Первомай праздник приятный. Особенно когда тебя от организации на демонстрацию не гонят. Хотя на демонстрацию – тоже хорошо, можно унести потом домой на халяву огромные цветы из папиросной бумаги. Что с ними делать непонятно, но всё равно приятно. Бесплатно ведь! В этот год на День труда погода стояла тёплая, и те, кого не отправили на демонстрацию, решили праздник во дворе отметить.
Вытащили два стола - досками из дяди Пашиного гаража прикрыли. Был у нас такой владелец-инвалид. А гараж - будь здоров, как у буржуя какого! Кирпичный, здоровый! И чего там только не было! Сам-то «Запорожец» чаще на улице стоял, брезентом прикрытый. Не любил его дядя Паша и пользовался редко.
Ну, несколько табуреток принесли - тоже дяди Пашиными досками накрыли – вроде как лавочки. Журналами «Огонёк» и «Здоровье» импровизированные столы застелили. Газетами как-то неудобно - всё-таки праздник. Ну, а потом уж пошли снедь всяческую таскать. В магазинах-то не шибко густо, но у людей по сусекам чего только нет! И колбаса даже не по 2.20,а по 2.90. Капуста квашенная, огурцы солёные, картошечка такая, что аж дымится! Пирогов тётки напекли, шпроты, килька в томате – царский пир. И питие различное нанесли. Самогоночки конечно в основном, но и портвешок, и водочка, и эрзац шампанского с погонялом «Салют». Про детей тоже не забыли. И буратин им запасли, и колокольчиков.
А тут ещё армянская семья пришла – Меликяны. Те и вовсе диковин натащили: бастурмы, долмы, да разве запомнишь! Ну и коньячку естественно армянского на пять звёзд... Костерок развели - свинью прямо с пятаком вскладчину зажарили. Где взяли? Потом расскажу.
Нам уж лет по двенадцать тогда было, поэтому нам пивка налили, а не каких-нибудь колокольчиков буратиновых. Народу много! А около меня всё мелкота пасётся, из армянской семьи дети, Наринэ и Гаянэ. Наришагаяша мы их звали. Они были близняшки, и никто их не различал, даже тётя Лусинэ и дядя Комитас. У него почему-то имя такое было, как у армянского композитора фамилия. Работал он мясником. В то время очень уважаемая профессия. А Наришагаяша - это всё равно как тяни-толкай или динамо-машина, да как тот же Первомай. Девочки симпатичные, в меру кудрявые, в меру глазастые, но такие суетливые, шумные, и всё время поют песню:
Хаз-Булат удалой, бедна сакля твоя...
(Наришагаяша пели не сакля, а сабля)
Даже безногий дед Миша со своим:
Раз прислал мне барин чаю...
Не мог их переорать.
А ещё у нас была семья русская Петраковы. Тётя Света и дядя Слава, и девочка у них Маринка, моя ровесница (ох, и пива мы с ней тогда нахлестались!) и мальчик Вовик, полутра лет, который так с коленей у тёти Светы и не сходил. Весь дом знал, что дядя Слава влюблён в тётю Лусинэ. Я тогда этого никак не могла понять. Тётки обе толстые, у обеих еврейская причёска «хала» Хотя ни та, ни другая к еврейской нации отношения не имели. Одна блондинка, другая брюнетка. Какая казалось бы разница? А тётя Лусинэ ещё больше провоцировала Славкину любовь, а дядя Комитас просто откровенно ржал.
Когда Петраковы пришли, Лусинэ сразу же:
-Светочка, милая, садись к Комитасику, он тебе с ребёночком пособит!
Славка как ошпаренный на другой конец стола, а все смеются. Славке безногий деда Миша сразу стакан налил, а то уж больно сильно его трясло от любви.
Только по третьей разливать начали, Бог мой! Пожар в соседнем доме. Впрочем, с места никто не двинулся, все расположились поудобней, и стали зрелище наблюдать. Все, кроме Славика с Комитасом. Комитас побежал на пожар, «Вперёд! – кричал он – Там может дети гибнут!» А Славик почему-то понёсся в Комитасову квартиру, которую они вечно забывали запирать, и залез в большой шкаф. Совсем нелогично повел себя тогда Слава, и обрести любовь Лусинэ шансов у него не осталось никаких.
Все сидящие за столом продолжали выпивать и слаженно пели песню:
Нас извлекут из-под обломков...
