.
Банько Мария Викторовна
Киев, Украина
.
Лисёнок
Лис мой ласковый, морда рыжая, я твой… кто?
В животе у меня нора, на дворе – тревога.
Колыбелька дрожит между Стиксом и потолком.
Пусть приснится ему наша бронзовая Лакония,
Пусть из неба на губы капает молоко.
Ты кусай меня, рыжий с проседью, я – вкусней:
Под лопатками переспелые альвеолы.
Если в папу пойдёт, значит, вырастет храбрый воин.
Если в маму - то льдиной тронется по весне,
И никто его никогда уже не догонит.
Сколько лет во мне, рыжий, мостишься? Спится? Сладко ли?
Принц мой маленький, поцелую тебя в бочок.
Твоё детство залипло крошками под подкладкой
Голубого плаща, наспех спаянного с крючком.
Мы выходим гулять из норы в ледяное полымя.
Видишь, хлопьями небо падает - это снег.
Видишь, пряничный домик клюют голубые голуби,
Это - синие птицы на первой твоей войне.
Лис стареет, сынок растёт, я живу в провинции.
Сад укрылся шиповником, жимолостью, плющом.
Мой спартанский мальчишка становится маленьким принцем,
И находит лисёнка,
и прячет его под плащом.
.
Дочки-матери
Венди щурится - солнце плюёт в глаза
Апельсиновым соком. (Выпит почти на треть)
Платье - штапель, небо - вата и бирюза.
Ты кладёшь его в голубой рюкзак -
Чтобы было на что смотреть.
Как жучка в коробочке - на потом,
Как сирени веточку - от потопа.
Так легко улыбается нам о том,
Что есть дети, которые - смех и топот.
Что есть дети, которые - зуб болит,
Что есть дети, которые - меч и горн,
Что есть дети, которые - НЕ ТВОИ...
И такой комок подступают к горлу,
Что терпи, хорошая, года три -
На обоях - Поллак, на полке - стопкой
Голубые выстиранные пелёнки.
А пока ты - маленький мандарин,
Не дающий плода.
На подоконнике
Между ярких петуний и георгин
Вспоминаешь любовь большую - как Отче Наш,
Принимаешь любовь поменьше - как бог простит.
Что ж ты, дурочка, заварила такую кашу,
От которой у всех любивших тебя - гастрит?
Вот, приходит папа - большой как бог,
И седой как бог, и сидит с тобой.
И ему болит твой шершавый бок,
Бок, израненный воем, а не войной.
Говорит, что кончился Диснейлэнд,
Говорит, мол, welcome to real world.
Питер Пен - он гений, когда поэт
Но такая сволочь, когда живет.
Говорит, я был - как беде рукав,
Так что, дочка, помни, как будет спрос:
Ты - то счастье, которое я ковал.
Ты - та боль, в которую я пророс.
Венди верит, что сбудется - будет он.
Только нужно любить не вот так, а так...
И тогда семья, и красивый дом,
И большое небо на чердаках...
И когда под вечер влетает к вам
Друг семьи с гитарой наперевес,
Он садится в комнате на диван
И поёт такие родные песни,
Что твоя дочурка - а ей пять лет,
Нарисует маркером на окне,
Что есть папа с мамой и друг-поэт,
И она есть тоже, а смерти - нет.
.
Малина
Ты видишь дом, и в этом доме - дом,
А вот рукав, и в рукаве - культя
И воздух, образующий протез.
Ты в шесть-ноль-ноль спускаешься в метро,
А в шесть-ноль-пять выходишь из себя
На площади, где что ни день - протест,
И вымпелы, и кто-то выпил двести,
Теперь поёт. А ты устал быть тут.
Друг говорит: «Твоя рука на месте»,
До синяков сжимая пустоту.
До сахарного хруста - пустоту.
Да, это просто полная луна, не полуобморок, не полуоборот
к кусту малины (ягод нет, но - запах!)...
Вдыхаешь запах, набиваешь рот
тягучим запахом. И начинаешь длинный
Нелёгкий путь к себе, на юго-запад.
Тебя зовут Йен Ашер - продаёшь
Себя, друзей, ковры, автомобиль,
Всех девушек, которых не любил
(А вдруг любил? Невелика потеря…)
Даёшь с походом - получаешь трёшку,
Не понимая, как ты накопил
всего лишь трёшку -
без пяти копеек.
И вот малина, а, вернее, вкус!
Ты - гол, мир - глина, мягок и податлив.
Целует землю синий Иисус,
Набитый у кого-то на лопатке.
И сок течёт по пальцам, где артрит
Уже вьёт гнёзда, поднимаясь выше…
Вдруг замечаешь – больше НЕ болит.
Кричишь: Боли!
Пожалуйста, боли!
Но боль – глуха, но боль тебя не слышит.
.