и на бюро - раскрытая тетрадь.
Как следствие. Когда была причина -
непросто в переплёте разобрать.
Во взвеси слов не высечется фраза,
та - жгучая. Белеет ждущий лист.
И кажется, душа в глубинах - rasa;
и хочется, чтоб он остался чист.
Цвет неба странно светло-фиолетов,
но с каждой мыслью выглядит темней.
Сцепились тени множества предметов
и делят лист на несколько частей,
где линиями сгибов - их границы,
а вдоль года протягивают нить.
Как в детстве, я из вырванной страницы
фигурку начинаю мастерить.
Бумага, тень - материал пластичный,
в сознании - фрагменты разных схем.
Перстов, однако, действия привычны:
кораблик получился. Между тем
под сквозняком надулись занавески,
внутри смещая контур и вовне.
Послышались журчание и плески,
кораблик закачался на волне...
По глади изумрудной, сна неспешней,
текла в искренье солнечном река,
Дышал в бумажный парус ветер вешний
и вспенивал лазурь. Но тут рука
её привольный бег остановила. -
Она пришла сквозь дикие поля.
Кораблик повертев, сказала: "Мило.
А ты сумеешь сделать журавля?"
За сгибом сгиб (ведь всё бывает гибко)
менял, косясь на вьющуюся прядь.
Взяла его, и с вежливой улыбкой:
"Угу, красив. Но может ли летать?"
- Здесь некуда лететь. "Пойдём на гору.
Там так яснеет вечером заря.
Под ветреные песни станет впору
расправить крылья, высями паря."
Нам незаметны и дороги в горы,
когда влечёт беседою каприз.
Журавль умчался в пьяные просторы
и долго нёсся, правда, только вниз.
Летящий вниз не знает прав на отдых! -
хотелось мне кричать, кричать вослед.
Но вот он завертелся в тёмных водах,
виднеясь миг, а следующий - нет.
"А есть ещё?" - зевнула непритворно.
- Он был один. "Ты скучен." И ушла.
Так, как уходит детство. И упорно
я в сторону смотрел, где скрыла мгла
её черты. Угрюмо проступила
пустующая комната во тьме.
Ночь на бумагу вылила чернила,
и различил я в смазанном письме
мгновения, где был когда-то юный,
дорогу в гору - тонкую спираль,
а там, внизу, где камни и буруны,
кораблик мой, один плывущий вдаль.