Остатки дождя мелкими каплями скатывались за шиворот ветровки. Но я, не чувствуя холода, погруженная в себя, шла домой. Машины, будто соревнуясь, кто больше, снова и снова обдавали меня потоками грязи. Благо мне некуда было деться. То был мост. Мост - разделивший мою жизнь на до и после…
До – это первый томик, выменянный вместе с плюшевым зайцем на алюминиевого солдатика без ноги и пачку дешевого печенья.
Тогда еще Цветаева была недосягаема.
Около пяти лет пролежали ее стихи на полке, уже не надеясь когда-либо быть прочитанными.
В пятнадцать я стала писать сама. То ли под воздействием первой любови, то ли так само должно было статься. И поэзия Марины Ивановны все чаще стала появляться в моих руках, медленно прорастая в душу.
Тогда Цветаева стала немного ближе.
Тем не менее, мне гораздо интересней было читать об отрывающихся пуговицах из «Псалтыря» Булгакова. Такой таинственный и непредсказуемый, он манил и пугал одновременно.
Школьная программа с ее сухими фактами, идеализирующая человеческие отношения, прошедшая глобальную цензуру, не оставляла места для истинного осмысления прочитанного. Она не давала подняться выше той, заданной планки.
Но юность требует революций, посему хотелось гораздо большего. И совсем кстати, под конец одиннадцатого класса, происходит очередная смена преподавателя. Безумные рассказы о творческом тандеме гомосексуалиста и андрогина, гипотезы самоубийства Маяковского - она всячески пыталась поднять завесу ценза и открыть всю красоту и мерзость литературы. О Цветаевой же не принято было говорить вовсе. Хотя, наверное, это и правильно - в шестнадцатилетнем возрасте навряд ли можно прочувствовать всю глубину ее творчества.
И уже окончив школу и поступив в техникум, я вместо изучения строительных материалов, прямо на уроке взахлеб читала поэзию Марины Ивановны. После чего получала нагоняй, каялась и снова грешила, потому как не могла иначе.
Цветаева – это болезнь, которая поражает раз и навсегда, когда с каждым годом все сильней и сильней становится тяга к ее поэзии. Можно остыть и найти себя в чем-то ином, но рецидив неизбежен. Это данность. До сих пор, перечитывая ее стихи, я нахожу что-то доселе незамеченное, приводящее в изумление.
Наверно я слишком несовременна.
В православии существует понятие умиления, когда, придя в церковь, у человека начинают слезиться глаза и происходит духовное успокоение. Если немного отойти от изначального значения данного слова, ни в коей мере не святотатствуя, а лишь для пущей убедительности, то у меня умиление вызывают звуки царско-российского гимна, плач скрипки, благовонный запах ладана и творчество Марины Ивановны. Совсем недавно ознакомившись с цветаевской прозой, а точнее, с «Повестью о Сонечке», я снова испытала позабытое прежде чувство.
Интеллигентная дерзость – совокупность ума и духовной мощи. Ибо только сильный может позволить себе быть столь открытым и нежным, только сильный.
Наверно я слишком несовременна.
________________________________________
Еще, будучи учащейся, техникума, на одном из местных КВН меня представили не иначе как: «Анна Лиски. На ты с Цветаевой!». Гротеск. Всю свою жизнь я была с ней исключительно на Вы и с большой буквы.
Марина Ивановна явилась тем человеком, с подачи которого произошло мое становление как личности, если такое емкое слово уместно употреблять, говоря о себе.
Именно посредством ее стихов мне открылись такие имена как Мандельштам, Иванов, Кузмин, Белый, Брюсов, и иже с ними Софья Яковлевна Парнок, так редко нынче встречающаяся. А потом я читала свои стихи. И кто-то, шутя, сравнил меня с «Анной Цветаевой», по незнанию смешав имя Ахматовой с фамилией Марины Ивановны. Нелепый каламбур в отношении меня. И достойный альянс в отношении двух великих Поэтов.
Странно, но никогда в жизни у меня не было попыток написать цветаевским слоганом. Потому как конгениальность не лучшая возможность самовыражения. Стоит ли делать медные копии с золотого оригинала?
Ни на кого не похожая, Цветаева – извечный новатор не своего времени.
Именно поэтому она современна - в отличие от меня.
За последующие несколько лет я ни разу не прервала наше одностороннее с Мариной Ивановной общение. С каждой новой строчкой я все больше и больше проникалась любовью к ее творчеству. Вместе с тем безумно интересно было узнать и о жизни автора, после чего в моем списке «мечт» прибавилось несколько новых пунктов. Таких как прогулка по цветаевской Москве с ее мостами, улицами и переулками, поездка в Елабугу на предположительное место захоронения Гения и высадка аллеи имени Марины Ивановны Цветаевой в своем родном городе Петрозаводске. И чем чаще я брала в руки сборники Поэта, тем сильнее было желание найти таких же одержимых словом единомышленников.
А потом было недопонимание моих отнюдь не чуждых искусству друзей. Да что друзей, родные и те, задумчиво смотрели в потолок, стоило завести разговор о Марине Ивановне. Не модно, не актуально, в конечном счете, не гламурно. Ну и в какой-то мере не стильно. Не Цветаева, а словесно-художественное творчество вообще. Но, черт возьми, я ведь помню, как огромная толпа, больше ста человек, молча слушала мои детские плохие стихи. Почему-то мне хочется верить, что поэзия еще кому-то нужна. Мне просто хочется в это верить…
Для кого-то Родина – это леса, для кого-то поля, а кому-то она представляется пятиэтажным домом с двумя цифрами домофона. Для меня же России не существует без Цветаевой. Она - огромный сегмент, включенный в понятие Отечества, едва ли ни самый важный наряду с запахом свежескошенной травы, вкусом бабушкиной «Шарлотки» и полосками триколора.
