Лирическое вступление, не слишком вписывающееся в тему:
В наш дом, в хрущобу, людей переселяли из бараков и коммунальных квартир, пришедших в аварийное состояние.
Хрущобы не имели великолепия сталинского лжеампира, но зато у каждой семьи была отдельная квартира.
Украшали хрущобы сами: например, озеленяли (моя бабушка посадила вокруг целый лес), писали на стенах первые слова (я сама написала в шесть лет огромное слово из трёх букв), выстраивали своими силами детские площадки. Песочница и неизменный грибок над ней. Видимо, чтобы и в дождь дети не вылезали из строгого квадрата. Сами ставили скамейки-лавочки и красили их, как по сговору, в зелёный цвет набравшей силы июльской травы. Втыкали два столба с перекладиной, в которую ввинчивали крюки. Туда вешали индивидуальные качели.
Все остальное на детских площадках сооружал ЖЭК. ЖЭК расшифровывалось как жилищно-эксплуатационная контора. Потом аббревиатура менялась несколько раз. Но люди до сих пор называют это заведение ЖЭКом. Собственно ЖЭКу, в смысле детских площадок, было всего построенного жильцами достаточно. Ну, иногда он, ЖЭК, как величайшую милость, типа шубы с царского плеча, прилагал к детской площадке примитивную карусельку.
Вокруг вырастали: гастрономы, где самым страшным был мясной отдел с плакатом о правилах разделок коров, коровья же, а так же свиная морда из папье-маше висели там же, в мясном отделе, на манер охотничьих трофеев в готических замках; типовые школы двух видов: первые с неузнаваемыми барельефными портретами русских писателей и поэтов, похожих на головы убиенных домашних животных в мясном отделе, (впрочем, это были пафосные здания и строились, наверное, пораньше), вторые просто в виде парочки параллелепипедов, соединённых меж собой пеналом; детсады, напоминающие школы второго вида.
Балконы в хрущобах использовались в основном как кладовки. Там гнили лыжи, ржавели велосипеды, и превращался в прах какой-то ненужный хлам.
Кухоньки были лилипутские: от 4 до 5 метров. Но всё равно, хозяйки там умудрялись разворачиваться. Прямо как женщины-змеи в цирке. Хозяйки занимали в кухоньке каждый атом, и обустраивали его разумно и компактно.
Всегда в продаже было мороженое. За 20 копеек с розочкой, за 19 такое же, но без неё. За 7 – самое любимое – такое, что похоже на теперешний фруктовый лёд, за 9 –средненькое молочно-сливочное, за 11 сливочное, но похожее на молочное. Да, ещё эскимо на палочке, а иногда и без неё. За 13 – просто сливочное. За 15 – крем-брюле. Про 19 и 20 я уже писала. За 22 «ленинградское» - плоский параллелепипед в шоколаде. За 28 – цилиндр в шоколаде, нам казалось, что под шоколадом орехи, но там на самом деле были ломаные вафли. И за 48 – огромное, хавай с чем хочешь! 250 грамм! Особо вкусно, если какао «Золотой ярлык» смешать с небольшим количеством кипятка. И туда – мороженое! ВКУСНОТА!
На один из партийных съездов выпустили мороженое «ПЛАНЕТА». Им наполняли огромные бумажные стаканы. Технология изготовления, как я представляю, была такая: на дно клали слой крошёного арахиса, потом само мороженое и в середину вливали струйку кипящего шоколада. Очевидно, арахис символизировал земную поверхность, шоколад – ракету, а само мороженое открытый космос. А впрочем, может оно и называлось «КОСМОС» или «РАКЕТА». Я не успела запомнить, так как после съезда его почему-то тут же сняли с производства.
Ещё были пивные палатки и квасные бочки.
Мы любили наш дом. И жильцы наши были неповторимы, как и все люди на планете Земля.
Вступление для любителей точных цифр.
Хрущоба, описываемая здесь, имеет:
5 этажей, 3 подъезда, на каждом этаже 4 квартиры.
