Было у нас одно очень приличное семейство. Бабушка с дедушкой, чистенькие, лица не морщинистые, словно выглаженные, румяные оба. Бегали по утрам вокруг дома, чтобы форму держать. В остальное время, когда не в спортивных костюмах, бабушка в несамовязанном, а берёзковом свитере цвета беж и дедушка тоже в свитере оттуда же, цвет, как потом я узнала, назывался маренго.
Мама симпатичная, после родов не располневшая, ходила по дому в платье, в котором не стыдно и в театр выйти. А тапочки какие! С помпончиками, розовые - мечта!
Девочка Настя, хоть и играла наравне с нами, как-то умудрялась не помяться, не изгваздаться как мы, даже коленки и локти почему-то не разбивала. Если её тщательно причёсанные льняные волнистые волосы и приобретали в процессе наших безумных игрищ беспорядок, то он был гармоничен, а не безобразен как у всей нашей компании. А к туфелькам почему-то совершенно не приставала грязь.
Кроме того у них была послушная собака, породы чау-чау, с чернично-фиолетовым языком... Звали собаку Альфред, но это было не её настоящее имя, У Альфреда была родословная, где указывались все его предки, вплоть до прапрапрадедушек и звали его на самом деле Альфред Леон Гиннзель Эдуард III-ий. Кроме того бабушка и дедушка водили его на собачьи выставки и медалей у него было больше чем у безногого деда Миши, того самого, внучка которого Вика стала колдуньей.
Папа тоже был обаятелен, элегантен, моложав, не пил, не курил, изредка ездил за границу в командировки.
Такие семьи я видела потом в третьесортных голливудских фильмах с хеппи-эндами.
У папы была одна страсть. Почтовые марки. По воскресеньям, когда вся семья, в зависимости от времени года, каталась на лыжах или велосипедах, дядя Костя шёл на филателистическую тусовку. Эту его страсть и воскресные отлучки в семье не осуждали, а напротив - относились со священным трепетом.
Он и в нас, ребятах, друзьях его дочки Насти развил маркофилию. Мы по мере своих материальных возможностей обзаводились кляссерами и наполняли их марками. В основном марки были социалистического происхождения, но почему-то в продаже так же были дорогие, роскошные марки и блоки (несколько марок соединённых воедино) таинственной страны Бурунди.
Дядя Костя учил нас брать марки тихо и бережно, специальными щипчиками, чтобы не попортить зубчики. Он пытался объяснить нам, что яркость и броскость марки вовсе не определяет её ценность, но в это мы отчего-то не верили. Тёплыми и светлыми летними вечерами мы раскладывали марки на лавочке во дворе, а дядя Костя морщился:
-Ну что же... Может быть это только начало.
Мы потрясли своих престарелых родственников со всех концов необъятной Родины, глаза дяди Кости заблестели и иногда даже происходил обмен. Но тут случилось страшное...
Вернее даже два страшных события.
Во-первых, у дяди Кости пропала марка какой-то уже несуществующей страны, с изображением тамошнего короля без одного глаза и рта и потому такая редкая и самая ценная в дяди Костиной коллекции.
-Она стоила пол России!- неоднократно повторял дядя Костя. Он, даже не стесняясь, плакал при нас, слезами размером с крыжовник. Я никогда потом не видела столь безнадёжно и трогательно плачущих мужчин. Но поверить, что одноглазый, безротый король стоил пол России, не могла. Но я понимала, что имеет в виду, дядя Костя. Наверное, тогда я впервые столкнулась с понятием гипербола.
Вторым страшным событием в семье стала пропажа Альфреда. Всюду развесили объявления об этом, в конце каждого сулилось крупное вознаграждение. Переживал весь дом, почти все любили, или хотя бы уважали Альфреда.
Дядя Костя вошёл в запой. Он пил сутками, плюнул на работу с возможностью заграничных командировок, изредка забывался короткой поверхностной дрёмой, но и в ней бормотал о злополучной марке. Пил он со смыслом, ему хотелось заснуть глубоко и сладко и хоть во сне обладать безротым, одноглазым королём.
Тем временем прошёл слух, что за три квартала от нас живёт корейская семья и что корейцы едят собак. Молодые ребята с кольями пошли к добродушному главе корейской семьи. Это был настоящий корейский погром. Альфреда они не нашли и сведений о нём никаких не выпытали. Через три дня, покрытый синяками и прихрамывающий кореец Ли, привёл Альфреда на бельевой верёвке. Кореец нашёл Альфреда в каком-то подвале с блондинистой бородатой и беспородной сукой. Так, что за Альфредом и Ли бежало потасканная мелкая белая собачонка, видимо возлюбленная первого.
