Знак силы (Повесть)

Девочка играла в теннис сама с собой, колотя мячиком о стену, прыгая за ним по-кошачьи, отчего казалось, что ее тело может растягиваться, как резиновое. Движения были вовсе не такими, какие бывают у теннисисток, но именно они останавливали взгляды. Она продолжала бегать, ловить, не обращая внимания. Заняться здесь было больше нечем. Завтра она продолжит путешествие. И что это матери вздумалось остановиться здесь на день? Ехали бы и ехали себе в Айдахо.
В школе  напротив закончились занятия, дети высыпали на улицу. Речь почти сплошь здесь испанская, хотя, судя по вывескам на здании школы, преподавали им на английском.
Вот еще один встал как пень. Она развернулась. Нет, оказывается не встал, а упал. Мальчишке поставили подножку, он грохнулся прямо позади нее. Он по-испански выругался  вдогонку сматывающимся друзьям или недругам,  – кто их там разберет –  и сказал ей «привет», отряхивая пыль.
- Я по-испански не понимаю.
Он протянул руку:
- Джон Кэртис.
- А живешь там, – он показала рукой за поворот дороги, – в латинском  квартале?– Тебе твое имя так не идет, – девочка почти смеялась, – извини.
- Да. Собственно, американец у меня один дед, Пол Кэртис. Остальные – нет, бабушка из Мексики, а мама и  ее родители из Перу… Может, сыграем вместе?
- У меня ракетка одна.
Его окликнули. Джон обернулся.
- Твои родители?
- Да, то есть нет, ну, вернее, мама. Ладно, я сейчас.
Он подошел к ним. Мужчина лаконично, без единого слова показал ему большим пальцем в сторону улицы, которая сворачивала  за баскетбольную площадку, и медленно пошел. За ним, судя по всему, надо было следовать точно так же, без единого слова.
- Я не хочу домой, - ответил Джон.
-  Может, пообедали бы вместе? – спросила мама.
-  Нет, не хочу. Можно, я приду часов в семь сегодня?
-  Если успеешь переделать все задания на понедельник.
-  Пока тебе десять лет, ты будешь уходить и  приходить, во сколько я тебе скажу,  - довольно грубо ответил мужчина, приостановившись.
Девочка наблюдала за этим издали. Она понимала только его, потому что, как и она, он говорил по-английски. Он производил впечатление чужого в этой семье.
- Пусть идет, зачем он тебе? – мать кивнула Джону одобрительно, и мальчишка сказал ему тоже на английском, прежде чем побежать к своей новой знакомой:
- Значит, можно надеяться, что через месяц мне стукнет одиннадцать, и твоему тюремному режиму конец.
- Все, - шумно выдохнул носом, присев рядом с девочкой, - до семи вечера считай отделался.
- Меня зовут Мартина,  совсем забыла сказать. Это твой отчим?
- Какой, к черту, отчим, – это просто Дракула. А ты откуда приехала? Я тебя раньше здесь не видел.
- Я вообще-то из Алабамы, но мы  с мамой едем в Айдахо. Будем там жить. Где именно, пока не знаю. А здесь остановились на денек-другой. Похоже, она решила проехать вдоль всего берега Мексиканского залива. Тебе наверно, нравится здесь. А мне скучно. Маленькие городишки, пойти некуда. Что вы делаете целый день?
- В футбол играем.
-  И все?
-  Нет, конечно не все, здесь же море: серфинг, лодки, рыбу можно ловить. А на праздники мы ездим в Сан-Антонио и в Хьюстон. Там есть куда пойти. Но здесь лучше. Я прожил в Хьюстоне восемь лет.
Она рассмеялась:
- И почему ты только Джон Кэртис, когда ты настоящий латинос, даже футбол любишь!
Мальчик был смешной: причудливо смешавшаяся кровь дала ему волосы цвета темного золота и  прозрачные светло-карие глаза, но при этом темные брови, совершенно черные, шелковые ресницы – любая девчонка позавидует -  и загар такой темноты, что он походил на негатив. Мартина была черненькой и с черными глазами, но рядом с ним становилось очевидно, что до такого цвета она не загорит никогда. Он улыбался широко и не смущаясь, хотя четыре передних зуба росли совсем неровно, два по краям налезали на два посередине,  и никто не собирался их исправлять. Странно, но именно от этого его улыбка была такой милой. От  потомков перуанских инков ему достался чудной вырез ноздрей: тонкие, нервные, как у маленькой лошадки, они делали его озорную физиономию еще подвижнее. Он был очень похож на свою мать.
