История любви (Повесть)

Глава 01

1786-ой год, Париж

"Я ещё совсем не знаю, что это такое - любить. Нет, я конечно, люблю и матушку, и отца, и свою старшую сестру. И Лоретту, мою милую болонку. Но это... это всё не то. Ах, какие глупости я наверное пишу...
Ведь это тоже любовь, настоящая. Но она иная.
А мне, порой, так хочется..."

Изящная белокурая девушка вздохнула и поправила локон, упавший ей на глаза.

Немного подумав, она обмакнула перо в чернильницу и продолжила писать:

"А иногда я и сама не знаю, что мне хочется.
Я почему-то часто думаю, что впереди меня ждёт какое-то огромное счастье, светлое-светлое. Точнее, я чувствую это. Это как сияние, которое проливается в сердце и озаряет твой разум, твои чувства и мысли... Я верю, что когда-нибудь буду очень, очень счастлива."

- Люсиль, доченька, ты готова?

В дверь раздался стук, и девушка, закусив нижнюю губу, в легком раздражении, закрыла тетрадку, которой только что доверяла свои самые сокровенные мысли. Подбежав к комоду, она открыла один из верхних ящиков, и спрятала тетрадь. Затем оправила рукава на пышном платье, поправила причёску и бросила быстрый взгляд в большое овальное зеркало в тяжелой золотой раме.
На неё смотрела невысокая, хрупкая блондинка.
Она не была классической красавицей, но в ней был тот самый шарм, который заставляет мужчин оборачиваться вслед ей на улице, говорить комплименты, чувствовать волнение, когда она просто проходила мимо. У Люсиль были живые карие глаза, небольшой носик, мягкая изящная линия рта. Пухлые губки. А когда она улыбалась, на щеках появлялись очень милые ямочки. А улыбалась она часто. Она была довольно смешливой.

"Глуповата", - как-то услышала она про себя от старшей сестры.

И потом целый вечер прорыдала, закрывшись у себя в комнате. Да, возможно, она была легкомысленной. Но разве можно требовать от шестнадцатилетней девушки, выросшей в роскоши, большой серьезности? Читать она не очень любила. Хотя, иногда брала в руки томик стихов Гёте или какой-нибудь сентиментальный женский роман. И читая его, она проливала слёзы над судьбами героев, над их жизненными перипетиями. И, отложив книгу в сторону, говорила иногда сама себе:
- Пусть сестра говорит, что я глупая и пустая... Да, я, наверное, не так умна, как она.
Но разве нужен женщине большой ум? Нет... я всего лишь мечтаю о любви. О настоящей любви.
И верю, что Господь меня услышит.


Между тем, Люсиль Дюплесси к своему шестнадцатилетию, была одной из самых завидных невест Парижа. Её отец, служивший в королевском кабинете финансов, пользовался хорошими привилегиями. Мать была из старинного дворянского рода. Несмотря на юный возраст ( а браки тогда происходили рано), в этом году к Люсиль сватались уже два раза. "Перспективные молодые люди", - как охарактеризовала их мадам Дюплесси. И оба получили отказ. Капризная Люсиль нахмурила бровки и тихо и решительно проговорила: "Нет".

- Но почему же, голубка моя? - искренне удивилась маман.
- Я ещё слишком молода для брака, - выдохнула Люсиль, - а ещё потому что... потому что я их не люблю".
И поправив рукой высокую завитую причёску, подобрав подол пышного платья, она убежала к себе в комнату.
- Вот характер, - буркнул её отец, месье Дюплесси, укоризненно покачав головой вслед скрывшейся за дверью дочке, - а ведь такие выгодные партии...


- Люсиль, доченька, ты готова? - в голосе мадам Дюплесси, стоявшей за входной дверью, появились нотки лёгкого раздражения.
- Да, мамочка, уже иду, - прощебетала в ответ Люсиль, направляясь к двери.
В это утро ей опять предстояло сопровождать маман на прогулку в Люксембургский сад. Как надоели ей эти прогулки под присмотром родительницы! Почти всегда было одно и то же. Они чинно прогуливались по широким аллеям, вдоль которых росли аккуратно обрезанные деревья и располагались клумбы с яркими цветами.
Иногда присаживались на скамейку. Маман через лорнет наблюдала за проходящими мимо людьми. Иногда читала какую-нибудь книжку, принесённую с собой. А Люсиль откровенно скучала. Как же устала она от этих прогулок под присмотром.
"Как-будто мне пять лет", - думала она, обиженно надув пухлые губки.

В этот утро она с маман также чинно шла по центральной аллее Люксембургского парка, наслаждаясь теплым июньским воздухом и легким ветерком, ласкающим лицо.
Как вдруг...
Кто-то сзади сильно толкнул её в плечо. Видимо кто-то, кто очень торопился. От неожиданности она выронила своё изящный кружевной зонтик, который брала для защиты от солнечных лучей.

- П-простите, м-мадемуазель. Тысяча извинений, - она услышала извиняющийся мужской голос, который, к тому же, сильно заикался.

Вскинув длинные ресницы, она увидела перед собой виновника произошедшего.
Какой-то нескладный молодой человек лет двадцати семи неуклюже протягивал ей её зонтик.

- Простите, - повторил он, - Я очень торопился и...
- И это значит, что можно нестись, не видя ничего и никого вокруг? - язвительно спросила мадам Дюплесси, взяв дочь под ручку.
От проницательного взгляда мадам не ускользнула ни бедная одежда парня, ни его крайне смущенный вид.
"Сразу видно, что из бедных", - с презрением подумала мадам Дюплесси, - и что он забыл в Люксембургском саду? В основном здесь прогуливается знать.
- Пойдём, голубка моя, - она потянула Люсиль за руку, намереваясь уйти.
К тому же ей не слишком понравился внимательный взгляд, который её дочь подарила парню.
"Каков нахал", - подумала мадам Дюплесси.

Люсиль смотрела на наглеца, толкнувшего её. Одет он был очень бедно. От её проницательного женского взгляда не ускользнул залатанный камзол, стоптанные ботинки и впавшие щеки. Человека, привыкшего, видимо, недоедать. Лицо его было некрасивым, но не отталкивающим. Длинные темные волосы, большой рот, острые скулы.
Глаза были карие и очень живые. И, когда он улыбнулся ей, широко и открыто, его лицо сразу же преобразилось. Люсиль почему-то забыла о некрасивости его черт, она смотрела только в эти глаза...

- Чем я могу загладить свою вину, прекрасная мадемуазель? - спросил молодой человек.

И слегка поклонился ей.

Люсиль слегка покраснела и улыбнулась ему в ответ. Одними уголками губ. Но от её матери не ускользнули эти изменения в мимике дочери.
- Люсиль, пойдем же скорее, - прошипела она ей, сильно потянув за руку, - или ты так и будешь стоять здесь с этим... - она презрительно кивнула головой в сторону "оборванца".
- Очень красивое имя... Люсиль, - просто ответил этот "оборванец".
- А... как Вас зовут? - набравшись смелости поинтересовалась девушка, выдернув руку из цепкой хватки матери.
- Камилл, - он опять шутливо поклонился ей, - Камилл Демулен.
  
***
  
Люсиль чувствовала, что с этой неожиданной встречи в её сердце что-то изменилось. Она почему-то всё время вспоминала живые карие глаза и это имя - Камилл.
- Уж не про этого ли оборванца ты думаешь? - сварливо спросила Люсиль её матушка, когда они вечером сидели в гостиной с вышивкой.
От неожиданного вопроса Люсиль вздрогнула и, сделав иголкой неловкое движение, наколола себе палец. На изящной белой ручке выступила капля крови.
- Ой! - Люсиль быстрым движением подняла пальчик ко рту.
- И где же ты витаешь, моя дорогая? - мать нахмурила темные выщипанные брови, - Я угадала? Ты думаешь о нём?
- Мама, он тебе совсем не понравился? - робко спросила Люсиль, - совсем-совсем?
- Боже, доченька, он совсем не нашего круга, - отрезала мадам Дюплесси. - Выброси его из головы. Он бедняк и хам, - фыркнула она.
  
***
  
На следующий день, когда мать с дочерью чинно прогуливались в Люксембургском саду, им опять встретился этот "бедняк и хам". Скорее всего, он специально ждал белокурую крошку Люсиль. Потому что, когда они свернули на одну из боковых аллей, он внезапно появился перед ними. Поклонился и вручил девушке небольшой букет фиалок со словами:
- Ещё раз прошу у Вас прощения за мою вчерашнюю неловкость. Хотя, знаю, что этому чудовищному преступлению нет оправдания.
Смешливая Люсиль не удержалась и прыснула. Маленькая ручка, затянутая в длинную кружевную перчатку, благосклонно приняла букет цветов.
Девушка поднесла его к напудренному носику.
- Какой тонкий запах! - воскликнула она.
- Конечно, - улыбнулся ей Камилл, - они же живые. Рад, что Вам понравились.
- Я очень люблю цветы, - прощебетала Люсиль, - и особенно фиалки.
- Значит, я угадал, - весело отозвался Камилл, - всё утро думал, какие цветы Вы любите. И решил, что такая нежная девушка, как Вы, и цветы должна любить такие же изящные и нежные.

На щеках Люсиль разлился румянец. Она опустила длинные ресницы и сделала вид, что ей очень интересны носки её красивых туфелек.
- Нет, но это уже переходит все границы! - воскликнула мадам Дюплесси, - Люсиль, как тебе не стыдно? Среди бела дня флиртуешь с...
Она смолкла. Люсиль перевела взгляд на Камилла и увидела, что его брови нахмурились.
- Ну же, договаривайте, мадам Дюплесси, - проговорил он.
- Вам известна наша фамилия? - удивилась она.

- Да, - Демулен кивнул, - просто видите ли... Ваша дочь настолько меня очаровала, что я не удержался и навёл кое-какие справки. Да, я птица не вашего полёта, верно. Но и унижать себя не позволю. В конце-концов, я честный адвокат. Пусть ещё не очень богат, но... - его голос смолк, а затем зазвучал с новой силой, - я обязательно добьюсь славы и известности.

"Обычные бесплодные мечты тщеславного мальчишки", - с раздражением подумала мадам Дюплесси, потянув дочь за руку, - пойдем, дорогая. Ты же слышишь, что этот человек сказал о себе. Он самый обычный адвокат.
И ответ дочери настолько поразил мадам Дюплесси, что она даже остановилась, и выпустила её ладонь из своей цепкой хватки.
- Ну и что? - спросила Люсиль. Длинные ресницы взметнулись вверх, и в карих глазах дочери она увидела чистое, искреннее недоумение.


- Не смею Вас больше задерживать, - проговорил Камилл. По его жесту Люсиль поняла, что он хочет и протянула для поцелуя свою изящную маленькую ручку.
Камилл взял её в свою ладонь, поднёс к губам и вдруг... она почувствовала, что он быстрым движением вложил ей в руку какую-то записку.
Девушка тут же приняла эту игру и, сжав кулачок вместе с запиской, быстро спрятала её за спину. При этом она бросила быстрый взгляд на маман, но та, лорнировавшая в этот момент какую-то пару проходящих мимо богато одетых аристократов, казалось, ничего не заметила. Быстро и осторожно Люсиль переложила записку в свою маленькую сумочку.

- Ну, Люсиль, пойдем, - решительно заявила мадам Дюплесси и, подхватив дочь под локоток, потянула её в сторону.
- До свидания, мадам Дюплесси, - весело сказал ей Камилл.
- Прощайте, - сухо ответила знатная дама, - и надеюсь, мы с дочерью больше Вас не увидим.


Придя с прогулки, Люсиль сразу же бросилась в свою комнату и закрыла дверь изнутри. Букет фиалок она поместила в небольшую хрустальную вазу и поставив её на стол, улыбнулась. Затем, открыла сумочку и развернула аккуратно сложенный бумажный листок.


"Милая и очаровательная Люсиль", - начала она читать, и сердце её вдруг забилось, как пойманная в силок птичка, - не сочтите за бесцеремонность. Но нельзя ли нам встретиться в Люксембургском саду без Вашей матушки?
Я буду там завтра с полудня до трех часов. В ожидании Вас.
С робкой надеждой на нашу встречу,

Камилл".


Глава 02

На следующий день...


Горячие молитвы Люсиль всё-таки были услышаны. И чудо свершилось. На следующее утро мадам Дюплесси проснулась с ужасной мигренью. Кроме того, день обещал быть очень жарким и душным.
И Люсиль, после получасового препирательства с маман, всё-таки отправилась гулять в Люксембургский сад. Одна.

- Ах, делай что хочешь! - трагическим жестом махнула рукой мадам Дюплесси в сторону упрямой дочери. Она возлежала на постели и прикладывала ко лбу пузырь со льдом.
- Мерси, мамочка, - Люсиль поклонилась, стараясь скрыть переполнявшее её сердце ликование, - я ненадолго. Хочу только зайти в нотный магазин, купить что-нибудь новенькое для своей игры на фортепьяно.
- Это хорошо, - слабым голосом ответила её мать, массируя рукой виски. - А Люксембургский сад? - вдруг спросила она.
- Что? - от неожиданности Люсиль растерялась.
- Там ты тоже собираешься гулять?
- Ой, не знаю, мамочка. Все мои мысли сейчас о нотном магазине, - ответила Люсиль, чувствуя неловкость от того, что приходится лгать.
- Ладно, иди! - устало вздохнула мадам Дюплесси, - но чтобы через полтора часа ты была дома. Ты меня слышишь, дорогая?
- Конечно, мамочка, - прощебетала Люсиль и почти побежала к двери.
Через пару минут белокурая птичка выпорхнула на долгожданную свободу.

***

- Про меня Вы уже кое-что знаете, - Люсиль немного смущенно улыбнулась, - а про Вас я не знаю почти ничего.
Длинные ресницы вспорхнули вверх. - Расскажите мне что-нибудь о себе.

Они с Камиллом медленно шли по одной из тенистых аллей Люксембургского сада. Но несмотря на росшие по бокам аллеи пышные деревца, солнечные лучи всё равно пробивались через их кроны. И освещали светлые вьющиеся локоны девушки и её хорошенькое личико. Незаметно они вышли к фонтанам, вокруг которых в этот жаркий день собралась большая часть посетителей сада. Люсиль, ладонью прикрыв глаза от яркого солнца, с восхищением смотрела на падающие вниз сверкающие водные капли.
- Какая прелесть! - воскликнула она. - Фонтан Медичи. Он так красив, что я каждый раз удивляюсь, как-будто вижу его впервые. Хотя, гуляю я в этом саду с младенческих лет.
- Он считается самым романтичным фонтаном в Париже, - улыбнулся ей Камилл.
Возникла небольшая пауза.
- Но Вы так и не рассказали о себе, - лукаво произнесла Люсиль. Она опустила ресницы.
- Хорошо, - весело отозвался её новый знакомый.
И начал свой рассказ.

Люсиль узнала, что ему двадцать шесть лет. В Париж он приехал из Гиза, снимает скромное жилье и работает адвокатом. Правда, как не особо охотно признался он, с работой дела пока идут не очень гладко. Хорошие клиенты обращаются,как правило, к адвокатам, имеющим известность.
"А таким, как я, начинающим, приходится довольствоваться, чем Бог пошлёт", - усмехнулся он.
Люсиль взволнованно слушала его.
- Вы голодаете? - воскликнула она. - Если так, то я...
- Нет-нет, - Демулен покачал головой, - почему Вы так решили, Люсиль?
- Простите, если обидела Вас, - пролепетала девушка.
- Всё это такая ерунда, - весело отозвался неудачливый адвокат, - ерунда, по сравнению с тем, что солнце сегодня светит так ярко. А небо... посмотрите, Люсиль, оно просто ослепительно синее. Наверное, в честь нашей встречи.
Люсиль улыбалась, но мысли её продолжали вертеться вокруг бедного недоедающего Камилла.
- А родители совсем не помогают Вам? - робко спросила она.
- Отец не присылает мне ни су, - засмеялся Демулен.
Девушка подняла на него удивлённые глаза.
- Принципиально. - продолжал Камилл, - он считает, что всего в жизни я должен добиться сам. И, наверное, он прав. А знаете, милая Люсиль, - его тон вдруг стал более серьёзным, - у меня часто возникает предчувствие, что всё это - только начало. Перед чем-то большим. Да и что значат, к примеру, пара лет не очень сытой жизни по сравнению с будущей известностью.
- Известностью? - эхом откликнулась Люсиль.
- Да, - Камилл серьезно кивнул ей и ответил, глядя вдаль, на сверкающие брызги фонтана, - я чувствую, что мой час ещё придёт. И моё имя узнает весь Париж, а может быть, и вся Франция.

***

- Ой, я же совсем забыла, - воскликнула Люсиль, когда они подошли уже к выходу из Люксембургского сада, - мне ещё обязательно нужно зайти в музыкальный магазин.
- Музицируете? - поинтересовался Камилл.
- И да и нет. То есть, я играю на фортепьяно. Но дома я сказала, что пошла не в Люксембургский сад, а купить новые ноты. Понимаете? - девушка немного смущённо улыбнулась.
- Конспирация? - улыбнулся Демулен.
- Именно. Поэтому мне обязательно надо купить эти несчастные ноты, не могу же я возвратиться домой с пустыми руками.
- И добавить, что все эти полтора часа провели в моём изысканном обществе, а, Люсиль? - весело подхватил Камилл, - предчувствую выражение лица Вашей матушки, если бы она вдруг узнала об этом.

Но через мгновение он замолчал и посмотрел на неё серьезно:
- Она меня, кажется, очень невзлюбила.
Люсиль подумала то же самое, но в ответ лишь неопределенно пожала узким плечиком.
- Просто маман очень импульсивна, - ответила она. Но слова эти прозвучали не особо убедительно.
- Нет, я ведь и сам всё понимаю, - тихо сказал Камилл. - На что я могу рассчитывать? И, милая Люсиль, я хочу попросить у Вас прощения... за мою излишнюю навязчивость, может быть. Иногда я веду себя, как дурной ребёнок. Просто... вчера, да и сегодня мне почему-то показалось, что и я Вам тоже не совсем безразличен.
Самую малость. Во-от настолько, - он поднял вверх ладонь и показал между большим и указательным пальцем крошечный отрезок.
- Это так, Люсиль?
Девушка улыбнулась, и на её щеках появился румянец.
- Нет, не угадали, - тихо ответила она, - больше, гораздо больше...
Камилл удивленно поднял брови, выражая непонимание.
- Вот насколько, - она протянула свою маленькую ручку к его ладони и развела его большой и указательный палец как можно дальше.
- Вот, видите! - воскликнула она как-то совсем по-детски и улыбнулась.
Камилл задержал её руку в своей, слегка сжал её и, нагнувшись, вдруг быстро поцеловал Люсиль в губы.
Девушка на мгновение опешила.
"Как всякая, уважающая себя мадемуазель из высшего общества, сейчас я просто обязана дать ему пощёчину," - вихрем пронеслось у неё в голове, - "каков нахал! На первом же свидании..." Но почему-то ей совсем не хотелось этого делать. Более того, удивляясь сама себе, девушка слегка привстала на носочки и, прикрыв глаза длинными ресницами, ответила на этот, первый в своей жизни поцелуй мужчины.

- Мы ещё увидимся, милая Люсиль? - тихо спросил её Камилл, - Вы подарите мне эту надежду?
- Да, - прошептала Люсиль.
- Послезавтра я буду здесь же в это же время. Вы придёте?
Карие глаза Камилла смотрели на неё, как в ожидании приговора.
- Приду, - выдохнула Люсиль, - я постараюсь.

Они расстались у высокой резной ограды Люксембургского сада, и Люсиль легкой белой птичкой полетела в сторону музыкального магазина. Время на прогулку, которое отвела ей мадам Дюплесси, уже давно вышло. Она безнадежно опаздывала.
"Конечно же, теперь придётся объясняться с маман и что-то придумывать", - подумала девушка. Но эта мысль, лишь на мгновение омрачив её сознание, сразу же исчезла. А всё внутри заполняло теперь какое-то новое, светлое, неизвестное ей раньше чувство.


Глава 03

Сто тысяч франков

Мигрень мадам Дюплесси продолжалась ещё несколько дней. И, пользуясь этим обстоятельством, Люсиль выходила на прогулки одна. Бдительность маман, казалось, удалось усыпить. Тем более, что каждый день Люсиль возвращалась обратно то с купленными нотами, то с какой-либо приобретенной милой безделушкой.
- Нравится делать покупки! - восклицала Люсиль, а мадам Дюплесси только удивленно приподнимала тонкие брови.
Раньше такого повышенного интереса к музыке и хождению по магазинам у её дочери не было.
"Наверное, взрослеет", - успокаиваясь, думала мадам Дюплесси.

Так получилось, что не только в эти дни, но и весь последующий месяц крошка Люсиль как-то выскользнула из под бдительного контроля мадам Дюплесси. Довольно часто дочь теперь выходила из дому одна. Но обычно всегда возвращалась обратно к назначенному времени. Поэтому мадам Дюплесси не тревожилась.
Тем большим шоком для неё стала услышанная новость. Эту новость передала ей одна из знакомых, мадам Дюбур, зашедшая к мадам Дюплесси на чашечку чая.

Немного поговорив о погоде и пообсуждав общих знакомых, мадам Дюбур выдохнула и, наконец, решила, что пришло время сообщить так долго терзавшую её новость.
- Дорогая, - начала она, сделав маленький глоток чая из изящной фаянсовой чашечки с цветочным рисунком. - А где же Люсиль? Я вижу, что её нет дома.
- Люсиль пошла посмотреть себе новую шляпку, - улыбнулась мадам Дюплесси, откусив эклер.
- Одна? - удивилась мадам Дюбур.
- Да. Ведь Шляпная лавка совсем рядом. А у меня сегодня что-то опять сильно кружится голова, - мадам Дюплесси прижала тонкие пальцы к вискам и слегка помассировала их, - Всё-таки это лето невыносимо жаркое.
- О да, - кивнула мадам Дюбур, размышляя, как более эффектно преподнести свою новость.
- Совсем самостоятельной стала моя крошка, - улыбнувшись, вздохнула мадам Дюплесси, - я предложила пойти с ней вместе, так она даже руками замахала - "Нет, нет, мамочка! Я должна приучаться к самостоятельности, мне уже скоро семнадцать!"
- И вправду, уже большая, - как-то странно улыбнулась мадам Дюбур. - Даже более, чем...
- Что Вы хотите этим сказать? - встрепенулась мадам Дюплесси, её рука дрогнула и она пролила чай на белую кружевную скатерть.
- Дорогая моя, мужайтесь, - трагическим шепотом произнесла мадам Дюбур, - Не далее, как час назад я видела вашу дочь в Люксембургском саду. Причём, в обществе довольно бедно одетого месье. Она шла с ним под ручку и я заметила, что он обращался с ней довольно вольно, обнимал за талию, что-то говорил на ухо.
А Люсиль смеялась. А потом... - мадам Дюбур выдержала паузу в лучших традициях драматического театра и патетически понизила голос, - они остановились и стали целоваться.
- Боже мой! - прошептала побледневшая мадам Дюплесси. Красивая чашка из дорогого фарфора выскользнула из её ослабевшей руки и разбилась.

***

- Нам запретили встречаться! - Люсиль совсем по-детски уткнулась в плечо Камилла и всхлипнула. - А всё эта противная мадам Дюбур. Она вчера видела нас вместе и всё доложила маман. А теперь... - Люсиль подняла бледное заплаканное лицо, - теперь маман сказала, что всё. Одну меня больше никогда не выпустят.
Они хотели и сегодня закрыть меня в комнате, но я чудом вырвалась и прибежала сюда. Теперь, боюсь, что будут меня разыскивать, - она встревоженно осмотрелась по сторонам.
Они сидели на скамейке на одной из отдаленных аллей Люксембургского сада. Камилл взял в руку маленькую ладонь девушки.
- Ты меня любишь, Люсиль? - просто спросил он.

Они уже давно перешли "на ты".
Девушка смахнула с длинных ресниц слезинку и посмотрела в его внимательные глаза.
- Да, - прошептала она. - Я люблю тебя, Камилл.
- И я тебя, милая. Очень люблю. Тогда знаешь что... сегодня же я пойду к твоему отцу и попрошу разрешение на наш брак.
- Что ты! - Люсиль даже замахала руками. - Отец не разрешит! Маман всё уже ему расказала и он сам заявил мне, что они будут теперь запирать меня в комнате.
- Ну, это мы ещё посмотрим, - Камилл встал, отряхнув камзол. - Идём к твоему отцу, сейчас же.

***

- И что же Вы хотите, молодой человек? - голос месье Дюплесси звучал язвительно.
А под его оценивающим взглядом Камилл Демулен чувствовал себя и вовсе неуютно. Его бедная одежда совершенно не вписывалась в богатую обстановку кабинета чиновника королевского министерства финансов. Не зная, куда деть руки, он спрятал их за спину. От волнения он стал заикаться ещё сильнее, чем обычно.
- Я прошу руки вашей дочери Люсиль, - выдохнул Камилл и замолчал, выдерживая тяжёлый взгляд месье Дюплесси.
"И даже сесть не предложит", - подумал Демулен.
Как-будто угадав его мысли, месье Дюплесси кивнул ему на кресло с богатой атласной обивкой.
- Присядьте, месье... ? - он вопросительно взглянул на Камилла.
- Демулен
- Присядьте, месье, Демулен. А то Вы выглядите слишком взволнованным. И к тому же у меня есть к Вам несколько вопросов.

Камилл послушно сел.
- Надеюсь, Вы понимаете, что Люсиль из достаточно обеспеченного круга. Более того, она с детства привыкла к роскоши. Жить в другой обстановке она не захочет... да и вряд ли сможет, даже при всём своём желании. Я знаю свою дочь.
Месье Дюплесси скрестил холеные пальцы, на одном из которых сверкнул дорогой рубиновый перстень и бросил на Камилла откровенно скучающий взгляд:
- И вот теперь скажите мне, месье Демулен, Вы сможете обеспечить ей такую же жизнь, если она выйдет за Вас замуж?

Камилл сглотнул, чувствуя болезненный укол от этого, неприкрытого указания на его бедность.
- Я... - начал он
- Да, Вы. Я, конечно, понимаю, что у Вас пылкое влюбленное сердце... все мы были молоды когда-то, но... надо ведь думать и о материальном, не так ли?
Демулен перевел дыхание и почувствовал нарастающую внутри неприязнь к этому холеному богачу, который ставил его на место, как провинившегося школьника.

- Расскажите о себе, - бросил месье Дюплесси. - Откуда Вы? Чем занимаетесь?
- Я приехал из Гиза... - начал Демулен.
- О-о, - месье Дюплесси насмешливо поднял бровь. - Так Вы ещё и не парижанин?
- Увы, нет. - Демулен покачал головой.
- Всё интереснее и интереснее, - протянул месье Дюплесси. - Ладно. Дочь упомянула, что Вы адвокат. Это правда?
- Да, я немного занимался адвокатской практикой в Гизе, а потом переехал в Париж.
- Судя по Вашей одежде, адвокатская практика Ваша не слишком удачна, - усмехнулся месье Дюплесси, окинув бедный камзол Демулена оценивающим взглядом.
И этот взгляд, как ему показалось, прожёг его насквозь.
- Ну, это уже слишком! - он вспыхнул и вскочил. - Пусть я не так богат, как Вы, месье Дюплесси, но и у меня есть гордость. И я не вещь в лавке, которую оценивают, а живой человек.
- Да, более чем живой, - опять усмехнулся месье Дюплесси. - Не нервничайте так, Камилл. Ведь любой другой, на моем месте и разговаривать бы с Вами не стал.
А я разговариваю. И даже хочу сделать Вам деловое предложение.
  
Демулен сел и внимательно посмотрел на месье Дюплесси. В его сердце закралась робкая надежда. Которая через мгновение была разрушена следующими словами.
- Как у любой девушки из обеспеченного круга, у моей дочери есть приданое. Примерная его стоимость сто тысяч франков. Это не так много для богатого человека.
Коим Вы, к сожалению, не являетесь. Но я в любом случае, иду на уступки. Люсиль станет Вашей женой, если у Вас, Камилл, будет эта сумма.
Сто тысяч франков, - медленно повторил месье Дюплесси и сощурил глаза.

"Всё кончено", - думал Демулен, закрывая за собой дверь дома, в котором жила семья Дюплесси. - "Я никогда не смогу достать такую сумму. А это значит... Это значит, прощай любовь... прощай, мой милый белокурый ангел. Что же мне делать?"

Перейдя на другую сторону улицы, он остановился и посмотрел на балкон, увитый плющом.

А крошка Люсиль, запертая в своей комнате, безутешно рыдала в атласную подушку. Родители слышали её плач, но утешить девушку пришла только белая болонка Лоретта. Она ткнулась носом в заплаканное лицо хозяйки и завиляла пушистым хвостом.


Глава 04

Ветер перемен


Как ни пытался Демулен скопить необходимую сумму, с его нерегулярными заработками это никак не получалось. Отец по-прежнему не присылал ему ни су.
Но часто присылал письма.
Читая последнее письмо, полученное от отца, Камилл как-будто слышал его недовольный голос. Отец писал, чтобы его непутевый сын возвращался обратно в родной Гиз, где можно было найти пусть небольшой, зато регулярный заработок.

"Похоронить свою мечту, уехать в этот маленький, сонный городишко... А главное - оставить Люсиль... Ну уж нет", - упрямо думал Камилл. - "Из Парижа я теперь не уеду. А если и уеду, то только вместе с ней".

И он писал отцу, что в Гиз не вернётся.

Болезнь Люсиль - как назвали родители девушки её любовь к Камиллу Демулену - тоже так и не излечилась. Не помогло ни время, как надеялась на это мадам Дюплесси.
Ни длительные и почти каждодневные увещевания дочери. Ни попытка сосватать её за очередного "очень перспективного молодого человека", сына родовитого маркиза. Люсиль только фыркнула, вздернула подбородок и гордо ушла в свою комнату, не пожелав разговаривать с родителями.
- Она стала такой дерзкой, - вздохнула мадам Дюплесси, - я не узнаю свою дочь.

Время шло. Люсиль Дюплесси исполнилось девятнадцать. В конце-концов, чета Дюплесси махнули рукой на упрямую дочь. Разрешение на брак с Камиллом ей, конечно, никто не дал, но бдительная родительская опека всё-таки немного ослабла. Девушку уже не запирали в комнате и она отстояла своё право гулять в одиночестве, без назойливого присутствия маман. Гуляла она, правда, совсем не в одиночестве. Почти каждый день Люсиль приходила всё в тот же Люксембургский сад, где её ждал любимый. И вместе они строили всевозможные планы о том, как хорошо было бы, если...
- Ах, если бы мы только могли обвенчаться! - горестно восклицала Люсиль, нежно проводя рукой по щеке Камилла. - Милый мой, я так устала... Почему нам приходится всё время скрываться? Разве любить - это что-то преступное?
Камилл утешал её, обещая, что обязательно что-нибудь придумает. Предлагал обвенчаться тайно. Но решиться на это и полностью пойти против воли родителей Люсиль не могла.

За три года года она расцвела, как нежная белая роза. Полу ребёнок превратился в очаровательную девушку с мягкой улыбкой, нежным овалом лица и лучистым взглядом карих глаз. Но она осталась такой же смешливой и непосредственной, и Камилл, у которого было прекрасное чувство юмора и отличная способность иронизировать, часто её смешил. С ним Люсиль было легко и хорошо.

"Браки совершаются на небесах", - писала она в своём дневнике, - я глубоко уверена, что только Бог соединяет любящие сердца. Это лишь в Его власти. И наши сердца с Камиллом уже соединены той вечной, незримой божественной нитью... Это произошло три года назад. А будущее...
Наше будущее. Я часто о нём думаю и представляю его. Каким же оно будет? Вчера Камилл признался мне, что у него одна-единственная мечта - чтобы мы стали мужем и женой.
Хотя, я знаю, что он мечтает и об известности и о том, чтобы выбиться из тех тяжёлых условий, в которых он вынужден жить. А ведь он так талантлив...
Господи, великий и милосердный, помоги ему! И мне... помоги НАМ. Внеси в нашу жизнь только добрые перемены!"

Сердце влюбленной девушки призывало перемены. В её личной, маленькой жизни... и жизни того, кого она любила. Но что жизнь одного или двух, нескольких человек по сравнению с жизнью страны, охваченной жаждой перемен, политических и общественных? Песчинки... которые сдует внезапно поднявшийся ветер перемен... ветер, который может стать всё сильнее и сильнее и однажды превратится в ураган, сметающий всё на своём пути.

***

В стране действительно назревали серьёзные перемены. Король Людовик XVI неожиданно обнаружил, что государственная казна оказалась почти пуста. Впрочем, учитывая ту роскошь, с которой за последние десятилетия и даже столетие привык жить королевский двор, это было не удивительно. Всё в этом мире когда-нибудь заканчивается.
Посоветовавшись с министром финансов, король принял болезненное для его сердца решение - Созыв Генеральных штатов. Последний раз они созывались двести лет назад. Людовик уже и забыл, что это такое и зачем, если управлять страной раньше вполне можно было и без них.

- Нет, сир, увы, созыв Генеральных штатов - единственный выход из создавшейся критической ситуации, - заверил Людовика министр финансов.
- Неужели нельзя просто поднять налоги без всей этой мороки? - наморщил лоб король. - Теперь по всей стране придется объявлять выборы депутатов, только лишние хлопоты и волнения...
- Нет, сир... к сожалению, нельзя. Утвердить новые налоги могут только Генеральные штаты.
- Ну, хорошо, - тяжело вздохнул король, - раз другого выхода нет...

Уже в конце апреля 1789-го года в Париж и Версаль съехались депутаты, избранные от различных департаментов страны.
А 5-го мая 1789-го года в Версале, пригороде Парижа открылось первое заседание Генеральных штатов.

***

В этот воскресный день начала июня Люсиль Дюплесси, как обычно, пришла с утра в Люксембургский сад. Камилл обнял и поцеловал её у фонтана Медичи, ставшего уже постоянным местом их встреч.
- Знаешь, милая, кого я вчера встретил, причём совершенно случайно. - оживлённо начал рассказывать Камилл, - просто столкнулись на улице.
- Кого же? - Люсиль лукаво взглянула на него.
- Максима. Он, оказывается, депутат Генеральных штатов от департамента Аррас. Кто бы мог подумать... причём избран большинством голосов. У меня тоже была мысль выдвинуть свою кандидатуру от Гиза, но... я бы точно не прошёл. Давно уже уехал оттуда, да и, наверное, меня уже мало кто там помнит.
- Максим? - Люсиль вопросительно посмотрела на Демулена.
- Максимилиан Робеспьер. Помнишь, я рассказывал тебе про него? Мы вместе учились с ним в Лицее Людовика Великого.
- Да, конечно, помню, - Люсиль улыбнулась. - Ты много о нём рассказывал.
- Максим старше на три года, но это не мешало нам дружить. Отец всегда ставил мне его в пример. Всегда такой собранный, сосредоточенный, целеустремленный.
Не то, что я.
- Не говори так, - Люсиль кокетливо прижала пальчик к его губам, - для меня ты самый лучший.
- Я сегодня хотел зайти к нему, он сказал мне свой адрес. Может, зайдём вместе?
- Я? - девушка почему-то растерялась.
- Да, любимая, - Камилл взял её за руку, - Максим снимает жильё не так далеко отсюда.
- Хорошо, - Люсиль кивнула головой.
Камилл широко улыбнулся и, подхватив её под руку, повлёк к выходу из сада.
- Тогда пойдём скорее, пойдем... уверен, что он уже ждёт нас.

***

Но Демулен оказался не прав. Их не особо ждали. Открывший им дверь невысокий человек в белом парике, не богато, но аккуратно одетый, с удивлением сощурил на них глаза. Затем отступил назад, пропуская их в комнату.
- Камилл! - проговорил он, - рад тебя видеть.
Затем Робеспьер перевёл взгляд на стоявшую рядом с Камиллом девушку. Глаза Люсиль встретились с его глазами, светлыми и какими-то пронзительными. И несмотря на то, что на его лице была улыбка, глаза оставались холодными. Люсиль почувствовала невольную дрожь и даже ухватилась за руку Камилла.
- А кто эта юная очаровательная мадемуазель? - Робеспьер улыбнулся ей чуть пошире.
-Это Люсиль Дюплесси, - представил девушку Камилл, - она... моя невеста.
- Вот как? - Робеспьер слегка поднял бровь, выражая удивление и ещё раз пристально посмотрел на Люсиль своим пронизывающим взглядом. - Вы уже помолвлены?
Возникла небольшая пауза.
- Мы ещё не определились с датой, - быстро сказала Люсиль, которой передалось волнение Камилла. - Но мы обязательно поженимся.

Она с интересом посмотрела вглубь комнаты. Обстановка была крайне аскетичной. Кровать у стены и деревянный стол с парой стульев. Вот и вся мебель, которая была в этой маленькой комнате. На столе лежало несколько книг и какие-то бумаги, стояла чернильница с пером.
- Максимилиан, мы наверное отрываем вас от работы? - спросила Люсиль, чтобы сменить тему.
- Нет-нет, - поспешно произнёс Робеспьер, - я действительно готовился к завтрашнему выступлению в Генеральных штатах, делал набросок речи. Но перед тем, как вы пришли, как раз собирался отдохнуть. Поэтому, проходите, присаживайтесь - он сделал приглашающий жест в сторону стульев.

Подойдя к столу, он быстро убрал книги и бумаги, отодвинул в сторону чернильницу.
- Прошу прощения, что мне почти нечем вас угостить, - проговорил он, - есть только хлеб, немного сыра и вареные яйца. Из напитков могу предложить только воду. Вино я не пью.
- Вообще? - почему-то спросила Люсиль.
- Да, - сухо ответил Робеспьер, усевшись на стул. - Так вы будете что-нибудь?
- Спасибо, я не голодна, - прощебетала Люсиль, осторожно разглядывая его.
- Максим, расскажи лучше, как обстановка на заседаниях? - спросил Камилл, - слышал, там становится жарко.
- Да, - Робеспьер кивнул головой, - обстановка накаляется день ото дня. Король, конечно, пытается вести свою линию. На его стороне дворянство и бОльшая часть духовенства. Конечно, ведь это привилегированные сословия. Всю тяжесть налогов опять хотят переложить на плечи нас, самого бедного третьего сословия. Но пока ещё не принято окончательное решение, и мы, конечно, попытаемся с этим бороться. В своей завтрашней речи, - Робеспьер кивнул в сторону наполовину исписанного листа бумаги, - я как раз хочу поднять этот вопрос. Сколько же ещё можно терпеть?
- Но дорогой Максим, тебе не кажется, что это попахивает... - Демулен смолк.
- Революцией? - Робеспьер встал и решительно прошёлся по комнате, - а если и так? Вспомни английскую революцию. Сейчас, Камилл, и у нас начинается что-то похожее. Во всяком случае, пока король и дворянство с духовенством будут уклоняться от уплаты налогов или от того, чтобы хотя бы распределить их между тремя сословиями поровну, эта ситуация не решится. Это как нарыв, причём назревавший веками, и его надо вскрывать.
- Согласен, - кивнул головой Камилл, - ситуация нехорошая. Но ведь король может применить силу и просто заставить вас разойтись.
- Может. Но до той поры, - Робеспьер улыбнулся, - он должен получить новые утвержденные налоги. А без одобрения их третьим сословием этого не будет. Поэтому он волей-неволей вынужден с нами считаться.

Люсиль украдкой зевнула. Она почти не интересовалась политикой и разговор мужчин навеял на неё скуку. Девушка незаметно встала и подошла к небольшому окну, приоткрыла и выглянула в него. С улицы повеяло сильным цветочным ароматом. Она посмотрела вниз. Под самыми окнами стояла девушка, продающая цветы.

- Вы любите цветы, Максимилиан? - Люсиль вдруг обернулась к Робеспьеру и взглянула на него.
- Что? - растерялся он.
Вопрос Люсиль отвлек его от какой-то важной мысли.
- Цветы... у вас под окном стоит цветочница. Такой прекрасный аромат! - девушка с удовольствием втянула в лёгкие душистый запах.
- Нет, я не люблю цветы, - холодно ответил Робеспьер и, подойдя к окну, прикрыл его, - А от их постоянного запаха у меня начинает болеть голова.
Поэтому стараюсь держать окно закрытым.

- Ну как тебе Максим? - спросил Демулен у Люсиль, когда они шли от Робеспьера обратно.
- Видно, что он порядочный человек, - проговорила девушка, - но вот его глаза...
- Что?
- Они меня сначала напугали. Они... такие холодные.


Глава 05

"Четырнадцатого июля - ничего"

Лето 1789-го года в Париже было жарким. И такой же жаркой становилась и политическая обстановка. Ожидания короля не оправдались. Депутаты третьего сословия, все эти адвокаты, банкиры, юристы, владельцы лавок, вся эта буржуазия, на которую аристократия и духовенство всегда смотрели презрительно и свысока, вдруг посмели выказать неповиновение.
Мало того, что они отказались утверждать новые, непомерно высокие, по их мнению, налоги. Так ещё и осмелились заявлять, что налоги в равной степени с ними должны платить и два высших, благородных сословия. Это казалось немыслимой дерзостью. Более того, депутаты третьего сословия, получив поддержку обедневших дворян и некоторых представителей духовенства, самовольно провозгласили себя Национальным собранием, заявив, что именно они представляют 96% нации.
Возмущенный король пошёл на крайние меры. И, в одно прекрасное утро, когда депутаты, как обычно, пришли на очередное заседание, двери оказались заперты, а перед ними была выставлена охрана - отряд вооруженных гвардейцев.
- Позаседали и хватит! - ехидно бросил им начальник гвардейского отряда. - Король требует, чтобы вы расходились.
Однако, находчивые депутаты третьего сословия быстро нашли выход. Рядом пустовало довольно большое помещение - королевский зал для игры в мяч. Представители народа дружно направились туда. Именно там они дали свою знаменитую клятву не расходиться и не прекращать работу до тех пор, пока для Франции не будет выработана новая конституция. После некоторых неудачных попыток разгона этого самозванного Национального собрания, Людовик всё-таки был вынужден признать его. Конечно, признание это было просто временной уступкой. Мириться с подобным положением дел король не собирался. К непокорному городу постепенно стали стягиваться наемники - швейцарские батальоны. Улицы заполонили королевские гвардейцы. Становилось ясно, что разгон Национального собрания - лишь вопрос времени.
11-го июля парижане узнали об отставке нового министра финансов Неккера. С его именем были связаны какие-то надежды на перемены. Теперь всё рушилось.
Да, лето 1789-го года в Париже определённо было жарким...
  
***

Об этом же думал Камилл Демулен, рассеянно идущий по городу в сторону сада Пале-Рояль. По пути ему встретилось уже несколько гвардейских пикетов. Воздух был словно наэлектризован, и в нём почти физически ощущалась тревога. Утром Камилл узнал об отставке Неккера. Всё это означало, что королевский двор начал закручивать гайки.
"Следующим шагом будет, скорее всего, разгон депутатов и аресты", - думал Камилл. - Королю терять уже нечего, он пойдет до последнего".
Незаметно для себя, он свернул в широкие узорные ворота сада Пале-Рояль и двинулся по широкой аллее. Этот, обычно всегда нарядный и спокойный сад, сейчас как-будто тоже излучал тревогу. Люди казались взволнованными. Впереди Демулен увидел какое-то скопление людей и подошёл к ним. Какой-то пожилой человек в пенсне и аккуратном парике рассказывал, как на его глазах пару часов назад гвардеец-наёмник пикой проткнул какого-то мальчишку.
- Но... за что? - охнула какая-то женщина с корзинкой в руке.
- Он крикнул "Да здравствует Национальное собрание!" и "Долой короля!" - приглушённо ответил пожилой месье.
- Плохи дела! - вырвалось у Демулена.

Люди обернулись в его сторону.
- Вы уже слышали об отставке Неккера? - спросил Демулен у человека, рассказывавшего о грустной судьбе мальчишки.
- Неккер? Да-да, слышал, - его пенсне сверкнуло на солнце, - всё это очень тревожно.
- Ещё бы, - кивнул головой Камилл, - но, я полагаю, от нас зависит, будем ли мы ждать, пока нас перережут, как свиней или...
- Или что? - переспросил пожилой месье, - но что здесь можно сделать? Окрестности Парижа запружены наёмными войсками. Вы видели?
- Да, да, - Камилл рассеянно потёр рукой лоб.
В горле пересохло, было уже очень жарко. Он отошел от своего собеседника и купил на уличном лотке кружку вина. Выпив, он почувствовал себя бодрее, даже тревога отступила перед желанием действовать.
"В самом деле", - подумал Камилл, - "неужели люди будут сидеть и ждать, пока с ними не поступят также, как с этим несчастным мальчишкой?
Нет, надо что-то делать"
  
Демулен сам не ожидал от себя того, что произошло в следующий момент. Он легко вскочил на высокий выступ ограды и, держась одной рукой за решётку, протянул другую в сторону людей.
- Парижане, послушайте меня! - голос его прозвучал громко и взволнованно, множество пар глаз обернулись в его сторону, - Неккер отправлен в отставку!
По толпе пронёсся недовольный гул, видимо не все ещё знали об этой новости.
- Неккер в отставке! - повторил Камилл, - а королевский двор готовит для нас новую варфоломеевскую ночь! Для всех честных патриотов!
- Верно говорит! - поддакнул какой-то человек из толпы.
Люди закивали головами.
- Король собирается разогнать Национальное собрание! - продолжал кричать Камилл, - лишь потому что оно осмелилось заговорить не только о правах знати, но и о правах простых людей! Ваших правах! Послушайте меня, неужели мы позволим всему этому свершиться? Сколько же ещё терпеть беззаконие?!
- Нет, нет! - закричали люди в толпе, - не позволим!
- К оружию! - почти одновременно раздалось несколько голосов из толпы. - иначе нас перебьют в одно мгновение...
- К Дому инвалидов!

В то время там находился довольно большой оружейный склад.

Камилл сорвал с растущего рядом с оградой дерева зелёную ветвь и замахал ею.
- Пусть все честные патриоты украсят свою одежду зеленой веточкой, как символом свободы! Не дадим нас уничтожить!
Люди воодушевились этим призывом. Одежду мужчин и женщин быстро украсили зеленые веточки.
К дому инвалидов! - вновь крикнул кто-то из толпы, - вооружайтесь, чёрт побери!

- Месье, осторожней! - Камилла кто-то толкнул в бок. Он увидел, что это был тот самый, уже знакомый ему человек в пенсне, - сюда идут королевские гвардейцы!
Демулен быстро спрыгнул с ограды и смешался с толпой. Пока он продвигался по аллее к выходу, люди жали ему руку, обнимали. Это был какой-то необъяснимый момент народного единения.
А призыв Камилла Демулена, прозвучавший в тот день в саду Пале-Рояль стал той самой искоркой огня, попавший в пороховую бочку. Вспыхнуло пламя.

Уже позднее, когда удалось захватить Дом инвалидов, огромная вооруженная толпа людей двинулась в сторону Бастилии, мрачной тюрьмы-крепости, олицетворявшей собой многовековой произвол королевской власти.

***

Борзые в тот день очень быстро подняли оленя, король предвкушал хорошую охоту. Он уже вскинул ружье и сощурил глаз, готовясь сделать красивый меткий выстрел.
- Cир! - раздался вдруг позади чей-то окрик, и Людовик досадливо обернулся. Момент был упущен. Олень лёгкими быстрыми прыжками скрылся за деревьями, которые здесь, в Марли, пригороде Парижа, были особенно густыми.
- Отзовите собак! - крикнул Людовик одному из придворных и, удерживая за повод коня, обернулся в сторону гонца из Парижа. А это был именно он.
- В чём дело? - поинтересовался король.
- В Париже сильные беспорядки, сир, - извиняющимся и взволнованным голосом проговорил этот человек, - боюсь, что Вам придётся вернуться во дворец.

В небе над Парижем издали было видно красное зарево. Слышались залпы орудий, крики возбужденной толпы, в предместьях полыхали разведенные прямо на улицах костры, повсюду чувствовался запах дыма и пороха. Всё это отдалённо доносилось и до Версаля, где находился королевский дворец. Но вернувшийся с охоты Людовик ехать в Париж не пожелал, полагая, что с беспорядками быстро разберется королевская гвардия. Он ещё не знал, что часть его гвардейцев на тот момент присоединилась к народу, штурмующему Бастилию. Несмотря на все эти события, аппетит у Людовика не пропал. Он, как всегда, плотно поужинал, выпил бокал вина и прошёл в свой кабинет.
Достав массивную тетрадь в инкрустированной золотом обложке, выполнявшей роль его дневника, он открыл её и, обмакнул перо в чернильницу. С досадой подумав о неудачной охоте, король сделал всего одну запись:

"Четырнадцатого июля - ничего"

***

Людовик уже отходил ко сну, когда в дверь его опочивальни раздался сильный стук.
"Совсем нет сегодня покоя", - недовольно подумал Людовик, присаживаясь на постели.
- Войдите! - крикнул он.
В дверях появился его личный камердинер со свечой в руке.
- В чём дело? - осведомился король.
- Сир, - камердинер сделал несколько шагов в его сторону, - только что пришло известие - парижане взяли Бастилию. Крепость пала, комендант де Лоней убит.
- Вот как? - холёное лицо короля искривилось, - Что же это, бунт?
- Нет, сир, это... революция.


Глава 06

Самый счастливый человек

Декабрь, 1790-ый год, Париж

За окном шёл снег. Господин Дюплесси зябко поёжился. Кинув в камин дров, он уселся рядом в кресло, задумчиво глядя на веселые оранжевые языки пламени.
Но мысли месье Дюплесси были совсем не весёлыми.
- Сколько же всего произошло за эти почти полтора года, - тихо проговорил он про себя. - И как всё изменилось...

Изменилось действительно очень многое. С того знаменательного дня, 14-го июля, дня взятия Бастилии, произошло уже столько перемен, что их, казалось, хватило бы на доброе десятилетие. Месье Дюплесси сделал глоток вина из высокого бокала, стоящего рядом на небольшом столике. Сцепив руки на коленях, он опять посмотрел на горящий в камине огонь. А перед его глазами, как картинки в калейдоскопе, сменяли друг друга события последних полутора лет...