Даже Наришугаяшу с их Хазбулатом заткнули и деда Мишу с лакейским романсом.
Впрочем, пожар оказался плюгавенький. Лусинэ даже не успела поплакать о героическом муже, как Комитас прихромал, подкопченный, но живой. Мужики взяли его на руки и торжественно понесли в травмпункт. Там ему дали справку. Слово ушиб знали все, но было там ещё одно таинственное слово ОБУЗУС. Комитас гордо хромал между жителями микрорайона со своей справкой. Потом я узнала, что обузус эта травма в состоянии опьянения.
А пожар случился оттого, что бабка Натка запустила себе на счастье красного петуха. Кто-то ей присоветовал. Да пожар-то особый не случился. Сервант чуть прогорел, да занавески старые тюлевые, что она все сменить хотела, вспыхнули. А Красный Петух, прочно поселился у бабки Натки. Нёс яйца. Особо хорошо они на Пасху раскупались. Экономия на луковой шелухе. И, кроме того, они говорят, лечили от геморроя и лишая. Но на Пасху-ажиотаж! Петух бедный еле управлялся. Дорого яичко ко святому дню!
6 ПИГМАЛИОН
Да, кстати о Славике, вожделевшем Лусинэ. Он ещё в шкаф к Комитасу спрятался во время пожара на Первомае. Собственно никакой он не Славик, а Вячеслав Николаевич. Работал он в центре математической экономики или ещё в чём-то таком очень серьёзном младшим научным сотрудником. После посещения шкафа Меликянов, он совершенно разлюбил Лусинэ, понимая, как человек с университетским образованием, что он в шкафу и Комитас с обузусом две совершенно разные величины. При этом если измерять величину Славика, будь он хоть четырежды Вячеславом Николаевичем, она окажется ничтожно малой в сравнении с величиной, кинувшегося на пожар мясника Комитаса с неполным средним образованием.
А вот Светлану, его жену очень задела эта ситуация. «Я себя не на помойке нашла! – любила повторять она – Я его сделаю» К тому же ей хотелось, чтобы дети - красавица Маринка, та, что была моей ровесницей и маленький Вовик, гордились отцом. Вовиково воспитание Светлана спихнула на Маринку, а сама начала делать Славика. Маринка, когда мы шли гулять, привязывала Вовика за ногу к батарее прочной бельевой верёвкой, а рядом, чтобы братику не было скучно, ставила миску с печеньем и эмалированную (чтобы не разбил) чашку с водой.
Под ласковым железным нажимом жены Вячеслав Николаевич без сопротивления написал сначала кандидатскую, потом докторскую, потом стал профессором, и наконец членом академии наук.
-Это я сделала Славика, - говорила Светлана и никто, абсолютно никто в этом не сомневался.
Тем более, очень многие помнили, как Славик сидел в Меликяновском шкафу во время первомайского пожара.
Став женой академика, Светлана заскучала, к этому времени и дети стали вполне самостоятельные. Короче, Светлана ушла от Вячеслава Николаевича и детей на первый этаж в служебную квартиру дворника Искандера. Через пару лет тот стал заместителем начальника ЖЭКа и опять никто не сомневался, в пигмалионовских способностях Светланы. Правда, Искандер вскоре покинул эту должность, труд дворника вызывал в нем большее удовлетворение.
Потом она делала людей группами, в частности долго жила на вокзале и социально реабилитировала довольно большой отряд бомжей, так что они бросили пить, выправили документы и устроились на общественно-полезные работы.
Последней работой Светланы стал художник – оформитель из какого-то деревенского клуба. Она нашла нужных людей, растолковала им про гениальность оформителя, в конце концов, она вышла за него замуж и под патронажем нужных людей уехала с ним за границу, где он стал рисовать экскрементами различных животных в стиле соцреализм, приобрёл много денег, славы и любил Светлану до конца своих дней как Бога.
Маринка наверно тоже сделала Вовика своим верёвочно-батарейным воспитанием – он стал банкиром. Но это был её единственный клиент. Сама же она удовольствовалась ролью супруги самого модного адвоката, так что по сути дела грандиозные пигмалионские способности матери она не унаследовала.
