Сон чиновника - 7 (Повесть)

  
- Гражданин, Вы за проезд оплачивать думаете?
Николай Петрович, увлечённый видами за окном, не сразу понял, что усталый женский голос обращается к нему. Его нисколько не интересовали яркие огни большого города. Николай Петрович намертво прилип носом к стеклу из опасения пропустить большую букву „М“, которая, по его прикидкам, должна была обнаружиться остановках в двух-трёх от места, где они расстались с Толяном.
- За проезд, говорю!.. Мужчи-ина-а! - рослая дамочка в оранжевой безрукавке поверх зелёного пуховика нависла над Николаем Петровичем и трясла его за плечо,
- Ишь, любуется, мечтатель! Приезжий, что-ли? - усталое безразличие сменилось азартом волкодава, почуявшего свежий след.
- А? Что? - очнулся Николай Петрович.
- Дома мечтать будешь. Плати давай! - в пух и прах разбила дамочка все надежды на халяву.
- Я на службе, женщина! - осознав, наконец, чего от него хотят, строго сказал Баринов и достал из кармана удостоверение с гербом на обложке.
- Ой! - всплеснула руками дамочка-кондуктор, - Надо же! А мы и не подготовились! Пойду чай заварю.
- Лёша, вызывай машины сопровождения! И вертолёт... И снайперов на крыши не забудь! - зычно крикнула она в направлении кабины водителя.
Пассажиры салона удивлённо посмотрели в сторону дамочки, а затем , оценив обстановку, одобрительно захихикали.
- Извините, господин... м-м-м... Баринов, - виноватым голосом протянула дамочка, пробежав глазами по строчкам на развороте красной книжицы, - Ничего, что оркестр только на следующей остановке подойдёт? Ай-ай-ай... ну как же Вы, Николай Петрович, не предупредили!
И без всякого перехода заорала на весь салон:  
- Деньги давай, мудила! Понаехали тут! А ксиву свою жене подсунь! - дамочка несколькими выразительными гримасами показала воображаемую сценку в лицах, - Пущай тебе по садовым дорожкам на велосипеде даст бесплатно прокатиться. А по мне, так лучше в Магадан тебя увезти за казённый счёт.
В салоне раздались дружные аплодисменты. Толпа улюлюкала и посвистывала.
Баринов побагровел. Щёки раздувались от распиравшего гнева.
- Ну что ты мне тут пузыри пускаешь? Платишь? Или полицию вызывать? - напирала дамочка. Баринов обвёл глазами салон. Ни одного сочувственного взгляда.
Он почувствовал себя обманутым. Вот он, народ. Но где те восторженные взгляды зрителей на былых встречах с населением? Где слова благодарности взахлёб за заботу и поддержку? Где ура и браво?
«Его предали! Его подло предали!»
  
Николай Петрович медленно брёл к метро, надеясь непонятно на что. Последние три монетки, завалявшиеся в кармане брюк, пришлось отдать в троллейбусе. Не помогли ни угрозы, ни уговоры. Рослая дамочка в оранжевой безрукавке отказалась даже слушать, что ему, мол, всего одну остановку до метро.
- Всем только до метро, - тоном бывалого охотника уверила дамочка, - И все платят. Не нравится - иди пешком.
- Тебе, кстати, мужик, сейчас надо было сходить, - невозмутимо продолжала она, неспешно пересчитывая мелочь и отрывая билет от огромного рулона на своём животе, - Во-о-он оно, метро, видишь?
Николай Петрович посмотрел в направлении вытянутой руки и увидел лишь, как за последним выходящим пассажиром захлопнулась дверь.