Бастилия... этот символ незыблемости королевской власти. Огромная мрачная тюрьма, нависавшая над Парижем, как зловещая тень. Да, кто бы мог подумать, что она будет снесена и разобрана буквально за несколько месяцев. Парижане растащили её буквально по камням. Теперь на её месте было пустое пространство. А какие-то шутники вкопали там столб с прикреплённой к нему табличкой: "Здесь танцуют". И люди действительно приходили туда веселиться и танцевать. Париж, а через некоторое время и всю страну охватила какая-то всеобщая эйфория. И месье Дюплесси её, честно говоря, не разделял.
Но конечно же, он выразил одобрение ( а что ещё оставалось делать?), когда Национальное собрание, которое называлось теперь Учредительным, приняло "Декларацию прав человека и гражданина". Она начиналась со слов:
"Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах. Общественные различия могут основываться лишь на общей пользе."
Это означало упразднение сословных привилегий, все люди становились равны лишь по факту своего рождения. Ещё ранее было объявлено равенство всех перед законом в уплате государственных налогов. Наконец-то свершилось. Третье сословие не только поднялось с колен, но теперь оно ещё и устанавливало свои порядки.
Месье Дюплесси усмехнулся и, налив в пустой бокал ещё вина, продолжил размышления.
Да, всё изменилось. В городах теперь были установлены новые органы власти - муниципалитеты. В Париже был назначен мэр, создана национальная гвардия, защищающая интересы свободы. "И интересы всех этих голодранцев", - с неприязнью подумал месье Дюплесси. Но теперь с ними приходилось считаться. Эти голодранцы, этот народ почувствовали свою силу и увидели, что и они могут теперь что-то решать. Да что там решать... порой от их действий становилось просто страшно. Сразу после событий 14-го июля в Париже возбуждение охватило всю страну. Восставшие крестьяне жгли замки, убивали своих сеньоров. Часть аристократии, самая напуганная и осторожная, уже покинула пределы страны, ожидая ещё более худшего развития событий. Месье Дюплесси иногда и сам подумывал о том, чтобы уехать. Но это так и осталось мыслями, он не хотел жить и умереть на чужбине. А Франция... эта страна, теперь, становилась во многом опасной, для таких, как он, людей богатых и из высшего круга.
Месье Дюплесси задумчиво покрутил в руках бокал, наблюдая за тем, как янтарные блики огня отражаются в изящном хрустале. И он опять вернулся к прежней мысли, которая занимала его сознание последние пару месяцев. Она была о его дочери, Люсиль. И о том бедном адвокате Демулене, с котором она продолжала встречаться.
Демулен... кто бы мог подумать, что этот худой длинноволосый заикающийся парень, который тогда, четыре года назад имел наглость просить руки его дочери...
что этот бедный адвокат станет одним из самых известных людей в Париже? После взятия Бастилии он сразу же стал знаменит и даже получил прозвище "Человек 14-го июля". Его узнавали на улицах...
Вскоре Демулен отошёл от адвокатской практики и стал писать и издавать памфлеты под общим названием "Революции Франции и Брабанта". У него оказалось острое и талантливое перо, его статьи читал и продолжает читать весь Париж. Стали популярны они и в других городах. Да, Демулен приобрёл общественную известность.
А благодаря своей дружбе с депутатами Учредительного собрания, такими, как Робеспьер и Бриссо, он становился и вовсе полезной фигурой.
- Да-а, - вздохнув, протянул месье Дюплесси, - как же всё изменилось...
И сейчас эта мысль, которая пару месяцев назад пришла ему в голову и задержалась там... сейчас она не казалась ему дикой и абсурдной, как четыре года назад. Мысль о браке его дочери с Камиллом Демуленом.
"В конце-концов, это был бы выход", - подумал господин Дюплесси, - "выход из нашего тревожного положения. Породниться сейчас с таким человеком было бы весьма полезно. Да и Люсиль его любит", - он опять вздохнул, - "и что она только в нём нашла?"
  
Снег за окном пошёл сильнее. Месье Дюплесси поставил бокал на столик и тяжело поднялся из кресла. Мысль о возможном браке Люсиль с перспективным теперь женихом, надо было обговорить с мадам Дюплесси.

***

- Люсиль, дочка! - голос месье Дюплесси прозвучал как-то подозрительно торжественно, и девушка насторожилась.
Она только что вернулась домой. Губы ещё помнили прощальный поцелуй Камилла. Он, как всегда, провожал её до самых дверей их особняка. Объятия, прощальный поцелуй и... Люсиль шла к родителям, а Камилл, как обычно, ещё долго стоял на другой стороне улицы, глядя на знакомое окно с маленьким балконом.

- Что, отец? - осторожно спросила Люсиль.
- Я хотел бы поговорить с Камиллом, - произнёс месье Дюплесси, - точнее, мы с твоей матушкой хотели бы...

Люсиль подняла на него длинные ресницы. В них сначала мелькнуло недоумение, тревога, страх... Но отец добродушно улыбнулся ей, и сердце девушки взволнованно забилось.
"Неужели?" - подумала Люсиль и побоялась продолжить эту мысль.
- Я... я позову его, - прошептала она и, открыв дверь, сбежала вниз по лесенке и выскочила на улицу.

Как она и ожидала, Камилл ещё не ушёл. Люсиль окликнула его и помахала рукой.
Через минуту они вместе поднялись в квартиру семьи Дюплесси.

- Люсиль сказала, что Вы хотели меня видеть, - выдохнул Камилл, входя в гостиную и стряхивая со своих темных волос снежинки. В его глазах было ожидание и... страх. Страх потери.
Он посмотрел на стоявшую перед ним чету Дюплесси. Люсиль незаметно дотронулась до его руки и он почувствовал, что и она очень волнуется.

- Камилл, Вы всё ещё хотите жениться на моей дочери? - сразу, без длительных прелюдий обратился к нему месье Дюплесси.
Слова от волнения куда-то пропали, и Камилл только кивнул.

- В таком случае... - месье Дюплесси сделал многозначительную паузу, - мы с женой посовещались и решили... В общем, мы согласны, чтобы Люсиль стала Вашей женой.

Камилл почувствовал, как сильно Люсиль сжала его ладонь. Он подхватил её на руки и закружился с ней по комнате.
- Моя королева! - воскликнул он, - Люсиль!
На его глазах были слёзы. И девушка тоже плакала, прижавшись к нему.
- Как дети, - с улыбкой умиления проговорила мадам Дюплесси, вытирая глаза кружевным платочком.

- Не беспокойтесь за Люсиль, месье Дюплесси, - проговорил Камилл, аккуратно выпуская Люсиль из объятий, - она ни в чём не будет нуждаться.
- Я верю Вам, - улыбнулся ему в ответ месье Дюплесси, - и всё-таки, полагаю, сто тысяч франков лишними для Вас не будут.

Камилл, даже не ожидавший подобного участия, горячо пожал ему руку.

***

"Здравствуйте, дорогие мои!", - писал на следующий день Камилл родителям в Гиз. - "Счастье заставило ждать себя долго, почти пять лет. Но наконец, оно пришло.
Родители моей очаровательной Люсиль, о которой я вам столько говорил, дают согласие на нашу свадьбу. Я и Люсиль плакали вчера от радости, услышав это известие. По правде говоря, мне до сих пор не верится... Как-будто это сон. Но это - реальность, и самая прекрасная из всего, что может быть.
Я - самый счастливый человек на земле."


Глава 07

Квартира на улице Одеон


Венчание Люсиль Дюплесси и Камилла Демулена состоялось 29-го декабря 1790-го года в старинной парижской церкви Сен-Сюльпис, огромной и величественной, как средневековый замок. Сквозь витражные окна лился дневной свет, мерцали свечи. Люсиль в изящном свадебном платье и наброшенном поверх золотистых волос белой вуали была похожа на маленького ангела. Об этом, перед началом церемонии, шепнул ей Камилл, и девушка счастливо улыбнулась в ответ. Почему-то ей до сих пор не верилось, что всё это происходит на самом деле, а не во сне. И уже стоя перед алтарём, Люсиль вспомнила слова, которые записала в своём дневнике почти пять лет назад:

"Я почему-то часто думаю, что впереди меня ждёт какое-то огромное счастье, светлое-светлое. Точнее, я чувствую это. Это как сияние, которое проливается в сердце и озаряет твой разум, твои чувства и мысли... Я верю, что когда-нибудь буду очень, очень счастлива."

И сейчас Люсиль явственно чувствовала этот божественный свет, который заполнял её сердце...

Позади неё и Камилла стояли свидетели их бракосочетания - Жак Бриссо и Максимилиан Робеспьер.

Когда всё свершилось и на выходе из церкви, счастливые молодожёны принимали поздравления, Люсиль не могла сдержать слёз.
- Последнюю неделю я только и делаю, что плачу, - смущённо улыбнулась она, вытирая глаза платочком.
- Да, моя жена такая сентиментальная! - воскликнул Камилл, целуя её, - хотя я и сам хорош!

Все вокруг рассмеялись.
- Полагаю, плакать от счастья - не самое плохое занятие, - лаконично заметил Максимилиан Робеспьер.

Празднование свадьбы продолжилось в их новой квартире на улице Одеон. Она была куплена совсем недавно на часть той самой суммы в сто тысяч франков из приданого Люсиль.

- Ну, выпьем за молодых! - торжественно провозгласил Жак Бриссо, поднимая бокал. Раздался мелодичный звон соприкасающегося хрусталя и смех гостей. Взгляд Люсиль упал на Максимилиана Робеспьера. Он сидел прямо и неподвижно, в своём белом напудренном парике и слегка улыбался тонкими губами. Неожиданно Люсиль вспомнила слова Робеспьера о том, что он не пьёт. Она с интересом посмотрела на стоящий перед гостем полный бокал. Но Робеспьер всё-таки поднял его вместе со всеми и сделал небольшой глоток. Вытерев губы салфеткой, он приподнялся с места и обвёл всех своими светлыми глазами.
- Дорогие Камилл и Люсиль, позвольте преподнести в вашу честь несколько скромных поэтических строк.

- Максим пишет стихи, - шепнул Камилл на ухо Люсиль.
- Правда? - удивилась она, - я не знала.
- Слушай, милая.

Робеспьер кашлянул и начал читать:

Пусть будут все дни
Как один - беспечальны.
Пусть солнце любви
Их всегда освещает.

И в час, когда с морем
Сливаются реки -
И в счастье и в горе
Вы вместе навеки.


- Вместе навеки... - тихо повторила за ним Люсиль.
- Спасибо, Максим! - крикнул Камилл. - Браво!

***

После свадьбы Люсиль с воодушевлением начала обустраивать семейное гнёздышко. В квартиру на улице Одеон была куплена изящная мебель. По стенам она развесила красивые гобелены и небольшие картины. Не особо интересующаяся общественной жизнью, равнодушная к политике, Люсиль всецело посвятила себя интересам мужа. По вечерам, когда Камилл писал статьи, она неизменно пристраивалась рядом с ним за вышивкой. Или просто тихо сидела с какой-нибудь сентиментальной книжкой.
Ей первой Камилл читал свои статьи и памфлеты и она часто смеялась над его ироничными шутками. Она всегда хвалила мужа и делала это абсолютно искренне.
- Я не умею критиковать Камилла, - честно призналась она как-то сестре, - а если и нахожу в нём какие-то недостатки, то влюбляюсь и в них.
Сестра Адель только покачала головой и ещё раз подумала о том, что Люсиль несколько глуповата.

В квартире на улице Одеон по вечерам теперь часто собирались друзья Камилла. Ироничный Жак Бриссо, депутат Учредительного собрания. Жером Петион, который также, как и Бриссо, был депутатом от департамента Жиронда. Чуть реже, но заходил к ним и Максимилиан Робеспьер. Последний внушал Люсиль какое-то странное чувство. Она не то, чтобы боялась его, но в присутствии Робеспьера чувствовала себя как-то скованно. Всегда смешливая и непосредственная, при нём она почему-то не могла смеяться, ощущая неловкость. Может быть, виной этому был его светлый пронзительный взгляд и строгая манера держаться.

- Абсолютно холодные глаза, - сказала она как-то Камиллу о Робеспьере, - как-будто неживые.
- Милая моя, - ответил ей Камилл, - по-моему ты к нему слишком строга. Максим просто педант. Но он настоящий патриот. Послушала бы ты его выступления в Учредительном собрании.
- И слушать не хочу, - засмеялась Люсиль, - опять эта политика! Пойду лучше, сварю тебе горячий шоколад.
И она ласково провела рукой по волосам мужа.


Глава 08

Республика


С утра 21-го июня 1791-го года громкий набат возвестил горожан о бегстве королевской семьи из революционного Парижа за границу. Попытка оказалась неудачной, беглецов вскоре вернули. Король был опознан на одном из постоялых дворов неким господином Друэ, который увидел, что профиль сиятельного монарха Людовика XVI, изображенный на золотой монете, один в один совпадает с профилем человека, который с семьей остановился у него на ночлег.
Париж шумел, как растревоженный улей. Популярность Людовика, который после всех революционных преобразований всё-таки пользовался ещё неким авторитетом, теперь резко упала. Королеву Марию Антуанетту, которую за глаза называли не иначе, как австриячка и мадам Дефицит, народ уже просто ненавидел. Бытовало мнение, что именно она подталкивает безвольного короля к контрреволюционным действиям. И всё чаще теперь раздавались возгласы: "Долой короля и австриячку!
Да здравствует республика!"

***

- Не долго осталось Франции быть конституционной монархией, чует моё сердце, - голос человека, который на следующий день сидел за обедом в квартире супругов Демулен, звучал уверенно и жёстко. Человек этот был лет тридцати двух, высокий, довольно плотный, в белом парике и сером камзоле. У него были небольшие глаза, массивный подбородок, нижнюю губу пересекал шрам.
- Жар-ра! - воскликнул он через мгновение и, стащив с головы парик, положил его на угол стола. Взъерошил рукой непослушные волосы.
- Надеюсь, очаровательная Люсиль простит мне такую вольность в моем внешнем виде, - усмехнулся он, посмотрев на хозяйку квартиры.
Люсиль улыбнулась, слегка смутившись.
- Конечно, Жорж, - ответила она, - здесь же не Версаль.
- А и к чёрту Версаль! - вдруг воскликнул Жорж, - правильно, что два года назад перевезли всю эту королевскую семейку из Версаля в Париж. Так ведь они и из под охраны умудрились сбежать.
- Говорят, побег был хорошо подготовлен, - заметил Демулен, сделав глоток вина, - главное, что их вернули в обратно.
- Это верно. Посмотрим, как теперь Луи и Антуанетта будут оправдываться, - хохотнул человек, которого Люсиль называла Жоржем. Встав из-за стола, он подошёл к окну, приоткрыл его шире и посмотрел на улицу.
- Париж бурлит!
- Ещё бы, - ответил Камилл, - такое событие. Не каждый день король совершает побег. Знаешь, Жорж, хочу написать об этом статью или памфлет. Сегодня вечером поработаю.
- Давай, Камилл, - улыбнулся Жорж, - слово - это тоже прекрасное оружие. Тем более, такое острое, как твоё.
Демулен кивнул ему.
- Да, Жорж. Я никогда не был хорошим оратором, не люблю публичные выступления. Но журналистика - это моё.
- Дай-то Бог, - Жорж хлопнул его по спине и засмеялся. Смех его был громким и резким. Но за всей этой внешней грубостью и развязностью, тем не менее, в этом человеке ощущалось какое-то обаяние и открытость. Звали его Жорж Жак Дантон, он был одним из депутатов Учредительного собрания, а в последний год стал частым гостем в доме Камилла и Люсиль.
- А Бриссо что-то совсем затих, - проговорил Дантон, усаживаясь в кресло и плеснув себе вина в большой бокал. - Выжидает. Я всегда знал, что в душе он монархист, хотя и кричал громче всех революционные лозунги.
- Бриссо... - Камилл скривился и раздражённо бросил на стол смятую салфетку.
- Камилл очень обижен на него, - проворковала Люсиль.
Дантон удивлённо поднял брови.

- Да, - резко сказал Камилл, - Бриссо позволяет себе то, после чего не могу назвать его своим другом. Во-первых, всё время зовёт меня мальчишкой. А мне уже тридцать один год. Да и он старше меня всего на каких-то шесть лет. Но дело не в этом. Ты читал последний выпуск его "Французского патриота"?
- Так, проглядел бегло, - хмыкнул Дантон, - ты же знаешь, Камилл, я не читаю подробно прессу жирондистов. Есть газеты и поинтереснее, - он засмеялся.
- Так чем же он тебя так обидел?
- Этот человек называет себя патриотом лишь для того, чтобы клеветать на патриотизм. Нет никого более непоследовательного в своих политических убеждениях, чем Демулен. Он словно ветряная мельница, - процитировал Камилл слова Бриссо. - А? Каково?! Вот его истинное мнение обо мне.
- Ну, постой, - Дантон успокаивающим жестом дотронулся до его плеча, - он же был на вашей с Люсиль свадьбе, вы общались.
- Общались, - бросил Демулен, - но теперь это ничего не значит. Я не из тех, кто будет глотать подобные "комплименты". Хватает мне вечного высокомерного тона Робеспьера с его "enfant gate" в мой адрес. А теперь ещё пинки от Бриссо. Ну уж нет, терпеть это я не буду.
- И что же, Камилл, - Дантон откинулся на спинку кресла и посмотрел на него, - что ты собираешься делать?
- Выдам ему достойный ответ, - Камилл откинул упавшую на глаза прядь темных волос, - в газете, естественно.
- О-о, тогда я не завидую Бриссо, - громогласно рассмеялся Дантон.

***

Популярность короля падала всё больше и больше. Теперь уже республика не казалась чем-то мифическим. А король перестал выглядеть священным символом вечной и непреходящей власти. В воздухе Парижа, да и всей страны опять назревали серьезные перемены. Громогласный Дантон развил бурную деятельность, в результате которой была создана петиция с требованием о низложении короля и установлении республики. Однако, всё это потерпело неудачу. Народ, собравшийся 17-го июля 1791-го года на Марсовом поле для того, чтобы подписать петицию, был разогнан национальной гвардией. Были убитые и раненые. Ожидая репрессий со стороны правительства, Дантон на два месяца уехал в Англию. Вернулся он только к выборам в новое Законодательное собрание, в которое, впрочем, не прошёл.
Но идея низложения монархии по прежнему была его путеводной звездой.

Именно об этом он опять вёл беседы, сидя в гостиной у Демуленов в один из ноябрьских вечеров. На этот раз он был не один, а вместе с женой - немного полноватая, но очень обаятельная Габриэль Дантон, живо поддерживала беседу мужчин. Люсиль, равнодушная к политике, отошла в сторону и тихонько села в кресло у камина. У неё неожиданно закружилась голова, в глазах потемнело, и она потёрла виски пальцами. Это было уже не первое её недомогание за последние дни, и причину его Люсиль уже прекрасно знала.

Когда супруги Дантон ушли, Камилл подошёл к жене, которая, проводив гостей, опять сидела в кресле у камина. Ему бросилась в глаза её бледность.
Присев рядом, он взял руку Люсиль в свою.
- Милая моя, всё в порядке? - спросил Демулен. - Ты выглядишь утомленной.
Люсиль улыбнулась, и Камилл поцеловал появившуюся милую ямочку у неё на щеке. Она обняла его за шею.
- Да, всё в порядке, родной, - прошептала Люсиль, - я хотела сказать тебе это ещё вчера. У нас будет ребёнок.

***

6-го июля 1792-го года у Люсиль и Камилла родился мальчик. Камилл, неравнодушный к истории Древнего Рима, дал сыну имя Гораций.
- Он вырастет истинным патриотом! - восклицал он.
Люсиль только смеялась.
- А как ты назовешь дочку? - спросила она, лукаво улыбаясь. - Надеюсь, когда-нибудь у нас будет и девочка.
- Дочку? - Демулен задумался, - ну, например, Олимпия... или Республика.
- Ты неисправим, - засмеялась Люсиль.


Глава 09

Бритва равенства

Бурные усилия Дантона по низложению монархии не прошли даром. Удача неизменно сопутствовала ему. И вот, свершилось! В ночь с 9-го на 10-е августа 1792-го года не без активного участия Дантона, был смещён со своего поста начальник Национальной гвардии. Это был первый шаг на пути к желанной цели. Второй, и самый главный шаг произошёл днём 10-го августа - парижане совместно с прибывшими в город Марсельскими батальонами штурмовали королевскую резиденцию - дворец Тюильри.
Штурм окончился победой санкюлотов и национальной гвардии. Защищавшие Тюильри швейцарские батальоны частично были перебиты, частично капитулировали.
Королевская семья - подавленный растерянный Людовик, бледная напуганная Мария-Антуанетта, их дети и ближайшее окружение были отправлены в Национальное собрание, "под защиту" представителей народа, где провели почти целый день в духоте и тревоге за свою дальнейшую судьбу. Впрочем, судьба их была решена довольно быстро - уже вечером этого дня королевская семья была отконвоирована в тюрьму - Тампль. Фактически, монархия в стране пала.
Неутомимый Дантон добился своего. Спешно было сформировано новое правительство, в основном из представителей партии жирондистов, большинство которых было на тот момент в Законодательном собрании. Сам Дантон стал министром юстиции. Не забыл он и про своего друга. Камилл Демулен был назначен генеральным секретарем этого министерства.

В воздухе Парижа, да и всей страны опять царила эйфория, напоминавшая дни почти двухлетней давности после событий 14-го июля, дня взятия Бастилии. Только теперь слова о республике и полноценной народной власти уже не казались бесплотным призраком, а обрели плоть, кровь и силу. Законодательное собрание пока ещё продолжало свою работу, но уже совсем скоро - в сентябре ожидался созыв нового законодательного органа - Национального Конвента. Он должен был официально упразднить королевскую власть и провозгласить Францию республикой. Хотя, неофициально, это уже было именно так. Власть короля в стране больше ничего не значила.
Камилл Демулен, не прошедший в своё время в Законодательное собрание, с воодушевлением выдвинул свою кандидатуру на предстоящие выборы в Конвент. И вполне мог ожидать успеха. За последнее время он стал очень популярен.

***

- Камилл радуется, как ребёнок, - весело проговорила Люсиль.
Она шла вместе с Габриэль, женой Дантона. Эта, немного полноватая, с выразительными темными глазами и густыми волосами цвета красной меди женщина, в последнее время часто заходила в гости к Люсиль. Женщины сблизились.
- Я думаю, ему есть, чему радоваться, - ответила Габриэль Дантон. - Столько событий за последнее время. К тому же, он теперь и счастливый отец.
- Это да, - прощебетала Люсиль, - мы с Камиллом не налюбуемся на нашего крошку.
Габриэль немного снисходительно улыбнулась ей.
- По ночам крошка, наверное, беспокоит?
- Нет, - Люсиль покачала головой, - не поверишь, но по ночам он почти не плачет. Очень спокойный ребёнок.
- Мой первенец по ночам орал, как резаный, - проговорила Габриэль, тихонько вздохнув. - А может, чувствовал свою судьбу...
Люсиль слегка дотронулась до её руки. Она уже знала, что первый ребёнок Габриэль и Дантона умер, когда ему было всего полгода.
Второму их сыну, Антуану, было четыре года. И сейчас Габриэль ждала ещё одного ребенка. Об этом Люсиль узнала недавно и радостно обняла подругу.
- Какие вы молодцы, - улыбнулась она Габриэль.
Та улыбнулась в ответ, смахнув с ресниц слезинку.
- Спасибо, милая. Но мне отчего то часто бывает так тревожно...
- Тревожно? - переспросила Люсиль, поправляя белокурые локоны, - мне, порой, тоже. Но я так устроена, что не могу тревожиться больше получаса.
Я сразу думаю, о том, сколько всего хорошего в этом мире. И как он прекрасен. Посмотри же, Габи! - она вскинула головку и показала рукой куда-то вверх.
- О чём ты? - не сразу поняла её госпожа Дантон.
- Посмотри, какие облака! Белые и легкие, словно перышки! А как светит солнце. Сегодня чудесный день - чем не повод для радости?
- Эх, Люсиль, Люсиль... - Габриэль только улыбнулась.


Незаметно они прошли улицу и свернули на площадь. Площадь Людовика XV, которая теперь была переименована в площадь Революции.
- Лучше нам было идти в обход, - проговорила Габриэль, - не люблю это место...
- Почему? - машинально спросила Люсиль. Посмотрела вперёд, и её глаза слегка расширились.
- Ах да, Габи, я всё время забываю о том, что теперь здесь стоит.
Габриэль кивнула и взяла Люсиль за руку.
- Можно повернуть обратно и пройти в обход, дорогая. Или... всё-таки пройдем через площадь?
- Ладно, пошли, - согласилась Люсиль, - так всё же быстрее.


Проходя мимо того, что стояло теперь на площади Революции, женщины невольно ускорили шаг. То, что пугало их, возвышалось в центре площади одиноким зловещим силуэтом. Новейшее изобретение революции - гильотина. И хотя сейчас она была закрыта сверху чёрной тканью, проходя мимо неё, впечатлительная Люсиль почувствовала пробежавший по спине холодок. Она схватила Габриэль за руку и потянула вперёд.
- Ну, пойдём же, Габи! Пойдем скорее!
- А я предлагала тебе идти в обход, - чуть иронично ответила мадам Дантон.


Когда они отошли значительное расстояние, и высокий черный силуэт остался далеко позади, Люсиль остановилась и, повернувшись, бросила на гильотину быстрый взгляд.
- Как это всё-таки, наверное, ужасно... - тихо сказала она.
Габриэль вопросительно посмотрела на неё.
- Я хочу сказать, что ужасно - умереть вот так, - пояснила Люсиль. - Возможно, я слишком впечатлительна, но этот страшный нож...
Слава Богу, сейчас он был закрыт.
- Ну, дорогая моя, - Габриэль слегка пожала плечами, - любая казнь - всегда страшное зрелище. Раньше людей вешали, а головы рубили только дворянам. И это считалось их привилегией. Теперь же все люди равны. А знаешь, как мой Жорж назвал гильотину недавно?
А народ уже подхватил это выражение.
- Как же? - Люсиль подняла на неё глаза.
- Бритва равенства. Меткое название, не правда ли?


***

Женщины свернули на улицу Одеон и уже совсем скоро должны были расстаться. До дома, где жила Люсиль оставалось пройти совсем немного. Когда они проходили мимо лавки с зеленью, их окликнул пронзительный женский голос.

- Помогите, чем сможете, ради Бога!

Люсиль и Габриэль оглянулись. У стены лавки, прямо на тротуаре, сидела седая растрепанная женщина лет шестидесяти, в прохудившейся одежде. Нищенка протягивала к ним слегка дрожавшую ладонь. Люсиль внимательно посмотрела на неё. Женщина была слепа, вместо глаз были бельма, а всю левую часть лица пересекал длинный шрам.
Люсиль открыла кошелёк, достала монету и протянула слепой. Габриэль быстро кинула свою монетку в стоявшую рядом с нищенкой широкую шляпу.
Люсиль хотела сделать тоже самое. Но слепая вдруг ловким движением перехватила её ладонь.
- О, целый золотой франк! - воскликнула она, - храни тебя Господь, щедрая мадемуазель!
- Мадам, - поправила её Люсиль, - и не стоит благодарности, купите себе еды.
Она уже повернулась к нищенке спиной, но слепая вдруг, молниеносным движением схватила её за руку и сильно сжала.
- Что Вы хотите?! - испуганно воскликнула Люсиль.
- Постой-ка, постой-ка, девочка, - забормотала нищенка, - повернись-ка ко мне... Взгляни на меня.
Люсиль в недоумении посмотрела в слепые, ничего не выражающие бельма с красными воспалёнными веками.
- Что Вам от неё нужно? - повысила голос Габриэль.
Но нищенка, продолжала молча смотреть на Люсиль.

- Кровь у тебя, - вдруг сказала она, - на шее. Я вижу.
Люсиль побледнела и потерянно взглянула на Габриэль.
- Габи, о чём она? - она оттянула пышный кружевной воротничок, - что у меня там?
- Я ничего не вижу! - раздражённо воскликнула Габриэль, - зачем вы её пугаете?
- Кровь... кровь вот здесь у тебя, - слепая поднесла руку вверх, показывая, где именно она это "видит". Ребром ладони она резко провела по своему горлу.
Люсиль всхлипнула и посмотрела на Габриэль. Та увидела, что глаза подруги полны слёз.
- Зачем Вы её пугаете?! - повторила Габриэль, - пойдем, милая! - она подхватила Люсиль за локоть и потянула за собой, - эта старуха просто выжила из ума.
А тебе нельзя так волноваться из-за всякой ерунды.

Они быстро перешли на другую сторону улицы подальше от безумной слепой. И Люсиль, наконец справившись с волнением, перевела дыхание.
- Мне уже лучше, Габриэль, прости, - прошептала она. - Просто... она меня почему-то так напугала.
Габриэль улыбнулась ей в ответ.
- Она просто безумная старуха. И всем говорит одно и тоже.


Люсиль кивнула головой, старательно пытаясь привести нервы в порядок.
- Да... наверное ты права.
- Пойдем, Люсиль, я провожу тебя домой, - проговорила мадам Дантон.
- Спасибо, - Люсиль кивнула ей, - тогда выпьешь у нас горячего шоколада и посплетничаем, ладно? Без этого я тебя не отпущу.
- Ну, хорошо, милая - улыбнулась ей Габриэль.


Глава 10

Сентябрьские убийства

Дома, в уютной гостиной за чашечкой горячего шоколада и несерьёзной болтовней с Габриэль, тревога Люсиль постепенно утихла. Хотя, нет-нет, да и вспоминались слепые глаза нищенки и её страшный жест.

- Габи, она ведь всем это говорит, правда? - наконец, не выдержав, спросила Люсиль.
Габриэль, увлечённо рассказывающая что-то об их общих знакомых, удивлённо подняла на неё свои тёмные глаза.
- О чём ты, Люсиль? Кто - она?
- Она... та женщина у лавки с зеленью, которую мы сегодня встретили.
- Милая моя, - Габриэль успокаивающим жестом сжала ладонь подруги, - конечно. И попробуй не думать о ней. У тебя есть, о ком думать - муж и ребенок.
Кстати, о вашей крошке... - мадам Дантон встала из-за стола, оправляя пышное платье, - давненько я его уже не видела, вашего славного Горация.
Пойдем, покажешь его мне?
- Конечно, - Люсиль улыбнулась и легко вскочила из-за стола, потянув Габриэль за руку, - пошли, пошли!

Они вошли в соседнюю комнату, где в кроватке мирно посапывал ребёнок.
- Действительно очень спокойный, - Габриэль склонилась над колыбелью, - просто маленький ангел.
Люсиль кивнула ей, гордо улыбнувшись.
- Да, он просто чудо. Я уже не представляю, как раньше жила без моего ангелочка.
- И уже совсем большой, - проговорила Габриэль, - сколько ему?
- 6-го сентября исполнится два месяца, - ответила Люсиль, - уже через неделю. Знаешь, Габи, я уже сейчас часто думаю о том, каким он будет, когда вырастет.
Так хочется, чтобы он был счастлив.

Габриэль засиделась до вечера. Люсиль была немного бледнее, чем обычно, но вела себя как прежде - весело смеялась над шутками Габриэль, шутила сама.
Вскоре пришёл Камилл, и они немного посидели втроём. Затем Габриэль засобиралась домой.
- Боже, уже семь часов! - воскликнула она, - как быстро пролетело время.
- С нами не соскучишься, - хитро улыбнулась ей Люсиль. - На следующей неделе ждём на обед вас с Жоржем.
Мадам Дантон кивнула ей и, уходя, обняла на прощание.
- Береги себя, милая, - прошептала она Люсиль.

Камилл пошёл проводить мадам Дантон. Люсиль, вернувшись в комнату, подошла к кроватке ребёнка. Он уже проснулся и смотрел на неё своими живыми ясными глазками. Потом потянулся и заплакал.
- Милый мой! - Люсиль подхватила его на руки, - проголодался? Ну сейчас, сейчас мамочка тебя покормит.

Покормив ребёнка, она подошла к стоявшему у стены комоду и открыла один из верхних ящичков. Достала тетрадь и, сев за стол, обмакнула перо в чернильницу и сделала запись:
"Сегодня я очень испугалась. Эти слепые глаза, которые как-будто видели меня насквозь... и это страшное слово... "кровь".
Но не хочу ничего рассказывать Камиллу. Я и Габриэль попросила не говорить ему об этом. А сейчас просто запишу это здесь и забуду. Как-будто ничего и не было"

***

Но страшное слово "кровь", которое Люсиль так старалась забыть, вспомнилось ей очень скоро. Начало сентября 1792-го года ознаменовалось в Париже трагическими и кровавыми событиями. И хотя они не коснулись её лично, но именно в эти дни Люсиль впервые почувствовала ту страшную и разрушительную силу, которую несла с собой революция. И ощущение того, что силу эту уже не остановить...
Эти события, продолжавшиеся целых четыре дня - со 2-го по 6-е сентября 1792-го года, получили название "сентябрьских убийств". И стали первым кровавым штрихом, который превратился потом в одну сплошную и широкую полосу, глубокую колею. И где одно событие этой трагической цепочки неизменно влекло за собой другое.
Народный гнев... Что может быть страшнее этой силы, которая вдруг выплескивается на улицы и несётся, подобно цунами, уничтожая под собой всех - и правых и виноватых? Именно это происходило в начале сентября в Париже. Толпа, напуганная надвигающимися на столицу молодой республики войсками интервентов, которые собирались "срыть с земли революционный город", стала устраивать погромы. Толпы пьяных разъяренных людей врывались в тюрьмы Парижа, где находились арестованные аристократы, священники, часть уцелевших швейцарских батальонов и прочие лица, "сочувствующие монархии". В паре тюрем ещё было сделано какое-то подобие скорого суда, заключавшегося в быстром удостоверении личности и вынесении единственного приговора: "Смерть!" В остальных местах не было и этого. Беззащитных людей - мужчин и женщин, убивали прямо в камерах или же вытаскивали в тюремный двор, где придумывали изощренные пытки и способы последующего убийства. В тюрьме Ла Форс была зверски убита находившаяся там принцесса де Ламбаль, подруга королевы Марии-Антуанетты. Голова несчастной женщины была затем отделена от туловища, насажена на пику и под победные вопли санкюлотов торжественно пронесена по улицам Парижа. Её донесли до тюрьмы Тампль, где была заключена королевская семья. И где Мария-Антуанетта, выглянувшая в окно на звериный вой народа, потеряла сознание, увидев поднесенную к её окну, надетую на пику, голову своей несчастной подруги.
  
***

- Жорж, да сделай же что-нибудь!
Камилл, ворвавшийся в кабинет министра юстиции Жоржа Жака Дантона, почти кричал. В глазах его стояли слёзы. Дантон оторвался от каких-то бумаг, в количестве разложенных на его столе, больше для виду, и поднял глаза на Демулена.
- Присядь, Камилл! - коротко бросил он. - ты слишком взволнован.
Камилл сел в широкое кожаное кресло и судорожно откинул упавшие на глаза волосы.
- А ты не взволнован, Жорж? - крикнул он, - но это же надо как-то остановить! Они врываются во все тюрьмы города и убивают беззащитных.
Без суда и следствия.
Да выгляни же ты хотя бы в окно, черт тебя дери! Или тебе всё равно?

Дантон откинулся назад, в удобное мягкое кресло и слегка сощурил глаза.
- Нет, Камилл, мне не всё равно.
- Но тогда...
- А что тогда? - раздраженно перебил его Дантон, - что я по-твоему могу сделать? Что?
- Но... но ты же министр, Жорж!
- Да, Камилл, я министр, - Дантон сцепил руки в замок и пристально посмотрел на Демулена, - но ты не считаешься с окружающей действительностью.
Посмотри, какие сейчас царят настроения в Национальной гвардии. Ты хочешь, чтобы я отдал приказ, который никто из них не будет выполнять?
Более того, бОльшая часть гвардейцев сразу же присоединится ко всей этой толпе, которая убивает и кричит :"Режь аристократов!". Ты этого хочешь?
Чтобы новое республиканское правительство было ещё больше скомпрометировано? Чтобы народ совсем перестал нас уважать?

В кабинете повисла напряжённая пауза.
Демулен сидел, опустив голову, ничего не отвечая.
- Надо просто переждать, - закончил Дантон.
Успокаивающим жестом он попытался дотронуться до руки Камилла, но тот встал и молча вышел из кабинета, хлопнув дверью.


Глава 11

Габриэль

- То, что произошло в Париже в последние дни - позор для революции! - голос Дантона звучал резко и отрывисто.
- Я не отрицаю этого, - тёмные глаза Бриссо смотрели, как всегда, немного иронично, - удивляет одно, почему никак не получилось остановить это безумие?
Впрочем, этот вопрос я задаю себе и сам.

Бриссо встал из-за стола, за которым обычно происходили совещания министров республиканского правительства и подошёл к окну.

Дантон вытащил из кармана платок и вытер пот, выступивший на лбу.

- Как так всё-таки могло получиться? - полувопросительно спросил Бриссо, по-прежнему глядя на улицу. - Сейчас мы, конечно, всё это осуждаем, а тогда...
- Чёрт побери! - Дантон ударил кулаком по столу, - остановить то, что творилось было всё равно, что голыми руками бороться с извержением вулкана.

Бриссо иронично поднял бровь.
- Да, я согласен. Но, тогда получается, что наша Национальная гвардия ни черта не стоит. А всё решают они, эти... - он смолк на полуслове.
- Ну, продолжай, Жак, - проговорил Дантон, - кто они? Народ... да, это тоже народ, вся эта озверевшая толпа. Но можно спросить себя - почему они стали всё это делать? Не потому ли, что не верили в настоящее республиканское правосудие и стали творить его сами?
- Если правосудием можно назвать жестокие убийства сотен людей без суда и следствия, - холодно произнёс Бриссо.
Он всё также стоял у окна, заложив руки за спину.

- Народный гнев назрел и он должен был выплеснуться, - отпарировал Дантон.

Бриссо вздохнул и сел обратно за стол. Слегка откинулся на спинку высокого кресла.

- Во всей этой ситуации я, как министр юстиции, вижу только один выход, - произнёс Дантон, - необходимо ужесточить работу временного чрезвычайного трибунала.
Народ не должен бояться того, что находящиеся в тюрьмах враги республики, избегут справедливого, а главное - законного правосудия.
- И в чём же ты видишь это ужесточение?

Ироничный тон Бриссо раздражал Дантона.

- Решения трибунала не подлежат апелляции и кассации. Единственной мерой наказания будет смертная казнь, - отчеканил он.
И как ему показалось, Бриссо слегка побледнел.
- Но... чем же это лучше... той же испанской инквизиции? - тихо спросил он.

Дантон грузно поднялся из-за стола.
- А ничем! - усмехнулся он в ответ. - Да, ничем. Но это - крайняя мера, понимаешь, Жак? У нас нет выхода, иначе - гибель. На границах республики - войска интервентов. Эбер во главе Парижской коммуны всячески подбивает санкюлотов к новым восстаниям, обвиняя во всём аристократов и скупщиков. В армии зреет недовольство. Стране грозит хаос и анархия.
И только жёстко действующий революционный трибунал сможет навести порядок.
- Ну, дай-то Бог, - с улыбкой недоверия протянул Бриссо, - ты говоришь о порядке, но... при таком условии, когда единственная мера наказания - смертная казнь - и само правосудие должно быть идеальным. Ведь, могут быть ошибки.
- Могут, - Дантон склонил над столом свою крупную голову, размышляя. - Но мы будем стараться их избежать. И я повторяю, мера эта - временная. Когда обстановка внутри страны нормализуется, трибунал будет заменён на обычные суды.

- Это страшная мера, - всё также тихо произнёс Бриссо, пристально глядя на Дантона.
- А у нас есть выбор? - спросил тот.

Бриссо вздохнул.
- И всё-таки, это чудовищный закон, Жорж.
- А у нас есть выбор? - повторил свой вопрос Дантон. - Жак, я надеюсь, жирондисты поддержат решение об усилении работы чрезвычайного трибунала.

Бриссо провёл рукой по лбу, посмотрел на Дантона.
- Ну, хорошо, - наконец произнёс он, - но ещё будут обсуждения в Конвенте. И видит Бог, как тяжело далось мне это решение.

Дантон засмеялся и подойдя, дружески хлопнул Бриссо по плечу.
- Бог здесь ни при чём, мой дорогой Жак. Сейчас у нас должен быть Бог, единственный для всех - это республика. Единая и неделимая.

***

- Ну, что без меня делал мой славный Гораций? - Камилл подошёл к колыбели и склонившись над ребёнком, поцеловал его.
- Гулял с мамочкой в Люксембургском саду, потом кушал, потом спал, - видишь, сколько важных занятий, - засмеялась Люсиль, стоявшая рядом.
Камилл обнял её, целуя в висок.

- А как ты, Камилл? - спросила Люсиль, - сегодня мы тебя заждались.
- Заседание Конвента было очень бурным. Жорж внёс поправки в усиление работы чрезвычайного трибунала. Жирондисты поначалу сопротивлялись, что всё это незаконно. Но всё-таки сдались, и решение было принято. И я согласен с Жоржем. Ну а как иначе бороться с хаосом? - Камилл прошёл в столовую и сел за накрытый стол.
Люсиль, поставив перед ним изящную тарелку с тушёным мясом и гарниром, присела рядом, подперев щёку кулачком.

- Трибунал? - рассеянно переспросила она, поправив выбившийся из причёски белокурый локон.
- Э... - засмеялся Демулен, - прости, любимая, я знаю, что тебе это всё не очень интересно. Но мои мысли только этим и заняты.
- Конечно, я понимаю, это твоя работа, - прощебетала Люсиль, - просто я иногда теряю нить разговора, прости.
- Потому что думаешь о своём, - улыбнулся Демулен.
- Да, может и так. Но я так рада, что ты теперь депутат Конвента. Ты ведь так этого хотел.
- Да, - кивнул Камилл, - и надеюсь, я смогу принести там хоть какую-то пользу.
- Милый мой, - Люсиль нежно провела рукой по щеке мужа. - я в этом не сомневаюсь.
- А знаешь, сегодня днём заходила Габриэль, - голос Люсиль стал тревожным, - она так располнела... и жаловалась на боль в сердце.
Сказала, что вчера ей приснился нехороший сон.
Какой-то темный сад, в котором она совсем одна. Заблудилась и не может выйти... И вот этот сон Габи теперь не выходит у меня из головы.
- Мой ангел, ты слишком впечатлительна, - Камилл дотронулся до её руки, - а Габриэль... ну, как известно, женщины, ожидающие ребенка, бывают тоже слишком впечатлительны.
- Ещё бы, - улыбнулась Люсиль в ответ, - мне ли этого не знать.

Она встала из-за стола, поправив пышную юбку.
- Милый, сейчас принесу тебе десерт.

***

Юная Французская республика, единая и неделимая, несмотря на раздираемые её внутренние противоречия и борьбу с войсками интервентов, умудрялась вести и завоевательные войны.
Зимой 1793-го года Жорж Дантон, неутомимый оратор и один из организаторов победы республиканских войск с крупной армией интервентов в местечке Вальми, был удостоен чести реорганизовать завоеванные Бельгийские территории. Однако, бельгийский народ не спешил поддерживать французов и сбрасывать с себя иго "угнетателей". Во многих местах Дантона встречали холодно и враждебно. А в окно кареты, в которой он проезжал по бельгийской земле, доносились громкие крики:
"Французы, убирайтесь обратно!"

"Чёртова Бельгия", - думал Дантон, уже собираясь обратно. Похоже, операция по "несению свободы другим народам" проваливалась с громким треском.
А в один из февральских дней его мрачное настроение усугубило полученное из Парижа письмо. Нетерпеливо вскрыв конверт, он вытащил листок бумаги и, развернув его и приглядевшись к строчкам, увидел изящный почерк Люсиль Демулен.

"Почему пишет она, а не Габриэль?" - мелькнула в голове страшная мысль.

"Жорж, приезжай как можно скорее", - прочитал Дантон, - "Габриэль очень плохо, мы все боимся за её жизнь и молим Бога, чтобы всё обошлось"

***

Дантон переступил порог своей парижской квартиры и сразу же понял, что случилась беда. Горничная Мари, открывшая ему дверь, отвела покрасневшие глаза, её подбородок дрожал.
В конце-концов, девушка не выдержала и заплакала.
- Что случилось, чёрт побери! - прохрипел Дантон, - что с Габи?
Но Мари не отвечала, а её плач перешёл в рыдание.

- Держись, Жорж, - из комнаты вышел Камилл. Вслед за ним выглянула Люсиль, державшая за ручку пятилетнего сынишку Дантона, Антуана. - Габриэль умерла.
- Тяжелые роды, сердце не выдержало, - тихо сказала Люсиль, вытирая слёзы.

  
Глава 12

Разоблачённый Бриссо

- Папа! - Антуан подбежал к нему, и Дантон подхватил сына на руки.
- Когда это произошло? - глухим голосом спросил он, отвернувшись, чтобы ребёнок не увидел слёзы, блеснувшие в его глазах.
- Четыре дня назад, - ответила Люсиль, - 11-го февраля.

Дантон опустил сынишку на пол, опёрся рукой о стену.
- А ребёнок? - так же глухо спросил он.
- Жорж... - Камилл подошёл и дотронулся до его плеча, - мальчик родился очень слабым... он умер через несколько часов.

Люсиль всё также вытирала платочком слёзы. Маленький Антуан, чувствуя скорбь, охватившую взрослых, притих и прижался лицом к пышной юбке Люсиль.
Она погладила его темные густые волосы.

- 11-го февраля, - тихо проговорил Дантон, - не успел...

Тяжёлым шагом, как-то согнувшись, он прошёл в гостиную. Теперь, без Габриэль, она показалась ему такой одинокой и пустой.
Сел в кресло, стоявшее в углу, и замер, прижав руку к глазам.

Камилл и Люсиль осторожно вошли в гостиную и встали у двери, не решаясь идти дальше.

- А я ведь даже не видел её все эти последние дни, - проговорил Дантон, всё также закрыв глаза ладонью. - А теперь уже... всё.
- Жорж... - тихо сказала Люсиль.
Дантон поднял на неё покрасневшие глаза.
- Последний раз я видел её на следующий день после казни Людовика. Это было 22-го января. В этот же день я уехал в армию, а потом в эту чёртову Бельгию, будь она неладна. Если бы я только знал...
- Жорж, - тихо повторила Люсиль, - на всё воля Божья. Не вини себя.
- Не могу! - воскликнул он, - да, я был плохим мужем и отцом. Уделял ей так мало внимания. Когда мы расставались в последний раз, Габи так просила меня не уезжать. А я...

- Послушай, - Камилл подошёл к нему, - сейчас мы с Люсиль уйдём. Наверное, тебе лучше побыть одному.
- Да... - Дантон рассеянно кивнул, - до сих пор не могу поверить.
- Возьми, - Камилл протягивал ему какой-то конверт, - это письмо от Максима, сам он не смог зайти, но просил передать тебе эти слова соболезнования.
- Робеспьер? - Дантон чуть удивлённо поднял бровь.
- Да.
- Хорошо, Камилл, - Дантон взял письмо и быстрым жестом положил в карман камзола, - прочитаю позже. Передай ему мою благодарность. Хотя... за такое не благодарят.
Камилл кивнул.

***

После смерти жены Дантон как-будто охладел к политике. В нём произошёл какой-то надлом. Возможно, он был не очень заметен внешне. Внешне Дантон всегда хорошо "держал удар". Но его внутреннюю перемену сразу же почувствовали те, кто хорошо знал бывшего неутомимого борца за единую и неделимую республику.

- Дантон последнее время почти не выступает в Конвенте, - сказал как-то Камилл, вернувшись домой и усевшись за ужин. - Правда, он создал Комитет общественного спасения и пытается через него что-то делать, но...
- Да? - переспросила Люсиль, - знаешь, мне так жаль его... и бедняжка Антуан так рано остался без матери. А Габи... - её голос дрогнул и Люсиль вытерла побежавшую по щекам слезинку, - до сих пор плачу, когда думаю о ней. Хотя, с похорон прошло уже три месяца.
- Да, милая, - вздохнул Демулен, - а Жорж что-то совсем сник. Наверное, здесь только время поможет.
- А как ты сам, Камилл? - Люсиль с тревогой вгляделась в его обеспокоенное лицо, - я вижу, ты чем-то встревожен. И почти не ешь. О чём ты думаешь?
- Прости, любимая, - Камилл поднял бокал и отпил немного вина, - так, небольшие неприятности, зачем тебе знать.
- Нет, нет, - она дотронулась до его руки и сжала её, - рассказывай, я хочу знать всё.
- Вряд ли это будет тебе интересно, - Камилл слегка улыбнулся, но взгляд его оставался обеспокоенным.
- Что-то с Максимом? - спросила Люсиль, - в последний раз, когда он был у нас, вы спорили.
- Нет, - Демулен покачал головой, - с Робеспьером у нас взаимопонимание. Но вот Бриссо...
- Опять?! - воскликнула Люсиль, - вы же с ним и так не общаетесь.
- Приходится видеться почти каждый день в Конвенте, это неизбежно, - ответил Демулен, - к тому же он возглавляет правительство, мне приходится с ним считаться. Но до той поры, пока он не начинает против меня свои выпады. Не понимаю, чем я ему так не нравлюсь, но его последняя статейка, где он опять называет меня мальчишкой, попадающим под чужое влияние. И пишет, что в то время, как кто-то шутит и язвит в печати, другие занимаются спасением отечества.
И посмотри, Люсиль, а много ли он принял мер для спасения этого самого отечества? Кроме того, что развязал войну с другими государствами, влез в Бельгию,
А сейчас мы в состоянии войны и с Англией. Вчера опять был объявлен дополнительный набор солдат в республиканскую армию. А между тем цены на хлеб растут, и очереди тоже. Когда я возвращался домой, очередь в хлебную лавку была на всю улицу, люди стоят за буханкой по 4-5 часов. Стране грозит голод, но доблестный Бриссо ведёт "освободительные войны". Да, ведь он - истинный республиканец, а остальные - незрелые мальчишки, которых нужно высокомерно направлять на "путь истинный".
К чёрту! - Демулен раздражённо кинул на стол вилку. Люсиль вздрогнула.

- Милый, но что здесь можно сделать? - она с волнением посмотрела на мужа.
- Я уже придумал что, - Камилл усмехнулся.
- Ладно, родная, - он встал и поцеловал её, - спасибо за прекрасный ужин. Пойду, поработаю немного.

***

"Разоблачённый Бриссо" - так называлcя совершенно убийственный для Жака Бриссо памфлет, вышедший вскоре из-под острого пера Демулена.
Камилл не лез за словом в карман, критикуя главу жирондистского правительства. Прежде всего, осуждались воинственные заявления Бриссо. Камилл доказывал необходимость нести свободу мирным путем, а не восстанавливать против Революции другие страны и народы. Кроме того, он пошёл ещё дальше, обвинив Бриссо в участии в неком возможном "заговоре". Прямых доказательств у Демулена не было, но его лёгкий слог, ироничная манера излагать свои мысли, а главное - искренняя убежденность в написанном, сделали своё дело. Памфлет разошёлся большим тиражом, его читал весь Париж.

Тем временем, популярность правительства Бриссо стремительно падала. Вспыхнувшие в Вандее и Бретани мятежи, которые никак не могли подавить, также не способствовали популярности жирондистов. И в конце-концов, эти разрозненные мятежи превратились в настоящее контрреволюционное движение.
Это означало начало гражданской войны.
А в Париже санкюлоты под предводительством Эбера требовали установления твёрдых цен на зерно и хлеб и немедленной казни всех перекупщиков и спекулянтов.
- Почему простаивает бритва равенства? - пафосно восклицал Эбер с трибуны парижской коммуны, - только она сможет дать нам хлеб! Она и её друг трибунал.
Рубите головы всем этим перекупщикам и аристо!

В условиях всего этого недовольства, памфлет Демулена имел мощное действие и стал ещё одним сильным ударом по правительству Жака Бриссо.
Струхнувший Бриссо был вынужден пойти на уступки. 4-го мая правительством был принят долгожданный декрет о твёрдых ценах на зерно. Но общее положение это уже не спасло. Оно становилось всё более шатким.
Восстания в удалённых от Парижа городах стали вспыхивать словно по цепной реакции. 12-го мая над ратушей Тулона монархисты подняли флаг с белыми лилиями - символом священной королевской власти. 29-го мая к ним присоединился и город Лион, в котором произошёл контрреволюционный переворот. Казалось, благополучие и стабильность единой и неделимой республики стало трещать по всем швам. Впрочем, так оно и было.


Глава 13

Подозрительные

- И всё-таки Робеспьер - хитрая лиса! - перебравший вина Дантон, ударил по столу кулаком, - как ловко он избавил Комитет общественного спасения от моего в нём участия.
- Но ведь он предлагал тебе войти в новый состав Комитета, - проговорил Демулен.
- Предлагал, - Дантон сузил глаза, - а что толку. Он заранее знал, что в новый комитет я не войду. После того, как был исключен из прежнего. А ведь подумать только, - он опять ударил кулаком по скатерти, - Ведь это я... я создал в своё время Комитет общественного спасения. А Робеспьер поставил мне в вину, что мол не смог разобраться с Вандеей.
- Да, - вздохнул Камилл, - и там ведь до сих пор мятеж. И Лион всё ещё в осаде... но сдаваться республиканским войскам не собирается.
- Именно так, - Дантон поднял бокал с вином и залпом осушил его, - именно так, Камилл. Ну что ж, посмотрим, как со всем этим справится их новый Комитет. -
Он ухмыльнулся. - А мне там вместе с пройдохой Барером, сопляком Сен-Жюстом и паралитиком Кутоном делать и вовсе нечего.

