Про любовь, халяву и пишущую машинку...
Эта рукопись была найдена мной в пустом и заброшенном расселённом доме, возле бездыханного тела неизвестного пожилого мужчины. В ту пору я ещё числился простым стажёром районной прокуратуры одного крупного российского города. Старик, по всей видимости, вскрыл себе вены самостоятельно, но, к слову сказать, следствию так и не удалось ни доказать этот факт, ни опровергнуть. Рукопись, обнаруженную рядом с трупом, можно было посчитать за предсмертную записку только лишь человеку с очень богатым воображением, так как была она такого объёма, что иные из нас не напишут и за всю свою жизнь после окончания средней школы. Скорее, в качестве таковой записки сошёл бы томик Есенина из кармана пиджака потерпевшего, заложенный черепаховым медиатором на странице, начинавшейся словами: „...друг мой, я очень и очень болен…“. Больше при неизвестном не оказалось никаких вещей или документов. Как и во всем доме не было найдено каких-либо улик, проливавших свет на причину его трагической кончины.
Рукопись и по сей день пылится в архиве, подшитая к делу в качестве вещественного доказательства. А мой скромный вклад в расследование заключался в подготовке служебной записки для руководства, в которой я в сухой протокольной форме излагал, по сути, исповедь этого несчастного. В неё я способом, невольно подсказанным мне самим автором рукописи, перепечатал лишь отдельные места, непосредственно, как мне показалось, относящиеся к сути происшествия. Впоследствии мой обзор также подшили в общую папку за № 138-574, чем я безмерно горд, ибо фактически то был мой первый литературный опыт. Перед списанием дела в архив мне удалось тайком от начальства снять ксерокопию той рукописи. И, таким образом, я представляю её вам целиком, в первозданном виде, без купюр. Однако всё же советую, дабы не терять времени на излишние подробности и проникнуться драматизмом и динамикой происходящего, читать только подчёркнутый мной в процессе подготовки записки текст...
Вам бывало когда-нибудь стыдно? Вам ведь бывало стыдно, а? Хоть разочек обязательно бывало - ну не бойтесь вы мне в этом признаться - я, если захотите, никому про вас не расскажу. Уверен, даже самому циничному и бессердечному злодею пусть однажды в жизни, но приходилось испытывать чувство стыда за свой неблаговидный поступок.
Хотя бы в детстве, помните, когда мама прятала огромную коробку шоколадных конфет в сервант и строго-настрого запрещала их есть до праздника, когда придут гости, а уж тогда-а-а... Но где нам утерпеть до праздника! Это ж ещё целый месяц жить по соседству с таким сладким соблазном! И вот однажды, как говорят в сказках - в один прекрасный день, мама уходит на работу, а ты, наоборот, прибегаешь из школы пораньше, сачканув ненавистную литературу и, наконец, решаешься. Тут ведь всего ерунда - подцепить ноготочком, а лучше ножиком потоньше, полосочку клейкой ленты (слово скотч в те времена в нашем лексиконе ещё не успело обосноваться) и аккуратно приоткрыть коробку. С другой стороны ленточка вообще нетронутой останется, а эту мы потом незаметно на место прилепим.
- Вот чёрт, она почему-то вместе с бумагой оборвалась, зараза! Ладно, теперь уж что поделаешь - отступать поздно. После аккуратно клеем капнем - мама не заметит.
- Бляха-муха, вот не везёт, так не везёт! Конфеты не навалом в коробку насыпаны, а каждая в отдельной ячейке лежит. Мама точно заметит пропажу...
Но червячок сомнения тебя уже гложет. Как говорится: коготок увяз - всей птичке пропасть. И вот, положив было коробку на место и, сделав два круга вокруг серванта, ты вдруг додумываешься до спасительного варианта:
- Бывает же, что на фабрике ошибаются - бывает же?! - уговариваешь ты себя. А мысленно и маму тоже как бы уговариваешь. Ну, пришла, допустим, эта укладчица №9 в тот день на работу расстроенная. Может быть, укладчицу № 9 её собственная мама накануне за что-нибудь отругала и она от огорчения и обиды нечаянно перепутала и не положила в одно из углублений конфету. Ну с кем, скажите, не бывает!
Или... или мама всё-таки не заметит впопыхах. Гости ведь будут - разве найдётся время конфеты пересчитывать?
Но мама заметила. Нет, даже не в тот момент, когда вынесла коробку гостям к чаю. Гораздо раньше заметила. Ты ведь снова не утерпел. Подумал: а вдруг укладчица № 9 так тогда расстроилась, что не одну, а две конфеты забыла положить. И ты обнаружил эту её рассеянность ночью, когда все спали. А маме, как на грех, в туалет приспичило в тот именно момент, когда ты половину этой второй конфеты уже откусил. И вот стоишь ты посреди внезапно осветившейся всеми четырьмя рожками люстры комнаты с недожёванной конфетой во рту - губы в шоколаде, руки в шоколаде, щеки - и те умудрился извозюкать. И окатывает тебя эта жаркая волна стыда. Сначала жаром вспыхивают перемазанные щеки, затем волна разделяется: одна часть обжигает всё лицо, всю голову аж до корней волос, а другая через всё тело спускается до самых пяток...
А может, и не так совсем всё было. Могло и так случиться, что мама вдруг свои планы поменяла и решила эти конфеты не многочисленным гостям, а одной только тёте Люсе подарить, когда сама к ней в гости на чашечку чая нагрянула. Мама и тебя с собой прихватила, но тебе про конфеты - что она их с собой возьмёт - молчок. И вот ты радостный, что к любимой тёте Люсе пришёл, а она тебя без угощения уж точно никогда не оставит; и она радостная тоже - открывает эту злополучную коробку и... опять эта горячая краска тебя заливает с головы до ног. Отличие лишь в том, что ты не успел ещё от конфеты той вкусить и вообще сомнительно, что ты сегодня её получишь. А если что-нибудь ты сегодня и получишь, то это будет увесистая затрещина от мамы, а не сладкая конфета из тёти Люсиных рук.
Или ещё могло быть как: сообщила тебе мама, что решила эти конфеты тёте Люсе сегодня подарить. У тебя, конечно, сразу горло вдруг заболело, и ты расхотел отчего-то с мамой в гости ехать. Но всё равно, неважно, остался ты дома болезнь симулировать или мама - после чайной ложечки в горло и твоего протяжного а-а-а - решила, что ничего страшного и потащила-таки тебя, упирающегося, за руку - это не важно. Для нас сейчас важно одно: что волна эта пылающая тебя всё равно накроет - чуть пораньше или чуть попозже. Но в дополнение к предыдущим вариантам тебя ещё охватывает жуткий страх, тягостное предчувствие неминуемого разоблачения.
Теперь признавайся давай, циничный и бессердечный злодей - ведь было у тебя в детстве нечто подобное? Ни за что тебе не поверю, если по-прежнему ответишь нет.
А мне, представьте, хватит сил и мужества признаться, что мне было стыдно. Мне было стыдно целых пять раз! Нет, вы не поняли: мне было стыдно не всего лишь пять раз в моей жизни, что автоматически зачисляло бы меня в эту бессовестную компанию циничных и бессердечных злодеев, как вы совершенно справедливо заметили. Когда-то мне было стыдно пять раз за один и тот же случай в моей жизни, причём каждый раз мой стыд наполнялся новыми оттенками.
Согласись, если твоя мама снова и снова будет припоминать тебе тот случай с конфетами, то это не будет каждый раз какой-то новый стыд и, более того, раз за разом он будет всё слабее и слабее. Со временем ты и вовсе привыкнешь и тебе совсем не будет стыдно. То есть, теоретически понимать будешь, что поступил тогда нехорошо, а вот краской твои щёчки обдавать уже не будет.
Иное дело со мной.
По мере поступления новой информации моя совесть как бы делала срезы с моего стыда, и каждый новый слой обдавал меня сызнова этой удушающей жгучей волной.
Не можете взять в толк, как же это может быть? А я вот вам сейчас расскажу - устраивайтесь поудобнее…
Вы же помните нашу Галочку? Ну как же, староста наша, её же, почитай, весь институт знал. И все любили. Не было, пожалуй, человека, который бы её не любил или, более того, испытывал к ней какую-либо неприязнь. Я вам даже больше скажу. Я сам бы на ней непременно женился ещё в те самые, молодые мои годы. Не раздумывая ничуть, ей-богу, женился бы. Но…
Но было одно „но“, сами понимаете.