- Ничего, мужик, не тушуйся, - подбодрила дамочка, - Ща за угол завернём, а там снова остановка. До другого входа рукой подать…
  
- Да-а, дела... - подумал Николай Петрович и потянулся за телефоном. Надо предупредить Алексеева, что задерживается. Ведь если фокус с удостоверением не прошёл в троллейбусе, то, скорее всего, бесплатно не пустят и в метро…
- Так представляешь, Колян, какую они штуку забавную придумали...  - кто-то взял Николая Петровича под локоток и - было слышно - слегка сбавил шаг, подстраиваясь под поступь Баринова.
Николаю Петровичу не было нужды оборачиваться, чтобы определить хозяина голоса. С этим негромким довольно приятным по тембру голосом Николай Петрович, казалось, отныне и навеки был связан кровными узами.
Привыкнув за день ничему не удивляться, он сделал вид, что нисколько не удивлён и сейчас. Хотя, честно признаться, теперь это стоило ему больших усилий. Сердце на миг провалилось в „воздушную яму“, как при полёте в авиалайнере в предгрозовую погоду, но Баринову удалось справиться со своей крайней растерянностью и быстро взять себя в руки.
- Да ладно тебе, Толян, ну чего они там хитрого могли изобрести! - бросил он в пространство перед собой и, не оборачиваясь, уверенно толкнул стеклянную дверь...
  
- Они приглашают в свои ряды всех безработных. - объяснял Толян, стоя на эскалаторе. Просьбу Баринова заплатить за него в метро он принял как саму собой разумеющуюся, и даже слушать не захотел о возможности возврата такого смехотворного долга. - Ну, понимаешь, чтоб на бирже без дела не сидеть, пока им работу подбирают. Кто же откажется ненавистному чиновнику нос утереть, да ещё деньги за это получить! Все ведь знают, что власть в безработице виновата, а никакой не рынок. Вот. А фонд оплаты труда этих безработных-наблюдателей одновременно является премиальным фондом самих чиновников. Видишь, как хитро. Тут сразу два зайца убиваются. Чиновник с двух сторон как бы заинтересован с безработицей бороться, способствовать созданию новых рабочих мест. Чем меньше безработных, тем, с одной стороны, больше его премия…
- А с другой?
- А с другой - меньше самих контролёров. Ему, стало быть, дышать легче.
- Получается, когда безработных не останется совсем, то и контролировать чиновника станет некому?
- Получается, так. Теоретически.
- Ха! А практически-то я и сам знаю. То есть он снова сможет, не таясь, брать взятки и откаты?
- Ага. Только не забывай, что как только он получит те шальные деньги, он сразу забудет про свою „низкооплачиваемую“ задачу по поддержке производителя и безработица снова поползёт вверх. А тогда снова придёт контролёр и возьмёт его, чиновника, за жабры. Вот примерно так и работает отрицательная обратная связь. Я, конечно, упростил всё до примитива, но схема, надеюсь, понятна? И таких схем, когда чиновник лично заинтересован в результатах своего труда, можно придумать тысячи.
  Толян ненадолго притих, как бы прислушиваясь к чему-то. А когда лента эскалатора начала плавно загибаться, готовясь высадить своих пассажиров на отполированный миллионами ног пол подземного вестибюля, раздумчиво, ни к кому будто не обращаясь, сказал:
- Надеюсь, что у всех нас хватит ума ограничиться отрицательной обратной связью...
- Ну, Толян, ты загрузил меня терминами. - неуклюже с непривычки соскочив за Толяном со ступенек, пыхтел Николай Петрович, - Они что, связи твои, ещё и разными бывают?
- Ну да, положительная и отрицательная. Не-е, не бери в голову, Колян. До положительной, уверен, не дойдёт.
- Ну да, где уж нам! Со свиным-то рылом да в калашный ряд. А знаешь, Толик, я от тебя ничего положительного и не ожидал. Ты посмотри на себя! Да от тебя за версту несёт только самым отрицательным!
  
Толпа подхватила их и мягко, но настойчиво втолкнула в распахнутые двери подошедшей электрички. Николай Петрович не успел опомниться, как оказался прижатым всем телом к противоположным дверям. Лишь когда поезд тронулся, он сумел немного пошевелиться и расправить плечи. Как ни старался Толян не отрываться от Баринова, неумолимая толпа распорядилась по-своему.