Люсиль незаметно встала из-за стола и подошла к окну. Была середина сентября. Солнце клонилось к закату и ласково освещало черепичные крыши домов и каменную мостовую. Она приоткрыла окно и подставила лицо под солнечные лучи, как-будто стремилась впитать в себя это последнее, стремительно тающее тепло...

В этот тёплый осенний день 15-го сентября 1793-го года Жорж Жак Дантон пригласил Камилла и Люсиль на прощальный ужин. На следующий день он вместе с маленьким сыном уезжал в Севр, где у него был большой загородный дом.
"Отдохнуть от всей этой парижской суеты", - объяснил Дантон. - "Слишком бурным было это лето"

Лето 1793-го года действительно было бурным. Начало июня ознаменовалось очередными волнениями в Париже, спровоцированными главой Парижской коммуны.
Всё закончилось тем, что огромная толпа вооружённых санкюлотов, возглавляемая Эбером, двинулась в сторону Конвента. Законодательное собрание было окружено плотным кольцом возбужденного народа, требующего выдать им "предателей и изменников" жирондистов. Тщетно председательствующий в тот день в Конвенте Эро де Сешель, выходил к толпе, взывая к законнности. Его увещевания тонули в гуле толпы и криках:
- Требуем выдачи двадцати двух изменников!
Скрепя сердце, Эро де Сешель позволил произвести арест Бриссо и его соратников. Правительство жирондистов пало. К власти пришла партия Максимилиана Робеспьера.

- Сен-Жюст, говорят, очень хорошенький внешне, - подала голос Люсиль, возвращаясь за стол к мужчинам.
- Ты хочешь, чтобы я начал ревновать? - засмеялся Камилл.
- Милый мой, - Люсиль нежно улыбнулась, - ты же знаешь, что ты один для меня - самый лучший.
- Сен-Жюст теперь - правая рука Робеспьера, - хмыкнул Дантон, - хотя этому сопляку всего двадцать шесть лет. Видимо, Робеспьера подкупило то хвалебное письмо, которое Сен-Жюст ему отправил ещё из Блеранкура.
Камилл засмеялся.
- Максим немного падок на комплименты и лесть, есть такое. А мне Сен-Жюст не может простить одну шутку. Я сказал ему как-то, что свою голову он носит также гордо, как блюдо со святыми дарами. Теперь я для него враг номер один.
- Шутки-шутками, Камилл, - Дантон внимательно посмотрел на него, - но всё же будь осторожнее, эти люди теперь у власти.

***

На следующий день Дантон уехал в Севр.

- Пиши что ли, Жорж, - Камилл, пришедший проводить друга, крепко его обнял.
Они стояли у готового отправиться в путь большого дорожного экипажа. Сынишка Дантона Антуан, горничная Мари и пожилая кухарка Пьеретта уже сидели внутри, выглядывая из окна.

- Хорошо, Камилл, - проговорил Дантон, - да и Севр ведь - не край света. Всё равно буду наездами в Париже. Хотя, признаться, пока мне этого совсем не хочется.
В печёнках всё это уже сидит. Хочется просто покоя...
- Я понимаю, - согласился Демулен. - Да, тебе надо отдохнуть, Жорж.
- Ну а ты, Камилл, - Дантон внимательно посмотрел на друга, - что собираешься делать? Может, вам с Люсиль тоже махнуть в Бур ля Рен? У вас же загородный дом там.
- Я пытаюсь отправить туда Люсиль, - как-то горько усмехнулся Камилл, - но она не хочет, а она такая упрямая. Этим летом провела там с ребенком только месяц. Говорит, что не желает быть там без меня. Ну а у меня здесь ещё дела, чувствую, что могу принести людям какую-то пользу.
- А что у тебя с новой газетой?
- Вот как раз на газету у меня большие планы, - кивнул головой Демулен, - у меня теперь новое здание типографии, набрал печатников.
- Ну, дай-то Бог! - Дантон дружески хлопнул его по спине.
И, уже залезая в экипаж, бросил другу через плечо.
- И всё-таки, Камилл, будь осторожен. Робеспьер - это не Бриссо. Это хитрый лис.
- Хорошо, хорошо, Жорж, - кивнул головой Камилл, - ты тоже береги себя.

***

А ещё через день, 17-го сентября республиканским правительством был принят "Закон о подозрительных".

- Если этой мерой они собираются уменьшить количество очередей за хлебом и сделать людей счастливыми, то это весьма своеобразный способ! - язвительно бросил Камилл жене, сидя поздно вечером у камина.

Люсиль встревоженно подняла на него глаза.
- Милый, неужели всё так плохо?
Она отошла от кроватки с ребёнком и, подойдя к мужу, обняла его за плечи.
- Ты так взволнован.
- Самое обидное, что никто даже не выступил против, - проговорил Демулен, глядя на тлеющие в камине угли. - А этот новый закон - это что-то...словно из времён Калигулы и Нерона. Нет-нет, Люсиль, я не шучу... это именно так.

"Закон о подозрительных" действительно был весьма своеобразен. Он объявлял подозрительным каждого, кто был известен приверженностью старому порядку.
Кто находился в родстве с дворянами-эмигрантами или состоял у них на службе (если не было бесспорных свидетельств революционности). А также всех тех,
кто не мог доказать, на какие средства он существует.
Декрет предписывал арест подозрительных. Если имелись обвинительные материалы, арестованные подлежали трибуналу. Если же этих материалов не было, они оставлялись под арестом на неопределенное время. Поводом для ареста, исходя из этого закона, мог быть любой донос частного лица, в том числе и детей, начиная с десятилетнего возраста.
Механизм террора, получивший первый мощный толчок, начал набирать свои обороты.


Глава 14

Террор и добродетель

По новому, принятому теперь, республиканскому календарю был уже месяц фример II-го года республики, единой и неделимой. В прежней жизни это означало ноябрь 1793-го года. Впрочем, фример - месяц заморозков, вполне соответствовал своему новому названию. На каменной мостовой уже была изморозь, а на небольших лужицах блестели хрупкие льдинки. Сегодня было как-то особенно холодно, может быть потому, что дул сильный пронзительный ветер.
Камилл Демулен зябко поёжился, поднял воротник плаща и засунул руки в карманы. Он возвращался домой с очередного заседания Конвента, и мысли его были совсем не радостными. Сильно задумавшись, он сам не заметил, как свернул на площадь Революции.
За последние месяцы она стала одной из самых оживленных мест в Париже. Место публичной казни. Гильотина, почти не применявшаяся в дни правления жирондистов - Бриссо и Ролана, работала теперь на полную катушку. Осуждённых, со связанными за спиной руками в специальных тележках, отвозили на смерть уже целыми партиями. "Связками" - как окрестили их "вязальщицы". Эти старухи в красных республиканских колпаках, которые со своим неизменным вязанием всегда устраивались в первых рядах перед бритвой равенства, чтобы не пропустить интересное зрелище.
Камилл посмотрел на часы. Без десяти шесть. Сегодняшняя казнь уже закончилась, площадь была почти пуста. Сейчас с неё расходились последние остатки зевак.

- О, сам гражданин Демулен! Добрый вечер! - узнал Камилла какой-то санкюлот в красном колпаке, радостно кивнув ему.
- Добрый, - кивнул ему Камилл.

Подняв воротник выше, он быстрым шагом пошёл вперёд. Сильный порыв холодного ветра ударил в лицо. С неба посыпалась колкая снежная крупа.
Первый снег в этом году. Камилл поднял голову вверх и посмотрел на белое небо, тяжело вздыхающее над площадью. На какой-то миг ему показалось, что оно нависло совсем низко. Вот-вот, сейчас опустится и поглотит всё, накрывая собой серые булыжники мостовой, тёмные силуэты отдельных людей и её, Луизетту или бритву равенства, стоящую в центре.
Камилл прошёл мимо гильотины, бросив быстрый взгляд на острый треугольный нож, который один из помощников палача сейчас затягивал чёрной тканью.
До завтрашнего дня.
- Пошла отсюда! - спрыгнув с эшафота вниз, он пинком ноги отогнал вертящуюся внизу тощую собаку, которая жадно слизывала с земли свежую кровь.
Собака заскулила и отскочила назад.
Две других стояли чуть поодаль, помахивая хвостами и явно ожидая, когда люди уйдут.

Тела казнённых оттаскивали на стоявшую рядом телегу. Всех их ожидала одна участь - на одном из кладбищ они будут брошены в общую яму и засыпаны гашеной известью. Отдельных могил "врагам республики" не полагалось.

Снег пошёл ещё сильнее. Демулен на мгновение остановился и зачем-то обернулся. Помощники палача несли на телегу последний труп - обезглавленной женщины.
Судя по изящным кистям рук, которые бросились в глаза Демулену, это была аристократка.

- Ну, всё там? - грубо крикнул один из помощников, накрывая свой страшный груз куском грубой ткани.
- Да вроде всё! - откликнулся другой.
- Тогда поехали!

***

"Террор и добродетель" - вспомнил Камилл одно из выражений, которые последнее время так любил употреблять Робеспьер и горько усмехнулся. -
"Террор - да, вот он, пожалуйста, смотрите и любуйтесь, граждане и гражданки "свободной" республики. А добродетель... в чём она? И как вообще можно совмещать эти два понятия?"

Впрочем, для Максимилиана Робеспьера, как оказалось, не было ничего невозможного.
- Террор - это срочная и непреклонная справедливость, а следовательно, его применение - проявление добродетели, - так он говорил на своём выступлении в Конвенте. И в этом, казалось бы, абсурдном заявлении, была холодная, железная, беспощадная, как нож гильотины и только ему одному понятная логика.
Впрочем, не только ему одному.
- Мы должны поставить террор на повестку дня! - произнёс в Конвенте Луи-Антуан Сен-Жюст, этот красивый двадцатишестилетний мальчик, ставший ближайшим соратником Робеспьера за последние полгода. И Конвент встретил это предложение аплодисментами.
Не аплодировали всего лишь несколько человек, которых можно было пересчитать по пальцам. В их числе был и Камилл Демулен.

А последние месяцы Демулен часто думал о том - как же получилось, что Максимилиан Робеспьер, тот самый Робеспьер, которого он знал ещё с детских лет, со времён учёбы в коледже Луи Ле Гран, Робеспьер... который ещё в Учредительном собрании в 1789-ом году выступал против смертной казни и говорил, что "нет ничего превыше законности"... как получилось, что сейчас этот же самый человек устраивал в стране такое? И чем это можно было объяснить?

Под ножом гильотины упала уже и голова короля Людовика XVI, и менее знатные головы самых простых людей, и головы двадцати двух депутатов-жирондистов, в числе которых был и Жак Бриссо, прежний оппонент Камилла Демулена. Но почему же он совсем не испытал радости в тот день, когда в Конвенте, уже в конце заседания, объявили, что трибунал приговорил Бриссо и остальных жирондистов к смерти?
Депутаты громко зааплодировали. Робеспьер удовлетворённо кивнул, сверкнув своим неизменным пенсне. А Демулен, встав со своего места, быстрым шагом вышел из зала...

Через минуту заседание закончилось и к нему, стоявшему в коридоре у окна, подошёл Робеспьер.
Демулен отвернулся, но Робеспьер успел увидеть слёзы на его глазах.
- В чём дело, Камилл? - спросил он, - не ты ли сам осуждал Бриссо? Достаточно вспомнить твой памфлет, который внёс в дело падения жирондистов немалую лепту. За это мы тебе благодарны, но сейчас твоё поведение меня удивляет.
Сзади к Робеспьеру подошёл Сен-Жюст. Его темные глаза скользнули по Демулену, он слегка нахмурил брови.

- Я знаю, - сказал Камилл, - и не отказываюсь от своих прежних слов в адрес Бриссо, но...
- Что "но"? - перебил его Робеспьер, - Камилл, порой, ты ведёшь себя, как незрелый мальчик или как барышня. Бриссо получил то, чего он заслужил.
Враг республики должен быть наказан со всей строгостью революционного времени.
- Да-да, конечно, - Демулен вытер рукой глаза и, отвернувшись, вскинув голову, быстро пошёл прочь.

Робеспьер скрестив на груди руки, смотрел ему вслед. По красивому непроницаемому лицу Сен-Жюста пробежала тень презрения.
- Истеричка Демулен, - проговорил он, - сначала пишет яростные статьи, а потом льёт слёзы по тем, кого он ещё вчера осуждал.
- Камилл бывает непоследователен, - ответил Робеспьер, - но он хороший республиканец. По крайней мере, я хочу верить в это.
- Ладно, - небрежно пожал плечами Сен-Жюст, - время покажет.


Глава 15

Неподкупный

- Мадам Дюбур вчера арестовали, - рука Люсиль, говорившей эти слова, слегка дрогнула и немного кофе пролилось из изящной фаянсовой чашечки на скатерть. - Утром заходила маман и рассказала мне об этом. Маман так сильно плакала...

Люсиль встревоженно смотрела на Камилла.
- Милый, ты помнишь мадам Дюбур? Это подруга моей матушки.
- Да, - Камилл кивнул головой, - конечно помню. Она была на твоём последнем Дне рождения. Чёрт знает что творится... - он потёр рукой лоб, - и что же, её тоже объявили "подозрительной"?
- Ещё точно неизвестно, но маман сказала, что скорее всего мадам Дюбур арестовали из-за её переписки с сыном-эмигрантом. Видимо, кто-то увидел его старые ещё письма и донёс. Или она сама случайно проговорилась. Мне так тревожно, Камилл...

Демулен встал из-за стола и стал взволнованно ходить по комнате, заложив руки за спину.
- Последнее время я думаю, что Максим сошёл с ума, - наконец прервал он молчание, - все эти аресты, доведённые до абсурда. У мадам Дюбур ещё есть причина для ареста, как бы дико это ни звучало. Да, Люсиль, представь себе. А я вчера видел, как прямо на улице арестовали женщину за то, что она обратилась к кому-то "сударь", а не "гражданин".
- Боже мой! - воскликнула Люсиль, сжимая руки, - действительно безумие! Но... почему Максим это делает? Зачем ему всё это надо, Камилл?
- Я... я не знаю, - Демулен тяжело опустился за стол, допивая остывший кофе. - Видимо, всё это называется у него и его Комитета "борьбой с контрреволюцией" и "врагами республики".
Я должен поговорить с Робеспьером. Надо попробовать как-то остановить всё это.

Люсиль встала и, подойдя к Камиллу, обняла его за шею.
- Будь осторожен, пожалуйста... - прошептала она.
- Конечно, милая. - Демулен провёл ладонью по её щеке. - Уже давно хочу поговорить с ним наедине. Надеюсь, у Максима остались ещё остатки здравого смысла и он меня услышит.
- Эти его глаза... - вдруг тихо сказала Люсиль, - ещё тогда, когда я увидела его в первый раз, я подумала, что он такой...
- Какой?
-Ну, такой... даже не знаю, как объяснить. Слишком правильный, что ли. Строгий.
Камилл обнял её за талию.
- Вот видишь, любимая, - ответил он, - ты оказалась проницательнее меня.


***

По мере того, как Камилл Демулен приближался к улице Сент-Оноре, на которой жил Робеспьер, его тревога почему-то усиливалась.
Уже начинало темнеть, с неба сыпался редкий снежок. Камилл подумал, что уже совсем скоро, через пару дней Рождество.
"Как летит время", - тихо проговорил он.
Казалось, совсем недавно он провожал Дантона, уезжавшего в Севр.

Камилл свернул на улицу Сент-Оноре, и вот, издали ему уже был виден невысокий каменный дом гражданина Дюпле с оградой и выглядывающим за ним пристроенным флигельком. Именно здесь и жил последние полтора года Максимилиан Робеспьер. "Неподкупный", - так прозвали его в народе. И он действительно отличался этим качеством.
Да и образ жизни он вёл крайне аскетичный. После волнений на Марсовом поле и разгона демонстрации, произошедшей летом 1791-го года, Робеспьер, скрываясь от возможного преследования, нашёл приют у Мориса Дюпле, владельца столярной мастерской. Дюпле был участником якобинского клуба и горячим поклонником Робеспьера. То, что Робеспьер жил именно в его доме, он считал для себя великой честью. Поговаривали, что двадцатисемилетняя Элеонора Дюпле, одна из дочерей Мориса, была влюблена в Робеспьера. Ходили даже слухи об их возможной помолвке. Впрочем, Робеспьер довольно быстро развеял все сомнения, сказав, что пока во Франции не восторжествует "Царство Добродетели", он не может позволить себе такую роскошь, как женитьбу. И Элеонора терпеливо согласилась ждать, украдкой вздыхая. По утрам и вечерам она всё также приносила в комнату Робеспьера кофе или горячий шоколад. И всё также смотрела на него влюблённым взглядом, надеясь, что когда-нибудь сердце этого стойкого республиканца дрогнет и... свершится чудо - их помолвка. Но время шло, а чудо всё так и не происходило.

У входа во двор, Камиллу преградил путь какой-то высокий патриот в неизменном красном колпаке - атрибуте повышенной гражданской сознательности и революционности. Это был один из столяров, работающих у Дюпле. По совместительству он наблюдал за тем, чтобы какие-либо "подозрительные" не проникли в дом, где жил сам Неподкупный.
- Ты к кому, гражданин? - довольно грубовато спросил "красный колпак".
- Я Камилл Демулен, депутат Конвента и друг гражданина Робеспьера, - ответил Камилл, - мне можно пройти?
Он сделал шаг вперед, и патриот посторонился.
- А... Демулен... - проговорил он, - да-да, проходите.
Камилл кивнул и быстрым шагом пошёл к дому Дюпле.
- Слава Республике, гражданин! - услышал он позади себя.
- Слава, - машинально ответил Камилл и постучал в резную дубовую дверь.

Через пару минут её открыла худощавая, довольно высокая девушка в бледно-голубом платье. Волосы её были спрятаны под кружевной чепец. Девушка была не особенно красива, но взгляд тёмных глаз смотрел довольно проницательно.
- Гражданин, вы к кому? - резко проговорила Элеонора Дюпле. Это была именно она.
- Я гражданин Демулен, друг Максимилиана, - ответил ей Камилл, слегка улыбнувшись, - могу я его видеть?
- Демулен... - повторила Элеонора, внимательно глядя ему в лицо и как-будто что-то вспоминая. - Да-да, я Вас узнала, проходите!
И, отступив назад, она сделала приглашающий жест рукой.

- Только Максимилиана сейчас нет, он немного задерживается на заседании Комитета, - проговорила она, когда Камилл был уже в гостиной, - Но должен скоро придти. Вы будете ждать?
- Да, - кивнул головой Камилл, присаживаясь на небольшой диванчик, - я подожду.
- Может быть, принести вам чай или кофе? - на тонких губах Элеоноры показалось какое-то подобие улыбки.
- Нет-нет, спасибо. Я абсолютно сыт, - улыбнулся ей в ответ Камилл.
- Ну, хорошо, - спокойно ответила Элеонора и, повернувшись, удалилась из гостиной.

***

- Камилл! - вошедший в дом Робеспьер удивлённо посмотрел на Демулена. - Не ожидал тебя здесь увидеть. Здравствуй.
- Здравствуй, Максим, - Камилл встал с диванчика, - мне нужно с тобой поговорить.
- Хорошо, пойдём, - Робеспьер повернулся и стал подниматься по лестнице.
Комната, где он жил, находилась на втором этаже. Камилл вошёл вслед за Неподкупным, который зажег пару свечей. Помещение озарил тусклый свет.
Комната была чистая, но довольно бедная. Ничего лишнего. У стены стояла узкая, аккуратно застеленная кровать. У окна - стол со стоявшим на ним подсвечником и чернильницей. Рядом - пара стульев. В углу виднелся книжный шкаф с книгами и бумагами. И только странным контрастом с этой, поистине спартанской обстановкой, были несколько портретов, висящих на стене в дорогих позолоченных рамках. А на книжном шкафу стояла пара мраморных бюстов. Демулен подошёл к картинам и увидел, что на всех портретах был изображен сам Робеспьер. Бюсты оказались также его.
- Подарки поклонников? - поинтересовался Камилл. И Робеспьер не мог не уловить едва проскользнувшую, но всё-таки иронию в его голосе.
- Да, - холодно ответил он, - это подарки нескольких благодарных граждан. А один из бюстов - работа художника Давида.
- Неплохо, - протянул Демулен. И опять в его голосе была ирония.

- Угостить мне тебя, к сожалению, особо нечем, - сказал Робеспьер, сняв очки и протирая их салфеткой. - Но я могу попросить Элеонору что-нибудь приготовить...
- Не надо, я не голоден.
- Ну, хорошо, - Робеспьер надел очки и посмотрел на него, слегка сощурив свои светлые пронзительные глаза.
Неожиданно, взгляд его смягчился.
- А как мой крестник, Гораций? - поинтересовался он, - не болеет?
- Нет, с ним всё прекрасно.
- А Люсиль?
- Тоже хорошо. Но я пришёл поговорить не об этом.

Камилл без приглашения сел на один из стульев и откинулся на спинку.
- А о чём же? Слушаю тебя.

Робеспьер сел на соседний стул, выпрямившись, сложив руки на коленях.

Камилл достал из кармана бумажку с написанными на ней именем и фамилией и протянул Неподкупному.
- Что это? - удивился тот, поправляя очки.
- Франсуаза Дюбур, - прочитал он надпись на бумаге.
- Да, - проговорил Камилл, - гражданка Дюбур - хорошая знакомая нашей семьи. Вчера она была арестована по обвинению в переписке с эмигрантами и врагами республики. Этот эмигрант - её родной сын. А вся переписка проходила ещё до принятия "Закона о подозрительных". Ведь, как известно, после того, как его приняли, все эмигрантские письма вскрывались и уничтожались ещё на границе и больше не могли дойти до адресатов. Так в чём же вина этой женщины?
В том, что вовремя не уничтожила то, что было дорого ей - письма своего сына?

Робеспьер вертел бумажку в руках, слегка нахмурив брови.
- Значит, было что-то ещё, что послужило поводом для ареста, - ответил он. И его тон, из ранее вполне доброжелательного, сразу стал строгим и холодным.
- Что-то ещё... - горько усмехнулся Камилл.
- Хорошо, Камилл, - Робеспьер положил бумажку с именем арестованной в карман, - я лично проверю это дело. Если гражданка Дюбур действительно чиста перед республикой - можешь за неё не беспокоиться, её отпустят.
- Спасибо, Максим.
- Это всё? - с надеждой в голосе спросил Робеспьер. - Прости, Камилл, но у меня сегодня ещё много работы. Надо готовить доклад к завтрашнему выступлению в Комитете и...
- Нет, не всё, - тихо, но твёрдо произнёс Демулен, - Максим, объясни мне, что происходит?
Робеспьер удивлённо посмотрел на него. Его светлые глаза, казалось, немного потемнели. А может быть, всё дело было в неярком свете двух свечей, которые скупо освещали небольшую комнату...
- О чём ты, Камилл? - осторожно спросил он.
- Людей арестовывают из-за забытой дома, случайно не надетой трехцветной кокарды. Или из-за того, что они поздоровались с не присягнувшим республике священником. Или по любому глупому доносу, который может написать даже ребёнок. Что это, Максимилиан?!

Робеспьер отвернулся в сторону.
- Республиканские войска залили побежденный Лион кровью. Этот декрет Конвента: "Лион восстал и должен быть уничтожен". Что это, Максим? - Демулен говорил дальше, повышая голос, уже не в силах остановиться. - что это, когда правительство полностью уничтожает собственный город? А Вандея... где войска республики уничтожали целые деревни... стариков, женщин, детей... Тысячи мирных людей.
- Семьи бунтовщиков и предателей, - ледяным тоном оборвал его Робеспьер, - не забывай, Камилл, ситуация внутри страны очень напряженная. Мы до сих пор в состоянии войны, внешней и внутренней. Глупо тешить себя мыслью, что уже настал золотой век, век свободы... и что борьбу надо прекратить.
- Максим, послушай меня... надо остановиться. Ты говоришь о свободе... но как... как свободу можно строить лишь на тюрьмах и эшафотах, объясни мне?!

Робеспьер достал какие-то бумаги и с нарочито деловым видом начал раскладывать их на столе.
- Прости, Камилл, но сегодня у меня ещё много работы.
- Максим!
Робеспьер, наконец, повернулся к Демулену, и его глаза из-под очков смотрели напряженно и холодно.
- Если сейчас мы остановимся, то всё... всё, что мы построили, развалится, как карточный домик, - отчеканил он.
- А может быть, мы ничего не построили, - тихо ответил Камилл, - может быть, всё так и осталось... мечтой?
- Извини, мне надо работать, - Робеспьер отвернулся и, обмакнув перо в чернильницу, стал что-то быстро писать на чистом листе бумаги.

Камилл встал и молча вышел из комнаты.


Глава 16

"Старый Кордельер"

- Ну, как всё прошло? - взволнованно спросила Люсиль, открывая мужу дверь.
Камилл поцеловал её, и по его глазам, Люсиль сразу поняла, что всё плохо.

- Такое чувство, как-будто он меня не слышит, - махнул рукой Камилл. - Как-будто я говорил в пустоту, а не с живым человеком. Робеспьер слышит только себя и, конечно, считает, что он единственный прав. И имеет святое право решать за других, как им жить. Или... не жить.
Он усмехнулся, прошёл в гостиную и склонился над кроваткой со спящим ребёнком.

- Как он уже подрос, - тихо сказал Камилл. - Я так мало уделяю ему внимания последнее время. И тебе, Люсиль. Прости меня, милая.

Люсиль подошла к нему и обняла.
- Не проси прощения, я всё понимаю. Ты не можешь иначе, не можешь оставаться в стороне. За это я тебя и полюбила. Я только прошу тебя, очень прошу... будь осторожнее.
- Хорошо, - Камилл обнял её и поцеловал, - обещаю.

Люсиль улыбнулась.
- Знаешь, я последнее время часто вспоминаю те дни, когда мы только познакомились. Помнишь нашу первую встречу в Люксембургском саду? Иногда мне кажется, что это было совсем недавно, как-будто вчера. А иногда - словно сто лет назад. Ты помнишь, Камилл?
- Конечно помню, любимая. Это были, наверное, самые светлые дни в моей жизни.
- И в моей, - она улыбнулась, и Камилл поцеловал появившуюся на ее щеке милую ямочку, как всегда это делал.
- И знаешь, Камилл, я наверное глупая, как считает моя сестра, но я надеюсь, что это время всё равно вернётся. Когда мы просто жили... жили и ничего не боялись. Когда не было всего... всего этого... - Люсиль замолчала, её губы дрогнули.
- Ведь оно вернётся, правда? - как-то совсем по-детски спросила она.
Возникла пауза. Камилл покрепче обнял жену и перевёл взгляд в окно, где в темном небе падали хлопья снега.

- Да... да, Люсиль, конечно, - тихо ответил он.

Они так и стояли долго, обнявшись, у кроватки, в которой спал их ребёнок.

***

Но, вопреки ожиданиям Люсиль, жизнь в революционном Париже, да и во всей стране, становилась всё хуже и хуже. Прошло Рождество. Затем начался новый 1794-ый год, или по новому летоисчислению год третий со дня основания республики, единой и неделимой.
Неожиданно грянули непривычные для Парижа довольно сильные морозы. Люди замерзали, стоя во многочасовых очередях за буханкой хлеба или кусочком сыра.
Чтобы не упасть, вдоль стен домов протягивали длинную верёвку, и обессилевшие голодные люди держались за неё. Всё это стремительное общее ухудшение жизни проходило на фоне постоянного страха. Боялись уже всего - случайно пошутить, сказать что-то лишнее, не достаточно восторженно выразиться о Неподкупном, его Комитете общественного спасения или о всем ходе революции. А слово "враг республики" прочно вошло в сознание и жизнь граждан. Тюрьмы были переполнены людьми, арестованными по сентябрьскому закону "О подозрительных". А революционный трибунал всё также исправно, даже с ещё бОльшим рвением отправлял "связки" людей на гильотину. Постоянно строчились доносы, и граждане "свободной" республики боялись уже и друг друга, включая соседей и собственных детей.
Механизм террора заработал на полную катушку. И каждый, поневоле, ощущал себя в этом огромном механизме всего лишь маленьким винтиком, от которого уже больше ничего не зависело...
Или?

Минула уже первая декада января. Впрочем, называя месяцы года по-старому, вполне можно было попасть под "Закон о подозрительных" и получить обвинение в сочувствии к монархии и прежней жизни. Итак, по общепринятому республиканскому календарю был месяц нивоз, или месяц снега.

В один из холодных зимних вечеров Камилл Демулен сидел у камина, держа на коленях ребёнка. Маленькому Горацию было уже полтора года. У него были такие же светлые волосы, как у Люсиль и живые карие глаза, как у Камилла. Ребёнок улыбался, уцепившись за отца ручкой и что-то оживлённо лопотал.
В комнату зашла Люсиль, и ребёнок сразу потянулся к ней.
- Ну, к мамочке захотел? - улыбнулся Камилл, - эх ты... ну, иди.

Люсиль подхватила сына на руки.
- Все хорошие мальчики уже должны идти спать, - проговорила она, гладя рукой по светлым волосам ребёнка, - уже очень поздно.
Гораций обиженно захныкал, но Люсиль, не обращая внимания на протест, понесла сына в спальню.

Уложив ребёнка, она вернулась в гостиную к мужу.
Он всё также сидел, глядя на догорающие в камине угли. Затем встал, бросил в огонь несколько поленьев и сел обратно, также молча.

- О чём ты думаешь? - тихо спросила Люсиль.
Камилл вздрогнул и обернулся к жене. Было видно, что он о чём-то сильно задумался и даже не заметил, как она вернулась.
- Что, милая? - спросил он, - прости, я не расслышал.

Люсиль обняла его и повторила свой вопрос. Неожиданно, Камилл заметил, что её лицо было мокрым от слёз.
- Что случилось? - он провёл рукой по её щеке, - почему ты плачешь?
  
- Я не хотела тебе это говорить, Камилл... - Люсиль всхлипнула.- Мадам Дюбур казнили... два дня назад. Мне сказала сегодня её племянница. Она теперь тоже очень боится ареста. И из Парижа ей не выехать, ведь нужно свидетельство о гражданской благонадёжности. Родственникам арестованных и казнённых его не получить.
- Боже... - Камилл опустил голову. - А я ведь просил за неё Робеспьера. Какой же он...

Он попытался встать, но Люсиль успокаивающе дотронулась до его руки.
- Не надо, Камилл! - её голос прозвучал громко и взволнованно, - не ходи больше к нему. Ты же видишь, что это... что всё это бесполезно.

Камилл откинул с глаз прядь длинных волос и посмотрел на бледное обеспокоенное лицо жены.
- Нет, Люсиль, к Робеспьеру я больше не пойду. Разговаривать с ним бессмысленно, ты права. Но кое что я всё же могу сделать... хотя бы попытаться.
Я как раз думал об этом, до того как ты подошла.
- О чём, Камилл? - Люсиль вытерла покрасневшие глаза.

Она встала и прошлась по комнате, ненадолго задержавшись у стоявшего в углу книжного шкафа.
- Милая, принеси-ка мне одну книгу, - неожиданно попросил её Демулен, весело улыбнувшись. - Сейчас мне в голову пришла одна мысль, я поймал её за хвост и не хочу упустить.
- Какую книгу, Камилл?
- Тацит "История Древнего Рима". Видишь, такая большая, очень большая... стоит на нижней полке. Темно-синяя.
- Хорошо, - Люсиль ловко вытащила из шкафа весьма объемную книгу с золотым тиснением и принесла мужу, - вот она.
- Спасибо, любимая, - Камилл притянул её за талию и поцеловал в шею, - а я что-то совсем обленился, прости.
- Да уж, - надула губки Люсиль, - за книгой мог бы и сам пройтись. - Она шутливо щёлкнула мужа по носу, - а у меня от твоей книги даже ручки заболели.
- Ну, прости, прости! - Камилл засмеялся и, взяв её ладонь в свою руку, поцеловал, - но ты оказала мне неоценимую услугу.
- Будешь читать? - улыбнулась Люсиль.
- Да, - Камилл встал, - пойду, немного поработаю.


***

Через пару дней печатник Рене Тильер был удивлён внезапным появлением в типографии Камилла Демулена. Кроме того, тот держал в руках какие-то бумажные листы в довольно большом количестве.

- Слава республике, гражданин Демулен, - поприветствовал его Рене. - А что это Вы так рано? Брошюры ещё не готовы, мы ведь договаривались не раньше следующей недели.
- Да чёрт с ними, с брошюрами, - отмахнулся от него Демулен, - сейчас их можно вообще не печатать, сводку погоды и прочую ерунду парижане узнают и из других газет. Сейчас мне гораздо важнее, чтобы ты напечатал вот это.
Он разложил перед Тильером листы, исписанные мелким убористым почерком.
- О-о! - присвистнул Тильер, - а работы-то будет прилично.
- Да, не без этого, - кивнул головой Демулен, - но в конце-концов, за что я плачу тебе деньги?
- Так я ведь не отказываюсь, - добродушно ухмыльнулся Тильер, - моё-то дело маленькое, что сказали - то и напечатал. Типография-то Ваша, гражданин Демулен.
Сейчас и наборщиков позову. Эй, Матье, Пьер! - крикнул он неожиданно громким голосом.

Откуда-то сверху послышались шаги, и с лесенки, которая вела на второй этаж, быстро спустились два молодых парня. ОНи были довольно похожи друг на друга и были родными братьями.
- Новая срочная работа! - торжественно обратился к ним гражданин Тильер.
Парни молча кивнули, предварительно поздоровавшись с Демуленом.

- "Старый Кордельер" - прочитал Тильер название, написанное на первой странице.
- Да, - кивнул Демулен, - так будет называться наша новая газета. Это - первый номер. Текста немало, но, надеюсь, за пару дней вы с парнями управитесь.
- Можете не волноваться, гражданин Демулен! - Тильер широко улыбнулся, показав отсутствие переднего зуба, - всё будет сделано гораздо раньше.
- Ну, молодец, Рене, - Демулен хлопнул его по плечу, - ты - истинный патриот.
- А то!
- Ну, пойдем, поговорим, насчёт тиража и я ещё кое-что объясню, как надо будет напечатать.

И Демулен вместе с Тильером отошли вглубь помещения, где стояло несколько печатных станков.

***

- "Старый Кордельер! Новая газета Камилла Демулена". - Покупайте "Старый Кордельер"!
Голос мальчишки, продающего газеты, звонко звучал над заснеженным бульваром. Газета раскупалась охотно, и уже к полудню у него были разобраны все экземпляры.

Люди, купившие газету, открывали её и, начиная читать, не верили своим глазам. Но тем не менее, это действительно было напечатано. Чёрным по белому.
Те же самые мысли, которые так часто думали многие из них. Но боялись озвучить.

Камилл не говорил прямым текстом, а приводил в газете отрывки из Тацита, описывающего жизнь римских императоров. Тем не менее, намёк на современную действительность был настолько прозрачен, что не увидеть его мог разве что слепой.

"Все возбуждало подозрительность тирана. Был ли гражданин популярен, он – подозрителен. Если, наоборот, избегал популярности и оставался дома, то факт уединения привлекал к себе внимание и внушал уважение. Он подозрителен. Если вы богаты, то существует неминуемая опасность, как бы вы не подкупили народ своей щедростью. Подозрителен. Если вы были бедны, непобедимому императору следует пристально наблюдать за этим человеком, так как самый предприимчивый тот, у кого ничего нет. Подозрительный. У вас характер веселый, раздражительный, меланхоличный – вы подозрительны. Добрый или злой нрав – подозрителен. За мир или за войну. Подозрителен. Подозрителен. Подозрителен.

Донос стал единственным средством для того, чтобы преуспеть, и Регул был трижды консулом, благодаря своим доносам. Вот почему такое количество людей стремилось занимать высокие должности, раз этого было так легко добиться…

Каковы обвинители, таковы были и судьи. Трибуналы, которые были призваны защищать жизнь и благосостояние превратились в бойни, где все, что носило название казни и конфискации, было ни чем иным, как убийством и воровством."

Газета разошлась мгновенно и рекордно большим тиражом - 65 000 экземпляров. Её читал весь Париж, и люди с нетерпением ожидали следующего номера.


Глава 17

Тюрьма "Люксембург"

Следующий номер "Старого Кордельера" вышел через неделю. Читая его, люди плакали прямо на улице. Казалось невозможным, чтобы сейчас, в эти дни, в этой атмосфере всеобщего страха и подавленности, могли звучать подобные слова. Тем не менее, это было так. На этот раз Демулен говорил открытым текстом,
доказывая бесполезность террора, даже как временной меры.

"Думают, что свобода, подобно детскому возрасту, должна перейти через крики и слезы, прежде чем достигнуть зрелого возраста... Свобода не знает ни детства, ни старости. Неужели свобода - пустое слово? Свобода, сошедшая с небес... Может быть, это актриса из Оперы, Кандей или Майар, прогуливающаяся на сцене в красном колпаке и поющая патриотические арии? Или же статуя вышиной в 46 футов, которую предлагает установить Давид на площади Революции? Нет, свобода - это счастье, это разум, равенство и справедливость. Это Декларация прав человека, это великая Конституция. Откройте тюрьмы тем 200 тысячам граждан, которых вы называете подозрительными, ибо Декларация Прав устанавливает только дома заключения для обвиненных, а не для подозрительных. Всякое подозрение должно быть разобрано общественным обвинителем, и не является основанием для тюремного заключения. Не должно быть никаких подозрительных, а только люди, уличенные в преступлениях, указанных законом. И не думайте, что эта мера будет гибельна для республики. Напротив, она будет самой революционной из всех ваших мер."

Дальше Камилл обращался уже непосредственно к Робеспьеру:

"Робеспьер, мой старый школьный товарищ! Твои речи и поступки будут оценивать все грядущие поколения! Вспомни о тех уроках истории и философии, которые гласят, что любовь сильнее и дольше страха, что религия и чувство восхищения возникли из добрых дел; что акты милосердия – это ступени той воздушной и светлой лестницы,... которая возведет на небо членов Комитета общественного спасения. И что никогда еще туда не восходили по ступеням, залитым кровью."

Экземпляры газеты вырывали друг у друга из рук. Читали вслух в кафе. Тираж газеты был значительно увеличен, но типография не справлялась с желанием многих в столице и провинции иметь этот выпуск "Кордельера".

***

- С этим надо что-то делать! - в голосе Сен-Жюста, обычно холодном и бесстрастном, сейчас звучали нотки гнева, - Максимилиан, твой друг Демулен сошёл с ума.
Он бросил перед Робеспьером на стол последний выпуск "Старого Кордельера".
- Полюбуйся, что он здесь пишет! И это... это читает весь Париж! И провинция тоже!

Сен-Жюст сел в кресло напротив Неподкупного и провёл ладонью по лбу, переводя дыхание.
Робеспьер поправил пенсне и развернул газету.
- Этот выпуск я ещё не читал, - пробормотал он, пробегая глазами по строчкам.
- А ты прочти, - Сен-Жюст уже справился с эмоциями и его голос опять стал ровным и холодным, - особенно тот момент, где он пишет о том, что нужно открыть двери тюрем и выпустить на свободу всех контрреволюционеров.
- "Откройте тюрьмы тем 200 тысячам граждан, которых вы называете подозрительными", - прочитал вслух Робеспьер и, бросив газету на стол, нервно потёр пальцами виски.- Дьявол!
- Да-да, - усмехнулся Сен-Жюст, - более того, этой газетке радостно аплодируют все контрреволюционеры. Не удивлюсь, если в скором времени всё это приведёт к сильным народным волнениям. И что тогда, Максимилиан? Что мы будем делать? Его надо остановить.

Робеспьер встал и прошёлся по большому кабинету, в котором проходили заседания Комитета общественного спасения. Очередное заседание должно было начаться через пол-часа. Робеспьер всегда приходил раньше, чтобы собраться с мыслями и подготовиться. Но сейчас его мысли были прерваны вот этим внезапным появлением Сен-Жюста.

- Надо поставить вопрос о деятельности Демулена на сегодняшнем заседании Комитета, - отчеканил Сен-Жюст, - пора укоротить ему язык.
"Вместе с головой", - подумал он про себя, но вслух пока что этого не сказал.

- Это крайняя мера, - немного раздражённо ответил Робеспьер.
Он взял газету и опять принялся за чтение.

Дочитав страницу до конца, он бросил газету на стол и, откинувшись на спинку кресла, расстегнул верхние пуговицы камзола.

- Ну так что, Максимилиан? - поинтересовался Сен-Жюст.
Его красивое лицо оставалось бесстрастным, но это было похоже на тлеющую под снежным пластом лаву, которая в любой момент могла прорваться.
- Думаю, на обсуждение Комитета поведение Демулена выносить пока рано, - устало произнёс Робеспьер.
Внезапно, ему стало душно и, подойдя к окну, он слегка приоткрыл его, вдыхая холодный февральский воздух.

Сен-Жюст покачал головой.
- Что же, по твоему, и дальше позволить ему нападать на правительство и Комитет?
- Камилл часто ведёт себя, как ребёнок, - ответил Робеспьер, - он увлекается, и ему бывает трудно остановиться. Но также быстро он потом остывает и теряет интерес к тому, что недавно яростно защищал. Я знаю его со школьных лет. И то, что он пишет здесь... это не его глубокие убеждения, нет-нет. Просто желание дешёвой популярности, не более того.
- Но Максимилиан!
- К тому же сейчас Демулен - очень известная фигура. Нет, - Робеспьер отошёл от стола и сел в кресло, сцепив на коленях длинные узкие пальцы, - пока не будем поднимать вопрос о его поведении на Комитете. Пока... - он сделал акцент на этом слове. - Я хочу посмотреть, что будет дальше.

  
***

Камилл шёл вдоль высокой резной ограды Люксембургского сада. Каждый раз, проходя мимо, он невольно вспоминал дни, когда впервые увидел здесь Люсиль.
Их встречи у фонтана Медичи, прогулки по красивым нарядным аллеям сада. Как всё изменилось с того времени... Теперь Люксембургский сад стал
обителью скорби - в одном из больших дворцовых павильонов, находящихся на территории сада, была сделана ещё одна тюрьма.
Она так и называлась - "Тюрьма Люксембург"
Фонтан Медичи последние два года не работал, а по дорожкам сада теперь ходили не нарядные прохожие, а убитые горем родственники заключённых.

Какая-то женщина, выходившая из ворот Люксембургского сада, бросила на Демулена внимательный взгляд. Когда он поровнялся с ней, женщина приподняла тёмный капюшон, закрывающий её лицо. Оно было бледным, с тонкими чертами. Женщина была немолода, но её лицо всё ещё сохраняло остатки былой красоты.

- Гражданин Демулен! - воскликнула она, прижав руку к груди.
- Да, - Камилл остановился рядом с ней и кивнул. - Он самый.
- Спасибо Вам! - вдруг сказала она, дотронувшись до его руки. - Спасибо!
- Да за что же? - проговорил Камилл, оглядевшись по сторонам.

Он осторожно взял незнакомку под локоть и повёл в сторону от центрального входа, - давайте-ка отойдем сюда, здесь безопаснее. И нас никто не услышит.
Они встали под одним из раскидистых деревьев, растущих снаружи, у ограды сада.

По всем её манерам и по старому обращению на "Вы", было видно, что незнакомка из "бывших". Так во времена республики называли аристократов.
Женщина вытерла покрасневшие глаза тонким батистовым платочком.
- Спасибо за то, что Вы делаете, гражданин Демулен, - тихо ответила женщина, - мы все читаем Вашу газету. Дай Бог Вам мужества. Я буду молиться за Вас.
- Я не делаю ничего особенного, - ответил Камилл, - просто исполняю свой долг, не более того. Любой бы на моём месте, видя всё это...

- Не любой, - оборвала его незнакомка.
- У меня там сын, - тихо продолжила она, кивнув на вход в Люксембургский сад, - ему только двадцать два. И муж... Их арестовали три дня назад.
Она опять вытерла глаза платочком. Камилл заметил, что на нём золотой нитью были вышиты тонкие изящные инициалы.

Камилл сочувственно кивнул.
- Держитесь, - тихо произнес он, - не теряйте надежду.
- Спасибо Вам, гражданин Демулен, - опять поблагодарила его женщина.

Камилл на прощание успокаивающе сжал ей ладонь. Повернувшись, он пошёл дальше.

- Я буду молиться за Вас, - прошептала "бывшая" аристократка, глядя ему вслед.

Глава 18

Эро де Сешель

Камилл свернул на улицу Одеон. В голове всё ещё звучали взволнованные слова женщины, встреченной им у Люксембургского сада.

- Здравствуй, милый! - Люсиль открыла дверь, он обнял её и поцеловал. - А к тебе гость.
- Гость? - переспросил Демулен, стряхивая со своих темных волос снежинки. Когда он уже подходил к дому, начался сильный снегопад.
- И кто же он?
- Эро де Сешель, - Люсиль слегка улыбнулась, - он ждёт тебя уже полчаса.

- Ну, здравствуй, Эро! - Демулен вошёл в гостиную, и Эро де Сешель приподнялся и пожал ему руку, - рад тебе! Давно ты не заходил.

Де Сешель кивнул, поправляя изящные кружевные манжеты.

- Сейчас принесу Вам горячий шоколад и что-нибудь поесть, - проворковала Люсиль, - Эро, ты ведь не откажешься поужинать с нами?
- Разве я могу отказать такой очаровательной гражданке? - с улыбкой проговорил Эро. - Конечно, Люсиль.

Она улыбнулась в ответ и скрылась за дверью.

Камилл тем временем достал бутыль с красным вином и два высоких стеклянных бокала.
- Думаю, за встречу надо выпить что-то покрепче, - сказал он, разливая вино. - Ну, давай, Эро!

Их бокалы соприкоснулись с мелодичным звоном.

- Ну и где же ты пропадаешь последнее время? - спросил Демулен, усевшись в кресло напротив. - В Конвенте тебя совсем не видно. Я уж часом думал нехорошее...
- Если ты про мой арест, - парировал Эро, - то не беспокойся, Камилл, у меня полно недоброжелателей, которым он стал бы бальзамом на душу.
Уж они раструбили бы об этом на всю страну. С тех пор, как меня отстранили от участия в Комитете общественного спасения я уже давно считаюсь "подозрительным". Хотя, ему больше подходит название "Комитет общественной гибели".
- Да уж, это точно, - горько усмехнулся Демулен. - И чем же ты занимаешься?
- Учусь умирать, - саркастично улыбнулся Эро.

Он сделал глоток вина и поставил высокий тонкий бокал рядом на столик.
- В чём это заключается?
- Хожу на площадь Революции и прогуливаюсь рядом с бритвой равенства. Сегодня я тоже был там. Всего за день казнили 73 человека. Под конец лезвие гильотины уже затупилось...
- Боже, Эро... Зачем тебе это надо? Ты же всегда был эстетом.

Камилл убрал с глаз упавшую прядь волос и посмотрел на огонь в камине.
- 73 человека, - тихо повторил он, - сумасшествие продолжается...
- Да, - Эро кивнул головой, - просто безумие... и кто бы мог подумать, что вся наша прежняя эйфория и борьба за свободу в итоге превратится в такое...
- Хаос часто приводит к тирании, - проговорил Демулен, - вспомни, Эро, это говорили ещё древние. И они оказались правы.
- Жаль, что мы вспомнили об этом слишком поздно, - печально улыбнулся Эро де Сешель.

Когда де Сешель говорил о борьбе за свободу, он не лукавил. Потомственный аристократ, принадлежащий к самым высшим кругам общества, поначалу он горячо поддерживал революционные настроения. Даже участвовал в штурме Бастилии, чем вызвал яростное осуждение со стороны своих родных, которые прекратили всякое общение с "предателем".
Но де Сешеля это не остановило. Он выдвинул свою кандидатуру в Законодательное собрание, и был избран. Позднее, он добился и своего выбора в Конвент, в котором несколько раз был председательствующим. Также он принимал участие в разработке проекта Французской конституции. А позднее вошёл в состав Комитета общественного спасения, занимаясь вопросами дипломатии. Но, видимо, аристократическое происхождение, изящные манеры, ироничные шутки и ум де Сешеля раздражали многих. Кроме того, будучи с дипломатической миссией в Эльзасе, он навлёк на себя недовольство Комитета общественного спасения тем, что помогал некоторым "подозрительным" эмигрировать. Тучи над его головой постепенно сгущались, и в начале 1794-го года он был исключен из Комитета.
Личная жизнь Эро также не вписывалась в установленные Робеспьером рамки человеческой "добродетели". Будучи в очередной дипломатической миссии по созданию нового департамента Монблан, оттуда он вернулся не один. Его сопровождала великолепная красавица графиня Адель де Бельгард. С ней Эро де Сешель познакомился совершенно случайно, и женщина буквально потеряла голову. Всё было бы ничего, если бы Адель де Бельгард не была замужем. Впрочем, помехой для неё это не стало. Адель бросила всё, и приехала вместе с де Сешелем в Париж, где они и стали жить вместе, открыто появляясь в общественных местах и не обращая внимания на оживленные пересуды.

- Сейчас я не вхож в Комитет и не знаю всех нюансов изнутри, Камилл, - Эро де Сешель внимательно разглядывал янтарные блики огня, отражающиеся в тонком хрустальном бокале, - но я пришёл и для того, чтобы тебя предупредить. Будь осторожнее. Не только Робеспьер и Сен-Жюст, но и очень многие в Конвенте недовольны тобой.
Ты балансируешь над пропастью.
- Если ты о газете... - усмехнулся Демулен, - то мне ли этого не знать.
- Именно о ней, - де Сешель встал и, подойдя к столику, налил себе ещё немного вина, - Камилл, мне будет очень жаль, если именно тебе отрубят голову.
Газета прекрасна, и я с тобой полностью солидарен. Но... иногда нет смысла дразнить спящую собаку.
- Собаку?! - Камилл повысил голос, - мой дорогой Эро, это уже не собака... а чудовище, пожирающее страну. И оно уже давно проснулось. А если все будут терпеть и молчать, то...
- И имя этому чудовищу - гильотина. Да-да, - Эро вздохнул, - я тебя прекрасно понимаю, но...
- Гильотину давно пора разобрать и сжечь, - весело сказал Камилл, - и именно с этого я начну следующий выпуск своей газеты. - Да и ты, Эро... ты говоришь об осторожности, а сам помог эмигрировать стольким "бывшим".
- Я просто помог людям, отчаявшимся до крайности, - пожал плечами Эро, - я не сделал ничего особенного. Конечно, Комитет поставил мне это в вину, назвал "злоупотреблением служебным положением" и обвинил в снисходительности. Но твои действия, Камилл, назовут уже открытым призывом к свержению существующей власти. С такими обвинениями, ты сам понимаешь, прямая дорожка только на эшафот.
- Послушай, Эро! - воскликнул Демулен, - я уже не могу отступить. Да и не хочу... - добавил он чуть тише.

В комнату вошла Люсиль, державшая в руках поднос с чашками.
- Эро! - лукаво улыбнувшись воскликнула она, - если ты будешь ругать Камилла, я лишу тебя горячего шоколада.
- Всё-всё, умолкаю, - де Сешель жестом побежденного поднял вверх руки, - ради горячего шоколада я готов на всё. Даже перестать спорить с твоим упрямым мужем.
- Кстати, о чём вы спорили? - поинтересовалась Люсиль, разливая шоколад по маленьким изящным чашечкам, - опять эта политика?

Эро кивнул, сделав маленький глоток.
- Вкус просто божественный, - улыбнулся он, - спасибо, Люсиль.

Камилл сидел молча, продолжая думать о своём.
- Если ты пугаешь меня Сен-Жюстом, Эро, - проговорил он, - этим юнцом, втёршимся в доверие к Робеспьеру, то для меня это - не новость. Думаю, он спит и видит, как однажды меня повезут на гильотину.
- Камилл! - Люсиль слегка побледнела и дотронулась до его руки, - прошу тебя, не говори так... даже в шутку.

В комнате повисла пауза. Было слышно лишь потрескивание дров в камине. За окном медленно падали хлопья снега.