Балконы идут со второго этажа.
Главок в повести 45, но показаны жильцы всех 60 квартир, например дворник Искандер, старуха Потылиха и т.д., не забудьте про водителя троллейбуса Бусова и его пассажиров. В общем, арифметически всё точно.
1. СОСЕД
Я знаю, он разводит нежитей
Каких-то странных мелких форм
И в мышеловки с миной нежности
Кладет молитвы как рокфор.
С небес туда слетают ангелы.
Он оторвет их от высот,
Не разобрав чинов и рангов их
На Птичий рынок отвезет.
Он Гамаюна, птицу вещую,
Талдычить заставлял «Ку-ку».
Грифонов с гарпиями скрещивал,
Потомство, выдавши за кур.
Он птицу Феникс жег с усталостью,
Все думал: «Может быть дрова?».
Он отрывал хвосты русалочьи
Как воблу к пиву подавал.
Дракона он считал рептилией,
Шил тапки из волшебных кож.
Единорогу рог отпиливал,
Чтоб тот на пони стал похож.
Никто не скажет, что он выжига.
Он свой зверинец собирал.
Он даже заготовил выжившим
По девять граммов серебра.
2. ДРУГ МОЙ МИШКА
В детстве у меня был друг Мишка, жил он за стенкой во втором подъезде. Через эту стенку я часто слышала, как его мать поёт какие-то странные загробные песни. Мишка носил крестик и его за это дразнили, а иногда и били.
Но взрослые у нас в доме особым пристрастием к атеизму не отличались. И в церковь ходили некоторые, а уж Пасху всем двором отмечали. Шли, как на майскую демонстрацию святить яйца и куличи. Яйца крашеные. Посерёдке, на блюде кулич. Куличи всегда в булочной перед Пасхой продавали, хотя называлось это: «Кекс весенний». Но даже продавцы не верили, что это кекс, просто их ценник такой вешать начальство заставляло. Куличи с яйцами увязывали в красивые вышитые или кружевные салфетки.
На демонстрации первомайские и на седьмое ноября ходили. Только вместо куличей с яйцами огромные бумажные цветы, флаги и плакаты какие-то.
Но это я отвлеклась, потому, что Мишкину мать во дворе звали «сектантка» И было в этом слове что-то чужеродное, презрительное, мне тогда казалось, что может если человек в другую церковь ходит, ну например, в другом районе, то он сектант.
И ещё у Мишки была красивая сестра Ирка, старше его лет на десять. Такие девушки играют всяких Алёнушек и Василис в фильмах-сказках. Ну, это я опять отвлеклась.
Короче, мы с Мишкой сделали вид, что заболели. Телефоны тогда нам ещё не поставили, так мы через стенку перестукивались особым шифром, как заключённые, так и договорились. Учились мы тогда в первом классе. Как только взрослые из дома - мы на улицу. И построили что-то такое огромное и красивое как слон. Позже я поняла, что построили мы тогда пагоду. Она была такая необъятная и прекрасная, что нам сил не хватало любоваться на нее только вдвоем и мы ждали, когда же все придут из школы, чтобы получить коллективное эстетическое удовольствие.
Первой пришла Анька Нестерова. Она из тех, с кем мы дружили, была самая высокая и толстая. Мы приготовились с ней радость разделить, а она вдруг схватила дверь старую от сортира, которая рядом валялась и как херакнет по нашей пагоде и ещё сверху всей тушей навалилась.
Я смотрю, Мишка не плачет, но глаза у него прозрачные от слёз. Вот-вот разольются. Мне стало так обидно, что одна толстая девка сломала грядущую радость нескольких человек, что у меня откуда-то выросли шесть синих рук, и я стала её бить.
В травмпункте, где Аньке побои снимали, сказали, что такая сопля как я не могла так ребёнка отметелить. Там как минимум десять здоровых мужиков орудовали, поэтому в детскую комнату милиции меня тогда на учёт не поставили.
Только через много-много лет я поняла про пагоду и про Шиву.
А мой друг Мишка повесился в армии.