Кричать через три головы было неудобно, и потому Толян лишь буравил взглядом правое ухо Николая Петровича, в надежде, когда толпа схлынет, использовать это ухо по его прямому назначению.
Николай Петрович наслаждался нечаянной тишиной.
- Странно, - думал он, - Этот тип… Толян... или как его там на самом деле... он даже не поинтересовался, в какую сторону мне ехать. Мы просто шли и шли... Цыгане... Верзила... Странно...
  
Решение пришло само.
На следующей станции он совершенно неожиданно для себя вдруг выпал из вагона. Двери открывались с этой стороны и толпа, не желая мириться с его замешательством, легонько и даже, можно сказать, дружелюбно подтолкнула Николая Петровича в живот. Чтобы не упасть, Николаю Петровичу пришлось сделать пару шагов назад. Он видел, как округлились глаза Толяна, как тот сделал решительное движение в его сторону, как зашевелил беззвучно губами...
Николай Петрович шагнул обратно к дверям, показывая жестом, что всё, мол, идёт по плану, не дёргайся. Дождавшись, когда в вагон войдёт последний из стоявших на перроне, Николай Петрович спокойно вошёл следом.
Толян с облегчением выдохнул.
- Двери закрываются. - предупредил приятный баритон.
Вот тут-то всё и случилось.
Такое Николай Петрович часто видел в фильмах про шпионов. Едва створки дверей дёрнулись навстречу друг другу, Николай Петрович, оттолкнувшись двумя руками от стоящих перед ним людей, выпрыгнул из вагона.
Спокойно расправил полы пальто.
Поискал глазами Толяна.
Широко улыбнулся.
И, показав тому характерный жест латиноамериканских революционеров типа „враг не пройдёт“, раскрепощённой походкой супермодели по подиуму, от бедра - пошёл вдоль набирающего ход состава.
  
Прикрыв веки, Николай Петрович внимал неспешному перестуку колёс. Теперь он может позволить себе немного перевести дух. У него было время изучить карту и теперь он точно знал, куда и зачем он едет. Хотя нет, неправда. О цели своей поездки он пока мог только догадываться. Но, судя по поведению Алексеева и по увиденному и услышанному им за день, встреча сулила немало важных открытий.
  Сквозь дрёму в его сознание пробивался оживлённый диалог двух пожилых женщин.
- Ты што, Нин, ты мне эт брось! - убеждал голос погромче. Видимо, говорившая сидела с Бариновым совсем рядом.
- Ну а как ещё! - возражали немного издалека, - Хорошо, хоть на триста рублей добавили. А как же, ты говоришь, без пенсии! Ты в своём ли уме?!
- Как-как, Нинка! Ты с Луны свалилась? Да я, может, вообще за теми копейками больше в очередь не  стану. Вот ещё! Я теперь, Нинуль, в другие очереди стою...
- Ну, на это ты известная охотница, Катерина, хто ж не знает то! Тебя хлебом не корми, дай в очередь постоять. Копейку сэкономить - день стратишь. Куда на этот раз?
- Тю-ю, Нин, да какие копейки! Когда это было! Я теперич, Ниночка, в суд. Как на работу! Так если пойдёт, на енти, как их, Мальдимы скоро скоплю. Аль на Багавы. Во! Нешто одним мериканским толстухам мир ездить смотреть? Тю-ю... Мы штоль хуже?
- Сбрендила, Катька? Каки тебе Багамы? Откудова деньги?
- Так я-ж тебе что, не по-русски говорю, штоль? В суд хожу каженный божий день!
- Батюшки-светы! Наследство, никак, в суду делишь? Это хто-ж отписал-то?
- Типун тебе на язык, Нинка! Слава богу, никто пока не преставился.