Неожиданно из спальни послышался плач ребёнка. Люсиль встала, поправляя свою пышную юбку.
- Покину вас ненадолго, простите, - проговорила она, направляясь к выходу.

Как только она скрылась, Эро приблизил лицо к Камиллу и прошептал.
- Ну а она... бедная крошка Люсиль... она не переживет твоей смерти. И ещё... ты не боишься за себя, но подумай о ней, Камилл. И вспомни печальную судьбу Манон Ролан.
- При чём тут Манон? Она сама себя погубила. Вспомни сам, как рьяно она защищала жирондистов. - Камилл поставил чашку с недопитым шоколадом, - в отличие от неё Люсиль далека от политики. Очень далека.
- Я не думаю, что все 73 человека, казненные сегодня, были сильно увлечены политикой, - отпарировал Эро, - и среди них была юная девушка, почти девочка...
- Я всё понимаю, Эро, - Камилл опустил голову, - я сам очень переживаю за Люсиль, за нашего ребёнка, но... ты понимаешь, пути назад уже нет. Для меня нет.
И потом, есть ещё один шанс. Пусть небольшой, но всё-таки...
- И какой же? - Эро де Сешель чуть удивлённо поднял бровь.
- Одному бороться тяжело, - тихо проговорил Камилл, - я не вижу поддержки и в Конвенте, потому что все подавлены страхом смерти и смотрят в рот Робеспьеру и его Комитету. Но есть человек, которого народ до сих пор любит и уважает. Он смел, за ним пойдут. И в отличие от меня, которому никогда не удавались яркие публичные выступления, он прекрасный оратор с огромным даром убеждения. И в своё время столько сделал для республики.
- Кажется, я догадываюсь, о ком идёт речь, - проговорил Эро после небольшой паузы. - Дантон?
- Да, - Камилл кивнул, - на днях я собираюсь в Севр. Попробую уговорить Жоржа вернуться в Париж.


Глава 19

Возвращение Дантона

Февраль заканчивался, и приближение весны ощущалось в Севре как-то особенно сильно. В воздухе уже чувствовалась какая-то весенняя свежесть.
Снег уже почти весь сошёл, и повсюду виднелась тёмная сырая земля с остатками пожелтевшей прошлогодней травы. Она жадно впитывала живительные солнечные лучи, как-будто хотела отогреться за всю длинную холодную зиму.
В этом году зима действительно была очень холодной. Но лучи солнца грели уже совсем по-весеннему. Пройдет ещё совсем немного времени, и эта тёмная, пока ещё голая земля оживёт, покроется молодой зелёной травой. А чёрные ветви деревьев будут усеяны почками, а потом зазеленеют маленькими свежими листьями, которые позже раскроются во всей своей красе.
И опять начнётся новый виток бессмертной жизни...

Обо всём этом невольно подумал Камилл, на мгновение отвлекшись от тяжёлого разговора, который он вёл с Дантоном. Жорж грузно шёл рядом с ним по широкой аллее, ведущей от его большого загородного дома. Он заложил руки за спину и хмурил брови. Камилл всё говорил, а Дантон молча слушал, изредка кивая головой.

Демулен приехал в Севр полтора часа назад.

- Камилл! - воскликнул Дантон, увидев его на пороге. - Какими судьбами?!
Друзья крепко обнялись.
- Ну, проходи! Проходи! Что стоишь на пороге! - Дантон сделал приглашающий жест, приглашая его войти в дом.

Демулен зашёл в большой светлый зал, поставив на пол небольшой дорожный саквояж.
- Я ненадолго, Жорж, - проговорил он, - просто... нам надо поговорить. Для этого я и приехал.
Дантон внимательно посмотрел на него.
- Видимо разговор будет серьёзным? Иначе, ты бы прислал письмо.
- Именно так, - кивнул головой Камилл.

Дверь, ведущая в соседнюю комнату, приоткрылась и из неё выглянула молодая, очень симпатичная девушка с тёмными миндалевидными глазами и рассыпавшимися по плечам каштановыми локонами. Из-за её спины выглядывал Антуан, сынишка Дантона.

- Позволь представить тебе Луизу, Камилл! - шутливо-торжественно объявил Дантон, - моя законная жена. Неделю назад мы сыграли свадьбу.
- Здравствуйте, гражданин! - Луиза немного смущенно улыбнулась Демулену.
Она была совсем юной, не старше восемнадцати. И очень хорошенькой.

- Ну, поздравляю, Жорж! - весело откликнулся Камилл, - только... когда же ты успел?
- Вы просто очаровательны, гражданка, - он поцеловал Луизе руку.
- Не обижайся, что не позвал на свадьбу тебя и Люсиль, - добродушно сказал Дантон, - мы с Луизой никого не звали. Решили, что всё будет в тесном семейном кругу. А когда успел... ну, пойдём, позавтракаешь с нами. Там всё и расскажу.

Луизе Жели совсем недавно исполнилось восемнадцать. Дантон познакомился с девушкой, будучи ещё в Париже. Но в последний месяц всё чаще и чаще думал о ней.
И, наконец, решился сделать предложение. Конечно, родители юной Луизы, добропорядочные зажиточные буржуа, были не в восторге от перспективы породниться с "пламенным" революционером. Который, к тому же был намного старше их дочери. Отец Луизы поставил Дантону невыполнимое, как он, надеялся, условие. Жорж должен был исповедоваться у священника, причём, только у не присягнувшего республике. Отыскать такого было нелегко. Но для Дантона не оказалось ничего невыполнимого.
Не присягнувший священник всё-таки был найден, и Дантон благополучно исповедался ему. Затем, он же обвенчал Жоржа и Луизу в одной из небольших местных церквей.
Отец Луизы, гражданин Жели, только укоризненно покачал головой, но его условие было выполнено, ему оставалось только смириться.

- Ну ты даешь, Жорж, - усмехнулся Камилл, выслушав всю эту историю.

Дантон засмеялся, а Луиза кокетливо улыбнулась, разливая молоко из фарфорового молочника.

***

После завтрака Дантон позвал Демулена пройтись.
- Пойдём, прогуляемся! - он хлопнул друга по спине, - там и поговорим обо всём, - чуть тише добавил он.

И вот, сейчас они шли по одной из широких аллей. Ярко светило солнце, а небо было чистым и безоблачным. Здесь, вдали от Парижа всё казалось таким светлым... и совсем не хотелось говорит о тяжёлых вещах, но...

- Твоя жена просто прелесть, - улыбнулся Демулен. - Глядя на неё, я вспомнил мою Люсиль в её семнадцать лет.
- Да, она настоящий ангел. И с ней я снова захотел жить, - Дантон неожиданно остановился и сказал чуть тише, - как ты думаешь, Камилл... Габриэль простила бы меня?
- Конечно, Жорж. Я думаю, она бы только порадовалась за тебя. И Антуану нужна мать.
- Я тоже об этом подумал. Антуан принял её очень хорошо, они ладят. Но, надеюсь, у нас с Луизой будут и наши общие дети, - засмеялся Дантон.
- Дай Бог, - ответил Камилл.

Он всё оттягивал момент, ради которого приехал.
- Ну а как там в Париже? - первым спросил Дантон. - Я совсем отошёл от политики последнее время. Доходили слухи, что у тебя сейчас какая-то новая газета и бешеная популярность. Это так?
- Да... - Камилл тяжело вздохнул, - газету я стал издавать не от хорошей жизни. Всё очень плохо. И боюсь, будет ещё хуже. Робеспьер не желает никого слушать, ему всюду мерещатся враги.
- Чёрт... - поморщился Дантон, - этого следовало ожидать.
- Он слушает только своих друзей из Комитета, - продолжал Камилл. - Я пытался говорить с ним, но... всё это бесполезно. Тюрьмы переполнены, каждый день казнят десятки человек.
- Чёрт! - повторил Дантон, повышая голос, - что же это творится?!
- Я не знаю. Но это просто какое-то безумие. И оно нарастает, Жорж.

Они остановились. Возникла долгая пауза...
Дантон стоял, опустив голову и сосредоточенно о чём-то думая.
- Ну, скажи что-нибудь! - не выдержал Демулен.
- Что мне сказать, Камилл... - Дантон посмотрел в его взволнованное лицо. - Скажу тебе одно, мне будет не хватать теперешней жизни. Ладно, пойдем обратно.
Нужно ещё собрать вещи.

***

Камилл стоял рядом с большим дорожным дилижансом, ожидая Дантона. Вот, он, наконец, появился с саквояжем в руках и, открыв дверь, кинул его на сидение.
- Луиза не поедет с тобой? - спросил Демулен.
- Не хочу, чтобы она ехала, - ответил Дантон, - зачем ей лишние волнения. И, надеюсь, мы быстро разберемся с Робеспьером и его сворой. А потом я вернусь сюда, продолжу ловить рыбу и философствовать на природе, - он засмеялся.

Камилл уже залез в экипаж, и Дантон, будучи ещё снаружи, отдавал какие-то распоряжения кучеру, когда вдруг из дома появилась Луиза.
- В чём дело, дорогая? - Дантон нахмурил брови.
Луиза быстро подошла к ним, в руках она держала небольшой дамский саквояж.
- Я собрала свои вещи, - произнесла она, - и я поеду с тобой. Не спорь.
- Но... - запротестовал Дантон. - Я просил тебя остаться. И потом... как же Антуан?
- За Антуаном присмотрит Мари. Ты ведь не против этого? А я поеду с тобой, Жорж. И не спорь, пожалуйста, я уже всё решила.

В голосе Луизы послышались жёсткие нотки.

- Нет, вы только полюбуйтесь на неё! Она уже всё решила! - рассмеялся Дантон.
Он раскрыл дверцу дилижанса и кивнул Луизе, - что ж, ладно... поедешь со мной, решительная ты моя!

Камилл улыбнулся, подумав, что Люсиль поступила бы точно также.

Через несколько минут большой дорожный дилижанс выехал за ворота и взял направление в сторону Парижа.


Глава 20

"Папаша Дюшен"

Максимилиан Робеспьер маленькими глотками пил успевший уже остыть кофе, который предусмотрительно принесла в его комнату Элеонора Дюпле.
Рядом на блюдце лежало его любимое миндальное печенье, также заботливо положенное Элеонорой. Робеспьер взял печенье и машинально откусил его, продолжая думать о своём. Мысли Неподкупного были невесёлыми. Он всё ещё не решался арестовать Камилла Демулена с его призывами к милосердию, которые звучали в каждом выпуске "Старого Кордельера". Этим Робеспьер даже вызвал недовольство у части депутатов Конвента и у почти всего Комитета общественного спасения.
Особенно возмущался, конечно, Сен-Жюст, обвинив его, принципиального и идейного РОбеспьера, в "пристрастности".
- Всему своё время, - бросил ему в очередной раз Робеспьер. - "Рано или поздно, но Камилл за всё ответит".
- Смотри, чтобы не оказалось слишком поздно, - отпарировал Сен-Жюст.

Демулен... да, что-то до сих пор не давало Неподкупному подписать ордер на его арест. Но сейчас, в последние дни, даже и Камилл немного отошёл на второй план. Мысли Робеспьера полностью занимала ещё одна, лежащая перед ним на столе газета. Называлась она довольно простонародно "Папаша Дюшен".
И номера её были написаны таким же простонародным языком, порой сдобренным нецензурными словами и крепкими выражениями. Рассчитана газета была на самых простых людей - жителей предместий, санкюлотов. Если газету Демулена читали в основном довольно образованные и интеллигентные люди, а последнее время ею особенно зачитывались "бывшие" ( что особенно возмущало идейные чувства Робеспьера), то "Папаша Дюшен" была газетой для самых низов. Издававший её Жак-Рене Эбер возглавлял последние годы Парижскую Коммуну и придерживался крайне радикальных взглядов. Именно Эбером было спровоцировано парижское восстание 31-го мая 1793-го года, в результате которого жирондисты были арестованы, и к власти пришёл он, Робеспьер, и его партия. Конечно, Неподкупный был благодарен Эберу за это в той степени, в которой он вообще мог испытывать это чувство. Довольно длительное время их взгляды совпадали, и газета Эбера не вызывала нареканий у Неподкупного. Но вот эти последние номера... это был уже явный перебор.
"Такие же крайности, как у Демулена, только в обратную сторону", - думал Робеспьер, пробегая глазами по строчкам "Папаши Дюшена".

Эбер действительно не стеснялся в выражениях.
"Пора уже разобраться с этими чёртовыми буржуа", - писал он, - "с этими кровопийцами честного трудового народа. Пришло время ликвидировать частную собственность, отнять излишки земли и разделить всё это между простыми людьми. Да, чёрт побери, пришло это время! Народ должен взять власть, настоящую власть в свои натруженные руки.
Чем буржуа лучше тех же аристократов?! Пожалуй, только тем, что первым богатство перешло по наследству, а буржуа научились ловко воровать. Значит, они ещё хуже! Да и в какую масть лошадку не крась, она всё равно останется прежней. И долго ли ещё простой народ будет терпеть Комитет общественного спасения, потакающий этим кровопийцам? Для этого ли мы устраивали революцию, чтобы остаться нищими?"

Прошёлся в последнем номере Эбер и по Камиллу Демулену, причём, в самых жёстких выражениях:

"Жалкий интриган Демулен, льющий теперь на всю страну слёзы по богачам и аристо! Не потому ли теперь он делает это, что в своё время выгодно женился на смазливой богатой аристократке?! Демулен, где же твоя прежняя революционность? Ты давно потерял её и продался за эти тысячи ливров, уютную богатую квартирку и поместье, полученное от жёнушки. Вполне возможно, что ты вообще состоишь на жалованьи и у Английского правительства, нашего заклятого врага! Только заговорщик может предлагать открыть все тюрьмы, чтобы выпустить на свободу контрреволюционеров и устроить таким образом новую Вандею.
Демулена давно пора отправить на эшафот вместе с теми, кого он так рьяно защищает! Только террор, и ещё более решительный, может спасти Францию!"

Будучи атеистом, Эбер яростно выступал и за дехристианизацию, призывал закрывать все церкви, сажать священников и принуждать их отречься от сана.
"В противном случае, всех этих зажравшихся служак санкюлота Иисуса ожидает только одно - гильотина".
"О, святая бритва равенства, только ты одна спасёшь Францию!" - пафосно восклицал Эбер.

Робеспьер дочитал "Папашу Дюшена" до конца, допил уже полностью остывший кофе и потёр виски пальцами. Похоже, у него начинался очередной приступ мигрени.
Даже он, со всей его радикальностью и идейностью не мог полностью согласиться с тем, к чему последнее время призывал Эбер.
"Более того..."- подумал Робеспьер, задумчиво жуя печенье, - "Эбер сейчас стал очень опасен. Если все эти низы из предместий поднимутся и устроят восстание, нам конец.
Сейчас он, пожалуй, даже опаснее Демулена", - подумал Робеспьер, подходя к окну и приоткрывая его. В душную комнату ворвался свежий, уже совсем весенний ветерок.

Мельком он глянул на улицу. Улица Сент-Оноре, печально известная тем, что именно по ней, мимо дома, где жил Робеспьер, провозили тележки с осуждёнными, следующими на площадь Революции. На гильотину. Как раз именно сейчас проезжала очередная партия. Целых три телеги, до упора набитые связанными людьми. Воротники их рубашек и волосы сзади, на шее, были обрезаны, чтобы ничто не мешало молниеносному падению ножа.
"Сходить в парикмахерскую перед свиданием с Луизеттой", - так иронично назвали этот страшный ритуал парижане. Но за этим внешним юмором и бравадой,
на самом деле, скрывался ужас. От встречи с гильотиной теперь не был застрахован никто.

Робеспьер равнодушно скользнул взглядом по осужденным, он заметил, что на второй телеге были две женщины, пожилая и молодая, возможно мать и дочь.
Они стояли, тесно прижавшись друг к другу. А может быть, они и не были родными. Последние минуты обычно сближают людей.
Неожиданно, Неподкупный заметил, как один из стоящих на телеге людей, поднял голову вверх, его взгляд уперся в окна... Робеспьер быстро отошёл от окна,
Но всё-таки успел услышать громкое ругательство, которое, скорее всего, предназначалось именно в его адрес. Люди знали, что он живёт в этом доме.

Внезапно, мигрень усилилась. В голове запульсировала боль, и Робеспьер устало сел за стол, закрыв глаза.

- Ты же простудишься, Максимилиан! - услышал он взволнованный голос.
На пороге стояла Элеонора.
- Прости, что я зашла без разрешения, - продолжила она, - я стучала, но никто не отвечал.
- Я не слышал, - сухо ответил Робеспьер, - отвлёкся...
Он кивнул в сторону открытого окна.

Элеонора подошла к нему, выглянула и тут же стала быстро задергивать тяжёлые бархатные шторы.
- Максимилиан, зачем ты смотришь на всё это? Я же тебя просила...
- Захотел подышать свежим воздухом, - ответил Робеспьер.
- Ты такой бледный, - с волнением сказала Элеонора, глядя на его лицо, - может быть, сделать ещё кофе?
- Нет, спасибо, - Робеспьер покачал головой.
- Даже не знаю, приглашать ли... К тебе посетитель.
- Кто он?
- Там внизу Сен-Жюст. Но если тебе плохо, я могу сказать, что ты заболел или что тебя нет дома.
- Перестань, Элеонора, - слегка раздражённо проговорил Робеспьер, потерев рукой лоб, - мне уже лучше. Это была минутная слабость.
Сен-Жюсту я всегда рад, ты же знаешь. Пусть заходит, позови его.
- Сейчас, Максимилиан, - Элеонора торопливо вышла за дверь.


- Здравствуй, Максимилиан! - Сен-Жюст вошёл в комнату и пожал Робеспьеру руку.
- Здравствуй, Антуан, - усталым голосом отозвался Неподкупный, - у тебя какая-то новость? Или я ошибаюсь?
- Увы, нет.
Сен-Жюст сел напротив него и резким жестом поправил свои длинные темные волосы.

- Дантон вернулся в Париж. Вчера вечером.
- Дьявол, - пробормотал Робеспьер, почему-то чувствуя, что на него накатывается какая-то смертельная усталость. - Час от часу не легче.

***

- Я не узнаю это место! - голос Дантона гремел, подобно грому.
От него невольно просыпались даже те депутаты, которые привыкли дремать на заседаниях.

Выступление Дантона в Конвенте на следующий день после его приезда в Париж, было действительно жарким.

- Меня не было всего лишь семь месяцев! - продолжал Дантон, - и что же я вижу! Конвент превратился в место интриг, где одна фракция сживает со света другую. - Он иронично кивнул на опустевшие места в зале заседаний.
Все знали, что ещё не так давно сидевшие там депутаты были теперь или арестованы или уже казнены.

- Конвент превратился в клубок змей! - продолжал Дантон, - а город... я не узнал его, когда проезжал по улицам! Всюду - разрушенные церкви и переполненые тюрьмы. Ах да, забыл... ещё тележки, везущие людей на казнь!

Он сделал многозначительную паузу, окинув зал взглядом.
Большинство депутатов слушало его с плохо замаскированным страхом. При этом они периодически поглядывали в сторону Неподкупного, который сидел выпрямившись, с совершенно непроницаемым лицом. Сидевший рядом Сен-Жюст внешне тоже казался спокойным. Но только внешне...
Робеспьер сидел как обычно, сложив руки на коленях. Дантон заметил, что его пенсне на этот раз было не обычным, а с затемненными стеклами.
"Хитрая лиса, узурпировавшая власть", - с горечью подумал Дантон, - " и как же все теперь его боятся".

- Я предлагаю! - возвысил он голос после паузы, - я предлагаю необходимые оздоровительные меры! Первое - создать ещё один Комитет. Комитет Справедливости.
Пусть он за установленные сроки пересмотрит все дела людей, арестованных по закону "О подозрительных". И пусть невиновные будут освобождены в ближайшее время.
Второе - необходимо пересмотреть сам этот закон. По-моему практика уже показала, что он приводит не к борьбе с контрреволюцией, а к необоснованным репрессиям!
Дантон уверенным взглядом осмотрел притихших депутатов.
- Третье. Я думаю, наступило время для упразднения революционного трибунала! Пора заменить его обычными судами.
- Последнее - слишком радикальная мера! - выкрикнул из зала чей-то визгливый голос. - так мы потеряем всё, чего достигли!

Приглядевшись, Жорж узнал этого человека, - это был Кутон, член Комитета общественного спасения.
- Трибунал нужно оставить! - поддержали Кутона ещё несколько человек.
- Хорошо! - кивнул головой Дантон. Пусть этот вопрос не ближайшего будущего, но его нельзя оставлять без внимания. Иначе, наоборот, погибнет всё.
"Если уже не погибло", - подумал он.

Он замолчал, переводя дыхание.

- Что он несёт? - наклонившись к Робеспьеру, прошептал Сен-Жюст. - Это же прямой призыв к контрреволюции. Как и у Демулена.
- Тихо, Антуан, - приглушённо ответил Робеспьер. - Сейчас мы вынуждены проявить дипломатичность. Дантон имеет очень большую популярность в народе.

Сен-Жюст раздраженно сцепил пальцы в замок, но промолчал.

- Всему своё время, мой мальчик, - тихо прошептал ему Робеспьер, - не всё сразу. А Демулен... я думаю, он ещё, сам того не ведая, поможет нам в борьбе с Эбером.
- Эбер? - переспросил Сен-Жюст.
- Да. Сейчас Эбер гораздо более опасен. Разберёмся с ним, а потом...

Дантон тем временем закончил выступление, и в зале повисла тишина. Большинство депутатов поглядывало на Неподкупного, пытаясь определить его реакцию.
Но за непроницаемой маской и темными стеклами не было заметно ни одной эмоции.

Неожиданно раздались одинокие аплодисменты, и чей-то голос выкрикнул:
- Браво, Дантон!
Это был никто иной, как сидящий в правом крыле Конвента, Эро де Сешель.
- Браво! - поддержал его ещё один голос.
Это был Демулен.
И почти сразу же за ним Дантону зааплодировал ещё один депутат, потом другой...
Постепенно аплодировать стало уже всё правое крыло Конвента. Только члены Комитета общественного спасения продолжали сидеть неподвижно и с непроницаемыми лицами.

Неожиданно, Сен-Жюст с удивлением заметил, как сам Робеспьер поднял руки и сдержанно зааплодировал своему оппоненту.


Глава 21

Месяц ветра

- По-моему я неплохо взволновал всё это затхлое болото! - усмехнулся Дантон, отпивая вино из большого бокала. - А как народ встречал меня на улицах после заседания!
- Да, - кивнул Демулен, - тебя любят. А Конвент не знал, как себя вести. Все растерялись, но потом ты всё-таки сорвал аплодисменты.
- Это так, Камилл. Будем надеяться, что это послужит первым толчком.
- Даже Робеспьер поддержал тебя после выступления, Жорж.
- Робеспьер - хитрая лиса, как я уже говорил, - Дантон задумчиво потёр рукой свой массивный подбородок. - И сказать по правде, полностью я ему не верю.

Были уже первые числа марта. По республиканскому календарю он назывался вантоз, или месяц ветра. Было действительно ветрено, но дни стояли солнечные.
Париж пробуждался после долгого зимнего оцепенения к весне. И, возможно, к новой жизни...

В этот мартовский вечер Дантон вместе с юной Луизой был в гостях у супругов Демулен. Луиза вместе с маленьким Горацием сидела в кресле у камина.
- Он просто прелесть! - проговорила она, гладя светлые локоны ребёнка, - такой хорошенький!
Люсиль с гордостью улыбнулась.
- Спасибо, Луиза. Но иногда бывает таким упрямым... совсем, как его отец.

Луиза улыбнулась.
- А сейчас и не скажешь. Просто ангелочек, - она опять провела рукой по льяняным волосам ребенка, - само спокойствие.
- Просто ты ему понравилась, - улыбнулась Люсиль, - он не у каждого сидит так спокойно.
- Чувствует, что я люблю детей, - ответила Луиза. - Когда смотрю на таких славных малышей, сразу же хочется своего.
- Ну ничего, - засмеялась Люсиль, - у тебя всё ещё впереди.

Она подошла к Луизе и села в кресло рядом с ней.

Мужчины тем временем продолжали разговор.
- Если они увлекутся разговорами о своей политике, это надолго, - прошептала Люсиль на ухо Луизе.

***

- Всё-таки я надеюсь, что Робеспьер образумится, - проговорил Камилл, - полного доверия к нему у меня тоже нет, но...
- Блажен, кто верует, - хохотнул Дантон, наливая себе очередной бокал вина, - в любом случае, всё могло быть и ещё хуже.
По крайней мере, я не ожидал, что Робеспьер станет меня защищать от... кто бы мог подумать... от Эбера.
- Эбер последнее время ведёт себя, как бешеная собака, - помрачнел Демулен.
- Да, - Дантон кивнул, - я читал, как он прошёлся по тебе в последнем выпуске "Папаши Дюшена".
- Ты слышишь, Люсиль? - Дантон обернулся в сторону сидящих у камина женщин.
- Что, что? - немного растерянно переспросила Люсиль, поднимаясь и подходя к столу.
- Мерзавец Эбер упрекает Камилла в том, что он женился на богатой аристократке. Ты случайно не знаешь, о ком это он?
- Жорж, прекрати, ты пьян, - недовольно проговорил Камилл.
- Эбер упрекает в этом Камилла? - воскликнула Люсиль. - Негодяй! Да как он смеет!
Она сжала кулачок, и в её глазах появились слёзы.
- Ну всё, всё, Люсиль, не надо, - с недоумением протянул Дантон, - успокойся, я не хотел...

Люсиль подошла к Камиллу и обняла его.
- Боже мой, милая, - он поцеловал жену, - ну, не надо, не плачь... ты всё принимаешь слишком близко к сердцу. Хотя... я ведь и сам такой же.
- Да, Камилл, - Дантон вытер губы салфеткой и бросил её на стол, - и Эбер пользуется этим. Он тебя провоцирует.
- Негодяй Эбер, - повторила Люсиль, - я бы выцарапала ему глаза!
- О... - засмеялся Дантон, - не видел ещё тебя такой рассерженной.
- Всё, Жорж, прекрати, - Демулен аккуратно, как ребёнку, вытер жене слёзы. - А что же до Эбера, то не ему судить о моём состоянии и моих доходах.
Этому человеку, в своё время уволенному из театра, в котором он работал, за то, что обкрадывал билетную кассу. В своей лицемерной газетке теперь он разыгрывает санкюлота и бедняка, а между тем в действительности ведёт роскошную жизнь. Богатый дом и множество прислуги. Исходя из теперешнего закона, тогда сам Эбер должен быть первым в числе "подозрительных".
- Да уж, - засмеялся Дантон, - честность - это явно не то качество, которым мог бы отличиться гражданин Эбер.
- А его отношение к церкви... - продолжал Демулен, всё больше заводясь. - Парижская коммуна последнее время слишком много на себя берёт, декретируя закрытие церквей. Эбер видно забыл, что они - исполнительная власть и должны придерживаться только строгого исполнения законов, а не присваивать себе функции власти законодательной.
- Эбер так дурно отзывается о священниках, - добавила Люсиль.
- Ещё бы. Он не верит ни в Бога ни в чёрта и гордится этим. А знаешь, Жорж, какую штуку он выкинул месяц назад?
- Откуда же я могу знать? Тогда я был ещё в Севре, - Дантон налил себе ещё немного вина.
- Сделал из осла священника.
- Как это? - удивился Дантон.
- Напялил на осла мантию священнослужителя, привязал к хвосту Библию и водил его по улицам Парижа. А за ним шла толпа восторженных пьяных санкюлотов.
- Для него нет ничего святого! - воскликнула Люсиль, - и этот человек ещё смеет писать о тебе гадости, Камилл!
- Ну, я перед ним в долгу не останусь, - усмехнулся Демулен, - я долго терпел, но раз он посмел тронуть мою жену...
- Камилл, ты очень легко заводишься, - кашлянул Дантон, - подумай, стоит ли тратить себя на это.
- До его уровня я опускаться не буду, - Демулен встал и прошёлся по комнате, - но мой ответ он скоро получит.

***

Пятый номер газеты Камилла Демулена на этот раз не вызвал нареканий со стороны Робеспьера. Почти полностью он был посвящён деятельности Жака-Рене Эбера.
Как в своё время Камилл разгромил Бриссо, точно также сейчас он разоблачал главу Парижской Коммуны - методично, метко и остроумно, опираясь на факты, но в то же время не опускаясь до плебейского уровня своего оппонента.

Газета имела большой резонанс. Репутация Эбера стремительно упала вниз. От него отвернулась даже часть ранее поддерживающих его санкюлотов.

- На этот раз Демулен льёт воду на нашу мельницу, - удовлетворённо проговорил Робеспьер, прочитав газету и сдвинув на лоб очки.
Его тонкие губы тронула улыбка.
- И что дальше? - нетерпеливо переспросил Сен-Жюст. - Когда очередь дойдёт до самого Демулена?
Робеспьер промолчал, и Сен-Жюст повторил свой вопрос.
- Как ты не понимаешь, Максимилиан, - Сен-Жюст подошёл к нему и заглянул в глаза, - Демулен никогда не исправится. А после всего, что он ранее писал о Комитете и о тебе, его нельзя оставлять.
- Хорошо, Антуан, - Робеспьер устало вздохнул, - но я уже говорил тебе - не всё сразу. Пока надо подготовить доклад против эбертистов и ордер на арест самого Эбера.
- Ну, как знаешь, - Сен-Жюст вскинул голову и отошёл к окну, - но чем дольше ты тянешь - тем хуже для тебя. И для всех нас.


Глава 22

"А всех счастливее тот..."

- Последние новости! Раскрыт заговор изменника Эбера! Покупайте газету! Самые последние новости!
Голос мальчишки-продавца звонко разносился над бульваром.

- Сколько? - спросил Камилл, подходя к нему и доставая кошелёк.
- Всего шесть су, гражданин, - живо ответил мальчишка, взглянув ему в глаза.
- О... сам гражданин Демулен! - воскликнул он, - Вам я уступлю всего за пять!
Камилл отсчитал шесть су и положил в ладонь мальчишки.
- Я пока ещё не настолько беден, - улыбнулся он.

Продавец смущённо сдвинул на затылок свой красный колпак и протянул ему газету - информационный листок, который издавался Комитетом Общественного спасения. Официальный голос властей.
Демулен отошёл в сторону и развернул его, быстро пробегая глазами по заголовкам последних новостей.
"Вчера был арестован бывший глава Парижской коммуны Жак-Рене Эбер по обвинению в заговоре против свободы и французского народа.
Цель этого гнусного заговора - восстановление в стране монархии."

- Кто бы мог подумать, - тихо проговорил Демулен, - Эбер теперь монархист. Да-а... наверняка, он сам поражён такому обвинению.
И похоже, правда в этой стране давно уже ничего не стоит.
Сердце ему вдруг сдавила какая-то непонятная тяжесть. Он скомкал листок и кинул его в урну.

***

- Милый, ну вот, опять ты о чём-то задумался... - Люсиль подошла к мужу и села к нему на колени.
- Ты такой молчаливый последние дни. О чём ты думаешь? Расскажи своей Люсиль, - пальчиком она нежно провела по щеке мужа.
- Прости, дорогая, - Камилл обнял её и поцеловал, - подумал о том, что сегодня казнь Эбера.
- Камилл... - Люсиль подняла свои длинные ресницы, - ты его жалеешь? Эбер сам хотел отправить тебя... - она смолкла, - отправить тебя... туда. -
Она так и не решилась произнести слово "гильотина". - Он это заслужил.
Она обвила руками шею мужа.
- Ну, не грусти. Эбер не стоит этого.
- С каких пор ты стала такой жестокой? - улыбнулся Камилл. - А кто недавно плакал, увидев на улице мёртвую птицу?
- Птичку мне было жаль, - Люсиль поправила белокурый локон, - а злых людей - нет. А от Эбера было столько зла... А какое зло причинила птица, скажи мне?
- Птички порхают и горя не знают, - пропела она, улыбаясь.
- Ты у меня сама, как птичка, - Камилл притянул её к себе и поцеловал. - Знаешь, я последнее время так редко говорю тебе эти слова, милая.
Я так люблю тебя.
- И я, - Люсиль прижалась к нему, - очень тебя люблю. Очень, очень, очень.

У входной двери мелодично прозвенел колокольчик. Камилл вздрогнул.
- Вроде, мы никого не ждём, - тихо сказал он.
Люсиль передался его испуг.
- Ну, может это маман, - быстро проговорила она. - Она как раз хотела зайти на днях посмотреть Горация.
Камилл сжал её руку.
- Да, наверное, - ответил он.
- Сейчас узнаем, - Люсиль встала и птичкой выпорхнула из комнаты.

- Здравствуй, Эро! - раздался её радостный голос.
Она заглянула в комнату:
- Камилл, это Эро де Сешель.

Эро зашёл в комнату и изящным жестом пожал Демулену руку.
- Рад тебя видеть, - приветствовал его Камилл, - последнее время совсем к нам не заходишь.
- Вот и решил исправиться, - Эро улыбнулся и сел в кресло.
Но улыбка его была усталой, а лицо слишком бледным.
Это не ускользнуло от внимательного взгляда Люсиль.
- Я сварю кофе, хорошо? - прощебетала она и скрылась за дверью.
- Спасибо, милая Люсиль, - поблагодарил де Сешель.

- Где же ты пропадаешь, Эро? - поинтересовался Демулен. - Хотя, догадываюсь... опять был на площади Революции? Всё учишься умирать?

Эро кивнул.
- Сегодняшнее зрелище я не мог пропустить. Да и вся площадь была полна. Те же самые санкюлоты, которые восхваляли Эбера, сегодня орали от радости, когда ему и его соратникам снесли головы.
Эро пожал плечами.
- Вот и пойми этот народ.
- Народ - это не только санкюлоты, - заметил Демулен.
- Конечно, Камилл. Ты абсолютно прав. Просто почему-то считается, что народ - это непременно нищие полупьяные санкюлоты или эти жуткие вязальщицы в красных колпаках, пристраивающиеся в первых рядах перед гильотиной. Сегодня, кстати, их было особенно много.
- А как Эбер? - спросил Демулен.
- О... - де Сешель иронично усмехнулся, - Эбер был мертвецки пьян. На эшафот его волокли совершенно бесчувственного. Так что священник не смог отпустить ему грехи, - Эро опять чуть заметно улыбнулся. - Впрочем, Эбер и не нуждался в этом.
- Как же ему удалось так напиться? - удивился Демулен.
- Говорят, его родственники заплатили тюремной охране, и ему пронесли несколько бутылей вина, которыми Эбер и воспользовался перед казнью.
- Хитёр... - протянул Демулен, - вот истинное лицо человека, который с пеной у рта призывал отправлять других на эшафот.
- Неудивительно, - заметил Эро. - Люди, подобные Эберу, обычно очень трусливы.
- И всё-таки... - заметил Камилл, - чисто по-человечески мне в чём-то жаль его... Получилось, что моя газета опять заострила топор, и полетели головы.
- А так бы слетела твоя, мой дорогой Камилл. - Эро внимательно посмотрел на него. - Не будь таким чувствительным.
- Моя и так уже непрочно держится, - тихо сказал Демулен.
- А что уж тогда говорить обо мне! - засмеялся Эро. - Каждый день я удивляюсь, что ещё жив. Осенью я думал, что не доживу до зимы. Но, как видишь, сейчас уже весна... и я всё ещё на этом свете.
- Почему ты не хочешь уехать?
- Куда, Камилл? Путь за границу мне закрыт. Свидетельство о гражданской благонадёжности мне не выдадут, разве что волчий билет. А прятаться по чужим квартирам - в этом я не вижу смысла. И к тому же из-за меня пострадают те, кто будет меня укрывать. Так что я живу открыто. Кстати, на прошлой неделе, когда меня и Адель не было дома, кто-то влез в нашу квартиру. Замок был сломан, а вещи раскиданы. Что интересно, из дорогих вещей ничего не взяли, пропалo только кое-что из моей личной переписки.
- Ничего себе! - воскликнул Демулен.
- Да, Камилл, - продолжал Эро, - он встал, взял со столика небольшую бронзовую статуэтку и стал рассеянно вертеть её в руках. - Я думаю, что переписки с эмигрантами для Комитета будет вполне достаточно, чтобы обвинить меня в самом гнусном заговоре, какой только можно вообразить. И в продажности Английскому правительству заодно. У них ведь даже никакой изобретательности нет, всем лепят одно и тоже обвинение.
- Это да, - кивнул Камилл, - даже Эбера обвинили в этом же.
- Бедняжка "санкюлот" Эбер, обвинение в заговоре с целью восстановления монархии, - Эро усмехнулся и поставил статуэтку на место.
  
В комнату вошла Люсиль с подносом, на котором стоял кофейник и маленькие изящные чашки.

- Благодарю, - Эро улыбнулся и сделал глоток кофе.
Люсиль улыбнулась в ответ.
- Попей, Эро. Ты такой бледный, а кофе придаёт сил.
- Э... - засмеялся Камилл. - Сейчас я буду ревновать.
- Да ладно тебе, Демулен, - усмехнулся де Сешель, - прояви сочувствие к человеку, обречённому на смерть.
- Это ещё что за глупости, Эро? - Люсиль нахмурила свои красивые брови.
- Милая Люсиль, - де Сешель улыбнулся, но глаза его оставались грустными, - сейчас я неожиданно вспомнил слова, которые Брут сказал Цицерону.
- И что же он ему сказал? - кокетливо улыбнулась Люсиль.
- Мы испытываем слишком сильный страх перед смертью, изгнанием и нищетой. Заслуживает ли наша жизнь того, чтобы мы всячески старались её продлить хотя бы ценою чести? Среди нас нет ни одного, кто бы уже не взошел на вершину горы жизни. Дальше начинается спуск, где на каждом шагу разверзаются бездны, которых не миновать даже самому обыкновенному человеку.
- Очень грустно, - заметил Демулен, - слишком много обречённости в этих словах.
- И немало правды, - Эро сделал маленький глоток кофе, - или ты не согласен, Камилл?
Демулен молчал.

- При чём же здесь вершина горы жизни? - непонимающе спросила Люсиль, - так может сказать только старик.
- Я и чувствую себя таким стариком, - иронично улыбнулся Эро. - Я так устал последнее время. Это какая-то смертельная усталость... от которой избавит, наверное, только могила.
- Похоже, ты слишком насмотрелся казней, - бросил Камилл.
- Да, - подхватила Люсиль, - и говоришь про какую-то усталость, как старик. А тебе только тридцать три.
- Уже тридцать четыре, - поправил её де Сешель. - Лучшая часть жизни уже прожита. И я всё чаще вспоминаю слова, которые сказал Соломон:
"Я убедился, что мертвые счастливее живых, а всех счастливее тот, кто не родился на свет"
- Метко сказано, - заметил Камилл, - возьму эти слова для следующего номера своей газеты.
- Послушайте! - воскликнула Люсиль, - давайте лучше поговорим о чём-то более приятном! И Эро, мне не нравится твоё настроение. Я волнуюсь за тебя.
- И я, - сказал Демулен, - всё-таки, надо держаться.
- Простите меня, - Эро поставил на стол пустую чашку, - давайте действительно о чём-то более приятном. Послезавтра у нас с Адель маленькая дата - годовщина нашего знакомства. Так что приглашаю, вы не были у меня уже, наверное, тысячу лет.
- Хорошо, Эро, - кивнул головой Камилл, - мы придём.
- Можете взять Горация, - предложил Эро. - Адель очень любит детей.

Через полчаса Эро ушёл.
- Почему-то мне стало так тревожно, Камилл, - произнесла Люсиль. - Эро сегодня был какой-то странный. Он улыбается и выглядит спокойным, но за всем этим...
- Что, милая?
- Боль... и предчувствие беды.


Глава 23

Ужин у Дантона

- А теперь Вашу ручку, моя королева! - шутливо произнёс Камилл.
Люсиль одной рукой подобрала подол своей пышной юбки, другую протянула мужу, и он помог ей спуститься с высоких ступенек экипажа.
Маленький Гораций был уже внизу. Камилл держал его за ручку.
Экипаж уехал. Они стояли на улице, где был дом Эро де Сешеля.

Проходивший мимо гвардеец Национальной гвардии, услышав слово "королева", бросил на них настороженный взгляд. Но ничего не сказал.
- Камилл... - Люсиль сжала руку Демулена, - нам надо быть осторожнее.
Она поправила на своей изящной шляпке трехцветную кокарду и посмотрела вслед гвардейцу. Но он, уже потеряв к ним интерес, скрылся за поворотом.
- А что осторожнее, милая? - спросил Камилл, - почему я не могу назвать тебя так, как того хочу? Или надо и собственную жену называть только гражданкой и по-республикански?
- Тише, Камилл! - Люсиль ухватилась за его рукав, - мне почему-то до сих пор так тревожно... Знаешь, я сегодня пол-ночи не могла заснуть, а потом всё-таки заснула, и приснился какой-то кошмар.
- Милая моя, - Демулен поцеловал её, - почему ты мне сразу не сказала?
- Не хотела тебя беспокоить по пустякам. Ладно... - Люсиль улыбнулась и склонившись к Горацию, поправила его курточку, - это просто нервы. Весной у многих так бывает. Пойдём, Эро и Адель уже наверняка ждут нас.

Адель де Бельгард открыла дверь, и по её лицу сразу же было видно, что что-то произошло. Великолепная красавица, всегда такая ухоженная... сейчас её лицо было бледным и осунувшимся, под глазами лежали тени. Длинные и густые тёмные волосы, которые она обычно собирала в красивую высокую причёску, сейчас беспорядочно рассыпались по плечам.
- Что случилось, Адель? - с тревогой спросил Камилл.
- Заходите, - она тихо кивнула и, оглядевшись по сторонам, быстро закрыла за ними входную дверь.
- Что случилось? - повторила Люсиль вопрос, который задал её муж, - что-то с Эро?
- Да, - также тихо ответила Адель, прижав руку к губам, - Эро арестован.
- Когда это произошло? - выдохнул Камилл.
- Сегодня... в пять утра, - женщина отвечала как-то безучастно, механически.
Но когда Люсиль шагнула к ней и обняла, она не выдержала и разрыдалась, уткнувшись ей в плечо.
- Я ведь предупреждала его, - всхлипывая говорила Адель, - говорила, что добром это не кончится. Что его не оставят в покое, но он только отшучивался.
Вы ведь знаете Эро.
- Боже... - проговорил Демулен, - он был у нас всего два дня назад.
- Бедный Эро! - воскликнула Люсиль, - он был такой грустный... Как-будто пришёл попрощаться.
- Проходите! - Адель сделала приглашающий жест в сторону гостиной, - простите, что держу вас на пороге, да ещё и с малышом.
Маленький Гораций, уцепившийся за руку отца, притих, чувствуя тревогу взрослых.

Они прошли в гостиную, и Адель села на небольшой диванчик, обитый красивым бирюзовым атласом. Люсиль села рядом с ней, взяв за руку.
- В какую тюрьму его отправили? - спросил Камилл.
- Кажется, Люксембург, - тихо ответила Адель, безучастно глядя перед собой. - Сейчас уже точно не помню... у меня всё, как в тумане.
- Боже мой! - Люсиль вытерла слёзы, - неужели его казнят?!

Адель подняла на неё свои тёмные заплаканные глаза.
- Эро знал об этом. Когда вошли гвардейцы, он усмехнулся и сказал:
"Я ждал вас"
А когда его уводили, обнял меня на прощание и прошептал:
"В этом мире уже не увидимся, но если есть жизнь вечная, я отыщу тебя там..."

***

"Чем отличается республика от монархии? – Только одним: свободой слова и свободой печати. Именно свобода печати привела нас к 10 августа и низвергла почти без пролития крови, пятнадцати вековую монархию.

Мы знали это еще с 14 июля, это — азбука для возникающих республик.

Кто не знает, что свобода печати является самым грозным орудием против всех негодяев, честолюбцев и деспотов, и что она не влечет за собой ничего опасного для спасения народа?

Что касается меня, то я не понимаю, как может существовать республика без свободы печати.

Если имеются недостатки, то их надо исправить, и для этого необходимо существование газеты, которая вам указывает на них. Если же вы добродетельны, то вам незачем бояться номеров моей газеты, направленной против несправедливости, пороков и тирании!

В противном случае республика представляет из себя только спокойствие деспотизма и гладкую поверхность стоячего болота: я вижу в ней только равенство, основанное на страхе, сглаживание всего выдающегося; подведение под одну мерку всякого мужества и уничтожение наиболее благородных и достойных людей."


- Чёрт побери, Камилл! Крепко сказано! - громкий голос Дантона звучно разносился по всему помещению типографии. Он дочитал до конца написанный ещё от руки текст и поднял глаза на Демулена. - И ты действительно это напечатаешь?
- Конечно, - кивнул головой Демулен, собирая в стопку разрозненные листки, - иначе зачем бы я всё это написал, а, Жорж? Сейчас и пойдет в печать.
- Рене! - позвал он печатника.
- Да, гражданин Демулен, - через минуту Рене Тильер возник перед ними.
- Вот, держи! - Камилл протянул ему исписанные листы, - здесь всё уже откорректировано. Только умоляю, набирайте грамотно. В прошлом номере было несколько опечаток.
- Конечно, - смущённо кивнул головой Рене. - Я прошу прощения за прошлый номер, но уж слишком большой был тираж, даже станки не справлялись.
- Большой тираж - это хорошо! - засмеялся Дантон, - да, и опечаток не надо. Гражданин Робеспьер их не любит.

Тильер, похоже, не совсем понял эту шутку. Взяв материал для газеты, он быстро удалился вглубь помещения, предварительно окликнув своих помощников.
- Уверен, что эта хитрая лиса Робеспьер внимательно читает каждый твой номер, - протянул Дантон, - он очень пунктуален.
- Я тоже так думаю, - усмехнулся Камилл, - и наверняка, когда читает, у него сводит зубы.
- И с каждым номером - всё сильнее! - захохотал Дантон.
- А если серьёзно, Камилл, хорошо ты упомянул деспотизм и тиранию. И про уничтожение наиболее достойных людей.
- Всё так и есть, - Камилл поднял на него глаза, - когда я писал это, думал про Эро. И про сотни других, которые, как и он, столько сделали для республики.
И в награду за всё это получили тюремную камеру, а в перспективе - нож гильотины.
- Де Сешеля очень жаль, да... - Дантон нахмурил брови. - А кстати, Камилл, я ещё не говорил тебе, у меня намечается разговор с Робеспьером.
- Нет, - Демулен с интересом посмотрел на друга. - Первый раз слышу.
- Я подумал, что надо бы встретиться с ним в спокойной обстановке и поговорить с глазу на глаз. Хочу посмотреть, осталось ли в этой лисе хоть что-то человеческое. Может быть, он пойдёт на какой-то компромисс.
- Даже не знаю... - вздохнул Камилл. - Меня он совсем не желал слушать. Но, может быть, у тебя получиться хоть как-то достучаться до остатков его разума.
- Да, - Дантон тяжёлым шагом прошёлся по помещению типографии. - Со мной он пока ещё вынужден считаться, потому что за мной - народ. Ведь это я поднял народ 10-го августа, когда была окончательно свергнута монархия. А где была тогда эта жалкая лиса? Трусливо отсиживалась в доме Дюпле.
- А где он был 14-го июля?
- Да-а, - протянул Камилл. - такими давними кажутся сейчас эти времена. Штурм Бастилии. Сколько было тогда надежд и чем всё обернулось.
- Ладно! - Дантон хлопнул его по спине. - Пока ещё рано лить слёзы. Вот если мой разговор с ним не получится, тогда...
- А где вы собираетесь встретится? - спросил Демулен.
- Я пригласил Робеспьера на ужин, к себе домой, - усмехнулся Дантон. - В эту среду.
- И он согласился?
- Да.
- Ну, дай-то Бог, чтобы что-то получилось, - проговорил Камилл, - Будем надеяться, что тебя, Жорж, он всё-таки услышит.

***

- Жорж, милый, куда лучше поставить цветы? - голосок юной Луизы звучал взволнованно. Она прижимала к груди букет белых лилий.
- Э... да поставь уже куда-нибудь! - отозвался из другой комнаты Дантон.
- Ну... я даже не знаю, - пробормотала Луиза.
Она очень нервничала, так как перед Робеспьером, который совсем скоро должен был к ним придти, испытывала чувство какого-то необъяснимого страха.
- Господи! - Дантон вошёл в комнату, - вот беда... ставь в вазу на стол и всё.
Луиза кивнула, аккуратно поставила лилии в красивую фарфоровую вазу и поместила её в центр накрытого стола.
- Э, любимая, а что за цветочки-то? - засмеялся Дантон, быстрым шагом подходя к столу и окидывая взглядом букет.
- Лилии, - пробормотала Луиза, - Пьеретта специально купила сегодня, самые большие и красивые.
- Цветы, символизирующие монархию! - засмеялся Дантон, - что же ты так, Луиза! Как тебя так угораздило?
- Не знаю, Жорж, - пролепетала Луиза, совсем смутившись, - мы с Пьереттой как-то не подумали об этом. Да и я сама очень люблю лилии.
Они ведь такие нежные и красивые.
- Глупенькая ты моя, - Дантон обнял её за талию. - Теперь Робеспьер обвинит нас в сочувствии к монархии, как пить дать. И отправит на гильотину! - он захохотал.
- Что же делать, Жорж? - глаза Луизы расширились. - Ну, давай я их выброшу!

Она потянулась к вазе.
- Да ладно, Лу! - Дантон перехватил её руку, - оставь! Пусть стоят.
- Как скажешь, - Луиза слегка улыбнулась. - Вино нести? Я специально его охладила.
- Вино? - переспросил Дантон, - нет-нет, не надо. Робеспьер не пьёт.
- Вообще не пьёт? - немного удивлённо спросила Луиза.
- Ну да, - весело отозвался Дантон. - А тебе это кажется странным, моя девочка, да? Особенно на фоне такого любителя выпить, как я?
Луиза шутливо отмахнулась от него.
- Да ну тебя, Жорж! Ладно, раз он не пьёт вино, тогда я принесу морс.
Она вышла из комнаты и вскоре вернулась с морсом и фруктами.

Луиза только успела поставить всё это на стол, как у входной двери прозвенел колокольчик. Она вздрогнула и слегка побледнела.
- Это Робеспьер, - резко бросил Дантон, встав из кресла и пригладив волосы, - сиди здесь, Лу, я сам ему открою.


Глава 24

И снова о добродетели...

- Здравствуй, Жорж! - губы Робеспьера, вошедшего в квартиру, тронуло какое-то подобие улыбки.
- Здравствуй! - Дантон отступил назад и сделал широкий приглашающий жест рукой, - проходи! Мы с Луизой рады тебе.
Он посмотрел на часы.
- О, ровно восемь вечера! Ты пунктуален.
- Как всегда, - сдержанно ответил Робеспьер, проходя в комнату, служившую чете Дантон столовой.

Он сдержанно поклонился Луизе, которая была в столовой.
- Добрый вечер, гражданин Робеспьер, - смущённо пробормотала она.
- Добрый вечер, гражданка, - ответил Робеспьер.
- Присаживайся, Максимилиан! - Дантон кивнул на накрытый стол.
- Ну, что стоишь, как вкопанная?! - обернулся он к застывшей у стола кухарке Пьеретте. - Неси нам жаркое, да поскорее!
Пьеретта кивнула, и молниеносно исчезла за дверью.

Робеспьер, подобрав полы своего камзола оливкового цвета, сел за стол. Дантон сел с другого конца стола, напротив него. Луиза пристроилась рядом с мужем.
Гражданин РОбеспьер по-прежнему внушал ей чувство какого-то безграничного страха. Она даже боялась поднимать на него глаза, и, опустив взгляд в тарелку, ковыряла ложкой салат.
- Бери сыр, Максимилиан, - усмехнулся Дантон. - Знаю, что ты его любишь.
- Спасибо, - Робеспьер взял тонкий ломтик сыра и положил в рот.

На пороге появилась Пьеретта, несущая поднос с дымящимся мясом и овощами.
- Благодарю, гражданка, - произнёс Робеспьер, получив блюдо с мясом.