-  Хочешь, пойдем поплаваем? Ты умеешь плавать?
-  Умею.
-  А тебя отпускают одну в чужом городе?
-  Отпускать меня некому. Мама вернется вечером.   Я успела сходить на пляж, поиграла в теннис… что там еще… позавтракала, прочитала газету и познакомилась с тобой, не так уж плохо я без нее провожу время.
    На берегу было не слишком людно. Послеполуденное пекло, можно свариться.
Джон сбросил майку.
-  Где ты так ободрался? – спросила Мартина.
На боках у него краснели тонкие, но рельефные рубцы. Он не отвечал. Она осторожно, еле касаясь, провела пальцем по одному из них:
- А купаться в соленой воде не больно будет?
-  Нет, я уже мыл их мылом сегодня. Было вполне сносно.
Она поняла, почему Джон так не хочет ничего говорить про свою семью. Помявшись с минуту, она  все-таки спросила:
-  Это он тебя так?
-  Ну… да.
-  Извини пожалуйста… И твоя мама продолжает жить с этим монстром?  Ей не жалко тебя?
-  Она ничего не знает. При ней он меня ни разу пальцем не тронул.
-  А за что влетело?
-  А за то, что я не собираюсь, как собачонка, исполнять все его приказания. Это психопат, я только успел закрыть лицо, иначе можно было остаться без глаз. Он думает, что я распущен и избалован. Просто мой отец всегда выслушивал меня. Он вообще был очень спокойным. И умел держать себя в руках, что бы ни произошло. Он погиб два с половиной года назад. В аварии. Мама вышла замуж снова полгода назад. Потрошитель взял ее тем, что сразу стал предлагать жениться, потащил ее в церковь, а не куда-то еще, например, съездить куда-нибудь отдохнуть вместе… внушил ей, что она не обойдется без его поддержки – все это далеко не так на самом деле. Мы обходились.
-  Но ты-то откуда все знаешь? Он что, в твоем присутствии делал ей предложение?
-  Нет, но у меня есть глаза и уши.
-  Моя мама поэтому никогда не выйдет замуж,  - уверенно заявила Мартина.
-  Почему ты так думаешь?
-  Потому что у нее есть я. Она никому не позволит испортить мне жизнь.
Она не знала, предлагал ли кто-либо ее матери пойти к алтарю, но точно знала, что для нее это никакой ценности не представляет, и мнение  Мартины о тихой  перуанке, которая сначала непонятно чем понравилась ей, резко упало: подумать только, что может быть дорого человеку! С Богом у ее матери, Сандры Рэйчел Харлоу, были крайне простые отношения: Он делает свои дела, а она свои, и вряд ли она может помешать Ему в Его работе, чтобы серьезно задумываться на эту тему. Мартина поражалась тому, как мало ее это интересовало, в ее собственном понятии все связанное с Богом, было тайной, такой, что даже с Сандрой обсуждать этого не надо.  Но уж если хочешь о чем-то Его попросить, будь готова сделать что-то взамен. Мартина никогда не слышала ни об отце, ни о других увлечениях своей мамы, ей было вполне достаточно, что для  Сэнди  имела значение только она.
Дети долго молчали, потом Джон встал:
-  Купаться пойдешь?  -  и побежал по воде, тонкий, до  невозможности коричневый, в красных шортах, весело поднимая тучи брызг. Странное дело, этот латинос, смешной лягушонок, показался Мартине красивым.
Нанырявшись до звона в ушах и набегавшись, они, уже обсохшие и порядком уставшие, поплелись к гостинице. Там выяснилось, что мать Мартины так и не появлялась. Девочка оставила ракетку в номере и спустилась к своему приятелю, который уже ждал в кафе неподалеку. Они перекусили бутербродами и сели на террасе гостиницы ждать.
- Что-то она долго,  - в первый раз заметил Мартине мальчик.
- Ну, вообще-то она и не обещала быть рано. Может, у нее здесь какое-нибудь дело, а может, любовь.
«Вот это безалаберность!» - подумал Джон и спросил:
-  А как же ты?
-  Разве я младенец? Она оставила мне денег на еду, я сама могу о себе позаботиться. Пусть она оторвется денек, и потом мы снова все время будем вместе. Джон, а расскажи о своей маме. С чего она взяла, что без монстра в доме вы не обойдетесь? Чем она занимается?