- Тада какого рожна ты в суд попёрлась?
- Ну ты тёмная, Нинка! Телевизир хоть када смотришь?
- А как жеш. Три сериала аж. Путаюсь только маненько, больно лица ихние друг на дружку похожие.
- Ай, дурна баба! Слушай. Теперич , Нинуль, новый указ вышел. Как в Америке в той. Моральный ущерб называется. Слыхала - не?
- Ой, хос-споди! А то не-ет! Внучок мой меньшой о позапрошлый год с зубодёром судился. Здоровый зуб с бодуна ведьмак  вынул. Цельных семь месяцев наш страдалец пороги обивал! Стока крови из него, паразиты, выпили, а отсудил - смех один - чуть не меньше, чем извергу  тому отдал.
- Дура! Говорю тебе, всё щас по-новому... Кто какой огрех где заметит, ну, аль ещё каку подляну - прям в суд бегмя бежит. Там теперич разговор короткий. Нынче неважно, обидели тебя саму аль ты просто рядом стояла. Главно дело, первым успеть бумагу подать. И потом, знай, карман шире раскрывай.
- Да ну! Брешешь ведь?
- Ну, не всё конечно, тебе. Половину государство забирает. Зато злодею вдругорядь неповадно.
Веришь, не - пятьсот тыщ тока на пельменях заработала.
- Брешешь!
- Вот те крест! Ты слушай. Притащила... ах, ну да, на той неделе... Ай не-е, на позатой, точно... пачку пельменей домой. А у меня в холодильнике прошлая ещё, початая не доедена. Ну, я туда-сюда. В руках их верчу, думаю о чём-то о своём. И что-то мне вдруг странным показалось. Очки на нос цепляю - ай, верно! Вес разный. И написано-то  - ма-ахонько-махонько. И так меня, знаешь, заело. Обидно до слёз. Вот ведь подлюки, думаю. Цена-то одна осталась! Главно дело, как акция у них какая - на полпачки красным напишут. А подлянку всяку разну - тишком норовят, ироды!
И тут аккурат сын звонит. Не знаю даж, может, и не рассказала бы ему, коли тогда б не позвонил. Сынок-то мне и посоветовал. Я ж, Нинка, как ты, тёмная…
Пошли в магазин, фото сделали. И с теми пачками, и старой, и новой, как есть - в суд. Так ты ж глянь-ка, тех, обманщиков пельменных, даже не вызвали. Присудили мне полмильона и домой услали. Это, говорят, не твоё дальше дело, мамаша. Пять минут не прошло.
Сынок всё прознал. Они, говорит, потом сами разберут, кто больше виноват. В магазине аль на заводе.
- Поверить не могу. Ужель правда?
- Андрюху маво спроси, коль мне не веришь! Мы-то с ним когда ходили - свободно было. А нынче народ прознал такое дело - с ночи очередь в суд занимают. Обмана-то вокруг стока, прости, господи!
- И что, всем деньги дают?
- Всем, всем, если врать не будешь. Я тут в очереди таких чудес прознала. Одна молодуха надысь сто мильонов отхватила, мыслимо ли дело!
- Иди ты!
- Чтоб мне пропасть! И знаешь, за что?
- Ну?
- Конверты те помнишь? Ну, красивые таки, помнишь? Там ещё всюду понаписано, ты, дескать, победитель и всё такое-прочее. Мильон, дескать, твой, если каку там книжулечку у них купишь. Ох, скока, помню соседей моих на это купилось. А заковыка вся в чём оказалась. Они, сволочи, снутри конверта, обратно ж, меленько так приписали. И получалось вроде как и не выиграл ты ничо совсем, вишь оно как. И не победитель ты никакой на самом-то деле, а дурень распоследний. Но разве ж смекнёт кто из нормальных людей конверт наизнанку выворотить, а?
- Как жеш не помнить! По-омню. Пачками енти письма в ведро кидала. Внучек враз вразумил -обман, мол...
