Глава четвертая (Проза / фантастика)

   Так, надо успокоиться. Ничего страшного не произошло. Странное - да, но не страшное. ОНО не проявило агрессии, было достаточно пассивно. Паниковать не надо, и бежать сломя голову не надо тоже. В конце концов, от такого не спрячешься. Но ведь и оставаться одному невозможно. Только теперь Володя по-настоящему почувствовал пустоту, образовавшуюся после смерти Кулькова.
   Все-таки, как это странно: два мертвых Кульковых и две живых Ларисы... Хотя, может быть, это странно лишь с точки зрения землянина, привыкшего судить инопланетно. Потому что и раньше... Но думать об этом не хотелось. Впрочем, какой он землянин? Хотя на Земле десять лет продержался. Но половина этого времени по госпиталям. И жил с антигравитационным прибором под кроватью. Так и пролежал на кровати почти все время. Не смог адаптироваться к двойной нагрузке. Три года, как вернулся, а живет словно вахтовик, будто временно здесь. А надо, надо обживаться. Вахтовики ведь ничего не видят и не слышат, кроме забоя и пивной. Им дальше этого в Марс и не нужен. А он чего застрял на пороге? Что от себя скрывать: не просто так два года от Ларисиной юбки не отрывался. Любовь любовью, а так и жить легче. Не вдаваясь. У порожка. А что плохо? Комната в особняке, хоть и маленькая, но со всем, предусмотренным для начальства, набором удобств. Законная льгота. Это вам не в общаге среди работяг крутиться. Хотя особняк от Марса не спасет. Но хоть от земных отгораживает. А вот Женик, тоже ведь на Марсе родился, но живет среди вахтовиков как свой.
   Пойти к нему? Нет, туда лучше днем, ночью он скорей всего не один. Есть еще Кирилл. К нему можно всегда. Но не хочется, ох как не хочется. Однако на глаза вновь попались мокрые тапки, и Володя поспешно достал переговорник. Набрал номер отца Кирилла, успокаивая себя мыслью, что наверняка спит. Но тот откликнулся сразу, словно ждал звонка.
   Володя наскоро собрался и вышел в коридор, соединяющий "особняк" с демократической "общагой". Пропускник, почуяв знакомый биокод, с готовностью залязгал засовами и откатил массивную дверь. Из "общаги", пахнуло перестоявшимся запахом самопроизведенного алкоголя - последнее издыхание ушедшей в иной мир вахты. Это самый трудно удаляемый след многодневной плановой оргии, которую безопасней легализовать, а значит хоть отчасти проконтролировать, чем запретить. В плане культурных мероприятий, "отвальные" значатся как "Прощание с Марсом." Местные интеллектуалы прозвали их Луперкалиями. Впрочем, они тянулись тут нескончаемой вереницей только проходили в более скромных размерах.
  Келья отца Кирилла располагалась на первом ярусе, отделенном от общаги длинным коридором и пропускным пунктом, за которым находился поселок осевших на Марсе землян. Бывших землян. Келья была рядом с храмом, как и положено жилью священника. Храм-невидимка, иначе не скажешь, не имел внешних очертаний, потому что, как и все помещения здесь, был вырублен в породе и выходил в общий коридор лишь дверью, правда, не пластиковой, а дубовой массивной, по-церковному украшенной. Но переступив порог, человек попадал в настоящий храм. Внушительных размеров, хорошо обустроенный, с блестящим позолотой алтарем, сориентированным строго на марсианский восток.
   "Кельей" квартиру Кирилла прозвали не зря: иначе и не скажешь. Голые грубые стены. Выкрашенная в голубое штукатурка, покрывающая каменную вырубку, жесткая кровать под серым солдатским одеялом, общепитовский стол из пищеблока, но застеленный чистой, рукодельно вышитой скатертью, в углу поблескивали в лампадном отсвете массивные оклады икон в несколько этажей, "батин вернисаж" согласно устной поселковой традиции.
   Отец Кирилл внешне нисколько не омарсился, хотя полжизни прожил в катакомбах: но ведь и на Земле полжизни. Типичный сельский батюшка, как изображают их в фильмах.
   -Чайку поставить?
   -Да. Чайку.- Кирилл вышел на кухню, куда у него было выселено все мирское. Там же за шкафчиком, не сразу заметишь, висела и юбилейная, в блюдце величиной, медаль, отлитая из титана в честь Кириллова семидесятилетия, а на ней текст, по поводу которого было немало споров: не слишком ли? Выгравировано же там следующее:"Митрополиту марсианскому Кириллу Первому". И хотя он был всего лишь приходским священником Московской Епархии, на Марсе кроме него, а значит и главнее, попа не было. Но опасались напрасно: Кирилл дар принял, хотя меж других даров как бы не заметил. И даже на гвоздике повесил, пусть и не на виду.