-Вознаграждения давай! - кричал кореец.
-Скажи спасибо, что жив, остался! - ответствовали ему наши мужики, играющие во дворе в домино.
А дядя Костя всё пил и пил... Однажды его жена, перебирая марки в самом дорогом Костином кляссере, вдруг заметила, что из-под зубчиков одной марки торчат другие. И действительно это оказался роковой король-мутант.
-Костя! Костенька! Я её нашла! Вот он, твой король!
Костя глянул на жену мутным взглядом и сказал:
-А пошёл он на хуй! – и опрокинул очередной стакан самогона.
Мама влезла в засаленный халат и растолстела, бабушка часами сидела на балконе раскачивалась, ничего не ела и не говорила, пока ей не вызвали психиатрическую перевозку. Дедушкины спортивные штаны запузырились на коленях, так как теперь он не бегал вокруг дома по утрам, а целыми днями под разливное пивцо играл с мужиками в домино. Альберта никто не выгуливал, над ним сжалился дворник Искандер и взял к себе на первый этаж, в служебную квартиру. Грязнее Насти никого в нашей компании не осталось. От неё даже слегка пованивало, а льняные волосы Настя подстригла под полубокс.
Дядя Костя подружился с безногим дедом Мишей, они целыми днями пели и пили во дворе. Помимо лакейского чайного романса в репертуаре деда Миши, благодаря дяде Косте, появилась ещё одна песня. Про «комиссаров в пыльных шлемах».
Так чистенькая карамельная семья была разрушена одноглазым, безротым королём несуществующего королевства. Что стало с марками - не знаю.
23 Краснодеревщик
Фёдор Николаевич поселился у нас с женой и двумя дочками подростками. Жена вскоре умерла, а дочки рано повыскакивали замуж.
Остался он один. Дочки навещали его редко, так как жили на другом конце Москвы и имели уже по трое малолетних ребятишек.
Сам Фёдор Николаевич был когда-то краснодеревщиком, и преизрядным. Он, сохраняя остатки внутренней интеллигентности, тёмными ночами стал ходить по близлежащим, а потом и не только по близлежащим помойкам и свалкам. Фёдор Николаевич собирал мебель, выброшенную людьми из-за непригодности для пользования или старомодности. Он, будучи профессионалом, видел в разбитых дверцах буфетах, покрытых побитой, засаленной резьбой, в поцарапанных балясинах красного дерева, в расщеплённых витых ножках из морёного дуба - одно из чудес света. Часто попадалась карельская берёза, недалёкие граждане считали, что благородные её пятнышки неотмывающиеся следы присутствия мух. Попадались и инкрустированные разными породами дерева, хоть и побитые временем и топорами, туалетные столики.
Соседи не жаловались, реставрировал он свои трофеи днём, когда люди преимущественно на работе. Притом, на балконе – чтобы по лестничной клетке не летали запахи лака, морилки, и специального, лично Федором Николаевичем изобретённого столярного клея. Готовые предметы он развешивал хитрым способом по стенам, стараясь сохранить пространство. Но, в конце концов, двухкомнатная квартира стала тесна. Фёдор Николаевич едва передвигался внутри, но всё же продолжал собирать небольшие фрагменты, уповая на то, что придумает выход. Дверь открывалась внутрь, но он её перевесил в надежде увеличить пространство.
Умер Фёдор Николаевич просто, вошёл как-то домой с удачным куском ломберного столика, на него упал прилаженный к потолку в прихожей узенький шкаф в стиле модерн, и придавил краснодеревщика.
Милиция спрашивала соседей о том, что неужели они не видели, как Фёдор Николаевич носит домой всякую дрянь, и не могли вызвать дуровозку. Соседи, молча, пожимали плечами. Фёдор Николаевич не пил, не дебоширил, стало быть, это соседей не касалось.
Сообщили дочкам, те приехали с мужьями. Один из них оказался неглупым. Фёдора Николаевича похоронили. Потом неглупый зять обратился к знакомому антиквару, тот и купил всё наследие Фёдора Николаевича оптом. Наверное, дёшево. Но неглупый зять купил на эти деньги кооперативную квартиру и дачный участок, совсем близко от Москвы, а по доброте душевной часть денег он отдал зятю более глупому и тот купил себе автомобиль «Волга».
