О род людской, как жалок ты!
Кичась своим поддельным жаром,
Ты глух на голос нищеты,
И слезы льёшь - перед фигляром!
С.Ф.Дуров
1
В душный июньский полдень он появился под деревом напротив нашего дома. С "модной» трёхдневной небритостью на умном, печальном и благообразном лице. Мужчине было около сорока лет, но жизнь потрепала его тело и душу. Ноги обуты в растоптанные башмаки, которые мужчина как-то ловко сам снимал и обувал без посторонней помощи, а помощь бы не помешала. Конечности не имели пальцев, на их месте точно заросший пупок, морщилась округлившая обрубки кожа. К дереву были прислонены два потёртых, деревянных костыля, а рядом, чуть впереди и сбоку лежала кепка, бесстыдно показывающая своё засаленное и пустое нутро. Я заметил мужчину около полудня, из окна четвертого этажа.
-Галя, - позвал я жену, - у нас какой-то бомж под окнами глянь.
Подошла Галя, пристально и внимательно разглядела калеку.
-Лицо-то благородное какое, только не ухоженное. И держится, смотри, с достоинством. Впрочем, внешность обманчива. Сходишь, отнесёшь ему еды?
-Схожу, только хочет ли он есть? Он пить хочет, или ещё точнее выпить, - улыбнулся я.
Галя любовно приготовила два бутерброда, смазала хлеб майонезом, затем кетчупом, положила тонкие пластики помидоров, несколько перышек зелённого лука, листиков укропа и петрушки, затем толстый слой колбасных кружков и поверх опять тонкие пластики помидоров, зелень и политый кетчупом с майонезом хлеб.
-А что же попить-то ему дать, не выпить - а попить? – спросил я.
И Галя, не долго размышляя налила в литровую банку чай с молоком. Я не торопливо собрав яства пошёл кормить калеку. Место он выбрал удачное. Не пекло солнце, рядом с деревом была кочка земли поросшая травой, на ней то и сидел мужчина.
-Будешь, - спросил я показывая принесенное, бомж не глядя кивнул головой.
Я сложил еду ему на колени, банку с чаем поставил на землю, и, чувствуя какую-то потребность в общении, задал вопрос:
-Где окончания конечностей потерял?
-В восемь лет, в марте пошёл в поле за потерявшейся коровой. Потерялся в тумане. Замаялся и уснул в стогу сена. А ночью мороз. В больничке и отрезали по самое "не хочу".
-Пенсию по инвалидности, получаешь?
-Документы сгорели вместе с домом. Отец пьяный уснул с сигаретой, сам сгорел и дом, и документы. А восстановить денег нет.
-Да-а, - прицокнув языком, посочувствовал я.
История потери пальцев , была пересказана жене. Мы с нею часто звучим в унисон по разным жизненным случаям, не зря прожили не один десяток лет вместе. Порыв помочь, похлопотать, загоревшийся от сочувствия, охладился жизненной мудростью. Близким людям не всегда есть время помочь, а уж дальним... Как-нибудь, потупив взор, отвернув глаза... Но все же этот мужик был взят под опеку. Не под такую глобальную, как желалось в первых порывах сострадания. А так как обычно, и, как оказалось, не только нашей семьёй. Мир, говорят, не без добрых людей! Сам мужик хорошо знал об этом. И профессионально начал использовать доброту. И тут же рядом появились прихлебатели: верткоглазая женщина с клочковатыми волосами матового отсвета; извечный тюремщик и алкоголик из нашего дома, с синюшными татуировками на веках "не буди" - Борюська, без которого не обходилось ни одно "веселое событие" в нашей многоэтажке; и угрюмый неизвестный, высокого роста мужик неопределенного возраста.
Первую ночь инвалид ночевал отползши в куст, оставив после дневного пребывания немного мусора и помятую траву в одиночестве. Перед второй, весь день образованнаякомпания исчезала и появлялась проведывая инвалида, который неустанно нес службу караула у головного убора дающего им пить и есть.В этом обществе произошло расслоение. Низшим существом стала женщина. Ей помыкмали все, по команде любого из мужчин она начинала суетиться и что-либо делать. Верховодил Борюська. Он исчезал, приходил, присаживаясь на корточки возле инвалида, о чем-то говорил, несколько раз за день проявлял раздражение. Угрюмый всегда ходил рядом с Борюськой затаенной угрозой всякому кто не согласен с главарем. Полиция и военные в одном лице. К полдню компания опьянела, Борюська с угрюмым зашли в подъезд по стенке и затихли. Инвалид чуть сдвинулся по направлению куста и тоже уснул. Рядом приютилась женщина, уткнув свое лицо в бок калеки.
