Современное средневековье (Рассказ)

                                                    Давай, давай… .

      Она ехала к сыну во второй раз. В первый была на присяге. Тогда почти все вышло нормально.
      Теперь две холодные электрички, давка в метро в Москве, разбитый вонючий авто-бус, который ждала четыре часа.
      Здесь никаких автобусов не ходит, километр до части с сумками шла пешком.
      Солдат провёл её в комнату, где за столом сидел помятого вида толстый прапорщик, который, казалось, не говорил по телефону, а пытался прог-лотить или всосать трубку. Солдат ушёл. Увидев её, прапор  странно почти как ненормальный мотнул головой, даже показалось, что он просит выйти. Но нет… .
     Говорил он тоже как – то странно словно плохо выспался. Слова тянул и путал, почти неслышно очень тихо матерился и внезапно громко хохотал. В руке держал стакан с остатками чая, но запах в комнате был совсем другой: или спирт или пиво или водка. Это сразу странно и страшно насторожило. Ей очень захотелось уйти отсюда. Совсем !
     - А, может, уйти и созвониться с командирами. Сюда и не заходить ?
     Но она не решилась уйти сразу.
     Закончив разговор, прапорщик очень медленно положил трубку и, будто задумавшись на время, повернулся к ней. Она сразу же поняла…. он был ну … полностью. Смотрел на нее и не видел.
     - Видно, опохмёл был как следует. – подумала она и сразу же опять очень захотелось скорее уйти.
     Он словно понял это, но ничуть не смутился.
     - Ну, че… говори… х…х… . -  казалось, неясное «горючее» вот – вот выльется из него обратно.
      - Я приехала к сыну… .
      Она назвала фамилию и то, что хотела бы, чтобы сына отпустили на весь день.
      Прапорщик неожиданно масляно и тупо улыбнулся и почему – то уставился на её сумку. Вдруг он длинно и почти полуобморочно спросил: Ну ?
- Что ну… ?
- Ну, это…  .
      Вдруг снова зазвонил телефон и прапорщик, четко повернувшись, как робот схватил трубку, удивительно громко и чётко словно машина назвал  звание и фамилию. Казалось, он сразу же протрезвел. Разговор был долгим. Прапор все же отвлекся и стал делать ей какие – то знаки рукой позади себя. Вдруг он зажал трубку и она услышала: Давай, давай.
      Она совсем растерялась. Что ему: денег или еды ? Или выпивки… ? Но я не купила ничего из вина. Стала расстегивать сумку, но молнию заело и она почти оцепенела от растерянности, вдруг стало ясно, что никак не хочется отдавать то, что везла только сыну и достала с таким трудом. Прапор все говорил по телефону, но уже стал коситься в ее сторону. Сам он больше молчал, только изредка говорил: Так точно. Есть.
       Вдруг дверь с шумом распахнулась и вошел офицер. Строгое, почти каменное лицо,  какой – то, как казалось, злой пронизывающий взгляд, но она сразу поняла: всё изме-нилось.
    - Вы что здесь ? – спросил офицер.
    Она повторила всё. Он взял другой телефон.
    - Да, тут к нему мать приехала. Что с того, что в наряде ? Вы что, товарищ сержант, не знаете, что делать ? Заменить ! И немедленно. Чтобы через полчаса был на проходной ! Выполнять !
      Сын вышел даже раньше. Он ничего не скрывал.
    - Да тут на проходной одни поборы. Все берут, чуть не сами в сумки лезут. Мне уж рассказывали. Просят водки купить, все, что хочешь.
     - Мы где остановимся ? Как в тот раз ?
     - Там нет, плохо стало. Давай вот сюда.
     Квартира с пьяной бабкой была почти пустой.
     - Она тут все продала. Только и живет, что пускает родителей. Все её знают.
     Бабка взяла рубль на пиво и ушла пить.
     - Она может и до утра не придти. Да,  в роте постоянно требуют деньги за то, чтобы выйти. Или купить чего. Без этого и не выпускают. Тебе повезло, это замполит батальона, он крутой. А так и офицеры берут, особо если у кого из Москвы или из местных. Тянут и деньги и просят купить что получше. Чтоб посылку получить, плати, Пойти куда даже в части – плати. Многие все время им носят водку, коньяк.
      - Но они же офицеры. Как они могут ?