Ну, представьте, женился бы, жили бы мы душа в душу, друг на друга надышаться бы не могли... Чего ж тут стыдиться? А потому и рассказа никакого бы не было, он ведь про стыд. Да непростой, а пятикратный аж. Поэтому, конечно же, должно было отыскаться какое-то „но“, просто обязано! И, к счастью, это „но“ нашлось, а значит, как говорят в одном солнечном приморском городе, я таки имею, что бы вам рассказать.
Так вот, про пресловутое „но“…
Тот самец, который в обязательном порядке живёт внутри каждого мужчины и самым нахальным образом вмешивается во все его дела, а нередко пытается даже вершить его судьбу, во мне, разумеется, тоже обитал. Я же не марсианин какой-нибудь, я как все, обычный. Но поскольку сам я, в силу своей безусой юности, по женской части был полнейшим профаном, я полностью доверялся мнению того типа, что жил внутри меня. Он старше и мудрее, верил я по своей наивности, он впитал в себя тысячелетний опыт человеческой эволюции, он знает, что делает.
А делал он странные вещи. Мой самец в ту пору оценивал отнюдь не чистоту души, ясность мысли и пламенность девичьего сердца. Смазливость девичьей мордашки он оценивал, гад, причём по своим, одному ему ведомым критериям. И мне, засранец, это своё мнение навязывал, чем, признаться, нередко причинял мне неимоверные душевные страдания. Справедливости ради стоит, правда, сказать - не знаю, в заслугу ему это или в укор - что кроме мордашки, ну и ещё, пожалуй, общих габаритов, его и не интересовало-то больше ничего в женской конституции.
Именно за эту его странную особенность бывал я порой осыпаем насмешками друзей-приятелей и частенько был вынужден оправдываться за него и всячески его выгораживать. Ну что я, скажите, мог ответить на их язвительное: Ты кого подцепил, мудила, она ж плоская, как доска!
Или: Смотри-ка, смотри-ка, а у его-то тёлки ноги иксом.
Или, наоборот: А твоя-то зазноба, никак, в кавалерии служила!
Нет, я не говорил им в ответ печальную правду. Что, мол, а я и не заметил и всё такое. Нет, я по-мальчишески запальчиво орал в ответ: Да ты на свою-то посмотри! Или: Да сам ты низкосракий, а у тебя и такой-то нет!
И это при всём при том, что не было пока и в помине никаких „моих“ или „твоих“ , с которыми мы уже, как тогда говорили, „ходим“ или „гуляем“. Бурные, до драки, перепалки разгорались всего-то из-за тех, которым выпало „счастье“ нам понравиться.
Причём здесь страдания, поинтересуетесь? Неужели я так переживал за бедных несчастных девчонок, попавших под обстрел язвительных языков моих друзей-приятелей? Да вот ещё! Ну вспомните сами своё детство да, чего там греха таить, иногда и юность. Что могло быть приятнее поиздеваться над этими кривляками и задаваками в своём тесном приятельском кругу? Включая тех, которые нам очень, ну очень нравились. Когда только самым-самым красивым доставался высший наш комплимент: Эээх, я бы её... ух! Приятнее могло быть только одно: остаться с ней наедине и, не дыша, осторожно и нежно держать её ладонь в своей. Однако в этом мы редко признавались даже себе самим.
И я расстраивался не поэтому, нет. Всё просто. Дело было в том, что мне и те, которые „Ух!“, и те, которые не „Ух!“, как правило, отказывали. А вот уже вследствие этого я, опять же, как правило, сильно страдал.
И да простит меня прекраснейшая половинка человечества за допущенные мною здесь неуместные откровения. Это лишь для полноты исторической картины, поверьте, не более того. Тем более, что баланс на Земле легко восстанавливался той лестью, которую мы впоследствии говорили вам на ушко. Как всегда, истина лежит где-то посередине. И в моём случае истина заключалась в том, что на Галочку мой глупый самец отчего-то никак не реагировал, а своего собственного голоса я тогда не имел.
В общем, чуда не случилось, и я на ней, на Галочке, не женился. Даже предложение не сделал. Нет, если вы до сих пор не поняли, я снова повторюсь: у меня даже и мысли такой никогда не возникало - посмотреть на нашу любимую Галочку как на особь противоположного пола. Самец внутри меня молчал, пропади он пропадом, и всё тут. Хоть тресни! Она была не в его вкусе. И я продолжал любить Галочку, как любили её все мы: всепоглощающей и искренней всенародной любовью.
Той любовью, что наверняка вызвала бы жгучую зависть у нашей родной правящей коммунистической партии, узнай она вдруг о существовании подобной любви. Ведь если бы весь советский народ полюбил бы так свою родину и нашу родную компартию, мы бы давно уже жили при коммунизме и кайфовали в эмпиреях блаженства назло всей мировой империалистической гидре. И не надо было бы выдумывать никаких путчей, демократических переворотов, выпускать из бутылки трёхпалого джинна и прочих иже с ними болтунов и бандюганов. Дескать, для ввержения народа в счастье или, наоборот, внедрения счастья в народные массы.
И никто из нас даже мысли не мог допустить, что вовсе не о народной и всеобщей любви грезит наша староста. А, как и всякая девушка на свете, мечтает о любви одного-единственного, и чтоб долго и счастливо и, как водится, в один день, так и не надышавшись друг другом.
Нет, впрочем - нет. Не буду, пожалуй, поручаться за всех: может статься, кто-то да и подозревал об этаких её девичьих грёзах. Но я - точно нет. Ни сном, ни духом. И мы все её продолжали любить как родину, как мать, как боевую подругу. Любили за то, что она сама нас всех любила. Как знать, может, добрая половина нашей группы не закончила бы институт, не люби нас наша Галя, не взваливай на свои хрупкие девичьи плечи добрую толику наших повседневных тягот. А мы любили и пользовались. А она любила и везла наш груз. А мы видели, что она везёт, любили её ещё сильнее и ... наваливали ещё большую кучу собственных проблем. Она постоянно причитала: Я слабая женщина, ну что я могу, ну что вы ещё от меня хотите! Но впрягалась ещё пуще и везла, везла, везла. А я, как самый ленивый студент нашего ВУЗа во веки веков, наглел больше всех. Моя любовь тоже силилась и крепла, и я всё наваливал, наваливал, наваливал. Думаю, я не слишком погрешу против истины, если скажу, что мой тюк в общем ворохе багажа на её нежных плечиках был самым увесистым. За что и стыдно мне сейчас, на склоне дней моих. Каюсь, очень-очень стыдно.
Аминь!
. . . Что, испугались? Или нет, не испугались, а сделали сей момент в мою сторону - тьфу! Мол, слушали мы его, слушали, а он эвона какую концовку неожиданную соорудил. Тьфу, мол, только дела свои забросили! Стыдно ему, пердуну седому, стало - видали?!
Наверняка хоть один из вас ругнулся сейчас с досады - а, сознайтесь?
Ну и тьфу на него самого, отвечу я - пусть себе идёт по своим делам. Он видимо меня ещё плохо знает, а сам он - невнимательный. Ну и пусть себе идёт, самого интересного не дослушав. А вот тем, кто остался - от нечего делать ли, от любопытства иль просто от растерянности - я дальше рассказывать буду.
Это я ведь вам про теперешние свои уколы совести сказал, нонешние переживания мои, а тогда-то мне вовсе пока не стыдно было.
Ни ка-пель-ки!
Ну, это ж всем ясно как божий день. Вон, даже поговорку такую народ сочинил: Бьют - беги, дают - бери. Везёт человек, не сильно ропщет - ну и вали, значит, на него всё и все кому не лень. Ежу понятно! Чего тут, спрашивается, стыдиться, если человеку этакая благотворительность в радость? Наоборот, помогать надо, обеспечивать человека этой самой радостью бесперебойно. Ну а стыд мой тогдашний весь ещё впереди: все пять разочков, один за другим, аки пальцы на руке, последовательно при счёте загибаемые. Дальше слушайте…
И был день. И задали нам реферат по истории партии...
Что? Какой партии? Эх, юнцы! Да тогда одна была, всенародная, всемогущая и горячо всеми любимая и - попробуй ты, щенок, в те годы задать подобный вопрос - что за партия такая? Лучше бы тебе тогда, бедолаге, на свет вообще не рождаться!