   Чай был разлит в граненые стаканы, вставленные в массивные, витые подстаканники, в розетки плюхнулось малиновое варенье, в хлебницу - кусок пирога. Деликатес по марсианским понятиям.
   Володя взял было стакан, но тот плохо держался в руке и он вынужден был поставить его обратно. Отец Кирилл будто бы и не заметил, знай прихлебывал из блюдечка и только время от времени упирался в Володю глазом: ждал, когда тот разговорится, но не дождавшись, завел речь о своем. Мол, храм устроился, украсился и Володина в том заслуга немалая. За труды спасибо. Как бы хорошо было, теперь, когда время у него свободное появилось, продолжить: ведь многое еще сделать предстоит. Потом незаметно перевел разговор на личное. И Володя оттаял, разговорился. Рассказал о тенях, неизвестно кем отбрасываемых на стены, бормотаниях за спиной, а потом и о сегодняшнем, без деталей, конечно. Легче стало, успокоился, но и пожалел. Зря все это. Что священник скажет, догадаться нетрудно: нечистая сила, искушение, молись, мол, и все пройдет. Но хоть душу облегчил. Расскажи такое атеисту, психиатра вызовет, батюшка же с пониманием выслушает, отнесется серьезно. Да что толку-то?
   -Тебе бы причаститься, исповедоваться, но ведь, - он тяжело вздохнул. И добавил, - а ну-ка пойдем.
   Володе не хотелось покидать защищенное пространство этой мрачноватой, обжитой кельи, но он подчинился и неохотно двинулся за Кириллом. К его удивлению тот прошел мимо церковной двери и повел его по коридору в другую сторону от общаги. В богадельню? По вырубленным в породе ступеням они спустились в подвал. Под ногами засияло 'стекло'. Здесь оно пробивалось снизу. Свет от него отбрасывал причудливые голубоватые тени на потолок, словно переворачивая реальность. Отец Кирилл остановился около одной из дверей, негромко постучал.
   - Ктой-то среди ночи ходит? - спросил недовольный старушечий голос.
   - Это я, Тарасовна, Кирилл.
   - Батюшка? Ахти мне! Заходи пожалуйста. - Она спешно, путаясь в засовах, открыла дверь.- А я, горетница, и не сплю, молитовки читаю. И ты, как раз, будто Богом нанесен. Благослови...
   - Бог благословит. - Кирилл мелко перекрестив воздух напротив старухиного носа и, подав для поцелуя руку, продолжил. - Я вот знаю, что ты по ночам не спишь, потому и зашел невзначай. Кошки-то твои, Тарасовна, где? Покажи человеку.
   Комнатка была небольшая, чистенькая. Половину ее занимал стол, покрытый потертой, сбившейся на сторону скатеркой, над ним темнели иконки: Божья матерь с младенцем-Иисусом, Николай угодник, еще кто-то бородатый. Рядом пластмассовая, со склада, полочка с кухонной утварью. И неожиданно - сияющая никелированными шарами на спинка допотопная кровать. Откуда она здесь?
   - Так одна у меня кошка, батюшка. Гдей-то шастает... Я ее не приваживаю - вдруг начальство препятствует кошек держать! А она все одно - приходит. А кто с тобой, и не знаю.- Она подслеповато присматривалась к Володе, наклонив на бок голову.
   -Это наш богомаз новый, Владимир. Церковь будет расписывать.
   - А... Вот и хорошо, хорошо. И молодой. Тамошний?
   - Нет, бабушка, наш. Где кошка-то твоя? Позови. Да и откуда она у тебя, Тарасовна, ведь здесь кошки не водятся?
   - А приблудилась, батюшка. Я у Боженьки ее не просила, сама пришла. Что от Бога-то я знаю. Вот и кроватку вымолила, и салфету, аккурат как у матери когда-то была. - Она достала из шкафчика допотопную - с бахромой - скатерть и принялась накрывать ею стол прямо поверх грязновато-белой.
   Отец Кирилл не торопил ее. Он показал Володе на колченогий табурет и сам сел на другой. Подождав, когда бабка перестала суетится, напомнил: ты б, Тарасовна, кошку позвала...
   - Ой, и вправду!
   Она наклонилась и запела под кровать: кис-кис-кис.
   -Где ж ты ходишь, а? Вот гулёна. Иди сметанки дам.
   И тотчас сверху раздался мелодичный громкий мяв. Володя вскинул голову: на шкафчике сидела рыжая симпатичная кошечка. Она встала навстречу хозяйке и, как только та подняла руки, прыгнула ей на грудь и принялась тереться головой о щеку.
   - Любишь сметанку, а? Любишь? Вот, батюшка, кошечка.