      Офицеры. А им на все плевать. Только чтоб внешне все было нормально. А так сол-даты им как чушки. Интересно только кто покрепче, чтоб гаражи строить или мебель там носить. Няньками нас берут. Я правда, не ходил.
    - Не бьют вас ?
    - У нас рота хорошая. Тут присягу отбивали, так даже двоих на губу отправили. А в нижних двух ротах телеграфных так че только не было. В том году один глотал скрепки, один кислоту пил, двое пилили пальцы. Одному челюсть сломали в трех местах, одному даже две ноги. А ротный все записал: мол, упал с лестницы. Хоть никого не убили. Пока.
     - Как же так можно ?!
    - Это что. Вот узбеки, что только приехали, так даже восстание устроили. Отказались строиться и требовали командира батальона, грозились в суд подать.  И че им не делали, сам генерал с ними говорил.  Сделали так, что они работают как положено, а их не трогают. Что могут жаловаться хоть генералу. А не верю в это. Армия… . Но у нас ничего.
    Сын ушел, а  она стояла у проходной, и, вытирая слезы, смотрела через  решЁтчатые железные ворота как он идет по дорожке в казармы.
    Окно в проходной было открыто и она опять услышала хриплый пропитой неровный голос: Давай, давай!

                                                  Дочки – сыночки.

     В комнате так утомительно тихо, что хорошо слышно как на улице за плотно зак-рытыми окнами шумят проезжающие машины, кричат дети и, захлебываясь, каркает во-рона.
     Они сидят за своими столами и все молча смотрят в окно. Только один молодой чело-век у двери что – то сосредоточенно и чуть утомлённо, но быстро пишет.
     Кирсанов работает в этой конторе уже год. Он точно знает всех – организация неболь-шая – главное, ему точно известно, кто чей родственник.
     - Вот, Ольга – дочка замначальника областной газовой фирмы. Она  ничего не закон-чила, но папочка обещал купить диплом. Так, ходит куда – то смеху ради раз в месяц. Якобы чему – то учится. Редкая гнида !
     Кирсанов пишет и думает. Для него это обычно: когда много работы, то как - то приу-чаешься делать всё сразу и быстро.
     - Наталья Игоревна тут пять лет. Да все знают, что она – сноха замначальника облас-тного  центрального банка. Эта курва где – то раньше работала, чего – то закончила, ка-жется, педвуз по специальности «математика» - это где конкурс полчеловека на место - но умеет в основном пить кофе и красить ногти.  Писать, вроде,  умеет, считать – нет. Ни ра-зу не видел, чтоб считала. Денег точно, без счёта. Чего тут считать ? А, да, ещё умеет красить брови, смотреть женские журналы и шляться по магазинам. Что ещё она умеет делать - я не знаю. Хотя иногда что – то пишет. А, может, просто водит ручкой по бумаге для вида. Отсюда не понятно. Алексей – сын зампрокурора города. Юрист, хотя я знаю в праве больше его раза в два. А, может, в три. Вот такой юрист ! Обалдеть !  - Кирсанов даже немного оторвался от бумаг и посмотрел на того, о ком думал, словно он мог читать его мысли. Но Алексей по – прежнему смотрел в окно: Редкая падаль !
      Кирсанов закончил писать и стал проверять написанное. Но не получалось, мысли как - то сами переходили на всё тех же коллег.
     - Не коллеги, а калеки, моральные уроды. Ведь какое – же дерьмо. – думал он: Эльвира Арнольдовна – замначальника. Эта – исключение, у неё опыт работы, а из блатных на-чальников только какой – то знакомый. Но она точно здесь по блату. Сто процентов ! Без сомнений.
     Кирсанов даже оторвался от бумаг и опять взглянул на всех, но они смотрели в окно и он решил отдохнуть, даже чуть подумать.
      - Ведь целый день ни черта никто не делает, а получают больше меня. Кто - то даже в три раза. Ну и жизнь. Такого дерьма я ещё не видел. Чего только не встретишь в нашей чудной стране. Только и работаю тут из - за опыта. Больше полутора лет не протяну. Уж сплю и вижу, когда уйду, боже упаси в госконтору или на большое предприятие. Ведь там одни блатные. Ну или почти одни.
       - Да, погода сегодня хорошая. – неожиданно нарушила молчание Эльвира Арноль-довна.