И - да, проблема! - это вам не теперича: пальчиком по ссылкам в окошке помусолил, кнопочку „Печать“ надавил и только успевай с принтера листы подхватывать. Хрена лысого: будь любезен в библиотеку и, как Ленин в Шушенском - работать, работать и работать! Словом, сплошной геморрой и потеря драгоценного студенческого времени. Да нет, не бдили наши преподы и не вычисляли, с какого сайта мы рефераты передрали. Ты что, вообще тупой?! Не было ни сайтов, ни интернета, ни даже миллиардов Билла Гейтса, а компьютеры были такой величины, что ты день бы потратил на поиски, куда в него свою флэшку воткнуть. Тем более что и флэшек не было. Ничего, почитай, не было. Да, так и жили. Да сам ты! Это вы нам завидовать должны, темнота!
В общем, реферат, хочешь не хочешь, надо было сотворить. Собственными руками и усидчивостью. Как говорили мои друзья музыканты - жопочасами. Ну, это как раз и есть усидчивость долгими-долгими часами, когда ты инструмент мучаешь, чтоб он научился издавать более-менее благозвучные музыкальные пассажи. А мои жопочасы как раз и были посвящены тогда гитаре. И, чтобы кровь иногда от задницы всё же отливала, я бегал по инстанциям. От профкома до студенческого клуба. А потом, значит, обратно: из клуба в профком. Музыкальную группу организовывал. Рок-группу. Это вам не нынешний рэп! Это музыка! Только - тсс!- никому!- в те времена настоятельно предпочитали словосочетание вокально-инструментальный ансамбль.
Ну вот: гитара, беготня, да ещё вот спорт, да выпить иногда во дворе с бывшими однокашниками - а как же! - да и почитать я ой как люблю, и за девушками приударить тоже обязательно. Как без этого? Не век же они мне будут отказывать! Какая-нибудь сломается, наконец, я надеюсь. И вот я и спрашиваю: какой, к чертям, реферат по истории партии при такой адской загруженности? Да я и так не высыпалось толком! А на лекцию с подушкой вроде как и не удобно. В смысле, спать с подушкой всяко удобнее будет, но перед преподом всё-таки как-то не очень того. Ну не поймёт, боюсь. На учебнике как-то логичнее, ведь так, да?
А тут даже про такой мимолётный и неспокойный сон пришлось забыть. Все мысли об одном: как бы с этим рефератом извернуться? И не списать ведь - вот напасть! - тема у каждого своя. Ой, вы даже не представляете, сколько партия за свои неполные сто лет натворить успела - ужас! Не в том дело, что ужас, конечно. В те годы о большинстве ужасов мы могли только догадываться на своей советской шестиметровой кухне и шушукаться тайком в коридорах. Ужас, сколько много, я имею в виду. И даже вам, дети мои, хватило бы тем для рефератов, уверяю вас, доживи наша любимица всенародная и краснознамённая до наших дней. Вернее, ваших дней, потому как мне рефераты больше писать не надо. Но нынче, сами знаете, у кормушки совсем другие дяденьки, поэтому вы пишете другие рефераты.
Но дело не в этом. Плевать на тему! Сдавать-то всё равно надо! Думай, думай, моя головушка. Думай, родная, ты меня всегда выручала!
А студенты, надо вам сказать, не всегда только об учёбе между собой общаются. Вернее, не так: об учёбе они вообще стараются не говорить. Ну, или хотя бы пореже говорить, в самых крайних случаях. Ну, вот вы, к примеру, о чём в своём кругу беседуете? Дома, на работе? Правильно, обо всём на свете. А мы, думаете, не люди? Нам бы тоже, не сомневайтесь, о чем угодно, лишь бы не учиться. Вот и в тот день между парами болтали мы как обычно на околовсяческие темы. Не помню только: в курилке, в столовой или уже в аудиторию завалились. Да разве это так важно? Важно другое: слово за слово дошли до того, кто чем успел до поступления позаниматься. Не все ведь после школы поступили, некоторые уже успели настоящую жизнь пощупать или даже пороху понюхать. Интересно ведь - жуть! Доходит до Галки очередь.
- А я, - говорит - секретаршей два года оттрубила. От звонка, как говорится, до звонка.
Не знаю, кто о чём в этот момент подумал, но мои-то мысли тогда только вокруг одного крутились. Реферат, мать его итить, реферат - правильно, - будь он трижды неладен!
- Ух ты! - восклицаю я с плохо скрываемой чернейшей завистью в голосе, - Везёт тебе!
- А что?
- Так ты свой реферат можешь по-быстрому на машинке отстучать, везу-у-ука! А мне вот мучайся, ручкой по бумаге вози!
Я ведь почему так сказал? Всем ведь известно, и даже тем безусым юнцам, что и печатную машинку в глаза никогда не видели, даже им известно, что в обязанности секретарши входит подготовка документов для её босса. А иначе, какая она секретарша?! Все ведь слышали, хоть разок, но слышали наверняка весёлый бодрый стрёкот клавиатуры под пальчиками с наманикюренными изящными коготочками в исполнении этих богинь делопроизводства. А в нашей юности их такая нужная и дефицитная специальность только так и называлась: секретарь-машинистка. Строго и торжественно. Ни прибавить, ни убавить. Все завидуйте молча.
Конечно, конечно, злые языки из тех же юнцов, но постарше и понакачаннее, примутся в один голос утверждать, что вовсе не эти полезные качества ценились в секретаршах на всём протяжении буйно-разудалых девяностых. Злопыхатели! - как сказала бы наша партия в упадочных восьмидесятых. Но я, как человек, переживший и нашу партию и наши же дикие девяностые, пожалуй, буду вынужден с этими молодыми и не очень людьми согласиться. И впервые в жизни честно и открыто прилюдно сказать нашей партии: нет! Нет, вы не правы. А правы как раз эти молодые и не очень люди, которые лично мне глубоко неприятны и которым лично я никогда не подал бы руки. Что поделать: они правы, но это тоже наша история.
Единственное, чем я могу утешить нашу партию и всех добропорядочных граждан, так это тем, что наша Галочка никогда не была секретаршей годов девяностых. Она была секретаршей восьмидесятых. А значит чистой и непорочной, с безупречной репутацией и вообще - руки прочь от нашей Галочки! Жаль, я ей тогда так не мог сказать. От моей пылкой отповеди даже наш институтский партийный начальник, собаку съевший на идеологическом славословии, сразу и безоговорочно бы прослезился. А я, вы слышали, сказал просто:
- Везука ты, Галя! Раз, и в дамки. А мне - потей!
- Да ерунда, - дружески улыбнулась Галочка, - хочешь, тебе напечатаю? Да мне же это раз плюнуть. Неси черновик, я мигом сделаю...
Зачем она это сказала? Нет, я вас спрашиваю, какой дьявол её за язык тянул? Само собой, я тут же согласился.
Что? Мне? Стыдно?! Да ничуть! Она же сама - все слышали. Да будет стыдно, будет, успокойтесь. Не забыл я. Сейчас-сейчас, вкусите ещё моего позора. Уже близко…
Единственное, что меня тогда несколько смутило, но я не придал этому большого значения, так это то, что все как-то странно вдруг замолчали и словно с укором уставились на меня. Один Димон только произнёс в этой звенящей тишине:
- Ууу, гад!
Но Димону можно. Он ведь будет играть у меня в группе на клавишах. Кроме того, что тоже немаловажно, он, при одинаковом со мной росте, раза в два шире меня в плечах - я вообще по сравнению с ним этакая „глиста во фраке“. Так что ему можно.
Действительно, странно, хмм... Я-то ожидал, что тотчас начнётся дикий гвалт: И мне, и мне, и мне тоже напечатай!..
А тут - тишина, как будто замдекана с напряжённой физиономией вдруг в аудиторию ворвался. Но я, помнится, списал тогда сию странность на элементарную зависть и больше этим вопросом не мучился. Мучало меня другое...
Хмм…, неси черновик, сказала она. Япона мама, да где ж я его тебе возьму, а? Его ведь всё равно писать надо! А какая мне нахрен разница, писать черновик или сразу на чистовик? Объём работы-то один. И немаленький! И нафиг мне такая помощь, думал я в смятении и отчаянии. Это ж как у деда Щукаря получается: Хучь сову об пенёк, хучь пеньком сову - всё одно сове каюк. Да, дорогие мои, мне бы тут призадуматься хорошенько, да и отказаться от предложенной помощи. С одной стороны благородно, с другой - умно. Но я же говорил: вы меня, лентяя, ещё плохо знаете! Да и опять же, рассказа бы никакого не получилось.
