(Сердце капитана Королёва)
- У меня крем заканчивается,- сказала Верочка, - опять к спекулянтке идти… - Она подняла трубку звонившего телефона. - Мама, мы уже готовы. Схватим такси, и через пятнадцать минут – у вас! Пока! Серёженька, котик, отведи Вадюньку к бабуле.
Сергей схватил Вадюньку, подбросил его вверх, поймал, закрутил, прижался к нему носом и прошептал: «Бегом к бабуле вниз. Вечером продолжим Карлсона читать. Только не усни!». Вернувшись через минуту, он накинул пиджак, обнял Верочку («тихо, тихо – крем размажешь!»), чмокнул её в шею – пошли.
- Нет, ты послушай меня,- кричал Александр Абрамович,- ты знаешь меня тысячи лет, ты мой командир, был и останешься до самой моей смерти лучшим другом. Я верить перестал и надежду потерял.
- Да ты не горячись, Саша,- басил в ответ Виталий Сергеевич Годун, ты только что нитроглицерин взял. Мы с тобой и не то пережили. Не умерли. Посмотри, вон, как красиво вокруг: вишня цветет. Акация, смотри – красавица какая! А запах, а запах – благодать! Дыши, наслаждайся. Тебе семьдесят пять сегодня. Угомонись. Просто – очередной дурак. А умных там мало. Умные работать должны, землю пахать (Годун был из крестьян), людей, вон, в космос выталкивать, детей своих на ноги ставить. Мой, хоть и взрослый, а всё равно, - пацан.… Эх, - махнул рукой.
- Мальчики, за стол! – игриво закричала Клавдия Степановна из комнаты. - Саш, не закрывай балкон, а то жарко.
- Ну, здоров! – сказал Годун, похлопав Сергея по плечу. Сто лет тебя не видел. Как жизнь молодая?
- Все так же. Мыслями переполнена. Знакомьтесь: моя жена Верочка.
- Слыхали, слыхали… Красоточка! Ну и везет же тебе каждый раз! А у меня все одна и та же. Терплю.
- Перестань, старый болван, - привычно откликнулась жена Годуна Настасья Ивановна, - Идите сюда, Верочка, ваши места здесь. Я вам расскажу, кто кого терпит. По сей день не знаю, куда от него убежать. Один только отдых, когда на рыбалку уходит…
- А ты когда, между прочим, мои бычки жарила? Всё кошке скармливает…
- Да очень крупные они, - улыбнулась Настасья Ивановна, - Верочка, у вас детской посудки нет? Мне сковородочка нужна для рыбки евойной. Конечно, нет, у вас же мальчик. И как он к нашему Сережке относится?
- Хорошо, - сказала Вероника, - очень хорошо.
- Ладно, - вставил Сергей, - у всех налито? Тогда, люди, выпьем за моего папу. Он у меня – парень то, что надо. Бывало, правда, ремень свой флотский снимал.… Снимал, снимал. Не знаю почему. Я и учился хорошо и дома делал что надо.
- С характером твоим боролся, - огрызнулся папа.
- Ну и как, помогло? То-то же. Так вот, за здоровье твое пьем. Нервничай поменьше и лекарства не пей в таких количествах. Сердце, считает, больное. А ты помнишь, что говорил мне пару лет назад про болячки?
- Не помню, хоть убей.
Начал Александр Абрамович забывать свою подходящую к такому ужасному финалу жизнь. Через три года приклеят ему диагноз: болезнь Альцгеймера или старческое слабоумие, как называли ее в Союзе. А умрет он – от рака легких, в ужасных…
Но об этом – позже.
Сергея Александровича вызвали в отдел кадров облбытуправления.
- Так, - сказал начальник отдела Сердючный, - так. Значит, так. Что делать будем? Давайте вместе решать. На вверенном вам участке примерно восемьдесят работников. Чуть больше семидесяти – фотографы. Двадцать четыре из них – евреи. Что делаем, готовим фотографов для Израиля? Или подумаем вместе?
- Вы знаете, я в их паспорта не заглядывал. На работу смотрю – кто и что делать умеет. И не моя вина, что в сорок первом не всех евреев фашисты сожгли в тех проклятых артиллерийских бараках, и что очень много их по сей день живет в Одессе. Я, например, на двадцать пять процентов – еврей. Деда моего, военного хирурга, сучья бомба накрыла прямо в госпитале в Севастополе. И не спросила, сволочь, еврей он или украинец. Кстати, на глазах у моего отца. И если мы будем так рассуждать.… А впрочем, у вас жена – еврейка, не так ли? И времена нынче другие, а?