-  Красит ткань.
-  Здесь есть ткацкая фабрика?
-  Нет, это совсем маленькая мастерская. То, что мама делает – почти искусство. Называется ручная набивка. Каждый метр тряпки получается золотой. Хозяйка мастерской умудряется  как-то продавать ее, но она дорогая.  Особо много не продашь и не заработаешь. Но без крокодила все равно было лучше.
-  Извини, если тебе не понравится то, что я скажу, но по-моему, тебе стоит показать ей свои следы ремня. Она с ним тут же разведется.
Джон промолчал, что это был никакой не ремень. Мальчишка опять что-то не так сказал Дракуле, когда тот собирался припаивать провода. Впрочем, по сравнению с велосипедной цепью, которой ему досталось по ногам месяц назад, провода были шуткой.
-  Я хотел, но раздумал. Она, конечно, заступится за меня, но как бы она не наделала ничего лишнего и не получила сама. Я совсем не этого хочу. Я хочу, чтобы она сказала ему, что он ей не нужен и ни секунды не сомневалась, что правильно делает.
Она поняла, как он любит свою мать. Да, что ни говори, Джон был намного взрослее своих одиннадцати. Мартина игнорировала мальчиков, они казались ей слишком легковесными, если не круглыми идиотами, а те, что хоть чуть умнее – нестерпимо занудливыми. О чем с ними разговаривать, что они понимают в жизни? Этот оказался ровней, и она слушала его с непроизвольно полуоткрытым ртом.
Так уж получилось, что Джон доверился ей нежданно и негаданно, человеку, которого он видит первый и последний день. Он поделился с ней всем, о чем молчал долгие месяцы своей непростой жизни.
-  А мать он не бьет?
-  Нет. Ее он любит. Как может, конечно. Представляешь, однажды мама сказала, что хочет, чтобы я стал доктором, а он ответил, что учусь я, конечно, не блестяще, но если она желает, я им буду, никуда не денусь. Маг, а? Чудотворец, черт бы его драл. Я эту медицину ненавижу заранее,  - и тут он вспомнил:
- Слушай, я обещал дома быть к семи. Твоей матери все нет, у меня есть предложение: пойдем к нам поужинаем? А потом вернемся, дождемся…
-  Зовешь меня в пасть дракона? Спасибо.
-  А тебе-то он что? – съедим  что-нибудь и уйдем.
-  Слушай, а как ты собираешься разделаться с ним? Нельзя же ждать, пока мамуля что-то решит, ведь он может покалечить тебя намного раньше.
-  Не может. Во-первых, мы с ней уже говорили о нем, а во-вторых,  это уже второй день, когда я  прихожу домой только спать. Она же видит, почему. По-моему, она поняла, что с ним пора прощаться.
-  Ну ладно, убедил, пойдем. Только записку напишу. Дай листочек.
Девочка расположилась на широких перилах, закрыв свое письмо на всякий случай локотком. Она оставила его у портье.
Стоя на балконе, Амелия вязала что-то крючком, совсем не глядя на свою работу. Она ждала. С порога ласково взъерошила Джону волосы на затылке, улыбнулась девочке. У них с Джоном даже это поучалось одинаково.
-К ужину все готово, сынок. На кухне. Принесешь? А сеньорита может мыть лапки и идти за стол.
  Мартине было неловко разглядывать ее, раздумывая при этом, чем же все-таки она понравилась ей, но она не могла удержаться. Амелия Кэртис  не стала  американкой, - и это бросалось в глаза - несмотря на восемь лет, прожитых в Хьюстоне. Во всем ее облике,  в улыбке, в манере говорить и молчать тоже, таилось дыхание ее загадочной земли.  Ей удавалось жить по своему внутреннему ритму. Она никуда не спешила, но руки ее были постоянно чем-то заняты. Любила готовить дома, когда садились за стол, читала молитвы по-испански. Ее окружало почти осязаемое облако безмятежности, за которой было нечто еще, волнующее, магнетическое, этого нельзя было повторить,  – Мартина не могла в свои десять с половиной придумать этому названия, но ужасно хотелось хоть немного походить на нее.
На ужин было что-то очень знакомое на вкус, но изрубленное на мелкие кусочки и с разными приправами, она так и не догадалась. Пришлось спросить. Оказалось, креветки.
