Своей маленькой, слабой ручкой мой ангел поймал эту капельку  и одними губами спросил:

— Тебе больно, папа?

_____________________________
*На йав дылыно!( цыг.) – не будь глупым!
**Бут ловэ (цыг.) – большие деньги.