- Другие. Хорошо, тогда и поставим вопрос по-другому. Вы – зам директора по фото. Образование – незаконченное высшее. Без диплома на этой должности нельзя. – Он наклонился к Сергею и тихо сказал – Ты хоть техникум приволоки. Не один я, понимаешь такое дело…
И началась чехарда с учебой. Смешно, смешно было Сергею читать на доске темы сочинений: «Татьяна Ларина как…» и так далее.
- Скучно мне об этом писать. И вольная тема – чушь. Хотите, я вам рассказ напишу. А тема – по вашему выбору. – Выдал Сергей одеревеневшей от наглости экзаменаторше, принимавшей экзамен по литературе. Та убежала и вернулась вскоре с какой-то теткой: «Шо надо? Ты шо – писатель?»
- Дайте тему, напишу рассказ, - ответил Сергей и, внимательно посмотрев на плохо накрашенные и уже с утра размазанные тёткины глаза, вкрадчиво добавил – о верности, о любви….
Он закончил через час. Получив разрешение выйти покурить, положил семь листиков на стол и отправился подышать свежим воздухом. В Киеве было лето. «Не только в Одессе», - подумал он и закурил.
…Сергей вернулся в аудиторию. Пятеро преподавателей сгрудились вокруг потертого стола, а молоденькая экзаменаторша громким шепотом заканчивала читать им Сережин рассказ: «Любовь. Вот, что главное в жизни. И нет ничего лучше и чище. Любовь и верность».
- Пять, - сказала она Сереже, - пять. Я никогда ничего подобного не читала. Там две ошибки были. Вы написали два «Н» в слове «буденовские» и пропустили «л» в «съела». Мы сами исправили. Можете идти.
Остальные члены комиссии ошарашено смотрели на него, наверное, впервые в своей жизни задумавшись, как здорово любить и отдать свою жизнь любимой женщине.
Вот так же, как этот вступительный экзамен, прошли все сессии. Он заведомо знал все, что ему преподавали. Да и мало ли какие книги прочитал или просмотрел за свои 40 лет Сергей. И помнил всё. Да, лишь одна трудность была. Он не умел рисовать. Ну, не то, чтобы совсем не умел. Просто не знал, как тени накладывать, а учить некогда было. Что с него спросишь, - заочник. А спустя полтора года пришлось на экзамене рисовать голову Давида. С на-ту-ры!
- У вас тут какой-то матросик получился,- сказала Катерина, ведущая курс рисунка, - подойдите сюда. - И тихо добавила – Я сама исправлю, - и после паузы, - я ваш рассказ читала и не могу вам не помочь. Знаете, вы мою жизнь исправили.…Вот, чем могу…
- А мой рисунок? – закричал Толик Кринюк, замдиректора фотокомбината в Днепропетровске. – Я, ведь, у Сергея драл. Правда, у меня не матросик, а капитан получился.
- Дулю тебе, - сказала Катя, развеселившись, - ладно, всем исправлю…
Александр Абрамович, Сережин папа сидел (как всегда) у телевизора.
- Ну, куда ты меня затащить хочешь? В какой еще Саратов. У нас там нет никого. (Рита, его сестра жила там со своими детьми и внуками!) Смотри, что в мире делается. Горбачев-то, вот даёт! Глаз от телевизора оторвать не могу, погоди, Клава. (Вся страна – не могла.)
Это была одна из первых трансляций без купюр из Кремлевского Дворца, когда вдруг всплыл на поверхность новый человек, новая метла – Борис Ельцин.
- Кто он такой, Саша?
- А бог его знает. Люди говорят – из Свердловска. Сережу надо спросить, он уже понимает все лучше меня. Как по мне, на вид такой же пьяница. А может, совести больше, может – к власти рвётся, кто знает…
- Борис, ты не прав, - растерянно сказал дорогой Михаил Сергеевич, глядя с экрана прямо в глаза Александру Абрамовичу. «Как стыдно»,- подумал тот.
И знаменитая, вошедшая в историю фраза стала последней каплей, переполнившей чашу терпения капитана первого ранга в запасе, бывшего замполита Королёва, хотя он ещё не знал об этом, как и миллионы других зрителей.