Наверно я слишком несовременна.
Тридцать первое августа 2006 года – явилось гранью, разделившей до и после. В этот день я впервые побывала на цветаевском Костре. Несколько опоздав, я пришла уже после его шестнадцатичасового зажжения, аккурат в час ухода Марины Ивановны. Чтецы сменялись один за другим, декламируя стихи Цветаевой, и я вторила им вслед, едва шевеля губами. Дождь, появившийся совсем уж некстати, рьяно смывал слезы умиления.
Кто-то из толпы сказал: «Небо плачет, скорбя вместе с нами».
Наталья Васильевна несколько раз повторяла: «Кто замерз - не надо стоять и мокнуть, идите домой!» Не шли. И вовсе не потому, что присягали в верности, а потому, что невозможно было уйти. Не хотелось.
________________________________________
Не слыша звука гитары, практически а капелла пели песни, собака воровала печенье, дождь капал в ведро с горячим чаем, разбавляя доселе предположенными слезами Марины Ивановны, и все исступленно пили ее соль, грелись, а потом снова выходили и читали, читали, читали…
И девушка «Казанка», артистка петрозаводской труппы, (N.B. в тяжелых ботинках и широких брюках, но именно так должен выглядеть современный почитатель таланта Цветаевой - в ином обличье, но такой же дерзкий как она сама!) рассказывала «Поэму Конца»:
«…Расставание – не по-русски!
Не по-женски! не по–мужски!»
Четко, пронзительно, с повышенной жестикуляцией. И кто-то из толпы: «Браво!».
Ух! И новый поток умиления в ответ. И хлюпало в ботинках, и было сыро сверху, и даже насквозь промокший зонт не спасал.
Позже, уловив момент, я без лишней робости подошла к Наталье Васильевне, попросив слово. И читала свое посвящение, и как обычно запнулась, в очередной раз зарекшись больше никогда не выносить стихи на публику.
Затем, стесняясь, речитативом: «Хотелось бы пообщаться, многое знаете…»
И ушла, потому как хлюпало. Но номер телефона был взят!
Уже потом, сидя на кухне у Натальи Васильевны, я рассказывала свои обывательские предположения по поводу ухода Марины Ивановны (основанные на соматическом заболевании, в частности панических страхах), подтвержденные лишь цитатой из тетради поэта за 5 сентября 1940 года. Говорила, что никогда не буду читать вслух стихи Цветаевой, после всего услышанного на Костре. И мне казалось, что именно так когда-то сама Наталья Васильевна говорила с Анастасией Ивановной: о Марине, о косточках непосаженых деревьев, о силе Цветаевского рода и многих других интереснейших вещах, совершенно неактуальных для многих.
И именно тогда Цветаева полностью заполонила меня.
Ведь через шестьдесят пять лет после своей гибели она сумела собрать подле себя ту близкую ей по духу царскую Россию, еще не поделенную на территории, где были армяне, татары, русские и половинчато-русские на манер меня. Своим гением она стерла границы стран и времен. «Ибо путь комет – поэтов путь!»
И если гений в исконном значении этого слова лишь черта, присущая определенному человеку, то цветаевский гений – это вся ее сущность, от аза до ять, пронизывающая творчество Поэта.
Ибо человеку не дано так говорить, так может говорить лишь Слово. Градация не меняется сквозь время, истина всегда одна. Бог, а следом Пиит. Так было и так будет вовеки.
И когда мои внуки спросят: «А быть или нет стихам на Руси?…»,- я молча возьму их за руку, проведу по покрытой листвой цветаевской аллее… И если я увижу в их глазах отражение своих слез, то ответ будет вполне очевиден.
Наверно я слишком несовременна…
________________________________________
Тридцать первое августа
Мучительный конец. Во власти рока
Судьба и иже с нею смертный час.
Сквозь поруганье рифм и кривотолков.
Подстрочный смысл - вопиющий глас.
Ничтожный быт с наличием земных
Проблем, едва пугающих рассудок.
И только радость локонов седых,
Да не боязнь извечных пересудов.
Греховные мечты сквозь дым от фимиама.
Из полымя да в самый сапропель.
Вся Ваша жизнь – одна сплошная драма
В примерочной веревочных петель.
Но невозможно ускользнуть с острога,
Где Словом рубит венценосный меч.
Наверно гений – это слишком много
Для слабых и по-женски хрупких плеч.
А потолки так невозможно низки,
И с каждым разом кажутся родней.
В России не пристало «по-английски» -
Здесь надо громко уходить за дверь.
«Не быть». Условность не изменит сути.
Как ни крути, но это самый важный шаг.
Так раньше принуждали женщин к Сутти,
И на кострах живьем сжигали так.
А завтра наступила осень…
И листья, приодевшись в алый цвет,
Единственные знали, между прочим,
Кому дерзил в последний миг Поэт.
Простившись и отдавши душу Богу,
Сквозь запах папирос и зелень глаз
Вы канули в безликую дорогу,
Оставив тройку писем и наказ.
Да сотни мыслей в назиданье тем,
Кто не успел услышать «вечный смех»
И до сих пор не заданный: «Зачем
Последний самый не прощеный грех?»
09.10.06