   - Откуда ж у тебя сметанка, Тарасовна? - Отец Кирилл взял кошечку и принялся гладить ее, от чего та блаженно прикрыла глаза и заурчала.
   - Сметанку я б сама ела, так нет же ее. Это я для приману говорю.
   - А чем же кормишь?
   - А ничем. Сама где-то находит. Мышей, может, ловит или еще что.
   - Каких мышей, Тарасовна?
   - И то правда, батюшка. Откуда мышам взяться, сколько на этом Марксе и не разу не видела... А вот же водются где-то.
   Отец Кирилл передал кошку Володе. Тот погладил ее по гибкой, чуткой спине, почесал за ушами. Была она как настоящая. Не отличить. С нормальными кошачьими реакциями: гладят, жмурится и урчит, за ухом чешишь, снова жмурится и урчит. Он резко столкнул ее на пол, спиной вниз. Кошка спружинила, приземлилась как ей положено на лапы и, фыркнув, принялась чесаться.
   Бабка посмотрела на него неодобрительно.
   - Царапается, - пояснил он виновато.
   Кошка меж тем шмыгнула под кровать и злобно оттуда зашипела. Некоторое время посидела там и вновь вышла, но была уже не рыжей, а черной с белыми пятнами. Не замечая изменений, Тарасовна подхватила её на руки...
  
   ***
  
   Потом они снова сидели в келье.
   - А вещи?- спросил Володя, - кровать, салфетка...
   - Салфета? Никто не знает. Прихожу как-то, а они уже есть.
   - Бог дал? - Володя не то, что съехидничал. Сказалась привычка к празднословию.
   - А Бог все дает. - Ответил совершенно ровным голосом Кирилл. - Даже когда кажется, что он лишает. Я ведь знаю, Володя, твои горести. И скажу: к лучшему ваше расставание. Жили вы невенчано, в грехе. А тебе это вовсе ни к чему.
   - Невенчанные. А с кем мне на Марсе венчаться?
   - Это другой разговор. Отдельный. Сейчас не о том. Ты вот о Боге не думаешь, а он о тебе думает. Ты в него не веришь, а он в тебя верит. Он уж сколько лет ведет тебя, и все что не происходит в твоей жизни - все к лучшему. И даже то, что ты не веруешь еще - тоже к лучшему. Потому что не готов ты судьбу свою пока принять, а будь верующим, начал бы на Бога роптать. А это грех большой. Ответь мне, ты молиться не пробовал?
   -Пробовал, - сказал Володя тихо.
   -И что же?
   -Не получается...
   -Не получается... А знаешь отчего? Ты у Бога просишь, чтоб дал, а его благодарить надо за то, что дано.
   -Ну, мне-то далось, как же! Катакомбы. Пожизненное заключение.
   -Да, катакомбы. Но ведь самые первые христиане именно в катакомбах храмы устраивали, в катакомбах они самые лучшие и волнующие свои часы проводили! Неважно, где тело, главное - где душа обитает.
   Он помолчал, словно собирался с мыслями. Володя понял, что узнает сейчас то, ради чего Кирилл в последние годы всячески приближал его, ради чего сегодня принял его посреди ночи, а может быть... может быть, и ждал все эти дни...
   -Ты вот говоришь,- начал он глухо, - что Марс тюрьма. А ведь это как смотреть. Монастырь ведь тоже для кого-то тюрьма: стены, распорядок строгий, еда скудная, неволя, лишения. Недаром же в прошлые века рядом с монахами узников содержали. Но дело не в камне, в человеке. Вот Рублев - чернецом был, а радость творчества познал. От нас зависит, будет наше прибежище местом радости или скорби. Надо тебе сюда перебираться, к общине.
   Вот куда он меня - в монахи, или как там на их речении, в чернецы, схимники, иноки. Чтобы ниточка не оборвалась, чтобы преемственность была. Восьмой десяток, как ни как, кому все это оставить? Священнику-вахтовику? Двухгодичнику?
   -Смутил я тебя своей поспешностью? В мои годы это извинительно, каждый день - божий дар. Да и ждал я немало. Но теперь пора. Пора о себе подумать. Оставь суету. Приходи, селись здесь. Тут тихо, думается хорошо и работается хорошо. Берись за роспись, уж больно лики у тебя получаются, особенно глаза. Иной раз, кажется, будто смотрят они, лики-то. Это ведь тоже знак!
   - Приду. Поживу.
   - Вот и хорошо. Когда прощались, Володя спросил то, о чем давно уже судачат в поселке.
   - А правду говорят, что вас на Марс против воли направили? Как бы в наказание.
   Отец Кирилл поднял удивленно брови, этот вопрос он, видно, не ожидал услышать. Но ответил.
   - Пустое. Я сам себе это служение выбрал. Я монах, а монашество здесь усугубленное. Да и не каждому выпадает божья милость проповедовать на небесах.