Разговор не клеился. Все молча стали есть. С появлением Робеспьера в комнате возникла вдруг какая-то напряжённость. А Луизе даже показалось, что стало холоднее, чем обычно. Она подошла к приоткрытому окну и закрыла его.
Робеспьер ел мясо, запивая его морсом. Неожиданно, его светлый пронзительный взгляд упал на стоящий посередине стола букет белых лилий.
Луиза заметила это, и с тревогой взглянула на Дантона. Но тот молча жевал мясо, не обращая внимания на подобные нюансы.
- Цветы? - спросил Робеспьер, строго посмотрев на Луизу.
- Д-да, - запинаясь ответила она, - мы всегда ставим на стол живые цветы. Они так поднимают настроение.
- Красивые, - слегка кивнул Робеспьер, - но, гражданка, нельзя ли поставить их подальше или вообще убрать?
Луиза испуганно посмотрела на Неподкупного.
- Слишком сильный цветочный запах, - объяснил он, - от него у меня обычно начинается мигрень.
Он потёр пальцами виски.
- Лу, давай, унеси их, - сказал Дантон. - Видишь, Максимилиану они не нравятся.
- Хорошо, - пролепетала Луиза и, взяв вазу с цветами, вышла с ней в другую комнату.

Когда Луиза доела мясо, выпила морс и теперь задумчиво сидела, боясь поднять глаза на их строгого гостя, Дантон наклонился к ней и прошептал на ухо:
- Лу, не обижайся, но мне нужно поговорить с Максимилианом с глазу на глаз.
- Да, да, конечно, Жорж, - с видимым облегчением проговорила Луиза, вставая из-за стола. - Пойду, займусь пока вышиванием или почитаю.
- Вот и славно, - улыбнулся Дантон, поцеловав её.
На прощание Луиза выдавила из себя робкую улыбку Робеспьеру, который смерил её своим пронзительным взглядом, и скрылась за дверью.

- У тебя очень милая жена, - заметил Робеспьер, вытирая губы салфеткой. - Правда, она совсем юная. Сколько ей?
- Недавно исполнилось восемнадцать. - Дантон откинулся на спинку кресла и посмотрел на Неподкупного, - да, она просто прелесть.
- Габриэль была старше, - заметил Робеспьер.
- Да, - Дантон немного раздражённо положил на тарелку вилку, которую до этого держал в руках. - Ты меня за это осуждаешь?
Возникла небольшая пауза.
- Нет, - Робеспьер сделал небольшой глоток морса. - Просто, узнав о твоей женитьбе, я был несколько удивлён.
- Ну, так уж я устроен, Максимилиан - парировал Дантон, - не могу долго быть один, - он засмеялся.
- Да, я это знаю, - сухо ответил Робеспьер, - но, полагаю, меня ты пригласил отнюдь не по этой причине.
- Максимилиан, - Дантон встал и тяжёлым шагом прошёлся по комнате, - нам необходимо поговорить. И мне бы очень хотелось, чтобы мы пришли к взаимопониманию.
- Относительно чего? - Робеспьер сцепил перед собой свои длинные пальцы, его глаза блеснули из-под очков.
Дантон сел на своё место, перевел дыхание, пригладил рукой волосы.
Робеспьер, пристально, не мигая, продолжал смотреть на него.
- Относительно политики террора, - громко произнёс Дантон. - Три недели назад я поднимал в Конвенте вопрос об учреждении Комитета справедливости. Тогда, Мксимилиан, мне казалось, что и ты разделяешь эту идею? И что же я вижу. Продолжаются аресты, людей хватают, закон "О подозрительных" стал применяться ещё жёстче. Может быть, пора остановиться? Хватит уже лить кровь.
- Аресты? - переспросил Робеспьер.
- Да, - кивнул головой Дантон, - несколько дней назад был арестован Эро де Сешель, например.
- Де Сешель? - губы Робеспьера искривились, - и ты пригласил меня на ужин, чтобы просить за него? Если так, то это бессмысленно. Он давно уже запятнал себя перед республикой. Пришло время отвечать за это.
- Запятнал? - ухмыльнулся Дантон, - и чем же?
- Его поведение давно уже не соответствует нормам республиканской добродетели, - отчеканил Робеспьер.
- Добродетель? - с лёгкой иронией в голосе переспросил Дантон.
- Да, - ледяным тоном ответил Робеспьер, - Раньше Комитет ещё закрывал глаза на прежние интрижки Эро с оперными певицами. Но то, что последнее время он открыто жил с замужней женщиной - это ли не позор для республиканца?
- И поэтому ты хочешь отрубить ему голову? - язвительно спросил Дантон.
- Ты передёргиваешь, - сухо бросил Робеспьер, - это, конечно, не основная причина. То, какие делишки Эро де Сешель проворачивал во время своих дипломатических миссий... надеюсь, тебе это известно. Сочувствие к подозрительным, помощь им в их желании покинуть страну...
- Да-а, - протянул Дантон, - всё это воистину чудовищные преступления.
- Дантон, по-моему ты никогда не бываешь серьёзным, - заметил Робеспьер.

Дантон встал и, достав со столика бутыль с вином, открыл её.
- Прости, но в отличие от тебя, я не могу довольствоваться одним морсом, - налив полный бокал, он почти залпом выпил его, кашлянул и вернулся за стол.
- Так-так-так... - продолжал Дантон, - значит, Эро опозорил честь республиканца тем, что открыто жил с замужней аристократкой. Так?
Я тоже, вероятно, виновен в том, что женился на слишком молодой. Я правильно тебя понял, Робеспьер?

Он налил себе ещё один бокал.
- Не только в этом, - заметил Неподкупный.
- О, ну надо же! - засмеялся Дантон, - и в чём же ещё?
- Последнее время ты стал слишком богат. Ты купил несколько поместий, - сухо заметил Робеспьер, - для республиканца это не самое добродетельное поведение, подумай об этом.
- Вот чёрт! - воскликнул Дантон, сделав глоток вина. - Что же, покупка земли теперь запрещена законом?
- Нет, - Робеспьер поджал губы, - но истинного республиканца это не украшает.
- Боже мой! - Дантон ударил кулаком по столу, - а что его украшает, скажи мне? Сидеть, как ты, в своей одинокой комнате, без семьи, без женщины и каждый день подписывать указы об арестах? Это, по-твоему, истинная добродетель?
- Всё, хватит! - Робеспьер встал, кинув на стол салфетку. Его губы презрительно искривились. - Выслушивать оскорбления от тебя, Дантон, я не намерен.
Думаю, мне пора.
Быстрым шагом он направился к двери.

- Позволь, я провожу тебя, - заметил Дантон, - и мы ещё не договорили.
- Не стоит! - бросил ему Неподкупный, - открой мне дверь.
Из другой комнаты вышла бледная встревоженная Луиза. Она с испугом посмотрела на мужчин.
- Всего хорошего, гражданка, - кивнул ей Робеспьер.
- До свидания, гражданин Робеспьер, - пробормотала Луиза, переводя взгляд с бледного лица Робеспьера на покрасневшее рассерженное лицо мужа.
- И всё же, пойдём, пройдёмся, - раздраженно бросил Дантон, накидывая плащ, - Лу, закрой за нами!

***

Они шли по каменной мостовой, и их шаги гулко звучали на пустынной улице. Уже почти стемнело. В воздухе было тепло и безветренно.
Робеспьер шёл вперед быстрым шагом, но Дантон неотступно следовал за ним.
- Оставь меня в покое! - обернувшись, бросил ему Робеспьер.
Они остановились на развилке. Улица Кордельеров, на которой жил Дантон, закончилась. Начиналась другая, более узкая и извилистая улочка.
- Э, нет, - ухмыльнулся Дантон, схватив Робеспьера за локоть и с силой развернув к себе, - давай всё-таки договорим, дорогой Максимилиан.
- Мы уже всё сказали, - очки Робеспьера блеснули. - Дай мне пройти.
- Что с тобой произошло? - спросил Дантон, продолжая удерживать его за рукав, - что?! Вспомни начало революции. Ведь все мы тогда хотели одного и того же.
- Ты ошибаешься. Мы никогда не хотели одного и того же.
- Разве? А свобода? Братство? Справедливость?
- Пустые слова, - сухо бросил Робеспьер, - Дантон, ты так и не понял, что самое главное для республики - это людская добродетель. И только она.
- Людская добродетель? Как раз это - химера... пустой звук.
- Ну конечно, Дантон. Не все же столь развратны, как ты... И те люди, которых ты защищаешь.
- Бог мой! - воскликнул Дантон, - добродетель! - его глаза зло сузились, - А, знаешь, что я скажу тебе, Робеспьер, что ты делаешь со страной ради своей поганой "добродетели"? То же, что я делаю каждую ночь со своей женой. Только ей это нравится, и мне не приходится держать её силой или угрожать гильотиной.
- Всё, хватит! - визгливо крикнул Робеспьер, - дай мне пройти!
- Боже... - Дантон отпустил рукав Неподкупного, с презрением глядя на него. - Да ты же евнух, Робеспьер. В тебе нет ничего мужского...
- Уйди с моей дороги! - прошипел ему Робеспьер, оттолкнув в сторону.
Он двинулся вперёд, быстрым шагом, и вскоре, скрылся за поворотом. Дантон некоторое время смотрел ему вслед, затем пошёл обратно, домой.


Глава 25

"Сжечь - не значит опровергнуть"

Дантон толкнул массивную дверь типографии и вошёл внутрь. Несмотря на воскресное утро, там вовсю кипела работа. Матье и Пьер суетились около печатных станков. Демулен вместе с Тильером стояли у окна и вполголоса обсуждали что-то. Они одновременно повернули головы к вошедшему в помещение Дантону.

- Жорж! - Камилл быстро подошёл к нему, - ну, как прошёл вчерашний ужин?
- А-а! - Дантон неопределённо махнул рукой и тяжело опустился на деревянный табурет. - Ты и в выходные работаешь, Камилл? Сперва я зашёл к вам, но Люсиль сказала, что ты уже в типографии.

- Ну да, - Демулен кивнул головой, - сейчас печатаем дополнительный тираж шестого номера "Кордельера". Он разошёлся мгновенно, но хватило не всем.
Люди хотят ещё. А я уже готовлю и седьмой номер.

- Рене, ты всё понял, что я тебе только что говорил? - Камилл обернулся в сторону стоявшего позади них Тильера.
- Да, гражданин Демулен, всё будет сделано, как надо.
- Отлично. Ну тогда всё, можешь идти продолжать работу.
Тильер кивнул и отошёл к печатным станкам.

- Ну что, Жорж? - Камилл нагнулся к сидящему Дантону и дотронулся до его плеча, - ну, рассказывай же! Что ты молчишь?
- А что говорить, Камилл? - Дантон тяжело вздохнул, - ты оказался прав, переубедить эту лису невозможно. Похоже, он совсем помешался на своей "добродетели".
И у меня, увы, не получилось быть с ним дипломатичным. Высказал ему кое-что откровенно.
Дантон усмехнулся.
- У меня были мысли, что ничего не получится, - тихо сказал Камилл, - Робеспьер сейчас полностью под влиянием своих друзей из Комитета и этого мальчишки Сен-Жюста.
- Да, они просто фанатики, - горько усмехнулся Дантон.
- Сен-Жюст похож на одержимого, - Камилл откинул с глаз прядь волос и прошелся по помещению, - а главное, он вносит безумные поправки в законы, которые Конвент безоговорочно принимает.
- Не удивительно, - протянул Дантон, - "болото" трепещет и пляшет под дудку этих безумцев.
- Все боятся. А последнее предложение Сен-Жюста - это, конечно, нечто.
- Насчёт того, что адвокаты больше не нужны, и подсудимые должны защищать себя своими силами?
- Именно, Жорж. Такого не было даже при монархии.
- Согласен с тобой. Ну что ж... - Дантон на мгновение замолчал, задумчиво почёсывая подбородок, - на стороне Робеспьера и его Комитета - Национальная гвардия и власть. А на нашей...
Камилл внимательно смотрел на него.
- На нашей - народ.
- Да, Жорж, народ тебя любит, - согласился Демулен.
- Не скромничай, Камилл, - засмеялся Дантон, - ты тоже имеешь власть над людьми.
Он сделал широкий жест в сторону работающих печатных станков, - твоё слово может изменить очень многое.
- Дай-то Бог, - тихо сказал Камилл, - я сам надеюсь на это. Недовольство Робеспьером и его Комитетом растёт. Главное, успеть сказать всё это, до того, как...
Он замолчал.
- Я тебя понял, - Дантон встал и дотронулся до его плеча, - надо постараться успеть. Пути назад у нас уже нет.

***

Март заканчивался. И по республиканскому календарю и новому лето исчислению, идущему с момента основания республики, единой и неделимой, был уже месяц жерминаль, или месяц прорастания. В этот тёплый весенний вечер Люсиль стояла у приоткрытого окна, наслаждаясь тёплыми весенними лучами. С улицы потянуло лёгким цветочным запахом, и Люсиль, почувствовав его, подумала, что жизнь всё-таки прекрасна. Прекрасна, не смотря ни на что. Она даже улыбнулась от этой мысли, задумчиво перебирая в пальцах свой светлый локон. В комнату ворвался прохладный свежий ветерок. Люсиль зябко поёжилась и, закрыв окно, прошла в другую комнату, где в своей высокой кроватке спал Гораций. Подойдя к сыну, она поплотнее прикрыла его одеялом и осторожно поцеловала.
"А Камилл всё работает", - подумала она. - "Последние дни он только и делает, что занимается своей газетой. Даже выходные проводит в типографии".

- Милый, как ты, не очень устал? - она заглянула в кабинет, где Камилл сидел за столом. Перед ним лежало несколько листков бумаги, исписанных его мелким убористым почерком.
- А, что, любимая? - рассеянно отозвался он, поднимая глаза от текста.
- На улице такая чудная погода, - Люсиль подошла к мужу и обняла его, - а ты весь вечер сидишь над статьями. Я подумала, может потом, когда ты закончишь работать, мы пройдём прогуляемся? Просто, пройдемся по улицам. Там уже настоящая весна. Ну, пожалуйста... - попросила она совсем по-детски и взяла его за руку.
Камилл улыбнулся и обнял её за талию.
- Ну, хорошо, моя королева. Разве я могу тебе отказать? Но с кем мы оставим Горация?
- Он уже спит, - весело отозвалась Люсиль, - но я зайду к Манон, и попрошу, чтобы она за ним приглядела. Всего часик - это ведь недолго, правда?
Камилл кивнул.
- Хорошо, любимая, тогда я сейчас закончу одну статью. Мне надо это сделать сейчас, пока мысль не убежала. Это займет полчаса, не больше. А потом мы с тобой пойдём погуляем, хорошо?
Люсиль обняла его и поцеловала.
- Ну всё, всё... - засмеялся Камилл, - не смущай меня, а то я работать не смогу.
- Ты такой серьёзный, - кокетливо улыбнулась она. - Тогда я сейчас схожу к Манон.
Манон - девушка, жившая в этом же доме, иногда выручала Люсиль, оставаясь приглядеть за ребёнком. Делала она это не бесплатно, но была внимательной и аккуратной. А большего от неё и не требовалась.

Люсиль уже выходила из кабинета, когда у входной двери прозвенел колокольчик. Сначала один раз. Потом второй, как-то быстро и нетерпеливо.
Люсиль испуганно обернулась на Камилла.
- К тебе кто-то должен был придти? - спросила она.
- Нет, нет, - он встал из-за стола, - я никого не жду.
- Может быть, это Адель или матушка... - пробормотала Люсиль, почему-то почувствовав сильную тревогу.
- Может быть, - повторил за ней Камилл.
Он вспомнил про Эро, и в его голове мгновенно пронеслась мысль, что арестовывать обычно приходят ночью или рано утром. Сейчас же было всего семь вечера.
- Посмотри кто это, любимая, - он выдавил из себя улыбку.
Люсиль кивнула и, поправив своё пышное платье, пошла открывать.
Через минуту она заглянула к нему в кабинет.
- Камилл, там... там Робеспьер. Он хочет с тобой поговорить.
- Робеспьер? - переспросил Демулен. - Хорошо, путь заходит.
Люсиль выскользнула из комнаты, а через мгновение на пороге показался Неподкупный.


- Здравствуй, Максим, - Демулен пристально посмотрел на него, - чем я обязан твоим визитом?
- Здравствуй, - на тонких губах Робеспьера показалась улыбка. - Я могу присесть?
- Да, да, конечно! - Демулен кивнул в сторону стоявшего у камина кресла.
Робеспьер сел, аккуратно откинув полы камзола. Он кашлянул, как-будто собираясь с мыслями.
- Нам нужно поговорить, - наконец произнёс он.
- Да, это я уже понял, - усмехнулся Камилл, - Люсиль мне сказала.
- Давно не видел её. Она похорошела ещё больше, - вдруг сказал Робеспьер.
- Спасибо. Мне приятно это слышать.
- Ты наверное удивлён, что я пришёл, - продолжил Робеспьер. И его тон опять стал официально-холодным, - но разговор не терпит отлагательств.
Камилл, мне не безразлична твоя судьба.
Демулен слегка поднял брови, выражая удивление.
- Да, - проговорил Робеспьер, - я помню о нашей дружбе, начавшейся ещё с детских лет. О том, как мы вместе учились в Колледже Луи Ле Гран и...
- У тебя сегодня сентиментальное настроение? - перебил его Демулен. - Извини, но мне надо работать.
Он кивнул на разложенные на столе бумаги.
- Камилл! - Робеспьер повысил голос, - потому что я всё ещё помню о нашей дружбе... именно поэтому я здесь.
- Ну, я слушаю тебя, - Камилл нервным движением откинул упавшие на глаза волосы и посмотрел Робеспьеру в глаза.
- Я хочу тебя спасти.
- Правда? - усмехнулся Демулен, - и каким же образом, Максим?
- Ты не понимаешь ту опасность, на которую обрёк себя сам, Камилл. Всё это... - Робеспьер указал на бумаги, разложенные на столе, - вся эта твоя газета...
Признайся, это погоня за славой? За популярностью? Ты её получил, о тебе говорит весь Париж, вся страна. Остановись, Камилл.
- Ты хочешь, чтобы я перестал издавать газету? Это вполне ожидаемо.
- Комитет требует твоего ареста, - холодно сказал Робеспьер.
- Я догадываюсь об этом, Максим, - бросил Камилл, - удивительно, не правда ли? И что им всем от меня надо?
- Прекрати язвить, Камилл. Ты сейчас ведёшь себя также, как тогда, когда мы спорили в Колледже. Ещё с того времени ты хотел, чтобы за тобой всегда осталось последнее слово.
- Что на тебя нашло, Максим? - Демулен с удивлением смотрел на него, - ты пришёл, чтобы предаться здесь воспоминаниям о наших школьных годах?
- Называй, как хочешь, - Робеспьер сморщился. - Но ты, наверное, до конца не осознаешь, какой опасности себя подвергаешь. И лишь я один ещё думаю о том, как тебя спасти.
- Ну... спасибо, - протянул Демулен, - и что же ты требуешь от меня? Я должен припасть к твоим ногам и расцеловать их в порыве благодарности?
- Перестань язвить, - опять сморщился Робеспьер. - Я просто хочу сказать, что Дантон давно уже обречён. И ты вместе с ним. Но я хочу предложить тебе спастись, хотя и знаю, что навлеку на себя недовольство Комитета, который давно требует твоей головы. Но твоя судьба мне не безразлична, Камилл.
В комнате повисла пауза.


- И что я должен делать? - спросил Демулен.
- Завтра ты поднимешься на трибуну Конвента и последовательно отречёшься от каждого из номеров "Старого Кордельера". После этого ты публично сожжешь прямо там же, в Конвенте, по каждому изданному номеру. И скажешь, что заблуждался и что сейчас полностью поддерживаешь политику Комитета Общественного спасения.
- Замечательно, - язвительно проговорил Камилл. - Он встал и прошёлся по комнате.
Робеспьер сидел всё также, прямо и неподвижно, наблюдая за ним из-под очков.
- А пятый номер мне тоже сжигать? - поинтересовался Демулен, остановившись перед Неподкупным, - тот, где я критикую Эбера? Или оставить его для разнообразия?
- Камилл, перестань... - Робеспьер сморщился, как от зубной боли. - Пятый номер можешь оставить. В первую очередь от тебя требуется отречься от тех номеров, где ты критикуешь деятельность Комитета и призываешь к милосердию.
- Я так и думал, - Демулен засмеялся, продолжая ходить по комнате.

Наконец, он сел обратно за стол и перевёл дыхание.
- И если я отрекусь от газеты, то что?! - почти выкрикнул он, - ты великодушно оставишь мне жизнь? Да, Максим?
Он опять засмеялся.
- Как знаешь, - Робеспьер поджал губы и встал, аккуратно стряхивая пылинки с камзола. Лицо его казалось мертвенно-бледным, почти восковым.
- Как знаешь, Камилл, - повторил он, - но я тебя предупредил. - Это твой последний шанс.
Он направился к двери, но уже на пороге обернулся.
- И знаешь, почему?
- Почему же? - поинтересовался Демулен.
- Потому что я знаю, как ты любишь жизнь, - сухо бросил Робеспьер, - тебе будет тяжело умереть. Именно тебе...

Камилл молчал, опустив голову.
- Всё-таки я надеюсь, ты сделаешь правильный выбор, - продолжал Робеспьер, - подумай, Камилл. До завтра у тебя ещё есть время.
Он ушёл, не прощаясь. А Камилл всё также сидел, опустив голову. Он только услышал, как в прихожей раздался встревоженный голосок Люсиль, которая провожала Неподкупного. Затем хлопнула входная дверь. Робеспьер ушёл.

Через мгновение Люсиль вошла в комнату.
- Что он тебе сказал, милый? - она подбежала к нему, - на тебе лица нет.
- Ничего, ничего, родная, - Демулен перевёл дыхание, стараясь казаться спокойным, - всё хорошо. Мы просто немного поспорили.
- Нет, он тебя очень расстроил, я же вижу, - Люсиль всматривалась в глаза мужа.
- Всё хорошо, птичка моя, - Камилл вздохнул и приподнявшись, поцеловал её. - Только пойти сейчас на прогулку у нас не получится, прости меня.
Мне надо кое о чём подумать.

***

- Граждане депутаты, прошу вашего внимания! - колокольчик председательствующего на следующий день в Конвенте Жана-Ламбера Тальена прозвучал как-то особенно резко. - Слово предоставляется Камиллу Демулену.

По залу пронёсся какой-то тихий шум, но он сразу же стих, как только Камилл поднялся на трибуну. В одной руке он держал номера газеты, другой откинул назад свои длинные волосы и посмотрел перед собой, в зал.

Вот он, этот зал заседаний, где в первые годы революции принимались смелые решения, судьбоносные для страны. А в последний год - это была лишь слепая поддержка решений, заранее принятых Робеспьером и его Комитетом Общественного спасения. И горе было тому, кто посмел ослушаться и высказать собственное мнение, отличное от этого. Эта мысль молниеносно пронеслась в голове Камилла, когда он бросил взгляд на правое крыло Законодательного собрания. Отсюда, с высоты трибуны, были особенно заметны опустевшие места. Вот на том месте, он прекрасно помнит, сидел Фабр д'Эглантин, осмелившийся сказать что-то против Робеспьера.
А вот там, в следующем ряду, над ним, раньше сидел Эро. Бедный грустный Эро, который заранее знал, что его ожидает.

"Но и я знаю это", - подумал Камилл, взявшись одной рукой за край трибуны. - "И всё-таки, я должен это сказать."
Но пока он всё ещё молчал, глядя перед собой. А прямо впереди - вот оно... так называемое "болото". Он видел их испуганные лица, глаза, уставившиеся на него.
И ощущал их страх... это чувство страха, которое сковало Конвент за последний год, подобно тому, как лёд сковывает живое течение реки.
Он перевёл взгляд в сторону. Там, в левом крыле сидел Неподкупный, опять в пенсне с затемнёнными стёклами. Рядом с ним, по правую руку сидел Сен-Жюст.

- Гражданин Демулен, - Тальен повысил голос, - слушаем тебя.

Камилл слегка кашлянул, собираясь с силами.
"Всё, пути назад уже нет", - вспомнил он недавние слова Дантона.

- Моё выступление не будет длинным, граждане, - начал Демулен, - надеюсь, вы не успеете заскучать. А вызвано оно следующим. Не далее, как вчера, гражданин Робеспьер попросил меня сжечь вот эти номера моей газеты, которая, я думаю, всем вам хорошо известна! - он поднял перед собой газетные номера и помахал ими в воздухе.
Я же, с этой трибуны, хочу ответить ему словами, которые сказал Джордано Бруно, перед тем, как взошёл на костёр инквизиции. Сжечь - не значит опровергнуть.

По залу пронёсся ропот недовольства. Демулен заметил, что большинство депутатов "болота" испуганно обернулись в сторону Неподкупного, пытаясь увидеть его реакцию.
- На гильотину! - услышал он чей-то выкрик. Кажется, это был голос Кутона, одного из участников Комитета Общественного спасения.
Шум в зале усилился.
Несколько голосов из "болота" поддержали Кутона.

Камилл поднял руку.
- Прошу минуту тишины! - крикнул он. - Я и так не так уж часто выступаю здесь.
- Успокойтесь, граждане! - Тальен опять прозвенел колокольчиком, и в зале повисла напряженная и какая-то зловещая тишина.

Камилл провёл рукой по лбу, на котором выступил пот.

- С этой трибуны часто звучат слова о добродетели... о свободе, равенстве и братстве... о якобы горячей любви граждан к правительству республики, - продолжил он, - а я хочу заметить, что любовь страны не может возникнуть к тому человеку, который не имеет ни сострадания, ни любви к своим соотечественникам, а только лишь высохшую и увядшую от самовосхваления душу.

Демулен увидел, как многие депутаты невольно обернулись в сторону Робеспьера.

Он по-прежнему сидел прямо и неподвижно, как статуя, а за темными стеклами пенсне не было видно ни одной эмоции. Зато лицо сидящего рядом с ним Сен-Жюста исказилось. Демулен заметил, как он наклонился и прошептал что-то на ухо Неподкупному, а тот, едва заметно кивнул головой.

- Вот и всё, что я хотел сказать! - бросил Камилл и, спустившись, с трибуны, пошёл к выходу.
Несколько депутатов, когда он проходил мимо, шарахнулись от него, как от прокажённого.

На мгновение зал замер, а потом поднялся громкий возмущённый гул.

- Тихо, граждане! - Тальен повысил голос. - Объявляю перерыв на полчаса.


Глава 26

Ночь на 10-е жерминаля

Люсиль взглянула на изящный циферблат часов. Было уже почти одиннадцать часов вечера. Камилл всё ещё не возвращался, с тех пор, как днем он ушёл на заседание Конвента.
Она сидела в кресле у приоткрытого окна и чутко прислушивалась к каждому шороху, доносящемуся с улицы. Незаметно стало прохладней. Люсиль встала и, взяв большой тёплый плед, закуталась в него. Затем опять присела в кресло. Ожидание изматывало и забирало последние силы. Как только по каменной мостовой раздавались чьи-то торопливые шаги, Люсиль вскакивала и вглядывалась в тёмную пустынную улицу. Но это были случайные прохожие. Вот, чуть позже по улице прошли несколько гвардейцев Национальной гвардии. Она услышала их смех и грубые шутки. Затем опять наступила тишина...

Прошло ещё минут двадцать, и вот, с улицы раздались чьи-то одинокие шаги. Люсиль подскочила к окну и сначала скорее почувствовала, чем разглядела, что это был Камилл.
- Боже мой, наконец-то! - воскликнула она и побежала к входной двери открывать.

- Милый, где ты пропадаешь? - она повисла на шее у мужа, когда он вошёл в квартиру. - Я так беспокоилась, уже не знала, что и думать.
Камилл обнял её и молча поцеловал. Также молча он прошёл в гостиную и тяжело опустился за стол.
- Что-то случилось? - пролепетала Люсиль, с тревогой глядя на него.
Она подошла к мужу и осторожно дотронулась до его плеча.
- Какие-то неприятности, скажи мне?

Камилл всё также молчал, глядя перед собой. Вдруг он опустил голову на лежавшие на столе руки, и Люсиль услышала, что он плачет.
- Прости меня, милая... - услышала Люсиль, - прости. Всё... всё кончено.
- Что кончено, Камилл? - воскликнула она, - Господи, почему ты плачешь? Что случилось? Расскажи мне?!
Она обняла его за плечи, которые всё ещё вздрагивали.
- Прости, - проговорил Камилл. - Видимо, накопилось за день... вот, дома не сумел сдержаться.
- Расскажи мне всё! - решительно произнесла Люсиль. - Это как-то связано со вчерашним визитом Робеспьера?
Демулен кивнул.
- Да, - тихо сказал он, - сегодня я сказал в Конвенте, что не собираюсь отказываться от своей газеты, как того просил Робеспьер.

Побледневшая Люсиль слушала его, прижав руки к груди.
- И... что было дальше? - пробормотала она.
- А дальше... - Камилл судорожно передохнул, - после перерыва они обсуждали всё это. А вечером было заседание Якобинского клуба, меня исключили из него.
Это конец. Прости меня... но я не мог поступить иначе. Это значило бы предать всё... всё, что я делал до этого. Предать самого себя.
- Милый мой, - выдохнула Люсиль, дотронувшись рукой до его щеки. - Я понимаю тебя, тебе не за что просить прощения. Ты сделал всё так... так, как надо.

Камилл опять опустил голову на руки. А Люсиль обняла его и, гладя по голове, как ребёнка, шептала слова утешения.
- Всё ещё будет хорошо, - тихо шептал её нежный голосок, - вот увидишь. Настанет утро, выглянет солнце и... всё ещё будет хорошо.

Хотя Люсиль и утешала мужа, в глубине души она понимала, что Камилл прав. Тревога затопила её сердце и грозилась вырваться наружу, хотя Люсиль и старалась спрятать её как можно глубже. И утром, когда они завтракали, и она принесла свежесваренный кофе, Люсиль пыталась улыбаться и даже шутить, как прежде.
Но новый день и выглянувшее солнце не принесли облегчения. Над их домом, когда-то таким беззаботным и уютным, нависла страшная тень... Тень ожидания ареста.

- Куда ты, Камилл? - с тревогой спросила Люсиль, когда Демулен позавтракал и направился к выходу.
- В типографию, - объяснил он.
- Ты будешь продолжать издавать газету? - воскликнула Люсиль, - после всего, что было вчера?
- Да, - он внимательно посмотрел на неё. - Хочу успеть выпустить седьмой номер. Он уже отредактирован. Надо отдать материал Тильеру. Люди должны это прочитать.
Люсиль как-то отрешённо смотрела на него.
- Я пойду с тобой! - вдруг отрезала Люсиль и уцепилась за его руку. - Не хочу отпускать тебя одного.
- Милая... - Камилл с недоумением посмотрел на жену, - зачем это? Меня же не схватят среди бела дня.
- Всё равно, - Люсиль упрямо вздёрнула подбородок, - я пойду в типографию с тобой.
- Ну, хорошо, - пробормотал Камилл, - но с кем останется Гораций?
- Он уже покушал. Я сейчас я схожу к Манон и попрошу её погулять с ним, - быстро ответила Люсиль, - подожди меня, не уходи один, ладно?
-Ну... хорошо, - Камилл кивнул головой.

Люсиль весь день не отходила от мужа, словно утешая себя иллюзией, что пока она рядом, с ним ничего не случится.

Нет ничего сильнее иллюзий...

***

День заканчивался, и Жорж Жак Дантон уже ложился спать. Сегодня он здорово устал. Причиной тому были, конечно, и тяжёлые мысли, которые не отпускали его с момента приезда в Париж. Ничто не выматывает так, как неопределенность. Впрочем, Дантон никогда не отличался слабостью характера, и даже сейчас ему казалось, что можно найти какой-то выход. Выход из замкнутого круга, который к тому же становился всё уже и уже...
Подумав об этом, Дантон слегка усмехнулся. Ещё и вчерашнее выступление в Конвенте Камилла замкнуло этот круг окончательно. И всё-таки Дантон не верил до конца в окончательную победу Робеспьера и его Комитета. Быть такого не могло, чтобы эта педантичная лиса в своем неизменном пенсне и аккуратном белом парике, с тихим вкрадчивым голосом и пронзительным взглядом, могла взять и вот так вот, спокойно, расправиться с ним. С самим Жоржем Дантоном. С тем, кого люди называли "человеком десятого августа", с тем, чьи усилия и воля к победе помогли упразднить многовековую монархию и одержать молодой республике первые, и самые главные победы с войсками интервентов. С тем, кого народ любил и встречал приветственными возгласами.
- Нет... ещё не всё потеряно, - пробормотал Дантон, задувая свечу и ложась в постель. Луиза уже сладко дремала. Он обнял её, и закрыв глаза, провалился в тяжёлый и беспокойный сон.

Прошло всего каких-то полчаса, и его сон был прерван.
Во входную дверь раздались быстрые тяжёлые удары.
- Кто это? - пробормотала Луиза, открывая сонные глаза и недоуменно глядя на Дантона.
- Cейчас посмотрю, Лу. - Он поцеловал жену, - спи дальше.

Встав с постели, Дантон накинул халат, зажёг свечу и посмотрел на часы. Пол-первого ночи.
- Неужели эта лиса всё-таки осмелилась? - пробормотал он, подходя к входной двери.
- Кто там? - бросил он, держа руку на замке.
- Жорж, открой! Это я, Лежандр! - услышал он знакомый запыхавшийся голос.

Дантон открыл дверь, и его друг, Луи Лежандр, также бывший депутатом Конвента, буквально упал в прихожей.
- Луи... что стряслось? - пробормотал Дантон, запирая за ним дверь.
Лежандр отдышался, держась рукой за стену.
- Прости, Жорж, я очень торопился, - отозвался он, - боялся не успеть.
- Да что такое, чёрт тебя дери, - проворчал Дантон, - я уже спал. Вдруг вваливаешься ты посреди ночи. Ну, пошли в гостиную.

Они прошли в комнату, и Лежандр буквально упал в кресло.
- Жорж, сегодня ночью тебя хотят арестовать! - выпалил он, - я узнал об этом совершенно случайно. Комитет полчаса назад подписал приказ об аресте тебя, Демулена и ещё нескольких человек. Спасайся. Ты ещё успеешь.

Дантон задумчиво почесал подбородок и посильнее запахнул халат.
- Всё-таки они осмелились, - проговорил он.
- Жорж! - воскликнул Лежандр, - не медли! Дорога каждая минута!

Вместо этого Дантон подошел к небольшому круглому столику, на котором стояла бутыль с вином, плеснул себе в бокал и уселся в кресло.
Сделав пару глотков, он внимательно посмотрел на Лежандра.
- Нет, Луи... - проговорил он, - я никуда не поеду.
- Но, Жорж!
- Нет, - Дантон тряхнул своей крупной головой, - бежать посреди ночи, прятаться от этой лисы... Дантон не опуститься до такого. Да и куда мне бежать?
- Ты можешь уехать за границу.
- За границу? - усмехнувшись повторил Дантон, - разве родину унесёшь на подошвах своих башмаков?
- Жорж, я не понимаю тебя... Неужели тебе хочется погибнуть?
- А-а, не знаю! - с раздражением бросил Дантон, допивая вино в бокале. - Я уже ничего не знаю. Но скажу тебе одно - я никуда не побегу из своего дома.
Вот и всё.
Он встал и тяжёлым шагом прошёлся по комнате.- И ещё скажу тебе такую вещь, Луи, - он сделал небольшую паузу, - если они меня арестуют, то им придётся меня судить. Не так ли? И уж будь спокоен, этот суд запомнится им на всю жизнь. Я сделаю так, что меня оправдают.
- Но... если это не получится? - пробормотал Лежандр.
- Увидим, - усмехнулся Дантон.
Он опять прошёлся по комнате.
- А потом, когда я выиграю суд, я вернусь в Севр и забуду всё это, как страшный сон. Буду опять ловить рыбу и жить там с любимой женщиной и сыном. Это... только это и есть настоящая жизнь. А не все эти политические дрязги. Как жаль, что я не понимал этого раньше, - Дантон тяжело вздохнул, - я был просто глупцом.

***

В доме супругов Демулен в эту ночь тоже не спали, хотя было уже почти два часа ночи. Камилл, задумавшись о чём-то, сидел в кресле. Люсиль сидела рядом с какой-то книжкой и старательно делала вид, что читает, хотя её мысли были совсем далеки от этого.
- Милая, может пойдёшь, ляжешь? - спросил её Камилл и нежно провёл рукой по её щеке, - уже так поздно. Ложись, а я посижу немного и приду.

Люсиль подняла на него усталые глаза.
- Ну... хорошо, - тихо ответила она, - только не сиди здесь долго один, пожалуйста.
- Да, да, - рассеянно отозвался Камилл. - Ложись, родная. Я приду через десять минут.

Люсиль встала и обняла мужа.
- Жду тебя, - прошептала она и пошла в спальню.

Там она подошла и заглянула в кроватку ребёнка. Гораций давно уже мирно спал и даже немного улыбался во сне. Поправив его одеяльце, Люсиль подошла к большому зеркалу в позолоченной раме и вытащила из волос длинные шпильки, удерживающие её прическу. Её красивые золотистые волосы рассыпались по плечам. Взяв гребень, Люсиль стала медленно расчёсывать их.

И в этот момент у входной двери тревожно зазвенел колокольчик. А затем сразу же, не дожидаясь ответа, в дверь раздались тяжёлые грубые удары.
Люсиль побледнела. Гребень упал на пол из её задрожавших рук. Она побежала в гостиную к Камиллу, но он уже шёл к входной двери.
- Всё, Люсиль... - выдохнул он ей. - Это за мной.
- Не открывай им! - всхлипнула Люсиль, судорожно вцепившись в его руку.
- Именем республики, откройте! - послышался за дверью недовольный голос.

Демулен подошёл и открыл входную дверь.
В квартиру ворвались Национальные гвардейцы.
- Вы Камилл Демулен? - бросил тот, кто вошёл первым. В руке он держал какую-то бумагу.
- Да, это я, - ответил Камилл.
- Демулен, Вы арестованы, - проговорил гвардеец. - Вот ордер. Прошу вас одеться и следовать за нами.

- Нет... нет, - как во сне пролепетала Люсиль, ещё сильнее вцепившись в руку мужа.
- Дайте мне две минуты, - тихо сказал Демулен, - я хочу попрощаться с сыном.
- Хорошо, - снисходительно кивнул ему гвардеец. - Только поживее.

Демулен обернулся и быстрым шагом прошёл в спальню. Плачущая Люсиль побежала за ним. Камилл нагнулся над кроваткой и осторожно поцеловал спящего ребёнка,
потом повернулся к жене.
- Люсиль, дай мне свой медальон. Помнишь, тот... с твоим портретом.

Она кивнула и, достав из шкатулки медальон, дрожащей рукой протянула его мужу.
Камилл взял его, притянул жену к себе и обнял её, крепко-крепко.
- Ну, всё... - выдохнул он, проводя рукой по её золотистым волосам, - прости меня... прости. Мы ведь знали, что всё так и закончится.

По лицу Люсиль текли слёзы.

- Ну... долго там ещё?! - в комнату заглянул гвардеец.
Он сделал знак остальным и они подошли к Демулену, взяв его за локти и грубо толкнув в спину.
- Всё, пойдемте!

Они пошли к выходу, но рыдающая Люсиль всё продолжала цепляться за мужа. Один из гвардейцев обернулся и оттолкнул её с такой силой, что женщина упала на пол.
- Не трогайте её! - крикнул Камилл.

Его уже вывели из комнаты. Через мгновение громко захлопнулась входная дверь, и безутешно рыдающая Люсиль осталась в квартире одна.


Глава 27

Встреча друзей

Тюрьма "Люксембург", куда доставили Демулена, отличалась ещё сравнительно мягкими условиями содержания по сравнению с другими тюрьмами Парижа.
Бывший Люксембургский дворец... теперь, в годы революции, его залы и комнаты превратились в камеры, на окнах были установлены решётки. У входных дверей и в коридорах располагалась охрана из вооружённых до зубов гвардейцев Национальной гвардии. И всё-таки здесь в течение дня заключённым разрешалось выходить из своих камер и собираться в общей зале, где они могли общаться. Им было позволено читать книги или, например, развлечь друг друга карточной игрой. Все эти занятия проходили, конечно же, под бдительным вниманием охранников. Но в любом случае, тюрьму "Люксембург" нельзя было сравнить с мрачной тюрьмой Ла Форс с ее тесными камерами, где вместо постели зачастую служили охапки грязной соломы. Или же со зловещей Консьержери, которая считалась непосредственным преддверием смерти. Именно из этой тюрьмы телеги с заключёнными отправлялись на площадь Революции, где их ожидала гильотина.
В тюрьме "Люксембург" содержалось немало аристократов, которых теперь презрительно называли "бывшими".

- Подождите пока здесь! - скомандовали Демулену, открыв дверь и впихнув его в довольно большую залу. - Посидите тут, пока найдут отдельную камеру.
Заключённых-то сейчас много, всё переполнено.

Дверь за ним закрылась. Гвардеец, говоривший это, вышел. Двое других остались внутри помещения. Они сели за длинный узкий стол, стоявший у стены.
Видимо, это был их постоянный наблюдательный пост.
Камилл осмотрелся. Это была довольно большая зала со следами былой роскоши. На стенах даже висела пара картин в массивных позолоченных рамах, у окна стоял диван с тёмно-зелёной атласной обивкой. Рядом с ним, у стены - несколько стульев. В центре - довольно большой стол овальной формы. А у противоположной стены даже стоял небольшой шкаф с книгами. Окна были забраны решётками.
- Можете сесть! - бросил ему один из гвардейцев, указав в сторону дивана.

Камилл прошёл и сел на диван, проведя рукой по прохладной атласной обивке. Вся эта обстановка невольно напомнила ему покинутый дом, к горлу подкатил комок...
Он отвернулся от уставившихся на него гвардейцев и посмотрел в окно. Сквозь металлические решётки пробивался тусклый свет. Было уже раннее утро.

От усталости и всего пережитого Демулен слегка задремал, когда вдруг с улицы раздался звук подъезжающего экипажа и чьи-то громкие голоса. Камилл даже подошёл к окну, чтобы лучше разглядеть. Во дворе тюрьмы стоял большой чёрный экипаж. Вот, дверца открылась, и он сразу же узнал вылезшего оттуда человека.
Это был Жорж Жак Дантон. В сопровождении конвоя из гвардейцев он вошёл в тюрьму "Люксембург".

***

- Чёрт побери, Камилл! Ты уже здесь! - воскликнул Дантон, когда, спустя некоторое время, его впихнули в ту же самую залу.
Подойдя к Демулену, он обнял его.
- Да, Жорж, - тихо ответил Камилл.

Сидящие за столом гвардейцы следили за ними с живым интересом. Один из них потянулся и задул горевшие в высоком подсвечнике, уже почти оплавившиеся свечи.
Было уже совсем светло.

Вскоре в этой же зале оказались ещё три человека, арестованные этой ночью. Это были бывшие депутаты Конвента - Лакруа и Филиппо и генерал Вестерман.

- Ну что, все в сборе, - усмехнулся Дантон.
- Тихо... они же все слышат, - прошептал ему на ухо побледневший Лакруа, кивнув в сторону гвардейцев.
- А что такого? - ухмыльнулся Дантон. - И пусть слышат. Мне скрывать нечего.
- Вы лучше налейте-ка нам что-нибудь выпить! - обратился он в сторону охранников, - не каждый день мы вот так вот собираемся, а... тем более, в таком месте - он засмеялся.

Хотя он и шутил, но в его голосе Демулен расслышал горечь.
Гвардейцы молчали, разглядывая его.
- Чёрт побери, граждане! - возмутился Дантон, - неужели вам жаль бутылочки хорошего вина для таких людей, как мы? Или вы не знаете Жоржа Дантона?
- Ладно... - протянул один из гвардейцев, по-видимому более старший в должности, - Марсель, принеси им бутылку вина.
Марсель кивнул и направился к выходу.
- Эй... и бокалы! - крикнул ему в спину Дантон, - не из горла же нам хлебать.

Дантон разлил вино по бокалам. Камилл сделал небольшой глоток.
За зарешеченным окном было уже совсем светло.
- Сколько времени? - спросил Демулен у гвардейцев.
Марсель посмотрел на часы:
- Пол-девятого утра, - отозвался он.

Неожиданно дверь открылась, в залу вошли несколько заключённых. Камилл сразу понял, что это - заключённые. Скорее всего, эта зала была местом общего собрания, где они днём могли проводить время.
Несколько человек сразу же узнали Дантона. Один - пожилой седовласый мужчина, даже удивлённо вскрикнул:
- Как? И Вы здесь?
- Как видите, господа, - ответил Дантон. - Я рассчитывал в скором времени освободить вас отсюда, но вот я и сам попал сюда! Чем все это кончится теперь - не знаю!
Услышав это чистосердечное признание, заключённый только тяжело вздохнул.

В залу зашли ещё несколько человек. В одном из них Камилл сразу же узнал Эро де Сешеля. Эро быстро подошёл к ним и, ничего не говоря, крепко обнял сначала Демулена, а потом и Дантона.
- Красавчик Эро, - засмеялся Дантон, - ну, вот и встретились. Признавайся, скольких женщин ты уже успел здесь соблазнить?
- Представь себе, ни одной, - слегка улыбнулся Эро. - Я храню верность моей Адель.
- Ты знаешь, что она тоже арестована? - тихо спросил его Демулен, - Адель уже неделю, как в Ла Форс.
- Да, - Эро кивнул головой, - мне сообщили. И это больше всего меня ранит... А теперь ещё и то, что вы тоже оказались здесь.
- Брось, Эро, - Дантон хлопнул его по плечу, - ты рано списываешь нас со счетов. В любом случае, ещё будет суд. И уж там то я выскажу всё, что накипело на сердце. Да, всё! А решать, кто прав, кто виноват, будет народ Франции. И только он.
- Дантон, тише, прошу тебя... - подошедший к нему Лакруа дернул Дантона на рукав, опять показывая в сторону гвардейцев.
- А и чёрт с ними! - буркнул Дантон. - Ну, ладно, ладно... давайте, отойдем подальше.
Он, Эро и Демулен отошли в самый дальний угол помещения.

- Ну, как ты здесь, Эро? - спросил Камилл.
- Как ни странно, неплохо, - отозвался де Сешель, - здесь я встретил многих своих прежних знакомых, с кем общался при дворе ещё до революции. Если бы не решётки на окнах и охрана, можно было бы подумать, что всё вернулось на круги своя...
- Как-будто я опять в Версале, - он улыбнулся. - Единственное, что всё здесь рано или поздно заканчивается не так весело. При мне уже многих казнили.
Не знаю, почему тянут со мной... Мне до сих пор не предъявили даже обвинительного акта, хотя я здесь уже две недели. Скорее всего, они хотят собрать побольше людей, чтобы объединить в один заговор, - прошептал он. - Так будет выглядеть убедительней.
- Заговор? - переспросил Демулен. - От бессонной ночи и выпитого на пустой желудок вина, голова у него начинала немного кружиться.
- Ну да, - грустно улыбнувшись, отозвался Эро. - Им мало нас просто убить, перед этим нужно облить грязью.

Камилл вдруг подумал про Люсиль. О том, как она сейчас, что делает... К горлу опять подкатил комок.
Эро увидел слёзы, выступившие на его глазах.

- Э, Камилл, - он дотронулся до его руки,- держись. Постарайся не показывать им свою слабость.
- Я не могу, Эро, - пробормотал Демулен, - когда я думаю про Люсиль и сына, сердце разрывается...
- Её хоть не тронули? - с тревогой спросил де Сешель, сильнее сжав руку Демулена.
- Нет, - Камилл покачал головой.
- Слава Богу, - тихо сказал Эро.

Он прошёлся до окна, выглянул за решётку во двор. Уже взошло солнце, и в зале стало совсем светло.
- А знаешь, Камилл, - весело начал Эро, опять вернувшись к Демулену, - здесь я подружился с одним ребёнком.
- Каким образом, Эро? - Камилл удивлённо посмотрел на него. - И откуда здесь взялся ребёнок?
- Его зовут Франсуа, и ему шесть лет, - продолжал де Сешель. - Его мать - аристократка. Во время ареста ей разрешили взять сына с собой.
Оставить его было не с кем, её муж, а также все родные и близкие здесь, в Париже, уже казнены. Франсуа - очень славный мальчик.
Мне разрешили, и теперь мы с ним почти каждый день играем в мяч на заднем тюремном дворике.
Эро улыбнулся.
- Они здесь уже почти месяц, - его голос вдруг стал грустным, - и... тяжело думать о том, что с ним будет, когда его мать казнят.


Глава 28

Франсуа

Дантон стоял в стороне, вполголоса беседуя о чём-то с Лакруа. Камилл огляделся, ища глазами генерала Вестермана. Он увидел Вестермана сидящего за столом и чрезвычайно спокойно читающего какую-то книгу. Очевидно, она была извлечёна из книжного шкафа, находившегося в зале.
Эро приблизился к Дантону с Лакруа, и они стали говорить о чём-то уже втроём. Оставшись без собеседника, Камилл подошёл к окну. За ним уже ярко светило весеннее солнце, обещавшее хороший ясный день. Из окна просматривался тюремный двор, по которому прохаживалась охрана из вооружённых гвардейцев. Вдали, чуть правее, виднелся кусочек Люксембургского сада. Сразу же нахлынули воспоминания, как в этом саду, восемь лет назад, впервые произошла встреча с Люсиль. Камилл прижался лбом к холодной решётке и незаметно вытер слёзы, опять появившиеся на глазах.
"Робеспьер был прав в одном", - промелькнуло у него в голове, - "наверное, я слишком люблю жизнь. Во мне нет мужества Дантона и самообладания Эро.
Надо держаться. Но как... как, когда внутри всё трещит от боли?"

Его невесёлые мысли были прерваны оживлёнными голосами. Народу в зале становилось всё больше. Некоторые из арестованных узнавали Дантона и его, Демулена.
Они подходили, жали им руки, выражали сочувствие. Дантон пытался шутить и держаться бодро, но Камилл прекрасно видел, что внутри он растерян.

Через некоторое время в зале появились и женщины. Сначала вошли, по всей вероятности, мать и дочь. Мать - высокая статная дама в пышном платье и с высокой причёской держалась величественно и надменно. Как-будто она была, по крайней мере, на приеме у королевы Марии-Антуанетты, а не в тюрьме.
Камилл невольно улыбнулся, глядя на неё. За ней следовала молодая женщина, державшаяся более скромно, видимо дочь. Они обе сели за стол, и старшая дама, достав лорнет, стала внимательно изучать вновь прибывших. Женское любопытство ещё никто не отменял.
За ними в залу вошла ещё одна женщина лет тридцати - стройная, изящно одетая, с собранными наверх, в причёску, волнистыми каштановыми волосами.
Она была красивой, но лицо её было бледным и усталым. За руку она держала худенького мальчика лет шести, с волнистыми каштановыми волосами и живыми карими газами, одетого в бархатный камзол. Судя по манере держаться и по дорогой, хотя и потрепанной уже одежде, они принадлежали к аристократическим кругам.

- Этот мальчик и есть твой новый знакомый? - спросил Камилл, подходя к Эро и кивая на ребёнка.
Эро посмотрел на вошедших.
- Да, - ответил он, - это Франсуа. А это его мать, Катрин Готье. Хорошая, но очень несчастная женщина.

Тем временем ребёнок настойчиво освободил руку из ладони матери и побежал к ним через всю залу.

- Доброе утро, Эро! - воскликнул он, дотронувшись до рукава де Сешеля.
Эро улыбнулся и присел перед ним на корточки.
- Здравствуй, Франсуа, - ответил он, - как твои дела, мой юный друг?
- Хорошо. Я уже покушал, - ответил мальчик, - Эро, мы пойдем сегодня играть? Смотри! - он потянул его за руку в сторону окна, - на улице такое солнышко!
Эро засмеялся и потрепал его по голове.
- Пойдем. Разве тебе можно отказать...

