У нормальных поэтов имеются дивные Музы,
у меня же завёлся ехидный насмешливый Муз.
Он является ночью в холщовой поношенной блузе,
мол, обузу желаешь? Как будто мне мало обуз…
Ироничен и едок, смешной разухабистый гаер,
он герой не романа, наверно, вообще не герой.
Ясно дело – москаль! Он чудной новощукинский фраер,
нелиричный бродяга, непафосный парень такой.
Я кричу: «Доходяга! Не хватит ли мучить гитару?
Ну, подкинь хоть бы строчку о трепетной чистой любви!»
Оботрёт он подошвы о скатерть мою из муара,
подмигнёт мне скептично: «Такая твоя селяви!..»
Как махнёт с локотка из графина кровавейшей мэри
и закусит черняшкой, и скажет совсем невпопад:
«Полно хныкать, старуха, слезам во престольной не верят.
А давай-ка сварганим шикарный с тобой листопад!
Мы пройдёмся вдвоём по хрустальной раскольности ночи,
ты потом к бородатому ляжешь под тёплый бочок.
И вот здесь мы поставим тропинку тугих многоточий.
Остальное – за кадром. Не будем. И хватит. Молчок!»
На лицо упала прядь...
на лицо упала прядь
не поправила
все стихи мои опять
не по правилам
не по правилам живу,
не по прописям
вечерами де-жа-вю
в косы проседью
кем бы кто меня ни счёл –
всё же выстою
вон волна качает чёлн
возле пристани
веры тонкая парча
покоробится –
тихо встанет у плеча
Богородица
Методическое пособие для домохозяек по написанию стихов
Если вы порой ночною зудом мучитесь душевным,
и на скомканной постели не заснуть вам до зари –
то вставайте и идите потихонечку на кухню,
где нахально тараканы веселятся на столе.
Заварив покрепче кофе – пейте три стакана кряду,
на четвёртом ощутите вы в мозгах своих щелчок.
Это значит – вы готовы. Доставайте сразу ручку,
лист бумаги, сигареты и пишите строчки три.
А потом, понюхав кактус, на луну вы повздыхайте –
и тотчас стихотворенье вдруг напишется само.
И душою облегчившись, в туалет сходив три раза,
(столько кофе ведь не шутка!), вы уснёте без забот.
Можно действовать иначе (тоже верная метода):
если утром отчего-то головы вам не поднять
и на сердце что-то тошно – вы рукой своей дрожащей
дотянитесь до тетрадки, что на столике лежит,
и скорее опишите, на подушках душных лёжа,
все видения ночные, не забыв зарифмовать.
И минут так через тридцать сразу двух убьёте зайцев,
потому что, как прочтёте – обязательно стошнит.
Ох, уж эти мне поэты...
Ох уж эти мне поэты
с их тоской бездонных глаз
и каурового цвета
бьющий крыльями Пегас.
Как чудят подлунным светом
эти музы по ночам,
и поэты, как кометы,
прогорают сгоряча.
Ох уж эти мне поэты.
На строке – как на игле.
Бродят где-то до рассвета
среди липовых аллей.
Как лимоны для текилы,
солят ночи на руке
и к поэтовой могиле
прилетают налегке.
Маргаритовое
Говорите, мадам, говорите.
Дескать, всё от души и задаром.
А могли бы Вы стать Маргаритой,
будь Ваш Мастер простым кочегаром?
Если б он, не овеянный славой
ни в теперешнем и ни в грядущем
в кочегарке бухал на халяву
с привокзальным дамьём вездесущим?
Но Ваш Мастер, поэт и художник,
так же пьёт и гуляет налево,
Вы же терпите мерзкую рожу
и капризы, и пьянки, и девок.
Говорите, служенье таланту?
Говорите, он так беззащитен?
Вы и в муках, мадам, элегантны.
Говорите, мадам, говорите…
Любите поэта
Любите поэта, а то загрустит и зачахнет,
запьёт, заблажит, прогуляет последний целковый,
с пустым чемоданом отправится в бухту Барахты
и будет искать сердолики в печали бедовой.
Любите поэта, поэт без любви – это нонсенс.
Он очень ранимый и, словно дитя, беззащитен.
Он просто свихнётся, себя не истратив до донца.
Любите поэта. Хотя бы немного любите.
Поэтовое
Стихи родятся не от смысла,
они поются от печали,
как на плечах ветла качает
ковши на звёздном коромысле,
как тонко сыплются в ладони
песчинки звуков и видений,
как льётся свет из глаз оленьих
и каплет дождь на подоконник.
Стихи поются не от мысли,
они рождаются от боли,
от полуночного «Доколе?!»
и с кровью смешанного виски,
когда ты в позе эмбриона
лежишь под белой простынёю
и, зубы сжав, под крик вороний
тихонько стонешь.
Пропоэт (песенка)
Ты прозаик, а я пропоэт, -
про поляны, про лес, про букет,
про поэтово краткое счастье
и шаги на веранде скрипящей.
Ты про заек, а я про Макошь,
про одежды, упавшие в рожь,
про надежды, вознёсшие к звёздам
и про сны, что сбываются поздно.
