Длинноногая девочка из тростника и мака
Вначале был её стан искромётный –
золотая орбита, по которой летало
тело её, юный мир её смеха,
зелень глаз её с блеском металла.
Любил я её? Кто знает.
Но только ночами робкими,
в рассеянных облаках-сомнамбулах
и в аромате распускающегося жасмина –
как неумирающая звезда во мраке –
звучало мне её имя.
Однажды даль вздохнула протяжно, медленно...
О, какая тоска изначальная
в содроганье этом гигантском расстоянья и снега!
Терзался ли я? Кто знает.
Но только средь сумерек грустных,
под привычный и несмолкаемый гул вечернего звона –
в час, когда совершают полет молчаливый
филин и мышь летучая –
я будто в некоем сне простом её видел.
И вот, наконец-то, ветер –
ветер, наконец, возвращает её мне обратно.
Я в объятьях её держал, я её целовал
в слабых отблесках молнии.
Я касался рук её медленных,
цветка груди её двухвенечного,
влаги зарождающейся её телесной...
И теперь, о, моя долгожданная –
повелительница нежная
огня и танца,
длинноногая девочка из тростника и мака –
теперь-то я уже знаю,
что терзаюсь – и что люблю тебя.
Nicolás Guillén
Alta niña de caña y amapola
Primero fue su rápida cintura,
la órbita de oro en que viajaba
su cuerpo, el mundo joven de su risa,
la verde, la metálica
naturaleza de sus ojos.
¿La amé? Nunca se sabe.
Pero en las noches tímidas,
en las nubes perdidas y sonámbulas
y en el aroma del jazmín abierto
como una estrella fija en la penumbra,
su nombre resonaba.
Un día la distancia
se hizo un largo suspiro.
¡Oh qué terrestre angustia, en un gran golpe
de nieve y lejanía!
¿Sufrí? Nunca se sabe.
Pero en las tardes tristes,
en la insistencia familiar del Ángelus,
a la hora del vuelo taciturno
del búho y el murciélago,
como en un sueño simple la veía.
Al fin he aquí que el viento,
he aquí que el viento al fin me la devuelve.
La he tenido en mis brazos, la he besado
en un tibio relámpago.
Toqué sus manos lentas,
la flor bicéfala del seno, el agua
de su lujuria inaugural... Ahora,
oh tú, bienesperada,
suave administradora
del fuego y de la danza
alta niña de caña y amapola,
ahora ya sé que sufro y que te amo.