Ей понравился этот дом; ощущение было такое, будто она оказалась в картине, где чужая жизнь смешивалась с её собственной, и вспоминать его будет немного грустно,
потому что нельзя вернуться. И только одно перечеркивало все это очарование: Джону здесь было так плохо… Нет, это не может, не должно так продолжаться, это терпение и молчание.
Сэнди, похоже, впервые за день забеспокоилась. Насчет ее безалаберности Джон был прав. Мартина просто вынуждена была  быть самостоятельной.
Нет, она не показала виду, что почти потеряла самообладание и готова была уже звонить в полицию, в морг, куда угодно, -  к тому моменту, когда дочка вместе с парнишкой, о котором, по-видимому, она и написала, вошла в свой номер.  Она вынула из кармана Мартинину записку. «Неужели будет читать???» - девочке захотелось провалиться сквозь землю. Но Сэнди молча пробежала глазами записку, в которой было написано: «Я поняла, что у тебя любовь. У меня тоже. Буду в половине девятого.» И убрала обратно:
- Ничего у меня не «тоже». У меня было важное дело. Все нормально, завтра едем дальше. Это твой друг? Давай знакомиться.
Они немного смутились, но потом Сэнди Джону понравилась.
Джон решил проводить их завтра утром. Они собирались ехать в Сан-Антонио автобусом.
Амелии не хотелось отпускать его, с  утра ветер только усиливался. От пыли уже через три дома было ничего не видно. Но мало этого – Джон умолял ее разрешить ему тоже уехать,– в Порт Лавака, к бабушке с дедом.
- Но ведь штормовое предупреждение дали, ну куда тебя несет?
- Позавчера тоже давали штормовуху, и неделю назад, и ничего особенного не было.
Мать еще не видела его таким. Она поняла: не позволит – он уедет без этого позволения.
- Тогда я пойду с тобой. Я тоже посажу тебя на автобус, и даже не отбрыкивайся!
Джон и не собирался. Все складывалось не так уж плохо.
- А вы приедете сюда еще? – спросил Джон Сэнди.
- Не знаю, - она не удержалась, чтобы не потрепать его по темно-золотой макушке.
- Приезжайте.
Мартина долго смотрела в  заднее окно автобуса, покуда Джона было видно из-за облака пыли, которое неслось со стороны залива.
На автостанции, где была пятиминутная остановка, она попросила телефон. Номер она нашла по справочнику накануне, в гостинице. Это была единственная возможность.
- Амелия? – странно, голос в трубке детский, - это Мартина. Я хотела поговорить с вами, пожалуйста, пообещайте мне, что Джон ничего о нашем разговоре не узнает. Ваш муж избивает его, но он говорит, что вы об этом не знаете.
Она слушала, и иглы озноба забирались выше, к шее – дыхание перехватило, и она с минуту даже не могла ответить.
-  Я поняла, Марти, - тихо отозвалась она наконец, - спасибо тебе. Спасибо, дорогая…
Вот почему он так мало бывает дома,   неизвестно, когда и где делает свои домашние задания, что ест, чем еще занимается.  Даже на воскресенье уехал  несмотря на приближение урагана.  
Новость была  почище штормового предупреждения. Но через два часа за окнами уже летели коробки и переворачивались пустые мусорные баки. Катастрофы – а то, что сказала Мартина, было для Амелии полной катастрофой – заканчиваться на сегодня не собирались.
Еще через час Амелия ходила по комнате, как зверь по клетке. Телефонная связь не подавала признаков жизни, в трубке не было вообще никаких гудков, а она набирала снова и снова. Вдруг получится. Может, конечно,  они дома… Окна дребезжали. Где- то неподалеку хлопнула от ветра незапертая дверь, что-то разбилось,  посыпалось стекло. Значит, на балконе. От всей работы Эдвина следа не осталось, накануне припаянные провода оторвало, они искрясь лупили по стенам. То, что творилось в четверг, казалось пустяком, скорость ветра обещала стать чудовищной. Куски кровли, мусор, поломанные ветки летали, как пушинки, все грохотало. Что-то налетело на машину во дворе. Ее  бросили на домкрате. В дверь стучали, но она сперва не расслышала.
-  Амелия! Что не откываешь, беги скорее! – колотил ногой сосед, - Твой Джонни звонит мне почему-то. У вас телефон оборвало, что ли?
-  Спасибо, Пако. Вполне может быть, что оборвало.
Срывающийся от слез голос Джона затараторил:
- Мама, я почти час тебе набираю. Трубка снята, что ли? Что у вас там сейчас? Здесь ураган уже затих, мы дома, у нас все норма…
Амелию осыпал фонтан осколков. Связь оборвалась: дерево, которое росло перед соседскими окнами, обломилось и ударило в окно. В комнату потоками хлынул дождь.