В библиотеку я всё же отправился. А что делать! Справедливо рассудив, что эту часть работы мне ни на кого взвалить не удастся, как бы ни старался, я, тяжко вздохнув, потопал. Благо, библиотека в соседнем здании: на переменке выскочил, - ших-ших-ших - пошуршал по каталогам и нагрузил полнёхонькую авоську увесистых томов.
Подозрительно новенькие, волнующе пахнущие типографской краской и неизвестностью. Такое впечатление, что до меня их не читала ещё ни единая живая душа. Не удивлюсь, если и сами авторы своих бестселлеров не прочли. Что, полагаете, такого не бывало?
И не мудрено, зараза! - думал я со злостью, волоча эту неподъёмную котомку, - Там ни одно название натощак не выговоришь, а в содержимое так вообще лучше, наверное, не соваться!
Как же люди рефераты пишут, книжек не читая? - продолжал я свои невесёлые размышления, зажатый потными телами в вагоне - по одним конспектам, что ли? Конспекты, кстати, парочка, тоже в моей котомке лежали. Нее, не мои - я на такие мелочи не разменивался. Вот ещё, какой-то партийной ахинеей бумагу марать и мозоль на пальцах натирать! Я и профильные дисциплины пишу через раз, - а какие там могут быть партии вообще, что вы! Конспекты мне, по заведённому неписанному обычаю, приволокла из общаги всё та же наша мать-тереза Галочка, выклянчив их, чудом каким-то сохранившиеся, у старшекурсников. Ибо весь наш курс в полном составе писал реферат - клянчить бесполезно. А также заботливая Галочкина рука впихнула мне в сумку пару-тройку толстенных общественно-политических журналов - авось, сказала, тоже пригодятся - представляете, ага, каково с этакой поклажей в метро, да в час пик?
Ничего, Галюнчик, ничего, милая моя, - текли мои мысли своим чередом в такт покачиваниям вагона и огромного тюка в моей онемевшей руке - ничего, роднулька, я тебе завтра же всё это верну...
Однако дома после ужина я всё же слегка отошёл. Это голодный я злой. Но, сытно закусив, я обычно добрею. Вот и в этот раз гуманизм во мне взял-таки верх и... Знаете, что я сделал? Да. Первым делом я откинул в сторону все самые толстые тома. Ну и ещё парочку потоньше, но с больно уж заковыристыми заголовками. Кажется, теперь я начал догадываться о причине такого неестественно свежего вида всех этих фолиантов. Похоже, до меня по ним писали рефераты такие же гуманисты. Я ведь, когда после ужина добрым стал, как подумал? Негоже, думаю, хрупкой девушке таскать эти кирпичи. Надорвётся ещё - и что нам всем, её так боготворящим, прикажете делать? Где ещё мы найдём такого золотого человека?! Короче, оставил я только конспекты и журналы - пригодились, умничка ты, Галя! Да ещё три тоненькие, почти методички, брошюрки со вполне вменяемыми названиями. Фигня, те оба непонятных термина я легко отыскал в словаре. Зачем? Эх, вы! А вдруг я впопыхах не те книги, не по своей теме заказал! Они, конечно, все про партию, но всё же лучше перестраховаться. Я ведь вчитываться в них и не собирался.
Ах, да! Вы ещё спрашивали, чегой-то я так о хрупких Галочкиных плечах беспокоился? Ты ведь ей, вроде как, черновик пишешь? Подумаешь, пара десятков листов формата А4 - даже не заметит.
Глупенькие! Не догоняете разве ещё? Кто вам сказал, что я собираюсь чего-то писать?! Если я даже читать ничего не намеревался, то с чего вы взяли, что я буду чего-то там писать?! Кому я про мозоли тока что втирал, а?
Нет, ну кое-что я там начиркал, ваша взяла. Только не ручкой, а карандашом. Самим мягким! Аккуратненько! Почти наугад обвёл абзацы в брошюрах и журналах. А конспекты, приглядевшись, тоже выкинул в угол подальше - к тем новеньким, волнующе пахнущим партийно-историческим хитам. Врачи эти конспекты писали, не иначе! Некогда мне их каракули разбирать. Вон, Славик уже трубку телефонную оборвал - всё меня на променад вызывает. Говорит, такие девочки будут - обалдеешь! Щас, щас, Славик, недолго осталось. Так, абзацы вроде готовы. И вроде даже близкие по смыслу и тематике - годится. Осталось только связки написать. Там же, в бесценных исторических творениях, тем же мягоньким карандашиком, на полях, чтоб хоть какое-то подобие единого целого сложилось.
Да! Не забыть в суете сборов закладки сделать с номерами. Это чтоб Галочка знала, что и в каком порядке печатать. Ну, а вы говорите - черновик. Какой, к дьяволу, черновик, если и так все понятно. Галя умная девочка, сообразит как-нибудь, чай, не маленькая.
- Всё, мам, пап, не ждите меня, ложитесь, я поздно приду.
И - вперёд, с неимоверным облегчением и сознанием выполненного (за полчаса) долга, навстречу тридцать третьему портвейну и призрачной - да, пока призрачной, но кто знает! - надежде потискать этих невесть откуда взявшихся новых Славкиных подружек в сумерках на лавочке соседнего двора.
Но когда же стыдно? Ещё нет?
Да потерпите вы уже! Вот-вот будет. Развязка близится. И ожидается такой же стремительной, как торнадо в южной Калифорнии. И такой же жестокой, как пять тысяч вольт для пьяного электрика на мокром столбе.
И что дальше? А дальше ничего. Дальше проза жизни. Девчонки портвейн пить отказались и я пришёл домой рано. Нет, не раньше, чем обещал папе с мамой, а рано. Рано утром, понимаете?
Писатель с романтической душой на моём месте наверняка бы здесь вставил: уж забрезжил рассвет едва-едва... ну или какую-нибудь подобную чушь. Но такой правдоруб, как я, не будет опускаться до подобной гнусности, такой чудовищной лжи. Мы-то с вами грамотные люди: какие нафиг рассветы в конце октября! Даже в восемь утра иной раз с трудом глаза продираешь из-за непроглядной тьмы за окном, а вы говорите рассветы. Вот и в этот день тоже случилось страшное: мне так и не удалось разлепить веки в восемь утра и я проспал первую пару...
Ах, постойте, я же так и не объяснил, отчего я пришёл домой под утро. Хотя, я думаю, вы и сами уже догадались. Девчонки, стервы, пить отказались...
Ну что „ну“?! Ну и пришлось нам со Славиком и их долю приговорить, чтоб добру не пропадать. Ну. Ну а как я домой в таком виде заявлюсь, подумали? Нет, ребята, увольте: с тех самых пор, как родная мамочка щедро отходила меня палкой для кипячения белья по моей многострадальной спине в день моего первого пришествия „на бровях“, с тех пор я ни-ни! Какое „не пью“ - сдурели что ли?! Домой подшофе не хожу, вот. Хотя, вроде как, с осьмнадцати годов мне и было милостиво дозволено принимать на душу рюмочку-другую за праздничным столом вместе со взрослыми. Да вот в том-то и дело, что не наравне, а вместе. Разницу почувствовали? То есть буквально рюмочку-другую!
А палку-то никто не отменял! Палка так и осталась висеть на прежнем месте в ванной, по соседству с одноимённым баком. Вы, молодёжь, если не видели - зайдите в гости к своей бабушке. И, коли тот назойливый стиральный порошок ещё к вашей бабушке в гости не заглянул, то она до сих пор кипятит свои простыни именно в таком вот оцинкованном чудовище. И палкой - моей „крёстной“ - помешивает...
Смекаете? Вот и гулял я, стало быть, до самого до утра - пары выветривал. И Славика не отпускал, хотя он на заводе трудится, ему полшестого вставать. А чего - пускай знает в следующий раз, как непьющих тёлок звать! Была, впрочем, и другая причина не отпускать Славика. Район наш неспокойный, хулиганистый, понимаете? А я не то чтобы очень со шпаной дружу, не со всеми, в смысле, на короткой ноге. А денег хоть у меня и нет после покупки портвейна, но зубы-то остались. И они ведь не лишние у меня. Cвои, родные. А Славик всех местных знает, в обиду меня не даст.