Ты про зону и про котлован,
я про звонкий гранёный стакан,
над которым, склонившись устало,
незнакомка духами дышала.
Ты прозаик, а я пропоэт.
А давай-ка сварганим дуэт
про под пальцами взбухшую вену
ты логично, а я откровенно.
Поэтовое 2
Творил и сгинул, и друзья
писали через пару лет,
что жил он, в общем, как свинья
и только умер, как поэт.
Другой надел венец творца,
порезал вены под конец,
но жил с повадкой подлеца
и даже помер, как подлец.
Но чья-то память-решето
задержит образ мой навек:
мол, умерла, ушла в ничто,
зато жила, как человек.
Страсти по Гоголю
Сидят на Гоголе голуби,
и я на бульваре Гоголевском
под взглядом его – как голая,
и мысли – этаким моголем:
на Гоголя голуби – могут ли?!
Да только что ему, - Гоголю…
А я стою – птица редкая –
а «до середины» – сгину
со всеми своими бедками,
и метками, и сединами.
И мне-то голуби – долго ли?
Много ли надо – с голубя
на эту больную голову?
Поодаль бы мне от Гоголя…
Если пишут стихи…
Если пишут стихи
люди
и друг друга в ночи
будят,
значит, мы при любви
будем,
и нам это пойдёт
в прок:
к нам слетятся с небес
музы, -
распахнув на груди
блузы,
мы такие споём
блюзы
и сыграем такой
рок!
На печали ночей
лягут
Гамаюновых снов
блага, -
и, как влага лесных
ягод, -
спелых слов на губах
вкус.
И, хоть ягодный путь
труден,
гамаюново нам –
будет,
если пишут стихи
люди
и целуют своих
муз.
Морошка
Мои стихи не водка,
их залпом пить нельзя,
я медленной походкой
иду, в ночи скользя.
Мне ваших душ пароли
не взламывать тайком, -
волос коснусь, не боле,
единственным крылом.
Быть может, понарошку,
а может, наяву,
я лунною дорожкой
на лодке уплыву.
Вы утром у окошка
спохватитесь – как знать? –
морок моих морошку
по ягодке читать.
Закатное
А знаешь, мне всё-таки хочется к морю.
Смотреть бы на волн кружевные барашки
с печальной улыбкой и тайной во взоре
и шляться по пляжу в цветастой рубашке.
Там вечер дрожит в увертюре магнолий,
и вспорото небо закатом, как бритвой,
но нет почему-то ни страха, ни боли,
а только одни кроветворные рифмы
и ритмы цикад в аромате зелёном,
песок и вода – сердолик с хризопразом.
Там Бог бережёт даже небережёных
и, может, за мной приглядел бы вполглаза.
Сплела б на макушку лавровый веночек,
себя возомнив победителем жизни.
А впрочем, не будем об этаком к ночи.
Вот бритва, вот неба московского очи,
а скоро и рифмы закатные брызнут.
Кредо
Моё кредо – простым крестом
(что поделать, такое кредо),
чистым – кредо моё – листом,
что своей белизною предан
мне-поэтке, мне-суке, мне,
не пером по нему скрипящей.
Погляди, как в моём огне
даже Феникс глаза таращит,
но в ожогах моих тревог
обретёт оперенье строк.
Автору
Ты автор, значит – бог, тебе и глину в руки,
тебе и шило в бок, и лавры на чело,
ты автор, значит, мог слова лепить из муки
и под спагетти строк в нутро вливать мерло.
Ты автор, значит – чёрт в тебе сидит по праву,
прочнее, чем самшит, в расширенном зрачке.
Тебе предъявят счёт за льстивую отраву
и, если не стошнит, ты будешь на крючке.
Ты автор, значит – а) тебе и крест на плечи.
Ты автор, значит – б) тебе рога и хвост.
К тебе идут – читать, порочить и перечить
и на твоей трубе играть сонаты звёзд.
Ты автор, значит – Лель тебе в твои апрели,
Ярило над окном, а у плеча Макошь,
Усладу на постель и в сердце – менестреля.
Ты это всё потом оценишь и поймёшь.
Я издамся
Я издамся в переплёте перекрёстков
на страницах пожелтевших переулков,
чтоб меня старинный город разношёрстный
перелистывал на утренних прогулках.
Просто сдамся поцелуйным подворотням,
каждой башенке и каждой колокольне,
и до строчки, той, что нету подноготней,
прочитаюсь поперечно и продольно.
Это лучше, чем лежать на антресолях,
где пылятся позабытые поэты.
Я хочу до каждой доремифасоли
быть осенним этим городом пропетой.
Адамоворёберное
Господь на боль её обрёк,
но дал оргазм, -
и ей поёт в ночи Суок,
звучит орган.
Ей свиристели серебрят
бесстыдность уст.
Она Адамова ребра
прощальный хруст.
Ты говоришь, она - в запрет,
вразнос, вразрез,
она, смеясь, ответит: "Нет",
подумав: "Yes!"
Она тобой не спасена:
твой путь смолист.
Тебе – на ветер семена,
а ей – на лист.
Ты думал, слёз её секрет –
каприз, пустяк,
и потому она – поэт,
а ты – дурак.
.