- Хорошо, поехали в Саратов. – Он встал и выключил телевизор. Выключил навсегда. – Ты помнишь, мама (Клава была моложе его на 10 лет), в 55-м году, когда в Совгавани возле нашего сруба политические траншею рыли? Ты еще вышла с Мишей на руках и Сережкой встречать меня? Пирожки еще дала людям... Ну, у кого склероз? Я еще сёмгу здоровенную тащил…
- Нет, не помню. Смотри ты, что помнишь, а вчера что было – нет.
- Да ладно тебе. Рыжий такой там, в глине сидел, политический. Ещё сказал: «Знатная у вас рыба, подполковник». И спросил, поймал я ее, или в паёк получил. Вохровец тогда подошел и ударил того прикладом в лицо. Ну, неужели забыла?
- Как такое забыть можно? Так что?
- Горбачёв на того охранника похож. Одно лицо, и пятно…
Вадюнька, конечно же, не спал. Да и рано было. Старые люди, ведь рано собираются и расходятся по домам, когда еще светло.
- Что читаем: Карлсона, Врунгеля или Хоббита? Выбирай.
А впрочем, какая разница. Ведь все эти книги об одном - о дружбе, о весёлых шалостях, о верности. И о любви. Пока – о любви к родному дому, к родным местам, к родителям. А потом, когда подрастут дети наши, начнут читать «Войну и мир», плача вместе с Наташей, Тургенева, Алексея Толстого, Симонова и многих других писателей, хороших и плохих, дойдя, наконец, до самой лучшей книги – о любви и верности, о горе и призвании, о предательстве и счастье, о надежде и подлости человеческой.
И все дети будут читать примерно одни и те же книги, но сделают для себя совершенно разные выводы. Если вообще их сделают. А есть такие читатели, что прочтут только пару книг в своей жизни, скажем «Машу и медведь» или «Кошкин дом», и возьмут из них главное, ради чего они были написаны – суть и установку на всю свою дальнейшую такую бесконечную и такую короткую жизнь.
Такая была Верочка. Немного, ой как немного книг прочла она в своей жизни, ну уж во всяком случае, меньше Сергея, но сделала для себя очень важные выводы. На всю жизнь. И за это её уважали, чуть ли ни с детства. И называли не иначе, как - Вероника Петровна. Главное в жизни – дети, семья, муж, а не деньги. И с этой минуты озарения она стала поучать других.
Она говорила: «Главное в жизни – это верность. Нужно быть такой женой (таким мужем), чтобы все с завистью смотрели на тебя.
Она говорила: «Мужчины, которые гуляют, как правило, слабые люди. Им нужны все время новые ощущения. Настоящего счастья в любви можно достичь только с одной женщиной (не целуй меня, а то будут красные пятна на лице от твоей бороды!). В душе у таких людей – полная опустошенность».
И уж она-то знала: в третий раз замужем, не считая перспективного футболиста из главного состава «Черноморца», подающего надежды модного врача, замдиректора завода шампанских вин, снабженца из галантерейторга и, конечно же, Вали, до которого нам вообще нет дела.
Она говорила: «Лидочка, вы не правы. Не нужно так строго относиться к Мариночке. Она же ваша дочь, другой не будет. Девочка хорошо учится, умная. Что вы от нее хотите? Дайте ей свободу. Иначе она уйдет от вас, останетесь одна и никогда себе этого не простите». «Боже, говорила Лидочка Сергею перед тем, как познакомить с Верочкой, ей всего двадцать шесть, а она такая умная. Мы её все зовем Вероника Петровна!».
Она говорила: «Сереженька, котик, нам нужно совсем немного денег. Квартира стоит недорого (ну, не считая второй комнаты в коммуналке, купленной за дикие деньги через знакомых в райисполкоме, ну, ещё какого-то там капитального ремонта, фирменной мебели и встроенных шикарных шкафов в огромных нишах и многого чего, о чём не стоит говорить, чтобы не утомить такого знакомого с проблемами быта читателя). Итак, квартира стоит недорого, свет, там, одежда Вадюньке. Мне много вещей не нужно. Мало, но только хорошее».
Знали, знали Веронику Петровну все одесские спекулянтки: и те, которые скупали вещи у иностранцев, и те, которые продавали ворованные чеки торгсина, и те, которые дурили лопухов под сертификатным магазином, подсовывая несчастным резаные бумажки вместо сертификатов. Зато тех вещей, скажем честно, у Верочки было мало. Но только хорошие. Но – мало.
Верочка продолжала: «Ты имеешь зарплату замдиректора и ещё подрабатываешь лаборантом. Не рви душу. Не перерабатывайся. Заработал пару копеек, - и домой, в семью».