- Он Вам ещё не очень надоел, Эро? - Катрин Готье подошла к ним и слегка нахмурила брови, глядя на сына. - Франсуа, ты отвлекаешь взрослых людей от разговора.
- Нет, что Вы, - отозвался Эро, целуя ей руку, - общение с вашим сыном мне только в радость.
- Да и мы как раз уже закончили говорить, - ответил Демулен.

Катрин повернулась к нему, и её глаза слегка расширились. Она его узнала.
- Камилл Демулен? - тихо сказал она, - и Вы здесь...
- Как видите, - ответил Камилл.
- Мы всё время читали Вашу газету, - быстро сказала Катрин, - как жаль, что и Вас тоже сюда... Боже мой...

Она смолкла, отвернувшись к зарешеченному окну.
Камилл понимал, что нужно ответить что-то бодрое и по-возможности жизнеутверждающее. Но ничего похожего в голову не приходило, и он просто молчал.

- Катрин, мы с Франсуа пойдем поиграем в мяч, как обычно, - нарушил возникшее молчание Эро, - Вы не будете против?
- Нет, я буду только рада, - улыбнулась Катрин.

Камилл почему-то подумал, что республиканское обращение "на ты" с неизменным добавлением "гражданин" или "гражданка" между заключенными здесь почти не употребляется. Он уже сам, как-то незаметно для себя, при общении стал говорить "Вы".
"Как-будто действительно попадаешь в прошлое", - мелькнуло у него в голове, - "в прежнюю спокойную жизнь, когда над всеми ними ещё не была занесена страшная тень ножа гильотины..."

- Ну что, пойдем, Франсуа, - весело сказал де Сешель, и мальчик ухватился за его руку. - Кстати, а где мяч? Ты не принёс его?
- Он остался во дворе, со вчерашнего дня, - ответил Франсуа. Глаза его сияли.
- Ну, пошли! - улыбнулся Эро и обернулся к Катрин и Демулену, - покидаем вас с вашего позволения.

Он и мальчик направились к выходу из залы. У двери Эро сказал что-то сидящим за столом гвардейцам, один из них встал и пошёл вслед за ними.
- Конвоируют, - тихо сказала Катрин.
Демулен грустно кивнул.

- Франсуа очень привязался к Эро, - стала рассказывать женщина, - ходит за ним всюду, как хвостик.
Камилл улыбнулся.
- Эро добрый человек, - ответил он, - и ребёнок это чувствует. Дети вообще гораздо чувствительнее нас, взрослых. И ещё не испорчены тем злом, которым заполнен мир.
- Да, - Катрин кивнула, соглашаясь, - знаете... - она подняла на него большие зеленые глаза, - его отец, мой муж... его казнили два месяца назад... - последние слова она произнесла с видимым усилием, - Франсуа очень любил отца. И... даже не знаю, как сказать, но Эро чем-то на него похож.
Возможно, и в этом причина.
- Да, вполне может быть, - согласился Демулен.

***

Люсиль чувствовала, что сходит с ума. В какой-то мере так оно и было. Единственное, что не давало ей окончательно это сделать - ребёнок и отчаянное желание спасти мужа. Во что бы то ни стало. Смерти вопреки.
В тот же день, когда Камилла арестовали, Люсиль оставила Горация у матушки, мадам Дюплесси, а сама побежала в Люксембургскую тюрьму. Чуть раньше её маман, мадам Дюплесси удалось выяснить, что Камилла направили именно туда. Но все попытки Люсиль пробиться сквозь охрану, увенчались неудачей.
- К арестованным никого не пускаем, - железным тоном бросил ей один из гвардейцев у входа непосредственно в тюрьму.
- Но... почему? - воскликнула Люсиль, - только на пять минут!
- Гражданка, тебе же всё объяснили, - процедил сквозь зубы гвардеец, - будешь упорствовать - тоже арестуем, за нарушение общественного порядка.

Убитая горем Люсиль повернулась и побрела обратно. Её сознание лихорадочно прокручивало варианты возможного спасения Камилла. И на одyjv из этих вариантов её мысли остановились...
- Да, - прошептала Люсиль, сама остановившись посреди улицы и вытирая кружевным платочком заплаканные глаза, - надо пойти к Робеспьеру.


Глава 29

Непрочитанное письмо

- Нет, Люсиль, я не пойду к нему! - голосок юной Луизы звучал испуганно. - Всё равно это ничего не изменит.
- Но почему, Луиза?! - воскликнула Люсиль, - надо же что-то делать!
Она встала и взволнованно прошлась по гостиной супругов Дантон.
- Потому что боюсь его, - тихо ответила Луиза, смахнув с ресниц слезинку. - До сих пор, как вспомню последний визит Робеспьера к нам, внутри всё холодеет.
Они с Жоржем поссорились в тот вечер... вот он и отомстил.
- Да... - тихо согласилась с ней Люсиль, - Робеспьер оказался очень тщеславным.
- И всё равно... - она опустилась на диван рядом с Луизой и устало закрыла глаза ладонью, - всё равно, я пойду к нему и буду умолять, буду валяться у него в ногах... всё, что угодно. Только бы он освободил Камилла.
- Это бесполезно, - проговорила Луиза после небольшой паузы. - У этого человека нет сердца.

Люсиль вздрогнула, услышав эти беспощадные слова. Ведь она сама знала об этом. И всё-таки, надежда всё еще упорно теплилась в её душе.
- Жорж сказал мне, когда прощался, что вся надежда теперь - на суд, - продолжала Луиза, - понимаешь, Люсиль, только на это. Ведь суд над ними будет публичным.
И если у Жоржа получится поднять народ, то они победят.
- Ах, Боже... - с отчаянием проговорила Люсиль, - я не доживу до этого суда. Да и Камилл писал в газете, что правды в этой стране больше нет, суды давно превратились в бойни. Стали простой формальностью.
- Жорж попробует поднять народ, - упрямо повторила Луиза. - Ему верят и его любят.
- А если это у него не получится? - Люсиль посмотрела на свою юную собеседницу. Её губы дрогнули, и слёзы полились из глаз. - Я даже боюсь представить, что будет, если...
Она замолчала и потом продолжила, очень тихо:
- Если Камилл умрёт, я тогда тоже жить не смогу.
- Ну что ты, Люсиль, - Луиза ласково дотронулась до её руки, - не говори так, это большой грех. У вас же ребёнок.
- Да, - Люсиль кивнула головой, - только это меня ещё и держит.
- Милая Люсиль, - прошептала Луиза, - мне ведь тоже так больно... Бедный Жорж. Просто я до конца стараюсь не терять надежду.
- Я понимаю, - Люсиль слегка улыбнулась сквозь слёзы.
- Ты сегодня ела что-нибудь? - вдруг спросила Луиза, поднимаясь с диванчика. - Если хочешь, я попрошу Пьеретту приготовить что-нибудь на скорую руку, и мы поедим вместе.
- Нет, Луиза, не надо... - тихо ответила Люсиль. - Я утром выпила кофе. А есть совсем не хочется, ничего в горло не лезет.
- Люсиль... - Луиза похлопала свою собеседницу по руке. - Ты должна что-то есть. Хотя бы ради Горация.
- Поем дома... попозже. - Люсиль посмотрела на Луизу и обняла её, - спасибо за поддержку, милая. Я старше тебя, а веду себя, как девчонка... совсем раскисла.

Люсиль собралась уходить, и Луиза вызвалась проводить её.
- Всё-таки жаль, что ты не хочешь идти к Робеспьеру, - проговорила Люсиль, когда они вышли из дома и пошли по улице Кордельеров.
- Нет, - ответила Луиза. - Что угодно, но не это. Не могу себя пересилить.
Люсиль неожиданно подхватила её под руку.
- Что-то голова закружилась, - пробормотала она, - и сердце почему-то так колотится, как-будто сейчас выпрыгнет.
- Это оттого, что ты ничего не ешь целый день, - рассудительно произнесла юная Луиза, - вот пообещай, что придёшь домой, и нормально пообедаешь.
Люсиль машинально кивнула. Улица была залита ярким весенним солнечным светом. Было уже очень тепло, и в воздухе ощутимо чувствовался цветочный запах.
Они как раз прошли мимо цветочницы и та, улыбаясь, протянула им очаровательный букет из нежно-розовых роз.
- Всего пять су, гражданки, - проговорила она, - украсьте свой дом цветами.

Женщины молча прошли мимо. Люсиль, так любившая цветы, отвернулась. Любое напоминание о прежней счастливой жизни теперь причиняло только боль...

Они уже почти прошли до конца улицу Кордельеров, когда навстречу им попались два парня в форме Национальных гвардейцев. От обоих несло дешёвым вином, они явно были в хорошем настроении. Один из них, совсем молодой, на вид не старше двадцати лет, уставился на проходящих мимо женщин.
- такие красивые гражданки, и одни! - воскликнул он, приблизившись к ним вплотную.
Люсиль и Луиза ускорили шаг, но гвардеец не отставал, продолжая идти за ними.
- И куда же вы так торопитесь, гражданки? - продолжал он. - И такие печальные... Давайте, провожу вас, а? Вам будет гораздо веселее, обещаю.
Он фамильярно подхватил Люсиль за локоть...

Люсиль почувствовала, как сердце её больно забилось где-то совсем высоко, почти в горле, как-будто собиралось сейчас выпрыгнуть и покатиться по каменной мостовой.
Она вырвала свою руку и повернулась в сторону гвардейца. Её лицо исказилось, а сознание вдруг захлестнула какая-то волна отчаяния и боли.
- Оставьте меня в покое! - пронзительно закричала она на всю улицу, - ненавижу вас! Ненавижу! Защитники тиранов!

Гвардеец отшатнулся от неё, как ошпаренный.
Идущие по улице прохожие испуганно смотрели на эту сцену. Несколько людей даже остановились, перешёптываясь.

- Тираны! - продолжала кричать Люсиль, - убийцы! Скольких невинных людей вы уже убили! Ненавижу!

Сорвав с груди трехцветную кокарду, она швырнула её в лицо гвардейцу.

Луиза, совершенно белая, стояла рядом, потеряв дар речи. А Люсиль, вся дрожа, продолжала на всю улицу выкрикивать свои обвинения.
Второй гвардеец, немного отставший, подошёл к ним, и тоже уставился на Люсиль, нахмурив брови.
Она всё продолжала кричать. Потом смолкла и просто тихо заплакала, закрыв лицо руками.

- Она не в себе, граждане... - быстро заговорила Луиза, - она не понимает, что говорит, бедняжка. У неё вчера арестовали мужа и...
- Да уж мы сами видим, что она не в себе, - отозвался гвардеец, который присоединился к ним позже.

Луиза испуганно смотрела на него, ожидая уже, по крайней мере, немедленного ареста их обеих.

- Ладно, Поль, пойдем, - вдруг быстро сказал тот, который приставал к Люсиль, - бедная женщина и вправду... того.
Оба гвардейца как-будто сразу же протрезвели.

Развернувшись, они молча пошли обратно.

***

- Ну что ты, милая, как же так можно, - увещевала Луиза свою подругу, когда они вошли в прихожую. Им пришлось вернуться обратно в квартиру супругов Дантон.
Луиза решила, что нужно переждать какое-то время. Идти по улице, где было слишком много свидетелей безрассудного поступка Люсиль, сейчас было опасно.

- На, выпей воды и попробуй успокоиться, - Луиза протягивала Люсиль стакан с водой.
Люсиль взяла его и сделала несколько глотков, продолжая всхлипывать. Она немного успокоилась, но её плечи всё ещё продолжали вздрагивать.
- Прости, Луиза, - сказала она, - я сама не знаю, что на меня нашло. Какое-то помрачнение сознания.
- Это всё нервы, - рассудительно заметила юная Луиза, - ещё наше счастье, что эти парни нас не арестовали. Есть, оказывается, и среди гвардейцев нормальные люди.
Люсиль кивнула и закрыла лицо руками.
- Мне так тяжело, Луиза... как-будто внутри - каменная плита. И она не даёт вздохнуть. А под ней копится вот это всё... то, что я им кричала.
Ужасно...
Луиза обняла её за плечи.
- Тебе просто надо успокоится. И потом, подумай про Горация. Что будет с ним, если и тебя арестуют. Неужели, тебе этого хочется?
- Я уже и не знаю... - как-то безучастно ответила Люсиль. - Может быть...
- Ну как так можно говорить? - всплеснула руками Луиза, - как? Когда тебя ждёт очаровательный малыш. Он скучает и так ждёт свою маму.
Подумай же о нём.
- Да, - Люсиль передохнула и посмотрела на Луизу, - ты права. Я буду... буду стараться держаться. Прости меня.

Выпив у Луизы чашку чая и немного успокоившись, Люсиль стала собираться идти домой.
- И надень вот это, - безапелляционным тоном заявила Луиза, протягивая ей какой-то предмет.
Люсиль взглянула на ладонь Луизы. На ней лежала трехцветная кокарда.

Переживая за состояние Люсиль, Луиза проводила подругу до самого её дома и на прощание крепко обняла.
- Держись, Люсиль, - прошептала она на ухо своей подруге, - мы должны быть мужественными ради них. Ради Камилла и Жоржа.
- Да, - отозвалась Люсиль. - Я постараюсь. Спасибо тебе за всё, Луиза.
- Надеюсь, ты больше не натворишь глупостей, - произнесла рассудительная Луиза. - И всё-таки... прошу тебя, не ходи к Робеспьеру. Он не поможет.
Люсиль молчала, думая о чём-то своём.
- Ты меня слышишь? - спросила Луиза.
Люсиль молча кивнула.

***

Когда Луиза ушла, и Люсиль осталась одна в пустой квартире, отчаяние навалилось на неё с прежней силой. Она подумала о том, что уже семь часов вечера и давно пора пойти к маман и заняться ребёнком. Она не видела Горация с раннего утра. Но мысль эта была какой-то вялой и безучастной. И очень быстро её заглушили тоска и тревога за мужа. Немного утихшие после общения с Луизой, сейчас, в одиночестве, они усилились стократно, и Люсиль казалось, что она ощущает их почти физически.
Тоска... эта смертельная тоска, разъедающая душу, словно кислота. И смертельный страх.
"Надо что-то делать", - подумала Люсиль, - "бездействие невыносимо. Луиза не хочет идти к Робеспьеру, но я всё-таки попробую".

Она подошла к столу, достала лист бумаги и решительно обмакнула перо в чернильницу.
Её рука стала выводить на бумаге слова.

"Максимилиан, умоляю, выслушай меня! Как ты мог так поступить с Камиллом? Ты был на нашей свадьбе, ты крёстный нашего сына.
Неужели, ты забыл обо всём этом? Камилл был твоим другом, настоящим. Потому что только настоящий друг скажет тебе то, что никогда не скажут льстецы и равнодушные.
Неужели ты отправишь его на смерть лишь за то, что он беспокоился о тебе же и говорил правду?"

Люсиль писала дальше, вытирая слёзы и подбирая самые искренние и чувствительные выражения, которые, казалось, растопили бы любое, даже самое огрубевшее и замерзшее сердце.

Закончив письмо, которое получилось довольно длинным, она посмотрела на часы. Почти восемь вечера.
"Наверное, Робеспьер уже дома", - подумала Люсиль, положив письмо в свою небольшую сумочку. Перед выходом, она накинула на лицо вуаль и поправила на своей изящной шляпке трехцветную кокарду.

***

Пройдя по улице Сент-Оноре, Люсиль решительно приблизилась к воротам, за которыми стоял дом столяра Дюпле. Непосредственно у входа во двор ей пришлось выдержать "битву" с одним из патриотов в неизменном красном колпаке, бдительно охраняющем спокойствие Неподкупного.
- Не велено никого пускать, - упёрся он, нахально рассматривая молодую женщину.
- Что значит - не велено? - вспыхнула Люсиль, - у меня срочное дело.
- Какое-такое дело? - ухмыльнулся он. - Все вы так говорите. И кто ты вообще такая, гражданка?
- Я Люсиль Демулен, - она приподняла вуаль, и что-то в её взгляде было настолько горькое и отчаянное, что красный колпак не устоял.
- Ладно, проходи, - буркнул он, отходя в сторону.

Люсиль прошла во двор и с замирающим сердцем постучала в массивную резную дверь дома. Через некоторое время дверь приоткрылась, и на неё уставился проницательно-недоверчивый взгляд Элеоноры Дюпле.
- Можно мне увидеть гражданина Робеспьера? - прямо, без лишних предисловий спросила Люсиль. - У меня к нему срочное дело.
Элеонора Дюпле чуть удивлённо приподняла свои тонкие брови. И, кажется, она узнала посетительницу.
- Гражданка, ты Люсиль Демулен? - спросила Элеонора.
Люсиль кивнула, переводя дыхание.
- Твоё дело очень срочное? - поинтересовалась Элеонора. - Его нельзя отложить до завтра?
- Нет, - Люсиль отчаянно замотала головой. - Гражданин Робеспьер дома?
- Ладно... сейчас скажу ему, подожди пока здесь, - Элеонора развернулась и скрылась за дверью, оставив Люсиль на пороге и даже не предложив зайти.

Робеспьер задумчиво сидел в кресле и любовно поглаживал рукой небольшой, изящно вылепленный бюстик, во внешности которого безошибочно угадывались его собственные черты. Дарственная надпись, сделанная на подставке, гласила, что сей бюст выполнен художником Давидом в качестве подарка великому Максимилиану,
добродетельному и единственно заботящемуся о свободе и счастье французского народа...

В дверь постучали, и Неподкупный нахмурил брови.
- Да, - громко сказал он.
Дверь приоткрылась, и на пороге появилась Элеонора Дюпле.
- Максимилиан, - начала она, - там, внизу, Люсиль Демулен. Говорит, что у неё к тебе срочное дело.
- Люсиль? - рука Робеспьера слегка дрогнула, и он аккуратно поставил бюст на стол.
- Да, - Элеонора кивнула, - что мне ей сказать?
- Скажи, что меня нет дома, - отчеканил Робеспьер.
Он опять взял бюст в руки и стал поглаживать его. Эти движения успокаивали ему нервы.
- Но... - пробормотала Элеонора.
- Я же попросил ясно, не так ли? - Неподкупный пронзительно посмотрел на неё из-под очков, и Элеонора согласно закивала головой.
- Да, да, конечно, Максимилиан, я ей так и скажу.

- Как нет дома? - воскликнула Люсиль.
В её глазах появились слёзы.
- Вот так, - пожала плечами гражданка Дюпле, - я ошиблась, когда думала, что гражданин Робеспьер дома. Но оказалось, что он ещё не вернулся из Комитета.
Люсиль растерянно слушала это, кусая губы.
- Тогда я очень Вас прошу, - от волнения она сама не заметила, как перешла "на Вы" - передайте ему, пожалуйста, вот это.
Люсиль открыла сумочку, достала письмо и протянула его Элеоноре.
- Ну, ладно, - проговорила гражданка Дюпле, принимая бумажный треугольничек, - мне не трудно, передам.
- Спасибо большое! - поблагодарила Люсиль.

- Да! - немного раздражённо откликнулся Робеспьер, когда в дверь опять раздался стук.
- Ну что там опять? - спросил он у вошедшей в комнату Элеоноры.
- Я сказала, что тебя нет дома, Максимилиан, - проговорила Элеонора, - тогда гражданка Демулен попросила передать тебе вот это.
Она протянула письмо Робеспьеру.
- Письмо? - Робеспьер слегка поджал свои тонкие губы, взяв его в руку. - Хорошо, спасибо, Элеонора.
- Может быть, сделать тебе кофе?
- Нет, нет, не надо, - он слегка улыбнулся ей, - благодарю за заботу. Но я хотел бы немного побыть один.

Элеонора понимающе кивнула и бесшумно скрылась за дверью.

Робеспьер откинулся на спинку кресла, держа перед собой письмо. Несколько мгновений он задумчиво вертел его в руках, как-будто размышляя - читать его или нет. Затем скомкал и бросил в камин.

Глава 30

Мать и сын

Напрасно бедная Люсиль весь следующий день ждала хоть какого-то ответа от Неподкупного. Конечно, он ей не ответил. Зато вечером к ней пришёл некий гражданин, работающий в тюрьме Люксембург и принёс записку от Камилла. В теперешних условиях уже одно это было для Люсиль крупицей счастья.
- Спасибо Вам огромное! - Люсиль выхватила из рук посланника записку и прижала к груди.
- Да не за что, гражданка, - немного смущённо буркнул он, - мне всё равно по пути, живу недалеко от тебя, так чего ж не передать.
- Ну, как он сам? - с тревогой спросила Люсиль, вглядываясь в серые, невыразительные глаза мужчины.
- Да как тебе сказать, гражданка, - буркнул он, - в тюрьме каждому будет несладко. А гражданина Демулена ещё вчера перевели в одиночную камеру и контроль ужесточили. Через три дня ведь уже будет суд.
- Да, я знаю... - тихо ответила Люсиль, - она тяжело вздохнула.
Мужчина вздохнул вслед за ней и почесал подбородок, как-будто собираясь что-то сказать, но передумал.
Повисло молчание...
- Послушайте, - Люсиль дотронулась до его руки, - Вы не могли бы немного подождать? Я сейчас прочитаю письмо мужа и напишу ответ, это не займёт много времени. А завтра Вы отнесёте ему, хорошо? - она умоляюще заглянула в глаза своего собеседника.
- Нет, гражданка, - он как-то виновато отвёл взгляд, - этого у меня не просите. От заключённых ещё можно передавать записки, но им самим передавать что-либо с воли запрещено под страхом смертной казни. А мне моя голова пока ещё дорога.
- Но почему это запрещено?! - воскликнула Люсиль.
- Так мало ли что... а вдруг, побег какой планируется или ещё что... заговор.

Люсиль в отчаянии посмотрела на него.
- Хорошо, - тихо сказала она, - я понимаю. Вы ведь тоже очень рискуете. Спасибо Вам еще раз, что принесли весточку от мужа.
- Бог с тобой, гражданка, - усмехнулся он, - ты уже столько раз сказала "спасибо", что мне совсем неловко. Ну, пойду я...
Он повернулся к двери.

Как только дверь за ним закрылась, Люсиль торопливо развернула сложенный вчетверо бумажный листок.

"Любимая моя!" - писал Камилл, - "добрый гражданин Пьер согласился передать тебе весточку от меня. Спасибо ему! Надеюсь, сейчас ты читаешь это письмо.
Как ты, моя родная? Мы не видимся уже три дня, а мне кажется, как-будто прошёл целый месяц. Время здесь течёт как-то особенно медленно...
Я встретил здесь Фабра д'Эглантина и Эро Cешеля. Наша встреча с Эро была очень трогательной. Он совсем не питает надежд и, как-будто, уже смирился со своей участью. Но я так не могу... остаток надежды ещё живёт во мне. Также думает и Дантон. Вчера вечером нас перевели в отдельные камеры и запретили общаться с остальными арестантами. Вчера же меня и допросили. За всё это время это был первый допрос. Меня вызвали в отдельный кабинет, и члены революционного суда спрашивали, зачем я злоумышлял против республики. Боже, какая насмешка! Конечно, я не стал им ничего отвечать. Что можно ответить на такое нелепое обвинение?
Сегодня я с трудом добился, чтобы мне выдали пару свечей и несколько листов бумаги с чернилами - буду писать речь в свою защиту. Они посмеялись, но всё-таки выдали мне желаемое...
Милая моя, любимая, простишь ли ты меня когда-нибудь? Из-за меня тебе пришлось и приходиться переживать столько боли...
Но, послушай меня, Люсиль, что бы ни случилось, ты должна жить.
Живи для нашего малыша, нашего милого Горация, рассказывай ему обо мне. Ты расскажешь ему, как сильно я его любил. Несмотря на страдания, я верю, что Бог есть. И если придётся умереть, моя кровь искупит мои ошибки и человеческие слабости, а за то, что было во мне хорошего – за это Господь мне воздаст.
Я верю, что мы ещё будем вместе. Если не в этой жизни, то в вечной..."

Люсиль читала письмо, вытирая платочком слёзы...

В последних строках Камилл подробно описывал местоположение своей камеры, которая выходила окном в Люксембургский сад, на одну из аллей.
"Если ты придешь на эту аллею, моя любимая", - писал Камилл, - я смогу тебя увидеть."
Люсиль знала, что многие родственники заключённых так и делали. Доступ в Люксембургский сад был свободным, и люди простаивали перед зданием тюрьмы, порой, целые часы, в надежде на то, что несчастные арестанты смогут их увидеть.

Конечно же, на следующий день, прямо с утра, Люсиль побежала в Люксембургский сад.

***

Боль с новой силой заполнила её сердце, когда Люсиль ступила за высокие резные ворота Люксембургского сада. Сразу же нахлынули воспоминания о прежней счастливой жизни, ещё до революции, когда она прибегала сюда встречаться с Камиллом.
"Словно всё это было в какой-то прошлой, совсем другой жизни", - тяжело вздохнув, подумала Люсиль, приближаясь к зданию тюрьмы. - Или, как-будто всё,
что происходило раньше - было счастливым светлым сном. А сейчас наступило страшное пробуждение..."
За этими невесёлыми мыслями, она пришла на ту самую аллею, о которой писал в письме Камилл. По аллее прохаживалось уже несколько человек - родственники арестантов.
Люсиль села на длинную скамью и устремила взгляд на видневшиеся вдали зарешеченные окна тюрьмы. Где-то там, за одним из этих окон, был её любимый.

Люсиль провела так, сидя на скамье в Люксембургском саду, несколько часов. Вокруг в полной мере вступала в свои права весна. Было уже начало апреля по старому стилю, или середина месяца жерминаля по новому республиканскому календарю. Пригревшись на солнышке, Люсиль неотрывно смотрела на окна тюрьмы, мало что замечая вокруг. Только уже собравшись уходить, она неожиданно заметила, что рядом с ней, на другом конце скамьи, сидела женщина средних лет, богато и изящно одетая. Её лицо закрывала вуаль. Тем не менее, Люсиль поймала на себе её взгляд. Женщина сидела очень прямо, её руки, затянутые в перчатки, держали на коленях маленькую изящную сумочку, а губы что-то шептали.
"Наверное, слова молитвы... или имена дорогих ей людей, которые арестованы", - подумала Люсиль. Уже уходя, она обернулась и ещё раз посмотрела на незнакомку. Женщина всё также прямо и неподвижно сидела на скамье, словно само олицетворение скорби.

На следующий день, покормив Горация, Люсиль одела его потеплее и взяла с собой в Люксембургский сад. Она подошла к уже знакомой скамье и села на неё, посадив рядом ребёнка. Гораций притих и сидел очень спокойно, как-будто всё понимал. Погруженная в грустные мысли, Люсиль даже вздрогнула, когда приятный женский голос спросил её, обращаясь совсем не по-республикански, "на Вы":

- Простите, Вы случайно не Люсиль Демулен?

Люсиль как-будто очнулась и повернула голову. Рядом с ней на скамье сидела та самая, вчерашняя незнакомка. Люсиль даже не заметила, была ли женщина здесь раньше, или появилась уже после того, как она с ребёнком пришла. Последнее время Люсиль была очень рассеянной.

- Да... это я, - тихо ответила она, вглядываясь в лицо женщины. Впрочем, лицо было закрыто вуалью и разглядеть черты было сложно. - Откуда Вам известно моё имя?
Женщина откинула тёмную вуаль, и Люсиль увидела лицо с тонкими чертами. На вид женщине было лет пятьдесят пять, может быть, чуть больше. В прежние годы она, вероятно, была ослепительной красавицей. Да и сейчас её лицо сохранило следы былой красоты. Только была она бледной, а большие серые глаза - печальными.
Судя по одежде и манере держаться, женщина была аристократкой, причём, из довольно высших кругов.

- Я Мари Элен де Сешель, - ответила незнакомка.
- Вы - мать Эро де Сешеля? - воскликнула Люсиль, почему-то сразу догадавшись.

Женщина кивнула, и Люсиль, подавшись порыву, крепко обняла её. Это было какое-то спонтанное, но совершенно естественное выражение сочувствия. Ничто так не сближает прежде незнакомых людей, как одно большое и страшное горе.

- Да, я мать Эро, - тихо сказала Мари Элен. - А Вас, Люсиль, я сразу узнала. Эро упоминал о Вас в письме, его камера соседняя с камерой Вашего мужа.
Люсиль посмотрела вдаль, на зарешеченные окна.

Какой у Вас чудесный малыш, - мадам де Сешель улыбнулась, глядя на Горация. - Просто ангелочек.
- Спасибо, - поблагодарила Люсиль, - многие сравнивают его с ангелочком. Наверное потому, что блондин.
- Да, - опять улыбнулась Мари Элен, - волосы у мальчика светлые, как и у мамы.
Знаете, Люсиль... - начала она, сцепив руки в замок, - я прихожу сюда уже две недели, каждый день. С раннего утра. И ухожу лишь вечером, когда ворота уже закрывают.
Люсиль слушала её, прижав к губам платочек.
Она почувствовала, что женщине необходимо выговориться.

- Я приехала из Ливри, как только узнала об аресте Эро, - продолжала она, - здесь, в Париже, снимаю жильё.
- Вы и раньше жили в Ливри? - спросила Люсиль.
- Да, - ответила мадам де Сешель, - там у нас поместье. Боже мой... - она вдруг прерывисто вздохнула и вытерла появившиеся на глазах слёзы, - я так виновата перед собственным сыном. Видно, Бог сейчас меня и наказывает.
- Но за что же? - воскликнула Люсиль, успокаивающе дотронувшись до руки своей новой знакомой.
- Мы ведь отреклись от него, - мадам де Сешель печально посмотрела на Люсиль. - Не желали знать его все эти пять лет. Мы - это я и бабушка Эро. Сейчас ей уже восемьдесят. В своё время она вообще его прокляла.
- За то, что он поддержал революцию? - спросила Люсиль.
Мари Элен кивнула.
- Да и все наши родственники расценили это, как страшное предательство с его стороны,- мадам де Сешель вздохнула. - А Эро все эти годы пытался помириться, приезжал в Ливри.
Но я не желала с ним даже говорить... - женщина отвернулась, и опять вытерла слёзы. - Мы помирились лишь месяц назад. Он приехал в очередной раз и просто умолял принять его.
- Мы помирились, - продолжала женщина, - правда, бабушка так до конца его и не простила. Я раньше сама была во многом под её влиянием. Боже мой... если бы можно было вернуть назад эти пять лет... Я бы вела себя совсем по-другому. А сейчас... как мало сейчас осталось времени. Бог наказал меня за мою гордыню и жестокость тем, что забирает единственного сына.

Мари Элен де Сешель тихо заплакала, и потрясённая Люсиль обняла её.

- Держитесь, - прошептала она. - И не вините себя. Вы же не знали, что его арестуют.
- Я могла бы догадаться, - грустно ответила мадам де Сешель, - а теперь... теперь уже ничего не изменишь.
- Вы знаете, что через два дня будет суд? - спросила Люсиль
- Да, - Мари Элен вытерла платочком покрасневшие глаза, - но Эро не возлагает на него никаких надежд. В последней записке он так и написал, что обречён.
- Всё-таки будем надеяться, - проговорила Люсиль.

Она шептала слова утешения, но чувствовала, что и по её лицу потекли слезы. И чтобы Мари Элен не увидела их, накинула на лицо вуаль.


Глава 31

Первый день суда

Общественный обвинитель Фукье-Тенвиль с раннего утра был в плохом настроении. Кофе, сваренный женой, показался ему совершенно безвкусным. К тому же, задумавшись, он пролил его на новую белоснежную скатерть, оставив большое коричневое пятно. А одеваясь на службу, умудрился где-то зацепиться локтём и порвал рубашку. Пришлось срочно надевать новую. Затем, посмотрев на часы, Фукье начал неторопливо облачаться в свой костюм общественного обвинителя. Времени перед началом суда было еще много, и он не особенно спешил. Поверх рубашки, надел жилет, а сверху - черный фрак с медалью на трехцветной ленте. На голову Фукье водрузил шляпу с поднятыми боками и высоким султаном из чёрных перьев. К ней был приколота неизменная трехцветная кокарда. Три цвета республики, единой и неделимой, каждый из которых олицетворяли свободу, равенство и братство соответственно. Повязав на шею белый шарф, Фукье посмотрелся в висящее на стене зеркало. Выглядел он последнее время неважно - под глазами мешки, цвет лица стал какой-то желтоватый, глаза уже сейчас, с утра, были какими-то блёклыми и утомленными. Фукье протёр рукой по лбу, пытаясь сосредоточиться. Ему предстоял трудный день. Сегодня, 4-го апреля по старому стилю или 15-го жерминаля по стилю новому, республиканскому, должен был начаться суд над Дантоном и его сообщниками. Накануне, составляя обвинительный акт, Фукье потратил немало нервов.
Улик и прямых доказательств вины подсудимых фактически не было. Всё обвинение было, как говорится, шито белыми нитками. И будь это любой другой подсудимый, а не Дантон, Фукье и не задумывался бы ни о чём. Процесс не стоил бы и выеденного яйца. Но здесь была немного иная ситуация. Не то, чтобы Фукье чего-то боялся...но после того, как к нему накануне зашёл один из членов Комитета Общественного спасения и намекнул, что процесс должен пройти быстро и гладко, Фукье стал немного нервничать.
"Дантон слишком популярен", - подумал он тогда. - "Но ничего, я справлюсь. И не таких отправляли на гильотину."
Невольно, ему вспомнился процесс жирондистов и сравнительно недавний суд над королевой Марией-Антуанеттой. Тогда всё прошло идеально.
"Также будет и в этот раз", - подумал Фукье, застегивая перед зеркалом пуговицы на фраке. Одевшись, он удовлетворенно хмыкнул и взяв со стола необходимые бумаги, вышел из комнаты.
Жил он с женой в небольшой служебной квартире, находившейся в так называемой Серебряной башне. Длинной узкой галереей она непосредственно соединялась с залом, в котором происходили заседания революционного трибунала. Раньше, во времена королей, в этом зале располагалась Большая палата парламента. Это была действительно большая комната, а точнее - зал, почти квадратной формы. Четыре его окна выходили направо, во двор. У пустой стены за спинами судей стояли гипсовые бюсты Брута, Марата и Лепелетье. Последние два - революционеры, павшие от рук врагов республики, почти официально были причислены к ликам республиканских святых. Их гипсовые бюсты можно было увидеть даже в Опере, а порой и в какой-нибудь кофейне, если её хозяин был особенно сознательным республиканцем. Под бюстами на стене в рамках висели скрижали закона. Под ними, на одну ступеньку возвышаясь над паркетом зала, стоял длинный стол, накрытый красной скатертью.
Там сидел председатель революционного трибунала вместе с судьями, а также общественный обвинитель. Слева от него стояли скамьи, предназначенные для подсудимых. Напротив, у окна, на отдельной скамье было место для присяжных. Далее, в глубине зала, располагались деревянные скамьи для публики. Зал был довольно большой, и народу могло поместиться много. Именно это и волновало Фукье-Тенвиля больше всего. А последнее время этот самый народ ещё взял моду забираться на подоконники и сидя на них, следить за ходом судебных дел. Конечно, это были те, кому не хватило мест в общем зале.

Фукье специально пришёл раньше, чтобы собраться с мыслями и подготовиться. До начала суда оставалось по меньшей мере минут сорок. Но у входа в революционный трибунал, на улице, уже с раннего утра стояла толпа оживлённого народа.

- Не нравится мне всё это, - буркнул Фукье, раскладывая на столе бумаги.
Эрман, председатель трибунала, поднял на него бесцветные глаза.
- Мне тоже, Фукье. Но ничего, если мы будем решительны, думаю, сегодня же всё и закончится.
- Надеюсь, - отозвался Фукье, откинувшись на спинку стула.
Он посмотрел на висевший на стене циферблат часов.
- Ну, что там у нас с обвиняемыми? - поинтересовался он.
- Их уже доставили, - отозвался Эрман. - Я думаю, можно начать запускать народ.
Но на всех желающих мест всё равно не хватит.
- Да, - ответил Фукье, - я даже не думал, что соберётся столько народа.
- Эй, - крикнул Эрман стоявшим у входа в зал гвардейцам, - открывайте двери, пусть граждане заходят.

***

Мест на всех, конечно же, не хватило.
Зал мгновенно заполнился людьми, и гвардейцы стали оттеснять обратно пытающихся зайти.

- Граждане, мест больше нет! - кричали они, но поток людей всё напирал.
Наконец, гвардейцы с силой оттолкнули лезущих в дверь и захлопнули её перед носом самых активных.

Часть любопытных, как обычно, расселась на подоконниках. И это были далеко не самые плохие места. По крайней мере, оттуда было всё прекрасно видно и слышно.

Люсиль и Луиза, с раннего утра стоявшие перед входом в трибунал, всё-таки попали в залу, правда, на одну из предпоследних скамеек. Видно было плохо и Люсиль,
с колотящимся сердцем, встала на цыпочки, чтобы увидеть Камилла. Арестованных загораживали стоящие по бокам от их скамьи национальные гвардейцы. Люсиль приподнялась ещё чуть повыше.

- Гражданка, ты ж не одна здесь, - услышала она сзади ворчливый голос и, обернувшись, увидела сзади старуху с огромной бородавкой на носу и в красном колпаке.
- Ты не одна здесь, - повторила ей старуха, - ишь, загородила всё.
- Простите, - пробормотала Люсиль, садясь на место.

Луиза взяла её за руку.
- Потом, когда всё рассядутся и успокоятся, будет видно лучше, - шепнула она, - я тоже так и не могу увидеть Жоржа. Всё заслонили гвардейцы.
Люсиль кивнула, пытаясь сосредоточиться.
- Мне так страшно, Луиза... - прошептала она.
- И мне, милая, - ответила Луиза. - Но надо держаться. Им сейчас тяжелее, чем нам.

- Чёрт побери, я чувствую, сегодня будет жарко, - нарочито весело сказал Дантон.
Все они - он, Камилл, Эро, Лакруа, Филиппо, генерал Вестерман и Фабр д'Эглантин сидели сейчас на жесткой деревянной скамье в зале революционного трибунала.
- Мне знакомо это место, - отозвался Эро, - когда-то я сам заседал в этом зале. Тогда она ещё называлась Большой палатой парламента, а я был генеральным прокурором.
Он обвёл глазами зал.
- Как-будто ничего и не изменилось.
- Ну вот, - засмеялся Дантон. - А теперь, для разнообразия, ты здесь в другой роли.
Эро только грустно улыбнулся в ответ.

Камилл сидел подавленный. В руке он держал листы с речью в свою защиту.
- Ты подготовился к защите, Эро? - спросил он.
Де Сешель пожал плечами.
- Ночью я, в отличие от тебя, спал, а не корпел над речью. А с утра два часа играл в мяч с Франсуа. Это занятие мне было более интересно.
- Но...
- Мой дорогой Камилл, вся моя речь - в моей голове. - Эро дотронулся ладонью до виска. - В любом случае, я не возлагаю на всё это никаких надежд.
Всё уже заранее решено.

- Что-то ты совсем раскис, красавчик Эро, - бросил Дантон, - выше голову. И ты, Камилл, тоже. Пока мы ещё живы, и можем говорить, а значит, и защищаться.

- Сколько собралось народу, - подал голос Лакруа. - Посмотрите, весь зал полон.
Он был очень бледным и казалось, даже не пытается скрыть своего волнения.
- Ещё бы, - отозвался Дантон, - не часто удаётся увидеть такого человека, как я на скамье подсудимых.

Волнение в зале всё нарастало. Слышался оживлённый гул. Люди, сидевшие на окнах, размахивали трехцветными кокардами. Отдельная группка парней, человек пять-шесть, начали скандировать имя Дантона.
- Тихо! - председатель революционного трибунала Эрман поднял колокольчик, и воздух огласил громкий звон. - Объявляю заседание Революционного трибунала открытым.

Люди почти мгновенно смолкли, и в зале повисла тишина...


Глава 32

Допрос Эро

В зале суда было очень душно, несмотря на открытые окна...
Люсиль почувствовала начинающуюся головную боль и сильнее сжала руку своей юной подруги.

Председатель революционного трибунала тем временем продолжал опрашивать первого из подсудимых. Это был Фабр д'Эглантин.

- Фабр, Вы так и будете продолжать отрицать свою вину? - Эрман поднял в воздух какую-то бумагу и потряс ею. - Будете продолжать утверждать, что этот декрет составляли не Вы? Тогда, как на нем стоит ваша подпись.
- Да, - насмешливо и одновременно устало ответил Фабр, - это декрет о ликвидации Ост-Индской компании, который я собирался предоставить в Конвент. Я сам выступал за её ликвидацию и прекращение деятельности тех, кто украл у республики миллионы за счёт финансовых махинаций. И я говорил вам это уже не раз.
- Тогда почему же, - председатель трибунала повысил голос, - почему же содержание этого декрета совсем иное?! Или Вы отказываетесь от своей собственной подписи?
- Господи! - похоже, Фабр начал терять терпение, - я же вам только что доказал, что в исходном тексте моего декрета кто-то сделал ремарки и поправки, полностью искажающие его смысл. И я даже догадываюсь, кто это сделал... Это же будет очевидно каждому, кто посмотрит на это дело беспристрастно.
А моя же единственная вина в том, что я имел несчастье не понравиться Робеспьеру. Впрочем, как и все эти люди, сидящие вместе со мной на этой скамье, - Фабр кивнул в сторону остальных подсудимых.
- Фабр, говори только за себя! - раздраженно крикнул ему Фукье, перейдя "на ты". - К тому же ты оскорбляешь правосудие и непосредственно гражданина Робеспьера. А твоя страсть к интригам и тёмным махинациям давно известна. Что ещё можно ожидать от плохого комедианта и сочинителя бездарных пьес и стихов.
- Моё творчество попрошу не трогать! - вспыхнул Фабр д'Эглантин. - Фукье, не суди о том, в чём не разбираешься. А лучшие судьи того, плохи мои пьесы или нет - это народ Парижа. Ну, скажите, разве вам не нравились мои спектакли? - Фабр обернулся в сторону публики, - не зря же каждый раз зрительный зал в моем театре был полон.
В зале послышался одобрительный гул.
- Да, верно говорит! - выкрикнул какой-то парень из зала.
- Фабр, - сморщился Эрман, - видно, ты забыл, что здесь зал революционного трибунала, а не твой театрик.
- Да... - протянул д'Эглантин, - если сегодня здесь и разыгрывается пьеса, то самая дурная из всех, что я когда-либо видел.
Он вытер со лба пот и махнул рукой.
- Фукье, лучше прикажи отрубить мне голову немедленно. Нет сил уже смотреть на всё это.
- Садитесь, Фабр, - холодно бросил ему Эрман, - переходим к следующему обвиняемому.

Он в упор посмотрел на Эро де Сешеля.
- Обвиняемый, встаньте. Ваше имя, возраст, звание, место проживания.

Эро поднялся со скамьи, поправив изящным жестом манжеты.

- Ах, какой хорошенький! - невольно вырвалось у сидящей в первом ряду девушки с пышными рыжими волосами.

- Меня зовут Мари-Жан Эро Сешель, - спокойно ответил Эро, - как видите, эти имена ничем не примечательны даже среди святых.
- Сешель, свои шуточки приберегите для своих сомнительных знакомых, - бросил ему Эрман, - ваш возраст, звание и место проживания?
- Мне 34 года, место проживания - Париж. Бывший генеральный прокурор в Шатле, бывший председатель Конвента. От его имени я провозгласил конституцию Республики. Бывший член Комитета общественного спасения. Бывший друг Сен-Жюста и Кутона, которые теперь хотят убить меня.
- Вы - аристократ, - резко бросил ему Фукье, - ваша карьера началась еще при королевском дворе, после того, как вас представили Антуанетте, вдове Капета.
Вы никогда не прерывали отношений с эмигрантами. Вот доказательство этого, - Фукье потряс в воздухе стопкой писем, - ваша переписка с ними.
- Скажите лучше, каким образом вы получили эту переписку, - усмехнулся Эро, - или взлом квартиры и воровство теперь тоже считаются добродетелью?
- Молчать! - повысил голос Эрман, - здесь обвиняете не вы, а вас обвиняют!

В зале поднялся шум, и Эрман прозвенел в колокольчик, добиваясь тишины.

- Продолжай, Фукье, - обернулся он к общественному обвинителю.
- Сешель, вы были другом австрийца Проли, гильотинированного месяц назад, - продолжил Фукье. - Находясь в дипломатических миссиях, вы помогали лицам, арестованным, как подозрительные, уйти от справедливого возмездия. Вы сочувствовали врагам республики. Вы разглашали тайны Комитета общественного спасения и передавали важные сведения иностранным государствам.
Фукье замолк.
- Это всё? - иронично спросил у него Эро, - или вы ещё что-то добавите в этот длинный список?
- Пока объяснитесь по этим пунктам.

- На гильотину аристо! - выкрикнул женский голос откуда-то с галёрки.
Люсиль и Луиза вздрогнули и одновременно обернулись. Это кричала та самая старуха в красном колпаке, которая жаловалась на то, что Люсиль загораживала ей обзор. Старуха опять открыла рот, как-будто намереваясь снова что-то крикнуть, но Луиза удостоила её таким испепеляющим взглядом, что "патриотка" промолчала и даже отвела глаза.

- Разглашение государственных тайн я отрицаю категорически, - спокойно ответил Эро, - это - гнусная клевета, которую вы к тому же никак не можете обосновать.
Остальные же пункты я оспаривать не собираюсь. У меня были друзья и люди, которым я сочувствовал. И не во власти государства запретить мне помогать им и любить их.

- Значит, частично уже признались, - Фукье потер свои длинные ладони. - Хорошо. А теперь, Сешель, скажите, с какой целью вы со своими сообщниками составили заговор против французского народа, желая учредить монархию и уничтожить национальный Конвент и республиканское правительство?

- Заговор... - Эро усмехнулся. - Несомненно, тот, кто создал Декларацию прав человека и гражданина и столько потрудился над проектом Республиканской конституции...
О да, этот человек конечно же мечтал восстановить в стране монархию.
- Так вы признаетесь или нет? - бросил Эрман.
- Конечно же нет, если вы этого ещё не поняли. Всё это - клевета.
- А как вы объясните своё аморальное поведение, не достойное и противоестественное для республиканца? - поинтересовался Фукье.
- Что, что? - Эро слегка поднял бровь.
- Ваше сожительство с аристократкой де Бельгард, которая, будучи замужней женщиной, переехала к вам в Париж из Эльзаса.

Эро пожал плечами.
- На подобное я не считаю нужным вообще что-либо отвечать.
- И всё-таки?
- Я так полагаю, это самое главное моё обвинение здесь и самая страшная моя вина? - он рассмеялся.
В зале тоже послышался дружный смех.

- Конечно, Эро! - не удержался Дантон, - а ты в этом сомневался?
- Фукье! - крикнул он общественному обвинителю, - а что противоестественого в том, что мужчина живет с женщиной?
Или все республиканцы должны быть евнухами?

В зале раздался ещё больший хохот.

Эрман опять прозвенел колокольчиком.

- Дантон, не устраивайте здесь балаган, иначе вас выведут из зала, - он повысил голос, - говорить будете, когда вам дадут слово.

- Сешель, вы были председателем Конвента, - раздраженно сказал Эрман. - Вы должны были подавать всей нации пример повиновения законам и достойного республиканского поведения. Но мы видим совершенно противоположную картину.
- Ничего, - холодно ответил Эро, - зато теперь я подаю ей пример, как нужно умирать за исполнение своего долга и за свои убеждения.
- Что-нибудь ещё хотите сказать в своё оправдание?
Эро покачал головой.

- Хорошо, тогда переходим к следующему, - Эрман сделал какую-то пометку на одной из лежащих перед ним бумаг и поднял свои бесцветные глаза на следующего обвиняемого. Это был Демулен.

- Ваше имя, фамилия, возраст и звание?

Люсиль почувствовала, как сердце забилось совсем высоко, почти в горле...
Она вцепилась в руку Луизы и подалась вперед, стараясь не пропустить ни одного слова. Видно было плохо, но она всё-таки разглядела, как Камилл встал, собираясь отвечать на вопросы. А по залу пронёсся оживлённый гул. Люди произносили его имя. За последнее время он стал популярен почти также, как и Дантон.


Глава 33

Ситуация выходит из-под контроля...

- Меня зовут Камилл Демулен, - ответил Камилл. - Я нахожусь в возрасте санкюлота Иисуса Христа, когда его распяли. Мне 33 года, возраст, критический для революционеров.
По залу пронесся ропот.
- Так, Демулен, - резко сказал Эрман, - отвечайте на вопросы нормально, без издёвки. Не надо уподобляться вашему сообщнику Сешелю. Ваше место проживания и должность?
- Место проживания - Париж. Я депутат Конвента, адвокат и журналист.
Камилл откинул назад прядь волос и посмотрел в бесцветные глаза Эрмана.

- Та-ак, хорошо, - протянул председатель трибунала, пробежав взглядом по разложенным перед ним бумагам. - Вот на вашей журналистской деятельности пока и остановимся. Демулен, вы обвиняетесь в оскорблении республики. В своей газете вы сравнивали наше славное время с тиранией римских цезарей, сочувствовали аристократам, ставили под сомнение необходимость отдельных репрессий и революционного террора вообще. Изображая из себя человеколюбца, что так не вяжется с вашим прошлым, вы требовали открыть двери тюрем и выпустить на свободу всех подозрительных личностей, дабы устроить новую Вандею и уничтожить республику.
Вы призывали к милосердию в то время, когда все истинные республиканцы понимают, что для окончательной победы необходимы только жёсткие и беспощадные меры. Вы оскорбляли свободу и республиканские добродетели. Что вы можете на это сказать?

- Вы обвиняете меня в том, что на страницах своей газеты я высказывался открыто и критиковал существующую власть, - проговорил Демулен, - тогда я напомню вам слова вот этого документа.
Он указал на стену, где под скрижалями законов, чуть ниже, в позолоченной раме висела Декларация прав человека и гражданина.

- Свободное выражение мыслей и мнений есть одно из драгоценнейших прав человека; каждый гражданин поэтому может свободно высказываться, писать и печататься.

- Для гарантии прав человека и гражданина необходима государственная сила; она создается в интересах всех, а не для личной пользы тех, кому она вверена, - продолжил за ним Эро.

- Сешель, - Эрман повысил голос, - вы уже отвечали судьям ранее. Сейчас вам слова никто не давал.

- Извините, не смог удержаться, - иронично ответил Эро, - просто мне, как непосредственному создателю данного документа, особенно грустно видеть, что он всё ещё продолжает висеть в стенах этого места. Декларацию прав давно пора завесить черной тканью, а ещё лучше - вообще убрать отсюда.

В зале поднялся гул.
- Правильно! - крикнул парень, сидящий на подоконнике.

- Сешель! - визгливо крикнул Фукье, - ещё одно слово и вас выведут из зала!
- Демулен, - обратился он к Камиллу, - вы признаетесь в тех преступлениях, в которых вас обвиняют?
- Преступлениях? - переспросил Камилл, усмехнувшись, - вы обвиняете меня в том, что я свободно выражал свои мысли и стремился донести их до народа? Я горжусь этим. Я всегда останусь свободным в своём мнении, чего бы мне это ни стоило. Вы утверждаете, что я оскорблял свободу. Я же говорил, что свобода - это счастье, это разум, это равенство, это справедливость, это великая Конституция. Вот как я её оскорблял! Народ, ответь же, - он повернулся к публике, - это похоже на оскорбление?!

Публика одобрительно зашумела.
- Браво! - крикнул какой-то мужчина.
- Демулен, вы не имеете права обращаться к народу! - взвизгнул Фукье.
- А к кому же ещё мне обращаться, требуя справедливости? - повысил голос Камилл.
- Какая здесь может быть справедливость... - опять не удержался Эро. - Всё это "судилище" напоминает мне поединок императора Коммода, который, вооружившись тяжелым мечом, заставлял своего противника драться копьем с пробковым наконечником.
В зале раздался смех и аплодисменты.