Соседи же говорили:
-Какая страшная смерть: быть придавленным грудой мусора...
24 ЛЕСБИЯНКИ
Горбатенькая тётя Женя вязала для себя и на продажу знакомым изумительной красоты салфетки, шали, занавески, скатерти.
Муж её дядя Саша был мастер на все руки, кому окно застеклить, кому унитаз починить, кому потолок побелить.
Брали они недорого и многие пользовались их услугами.
Очень они любили играть в шахматы. А дядя Саша на досуге из фанеры выпиливал лобзиком иллюстрации к сказкам и Библии, и получались у него картинки кружевные и лёгкие как шальки и занавесочки тёти Жени.
Частенько он занимался этим прямо во дворе и нам, ребятам, по ходу работы, рассказывал в доступной форме библейские сюжеты.
А когда он умер, пошёл слух, а потом и окончательно выяснилось, что он совсем не дядя Саша, а тётя Саша. На могилке так и было написано Безуглова Александра Ильинична.
- Грех-то какой! - крестились дворовые старухи.
А по мне любовь она и есть любовь. И такая нежность и искренность была в их любовных кружевных деревянно-нитяных отношениях, что какой же это грех? Это, по-моему, счастье.
25 Кукольник
Галина Романовна, как и многие женщины в нашем доме была матерью-одиночкой. Однако ничуть от этого не страдала, ибо не хотела, чтобы её Инессочка принадлежала кому-то ещё. Галина Романовна была женщиной статной, крупнокостной, но, безусловно, очень красивой. Про таких, господин Некрасов говорил: «Сидит как на стуле двухлетний ребёнок у ней на груди». Но тут речь идёт не о двухлетнем ребёнке, Инессочке в ту пору было уже двадцать. Так вот, даже в эту пору Инессочка могла бы при желании сесть на грудь матери и даже не как на стул, а как на какую-нибудь козетку или канапе.
В отличие от матери, Инессочка отличалась необыкновенной миниатюрностью, и если бы не безупречные пропорции её фигуры и кукольное личико её можно было бы с некоторой натяжкой считать карлицей.
Проблем с одеждой у Инессочки не возникало, так как мама её работала в ателье и считалась очень хорошей портнихой. Порой оставались большие лоскуты от дорогих тканей богатых клиенток. А много ли надо для Инессочки? Богатые клиентки приносили и недоступные иностранные журналы мод. Оттуда Галина Романовна и брала образцы одежды для своего сокровища. Лучше Инессочки в нашем доме не одевался никто. Ну, разве что, Грета, Снежная Королева, но о ней позже. Или Женька-девственница. Сложнее было с обувью, но Галина Романовна, опять же через своих богатых клиенток, вышла на частного обувного мастера, и он тачал для Инессочки необыкновенной красоты игрушечно-золушковые туфельки-сапожки.
Инессочка окончила театральное училище, но роли травести её не привлекали, и она умолила ректора распределить её в кукольный театр. Частный сапожник изготовил ей нечто вроде удобных котурнов, чтобы она без комплексов работала кукловодом. И всё бы ничего, и даже хорошо и распрекрасно, но Инессочка влюбилась в кукольника. Парня огромного, разлапистого, откуда-то из-под Тюмени. Ночевал он то, у каких-нибудь друзей, то в общаге, а то и вообще оставался в театре. Надо сказать, что как кукольный мастер он был весьма и весьма талантлив, и это признавалось всеми коллегами по цеху. Был он ещё молод, к тому же очень простодушен и все звали его Оська.
Оська не мог, не ответить на чувства Инессочки и понял, что жить без неё не может. Он брал её в огромные лепестки своих ладоней, и она лукаво выглядывала из них, словно Дюймовочка.
Ничего не могла поделать Галина Романовна со своей избалованной дочкой. Инессочка вышла замуж, за огромного, несуразного и несклёпистого, с точки зрения
Галины Петровны, Оську, заставила мать прописать его, и вскоре забеременела. О том, чтобы рожать естественным путём не могло быть и речи. Инессочка долго лежала на сохранении. Мать и Оська приходили к ней каждый день, правда в разное время и передавали столько продуктов, сколько требуется в сутки слону средней крупности. А Инессочка ела, как птичка и аппетит её во время беременности повысился совсем немного. Инессочка раздавала деликатесы медперсоналу, а что попроще: сопалатницам, и снискала великую любовь и тех, и других. Впрочем, её и без того, наверное, любили бы, но продукты укрепили симпатию.