Сережа бесконечно доверял Верочке. Она говорила правильные вещи. Он и сам так думал, уже много лет, особенно о семье и верности. Он вообще, после краха первой семьи не поднимал на женщин глаза. Он дал себе слово, что будет делать всё, чтобы жена была счастлива. СЛОВО ДАЛ.
Сережа не «рвал душу». Он работал до часу-двух на основной работе, делал все расчеты-подсчеты и отчеты, сидел на совещаниях-заседаниях и т.д.,- вы сами знаете. Затем мчался на такси в лабораторию, где работал до шести – семи вечера. Лаборатория находилась в аварийном флигеле дома не далеко от стадиона «Спартак», где Верочка состояла в секции культуризма и делала большие успехи. Она заходила за ним после тренировки, смазав кремом раскрасневшееся лицо, и они шли пешком через весь город домой, в центр. В любую погоду. Им никогда не было скучно вдвоём. Они не нуждались в ком-бы-то-ни-было-ещё. Сергей был счастлив. Счастлив? Ну, это, – доволен. По субботам он гулял с Верочкой и Вадиком. В воскресенье – только с Вадюнькой. Это был их день. Они возвращались домой уставшие и счастливые. Верочка – сияла.
В доме всегда было убрано. Всё блестело. Еда свежая, только что приготовленная из базарных продуктов, притарабаненых с Нового рынка. (Близко, всего квартал от дома, сразу за цирком.) Всё в доме блестело: нигде ни пылинки, вещи постираны, аккуратно сложены. Верочка не работала. Она уволилась через пару месяцев после свадьбы, чтобы посвятить себя главному делу жизни – семье. Вадюньке было только три года.
- Посмотри на Валю,- говорила она Сергею, - Муж зарабатывает - навалом, официально. Сидела бы дома, растила Аллочку. А какая вонь у них! Так нет, ей нужна работа. Вон, - с начальником связалась. Тьфу, грязь одна.. Ты знаешь, мы когда маленькими еще были, папа только умер, и мы сидели у бабы Кати под кроватью. Там лежал чемодан. Открыли его, а в нём до самого верха – деньги: соточки, соточки, соточки… И Валька сказала: «Знаешь, Вероника, я, когда выросту, тоже хочу иметь столько денег». Вот – дегенератка!
И вот однажды…
- А зачем ты пишешь? Ты и так устаёшь. Нервничаешь на работе. Ты мне нужен здоровым. Терпеть не могу больницы и больных. Перестал бы писать, и брось курить немедленно.
« А действительно, зачем я курю, И для чего пишу?», - подумал Сергей. Он выбросил пачку «Уинстон» в мусор. Он выбросил все свои рассказы. Сначала - в мусор, а потом – из головы.
- Никогда не оставляй меня одну больше, чем на день – два. А то – через пару дней тебя как нет в моей жизни. Никогда не оставляй. Вот так я устроена…
- Верочка, а как же тогда такая категория, как любовь?- спросил Сергей. Но глубоко не задумался.
…Сергей читал Вадюньке книжки. Каждый вечер перед сном. Одну – две главы. Верочка сидела возле зеркала, наносила на своё нежное личико слои «Ланкома» и хохотала вместе с ними. А Сережа читал. И бегал по комнате Малыш (конечно, Вадюнька), летал вокруг старинной люстры, пых – пыхкая моторчиком Карлсон (конечно же – папка), собиралась уезжать в отпуск мама (конечно, мамочка) и бабуля ворчала там, глядя, как Вадюнька с папой воруют у неё со сковородки тефтельки. И было многое чего ещё. И даже что-то другое, называемое таким прекрасным, но коротким и злым словом, - как выстрел, как удар по лицу, - жизнь.
Робкими, но наглыми шагами шла по несчастной погибающей империи навязанная сверху перестройка. Её прорабы наглели на базарах, покупали целые цеха и предприятия, легко подкупив ожидающих этого власть имущих. И начихать им было на судьбы рабочих людей, руководителей и заказчиков. Прорабов интересовало только одно – деньги. Начиналось то, что явилось логическим концом эпохи развернутого строительства нищего коммунизма, - приватизация. Озверевшие чиновники, названные позже «новыми русскими», родственники которых, накопив за многие годы значительные суммы в нелегальных цехах, незаконной торговле и спекуляции, имели необходимые для покупки и подкупа средства.
Готовы ли вы к концу, люди?