       - Ты, тварь такая, ничего умнее не нашла сказать. – подумал Кирсанов и опять уткнул-ся в бумаги. Ну и дура. В другом месте может и сказал бы кто она. Но не тут. Начальница. Вот тебе и всё. Кусок дерьма ! – Кирсанов с трудом сдерживался, чтобы не сказать что – то вслух.
       - Да, ведь и целый день такой, а ты тут сиди, работай. – тоскливо заметила Ольга.
       - Тебе, дуре набитой тоже не сидится. Какая у тебя работа, юбку протирать да диабет кофем наживать. Во, помрет ведь, уродина, от диабета, уже жирная как свиноматка, сто десять кило точно, пьёт кофе по десять чашек за день, да все по три ложки сахару в каж-дую.  И всё чуть не по пачке печенья или вафель жрёт или по две булки за раз. Как можно сжирать столько ? Вот умрёт, хоть мне будет какое - то удовольствие. – Кирсанов даже ус-мехнулся от новых мыслей.
     Эльвира Арнольдовна сидит и как – то задумчиво смотрит в окно. В её руках дорогая ручка, но она уже давно ничего не пишет. Жирная муха села на её толстую шею, но Эль-вира Арнольдовна, похоже, ничего не чувствует. Кажется, она спит.
      - А я ведь должен работать и тут и дома за этих уродов. Все выходные сижу и набираю на компьютере, здесь даже денег жалко на технику. А у директора для куражу стоит в кабинете, он никогда не включает, даже провода к монитору не подсоединены. Ну и дерьмо ! Ведь такого не видел и не увижу больше. Ой, не зарекайся ! А начальник – то тупой - ведь хуже самой плохой поддельной пробки: не умеет ни говорить, ни документы проверить не может, только подписи ставит, я за него должен бумаги его дурацкие писать и редактировать. Ведь кончил партийную школу ещё в СССР, так до сих пор и рулит. А попал сюда только из – за связей своих, всех, гад, начальников в обладминистрации знает. Они там чуть не по ранжиру советские партработники. Все вернулись к власти. Вот так. История у нас только повторяется !
      В кабинет вошёл начальник, лысый всегда потный вертлявый мужичонка в блестящем пиджаке. Он внимательно посмотрел на заваленный бумагами стол Кирсанова и подошёл к Эльвире Арнольдовне. Та, кажется, проснулась и медленно повернула к нему голову.  Они долго и очень тихо о чём – то говорили.      
     Начальник повернулся к Кирсанову и громко почти грозно спросил: Сергей, ты так и не сделал отчет ?
    - Завтра утром будет, Иван Хрисантович.
    - Нужно сделать сегодня, ты знаешь, мы ведь может найти другого.
    Все молча с явным осуждением посмотрели на Кирсанова.
    - Будто хоронят. – подумал он: А и, правда, ведь, выгонят как пить дать. Я - то один не-блатной.
     По дороге домой  встретил старого знакомого.
     - Ну ты как, там же, не надоело ? Я помню, рассказывал.  - спросил тот.  
     - Да, одни блатные, я как полный дурак. Вот ведь такая блатняра всегда всплывает осо-бо в такие вот поганые времена, уж я это вижу, а мать говорила, что такое было дважды при её – то работе. Ведь всякая нечисть, урки разные, экстрасенсы, другие мошенники и уродцы, серость всякая с президентскими, генеральскими там погонами опять повылезали из своих дыр и заполонили всё что можно. Оно так всегда. Чем хуже и чем беднее щас страна, тем этой вонючей саранчи больше.
     - Не любишь ты блатных.
     - А ты, что ли любишь ?  
     - Ну так уходи. Что уж, совсем некуда ? Тебя ж возьмут.
     - Да всё, один месяц и я ухожу куда угодно хоть на биржу, точно, не могу больше. Дочки…  !
      - И сыночки… .
      - И сыночки, вашу… !
     Они идут по дорожке, усыпанной осенней желтизной, Кирсанов машет руками, изо-бражая кого - то из своих «коллег», солнце спряталось за тучи, но ещё не холодно, листья медленно падают на грязный асфальт, а слабый прохладный ветер бездумно крутит листву и пыль в своих сонных водоворотах.

                                                Рим - Москва.

     «Ла реведере, драгаляр, ла реведере…».
     Он часто пел это, бреясь по утрам.
     - Что ты всё поешь эту старую песню, как не надоела  ? – Толя, сосед по квартире, что два московских «гастарбайтера» два года снимали вдвоём, брился в коридоре.  