Теперь, я надеюсь, вы не станете меня сильно осуждать, что я проспал первую пару? Хорошо ещё, что маме сегодня к первому уроку - она у меня учитель - не то растолкала бы всё равно и отправила-таки внимать скучному плешивому и очкастому лектору.
Вы тоже замечали, что утренние лекции отчего-то всегда самые скучные?
Только я и на вторую не пошёл. Нет, сначала я подумал, что надо бы...
Через полчаса подумал, что хоть на второй час неплохо бы...
Мой будильник одурел от обилия всё новых и новых заданий. Столько он в жизни ещё не звонил. Но каждый раз я ему говорил: Извини друг, подвинься ещё на полчасика, ага?
Наконец я твёрдо решил идти на третью пару: лабораторию нельзя пропускать!
...Как вы думаете, какая участь ждала третью пару? Ага, вот я и сам долго ругал себя за безволие, но будильник опять получил новый срок. Успею, успокаивал себя я - за второй час всю лабу проделаю...
...Да кого я обманываю! - пронеслось в моей голове ещё через час,- там работа по минутам расписана, где уж мне успеть! Хрен с ней, с лабораторной: хвостом больше, хвостом меньше - невелика разница!
И тут меня подбросило на моём родном диванчике.
В этом месте я, пожалуй, поступлю вполне в духе времени, демократично, и даже позволю вам самим выбрать подобающую случаю метафору. Кому какая по душе. Побудьте секундочку моими соавторами, ага? Подчеркните, как говорится, нужное: как током ударило; как змеёй ужаленного; как пружиной; собственный вариант (вписать). Это для красоты повествования, если кто не в курсе. Для меня же в тот момент были абсолютно неважными физика и биохимия процесса.
Просто.
Меня подбросило.
Какая-то сила.
Головой об столешницу (сколько раз зарекался закрывать на ночь секретер!!! ).
Твою мать!!!!!
Реферат!!!
Если не сегодня, то Галя не успеет!
Военкомат, армия, деды (или Афган - хрен редьки не слаще), цинковый гроб, одинокая могилка, мамочка с двумя цветочками... Брр! Чур меня!
Стоит ли упоминать, что эта же неведомая сила, так безжалостно выкинувшая моё вялое, почти безжизненное ещё лишь секунду назад тело из уютного тепла старого диванчика, ровно через полминуты уже давала ему, телу, полностью одетому и застёгнутому на все пуговицы, стоящему на пороге на низком старте, хорошего пинка под ленивый зад, придавая ему, телу, должное ускорение в направлении трамвайной остановки. Быстроте сборов рукоплескал бы даже бывалый старшина, происходи такое где-нибудь в солдатской казарме.
Стоило ли так уродоваться из-за какого-то реферата?
Что вы! Не какого-то там реферата, а по истории партии. Курсовик по специальности - ничто по сравнению с партией! С Партией - понимаете?! Круче только научный коммунизм - это вообще зверь! Но до него ещё пять лет - чего о нем думать?!
Теперь представьте себе идиота, прущегося через весь город в институт с целью успеть к… концу занятий. Все из дверей, а он в двери ломится, придурок!
Уфф, успел!
- Привет, Димон, привет, Миха! Привет, мужики! А-а-а, потом объясню…
- Галюнчик, здравствуй! Значит так, слушай: здесь печатаешь, здесь не надо, тут вот я закладки вложил и всё подписал. Связочки, связочки не забудь вставлять - вот тут вот карандашиком, а то переходы неплавные. Ну, если что непонятно, сама там докумекай, ты же староста! Ага? Ну все, Галь, я побежал, у меня куча дел, ладненько?..
... Вы „Ревизора“ читали? Эй-эй, очнитесь! „Ревизора“, спрашиваю... Читали? Просто мне так Галкин взгляд легче объяснить.
Ну да, немая сцена гоголевская - херня! Вы бы Галкин взгляд видели! Ага, сразу после вручения мной „черновика“ в виде аккуратной стопки учебных пособий, растопырившейся во все стороны разномастными полосками бумажных огрызков-закладок.
А-а-а, начинается, наконец! И правда, мы бы тут тоже со стыда сгорели.
Не-е, ну точно вы не в себе! Кто из нас бухал всю ночь?! Какое стыдно? Стыдно ещё впереди! Страшно ещё час назад было - да. Стыдно - нет. Хотя, если бы не похмелье, то может быть - да, соглашусь,- может быть, я и почувствовал бы в тот момент лёгкий укол. Может быть. Лё-о-о-гонький… Вы дальше слушайте.
А дальше я, обрадованный, что всё так удачно образовалось и Галочка не высказала никакого недовольства... Не считать же недовольством лёгкую укоризну в глазах - мы же с вами материалисты, не так ли?..
Короче, побежал я. О делах моих вы уже достаточно проинформированы, поэтому не буду повторяться, куда я побежал.
Но сначала в буфет, конечно. Я ведь из дому выскочил даже без маковой росинки во рту.
Хотя нет, наш буфет сейчас не годится. С похмелья неправильная реакция организма может возникнуть. Тут надобно что-то покруче. Нет, я не опохмеляюсь никогда - упаси, господь! Покруче - это кофе с пышками. Не пытками, а пышками! (Не обращайте внимания - у меня тоже случаются опечатки , случайно, сейчас исправлю).
Обычно я беру их десяток. И два стакана кофе. Стаканы - это обычные керамические кружки, превращённые в стаканы методом отбития ручки. Если повезёт, то достанется и собственно кружка и даже с ещё ровными, необгрызанными краями. Кофе с молоком, из огромной бочки. Но зато натуральный… ...Или нет? Кто знает. Короче, мне пофиг! Главное, что двух стаканов этой жидкости аккурат хватает запить десять огромных белоснежных от сахарной пудры кулинарных изделий.
Пышечная здесь же на углу, напротив метро. Не берусь сказать, к какому из трёх окрестных институтов она ближе. Вроде как раз посередине, как специально для студентов. Все там кормятся. Потому как еда самая экономичная из сытных и самая сытная из экономичных. А ещё вкусно, несмотря на непонятное происхождение напитка из бочки. Студенту, особенно иногороднему, да к тому же без повышенной стипендии, на сорок рублей в месяц - самое оно! А мне, хоть и на родительской шее сижу, думаете, тоже не надо экономить? Ха! На одну музыку сколько уходит. А портвейн? А дискотека в субботу? Рупь вынь да положь, будь любезен!
Думаю, десять пышек и два стакана кофе это и есть полный объем моего желудка. Иначе как объяснить болевые ощущения где-то там под ложечкой при каждой моей попытке втиснуть в себя одиннадцатую? Вот я и решил, что десять это предел и впредь никаких поползновений побить рекорд не предпринимал. Но! Но, пацаны, это только в нашей пышечной, учтите. Есть места, где нагло жульничают и пытаются под видом пышки всучить вам худосочное колечко, чуть не с сушку величиной. Таких, конечно, и тридцать можно умять и не заметить, так что вы будьте внимательнее...
Если честно, то никаких особых дел я сегодня не планировал. Так, Галке по ушам проехал, чтобы не вдаваться в излишние объяснения под молчаливым напором её выразительных глаз. Но, дожёвывая последнюю пышку - она, понятное дело, обычно труднее всех даётся - я решил, что негоже пропадать пятаку, уже так и так потраченному сегодня на метро. И отправился по обычному маршруту. Студклуб - профком и обратно.
Изрядная порция углеводов реанимировала мой похмельный мозг настольно, что я без труда подбирал очередные доводы с целью охмурения повелителей студенческого досуга. Особенно мне сегодня удалась обработка председателя профкома. Он и раньше был более податливым и впечатлительным, а сегодня он точно - мой. Клубная директриса и подавно со мной, ещё с первого дня. Да ей вообще все студенческие инициативы по кайфу. Она за любую позитивную движуху. Наш человек. Вот зам её сопротивляется. Ну и пусть себе слюной брызжет - деньги всё равно профком выделяет. Но про всю эту истории то я ещё напишу огроменную тетралогию „Я и музыка“. Или „Музыка и я“. Или, по крайней мере, трилогию. А к нашей истории это вовсе никакого отношения не имеет, это вообще ненужная лирика. Наша с вами история, помните, про что? Не забыли? Про муки совести. Про стыд. А стыд будет. Уже сегодня будет. Я уже почти иду по коридору ему навстречу. А пока... А пока на радостях я забежал к этому выскочке - заму клубному. Хочу так, как бы между прочим, вставить в наш с ним вялотекущий музыковедческий диспут пару слов о выделении таки профкомом долгожданной, ежедневно клянченной немалой денежки на аппаратуру. Уж больно неймётся его позеленевшей физиономией полюбоваться.