Третий день начался у компании рано утром, даже лучше сказать ночью, как у большинства алкоголиков и стариков. Не было четырех часов утра когда со двора послышались ругательства, после сдержанный плач женщины. К шести утра компания пришла в раздраженное возбуждение, им хотелось опьянеть, но не было возможности. Борюська расхаживал по двору с пакетом и пугал ранних прохожих, предлагая им купить то, что было в пакете. Когда я в половине восьмого пошел в магазин, за свежей булочкой к чаю, Борюська подошел и ко мне.
-Купи телефон почти задаром!
Я отрицательно качнул головой, с затаенной усмешкой глядя на горе-продавца, мы с ним знаем друг друга лет семь.
-А во смотри, форфоровую статуэтку, сейчас модно...
-Нет.
-Братан, займи сотню, болею, раскумариться.
-Боря, а с чего ты отдавать будешь? Вот я работаю, у меня стабильно зарплата, а ты где возьмешь деньги, чтобы отдать? С пенсии матери?
-Ты че? ! Я же в карты играю! В ази на базаре. Ща просто в пролете. Но чаще я в куражах.
-А-а. Вот полста тебе, на стопятьдесят граммов хватит, без возврата, отца моего, Ивана, помяни.
-Благодарю, Иваном отца звали? Выручил.
2
В обед третьего дня проживания инвалида-бомжа в нашем дворе, многие стали догадываться,что лежит под перевернутыми листьями репейника, черенками торчащими в небо. Я тоже увидел, одновременно с женой. Мы стояли у окна и смотрели вниз, на прохожих, на проезжающие машины, когда бомж что-то не громко сказал женщине. Она села с ним рядом и взялась за пояс его брюк.
Мы оторопели, что-то странное было в этих движениях. По тротуару шли не только взрослые, но и дети, и девочки, которые не видели голых мужчин. Калека, лежа на спине, ловко поднял ноги и зад вверх, а женщина сдернула штаны. Он завис в этом положении у него и из его нутра выдавилась кучка отвратительного вида. Мы смотрели во все глаза, забыв обо всем что происходит вокруг. Все случилось шокирующе быстро. Женщина поддернула ему штаны и голый зад, и срамные части тела исчезли. Он на полметра сдвинулся, а женщина, оторвав от репейника лист, накрыла отвратительную кучку от которой напахнуло, казалось, вонью и сюда за стекла четвертого этажа.
-Стыд совсем потерял, -возмутилась проходящая мимо бабушка, - дети ходят мимо, да и здесь играют.
Бомж отвернулся, как бы не слыша и не видя.
На четвертый день вокруг бомжа увеличилось количество перевернутых листьев репейника. День у них начался опять ночью, начался тихой руганью, негромкими ударами, постанываниями. Вся эта возня перемешивалась двумя повторяющимися словами:
-Понял?
-Нет.
-Понял?
-Нет.
Возня, удары, слабые стоны и опять повторение.
Добывание денег шло хуже и хуже. Но "шайка-лейка" менять место дислокации не собиралась. С нашего дома уже никто и ничего ему давать не хотел, все нетерпеливо ждали когда иссякнет источник доброты у мимо проходящих. Подушка, одеяло, несколько курток - это были следы доброты нашего восьмидесятиквартирного дома.
Казалось, этот кошмар будет длиться до осени. Но кто-то вызвал участкового. Тот пришел. Догадываясь, что за ним следит множество глаз из окон, глаз неодобряющих его грязные обязанности, участковый негромко, но строго говорил бомжу минуту - другую.
-Понял? - прозвучал в конце вопрос.
-Да, начальник, я все понял.
-Куда же он пойдет, сердечный? - подошла глухая и слеповатая бабушка из нашего подъезда.
-У него вон в том доме квартира. Соседей достал уже своей вонью и пьянками. Че у него квартиру не отнимут? - сказал участковый.
-Сынок, а где он пострадал-то, где он пальчики-то свои оставил?
-Пьяный уснул в морозы, ему и отрезали. Мать за ним присматривала, а этой весной она умерла, отмучилась с этим уродом. Вот он теперь и совсем распустился. И мать у него закопали как бомжиху, за счет города.
Бомж уже стоял на костылях и резво пошел прочь, что-то буркнув.
-Поговори у меня! - пристрожился офицер полиции.