То огнеглаз, то одноглаз, то вовсе слеп он.
Я это чудище свое оставлю Богу,
Его унылое жилье, его берлогу.
И вот бегу, клюют сухих деревьев когти,
Не обернусь, и волки жалобно не войте,
Гори огнем, останься сном чумная нечисть,
А холод цепко ухватил меня за плечи.
И далеко еще, и леса край не видно,
А капля чудища ревет во мне бесстыдно.
Но что за сказка без спасенья и героя,
Вот светлый дом, хозяин в нем и все такое.
Он благороден, я зову его Айвенго,
Он говорит: «Ты заколдована, наверно.
А то, что рык твой саблезуб и глаз искрится –
Грех невелик, все ж не Суккуб, не демоница.
Ты так бледна, твои рассказы непонятны,
А мне видна в твоих глазах с прохладой мятной
Такая тишь и первозданная недвижность,
А с виду – так испепелишь, округу выжжешь.
Есть у меня один настой, я знахарь, травник,
Да только толк ему пустой без знаний давних.
А мне видна в твоих глазах такая странность,
Что ничего во мне из знаний не осталось.
Ты все же пей, не исцелит, так пусть согреет».
Я пью настой, я убиваю в себе зверя.
Но травник мой сомкнет глаза, спокоен, светел –
Скорей пишу: полынь трава, берешь две трети…
И да поможет тебе... кто тебе поможет?
Еще настой, там зверобой, попробуй тоже.
И вместе с вороном, что на окно садится,
Ночные воры мы. Письмо уносит птица
К тому огню, где непокой берлоги тлеет,
К лесному Чудищу страшнее всех и злее.
А мой Айвенго все становится тревожней,
И вот однажды буду я неосторожной,
Услышит с вороном невнятную беседу:
«Ты передай ему, приеду я, приеду».
Весна и лето, уже осень на исходе.
Молчит Айвенго, все темнее тучи ходит.
И где конец, и где у сказки правда этой?
В его дому прореха, лаз тревожит светом.