прокуренный, расхлябанный вагон,
сидит-глядит в застиранные шторки
народец разномастный. и кругом
заводятся пустые разговоры
под шорохи яичной скорлупы,
мол, ходят слухи, де, лютуют воры
и в тамбуре опасно без толпы.
мол, проводницы жмутся кипяточка
и требуют полтинник за бельё,
а он сидит, запутавшись меж строчек,
и шепчет что-то странное, своё,
мусоля порыжевшую тетрадку.
на пальцах пассажиров курий жир.
и пахнет чем-то приторным и гадким.
играют в карты, шмыгают в сортир.
наводит одурь мерным перестуком
по стыкам токование колёс.
замедлились мелькающие руки,
затеплились лампадки папирос.
попутчики уставшие стихают,
и время замедляется само,
и тот, кто разговаривал стихами,
вытравливает синее клеймо
с души своей, как с наволочки влажной -
поставленное кем-то невзначай
и проводник подвыпивший и ражий
приносит спитый желтоглазый чай.
и вечер жёлт, и будто нескончаем,
отчаянно струится из окон,
и давятся в вагоне тёплым чаем,
вприкуску с безымянным коньяком.
а он застыл лишь пальцы гладят кожу -
истёршийся узорный переплёт.
он знает, на конечной краснорожий
дежурный по вокзалу счетовод
их примет всех по описи, поштучно,
и, выстроив в ряды, как на парад,
проводит в тьму без всяких "потому что"
и в ту же тьму отправится тетрадь.