7 ВАСО
Обитала у нас и грузинская семья. Женщина-врач Катерина Шалвовна, она (по дворовому Като) и трое её детей. Като работала врачом – лаборантом и занималась спермограммами. Две старшие дочки частенько жили у отца в Тбилиси. Такие уж у них были хитрые восточные отношения. Пацан же, Васо, жил в Москве постоянно, может он был от другого отца.
К ним часто приезжали гости, причём чаще всего Като не знала этих людей, она принимала их по записочке, или вовсе, они снимали свои аэродромные кепки, похожие на колёса сансары и говорили:
–Я от Мананы. Или я от Вано и т.д.
Естественно, что Като не помнила ни Манану с Вано, ни авторов записок.
Гости приезжали не по-одному-два, а огромными семьями: всем почему-то очень хотелось в мавзолей Ленина. Но главная их цель была гораздо прозаичней, но едва ли не страннее. Все они хотели мебель. Какой-то очень большой румынский гарнитур с вычурным женским именем. Другая мебель их не устраивала.
Как вся ватага восточных гостей устраивалась в хрущёвской двушке, осталось для меня загадкой. Но я представляю, что Васо радовался, так как очень любил классные походы в лес с ночёвкой.
С утра гости уходили к Мавзолею, а потом шли к ещё менее знакомым людям, чем Като, трясли там какими-то записками, удостоверениями и Бог еще знает чем, потом стояли пару дней, сменяя друг друга в очереди и, наконец, набор вожделенных предметов перевозился как на перевалочный пункт, в квартиру Като. В эти дни они спали уже, видимо, стоя. Почему-то один из деревянных артефактов всегда оставляли Като. В итоге у неё собрался весь этот гарнитур. Я не думаю, что делали они это в качестве расплаты за гостеприимство, просто у них, в Грузии именно этот предмет уже не помещался. Кроме того, они расплачивались банками с кизиловым вареньем и вареньем из грецких орехов, неизменно добавляя коробку московских конфет «Ассорти» и бутылку грузинского коньяка.
Последние презенты Катерина Шалвовна в изобилии получала на работе и от благодарных пациентов, сперму которых она просматривала... Поэтому, опять же не столько по доброте душевной, но в основном в связи с подпирающим сроком годности, Като раздавала конфеты детям во дворе. Коньяк же помимо праздников, держала для сантехников и прочих работников ЖЭКа.
Мальчик Васо был совершенно обычным московским пацаном, его было невозможно представить в знаменитой кепке, кроме того, он ни слова не знал по-грузински, и было непонятно, отчего собственно его не называют Васей.
Впрочем, Като, приехавшая в Москву до войны, помнила из короткого тбилисского детства тоже только несколько ругательных выражений.
Дочки же, которые периодически наезжали, акцент имели очень даже выраженный и ещё неистребимую мечту о богатых московских женихах. Мечтой этой они делились со всеми охотно, как делятся навязчивой идеей некоторые душевнобольные. Собственно любой разговор у них сворачивался к замужеству.
Однажды Васо возвращался из Лагеря Пионерского и Комсомольского Актива. Это был не просто пионерский лагерь. Туда брали самых достойных. Васо отличился на педагогической ниве. То есть был талантливым вожатым октябрят. Лагерь конечно не «Артек» и не «Орлёнок» Но гораздо чище тогдашних пионерлагерей, а главное интереснее. Он там учился играть на гитаре, усвоил основы английского, а главное все темы, на которые говорили тамошние обитатели, ему были близки и интересны. И ещё его потрясло отсутствие в лагерной речи не только табуированной лексики, но и слов-паразитов.
Он шёл домой, вытянувшийся, возмужавший не столько внешне, сколько внутренне, и подошёл к знакомому подъезду. Небо казалось небывало голубым, а будущее щемяще светлым.
Надо сказать, что жили они на первом этаже, окно было открыто, видно, что мать и сёстры пили чай, и слышно, что вели бесконечную беседу о будущих мужьях.
Недалеко от дома было что-то вроде леска, смеркалось. Васо рванул к этому леску, бросился в какую-то ямку и зарыдал. Он никогда так не плакал, ни в детстве, ни потом... Он захлёбывался слезами и соплями и думал, что только-только небо казалось небывало голубым, а будущее щемящее светлым. И вот...
Но тут куст белого шиповника склонился к Васо. А Васо не был силён в ботанике и исключительно из красивости слова, он решил, что это орхидея. Шмыгнул носом. Вытер слёзы. И понял, что всё ещё будет.