- Боже, Боже, - носилась как перепуганная курица соседка, - ты не порезалась? Где твой мальчик, что с ним?
Амелия сидела на залитом водой полу. Мария и Пако подняли ее:
- Ну? Что он сказал? Что с ним?
- Все хорошо… Спасибо. Идем к нам, из вашей квартиры через пять минут получится бассейн.
- Где его носит? – спросил Эдвин, не обращая внимания на соседей и двух их девочек, которых Амелия поспешно переобувала  во все сухое.
- Он у моей свекрови.
- Бывшей. У тебя теперь другая свекровь.
- В таком случае, у моей мамы. Анны Лусии. Ты спросил - я ответила.
-  Ты все ему позволяешь, а после сходишь с ума: ах, как бы с ним ничего не стряслось!
Джон вернулся только днем в понедельник, бросился Амелии на шею с порога, захлебываясь бессвязными словами:
- Мама! Мама, ты жива, ты в порядке! Здесь все вверх дном, там совсем не так сильно переломано, их улица почти вся цела… мы даже в подвал не спускались… И кстати, правильно, в подвале воды теперь по шею…
Эдвину еще вчера не понравилась разительная перемена, случившаяся с Амелией. Погода, что ли, на нее действует так? Ощетинилась как дикобраз.
-  Все танцуешь вокруг него, дура,  - мрачно заметил он, -  а бесценный ангелочек сначала занятия бросает, потом…
-  Помолчи, - перебила Амелия, - сегодня в школе ни одного нормального человека нет, -как ты относишься к нему, я и так знаю.
Джон разулся. Вот когда надо было давать штормовое предупреждение. На лодыжке у него был значок вроде тех, что рисовали индейцы на своей одежде, но Эдвину было плевать, кто там их рисовал.
- Это татуировка?
- Да, - ответил мальчик, и с очень серьезным лицом добавил:
-  Это знак силы. Я попросил такой, чтобы ни один засранец не мог крутить мной по своему усмотрению.
На самом деле эта татуировка была сделана, чтобы заглушить чувство потери. Он слышал где-то, что физическая боль иногда этому помогает, но что-то не особенно почувствовал на своей шкуре правильность этой мысли.
Эдвин дал такую затрещину, что мальчика отбросило к стенке. Джон встал, – такой прямой, гордый, - Дракула никогда раньше не замечал за ним этого – точно эта индейская загогулина действительно давала ему силу противостоять разным там… засранцам.
-  Добилась? Вот он чем занимается, пока ты мечешься по квартире, - бросил Эдвин жене, - и резко развернув к себе мальчика за плечи, впился взглядом в его лицо, тряся его, и на низких, почти звериных тонах, какие человеческая глотка за редкими исключениями издавать не может, зарычал:
-  А еще, кроме татуировок, что ты там делал? Может, наркоту пробовал? А? Давай, рассказывай, ну же!- зажав его в углу, он  бил Джона по лицу, пока в уголке губ не появилась кровь. Амелия никак не могла вызволить его из этого проклятого угла, висла на руке Эдвина, кричала, но где там. Джон все это выдержал достойно и молча. С улыбкой отошел к матери. Амелия обняла его сзади; ее пальцы легли на рубцы от проводов, она прекрасно чувствовала их под его тонкой футболкой. Джон понял, что она уже все знает. Но откуда?  Мартина? Вряд ли: он не отходил от них с матерью в тот вечер ни на минуту.
-  Нам надо развестись, - сказала Амелия.
-  Все из-за пары оплеух для его же блага?! Скажи еще, что он их не заслужил. Ты понимаешь, что ты его теряешь, еще немного, и из него поздно будет делать что-то хорошее.
-  А ты большой мастер делать из детей что-то хорошее, я так понимаю? Чтоб ты знал,  Джон плохим никогда и не был. Его и соседи любят, и в школе все -  учителя, дети. Он не идет домой из-за тебя.
-  А если я не дам развод?
-  Побереги свои протесты для судьи, - уже спокойно ответила Амелия.
Развод состоялся 31 октября, ровно в тот день, когда Джону исполнилось одиннадцать. Лучшего подарка в день рожденья и придумать было невозможно. И все-таки его не оставляла мысль, что без Мартины не обошлось.

Продолжение следует.