Тёща же возненавидела Оську ещё по одной причине, в её сознании жена должна была перебираться в дом мужа, а не наоборот. Так делали все в той деревне, откуда Галина Романовна была родом. Поэтому она шипела вслед зятю обидные слова: «Вползень» и «Приёмых».
Наконец Инессочку решили кесарить. И вытащили из неё ещё одну очаровательную Инессочку, прямо как из матрёшки. И не сказать, что такого уж маленького младенчика выносила Инессочка. Почти три килограмма! Но на третий день у старшей Инессочки началось кровотечение и врачи не смогли её спасти.
Остались в двухкомнатной квартире Галина Романовна, ушедшая из ателье, чтобы ухаживать за новой крохотной Инессочкой, и нелюбимый ею зять Оська.
На девятый день после смерти жены, Оська притащил из театра ширму. Потом он откуда-то приволок микроскоп, огромную лупу и чемодан с какими-то инструментами и Бог знает, с чем ещё.
Комнаты были изолированные, и Оська совершенно перестал общаться с тёщей и дочкой. Чему надо сказать Галина Романовна только обрадовалась, она несколько раз тщательно обнюхала Оську, но спиртным от него не пахло.
Оська перегородил комнату ширмой тихонько вынесенной из кукольного театра и стал конструировать маленьких куколок, размером со спичечный коробок. Все они были похожи на умершую Инессу. Сначала он сделал представительниц всех пятнадцати советских социалистических республик, потом перешёл на автономные, далее были соцстраны, наконец, добрался до капиталистических. Потом в ход пошли героини литературных произведений. Надо сказать, что даже представительниц других рас он умудрился сделать копиями Инессочки. Мало-помалу он устраивал их быт, делал им мебель, кареты, автомобильчики. Крохотная посуда, телевизоры. Оська решил обеспечить их образование и переписывал под микроскопом, и искусно переплетал свои любимые книги.
Во время производственного процесса, он постоянно разговаривал со своими куколками, пытаясь уделить внимание каждой. От такого внимания куколки стали потихоньку оживать, автомобили и кареты ездить, телевизоры показывать программы советского телевидения. Куколки болтали, но как-то тихо и визгливо. Оська, пользуясь советами друга-радиолюбителя, сконструировал приборчик, чтобы тот настраивал кукольную речь на Оськино ухо и наоборот.
Куклы придумывали себе всяческие развлечения, читали, танцевали, учились по изданным под микроскопом Оськой учебникам, некоторые нашли своё признание в устройстве быта и уборке. Например, та, инессочка, что изображала Татьяну Ларину, постоянно ходила с куриным пёрышком, подаренным ей Оськой, и смахивала пыль.
Постепенно куколки объединились в страстной любви к своему создателю. Они начали браниться, осваивая своё первенство, кричали, начались потасовки, потом драки. Дошло до смертельных исходов, когда они отрывали друг другу, руки, ноги и даже головы. Оська уже не успевал их чинить. Он устал. А куколки вопили уже только одну фразу: «Он мой!»
Однажды придя с работы, он обнаружил за ширмой только одну инессочку, с крохотным кинжалом за поясом то ли в чеченском, то ли в черкесском костюме. Куколка сидела на сломанном диванчике и читала одну из книжек, изданных Оськой под микроскопом. Вокруг валялись искорёженные останки других кукол.
Наутро Галина Романовна, заглянув к Оське, обнаружила его мёртвым. Глаза у Оськи были выколоты. Он был весь истыкан мелкими, но довольно глубокими ранами и видно истёк кровью. Галина Романовна заглянула за ширму, увидела там кучу хлама, но не увидела куколку в чеченском костюме, без головы, с кинжалом в крохотной ручке и уж тем более не стала читать под микроскопом, переписанную и переплетённую Оськой, «Бесприданницу» Островского, которая, как известно, кончается фразой: « Так не доставайся же ты никому!»
Милицию Галина Романовна конечно вызвала. Они, не найдя у Оськи в комнате никаких отпечатков пальцев, кроме его собственных, зафиксировали самоубийство, но слегка попеняли Галине Романовне, что та, вовремя не вызвала психиатра. Однако же милиционеры тоже люди, они понимали, каково остаться на белом свете без любимой дочки, с крохотной внучкой на руках и сумасшедшим зятем в соседней комнате.
Оську похоронили. А Галина Романовна с младшей Инессочкой стала жить-поживать и добра наживать.