И ТЕХ, КТО НАПОИВ РУССКУЮ ЗЕМЛЮ КРОВЬЮ,
ПОДНЯЛСЯ В ПОЛНЫЙ РОСТ И ДОШЁЛ ДО БЕРЛИНА
Литр водки да хлеба буханка,
колбаски дешёвой батон
в скатёрке на траке от танка,
вмурованном в пыльный бетон.
Они приезжают негласно
сюда, где лежит командир.
У этих людей седовласых
эпоха войны позади.
Прозрачным канатиком нервным
разлиты по сто "фронтовых".
Без закуси, молча, по-первой
за павших. Потом - за живых.
- А помнишь, Серёж, как горелым
там мясом несло.. И ни зги!
В той бойне тогда грешным делом
я чуть не нассал в сапоги.
Да разве ж такое забудешь?!
По швам расползалась броня.
Пылали и танки, и люди
в безбрежной лавине огня.
Летали, как бабочки, башни,
в дуэлях враждебных армад.
И даже бывалым был страшен
тот дъявольский танковый ад.
Вот снова сдвигаются кружки
по тем, кто почили в броне.
По третьей – за бывших подружек
и фарт на жестокой войне.
А дальше – за «тридцатьчетвёрку»,
в которой ворвались в Берлин...
Но вот уже голос нетвёрдый,
и слёзы из глаз потекли.
Июльского ветра порывы
солдатам целуют виски.
Их души доселе в нарывах
и плачут навзрыд старики.
Под курских соловушек трели
старлея последний помин:
- Ты молод, а мы постарели!
Мир праху, Арсентьич! Аминь!
Сияет Звезда на граните
над списком сусальных имён,
а память невидимой нитью
дрожит в лихолетьи времён.