- Молчать! - крикнул Эрман, потрясая колокольчиком. Сделав неловкое движение, он уронил колокольчик на пол.
Публика засмеялась. Один из гвардейцев подобрал колокольчик и подобострастно протянул его председателю революционного трибунала.
Покрасневший Эрман достал платок и вытер пот со лба.
- Тишина! - заорал он, звоня с удвоенной силой.

В зале повисло молчание.
- Демулен... - начал Фукье, решивший взять нить допроса в свои руки, - вы сочувствовали врагам республики и призывали к милосердию, столь губительному в тех условиях, в которых сейчас находится республика. Что вы можете на это сказать?
- Да, я взывал к милосердию Комитета общественного спасения, - Демулен в упор посмотрел в тёмные, немигающие глаза Фукье, - увы, тщетно.
- Для чего вы это делали?
- Я всего лишь хотел, чтобы народ воспользовался той свободой, которую завоевал после взятия Бастилии, после падения многовековой монархии. Он сделал это не для того, чтобы горстка негодяев могла утолять свою злобу. Я мечтал о республике, которую любил бы весь мир. А люди, живущие в ней, существовали по законам любви, а не по законам, во главе которых стоит гильотина. Наверное, это моё желание и есть преступление. А я считаю преступлением ту безумную фанатичную политику, которая уничтожает Нацию и позорит народ Франции перед всем миром, заставляя его проливать невинную кровь.
- Ага, - как-то весело сказал Фукье, - вот вы и сознались, Демулен. Для вас, аристократы и подозрительные - невинные люди. Тогда, как это - враги республики.
И кого Вы имели в виду под горсткой негодяев?
- Догадайтесь сами, - бросил Камилл, - я сказал всё предельно чётко.
- Не сложно догадаться, о ком идет речь, - усмехнулся Эро.
- Комитет общественной гибели, конечно, - засмеялся Дантон, тоже не удержавшись от реплики.

- Долой Комитет! - одновременно раздалось несколько выкриков из зала.
- Дантон, вам слова никто не давал, - раздраженно бросил Эрман, - дождитесь своей очереди.
- Итак, Демулен, вы сознаетесь в остальных своих преступлениях? - спросил Фукье, нервно теребя в руках какую-то бумажку.
- Я сознаюсь только в одном преступлении, - громко сказал Камилл, - в том, что я не всегда считал так, как сейчас. Я слишком долго верил в силу ненависти, раньше я сам причинил слишком много зла. Моё слово приводило сюда невинных и заостряло топор. Вот мое настоящее преступление. И судить за него меня будут только моя совесть и Бог.
- О каких невинных вы говорите? - ехидно спросил Фукье.
- Я говорю о жирондистах.
- О... вот и ещё одно признание, - Фукье довольным жестом снова потер ладони, - только что вы, Демулен, сами признались, что причастны ещё и к заговору Бриссо.
Камилл пожал плечами.
- Моя же статья "Разоблаченный Бриссо" по сути вынесла им смертный приговор.
- И что же заставило вас поменять своё мнение?
- То, что творится в стране сейчас, - Камилл передохнул и откинул упавшие на глаза волосы, - даже Бриссо так не заливал страну кровью и не казнил за день тысячи людей.
- Всё понятно, - Фукье сделал какую-то пометку на листке бумаги, - к вашему обвинительному акту теперь добавлено ещё и сочувствие к жирондистам.
- По крайней мере я честно сказал всё, что думаю, - проговорил Камилл.
- Хотите ещё что-нибудь добавить?
- Нет.
- Хорошо, можете сесть. - Эрман сделал глоток воды из стакана и посмотрел на следующего обвиняемого.
Это был Жорж-Жак Дантон.

- Подсудимый! Ваше имя, фамилия, возраст, звание и место проживания?
Дантон грузно поднялся со скамьи и окинул взглядом судей.
- Я - Жорж -Жак Дантон, тридцати четырех лет, уроженец Арси на реке Об, адвокат, депутат Конвента, пока ещё проживаю в Париже. Но кому-то очень хочется, чтобы я поскорее переехал в могилу.

В зале поднялся возбужденный гул.
- Спокойно! - Эрман снова взялся за колокольчик.

- Дантон, - он перевёл взгляд на подсудимого. - Вы обвиняетесь в том, что вместе с вашими сообщниками готовили заговор против свободы и французского народа с целью восстановления в стране монархии.
Вы брали деньги от иностранных государств и начали это делать, находясь ещё в Бельгии. Вы обвиняетесь в продажности и неоднократном оскорблении республиканской добродетели. Что вы можете сказать в своё оправдание?

- Оправдываться я не намерен! - засмеялся Дантон, - потому что более глупого и нелепого обвинения я ещё не слышал.
Смех его звучал настолько громко и заразительно, что к нему вскоре присоединился и весь зал.
- Тишина! - опять закричал председатель революционного трибунала, потрясая колокольчиком.
- Дантон, не оскорбляйте правосудие!
- Правосудие? - переспросил Дантон и уставился на судей с искренним недоумением, - а где оно, правосудие? Я его в упор не вижу.
- Браво! - раздался выкрик из зала.
- Перестаньте язвить и отвечайте по существу! - крикнул Эрман. - Вам предъявлено серьёзное обвинение в продажности.
- Нет таких денег, за которые можно было бы купить Дантона. Такие люди, как я бесценны!

В зале раздались дружные аплодисменты.

Мощный голос Дантона звучал над переполненным залом, слышен он был и на улице. Толпа людей собралась под окнами Дворца правосудия, прислушиваясь к каждому его слову. Его звучные слова долетали даже до набережной Нового моста, где тоже стали собираться люди.

- Дантон, вы признаете себя виновным в заговоре? - резко спросил Фукье. - Мы ждем ваших объяснений.
- Мне не в чем объясняться или оправдываться! - воскликнул Дантон, - все эти измышления - клевета и я с легкостью могу её опровергнуть.
- Слушаем вас.
- Достаточно посмотреть на всю мою жизнь. На всё, что я сделал для республики. Благодаря моим усилиям пала монархия. И вы, черт вас дери, теперь обвиняете меня в заговоре с целью ее восстановления!
Дантон опять громко и заразительно засмеялся.
- Так, прекратить! - Эрман тщетно звенел в колокольчик, но шум и одобрительные возгласы в зале не стихали.
- Верно говорит! - одновременно крикнули сразу несколько голосов, - долой трибунал! Освободите Дантона!

- Ситуация принимает плохой оборот, - прошептал Эрман, нагнувшись к самому уху Фукье.
- Вижу, - мрачно буркнул Фукье.

Он перевёл взгляд на Дантона, который, повернувшись в зал, продолжал кричать публике:
- Дантон - монархист! Это что-то новенькое!
- Дантон, перестаньте обращаться к народу, - раздражённо крикнул Эрман.
- А к кому же мне ещё обращаться? - Дантон повернул к нему покрасневшее лицо с горящими глазами, - мне предъявляют обвинение, полностью построенное на клевете Комитета и подлогах, и ждете, что Дантон будет покорно со всем соглашаться! Нет и ещё раз нет! Судить меня будет только народ.
К нему я обращался все последние годы и вел за собой на борьбу с тиранией. Также будет и в этот раз.
- Долой тиранов! - закричали из зала, - освободите Дантона!
- Дантон! - перекрывая общий гул, закричал Фукье, - перестаньте смущать народ!
- Вы задурили ему голову! - презрительно парировал Дантон, - а я лишь взываю к справедливости. Этот трибунал... я ведь сам создал его, а вы думали, я не замечу, во что он превратился?
Вы предъявляете мне обвинения, но я ещё не увидел ни одной улики, ни одного свидетеля не было вызвано.
- Это верно, - спокойно заметил Эро. - То, что происходит здесь с точки зрения правосудия - это грубый фарс, иначе не скажешь. - Сешель! - заорал побагровевший Фукье, - последнее предупреждение! Сейчас вас выведут отсюда навсегда.
- Мы всего лишь просим свидетелей, - пожал плечами Эро. - Это наше святое право.
- Да, Фукье, мы ждем, когда ты позовешь свидетелей! - голос Дантона мощной волной пронесся над собравшимся народом..


- Что же делать? - прошептал Фукье Эрману, - дались им эти свидетели.
- Если так пойдет и дальше, присяжные их скорее всего оправдают, - тихо ответил Эрман, - они просто побоятся, что толпа их разорвет.
Посмотри, что творится в зале. Да и на улице тоже.
- О чём вы там шепчетесь? - насмешливо спросил Дантон, - я жду, когда здесь появятся наши свидетели.
- Мы все ждём! - крикнул Камилл.

Эрман, обмакнув перо в чернильницу, быстро писал что-то на листке бумаги. Закончив, он незаметным жестом подозвал к себе одного из гвардейцев и тихо сунул ему листок со словами:
- Отправляйся в Комитет общественного спасения и передай им это немедленно. Когда дождешься ответа, принесёшь его сюда и отдашь лично мне в руки. Всё понял?
- Да, гражданин Эрман, - кивнул головой гвардеец.
- Всё, иди.

- Внимание! - Эрман прозвенел колокольчиком. - Заседание революционного трибунала на сегодня объявляется закрытым!
- Как закрытым? - взорвался Дантон, - мы же только начали!
- Слушание дела продолжится завтра. Уведите подсудимых! - бросил Эрман гвардейцам.

- Народ Парижа, будьте здесь завтра! Будьте с нами! - Дантон повысил голос, - наши жизни зависят от вас!
Вскоре его мощный голос стих за дверью. Подсудимые были выведены из зала, и публика неохотно стала расходиться.


Глава 34

Консьержери

Арестованные вместе с конвоирующими их гвардейцами прошли под низкий мрачный свод тюрьмы Консьержери. Вход в тюрьму соединялся длинным коридором с Дворцом Правосудия, где только что закончилось заседание революционного трибунала.
Они шли по длинному мрачному коридору тюрьмы. Под ногами был грязный пол, сверху нависал низкий потолок, на стенах горели прикрепленные к ним чадящие факелы.

Дантон, тем не менее, казался очень оживлённым.
- Вот увидите, - сказал он, обернувшись к друзьям, - завтра они или дадут нам свидетелей, или им придётся признать своё поражение. Народ за нас.
- Не будь столь наивным, Жорж, - тихо ответил Эро после небольшой паузы, - живыми нас уже не отпустят.
- И всё-таки, у меня появилась слабая надежда, - проговорил шедший за ним Демулен.

Эро обернулся и внимательно посмотрел ему в глаза.
- Умирать обнадёженным гораздо тяжелее, Камилл, - сказал он. - Лучше сразу оборвать все ниточки, которые связывают сердце с этим миром.
И я уже это сделал, но...
- И что же? - засмеялся Дантон, - мы тебе помешали?
- Не знаю, - признался Эро, - но на какое-то мгновение даже у меня появилась робкая надежда.
- Кстати, та симпатичная рыжая девчонка в первом ряду, - засмеялся Дантон, - ты заметил, Эро, она всё время строила тебе глазки.

Де Сешель улыбнулся.
- Я больше смотрел на выражение лиц Эрмана и Фукье.
- У Фукье под конец стало такое лицо, как-будто он съел целый лимон без сахара, - заметил Камилл.
- Это точно! - весело подхватил Дантон.

- Стоять! - грубо скомандовал гвардеец, и арестанты остановились.
Другой гвардеец, гремя ключами, открыл дверь первой камеры и впихнул туда Лакруа, Вестермана и Филиппо. Дверь с грохотом закрылась.
Пройдя вперед, он загремел ключами у следующей двери.
- Заходите сюда! - крикнул он заключенным.
Первым в камеру вошёл Эро, за ним Дантон, Камилл и Фабр д'Эглантин. Дверь с грохотом захлопнулась за ними, и они услышали звук поворачивающегося в замке ключа.

- Ну и могила! - проворчал Дантон, втянув голову в плечи и оглядывая помещение, - как можно запихивать сюда ещё живых людей!
Камилл невольно вспомнил тюрьму "Люксембург", которая по сравнению с этой, казалась почти раем. Там хотя бы были кровати. Здесь их роль выполняли брошенные у стены прямо на пол грязные матрацы. Сверху кое-где на них была набросана солома, тоже не первой свежести. На одной из стен, почти на стыке с потолком, виднелось крошечное зарешеченное оконце. Никакой мебели в камере не было вообще.

Эро подошел к одному из матрацев и нагнувшись, дотронулся до него рукой. Откуда-то из-под соломы с писком выскочила довольно крупная крыса и молниеносно скрылась в углу.

- Да-а, - протянул Эро, - и здесь нам придётся провести остаток сегодняшнего дня и всю ночь.
- Чёрт побери! - воскликнул Дантон, - неужели не могли найти камеры получше? Это же настоящее издевательство!

Камилл молчал, чувствуя себя совсем подавленным.

- Ну, видишь, Жорж, они считают, что для людей, приговоренных к смерти, подойдут любые условия, - усмехнулся Эро.
Он ещё раз проверил матрац на наличие крыс, дотронувшись до него ногой, затем устало сел на него и прислонился спиной к стене.
- По правде говоря, мне уже всё равно.
- И мне тоже, - подал голос Фабр д'Эглантин.
Он был очень бледным и, похоже, с трудом держался на ногах. Вытерев пот со лба, Фабр добрел до одного из матрацев и буквально рухнул на него.
- Наверное, опять лихорадка началась, - тихо сказал он, - заболел еще пару дней назад в "Люксембурге", с утра было получше, а сейчас вот опять.
- Попробуй подремать, - проговорил Эро.
- Здесь должен быть тюремный врач, - заметил Демулен.
- Камилл, не будь наивным, - буркнул Фабр, - зачем мне врач, когда на днях сам доктор Гильотен займется моими горловыми венами. А я так устал, что, честно говоря, мне уже всё безразлично... Скорей бы всё это закончилось.

Он отвернулся к стене и затих.

- Не поддавайтесь унынию! - воскликнул Дантон, меряя шагами камеру. Он был похож на рассерженного дикого быка, посаженного в тесный загон. - Ещё ничего не решено.

Камилл подошёл к Эро и присел рядом с ним на матрац.
- Как ты так держишься, Эро? - спросил он. - Неужели тебе совсем не страшно? А я... я не могу... кажется, все мои силы закончились сегодня в трибунале.
А когда думаю про Люсиль, что больше никогда её не увижу, мне опять хочется плакать...
- И ты туда же, Демулен?! - воскликнул Дантон, услышав эти слова, - не переживай о Люсиль. Завтра мы выиграем в трибунале, и в тот же день будешь с ней спать.
Он засмеялся. Но его шутки никто особенно не разделял.
В конце-концов, Дантон также сел на соседний матрац и умолк.

- Я же живой человек, Камилл, - тихо ответил Эро, - просто стараюсь не показывать свои слабости. А ведь моя Адель находится сейчас в такой же страшной камере, как и мы здесь.
Она в Ла Форс. - Эро вздохнул, - я больше всего боялся, что ее будут судить вместе со мной и обвинят в соучастии в этом же "заговоре". Но слава Богу, о ней пока забыли.
- Будем надеяться, - кивнул головой Демулен.
- А еще... - Эро устало откинулся назад и посмотрел на Камилла. И на мгновение за обычно спокойным взглядом больших серых глаз Эро, Демулен увидел боль и тревогу, - еще, я думаю о Франсуа... о том, что так и не попрощался с ним. Он будет меня искать, и больше уже никогда не увидит.
- Это тот мальчик, с которым ты играл в мяч в "Люксембурге"?
Эро кивнул.
- Его мать скорее всего казнят, мальчик останется сиротой... если вообще выживет.
Эро на мгновение замолчал.
- Я написал о нём в последнем письме, которое попросил передать моей матери, еще там, из "Люксембурга". Надежды нет, но всё таки...
- Эх, Эро, Эро... - проговорил Камилл, - ты всегда всем помогаешь. И даже сейчас пытаешься, когда сам...
- Увы, Камилл, увы, - де Сешель улыбнулся ему в ответ, - за что и поплатился, как и ты. Сочувствие к врагам республики и "подозрительным" - что может быть хуже?
Даже, когда этому "подозрительному" всего шесть лет.

***

В то же самое время очередное заседание Комитета общественного спасения, располагавшегося в павильоне Флоры, подходило к концу. Члены комитета уже собирались уходить, как вдруг неожиданно было получено письмо, требующее срочного ответа.
- Попрошу всех остаться! - сухим, но в то же время властным голосом проговорил Робеспьер, поправляя очки и приглаживая рукой свой и без того аккуратный парик. - Только что получены последние известия о ходе судебного разбирательства над Дантоном и его сообщниками.
- Ну, читай же вслух, Максимилиан! - нетерпеливо бросил Кутон. - Что там?
Его ноги последний год были парализованы, и передвигался он с помощью инвалидной коляски. Несмотря на всё это, Кутон был одним из самых влиятельных участников Комитета. Сен-Жюст, сидящий за длинным столом напротив Робеспьера, слегка нахмурил брови, наблюдая за изменением выражения лица Неподкупного по мере того, как он читал текст.

Робеспьер сначала сам молча прочитал письмо, оно было небольшим. Его тонкие губы искривились, а левая рука, лежавшая на столе, непроизвольно сжалась в кулак.
Эти изменения его поведения, конечно же, не остались незамеченными.
- Что там, Робеспьер? - настороженно спросил Колло д’Эрбуа.
- К сожалению, не могу назвать новости из суда хорошими, - каким-то скрипучим, видимо от волнения, голосом, ответил Робеспьер.
Слушайте, это пишет Эрман, председатель трибунала.
Он начал читать письмо вслух.

"Страшная буря разразилась с самого начала заседаний. Обвиняемые требуют, чтобы выслушали их свидетелей. Они взывают к народу, полагая, что их требование не удовлетворяется. Несмотря на твердость общественного обвинителя, мою и всего трибунала, их настойчивые требования препятствуют заседанию, и они громко объявляют, что не замолкнут, пока не допросят их свидетелей или не издадут формальный декрет. Слушание дела пришлось прервать и отложить до следующего дня, так как продолжать его не было никакой возможности. Поэтому мы просим определенно указать, как нам завтра действовать по такому их требованию, так как судебный порядок не дает нам никакого повода к отказу."

- Дьявол! - вырвалось у Колло д’Эрбуа.

Остальные участники Комитета тоже выразили неудовольствие, каждый по-своему. Только один Сен-Жюст сидел молча, с совершенно непроницаемым лицом.
Робеспьер выждал паузу и встал из-за стола. Сдвинув на лоб очки, он окинул коллег своим пронзительным взглядом:

- И что же мы будем делать, граждане?


Глава 35

Сила обстоятельств

- А что ты сам скажешь, Робеспьер? - Колло д'Эрбуа нервно забарабанил пальцами по зеленой скатерти стола. - Ведь это же была твоя идея сделать процесс Дантона публичным.
- Недавний суд над Эбером тоже был публичным, - невозмутимо ответил Робеспьер. - Да и на прочих заседаниях революционного трибунала тоже всегда присутствовал народ.
- Но Эбер - не Дантон, - возразил Барер, ещё один участник Комитета общественного спасения. - К тому же Эбер почти сразу же во всём признался, а здесь это вряд ли получится.
- Да, - Робеспьер холодно посмотрел на своего коллегу из-под очков, - Дантон будет упорствовать до последнего. Да и остальные обвиняемые - тоже. Но мы не можем допустить явки их свидетелей в трибунал. Иначе всё может рухнуть...
- Они требуют каких-то конкретных лиц? - спросил Колло д'Эрбуа.
- Да, - Робеспьер кивнул на лежащее на столе письмо, - Эрман пишет, что они называли определенные фамилии тех, кто мог бы их поддержать.
Это Лежандр, Куртуа, Панис, Робер Ленде и ещё несколько человек, в основном депутаты Конвента.

- Все они - тоже скрытые до поры дантонисты и умеренные, - подал голос молчавший до этого Сен-Жюст.
- Слышишь, Робер, - усмехнулся Колло д'Эрбуа, посмотрев на Ленде, который, услышав своё имя, почесал в затылке.
- Я не удивлён, - сказал он, - ведь только я один подал голос против ареста Дантона и остальных, когда это ставили на голосование Комитета.
- И я даже помню, какие ты сказал тогда слова, - Колло в упор посмотрел на него. - "Я здесь, чтобы помогать гражданам, а не для того, чтобы убивать патриотов".
А сейчас, Ленде, ты готов их повторить? - ехидно поинтересовался он.
- Хватит! - раздраженно сказал Робеспьер, - не хватало ещё, чтобы внутри нашего Комитета произошёл раскол.
- Ну а если присяжные всё-таки оправдают Дантона? - спросил Робер Ленде. - Ведь ничего противозаконного в действиях его и других подсудимых нет.
Они имеют полное право на свидетелей.
- О... - засмеялся Кутон, - уж не собираешься ли ты побежать в трибунал к Дантону по первому его зову и защищать там его и его сообщников?
Смотри, Ленде, так незаметно и становятся изменниками.
- При чём тут измена, - упрямо продолжал Робер Ленде, - я говорю, что с юридической точки зрения сейчас Дантон прав.
- Возможно, - сухо отозвался Робеспьер, - но это абсолютно ничего не меняет.
- Как не меняет? - Ленде даже привстал со своего места. - Но ведь произойдет грубое нарушение законности. Обвиняемые имеют право хотя бы на минимальную защиту. Тем более, перед лицом смерти.
- Враги республики и народа не имеют никаких прав, - холодно отчеканил Сен-Жюст.
- Ну-у... - протянул растерявшийся Ленде, - он вытащил из кармана носовой платок и вытер вспотевшее лицо. Затем перевёл взгляд с бесстрастного лица Сен-Жюста на бледное лицо Робеспьера.
Неподкупный теребил в руках снятые очки в золотой оправе.

- Но гражданин Робеспьер, - начал Ленде, - не Вы ли сами раньше говорили, что необходимо соблюдать законность? Для чего же мы тогда принимали Декларацию прав человека и гражданина? Для чего существуют юридические нормы?
- Ленде! - раздражённо бросил Робеспьер, - я прекрасно всё это знаю, поскольку сам являюсь адвокатом. Но Дантону и его сообщникам нельзя давать шанс, понимаешь? Иначе, выиграв суд, он сразу же разгонит наш Комитет, а вместо него создаст собственный, по своему вкусу.
И наберёт в него всех своих развратных и беспринципных дружков, таких как Фабр, Сешель и им подобных.
- Да, - поддержал Неподкупного Сен-Жюст. - Дантон так и сделает, я в этом убежден. И мы не для того вышвырнули Эро из Комитета ещё полгода назад, чтобы он опять оказался за этим столом.
Он оперся правой рукой на тёмно-зеленую скатерть.

Робер Ленде хотел было что-то возразить, но неожиданно в дверь кабинета раздался громкий стук.
- Да! - отрывисто крикнул Робеспьер.
В помещение просунулась голова гвардейца, стоявшего на карауле у входа в зал заседаний Комитета.
- Гражданин Робеспьер, - проговорил он, - поступили срочные сведения из Люксембургской тюрьмы.
- Что такое? - Робеспьер строго посмотрел на него из-под очков. - Что это за сведения? Ну, зайди же сюда.

Гвардеец подошёл к столу и положил перед Неподкупным какую-то бумагу.
- Сообщение от некоего Лафлота, содержащегося в "Люксембурге". Его час назад передал привратник тюрьмы одному из полицейских, а он уже доставил его в Комитет.

- Хорошо, можешь идти.
Гвардеец кивнул и скрылся за дверью.

Робеспьер поджал губы и взяв в руки листок, стал его читать. По мере чтения, выражение его лица менялось. Брови слегка нахмурились, но когда он поднял свои светлые глаза и окинул взглядом коллег, в нём было видно явное оживление.
- Ну, что там на этот раз, Максимилиан? - как-то насмешливо спросил Кутон.
- Граждане! - Робеспьер повысил голос, - Лафлот пишет о том, что сегодня днём видел, как жена Демулена передала какую-то записку Диллону, содержащемуся в "Люксембурге".
- Диллон, - презрительно бросил Колло д'Эрбуа, - это тот сомнительный тип, друг Демулена?
- Да, - он уже неделю, как находится в "Люксембурге", завтра его собирались переводить в Консьержери.
- Но как же ей удалось передать ему эту записку?
- Лафлот увидел из окна своей камеры, как жена Демулена умудрилась подойти вплотную к ограде и передать Диллону записку, когда он был на прогулке в тюремном дворе.
- Ловко, однако! - присвистнул Барер. - И что же в этой записке?
- К сожалению, это не известно, - проговорил Робеспьер. - Но увидев это, Лафлот сразу же написал обо всём увиденном и передал привратнику.
А от него уже письмо попало к нам, в Комитет.
- Жену Демулена тоже надо арестовать, - проговорил Сен-Жюст, нахмурив свои красивые брови. - Всё это смахивает на заговор.

Робеспьер устало провёл рукой по лбу и сел за стол.
- Да, я понимаю, Антуан, - ответил он, - надо поехать в Люксембург и поговорить с Лафлотом. Но я сейчас совершенно без сил.
- В таком случае, - Сен-Жюст встал, - Максимилиан, позволь мне самому поехать в "Люксембург". Я думаю, это совпадение не случайно. Вероятно, жена Демулена что-то замышляет.
- На гильотину её вместе с мужем, - усмехнулся Кутон, потирая руки.
- Похоже, это обычная женская истерика, - отозвался Барер. - Но выяснить надо. К тому же, она не могла не знать, что заключенным запрещено что-либо передавать под страхом смертной казни.

- Ну так что же, Максимилиан? - Сен-Жюст повторил свой вопрос.
- Хорошо, Антуан, - Робеспьер посмотрел в темные глаза Сен-Жюста. - Тогда отправляйся в "Люксембург" немедленно и постарайся выяснить все подробности этого происшествия.
Сен-Жюст кивнул и, встав из-за стола, направился к двери. Робеспьер пошёл вслед за ним, и когда Сен-Жюст уже вышел за дверь, шепнул ему на ухо. - Я думаю, это обстоятельство поможет нам свалить Дантона. Надо что-то придумать...
- Будь спокоен, Максимилиан, - губы Сен-Жюста тронула лёгкая улыбка, - я всегда говорю, что нет ничего сильнее силы обстоятельств. И сейчас это неожиданное происшествие пойдет нам только на пользу, поверь мне. И я уже знаю, каким образом.
    
- Рассчитываю на тебя, мой мальчик! - Робеспьер дотронулся до его плеча.
Сен-Жюст ещё раз кивнул и, повернувшись, пошёл по длинному коридору, направляясь к выходу из павильона Флоры.

Робеспьер вернулся в зал заседаний Комитета.

- Граждане, расходится пока не будем, - он сел за стол и, сняв с носа очки, стал машинально вертеть их в руках. Эти движения говорили о том, что Неподкупный нервничает. - Дождёмся возвращения Сен-Жюста из "Люксембурга".


Глава 36

Люсиль

Жак Лафлот уже почти доел рыбную похлебку, сидя за столом в своей одиночной камере, когда в замочной скважине неожиданно заскрежетал ключ. Дверь открылась, и на пороге показался один из тюремщиков. За ним стоял ещё один человек, но он был в тени, и Лафлот не мог разглядеть его лица.
Заключённый встал с табурета, взволнованно глядя на вошедших.

- Лафлот, к тебе посетитель! - бросил тюремщик. - Он хочет с тобой поговорить.
Незнакомец шагнул вперёд, и Лафлот вздрогнул, узнав его. На него смотрели тёмные бесстрастные глаза Сен-Жюста.
- Гражданин Сен-Жюст, - пробормотал он.
- Именно, - Сен-Жюст кивнул и прошёл в камеру, сев на узкую кровать, стоявшую у стены. Предварительно он брезгливо подобрал полы своего камзола приятного бежевого цвета.
- Гражданин Сен-Жюст, - проговорил тюремщик, заметив этот жест, - может быть Вам поговорить с ним в комнате для допросов? Там почище, да и посветлее.
- Нет, - ответил Сен-Жюст, - мы поговорим здесь, тут спокойнее. Спасибо, можешь идти, гражданин.
- Хорошо, - тюремщик подобострастно кивнул и, как-то неловко пятясь, скрылся за дверью.

Лафлот только сейчас заметил, что на столе появился лист бумаги и чернильница с пером. Видимо, Сен-Жюст принёс всё это с собой.
Несколько мгновений он молчал, всё также бесстрастно глядя на арестованного, и Лафлот стал заметно нервничать. Он заерзал на табурете, сцепив руки на коленях, но не решаясь что-либо спрашивать первым.

- Лафлот, - нарушил наконец молчание Сен-Жюст. - Комитет общественного спасения выражает тебе благодарность за проявленную бдительность. Ты вовремя заметил преступный замысел заговорщиков, а мы пресекли их дальнейшие действия.
- Заговор? - растерянно переспросил Лафлот, - но... я просто заметил, как эта молодая женщина передала Диллону записку.
- Это и был один из основных шагов злоумышленников, - отозвался Сен-Жюст.
- А... что было в этой записке? - не удержавшись, поинтересовался Лафлот.

Сен-Жюст строго посмотрел на него.

На самом деле, содержание записки оказалось неизвестным. Незадолго до этого был опрошен Диллон, который её получил, но при обыске у него ничего не нашли.
Скорее всего, записку он уже уничтожил. К тому же, Диллон всё отрицал, завляя, что Люсиль ничего ему не передавала. Поэтому сейчас всё особенно сильно зависело от показаний Жака Лафлота. А какие это будут показания - Сен-Жюст уже знал заранее.

Пришлось, конечно, немного исказить истину, а кое что и придумать. Но, чего не сделаешь ради спасения республики. Именно об этом подумал Сен-Жюст, сцепив на коленях свои длинные аристократические пальцы. Он опять выждал небольшую паузу, а затем продолжил своим спокойным бесстрастным тоном:

- У Диллона были найдены тысяча экю, которые вместе с запиской передала ему Люсиль Демулен, субсидирующая заговор. На эти деньги Диллон должен был подкупить стражу в Консьержери, куда его собирались перевести завтра утром. И женщина знала об этом.
- Тысяча экю, - протянул Лафлот. - Большая сумма...
- Ещё бы, - отозвался Диллон, - но для аристократки Демулен она не такая уж большая. Кроме того, часть денег должна была пойти на подкуп мелкого люда и вызвать волнение в тюрьмах - этой и Консьержери.

Лафлот растерянно смотрел перед собой, переваривая полученную информацию.
- Вот оно как... - наконец протянул он. - Я и не думал, что это всё так серьёзно.
- Это очень серьёзно, - строго произнёс Сен-Жюст. Его красивое лицо оставалось спокойным, но в глазах появился холодный блеск, который испугал Лафлота.
Он неожиданно вспомнил, что этого аристократичного вида молодого человека, сидящего перед ним, называют не иначе, как "ангел смерти".
Вспомнил Лафлот и о том, сколько смертных приговоров было подписано непосредственно Сен-Жюстом.
Он передохнул, пытаясь успокоиться. Но от проницательного взгляда Сен-Жюста конечно же не скрылось волнение арестованного.
- Да, Лафлот, это очень серьёзно, - повторил он, - заговор против республики. Отчасти он созрел и в стенах этой тюрьмы. Поэтому я хотел бы услышать о тебя, как от человека, ранее общавшегося с Диллоном - не упоминал ли он что-либо... может быть вскользь, в разговоре с тобой. Может быть, он выдал себя ещё чем-то?
- Я мало общался с ним, - испуганно забормотал Лафлот, опасаясь что и его хотят приобщить к "заговору".
- Тюремщик говорит, что вы вместе играли в карты в общем зале, беседовали. И было это не один раз, - бросил Сен-Жюст.
- Да, было дело, - сдался Лафлот, - но... клянусь республикой, я не знал о его гнусных замыслах. Иначе, конечно же, сообщил бы об этом ранее.
- Ну что ж, - Сен-Жюст усмехнулся, - мне хотелось бы тебе поверить, но... почему-то не верится.
- Диллон уже во всём признался? - спросил Лафлот.

Сен-Жюст покачал головой.
- Пока нет. Хотя, содержание записки и сумма в тысячу экю говорят сами за себя.
- Но... что требуется от меня? - запинаясь, спросил Лафлот.
- Всего лишь, дать показания, - Сен-Жюст подошёл к столу и лёгким движением пододвинул к нему чернильницу с пером.
- О чём? - Лафлот поднял на него глаза.
- Лафлот, не старайся казаться глупее, чем ты есть, - с легким раздражением бросил Сен-Жюст. Он сел напротив арестованного за стол. - Я жду от тебя показаний насчёт того, что тебе говорил Диллон. В письменном виде и с твоей подписью.
- Но... я не знаю, что мне писать. Он действительно никогда не упоминал о заговоре, - Лафлот заерзал на табурете под холодным взглядом темных глаз "ангела смерти".
- А если напрячь память?
Лафлот вздохнул.
-Я... я не знаю.
- Лафлот, ты хочешь, чтобы и тебя обвинили в соучастии?

Этого Жак Лафлот и боялся. Он даже вскочил с табурета.
- Нет, гражданин Сен-Жюст! - воскликнул он, - что вы! Какое соучастие? Я же сам донес на эту Демулен.
- И что же? - Сен-Жюст пожал плечами, - это дела не меняет. А за участие в заговоре, как ты сам знаешь, наказание только одно - смертная казнь.
Тогда завтра же тебя вместе с Диллоном переведут в Консьержери. А после скорого суда... - Сен-Жюст сделал паузу, - после суда ты отправишься, стоя в позорной тележке со связанными за спиной руками на площадь Революции. Она будет ехать больше часа, трясясь по каменной мостовой. И это будет мучительно. Волосы тебе обрежут вместе с воротом рубашки, чтобы ничто не мешало лезвию правосудия. Тебя привяжут к окровавленной доске, голову засунут в узкое отверстие, а затем под рев толпы она покатится в корзину с опилками.

Лафлот сглотнул, чувствуя, как после съеденной недавно похлебки, к горлу подкатывает тошнота...

- Значит, ты хочешь этого. Хорошо, - Сен-Жюст встал, направляясь к двери.
- Нет, нет, гражданин Сен-Жюст, - Лафлот вскочил, - я не хочу... Я напишу всё... всё, что вы хотите.
Сен-Жюст обернулся и внимательно посмотрел на арестованного.
- Вот и прекрасно, - отозвался он. - Тогда бери перо, бумагу и пиши о том, что Диллон говорил тебе о готовящемся заговоре.
Лафлот кивнул и, взяв в руку перо, судорожно обмакнул его в чернильницу. Перо побежало по листу бумаги, выводя слова.
Сен-Жюст сел на прежнее место и, закинув ногу на ногу, стал ждать.

***

Было уже шесть часов вечера, когда Сен-Жюст вернулся в павильон Флоры и вошёл в залу, где проходили заседания Комитета Общественного спасения. Он чувствовал себя победителем.
- Ну что? - Робеспьер встал со своего места, пристально глядя на него.
Остальные участники Комитета, сидевшие за столом, тоже оживились.
- Что там, Сен-Жюст? - нетерпеливо бросил Кутон.
- Вот! - Сен-Жюст торжественно поднял перед собой новый донос Лафлота, - получена важная улика. В тюрьме "Люксембург" зрел заговор, который затем должен был перекинуться в тюрьму Консьержери. Жена Демулена передала Диллону тысячу экю для подкупа тюремщиков и народа в здании трибунала.
- О... - протянул Колло д'Эрбуа. - Да, это серьёзно.
- Более чем, - Сен-Жюст холодно посмотрел на него, протягивая бумагу Робеспьеру.
- Максимилиан, ознакомься.

Неподкупный поправил очки и стал читать. Брови его нахмурились.
-Да, граждане, - произнёс он, дочитав последнее слово. - Заговор действительно готовился, Диллон проговорился об этом Лафлоту. Ставлю вопрос об аресте жены Демулена на голосование. Кроме того, Конвент должен издать указ об упорядочении прений в революционном трибунале.
- Обязательно, - поддержал его Сен-Жюст, - завтра с утра Конвент должен принять этот декрет. До начала заседания трибунала.
- Я думаю, сформулировать его так, - произнёс Робеспьер. - Каждый из обвиняемых в заговоре, который будет сопротивляться или оскорбит народное правосудие, немедленно будет лишен права голоса и изъят из зала суда. А дальнейшее судебное разбирательство и окончательное вынесение приговора будет проходить без него.
- Вот! - воскликнул Кутон, - это то, что нужно! Это заткнет рот Дантону и его дружкам. Ну что же, граждане, голосуем?
- Ленде, - Робеспьер сощурил глаза, заметив, что Робер Ленде привстал, собираясь что-то сказать. - Ты хочешь что-то возразить?
- Но это же... это же беспредел, - тихо, но с возмущением в голосе произнес Ленде.
Робеспьер раздраженно махнул рукой.
- Ленде, мы уже раньше слышали твоё мнение, - садись.

Ленде сел, отвернувшись в сторону.
- Граждане, итак, - торжественно произнёс Робеспьер, - ставлю вопрос об аресте Люсиль Демулен.
Руки подняли все, кроме Робера Ленде.

- Так, хорошо, - произнёс Неподкупный. - Этот вопрос мы решили. Теперь я ставлю вопрос о вынесении завтра на заседание Конвента декрет об упрощении и упорядочении судебных прений в революционном трибунале.

Опять все были "за". Только один Робер Ленде сидел, угрюмо глядя перед собой и сложив руки на столе.
- Что ж, отлично. - бодро произнёс Робеспьер. - Эти два вопроса приняты большинством голосов. На этом заседание Комитета общественного спасения объявляю
закрытым. Можете расходиться, граждане. Сегодня мы хорошо поработали.

***

Люсиль не могла заснуть почти всю ночь, задремать удалось только под утро. А до этого, лежа в своей одинокой постели и обняв подушку, она думала про Камилла.
После вчерашнего дня в трибунале, где Дантону удалось так повлиять на народ, в сердце Люсиль зародилась робкая надежда, что ещё не всё потеряно.
Она написала несколько горячих слов поддержки для Камилла и побежала в тюрьму "Люксембург", где находился его друг Диллон. Она знала, что на следующий день Диллона должны были перевести в Консьержери. А это означало, что там он мог увидеться с Камиллом и передать ему эти слова любви и поддержки.
Люсиль не знала, что это обстоятельство обернулось уже против неё самой. И самым тяжелым образом...

В соседней комнате спала её сестра Адель, которая последние дни жила в квартире на улице Одеон, опасаясь за состояние Люсиль.

Сон всё-таки пришёл, когда стало уже совсем светать. А где-то через полчаса в дверь раздались тяжелые удары прикладов.
На мгновение Люсиль показалось, что всё это снится. Опять повторяется тот кошмар, когда пришли арестовывать Камилла. Но нет, это оказалось реальностью.
В комнату сестры вбежала бледная растерянная Адель.

- Люсиль, Боже! - воскликнула она, - это гвардейцы!

Люсиль вскочила с кровати, накидывая шелковый халат.
- Открой им, - тихо сказала она и стала быстро одеваться. Почти сразу она поняла, что это за ней.

Через пару минут плачущая сестра обнимала её, а Люсиль держала на руках сына и всё никак не могла с ним расстаться.
- Ну, пойдемте! - гвардеец подошел к ней и оторвал женщину от сестры и ребенка.

Маленький Гораций заплакал.
- Прощай, Ади, - прошептала Люсиль, целуя сестру на прощание, - прошу тебя об одном, береги его.


Глава 37

Второй день суда

На следующее утро Сен-Жюст взошёл на трибуну Конвента. Он сообщил депутатам о вчерашнем "непристойном" поведении подсудимых в трибунале. А также - и это было основным пунктом его доклада - рассказал о раскрытом в тюрьме "Люксембург" заговоре, грозящемся перекинуться в остальные тюрьмы Парижа. Сен-Жюст не стеснялся в выражениях. Он заявил, что непосредственными вдохновителями этого "гнусного заговора", угрожавшего свободе, республике и счастью всего французского народа, были, конечно же, Дантон и его сообщники. "И их вчерашнее поведение в трибунале только доказывает их вину", - подчеркнул он. - "Разве когда-либо невинный возмущался против закона? При такой дерзости их не требуется уже других доказательств их преступных деяний... Несчастные! Сопротивляясь закону, они тем самым сознаются в своих преступлениях".
Депутаты со страхом слушали эту гневную речь Сен-Жюста, каждое слово которого падало в напряженной тишине большого зала беспощадно и резко, как нож гильотины.
Участь подсудимых была решена. Декрет, сформулированный накануне Робеспьером, "Об упорядочении прений в революционном трибунале" был принят сразу и безоговорочно. Против не было ни одного голоса.
- Я не сомневался в мудрости великого Конвента, - проговорил довольный Сен-Жюст, перед тем, как покинуть трибуну.

***

- Мой дорогой Камилл, ты всё ещё на что-то надеешься, - горько усмехнулся Эро де Сешель, взглянув на листок бумаги, который Демулен держал в руках.
Они сидели на скамье подсудимых в ожидании начала заседания трибунала. Как и вчера, был полный зал народа. Слышался оживленный гул. Люди собрались сегодня и на улице, стоя перед раскрытыми окнами. Здание трибунала было оцеплено усиленной охраной национальных гвардейцев. Удвоенное их количество присутствовало и в зале суда.
- Что ты спросил, Эро? - Камилл, задумавшийся о чём-то, посмотрел на своего друга.
- Я о твоей защитной речи.
- Ну да, я всё-таки надеюсь, что они вызовут наших свидетелей.

Де Сешель только грустно улыбнулся в ответ и отвернулся в сторону.
- Эй, красавчик Эро! - Дантон толкнул его в бок, - смотри-ка, эта рыжая девчонка просто глаз с тебя не сводит. - Он засмеялся и кивнул в сторону публики, где в первом ряду, как и вчера, опять сидела девушка с пышными рыжими волосами.
Она поймала взгляд Эро и смущенно улыбнулась ему.
- Её зовут Мишель, - ответил Эро. - И она желает нам удачи.
- О... - Дантон хлопнул друга по плечу, - уже познакомились! Когда же ты успел?
- Это не то, о чём ты думаешь, Жорж, - парировал Эро, - просто эта милая девушка успела сказать мне пару слов, когда нас вели в зал. Она действительно, очень переживает за нас.
- Больше за тебя, конечно, - усмехнулся Дантон.

Фабр д'Эглантин, сидевший с краю, выглядел совсем больным и постоянно вытирал пот. Ночью у него был жар, а сейчас он держался из последних сил.
- Фабр совсем плох, - шепнул Камилл Дантону.
- Да-а, - протянул Дантон, - бедняга. Ему сейчас хуже всех.

По залу поднялся оживленный гул. Камилл поднял голову и увидел, как в зал быстрым шагом вошёл Эрман, председатель трибунала. За ним шёл общественный обвинитель Фукье-Тенвиль, а следом - Вадье, член Комитета общественного спасения. Сегодня с утра он привёз Фукье ответ Конвента и кроме того, должен был следить за ходом суда, которое на этот раз должно было пройти гладко.

Незадолго до этого Вадье передал Фукье декрет Конвента "Об упорядочении судебных прений", принятый буквально час назад.
- Теперь вам будет легче, - проговорил он.
Фукье развернул бумагу и пробежал глазами по тексту.
- Наконец-то! - обрадованно сказал он. - Да, это то, что нужно. Теперь они в наших руках.

***

Эрман потряс колокольчиком, призывая публику к тишине.
- Объявляю заседание революционного трибунала открытым! - громко сказал он. - Только что нами получен декрет Конвента "Об упорядочении судебных прений", изданный сегодня.
- Какой ещё декрет, чёрт побери?! - выкрикнул со своего места Дантон.
Он встал и гневно посмотрел на Фукье. - А где наши свидетели?
- Дантон, сядьте, - бросил Эрман. - И слушайте.
Он развернул бумагу и начал читать.
- Итак, Национальный Конвент постановил, чтобы заседание трибунала продолжало следствие по делу заговора Дантона, Демулена, Сешеля и прочих обвиняемых без перерыва.
Чтобы председатель суда употреблял представленные ему законом меры для внушения должного к нему и революционному трибуналу уважения, и для прекращения всякой со стороны обвиняемых попытки к нарушению общественного спокойствия и преграждению правильного течения правосудия.
Определяется, что каждый из обвиняемых в заговоре, который будет сопротивляться или оскорбит народное правосудие, немедленно будет изъят из прений.
- Просто чудесно, - тихо сказал Эро. - Нашли способ заставить нас замолчать.
- Какая подлость! - воскликнул Камилл, не удержавшись. - Точнее, нам просто затыкают рот!

- Демулен, замолчите, - Фукье посмотрел на него своим тёмным, немигающим взглядом, - или сейчас декрет будет приведен в действие лично к Вам.
- Ты не дочитал до конца, Фукье! - громко бросил Дантон. - Там же должно быть и другое. Ответ на наше требование о свидетелях. Кстати, где они?
- Да, да! - раздались крики в зале, - где их свидетели?!
- Тише! - Эрман опять зазвенел колокольчиком, - Дантон, требую вас уважительнее обращаться с представителями закона.
- Читай, Фукье, - обратился он к общественному обвинителю.
Фукье кашлянул и развернул ещё одну бумагу.
- Граждане! - громко начал он, - для того, чтобы трибунал мог убедиться, какая опасность угрожает свободе и республике, Конвент переслал нам следующие сведения, полученные Комитетом общественного спасения. В тюрьме "Люксембург" готовился крупный заговор, впоследствий он должен был охватить другие тюрьмы Парижа и революционный трибунал с целью освобождения подсудимых и уничтожения республики.
Вот доказательство! - он потряс в воздухе доносом Лафлота, - некий гражданин Лафлот, содержавшийся в тюрьме "Люксембург" заметил гнусные замыслы заговорщиков и во время сообщил о них Комитету и лично гражданину Робеспьеру. Нет сомнений, что нить заговора тянется отсюда! - он пафосно указал на скамью с подсудимыми.
- Какой ещё заговор? - прорычал Дантон, - тебе мало, Фукье, вчерашних обвинений? Решил навесить нам ещё?
- Замолчите, Дантон! - бросил Эрман.
- Что за сведения Лафлота? Читай!
- Жена Демулена тратила крупные суммы денег на подкуп мелкого люда, - начал читать Фукье, - кроме того, она передала тысячу экю содержавшемуся в "Люксембурге" Артуру Диллону на подкуп стражи Консьержери и с целью вызвать волнение в толпе перед зданием революционного трибунала.

- Чудовища! - закричал Камилл, вскочив со своего места, - им мало убить меня, они хотят казнить и мою жену!
Он обернулся в сторону народа, в его глазах стояли слёзы.
- Моя жена невиновна! А они хотят убить её! Это издевательство над правосудием! Если оно опустилось до такого...
Он сел и закрыл лицо руками.

Остальные подсудимые сидели, совершенно пораженные.
Даже де Сешель, всегда казавшийся спокойным, взволнованно встал со своего места.
- Что же вы делаете! - бросил он в лицо Фукье. - Подлецы!
- Так, - протянул Фукье, - за оскорбление правосудия обвиняемый Сешель удаляется из зала суда.
- Уведите его! - бросил он гвардейцам.
- Не трогайте меня, - спокойно сказал Эро. - Я буду только рад уйти сам, потому что не могу более присутствовать при этом фарсе.
Он повернулся и пошёл к выходу в сопровождении двух гвардейцев.

- Это не судьи, это мясники! - воскликнул Филиппо.

В зале поднялся сильный шум.
- Это не суд, а бойня! - выкрикнул кто-то с галерки.

Открылась дверь, и в зал вошли ещё несколько гвардейцев, которые решительно направились к скамье с подсудимыми.
- Вам не терпится всех нас вышвырнуть отсюда, да, Фукье? - Дантон вскочил со своего места. - Бесстыжие судьи, пляшушие под дудку Робеспьера и его Комитета!
Только передай ему, что всё это не останется безнаказанным. Он последует за мной. Я утащу его вместе с собой в могилу! И история рассудит, кто был прав. Она и потомки, а не вы - жалкие продажные судьи!
- Та-ак, - протянул Эрман, - за оскорбление народного правосудия обвиняемый Дантон изымается из прений. Уведите его! - бросил он гвардейцам.
- Палачи! - закричал Камилл. Он смял свою защитную речь и бросил комок в голову Фукье-Тенвилю.
- Демулена тоже увести! - мгновенно отреагировал Эрман.
Гвардейцы направились и к нему.
- Я никуда отсюда не уйду! - воскликнул Камилл, уцепившись за скамью. - Народ, не оставляй нас! Посмотри, как убивают твоих лучших защитников!

Двое гвардейцев с трудом оторвали его от скамьи и потащили к выходу.
Дантон уже тоже был выведен из зала.

- Я сам прошу, чтобы меня изъяли из прений, - проговорил Фабр д'Эглантин, приподнимаясь со своего места.
- Отлично, - проговорил Эрман, - уведите его.
- И остальных подсудимых тоже, - добавил он. - Они все оскорбляли народное правосудие, так или иначе. Отведите их обратно в Консьержери.
- А мы здесь что же, были для проформы? - воскликнул побледневший Лакруа, - я, Филиппо, Вестерман. Вы нас даже не допросите?!
Невзирая на его бурное возмущение, его также оторвали от скамьи и потащили к выходу.

Народ взволнованно зашумел. Несколько парней поднялись со своих мест и подбежали к столу, за которым сидели судьи.
- Освободите подсудимых! - крикнул один из них.
- Анрио! - громко обратился Эрман к стоявшему у двери начальнику национальной гвардии, - прикажи своим ребятам очистить зал!

Вскоре все подсудимые, а также почти вся публика были удалены из трибунала, и в зале на несколько минут воцарилось мрачное молчание...

Сильно побледневший Фукье переглянулся с не менее бледным Эрманом, который вытирал пот со лба.
Присяжные также молчали, как-будто потрясенные произошедшей сценой.

Наконец, Фукье, собравшись, обратился к присяжным. Последние объявили именно то, что от них и требовалось - они имеют достаточное понятие о деле.
Эрман сделал вывод из прений, и присяжные удалились для совещаний. Вернувшись через некоторое время, они объявили своё решение - все обвиняемые были признаны виновными. Трибунал приговорил их к смерти. Это решение было оглашено Эрманом в пустом зале.
- Вследствие усиленного сопротивления обвиняемых правосудию, решение суда будет объявлено им в тюрьме Консьержери через секретаря трибунала, - проговорил он. - Приговор будет приведен в исполнение завтра, 16-го жерминаля на площади Революции. На этом заседание революционного трибунала объявляю закрытым.


Глава 38

Последняя ночь

Заседание революционного трибунала уже давно закончилось, но толпа, собравшаяся перед Дворцом Правосудия всё никак не расходилась. В воздухе висело напряжение. Люди скандировали имена осужденных.

- Свободу Дантону! - раздавались громкие выкрики.
- Долой гильотину! Она нам хлеба не даст!
- Хлеба и Конституции 93-го года!
- Зачем принимали Конституцию, если она не работает?!

Крики становились всё громче и настойчивее. Люди явно не собирались расходиться.

- Долой Робеспьера и его Комитет! - раздался ещё один призыв, и его поддержал одобрительный гул.

- Ну, что будем делать? - к начальнику национальной Анрио, глядевшему на толпу из окна Дворца Правосудия, подошёл Вадье. - Слышишь, что они кричат? Не хватало ещё, чтобы всё это переросло в бунт.
- Да, слышу, - отозвался Анрио.
- Тогда что же ты бездействуешь? - прошипел Вадье, наклонившись к его лицу. - Разгоните их всех к чёрту. Смотри! - он указал рукой в сторону, - вон ещё люди подтягиваются.
Анрио перевёл взгляд в ту сторону, куда указывал Вадье. Действительно, со стороны Нового моста к трибуналу приближалась ещё одна группа возбужденных людей.
- Если они начнут вооружаться, то может повториться то же, что было 14-го июля, - проговорил Вадье, - ты слышишь, что я говорю?
Анрио кивнул:
- Гражданин Вадье, здание Дворца Правосудия и так оцеплено усиленной охраной гвардейцев.
- Тогда действуй! - взвизгнул Вадье. - Сейчас же отдай им приказ разогнать всю эту толпу. И если будет необходимо, пусть они стреляют по бунтовщикам.
- Но... стрелять в народ...
- С кем ты споришь? - прошипел покрасневший Вадье, - ты забыл, что я представитель Комитета?
- Слушаюсь, - кивнул Анрио. - Всё будет исполнено, как надо.