     - Да ну, Толь, знаешь, песенка бог знает какая старая румынская как - то обвыклась и я ведь на четверть молдаванин, так что даже приятно. А, ну, если надоело, могу сменить репертуар. Оп - ля ! На пяти языках могу по маленькому концертику забацать, ой, даже больше, на шести. Ну, да это щас это вроде никому и не нужно. Такие поганые времена.
     В Москву ездили вместе. Вечером домой тоже. Вечерняя электричка не такая полная и быстро пустеет.
   - Вот ты знаешь. – Вова - молдванин смотрел в окно и говорил как в никуда: Я долго думал. Вот думаю и думаю, наверно год, будто заклинило. Москва теперь стала как Древ-ний Рим.  Я ведь неплохо знаю Италию, да и древнюю тоже. Даже был там, я рассказывал. Даром все главные романские языки изучал. До сих пор помню полсотни латинских фраз. Удивительно, но они теперь все как бы работают. Вот смотри. «Статус ин стату.» - ведь Москва как государство в государстве, пятьдесят второй штат США, зарплата на порядок выше, чем в среднем в России, а на сто километров все её обеспечивают, а на следующие двести все только и мечтают, как в нее устроиться на работу или переехать, а дальше – я вообще молчу.
     - Да нет, ну процентов сорок – это точно – ни в какую Москву не хотят или не приз-наются в этом. Ещё процентов тридцать ни за золотую коврижку не поедут. И потом – всё это только кажется, что они тут задержатся или – главное – им понравится. Хорошо там, где нас нет.
     - Не, я не спорю, преувеличил, но это – кто не едут - либо  примитив, либо патриоты своего места – есть и такие, ну или же добрые люди, что, ну как говорят, самодоста-точные, им лишнего не надо. И вместе их большинство, ведь где родился - там и при-годился. Я вот тоже постепенно всё больше клонюсь: тянет уехать домой. Бросить всё это, как говорится, к чертям собачьим. Ничего, что работа не очень, знаю точно, что  есть, жить можно, помнишь, я говорил. Зарплата поменьше, но ничего. Надоело, одни побе-гушки и психопаты, хамьё и чваньё. Это и есть наша великая столица.  
   - Помню, да и мне тоже вроде этого отписали. Работа там тоже есть.
   На остановке из электрички напротив вывалились двое пьяных, долго пытались встать, с матерными причитаниями помогая друг другу. Упали в лужу. Вагон ухохотался.
   - Да, так дальше. "Беати поссидентес", значит «счастливы обладающие». Ведь и правда, Москва всегда сама по себе, а теперь и подавно, на провинцию ей всегда в корне плевать. Только разговоры, что страна - это провинция. Вот жиреет и жрёт без предела за счет страны, от нефти, газа, со всего свой навар снимает и ей положить на что - то, кроме себя. После нас хоть потоп. Точь – в точь как в Риме, жили, пили, ели, смотрели бои глади-аторов, вдыхали запах крови, ни о какой провинции не думали, ехали туда только за данью, на дачи или уж если император посылал наказать восставших рабов как у нас на юге. Что, не так ?
   - Ты бы поосторожней. Мне - то ничего... .
   - Да ну их. Будто кто – то не понимает, что я прав. Ну, при дорогой нефти так. Что будет при дешёвой, я догадываюсь... .
   По вагону с обычной занудной песней под старую  гармошку двинулся потёртый, види-мо всё же слепой - чаще зрячие под слепых - мужичонка с чёрным котом на плече. Кот был привязан к инструменту ремешком и сидел тихо, покорный своей судьбе, утомлённо положив голову на плечо хозяина. Все давно запомнили эту парочку, но снова вниматель-но смотрели на кота, который ни на кого не обращал внимания. Двое детей встали со своих мест и, поднявшись на носочки, погладили кота, отдали деньги гармонисту. Кот умильно и чуть утомленно повёл головой, но явно был доволен.
     - Что - то кот сегодня какой - то грустный, заболел что ли ? Ну ладно.  «Хомо сум ху-мани нихиль а ме алиэнум путо." - я человек и нично человеческое… - ведь это в Москве просто дошло до психбольницы. Смотри, ведь кто ждал такого разгула распивочных, кази-но, ночных клубов и всяких других торжищ порока. Вся гадость, всё бескультурье брыз-нули здесь из людей. Точь - в - точь как в Вечном городе. Залили улицы и переулки, город разит пороком. Помойки - самое приличное место в Москве. Что  было в Древнем Риме... . «Хлеба и зрелищ.» - вот что на деле написано в Москве на каждой растяжке. В провинции этого всё же много меньше. Не так ?