- А эта длинная-то, длинная, с сиськами вот такущими, представь, не выкинула! Вот таку пачку писем, чеков, бумаг почтовых в суд притаранила. Так поди ж ты! Тех умников, сказали, по миру пустят. Ты б видела ту кикимору сиськастую. Без чувств оземь грохнулась - така щастлива вышла. Насилу отпоили её в коридоре... Шутка ль, сто мильонов в одночасье!
- Да поди ж ты!
- А малой один, слышь, чего учудил. Позвал в суд тех, кто чудо-клей делает. И тама же, в суде-то, приятели ему, как в той рехламе, ботинки клеем намазали да к потолку его  - как был, в ботинках - и приложили. Так он сразу оттель и сверзился. Как тока шею не свернул!
Эти-то, хто клей тот делает, в шум сразу! Видано ли дело, надрываются, штоб инсрукциев не читать! А малой им: а чо, говорит, как в рехламе, мол, кажут, так и делаем. Не было тама ничо про инсрукцию.
- Ну, и чья взяла?
- Да ты дале, Нинок, слушай. Мало того им показалось. Заставили тех по инструкции сделать. Веришь, нет - вот сами те, ва-а-ажные таки, в костюмчиках, клеем мазали. Три часа ждали, тютелька в тютельку, чтоб ботинки к потолку присохли. Потом малого туды сызнова - шасть. Подержали, ботинки честь по чести завязали. Тока отпустили, он всё одно - кувырк башкой в пол. Ну туточки его ужо приятели споймали, не проворонили как прошлый раз. Ой, хохма была!
- И денег дали?
- Дали, дали. А куды бечь-то! Обманул - отвечай чин чином.
- Што ж это, власти теперь за народ?
- Да каки власти! Дождёсси, как жеш! Какой-то новый комитет народный объявился. Теперь, говорят, будет, что клиент всегда прав.
- Ой, Катька, чтой-то сомневаюсь я. При Советах вроде тож так обещали, и что?!
- Ну, не знаю, Нин. Я ж говорю, как оно на самом деле было. А что опосля будет, поглядим…
- Они их там всех скоро выведут на чистую воду! - долетел до Николая Петровича третий голос, помоложе. - Вы извините, что вмешиваюсь. Я, как про комитет услыхала, не утерпела. Вот помяните моё слово. Они за тех гадов отъевшихся ещё возьмутся как следует. Вы про лотерею новую слышали?
- Каку таку лотерею, дочка?
- У мужа племянник в деревне агрономом. Представляете, он как раз выиграл. Они только-только первый тираж провели. Вчера звонил, хвастался. Говорит, все, у кого зарплата маленькая, могут участвовать. Посылаешь к ним копию квиточка своего... Ну, что за месяц начислили, заработок твой весь, то есть... Они там смотрят и выбирают, значит, у кого самая маленькая получка за месяц была. Тысячу человек. Проверят, конечно, не болел ли, или там в отпуске, может. Если всё честно, то есть ты за месяц действительно кошкины слезы получил, то в следующем месяце ты с начальством зарплатами меняешься. Они как раз за месяц определяют самого набедокурившего бюрократа. И так каждый месяц. Для тысячи чиновников как бы штраф, а тысяче бедняков - подспорье нежданное. Ловко, да?
- Ой, доча, да кабы их ещё воровать отучить, бурукратов теих! Что им та зарплата! Тю-ю. Они, небось, в шинке на чай поболе оставлють!
  
- Комиксы, свежие комиксы! - пронеслось по вагону, едва поезд тронулся с очередной станции.
- Не спим граждане, не спим. Все самые интересные комиксы только у нас. - голос поравнялся с Николаем Петровичем и он, почмокав немного полными губами, нехотя открыл глаза. Коробейник, не переставая сыпать заманчивыми посулами, удалялся по проходу.