А вот каким ветром меня потом к деканату забросило, до сих пор взять в толк не могу. Он ведь совсем в другом здании!
Моя теперешняя версия: хотел я на крыльях победы ещё и в актовый зал заскочить. Для него у меня тоже парочка-другая тёплых слов нашлась бы.
Дружище! - сказал бы я актовому залу - скоро ты тоже будешь моим. Ура-а! - вскричал бы актовый зал, - я так давно тебя ждал, дорогой мой человек! И мы бы с ним обнялись, как давнишние добрые приятели, долго сидели бы в тёмной пыльной духоте и мечтали, мечтали, мечтали о будущем…
- Галя?!..
Я так и не попал в актовый зал. Именно поэтому, наверное, и не сохранили анналы наш с ним проникновенный диалог...
Галка выходила из деканата и я чуть не сшиб её на полном ходу.
Я, надо заметить, на своих длинных ходулях перемещаюсь в пространстве очень стремительно, поверьте уж мне на слово. Да ещё помножить эту мою скорость на пусть худосочную, но достаточно длинную массу, представляете? Кто помнит из физики, что получится? Ну? Им... Ну же - им…? И за что вам только аттестаты выдавали, а? Ладно не тужьтесь. В общем, им не поздоровится, точно. Им - всем-всем, кто повстречался на моём пути. Без переломов, надеюсь, обойдётся, а вот, по крайней мере, двух-трёх шишек и ссадин не миновать.
- Галя?! Ты?!..
Было странно не то даже, что она выходила из дверей деканата. Она полноправная староста нашей группы и, как всякий уважающий себя староста, ежедневно посещает деканат. По долгу службы - тут все понятно. Непонятно и странно именно то, в какое время выходила она из деканатских дверей.
- Галя?! Ты?! Ты как?..
Семь часов вечера! По моим расчётам она должна была вот уже как часа три корпеть в общаге над моим рефератом, а она по деканатам шляется! Она меня под монастырь подведёт! Послезавтра - сдача!
Мне снова почудился военком. Он манил меня хищным пальцем с одного из портретов, висевших на стене деканатского коридора…
- Галя?! Ты?! Ты как?.. Т-т-ты что здесь делаешь?..
- Да вот, зашла к ним на машинке пишущей попросить поработать, у меня ведь… своей нет…
Я опустил взгляд. Действительно, как я сразу не заметил пачку листов в её руках и свою - свою „родную“ - связку учебно-научной макулатуры, которую собственноручно всучил ей днём!
И вот тут мне стало стыдно. Только тут. Здесь и сейчас. Впервые.
Но как!
Меня словно запихнули в парилку на верхнюю полку. Нет, меня опустили в кипяток. Точно. Нет, кипяток слишком прохладно. В кипящее масло! Тунговое! Я испугался, что жаром, исходящим от меня, испепелю и портреты на стенах вокруг, и дерматиновую дверь деканата, и саму Галочку.
Что портреты! Портреты - чёрт с ними! Но от Галки я на всякий случай отступил на пару шагов, и отступил так резко, что стороннему наблюдателю показалось бы, будто я собираюсь от неё сбежать. Сбежать с позором. Как последний трус.
Дураки вы все, если думаете, что я усовестился своих необоснованных подозрений. Якобы она прохлаждается как раз в тот момент, когда мне так нужна её помощь. Дураки, да и только! Не потому мне стало стыдно, совсем не потому...
Вспомните, из нашей давешней беседы выходило, что Галка легко сумеет настучать пару десятков страниц, раз работала секретаршей аж два - подумать только! - два года. Что называется, одной левой. Но, ослеплённые очевидностью того, что Галка сумеет, все мы, а особенно я, даже не подумали задать себе элементарный вопрос. А сможет ли? На чём, собственно?
Это как меня самого, целыхдевятьмесяцевпослешколы токаря, попросить выточить красивый подсвечник либо ещё что в хозяйстве пригодное. На маминой швейной машинке мне трудиться прикажете или как?! А Галка, не иначе, от подножия Уральских гор с собой машинку в общагу припёрла в чемоданчике с немудрёным девичьим приданым. Так что ли? И это ещё при условии, что Галин дедушка был бы писателем и получил печатную машинку под роспись в соответствующих органах. Ибо советская власть во все времена зорко следила за своим реноме и затыкала волосатой пролетарской ладонью всем грязным пасквилянтам их поганый рот. А как ещё можно заткнуть пасквилянту его поганый рот? Правильно, жёстким контролем. Чтоб ни-ни! Полный, тотальный контроль за всей оргтехникой, особенно множительной. Не поняли, как это по-русски будет? А вот как: Чёрта лысого ты в магазине купишь! Из машинок можно только закаточную свободно купить, соленья-варенья с личных приусадебных соток по осени закатывать. Стиральные и швейные - тоже пожалуйста... Но только по записи или блату. О машинке „Запорожце“ даже не мечтай - ты столько в очереди не протянешь. А пишущих в природе нет. Нет и всё тут. Ах, вы слышали про такие? А где, позвольте спросить? - поинтересуется неприметный человек в штатском. Нет-нет, вам показалось, - пролепечете вы едва дыша... И - глянь - в советском королевстве снова тишь да благодать.
Всего этого монолога а-ля Михал Михалыч на дежурстве по стране Галя, конечно, не слышала. Я его сам только что сочинил, чтоб вам ситуацию в памяти освежить.
В том ступоре, в который ввергла меня молнией посередь ясного неба открывшаяся правда, моей фантазии хватило на одно лишь короткое русское слово: Блин!
Но Галя и „блин!“ не услышала. Блин яркой вспышкой взорвался в моей голове. Даже в состоянии ступора я помнил, что произносить плохие слова в присутствии Гали - табу! Гали, которая даже слова „жрать“ или „сволочь“ произнесёт лишь под пыткой. Гали, для которой самым страшным упрёком в адрес провинившегося было: детский сад - штаны на лямках!
Что плохого в слове блин? Странный вопрос. Это я сейчас сказал слово „блин“. Я же не знаю, вдруг меня какая-нибудь галя сейчас слышит. А тогда мне некогда было искать эвфемизмы, я сказал то слово, которое мы все привыкли заменять словом „блин“ в приличном обществе. Я вам больше скажу: мы вообще тогда слова „блин“ не знали. Оно войдёт в нашу речь только через год.
Итак, рисую картину дальше. В теле - столбняк, в голове - блин, кожа пышет жаром. Как от печки, ей богу! Но на лице на моём ровным счётом ничегошеньки не отражается. Даже лёгкого румянца нет.
Никакой я не вруша! Просто вы с моей кожей ещё не знакомы. А была она у меня с детства и по глубокую юность иссиня-бледная. Не везде - на лице только. Лицо даже летом не загорало, не то что там краснело от стыда. А поскольку загорать я очень любил и загорал за лето на даче обычно дочерна, то вообразите себе этакого негра с „аристократическим“ мертвенно бледным лицом. Мне и с девчонками-то поначалу не везло именно по этой причине. Девчонки думали, что я вампир, ночью их укушу и выпью всю кровь, а потому сбегали от меня ещё днём, до заката. К слову, заглядывая на несколько лет вперёд, замечу, что, когда моё лицо, наконец, чудесным образом само собой вдруг оттаяло, девушки ринулись в моём направлении толпой и выстроились в длиннющую очередь. Но было поздно: я был прочно и безнадёжно женат.
И вот, стоит этакая бледная окаменелость перед Галкой и судорожно силится вспомнить ещё какие-нибудь слова кроме слова „блин“. Обязательно приличные и желательно сочувственно-извиняющиеся. Но таких слов я, признаться, и в спокойном, взвешенном состоянии не очень чтобы много знаю, а тут - сами же видите - судорогой мозги заклинило.
- Да как же... Что же ты это... Вот. - Заблистал я красноречием вперемешку с отборными извинениями, едва обретя способность ворочать онемевшим языком, - Ты бы это... Вот... Галь... И я бы... Сам... Может... Это... Ну вот... Сам я... а?
- Да ничего страшного. Я попросила реферат напечатать, что такого? Объяснила ситуацию. Я у них на хорошем счету, не переживай. Завтра допечатаю, чуть-чуть осталось.