- Немедленно расходитесь по домам! - прокричал он, высунувшись из дверей Дворца Правосудия.
Но люди, похоже, не собирались этого делать.
В ответ раздался свист и знакомые уже Анрио требования:
- Освободите Дантона!
- Долой гильотину! Хлеба и Конституции! - прокричал совсем рядом с ним какой-то парень.
- Если не разойдетесь, будем стрелять! - крикнул Анрио.
- Так, приготовиться! - обернулся он к гвардейцам, и они подняли ружья.
- Что, предатели, будете стрелять в народ?! - раздался из толпы пронзительный женский голос.

Анрио сделал знак гвардейцам, и они сделали несколько выстрелов поверх голов людей.
В толпе началась суета. Раздались крики женщин, часть людей испуганно подалась назад.
Анрио ещё раз махнул рукой, и снова прогремели выстрелы.
- Немедленно расходитесь! - прокричал начальник национальной гвардии.

Через некоторое время площадь перед зданием Дворца Правосудия опустела. Гвардейцы сделали еще несколько выстрелов в воздух, а наиболее упрямых и непокорных людей вытолкали в сторону Нового моста прикладами.

- Ну, слава Богу, - отозвался Вадье, когда Анрио доложил ему, что толпа разогнана. - И, надеюсь, Анрио, тебе хватит ума завтра отконвоировать осужденных до площади Революции с усиленной охраной, двойной или даже тройной. Сам видишь, какие настроения царят в толпе?
- Так точно! - кивнул Анрио, - к завтрашнему дню мы подготовимся, будьте спокойны.
- Ну, хорошо, - Вадье слегка улыбнулся. - Завтра всё должно пройти гладко. Отвечаешь за это головой.


***

После разгона толпы выждали некоторое время, и только тогда заключённым, находящимся в Консьержери, был объявлен их приговор. Секретарь революционного трибунала зачитал его прямо в камере.

- Нас приносят в жертву честолюбию нескольких подлых разбойников! - воскликнул Дантон. - Но им недолго осталось! Я потащу за собой Робеспьера и всю его свору. Он взойдет вслед за мной на эшафот, так и передай ему это!

Эро же казался совершенно спокойным. Он лишь слегка побледнел и сказал с лёгкой усмешкой:
- Я ожидал этого приговора. Это было решено раньше...

- Слава Богу, всё закончено, - проговорил Фабр д'Эглантин. Он отошёл в сторону и устало сел на грязный матрац у стены.
- Как?! - воскликнул Лакруа. - Вы казните нас, даже не выслушав?
- Приговор окончательный и апеляции не подлежит, - отчеканил секретарь, отводя глаза от подошедшего к нему вплотную Лакруа.
- Убийцы, - пробормотал Филиппо. - Боже, во что превратилась республика...

Демулен молчал, не в силах что-либо говорить. С тех пор, как он узнал, что Люсиль арестована и находится в Консьержери, ему казалось, что его сердце придавила огромная каменная плита. Он изо всех сил сдерживал слёзы, но это всё-таки не получилось, и он заплакал.

Эро, увидев волнение Камилла, взял его за руку и прошептал:

- Друг мой, держись. Мы должны показать им, что умеем умирать.
- Я понимаю, Эро, - также тихо ответил Камилл, - и я уже приготовился умереть. Но когда я думаю, что это же ожидает Люсиль, мне не сдержаться...
Он отошёл к стене и сел на матрац, обхватив голову руками.

- Сейчас вас переведут в другую камеру, - сказал секретарь. - Там вы и проведёте ночь. Если хотите написать последнее письмо, какие-то пожелания, вам передадут перо и бумагу.
Камилл покачал головой.
- Я всё написал в последнем письме матери ещё в "Люксембурге", до перевода сюда, - заметил Эро.
Дантон также отказался от этого права.

Бумагу с чернилами попросили только Лакруа и Филиппо, и вскоре они их получили.

***

Новая камера, где осужденным предстояло провести последнюю ночь, оказалась более благоустроенной. Там было даже довольно большое окно, забранное двойной решёткой и стол со стоявшими вокруг табуретами. Вместо кроватей у стены по-прежнему лежали матрацы, но солома на них была почище.
- Почти райские условия, - усмехнулся Эро, присаживаясь за стол. Он провёл ладонью по щеке.
- Сегодня я побрился, теперь можно и умереть.
- Хочешь быть красивым и на эшафоте? - рассмеялся Дантон, меряя шагами камеру. - А мне уже всё равно. Жаль только, я не увижу, как туда же потащат этого шакала Робеспьера и его дружка Сен-Жюста.

Демулен сидел за столом совершенно убитый, держа в руках медальон с портретом Люсиль.
- Держись, Камилл, - проговорил Эро, - её ещё не судили. По крайней мере, есть ещё несколько дней...
- Ах, Эро! - Камилл с отчаянием посмотрел на него, - ты ведь сам прекрасно понимаешь, что если Люсиль сразу же перевели в Консьержери - это конец.

Де Сешель промолчал, отвернувшись. Возразить на это было нечего.

В восемь часов вечера к осужденным зашёл один из тюремщиков поинтересоваться, желают ли они, по устоявшейся традиции, воспользоваться правом последнего ужина.
- А что ты можешь предложить? - весело поинтересовался Дантон, как-будто он спрашивал меню в ресторане, а не находился в камере смертников.
- Жареная курица, сыр и хлеб.
- А выпить есть что-нибудь?
- Красное вино, - кивнул головой тюремщик. - Но его мы даем не много - не более кружки на человека. Таков порядок.
- А, ладно! - махнул рукой Дантон. - Тащи всё это сюда!

Через некоторое время на столе появилась жареная курица, порезанный на ломти сыр с хлебом, кувшин с вином и бокалы.
- Слишком слабое, - хмыкнул Дантон, сделав глоток вина. - Или они это специально, чтобы мы не напились?
- Вероятно да, - согласился с ним Эро. - Я как раз вспомнил про Эбера.
- Эбер сейчас в раю, - усмехнулся Дантон, откусывая курицу, - ну, или в аду. Последнее более вероятно.
- Как ты можешь есть, Жорж? - слабым голосом спросил Камилл, сидящий в углу на матраце, - мне кусок в горло не полезет. Как представлю, что завтра...
- Ну и напрасно, Камилл, - ответил Дантон, - а я вот не собираюсь подыхать голодным.
Он откусил кусок курицы и запил его вином.

Филиппо, Лакруа и Вестерман тоже сели за стол. Ужинать не стали только Демулен и Фабр д'Эглантин. Эро де Сешель не ел, но сидел за столом напротив Дантона,
слушая его.
Наконец, налив себе немного вина, он сделал пару глотков.
- Да-а, - протянул Эро. - вино могло быть и получше, но уж что есть.
- Да уж, Эро, - засмеялся Дантон. - Это тебе не Версаль.

В этот последний вечер своей жизни он смеялся и шутил гораздо больше обычного.

Когда ужин был закончен, в камеру вошел тот же тюремщик с подносом в руках.
- Всё съели? - поинтересовался он.
Дантон кивнул ему головой, и тюремщик стал собирать со стола тарелки, бокалы и остатки пищи.
- К чему такая спешка? - спросил Лакруа.
- Посуду мы убираем сразу же, - ответил тюремщик, ставя на поднос последний бокал.
- И отчего же? - поинтересовался Эро, - или вы боитесь, что мы разобьем их и осколком вскроем себе вены?
- Да всякое бывало, - буркнул тюремщик, - сделаете чего такое, а отвечать-то потом нам.

Он наконец собрал всю посуду, а затем потянулся к стоявшему на столе подсвечнику с тремя свечами и,также поставив его на поднос, направился к двери.
- Эй! - окликнул его Дантон, - мы что, свой последний вечер должны сидеть в темноте, как кроты?
- Извините, - обернулся к нему тюремщик, - но свечи мы тоже забираем.
- Видимо, чтобы мы не устроили самосожжения? - иронично спросил Эро.
- Таков порядок, - ответил тюремщик, открывая дверь.
Перед тем, как закрыть её с противоположной стороны, на пороге, он обернулся.
- Сейчас одиннадцать часов вечера. За вами придут в восемь утра.

Он вышел, и дверь с грохотом закрылась.

***

Камилл лежал на матраце, положив руки под голову. Глаза постепенно привыкли к темноте, а вскоре за окном появилась луна, и её мягкий белый свет заполнил камеру. Арестованные лежали на матрацах и переговаривались.
- Как всё-таки странно, - сказал Эро. - Раньше, когда я был моложе, ещё до революции, я почему-то часто думал о том, как умру. Но никогда бы не догадался, что это будет вот так... как в мясной лавке. Нам просто отрежут головы, как телятам, уготованным для господского стола.
- Ты же сам учился умирать, Эро! - бросил Камилл. - А я... я так и не могу поверить... всё это кажется мне дурным сном.
- Увы... - ответил де Сешель.
- Будь мужественным, Камилл, - протянул Дантон. - Да, ведь и я раньше думал о смерти. Но всегда любил и жизнь. А сейчас подумал... что такого в том, что смерть ожидает меня завтра! Я хорошо пожил. Много приятных минут пережил во время революции. Я порядком покутил, много промотал денег и обнимал красивых женщин. Довольно с меня! Теперь пора отдохнуть и заснуть вечным сном...
- Дайте сейчас спать! - пробурчал из своего угла Фабр д'Эглантин

На мгновение все смолкли.
- Ладно, - сказал Дантон, - попробуем немного вздремнуть.
- Я уже не засну до утра! - с отчаянием прошептал Камилл. - Последние чаcы уходят, а вы будете тратить их на сон...

Белый лунный свет всё также мягко лился сквозь тюремную решетку. Чувствуя невыносимую тоску, Камилл встал и подошёл к окну, прижавшись лицом к холодным металлическим прутьям.
Он сам не заметил, как из глаз потекли слёзы. Демулен старался сдерживаться, но его вcхлипывания вскоре услышали остальные арестованные.
- Демулен, перестань! - резко бросил генерал Вестерман, - или я попрошу, чтобы меня перевели в другую камеру.
- Ну же, Камилл! - успокаивающим голосом протянул Дантон. - Где твоё мужество?
- Не знаю, - вытирая слёзы произнес Демулен, - если бы я мог, я умер бы прямо сейчас. Это ожидание... оно просто невыносимо.

Он вздрогнул и обернулся, почувствовав на своем плече чью-то руку. Рядом с ним стоял Эро.
- Поплачь, Камилл, - тихо сказал он, обняв его, - поплачь сейчас, чтобы утром быть сильным.
Демулен уткнулся ему в плечо.
- Мужество совсем покидает меня, Эро, - ответил он, - я не думал, что это будет так тяжело...
Де Сешель внимательно посмотрел на него. На его лице, освещенном лунным светом, не было заметно ни тени волнения.
- Знаешь, Камилл, - начал он, проведя рукой по решётке, - когда я был ребенком, мне часто снился один и тот же сон.
- Какой сон? - спросил Демулен.
- Лунный свет... широкая полоса лунного света, целое море. А я стою на борту прекрасного парусника, и он плывёт по этим лунным волнам, поднимаясь всё выше и выше. И это было настолько красиво, что дыхание перехватывало... А потом я просыпался и какое-то время чувствовал себя счастливым, ещё не понимая, что это был только сон. А потом я вырос, и он перестал мне сниться, - улыбнулся Эро.
- Ты романтик, - усмехнулся Камилл.
- Возможно, завтра мы тоже поднимемся на палубу этого таинственного корабля. Паруса уже подняты. И он полетит по этим прекрасным волнам, а земля подернется дымкой и останется далеко позади. Скроется от нас навсегда. Это будет немножко больно и очень грустно... Но только сначала. А потом будет свобода.
А грусть... что ж поделаешь, все мы здесь лишь гости и только на краткое время посещаем нашу прекрасную планету.
- Сешель, в тебе умер поэт, - вдруг подал голос Фабр д'Эглантин, присаживаясь на своем матраце.
- Возможно, Фабр, - усмехнулся Эро, - а через несколько часов умрет и все остальное.
- Какой там корабль, Эро, - продолжал Фабр, - утром все мы сядем в тележку и отправимся... известно куда.
- Фабр, я вижу, твой жар уже прошел? - спросил Камилл.
- Да, - кивнул головой д'Эглантин , - мне стало получше тогда, когда мне объявили приговор.
- Послушайте, дайте мне спать! - рассерженно сказал генерал Вестерман.
- Ладно, Камилл, нам надо тоже прилечь, - прошептал Сешель, - иначе к утру совсем не оcтанется сил. А они нам ещё будут нужны.
- Хорошо, - согласился Демулен.
Как ни странно, спокойствие Эро передалось и ему. Он лёг на матрац и закрыл глаза. А камеру с обреченными людьми продолжал заливать мягкий лунный свет...


Глава 39

Ступени, ведущие на небо...

Сквозь тюремную решётку забрезжил слабый утренний свет. Начинался новый день. Кому-то он принесёт радость или боль, кому-то отчаяние или, наоборот, надежду.
Но для шести человек, находившихся в одной из мрачных камер тюрьмы Консьержери, этот день должен был стать последним...

Камилл до утра так и не смог задремать, он просто лежал с закрытыми глазами, стараясь отрешиться от всего и смириться с тем, что произойдет.
За окном блеснули солнечные лучи, а в камере стало уже совсем светло, когда в двери раздался скрежет открываемого замка. Никто из заключенных уже давно не спал, и все встревоженно зашевелились. Дверь открылась, и на пороге показался тюремщик в сопровождении нескольких жандармов.

- Вставайте, - коротко бросил он арестованным. - Идёмте со мной.

Под конвоем жандармов, они прошли длинный мрачный коридор, в конце которого была узкая лестница, ведущая на первый этаж. Спустившись, они оказались в очередном мрачном коридоре и сделали по нему несколько шагов.
Шедший впереди тюремщик остановился перед одной из массивных дверей и открыв её, бросил:
- Проходите!

Заключенные вошли и огляделись. Это была печально известная в Консьержери "комната приготовления к смерти". Из неё был и другой выход, который вёл непосредственно в тюремный двор, где, обычно, уже ожидали тележки, везущие обреченных на площадь Революции к месту казни.
Комната была мрачная, с низким потолком. У окна, забранного двойной решеткой, стоял табурет, а у стены - длинная деревянная скамья. -

- Снимайте верхнюю одежду и кладите сюда, - Дюкрей, один из старших жандармов, указал на скамью.
- Мы можем увидеть священника? - спросил сильно побледневший Лакруа.
Дюкрей отрицательно покачал головой.

- Снимайте одежду, - повторил он. - И садитесь сюда по одному, вам обрежут волосы.
Он указал на стоящий у окна табурет.

Эро де Сешель первым снял камзол и, положив его на скамью, сел на табурет. Помощник палача отрезал ворот его изящной рубашки, затем раздался звук ножниц, состригающих волосы. Второй помощник связал ему руки за спиной и равнодушно бросил:
- Следующий!

- А Вы ждите пока здесь, - сказал он Эро, указав место у стены, где стояли два жандарма.

Следующим был Дантон. Он спокойно подошел к помощнику палача, опустился на табурет и сам сорвал ворот своей рубашки, сказав:
- Делайте свое дело, служители гильотины.

Раздался звук ножниц.
- Это начало конца, - сказал Дантон, обращаясь к своим товарищам, - теперь они станут казнить республиканцев кучами. Но не в этом заключается сила. Комитет, возглавляемый сопляком Сен-Жюстом, безногим Кутоном и импотентом Робеспьером... эх, если б я еще мог оставить свои ноги Кутону, а кое-что другое - Робеспьеру, возможно, они бы еще продержались какое-то время, - он усмехнулся, - но нет... и Франция проснется в потоках крови и...
- Ты прав, Жорж, - заметил Эро, - это агония республики.
- Ну что ж, - сказал Дантон, подходя к нему со связанными руками, - мы сделали, что могли. Пойдем спать с чистой совестью.

- Это надо снять, - бросил помощник палача Камиллу, указав на висевший у него на шее медальон с портретом Люсиль.
Демулен снял медальон, поцеловал его и положил в карман.
Ему обрезали ворот рубашки, и он почувствовал на шее холодное прикосновение ножниц.

Через некоторое время он вместе с Дантоном и Эро уже ждал, когда подготовят остальных приговоренных.

Фабр д'Эглантин был очень бледным. Похоже, его опять мучила лихорадка. При этом он повторил несколько раз одни и те же слова, ругая представителей Комитета, которые при обыске изъяли у него последнюю, написанную им комедию.
- Она ведь не имела никакого отношения к делу, - мрачно говорил он, - а теперь этот бездарный писака Билло-Варенн присвоит её и выдаст за своё сочинение.
- Вы все свидетели! - он повысил голос, обращаясь к жандармам.
- Хорошо, хорошо, - успокаивающим голосом проговорил помощник палача, связывая ему руки. - Следующий!

Вскоре все осужденные были приготовлены и выведены в тюремный двор. Там уже стояли две тележки. Камилл увидел рядом с ними ещё несколько человек, уже с обрезанными волосами и связанными сзади руками. Видимо, их подготовили раньше. Это были Делоне, Шабо, Базир, Фрей, Дидериксен и Эспаньяк - люди, проходившие по делу об Ост-Индской компании. Для увеличения численности "заговорщиков" их также приобщили к делу дантонистов.
Осужденных разместили на двух тележках и под многочисленным конвоем гвардейцев, они начали свой скорбный путь на площадь Революции.

Сразу же за воротами тюрьмы оказалось большое скопление народа. Был выходной день и многие, вероятно, пришли к Консьержери заранее, ожидая, когда покажутся повозки с осужденными. Когда они выехали за ворота тюрьмы, раздался сильный гул. Люди выкрикивали имя Дантона.

- Будьте наготове! - бросил Анрио, обернувшись к своим гвардейцам.

Крики раздавались разные. Наряду с сочувствующими, были и ругательства.

- Эй, аристо! - крикнул какой-то санкюлот в красном колпаке, стоявший в первых рядах и обращавшийся к Эро. - Ну что, скоро поцелуешься с Луизеттой?
Так парижане называли гильотину.
Он заржал. Его поддержало несколько не совсем трезвых голосов.

- А ты, Дантон! - крикнул он, еще громче, - каково тебе в этой повозке? Хорош экипаж?

Эро ехал с совершенно спокойным и равнодушным лицом. На Дантона же эти крики подействовали, как вызов.
- Молчать, неблагодарный народ! - рявкнул он, перегнувшись через край повозки.
Даже сейчас, по пути на эшафот, его голос имел какое-то магическое действие. Люди замолчали, и воцарилась тишина...

Скорбная процессия выехала на бульвар. Слева был виден сад Пале-Рояль.
Увидев его, Камилл почувствовал, как глаза наполняются слезами... В памяти живо всплыли те моменты почти пятилетней давности, когда в этом же саду он призывал народ к борьбе с тиранией. Всё закончилось взятием Бастилии, а он тогда за какие-то считанные часы и дни стал национальным героем. Как давно это было... казалось, с того времени прошла целая вечность. Тележку трясло по каменной мостовой, веревки впивались в кожу, причиняя боль. Рядом стоял Эро, и Камилл слышал его прерывистое дыхание. Но лицо его было абсолютно спокойным, только немного уставшим. Как-будто он ехал не на эшафот, а возвращался домой после затянувшегося вечернего банкета.

Когда проезжали мимо кофейни "Друг патриота", все заметили сидящего на подоконнике человека с листом бумаги и карандашом. Он срисовывал осужденных.
- Это Давид, - проговорил Камилл.
- Точно, - откликнулся Дантон, - я узнаю его по кривому рту.
- Эй, Давид! - он повысил голос. - Лакей Робеспьера, поди, скажи своему господину, как умирают воины свободы!
- Негодяй! - крикнул Лакруа, также обращаясь к художнику.

Но Давид, нагнувшись над листком, продолжал делать наброски, не обращая на эти слова никакого внимания.

При подъезде к улице Сент-Оноре, лицо Эро, совершенно спокойное до этого, немного оживилось. Камилл проследил за его взглядом, повернув голову направо и увидел в толпе, в первых рядах, двоих - мужчину и женщину, одетых довольно богато. Мужчина держал ее под руку.
- Эро! - воскликнула женщина, прижимая к губам кружевной платочек. Ее глаза были полны слез.
Эро улыбнулся ей и поклонился, настолько просто и в то же время изящно, словно он был в зале Версаля, а не в скорбной тележке.
- Рад видеть Вас, Мари, - крикнул он. - Жаль, что при таких обстоятельствах...

По пути встретилось еще несколько знакомых и друзей де Сешеля, увидев которых он улыбался и любезно раскланивался.

Повозки ехали уже по улице Сент-Оноре. Вот, впереди показался дом столяра Дюпле, где жил Робеспьер. Несмотря на воскресное утро и ясную погоду, все окна в доме были закрыты ставнями.
- Смотрите! - воскликнул Дантон, обращаясь к друзьям, - эта подлая лиса спряталась от нас!
- Он отсиживается также, как прятался 14-го июля и 10-го августа, - поддержал его Лакруа.

Камилл, увидев дом Неподкупного, вышел из состояния оцепенения, в котором до сих пор был.
- Чудовище! - закричал он, подавшись вперед, - тебе мало будет моей крови, чтобы утолить жажду?! Тебе еще нужна и кровь моей жены, мясник? На, бери мою голову! Пей мою кровь!
Он так рвался, что испугались, что он вывалится на мостовую.
- Демулен, прекрати, - бросил ему один из едущих рядом гвардейцев, - иначе тебя прикуют к повозке.
- Успокойся, Камилл, - тихо сказал ему Эро. - Всё кончено. Нам остается только смириться.
Камилл смолк, но тут же ругательства в адрес Робеспьера продолжил Дантон. Его мощный голос прогремел над толпой. И конечно, тот, кому были адресованы эти слова, не мог не слышать их.

- Робеспьер! - прокричал Дантон с горящими глазами, - ты напрасно прячешься! Придет и твой черед, и тень Дантона возрадуется в могиле, когда ты будешь на этом месте.

Дом Дюпле уже скрылся за поворотом, но Дантон продолжал кричать ругательства в адрес Робеспьера. Но когда скорбная процессия въехала на площадь Революции, и все увидели эшафот, краска сошла с лица Дантона, а его глаза наполнились слезами. Он опустил голову и тихо сказал:
- Бедная жена моя... так я тебя больше и не увижу.

Площадь была полна народом. Черный силуэт гильотины возвышался надо всеми одинокой зловещей химерой. По толпе пробежал гул, когда повозки остановились у подножия эшафота. Эро первым сошел с повозки и оглянулся. Публика молчала, притихшая. И, как ему показалось, некоторые люди в первых рядах отводили глаза.
Он посмотрел на небо. Прежде синее и безоблачное, оно начинало хмуриться, появились небольшие облака. Солнце, так ярко светившее ранее, спряталось за ними.
Следом за Эро спустились Дантон и Камилл.
- Вы будете последними! - резко бросил один из гвардейцев Дантону и Эро, оттеснив их немного в сторону, к самому подножию эшафота.

Первыми были казнены Делоне, Эспаньяк, Дидериксен и оба брата Фрей. Затем Базир и Шабо.

Фабр д'Эглантин еле держался на ногах, видимо приступ лихорадки усилился. Над ним сжалились и следующим человеком, ступившим на эшафот, был он.
- Прощайте, друзья! - воскликнул он, поднимаясь по ступеням. - Кто знает, может быть ещё когда-нибудь увидимся. Но уже не в этом поганом мире.
- Прощай, Фабр! - откликнулся Дантон.
- Прощай, друг, - сказал Эро.

Камилл, в каком-то отрешенном состоянии, сосчитал ступени, ведущие на эшафот. Их оказалось семь.
"Семь - божественное число", - почему-то промелькнула в голове мысль. Но почти сразу он опять подумал про Люсиль и почувствовал выступившие на глазах слезы...

Через несколько минут опустился треугольный нож. Следующим был Лакруа, затем Вестерман и Филиппо.

Затем... Камилл почувствовал, как помощник палача грубо взял его за плечи и направил к ступенькам, ведущим наверх... на эшафот. Он как-то беспомощно оглянулся и встретился взглядом с Дантоном. Тот кивнул ему. Он успел посмотреть в глаза Эро.
- Прощай, Камилл, - сказал де Сешель. - Помнишь, что я говорил тебе ночью про корабль? Всё так и будет.

Камилл кивнул ему и, обернувшись, поднялся по ступеням. Наверху ожидал палач Сансон, высокий и плотный человек, одетый в черное. Он сделал шаг ему навстречу...
- Можете Вы оказать мне последнюю услугу? - спросил у него Демулен.
Сансон кивнул, и по выражению его лица, Камилл понял, что может на него рассчитывать.

- В правом кармане у меня медальон, - проговорил он, - прошу вас, достаньте его и отнесите матери моей жены, госпоже Дюплесси.

Сансон сказал что-то своему помощнику, и тот достал медальон с портретом Люсиль.
- Хорошо, - ответил Сансон, - будь спокоен, мы выполним твою просьбу. Но сейчас надо поторопиться, у нас мало времени.

Камилл передохнул и,подняв голову, посмотрел на возвышающийся на фоне неба окровавленный нож.
- Моя награда... моя награда, - тихо сказал он.

Его привязали к доске. Перед тем, как нож опустился, он успел выкрикнуть имя своей любимой.
- Люсиль!

Толпа, обычно шумно реагировавшая на совершающиеся казни, стояла притихшая, какая-то подавленная. Подул сильный ветер, и всё небо заволокло тучами...

Эро стоял рядом с Дантоном, спокойно дожидаясь своей очереди. Но вот и его черед пришел, и помощник палача взял его за плечи, направляя в сторону эшафота.
- Ну, прощай, красавчик Эро, - проговорил Дантон.
- Прощай, Жорж, - откликнулся Эро.
Он подался вперед, собираясь поцеловать Дантона на прощание, но помощник палача грубо рванул его обратно со словами:
- Давай, пошел вперед!
- Глупец! - крикнул им вслед Дантон, - разве ты запретишь нашим головам поцеловаться на дне корзины?

Через пару минут он уже и сам был наверху, рядом с гильотиной. Еще не убрали тело, и нож ещё не успели очистить от крови Эро, как Дантон уже приблизился.
- Подожди, - сказал ему Сансон, - надо протереть лезвие.
- К чему тянуть, - презрительно бросил Дантон, - немного больше или меньше крови на твоей машине, что за важность.
Его уже привязали к доске, когда он сказал:
- Покажи мою голову народу, она это заслужила. Такие головы ему не всякий день удается видеть.

И Сансон выполнил его просьбу. Он поднял голову Дантона и пронес ее над притихшей толпой вокруг эшафота.

Небо уже совсем заволокло тучами, и вот, на окровавленные доски и на черный силуэт гильотины упали первые тяжелые капли воды...
Люди стали расходиться.

***

- А красивый он, этот Эро, - проговорила одна старуха-вязальщица другой. Женщины медленно брели с площади Революции, обсуждая только что увиденное зрелище. Они были здесь завсегдатаями и старались не пропускать ни одной публичной казни.
- Да, - согласилась вторая, почесав морщинистый подбородок, - я его ещё с Дня Празднования Конституции запомнила. На этой же площади дело было, такой праздник. О... а сколько тогда народу собралось, побольше, чем сейчас, вся площадь. В воздух выпускали белых голубей, статую свободы установили.
- Она и сейчас стоит, - буркнула вторая старуха, обернувшись и показывая рукой на огромную статую свободы, установленную на площади прямо напротив гильотины.
- Да, только сейчас она потемнела, облупилась как-то, а тогда была как новенькая. А Эро этот, помню, Конституцию читал. Все аплодировали ему, сколько цветов было. Он как раз у статуи свободы стоял. Гордый такой. А я тогда ещё подумала, что он и у гильотины красиво бы смотрелся. Так и оказалось...
- Как в воду глядела, - протянула вторая старуха, задумчиво сдвинув на макушку красный колпак.
- А то! Ладно, Симона, пойдем, а то дождь-то какой начался, - пробурчала вторая.
И ускорив шаг, обе старухи поспешно пошли домой.

Глава 40

Люсиль и Катрин

Маленькая серая птичка с рыжей грудкой - зарянка, заливисто щебетала, сидя на мрачных металлических воротах, закрывающих тюремный двор.
Неожиданно, загремел засов, ворота стали открываться. Птичка, возмущенно чирикнув несколько раз, сорвалась и улетела прочь, в сторону видневшихся за оградой высоких деревьев. Во двор въехали две тележки, предназначенные для заключенных. Они остановились посередине двора, ожидая, когда из здания тюрьмы Консьержери выйдут люди, которым предстоит поехать в свой последний путь...

Белокурые локоны падали на грязный пол, их становилось всё больше и больше...

- Всё, готово! - равнодушно бросил Люсиль помощник палача, связав ей руки за спиной.
- Подожди пока там, гражданка, - он кивнул ей в сторону, где, в окружении жандармов уже стояли пять человек. Люсиль была шестой и своей очереди ожидали ещё четверо. Всего их было десять человек, обвиненных в соучастии в так называемом "тюремном заговоре", инициаторами которого объявили Люсиль Демулен и друга Камилла, Артура Диллона. Сейчас он как раз сел вслед за Люсиль на табурет у окна, и помощник палача стал связывать ему руки и остригать волосы.

Суд над "заговорщиками" состоялся сегодня, 24-го жерминаля. Все они были избавлены от долгого и мучительного ожидания смерти, решено было казнить их в тот же день в четыре часа вечера.

Люсиль отошла туда, куда ей указали и встала, прислонившись к стене. Последние девять дней ее жизни казались одним страшным сном. Порой, ей невыносимо хотелось проснуться...

Когда её только привезли в Консьержери, все, включая тюремщиков, были тронуты видом отчаяния этой молодой женщины. Когда же, спустя день, она узнала о смерти Камилла, её отчаяние стало походить на психическое расстройство. Люсиль безмолвно, неподвижно часами сидела в углу камеры, не реагируя на происходящее. Она почти ничего не ела, ни с кем не разговаривала. И у мадам и месье Дюплесси появилась пусть и слабая, но всё-таки надежда, что их дочь признают сумасшедшей, и это спасет её от гильотины.

Однако на суде Люсиль неожиданно проявила энергичность. Она живо отвечала на вопросы общественного обвинителя, нисколько не пытаясь себя спасти. Было ощущение, что эта несчастная женщина сама стремится к собственной смерти.

- Признаетесь ли Вы в том, что передали Артуру Диллону тысячу экю с целью подкупа народа перед зданием трибунала и организации заговора в тюрьмах "Люксембург" и Консьержери? - задал ей вопрос Фукье-Тенвиль.
- Никаких денег я не передавала, - спокойно ответила Люсиль, - я передала Диллону лишь безвредную записку. Но если бы у меня была возможность, я охотно передала бы и деньги и всё, что способствовало бы спасению моего мужа.

- Она сама себя губит, - ехидно прошептал Фукье, склонившись к Эрману.
- Что ж, - ответил тот, - тем лучше, заседание не займет много времени.

Заседание трибунала и вправду было чрезвычайно коротким и длилось меньше часа. Допросили и Диллона, который, конечно же, отрицал факт получения им денег от вдовы Демулен. Разумеется, никто не слушал его горячих оправданий, всё обвинение целиком и полностью строилось на доносе Жака Лафлота. Здесь же, в суде, он выступил свидетелем, подтвердив свои письменные показания. Вместе с Люсиль и Артуром Диллоном были осуждены ещё восемь человек, большинство из которых даже не были знакомы друг с другом и впервые увиделись на этом суде. Однако, данное обстоятельство нисколько не мешало обвинить их в едином "заговоре" против свободы, республики и счастья французского народа. В числе осужденных была ещё одна женщина - Катрин Готье, находившаяся ранее в тюрьме "Люксембург".

Сейчас эта женщина, также с остриженными волосами и связанными руками, стояла у стены. Люсиль подошла к ней. Женщины уже немного познакомились во время заседания трибунала. Катрин старалась держаться, и стояла, гордо подняв голову и закусив губы. Но вот, её лицо дрогнуло, а по щеке скатилась слезинка.

- Мой бедный мальчик, - тихо прошептала она, - теперь он останется совсем один...
- Вы про сына? - спросила Люсиль.
Катрин кивнула.
- Да, мой Франсуа, ему только шесть. Теперь он попадет в сиротский дом. Или... - Катрин всхлипнула и прошептала еле слышно, - или они тоже убьют его.
- Детей не казнят, - бросил ей один из осужденных, стоявший рядом.
- Да, - ответила Катрин, - но если захотят, они придумают, как избавиться от ребенка... Они и так уничтожили всех моих родных, весь наш род.
- У меня тоже сын, - как-то безучастно сказала Люсиль, - слава Господу, сейчас он с бабушкой и моей сестрой.

При мысли о Горации, её глаза наполнились слезами...

- Ну всё, готово? - громко спросил помощник палача, бросив взгляд на стоявших у стены осужденных. Все десять человек уже были со связанными руками и обрезанными волосами.
- Да, - ответил один из тюремщиков.
- Тогда выводи их скорее, приказано до шести вечера управиться.

***

Народу на площади Революции было гораздо меньше, чем неделю назад, когда происходила казнь Дантона и его друзей. День был тёплый и очень солнечный.
По синему небу плыли лёгкие белые облачка. Люсиль ступила из остановившейся у эшафота повозки и, едва взглянув на страшное орудие казни, возвышающееся перед ней, перевела взгляд на небо.

"Где-то там меня ждёт мой Камилл", - подумала она, - я увижу его скоро... совсем скоро".

Женщины взошли на эшафот первыми. Катрин Готье, бледная и сосредоточенная, шептала слова молитвы, когда помощник палача взял ее за плечи и подтолкнул к ступенькам, ведущим на деревянный помост.

Через несколько минут и Люсиль почувствовала на своем плече тяжелую руку.
- Пойдемте, - сказали ей.

Но она сама, кивнув головой, быстро пошла к роковой лестнице. Её белые изящные туфельки легко взбежали по ступеням, а на лице молодой женщины не было заметно ни тени волнения и страха. Перед тем, как лечь на страшную окровавленную доску, Люсиль в последний раз посмотрела на синее небо и проплывающие на нём легкие белые облака. И улыбнулась.

- Камилл, я иду к тебе, - прошептала она.

Люсиль привязали к доске... Сансон отдал приказ, и треугольный нож опустился вниз.

***

На следующий день, 25-го жерминаля, с утра к зданию тюрьмы "Люксембург" подошла женщина, лицо которой закрывала черная вуаль. На ее шляпке была приколота трехцветная кокарда. Но манеры держаться выдавали в ней аристократку, одну из тех "бывших", которых так ненавидели истинные "патриоты".

- Простите, гражданин, - обратилась она к одному из гвардейцев, - мне необходимо видеть начальника тюрьмы. - Могу я к нему пройти?
- Нет, - равнодушно бросил гвардеец, - даже и не пытайтесь, гражданка. Особенно, если Вы родственница кого-либо из заключенных. Родственников мы не пускаем.

Женщина горестно вздохнула и, приподняв вуаль, посмотрела в глаза гвардейцу. Её большие серые глаза выражали глубокую грусть.

- Я Вас очень прошу, - тихо сказала она.
Гвардеец оставался непреклонным.

Женщина в отчаянии сцепила руки в замок, отошла на несколько шагов и застыла на месте.
- Идите домой, гражданка! - прикрикнул гвардеец, - нечего тут стоять!

Но через несколько мгновений женщина подошла к нему и быстрым движением протянула руку, затянутую в черную кружевную перчатку.
- Возьмите, - прошептала она, - и разрешите мне пройти, умоляю Вас.
В ладонь гвардейцу лег объёмный мешочек из ткани. Потянув за тесьму, он увидел блестящие там золотые франки. И судя по весу, их там было немало.

- Хорошо, - быстро оглянувшись по сторонам, он засунул деньги за пазуху, - проходите!

***

- Как тебя зовут, гражданка? - резко бросил главный тюремщик, недовольно посмотрев на вошедшую к нему в комнату аристократичного вида даму, одетую в черное.
Она подняла вуаль и он увидел бледное лицо с тонкими чертами.

- Моя фамилия де Сешель, - проговорила женщина, - я хочу попросить Вас об одной вещи...
- Де Сешель? - тюремщик нахмурил брови, припоминая. - Вы, наверное, родственница этого "врага республики" Эро де Сешеля?
- Да, - спокойно ответила мадам де Сешель, - я его мать.
- Ваш сын гильотинирован восемь дней назад, - бросил ей начальник тюрьмы, - надеюсь, тебе это известно, гражданка. За два дня до казни он был переведен из нашей тюрьмы в Консьержери, поэтому не понимаю, зачем ты пришла сюда.
- Послушайте... - начала мадам де Сешель.
- Если ты пришла узнать, где он похоронен, - продолжал тюремщик, предвосхищая, как ему казалось, следующий вопрос, - то это новое кладбище близ заставы Монсо.
Для врагов республики - общая могила, и родных к ней не пускают. Хотя, если ты очень попросишь...
Он опять нахмурил брови, наблюдая за женщиной.

- Да, я всё это знаю, - тихо ответила мадам де Сешель, - я уже была на этом кладбище на следующий день после казни сына.
- Тогда что тебе надо от нас? - начальник тюрьмы "Люксембург" уже начал раздражаться.
- Франсуа Готье, - сказала мадам де Сешель, - его мать казнили вчера. - Этот ребенок всё ещё у вас?
- А почему ты спрашиваешь, гражданка?
- Я... - мадам де Сешель сделала паузу и легким движением смахнула с ресниц слезинку. - Я хотела бы забрать его.
- Хм, - протянул начальник тюрьмы, - да, маленький Готье ещё здесь, завтра его должны перевести в сиротский дом. Но то, о чём ты просишь, гражданка, это исключено.
- Почему? - воскликнула мадам де Сешель.
- Во-первых, детей мы отдаем только родственникам, - протянул начальник тюрьмы, - а во-вторых, он сын "бывших". Таких детей мы специально отправляем для перевоспитания, чтобы вырастить из них настоящих республиканцев.

Мадам де Сешель замолчала, нервно сжав руки на коленях.
- Можешь идти, гражданка, - бросил ей непреклонный начальник тюрьмы.
- А если... если я заплачу? - спросила она с отчаянием в голосе.
- Э, послушай... - протянул тюремщик.
- Вот, возьмите, - она протянула ему мешочек из дорогой ткани. - Здесь триста золотых франков.

Несколько мгновений тюремщик колебался, но затем его рука сгребла мешочек и, приоткрыв его, он уставился на золотые монеты.
- Можете пересчитать, - заметила мадам де Сешель.
Тюремщик взвесил мешочек на ладони. Рука ощутила приятную тяжесть.

"А, черт с ним, с этим малолетним аристо", - подумал он, - "пускай забирает его. А лишние деньги никогда не помешают. Тем более, такая сумма"

- Хорошо, гражданка, - он кивнул головой. - Подожди здесь. Сейчас его позовут.

***

- Я тебя совсем не знаю, - чистосердечно признался маленький Франсуа, когда он и мадам де Сешель вышли за ворота тюрьмы. Женщина вела ребенка за руку.
- Зато я знаю о тебе, Франсуа, - улыбнулась женщина.
- Ты от мамы? - воскликнул мальчик, остановившись. - Это она тебя прислала, да?
- Нет, - мадам де Сешель грустно покачала головой.
- Мамочка... - тихо сказал мальчик, - вчера она ушла... и сказала, что я больше её не увижу.
Его подбородок дрогнул.
- И что я не должен плакать... а должен быть сильным, настоящим мужчиной, как мой папа.

Женщина погладила его по голове.
- Ты молодец, Франсуа, - грустно улыбнувшись, сказала она.
- Ты не от мамы?
- Нет, мне о тебе написал Эро. Ты помнишь его?
- Эро! - воскликнул ребенок, - конечно, помню. Мы так здорово с ним играли, каждый день. А потом... потом он тоже ушёл, как и мамочка... Я так соскучился.
- Ну вот, милый, - мадам де Сешель отвернулась, чтобы ребенок не увидел слёзы на её глазах, - а я мама Эро. Он написал мне о тебе, поэтому я и пришла забрать тебя отсюда.
- Мы поедем к Эро? - обрадовался Франсуа.
- Нет, - мадам де Сешель покачала головой. - Но Эро жил там раньше. Там очень красиво, тебе понравится.


ЭПИЛОГ

Слова Жоржа Жака Дантона оказались пророческими. После его казни правительство Робеспьера не продержалось и четырех месяцев. Всё неумолимо шло к развязке.
Возможно, и сам Неподкупный чувствовал это и пытался как-то исправить ситуацию. Но разве можно было это сделать, когда единственной "спасительницей" свободы и республики была назначена святая гильотина. Террор ужесточился до крайности... После провального "суда" над Дантоном и его друзьями, все судебные разбирательства сделали закрытыми. Публика больше на них не допускалась. Но этого Робеспьеру показалось мало, и 10 июня 1794-го года или 22 прериаля II-го года республики, единой и неделимой, был принят чудовищный прериальский закон, по которому судопроизводство упростилось до предела, а трибуналы превратились в скорую расправу. Речь шла уже не о правосудии, а о возможности как можно больше убивать. Предварительный допрос обвиняемых, институт защитников и свидетели отменялись. "Если налицо имеются моральные или вещественные доказательства, вне зависимости от свидетельских показаний, то свидетели не заслушиваются..." - так гласил новый закон. Мерилом для вынесения приговора считалась "совесть судей, руководствующихся любовью к отечеству". Расширили и понятие "подозрительный". Теперь в эту категорию мог попасть абсолютно любой человек.

Всё это напоминало какое-то страшное кровавое наваждение, но к сожалению, было печальной реальностью. Люди отправлялись на гильотину пачками, словно по конвейеру.
"Враг республики", арестованный в 10 часов утра, в 11 уже оказывался перед трибуналом, заседание которого шло обычно меньше часа, а в два часа дня или чуть позже человек уже оказывался без головы. За прошедшие два месяца было казнено больше, чем за последние два года. Многочисленная публика, ранее любившая наблюдать за казнями, теперь значительно поредела. Большинство людей испытывали теперь лишь один страх и отвращение. Тележки, везущие осужденных на гильотину, проезжали по практически пустым улицам. Увидев печальную процессию, люди, наоборот, старались скорее спрятаться, а многие окна в домах были наглухо закрыты.
Страх за свою жизнь висел над головой каждого, как дамоклов меч. Теперь уже и члены Комитета общественного спасения испытали его в полной мере. Достаточно было просто не понравиться Робеспьеру или сказать что-то не подобающее для вкуса Неподкупного. Его благосклонностью по-прежнему пользовались только Сен-Жюст и Кутон. Именно в эти летние дни у остальных и появилась убежденность, что от "диктатора" надо избавиться.

На одном из заседаний Комитета Робеспьер возмущался особенно громко.

- Я ни в ком не вижу поддержки! - проговорил он, - всюду заговоры. Я знаю, что в Конвенте есть партия, желающая меня погубить. А ты, Билло, - он уставился своим светлым немигающим взглядом на Билло-Варенна, - ты защищаешь ее лидеров.
- Значит, - нашел в себе смелости возразить Билло-Варенн, - ты хочешь отправить на гильотину весь Национальный Конвент.
- Я этого не говорил! - взвизгнул Робеспьер, а его бледное лицо стало совсем белым. - Вы все здесь свидетели, что я не говорил, будто бы хочу гильотинировать весь Национальный Конвент.
Он обвел своим пронзительным взглядом членов Комитета, но они отводили глаза и молчали.
- Да, Максимилиан, конечно... - ехидно протянул Барер.

Робеспьер потянулся к графину с водой, но задел его. По полу разлетелись осколки. Вскочив, Неподкупный быстрым шагом направился к выходу. Хлопнула дверь.
Участники Комитета переглянулись, переводя дыхание.
- С этим надо что-то делать, - заметил Ленде.
- Да, - поддержал его Колло д'Эрбуа, - я думаю, не мне одному надоели диктаторские замашки Робеспьера.

Через несколько дней Робеспьер взошёл на трибуну Конвента. На нём был одет камзол небесно-голубого цвета, а в руке он держал листок со своей речью.

- Меня обвиняют в тирании, - начал Робеспьер, обводя взглядом притихших депутатов, - меня, мученика свободы, который столько сделал для неё и для счастья всего французского народа...
- Сейчас он просто льёт воду, - шепнул Тальен сидящему рядом Билло- Варенну. - Но если дойдет до конкретных обвинений, надо будет его остановить.
Билло кивнул, нервно сжав руки.

- И кто же обвиняет меня? - Робеспьер повысил голос, гневно сверкнув очками, - те, кто сами стремятся покрыть собственные преступления. Они боятся строгого и справедливого возмездия, ибо оно уничтожит их гнусные замыслы. В недрах Конвента зреет заговор. Но все эти люди не смогут избежать правосудия, оно настигнет их и сразит.
На этой пафосной ноте, Робеспьер свернул лист с речью и начал спускаться с трибуны.
- Он никого конкретно не назвал, - растерянно прошептал Билло, наклонившись к Тальену.
- Да, - Тальен кивнул, - и это хорошо. Я думаю, нам пора действовать.

Он встал со своего места.
- Ты не назвал имена! - крикнул Тальен, - это серьёзное обвинение в адрес всего Национального Конвента, - назови имена заговорщиков. Кто они?
- Имена! - раздалось сразу несколько голосов, поддерживающих Тальена, - мы ждём имена!
Робеспьер, не ожидавшей такой реакции, вздрогнул и остановился, прижав листок с речью к груди.
- Сейчас не время! - сбивающимся голосом выкрикнул он, - имена узнаете через несколько дней.
- Ну уж нет! - крикнул Лежандр, поднимаясь со своего места, - такие вещи нельзя оставлять без указания конкретных лиц. Назови имена, Робеспьер!

Депутаты вскочили со своих мест.
Имена! - кричали они, - Мы требуем назвать имена!

Робеспьер как-будто весь съежился и, втянув голову в плечи, быстрым шагом направился к выходу. Но несколько человек почти одновременно схватили его.
- Ты не уйдешь, пока не назовешь имена! - выкрикнул Тальен.
- Вы не имеете права! - подал голос Сен-Жюст.

Робеспьер, с трудом вырвавшийся от державших его рук, метнулся к выходу, но путь был прегражден. Он бросился вправо и почти упал на деревянные сидения, переводя дыхание. Но и здесь ему не дали покоя.
- Убирайся отсюда! - выкрикнул Лежандр, схватив Робеспьера за шкирку, - это места благородных людей, которых ты убил.
Робеспьер вскинул голову, собираясь ответить. Но от волнения сильно закашлялся, согнувшись и прижав к губам платок.
- Кровь Дантона душит тебя! - выкрикнул ему прямо в лицо Гарнье де-Сент.
- Бессовестные, - прохрипел Робеспьер, - почему же вы тогда не защитили его?
- Все боялись тебя, тиран! - парировал Гарнье.

Прозвучавшее слово "тиран" произвело эффект пускового механизма.
- Тиран! - раздался дружный хор голосов, - Долой тирана!

Робеспьер побледнел и опять закашлялся.
- Требую слова! - просипел он, рванувшись в сторону трибуны.
Но его удержали сразу несколько рук.
-Ну уж нет, - ехидно сказал Билло-Варенн, - слово тебе было предоставлено раньше.
- Я взываю к законности! - воскликнул Робеспьер.

Он опять ринулся к трибуне, но его всё также крепко держали.

- Предлагаю декрет об аресте Робеспьера! - раздался голос депутата Луше.
Эти слова были встречены одобрительными возгласами и аплодисментами.
- А также об аресте его ближайших сподвижников Кутона и Сен-Жюста, - уточнил Колло д'Эрбуа.
- Поддерживаю! - воскликнул Тальен. - Предлагаю арестовать их и объявить вне закона!

Депутаты одобрительно зашумели. В этот момент Робеспьеру каким-то чудом удалось вырваться и пробраться к двери, где уже были Сен-Жюст и Кутон.
- Максимилиан, нам надо укрыться! - прошептал Сен-Жюст, увлекая Робеспьера за дверь. - Скорее!

***

Солдаты Национальной гвардии были усталыми и голодными. Уже больше суток прошло, как они находились на площади перед зданием городской Ратуши. В ней нашел укрытие Неподкупный вместе со своими соратниками. Давно стемнело, и уже несколько часов подряд накрапывал мелкий противный дождь.
- Какого чёрта мы торчим здесь! - пробурчал один из гвардейцев, устало присаживаясь на корточки.
- Да уж... - откликнулся второй. - Да ещё с самого утра.

В небе сверкнули молнии, и неожиданно хлынул сильный ливень.
- Не расходиться! - проорал начальник Национальной гвардии, - это приказ! Всем оставаться на своих местах!

Но гвардейцы расходились, не обращая внимания на его крики. Площадь стремительно пустела.

- Пойдем что ли и мы... - гвардеец, сидевший на корточках, сплюнул и поднялся, - пусть Анрио сам охраняет этого тирана.


Участь Робеспьера была решена. Во время своего ареста он пытался сопротивляться. В руках Неподкупного был пистолет, который выстрелил во время борьбы и раздробил ему челюсть.

Спустя некоторое время из здания Ратуши вывели арестованного Сен-Жюста, Кутона и ещё нескольких их приверженцев. Раненного Робеспьера несли на носилках. Он стонал и прижимал руку к лицу, обмотанному окровавленной тряпкой.


Робеспьер, Сен-Жюст, Кутон и ещё несколько их сторонников были объявлены вне закона и казнены на следующий день без суда. Посмотреть эту казнь собралось много народа. Парижане не скрывали своей радости. Многие улыбались, а некоторые даже танцевали и держали в руках цветы, как на празднике.

- Пришёл и твой черед, тиран! - раздавались крики, обращенные к тележке, на которой ехал раненый Робеспьер. Ему было тяжело стоять и его поддерживал сзади за плечи один из гвардейцев. Сен-Жюст, стоявший напротив, ехал с совершенно каменным лицом. С момента своего ареста он не проронил ни слова.

Первым был казнен Сен-Жюст. Следующим на эшафот втащили Робеспьера. И не верилось, что этот человек, так жалко выглядевший сейчас, с перебинтованным бледным лицом, наводил ужас на всю страну. Помощник палача размотал окровавленный бинт, Робеспьера привязали к доске... через несколько мгновений Сансон дернул за веревку, и голова тирана скатилась в корзину.

Уже на следующий день были освобождены многие "подозрительные", арестованные во время террора. Среди них была и Адель де Бельгард, подруга Эро де Сешеля.


Париж, июль 1798 года

Светловолосый мальчик лет шести с живыми карими глазами протянул ручку и поставил зажженную свечу. Рядом, в нише, статуя мадонны смотрела на огоньки свечей своим печальным взглядом. Мальчик посмотрел в ее грустные глаза и перекрестился.
- Молодец, Гораций, - тихо прошептала стоявшая рядом с ним женщина лет тридцати пяти с густыми каштановыми волосами. - Твоя мама видит тебя сейчас и радуется.
Ну, пойдем, - она взяла его за ручку и они направились к выходу из собора Сен-Сюльпис.
- И папа тоже меня видит? - спросил мальчик.
- Да, конечно. Они тебя очень любят и оберегают.
Он на мгновение замолчал, потом поднял на нее глаза с длинными темными ресничками.
- А почему я их не вижу, тетя Адель?
Женщина погладила ребенка по голове.
- Потому что они сейчас в другом мире. Но придет время, и ты увидишься с ними. А сейчас, пойдем.
- Расскажи мне о них, - попросил Гораций.
- Ну, хорошо, - улыбнулась Адель, - сейчас я расскажу тебе, как они познакомились. Это было двенадцать лет назад в Люксембургском саду...

/январь - апрель 2013/