- Нинуль, ты часом не знаешь, што таки за комиксы? - спросила ближайшая соседка Николая Петровича, розовощекая бабулька в платке ангорской шерсти.
- Неа, Катюша, не знаю. Быть может, книжки про комедии всяки разны?
- Нет, что вы! - вклинилась третья, на самом деле выглядевшая много моложе, чем показалось Баринову по голосу.
- А ничего бабёнка, - подумал Николай Петрович, оглянувшись на звук, - Ух, я б её вместо Вальки к делу приспособил...
- Что вы, - объясняла молодая, - Комиксы - это картинки такие детские. Истории в картинках, вернее.
- Ага, детские! - вмешался сидящий напротив через проход интеллигентного вида мужчина с бородкой клинышком. - Как же детские! Уже и „Анну Каренину“ в комиксах издали, и за „Войну и мир“ взялись. Нагляделись на америкосов, что свою нацию вконец оболванили. Теперь вот за нас принялись. Для меня-то ещё лет двадцать назад , знаете, кто образцом тупости был? Америкашка, читающий комиксы и смотрящий рестлинг. Ладно бы ребёнок, а то детина сорокалетний!
- Ага, - подал голос второй мужчина, сидевший по правую руку от Николая Петровича, - Причём непонятно, кто тупее. Тот, кто принимает рестлинг за чистую монету или тот, кто знает, что это постановочная показуха, но всё равно балдеет от зрелища.
Стихийный диспут в вагоне разгорался не на шутку.
- А что, думаете, наша „Изба-2“ лучше? Или „Битва ясновидцев“? - вступил седой в очках, отвлёкшись от электронной книги, лежавшей на коленях.
- Нет, конечно! Всё по сценарию, тот же рестлинг.
- И комиксы из той же оперы, для дебилов!
- „Жвачкой“ мозги загружают!
- Делают из людей стадо!
- Ну! А компьютерные игры, посмотрите!..
- А ЕГЭ этот идиотский!..
Казалось, весь вагон слился в едином порыве в клочья разорвать всех тех „злодеев“, что делают из людей „бездумных роботов“…
  
Николай Петрович поднял руку и посмотрел на часы. Вернее ... Вернее, нет. Он поднял руку и … тщательно изучил запястье, где ещё час назад были часы.
Часов на запястье не было.
Он подозрительно взглянул на старушку слева.
- Нет! Не может быть... Толян?! Тоже как-то не вяжется... Цыганки! Язви их в душу! Ну конечно, цыганки! Что, обратно бежать? И что? И зачем уже? Ищи теперь ветра в поле...
Или всё же Толян? Бог мой! Это ж каким надо быть искусником, чтоб всё так точно рассчитать и провернуть. Мошенник экстра класса...
Или верзила? Или они с Толяном заодно? Точно! Ваньку валяли! Как он сразу не догадался!..
Да не-е, не может быть... Хотя... Игра-то свеч стоила. Часики-то, ого-го, за двадцать штук „гринов“ куплены!..
Погруженный в невесёлые мысли, Николай Петрович вышел на перрон. Подняться наверх и - до места встречи останется минут пять, не больше.
- Может, в ментовку? А-а, бесполезно. Ментов не знаешь, что ли! Они бы и в прежние времена не нашли, а теперь, когда им на нас тявкать разрешили - вообще труба. Забудь!..
  
Условным звонком - для „своих“ - он успокоил охранника за неприметной дверью во дворе кирпичного дома. Заведению не было нужды привлекать новых клиентов „с улицы“, поэтому над дверью не было даже простенькой вывески. Дверь как дверь. Таких - неброских, обитых железом, слегка заляпанных краской - тысячи в тихих двориках столицы.