- Спасиб... бо... Тогда я ага? Того?
- Да беги, беги, бегун. До завтра…
Блин! Ситуацию она объяснила! Я, мол, тут халтурку на дом взяла... Неужто и про меня тоже? В деканате! Ага, как же, это несомненный мне „бонус“ при выставлении оценки. И не отвертишься уже! Назад не вернёшь - уже „допечатать чуть-чуть“! Да не-е-е. Вряд-ли. Не могла она. Что она, глупенькая что ли!
Да о чем ты думаешь-то, козёл! Ты глянь, блин, какую работу она для тебя проделала и на жертвы ещё какие решилась! В деканат! Под танки!
Не-е-ет, „спасибом“ тут не отделаешься. Наверное, как-то отблагодарить нужно...
А как? Бли-и-н! Как это делается-то, кабы знать!
Первым делом на память приходит что? Правильно. Старый, как сам кинематограф, киношный штамп. К секретарше с чем ходят? Правильно: либо с шоколадкой, либо с коробкой конфет. Словом, решение пришло само. Догадайтесь, какое? О чём мы с вами в самом начале говорили? Правильно - о конфетах. А Чехов чуть пораньше что утверждал? Ну, умницы - правильно: если на сцене висит ружьё, оно непременно должно пальнуть. Но на этот раз вышла у нас с вами осечка и конфеты не „выстрелили“. А почему? Неужели решился я над Чеховым поглумиться таким вероломным разрушением стереотипов?! Да никогда! Никогда бы не посмел я глумиться над классиком! Но, товарищи мои, дорогие мои! Разве вы не знаете, что это только в книжках сюжет развивается по классическим схемам? А в жизни всегда найдётся место нелепому стечению обстоятельств и слепому случаю. На то она и жизнь. Ничего я не имени против Чехова, что вы! Но, порывшись в многочисленных карманах и даже вывернув некоторые наизнанку, я с прискорбием обнаружил, что на конфеты ну никак не хватит, даже самые невкусные, с противно-приторной белой какой внутри. Ну и бес с ними!
Эврика! Советский шоколад - лучший в мире шоколад! Разве не этому учит нас партия и правительство? Вот лучшая благодарность - шоколад „Алёнка“. Ух, сам бы съел! Прям здесь, не выходя из магазина. Но нельзя - Галочке!
Глядя в чистые и светлые глаза Алёнки, на её лучезарную улыбку и румяные щёчки под косынкой, я и сам вновь повеселел и заулыбался. А на радостях решил вам рассказать о происхождении слова „блин“. А то я всё блин да блин, а вы ни ухом, ни рылом. Нечестно, так ведь? Тем более, мне в метро больше и заняться нечем: я сегодня так скоропостижно собрался, что книжку свою, на самом интересном месте, кстати, отложенную, дома позабыл. Итак, откуда взялся блин? Поехали наши в стройотряд. Был в те годы такой неплохой способ подзаработать бедному студенту. Если повезёт, то привезёшь столько, сколько папа с мамой за год получают. А как на стройке, да ещё при таком напряжении, в каком стройотряды вкалывали, свои эмоции излагать, если не матом, скажите мне на милость? Вот и излагали. А тут Галя. И не одна, а много галь. Ввели систему штрафов: слово - рубль. И хрен поспоришь: совет отряда, это вам не шутка! Вот, поднапряглись и придумали заменители: блин, нафиг, сто китайцев. И самое страшное: макаронина!
- Дурак! - сказала Галя, вспыхнула пунцовым цветом и, одарив меня на прощание исполненным величайшего презрения взглядом, скрылась в полумраке деканатского коридора. А меня снова схватил столбняк. На этот раз я ничего не понимал, а лишь стоял в позе Ленина на броневике у Финляндского вокзала, но, в отличие от вождя - с зажатой подмышкой прозрачной папочкой с бесценным рефератом, и машинально пересчитывал горячие волны, перекатывавшиеся по телу от макушки до пяток, а потом обратно - от пяток к макушке. Только ленинская рука указывала политически незрелым верный путь, а моя, простёртая вослед исчезающей вдали Галочке и с дрожащей в ней плиткой самого вкусного в мире шоколада „Алёнка“, напротив, как бы вопрошала...
За что?! - недоумевал я. Что теперь я сделал не так? Что крамольного в исполненной благодарности фразе „а это тебе, Галочка, за беспокойство“? Может, она не любит шоколад? Самый лучший в мире шоколад не любит?! Может, аллергия, а я не знал... Болван. Или ей почудился непристойный намёк в названии „ Алёнка“? Блин, ничего не понимаю! Блин, блин, блин!!!
Я стоял, поникший и жалкий, а вокруг все стены сотрясались от хохота. Учёные мужи, светила мировой науки, обычно такие напыщенные и исполненные величавого достоинства, корчились в золочёных рамах. Где-то под срезами картин они наверняка держались воображаемыми руками за воображаемые животики и, если бы крепкие дубовые рамы не подпирали их великие тела, сгибались бы пополам от гомерического ржания. Особенно старался меня уязвить военком, невесть откуда вновь появившийся в раме с табличкой Д.И.Менделеев. Он упёрся в меня своим жирным наглым пальцем, будто красноармеец с популярного военного плаката и даже не ржал - он стонал, повизгивал и похрюкивал: Ты!.. Т-ты... ой, не могу!.. ты записсс... хи-и-и-ха-ха... ты запис... уй, щас описссаюсь...
Думаете, на этом мои мучения закончились? Нет, вы наверняка так не думаете, потому что я сам обещал вам пять ступеней моего падения. А вы, мол, считать пока не разучились?
Дурак! Я искал вашего сострадания, а вы вон тоже ржёте! Ну, смейтесь-смейтесь. Будет и на моей улице, как говорится, когда-нибудь...
Третий раз не заставил себя ждать…
Я входил в аудиторию под бравурную медь духового оркестра. Что, не слышите никакой музыки? И правильно: она, музыка, в моей душе играла. А как же, победитель идёт получать свои заслуженные лавры.
- Ну, ребятишки, как дела? - поинтересовался, поздоровавшись, вошедший сразу вслед за мной преподаватель.
Он хороший дядька, весёлый, незанудливый и справедливый. Я бы даже осмелился сказать - добрый, если бы меня не смущало то обстоятельство, что преподаёт он не что-нибудь, а такую мерзость, как историю партии. Дослужился аж до доцента, а скоро, по секрету вам скажу, вообще возглавит кафедру научного коммунизма. Лучше, на всякий случай, держать с ним ухо востро. Каждому советую.
- Как дела, спрашиваю? - не получив отклика от „ ребятишек“ , продолжал настаивать вошедший дядька на своём сценарии развития событий. - Все помнят, что сегодня за день?
Как же, забудешь такое! На протяжении последней недели только и разговоров вокруг было, как бы с рефератом не облажаться.
Ну-у, нам-то с Галкой волноваться вроде бы не о чем. В наших с ней рефератах будет сплошной ажур и загляденье: не надо разбирать кривые раскоряки - читай себе в радость, дядька, про свою любимую коммунистическую партию. Ровнёхонькие, чёткие строчки. Любо-дорого смотреть!
- Сдаём, сдаём, - бодро захлопал дядька в ладоши, - давайте, ребятишки, снимите тяжесть с души, пусть вас больше ничто на занятии не отвлекает. - И радушным жестом метрдотеля обозначил ту область своего стола, на которую всем следовало водрузить свои труды.
Как так получилось, что я подошёл к столу вслед за Галкой, до сих пор не пойму. Мы даже сидели на разных рядах - как совпало, что мы подошли „сдаваться“ одновременно, господи, ну как?!!
Галя аккуратно положила реферат поверх внушительной стопки сданных работ. Я, в моём обычном стиле, дурашливо ей подмигнул. И уже было занёс руку, чтоб небрежно плюхнуть свой – а вернее, тоже больше её, Галкин - опус, но тут взгляд мой случайно упал вниз, на стол. Торжественный марш в моей душе сделал у-у-у-у-у и замер. Такое часто бывает в кино, когда герой неожиданно попадает в ситуацию „всё, приплыли!“ и музыка за кадром резко замедляется до полной остановки.
Я остолбенело пялился на Галин реферат. Чистенький, аккуратненький, красиво перевязанный голубенькой тесёмочкой - да, всё что делает Галя, она делает аккуратно - реферат покоился на вершине и сиял во все стороны каллиграфическим Галиным почерком.