…Сергей опоздал на общее собрание. Когда он вошёл в зал, ему махнули рукой из президиума: иди к нам. Кроме директора и трех замов, развалившись, сидели два новых типа: один – деревенского вида парень (таких в Одессе с каждым днём становилось всё больше и больше), лет сорока, в прекрасном костюме. Сергей быстро поднялся на сцену и сел возле него на свободный стул. На среднем пальце незнакомца сиял восхитительный перстень с огромным бриллиантом нестандартной формы, вставленный в лапки посреди буквы О, сделанной из чёрного оникса. «Ничего себе!» - подумал Сергей. Второго типа он не разглядел. Перстень постучал по микрофону.
- Меня зовут Олег Костенко. Короче. Я – новый начальник нашей фирмы. Как? Купил. Вот – распоряжение по облбытуправлению. А это – мой заместитель по оргработе, – махнул рукой в сторону второго типа. - Все начальники отделов и заместители остаются пока на своих местах. Давайте поблагодарим бывшего директора Марию Степановну за многолетнюю безупречную работу. Она сегодня ушла на пенсию. Похлопаем, товарищи.… Давайте, кому сказал, хлопать! Всё. Вопрос исчерпан. Номенклатура, за мной! Королёв заходит первым.
- Давай знакомиться поближе. Говорят, ты - клёвый парень. С гонором, но клёвый! Значит так. Основные деньги фирме дают твои люди. План не повышаю ровно год. У тебя сейчас семьдесят четыре фотографа. Простая арифметика. Я не говорю – семь тысяч четыреста. Я говорю – три тысячи семьсот в месяц, мне на стол. Остальные – твои. Вот кто за тебя ручается – друг мой сердечный (махнул перстнем вправо) и мой заместитель.
Сергей повернул голову вправо и похолодел. В двух шагах от него стоял …Валентин.
- Сработаемся, сказал тот. Наш парень. Да и один человечек просил, чтоб тебя не трогали.
Кровь ударила в голову. Жаль, нет под рукой веточки укропа. Он подумал секунду и четко спокойно сказал: «Нет». Повернулся и тихо ушёл, чтобы никогда не вернуться.
Звонил телефон. Александр Абрамович снял трубку.
- Папа, сказал Сергей. Я хочу уехать.
- В Прибалтику?- чувствуя неладное, спросил отец и сел. – Так ты давно хотел.
- Из Союза. Навсегда. Едешь со мной?
- Давно я ждал этого разговора…. Разрешение дам, а мы уж с мамой здесь доживём. А Люба–то даст разрешение? Молчишь.… А Верочка? Что говорит?..
Утром следующего дня Александр Абрамович тщательно побрился, причесался, побрызгался «Шипром», надел пропахший нафталином старый парадный мундир и отнес в домоуправление следующую бумагу:
В партийный комитет ЖЭК №202 Киевского района г. Одессы
От капитана 1 ранга в запасе, члена КПСС с 1938 г. Королева А.А
Заявление.
Прошу исключить меня из рядов КПСС по собственному желанию в связи с полным несогласием.
Расписался и поставил точку.
Да, начал Александр Абрамович забывать свою подходящую к ужасному финалу жизнь. Уже через год приклеят ему диагноз – болезнь Альцгеймера. А умрет он – через пять лет от рака лёгких, в ужасных мучениях, с удивлённо раскрытыми глазами, не понимая, что с ним происходит, почему он привязан к кровати, кто с ним рядом, до последней секунды стискивая руку своего старшего сына. «Кто вы, я не помню, но - уж очень приятный мне человек».
И будет это – в Америке, в штате Мэриленд, в генеральном госпитале графства Ховард, примерно в двадцати милях от Балтимора и в тридцати - от Белого дома, против которого столько лет безуспешно боролась Советская Армия и Военно-морской флот, маленьким винтиком которого он был почти всю свою малоприметную жизнь.
Заплаканный Серёжа легко поднимет его худенькое, исколотое морфием тело и понесёт по ведущему в никуда бесконечному коридору. Мимо остолбеневшей Клавдии Степановны, впитывая в себя последние капли отцовского тепла, без которого нет жизни на земле.
И останется Сергею на память от отца кортик. Золотой офицерский кортик, чудом вывезенный из разваливающегося Союза Советских Социалистических Республик. Разваливающегося на части под чутким руководством очередного безмозглого генсека с багровой отметиной - «минерального» секретаря Михаила Сергеевича Горбачева.
А сердце?
Сердце у капитана Первого ранга, подводника Королева А.А. оказалось совершенно здоровым.