Клиентов за такими дверями обычно знают в лицо. Но стать клиентом подобного заведения - ой, не просто. Тут ведь важно не только иметь лицо. Сколько людей, имея вполне приличное лицо, имея даже лицо, достойное обложки модного журнала, не имеют возможности попасть за эти двери. А сколько ещё разных лиц годами ходят мимо этих дверей и не подозревают, что чьи-то - другие, не их - лица за этими дверями с нетерпением ждут и даже, по-своему, любят. Жаждущему подобной любви совершенно необходимо, чтобы лицо его отрекомендовал кто-либо из завсегдатаев, чьё собственное лицо не вызывает сомнений в своей значимости. Иначе никак. Иначе как же? Иначе какой это, к чертям, закрытый клуб по интересам!
Николай Петрович поздоровался. Лицо самого Николая Петровича в этом заведении давно имело беспрекословный авторитет. Поэтому с ним поздоровались тоже, выдержано и радушно. С поклоном приняли пальто. Широким жестом пригласили пройти внутрь.
- Для Вас третий кабинет, Николай Петрович, - вежливо поклонился метрдотель, намереваясь проводить Баринова до дверей за мягкими плюшевыми шторами.
- Меня кто-нибудь ждёт? - поинтересовался Николай Петрович.
- Извините, пока никого. Вы первый, Николай Петрович.
- Тогда я, пожалуй, посижу в баре. С Вашего позволения.
- Как Вам будет угодно, Николай Петрович. - кивнул метрдотель, улыбнувшись уголками губ.
Потягивая виски... «Что вы, никакой содовой! Никакого льда!» - Пристрастившись с годами к заморским напиткам, Николай Петрович, тем не менее, остался верен исконной культуре питья. - «Виски из холодильника и пачку сигарет!»
Потягивая прохладный виски, Николай Петрович старался отвлечься и погрузиться в мир музыки, как всегда со вкусом подобранной персоналом заведения. Ужасы минувшего дня почти без остатка растворялись в септаккордах неспешного восьмитактового блюза. А то, что не смогла поглотить музыка, тонуло в широком бокале благородного напитка.
  
- Николай Петрович! Миленький! Телефончик не одолжите на пару минут? Мне один всего звоночек, а на моём, как нарочно, батарейка села...  - милая искренняя улыбка этой девушки завораживала Николая Петровича с самых первых дней их знакомства.
- Конечно, солнышко!
Непринуждённо болтая, стриптизёрша скрылась за кулисами небольшого подиума.
- Как её там? Мила? Лиля? Милена?
От безуспешных попыток вспомнить имя обаятельной танцовщицы Николая Петровича отвлёк метрдотель, бесшумно, по-кошачьи, словно из ниоткуда возникший перед ним.
- Вас уже ожидают, Николай Петрович. Вас проводить?
- Спасибо, сам дойду. Ах, да! Эта... э-э-э... как её там, рыженькая... - Николай Петрович показал рукой на подиум.
- Наиля? Хотите пригласить её на вечер?
- Нет... Не знаю. У неё... мой телефон. Занеси, как освободится. Не забудь, смотри!
  
- Баринов? Николай Петрович? - двое крепких мужчин сурового вида в одинаковых серых костюмах поднялись со стульев навстречу Николаю Петровичу, едва он закрыл за собой дверь. Третий встал у него за спиной, отрезав единственный путь к отступлению.
- Да. - коротко ответил Баринов, почуяв неладное. - Чем обязан? Вы кто?
- Вам придётся проехать с нами. - вежливо сообщил один из крепышей, когда после непродолжительной борьбы на запястьях Николая Петровича едва слышно клацнули наручники.
- Вы не имеете права! Кто вы?! - в отчаянии застонал Баринов, не узнавая собственного голоса.
- Вам всё скажут. Наберитесь терпения, Николай Петрович. - с теми же холодно-вежливыми интонациями отреагировал мужчина.
  
За всю дорогу люди в сером не проронили ни слова. Лишь однажды, перед тем как усадить Николая Петровича на заднее сиденье чёрного минивэна, один из сопровождающих, положив руку ему на затылок, коротко скомандовал:
- Пригнитесь.