Он был написан ОТ РУКИ!
- Можно мне выйти? - больше для порядка спросил я у насторожившегося вдруг дядьки и, не дожидаясь ответа, выбежал вон…
Когда случился четвёртый раз, я точно не вспомню. Ну что вы хотите - столько лет миновало! Одно лишь могу утверждать почти наверняка: где-то между третьим и пятым. Какая теперь разница?!
Было в нашей группе несколько „кумушек“. Парни, да ведь у вас тоже в группе были такие кумушки? Вы вспомните. Я их ещё трындычихами называю. Все, чем они отличаются от обычных девчонок - это что они постоянно в движении. Вернее, не все, собственно, целиком, а только некоторые их части. Язык в первую очередь. Он издаёт звуковые колебания с такой частотой, что у вас в ушах стоит постоянное тра-та-та-та-та. Или как сейчас мы переняли у америкосов: бла-бла-бла. Скорость, повторюсь, такая, что наши популярные телеведущие - он на своём канале, она, кавказских кровей, на своём - застрелились бы в бессильной злобе. Слов не разобрать. Впрочем, слова и не предназначены для ваших ушей. Кумушки группируются по двое-трое и стрекочут друг для дружки.
Их руки тоже всегда заняты делом, тоже в вечном движении. Хотя нет, не так: одна рука как раз большее время неподвижна - держит зеркальце, стараясь не сильно дрожать и отклоняться от оптической оси. Зато вторая мелькает туда-сюда, туда-сюда. Накладывает всё новые слои румян, пудры, тональников, теней, туши, кремов и разной прочей помады. Про пудру не забыл? Ах, уже говорил? Ну, значит, это она по второму кругу пошла. И так из перерыва в перерыв. Мне иногда кажется, что не отковыривай они каждый вечер наложенное за день (хмм, или оно у них само отваливается?), очень скоро слой штукатурки на их премиленьких - под этой самой штукатуркой - личиках легко бы соперничал по толщине с наружной отделкой Эрмитажа.
Вот. И вас это бесит. Вернее, кого что раздражает. Димону, например, - ну, помните, наш клавишник, косая сажень в плечах - не по нутру, что они постоянно марафет наводят.
- Да они нас за мужиков не считают, раз при нас таким интимным делом занимаются. Понял, да? - мы для них пустое место. Это ж они для других, своих кобелей мажутся! - возмущённо шипел Димон. - Ничего святого! Скоро колготки при нас поправлять начнут и...
Я не могу повторить при детях, что ещё добавил Димон.
- Да ладно тебе, Дим, - лениво цедил я ему в ответ. - Они ж нас не допекают, что у нас носки воняют или что мы на них перегаром дышим. Расслабься. Наоборот, они тебя за своего считают - гордись!
Мне их салон красоты как раз пофиг. На этих болтушек я никогда особо и не рассчитывал. Ну, в смысле... Ну вы меня поняли. И это хотя бы тихо. Сосредоточиться или, наоборот, отдохнуть не мешает. Не нравится - не смотри. А вот их постоянное ля-ля-ля меня просто выводит из себя.
Помню, однажды сижу я, по обыкновению, на любимой задней парте и списываю. Неважно, что списываю - к делу не относится. Ну, пусть это будет дэ зэ по математике, хотя математику я обычно старался делать самостоятельно. Не успел, стало быть. Или заленился или загулял, что вероятнее. Не важно. Важно, что сижу, занимаюсь ответственным делом под чьё-то пустопорожнее ля-ля-ля (придушил бы собственноручно этих трещоток!) и никому ничего плохого не делаю - просто списываю. А эти, спереди, знай, себе мордахи намалёвывают и - ля-ля-ля да ля-ля-ля. А меня, как обычно, в упор не замечают. Как будто я мебель.
- А Галя-то, Галя - да?- и так и сяк перед ним прогибается, а он-то, козёл неблагодарный, хоть бы пожалел девку, у-у-у . . .
Я сижу, носом не веду. Ну мало ли кому они там кости перемывают, за всеми и не уследишь.
- Да он ей нравится просто.
- Ну! А я про что! Какое там нравится: втрескалась по уши, а он из неё верёвки крутит!
Я насторожился. Это они про нашу Галю, что ли? Гады! Какой засранец посмел нашу Галю обидеть?! Урою!
- Ага, ага. И на лекциях этого прогульщика не отмечает и даже на семинарах умудряется отмазать и вообще всячески угождает…
Ха! Наша Галка, похоже, влюбилась в кого-то. Вот умора! И, выходит, из нашей же группы. Чудеса! Кому повезло-то?
- А на истории, на истории-то, слышала, чего они учудили?
- Нет, а что?
-Ну, помнишь, мы рефераты писали, жопа в мыле бегали?
- Ну...
-Так она ведь попёрлась в деканат, выпросила пишущую машинку, ему реферат печатала, представляешь? Её уже в деканате в штат было оформить хотели - два дня у них сидела, прикинь? А сама себе пять страничек успела накропать. Чуть пару не схлопотала. Пожалели, как старосту…
- Ох ты, господи! Серьёзно, что ли?
- Ну ты что, мне не веришь? Да мне Ленка сама рассказывала…
Я вжался в парту…
Шли годы. Как-то незаметно, сессия за сессией, мы превратились в старшекурсников. За чередой событий, приятных и не очень, я подзабыл и про дядьку, и про реферат, и про то, как совершенно заслуженно кто-то из моих небесных кураторов четырежды макал меня мордой в дерьмо за излишнюю тягу к халяве. С каждым курсом халява прокатывала всё меньше, волей-неволей приходилось впрягаться самому; и я совсем было уже уверовал в то, что небесами прощён окончательно и бесповоротно. Но, как выяснилось, контрольный выстрел небеса всё же приберегли на потом.
Ура! Я еду за границу! История о том, как я затесался в „козырную“ группу студентов (тоже, кстати, Галя постаралась), едущих летом на практику в одну дружественную нам страну, вероятно, также достойна отдельной книги. Как и вообще весь тот кошмар, связанный с выездом в мир из-за железного занавеса, в условиях тотального идеологического идиотизма.
А пока мы с Галкой идём печатать список нашей делегации.
- Куда пойдём?
- В деканат, может?
Я почувствовал неприятный укол куда-то в область совести из далёкого прошлого. Да нет же, она не специально - вряд-ли она помнит. Так, машинально брякнула, без задней мысли... Но, на всякий случай, я подстраховался:
- Да ну, давай в профком. Он ближе, да и машинка там лучше - электрическая.
Решено, идём в профком. Меня там знают, поэтому долгих объяснений не потребовалось. Машинку уступили безоговорочно. Да нам и делов-то на пять минут. C Галиным-то опытом секретаря-машинистки.
Чтоб ещё быстрее было, договорились так: я диктую, Галя печатает. В бумажку, стало быть, не смотрит и не отвлекается.
Сколько мы провозились?..
Час, два?..
Не упомню.
Помню только, как начал бодренько диктовать.
А в ответ мне редкие: тук... тук-тук... тук-тук... тук…
И ещё:
- Не спеши так, я не успеваю...
И горячие волны снова мгновенно заблокировали мой разум.
Галя совершенно не умела печатать!
Ей-богу, сейчас я на клавиатуре печатаю двумя пальцами.
Но быстрее.
Потому что Галя печатала ОДНИМ!
Товарищи дорогие! Ну откуда, скажите, откуда я мог это знать?! Лишь в наше время каждому известно, что если у человека имеются водительские права, то вовсе не обязательно, что он умеет водить. А в совдепии всё было строго: секретарь-машинистка, значит будь ласков тренькать клавишами, аки заправский барабанщик. Иначе нельзя!
Лет пять назад я стал старым, седым и сентиментальным. Воспоминания стали являться ко мне ночами. Я вспомнил, прослезился и ещё раз проанализировал тот давний эпизод моей безбашенной студенческой жизни. С тех пор я редко сплю ночами. Один и тот же вопрос в образе Максима Галкина является ко мне где-то к пяти утра еженощно и предлагает на выбор лишь два варианта ответа: да или нет. А я никак не могу вспомнить правильный…
И кошмар начинается снова...
Галка, ответь мне, ответь мне через годы, умоляю тебя, дай мне заснуть спокойно:
Я хоть бумагу тебе тогда купил или ты на своей печатала?