Изнутри салон был задёрнут чёрными непроницаемыми шторками, так что Николаю Петровичу даже примерно не удалось установить, куда его везут. Кричать и звать на помощь было бессмысленно. Ещё тогда, в баре, проходя мимо случайных свидетелей в коридоре, когда его выводили из кабинета и вели к пожарному выходу из клуба, Николай Петрович прочитал это в глазах метрдотеля. В звуконепроницаемом салоне тем более не стоило предпринимать попыток привлечь чьё-либо внимание. Кроме вероятного недовольства его конвоиров, ни к какому результату это бы не привело. А поди знай, где пролегает граница терпения угрюмых субъектов в строгих костюмах, безмолвно сидевших по обе стороны от Николая Петровича на всем пути следования.  
Баринов молча и угрюмо просидел всю дорогу, машинально подсчитывая остановки, ускорения и повороты, словно надеясь по этим приметам вычислить свою дальнейшую судьбу.
- Трендец! - одно только слово крутилось в голове Николая Петровича. Почему оно, нелепое, бабское - любимое словечко его молодой жены Анжелы, а не какое-то другое слово поселилось сейчас в его голове, Николай Петрович не сумел бы объяснить даже под пыткой. Трендец и трендец. Да и какая, к дьяволу, разница. Как ни назови, дело, похоже, принимает нешуточный оборот. Куда везут его те чугунные лбы, один бог, быть может, ведает.
  
Машина встала вплотную к тёмному подъезду.
- Трендец! Сейчас или никогда!
Отчаянная попытка вырваться из цепких объятий. Где там! Ведут. Вверх по лестнице. Один пролёт, другой, третий...
Похоже, обычная квартира. Вошли. Просто. Без звонка. Как к себе домой, открыли своим ключом.
«Не „органы“? Неужели бандиты? Убьют? За что? Зака-а-аз! Как он сразу не догадался! Митрофаныч, сука! Он подставил, больше некому...»
Прихожая. Кухня. Свет. «Суки! Мало вам люстры - ещё настенную лампу в рожу!»
- Николай Петрович, когда Вы последний раз видели Алексеева Валентина Митрофаныча? Спокойный такой голос, привычное дело, будничная работа...
«Уфф! Вроде не бандиты... Впервые о таком слышу? Бред! Ну, конечно, они всё знают, к чему придуриваться...»
- Т-так когда же... сегодня и видел. В обед.
- То есть днём?
- Ну да, до трёх, точно.
- И больше не видели? Вспоминайте!
- Н-нет, почему Вы спрашиваете?
- Вопросы здесь задаём мы, Николай Петрович. Итак, днём... Хорошо. А в этой квартире Вы в котором часу были?
- Что Вы! Я никогда...
- А если подумать?
Говорившему наперебой, мешая, казалось, друг другу, вторили остальные мужчины.
Вопросы звучали выстрелами то из одного угла, то из другого. «Кажется, это называется перекрёстный допрос».
- Говорите, говорите, быстрее!
- Вспоминай, гнида!
- Где был с пяти до шести тридцати?
- Ну! Быстро!
- На работе был! Все видели! И здесь ни разу не был! Почему вы мне не верите?!
Мужская разноголосица внезапно стихла. В наступившей зловещей тишине первый, похоже среди них главный, резко поднялся со своего места и, широко распахнув дверь в комнату, спокойно произнёс:
- Не были, говорите? Тогда как Вы объясните вот это?
Посреди огромной пустой комнаты, вальяжно раскинувшись в мягком кожаном кресле, сидел Алексеев. Лёгкая гримаса и широко открытые глаза его выражали крайнее изумление и взволнованность столь необычным визитом непрошенных гостей. Однако маленькая аккуратная дырочка на лбу Валентина Митрофановича ясно говорила, что от каких-либо волнений и переживаний на этом свете он уже навеки освобождён…