    - Да то же самое  и в Риме, жрали и развлекались, ни о чем не думали, жили за счет дру-гих. Вот и изжили себя. Пусть не сразу. Четыреста лет.
    - Во, любой понимает, что так. Неужели и теперь ждать четыреста лет ? А у нас цена не нефть падает быстрее. Дай - то бог. Да, а вот  только и вспомнишь «о темпора,о морес», и времена жуткие и нравы дикие, Россия живет в гадкое время, а столица – как говорят, выжимка, квинтэссенция всего этого. Ведь такое болото тёмной экономики,  контрафакта, криминала, гадкого телевидения, потребиловки, чванства, разврата, людей, ничего не уважающих кроме денег и имиджа, она не знала сто лет, а, может, и больше. Я думаю, что сто. В конце девятнадцатого было то же. Чехов и все великие расписались в этом.
    - Да, Куприн, Толстой и другие. Точняк ! Хотя до революции и в тридцатых, может, было и хуже. А, может, и нет.
    - Думаю, что хуже не было.  А, вот оно ! "Темпора мутантур эт нос мутантур ин иллис." Времена меняются, а как мы то с ними изменились. Ведь все партийные стали важными чиновниками и берут, а все военные стали охранниками и швейцарами и тоже побираются кто сколько даст. Продавцы подались в коммерсанты и воруют у государства, строители стали шабашниками, водители все работают налево. Только большинство учителей, вра-чей, инженеров, рабочих завидует всем этим, да тоже чаще только и смотрит, как бы срубить чего на стороне, да перейти куда поденежней. А уж чинуши советские все под-нялись до высших постов и берут пачками. Все знают и молчат.  Одни названия и поменя-лись. Да денег побольше и имидж почётче. И то смотря у кого. В провинции тоже, но реже, поменьше, не так бросается в глаза. Всё спокойнее. Много приличнее. Богатые прячутся в своих особняках и квартирах, не лезут на глаза.
    - Не, слов нет, ты прав, здорово всё это формулируешь, как всегда, ну, класс ! Вот я так просто не могу.
    - Не надо, не хвали, захвалишь. Ну вот научился я на свою голову, говорить как по кни-ге, хорошо, что хоть работу нашел. А рабство. Ведь мы тут рабы фирм. Они делают с нами что хотят, а попробуй что – то сказать или не так сделать. Все – в каменоломни, а уж камни они найдут. И тут так везде. Особо для нас, гастрабайтеров, ведь мы вообще ника-ких прав не имеем. Сразу: «Езжайте в свой Урюпинск.» И не будем иметь прав. Навсегда клейма "лимита", "гастарбайтер".
  - Меня раза три в лицо называли. Одному потом дал в рожу. Володя, ты как обычно всё в десятку. Мне токо и молчать.
    Вышли на перрон. Был солнечный теплый осенний вечер. Солнце, ещё греющее, жёл-тые листья на платформе, чем - то даже приятный лёгкий запах гари.
   - Прошвырнёмся через озеро.
   - Давай.  
   Они шли к маленькому  озеру посреди дачного послека через редкий молоденький бе-резняк. Пара пьяных мужичков нетвёрдо шла навстречу, но, увидев их, как будто разва-лилась в разные стороны.    
   - Ты знаешь. - Вова смотрел в сторону озера: Мне всегда была интересна вся история даже фашистской Германии. Но историю древнего Рима ненавижу. Колизей по мне хуже любого Освенцима. Фашисты хоть не публично людей сжигали. Да, вот ещё те же рим-ляне говорили: «Вокс попули вокс деи.». Глас народа – глас божий. У нас это не проходит, но зато власти старательно делают вид, что так и есть. И примерно половина упорно верит в эту дребедень. По стране гораздо меньше. Потому что в Москве живут много лучше. Не духовно. Она пустая. Сейчас. Кстати, на деле поговорка наоборот.
     - И делают вид, что тут в политике все о –  кей.
     - А местные власти как всегда стелются перед федеральными. А те нахваливают их: «Аве цезар, мортитури те салютант.». Идущие на смерь приветствуют Цезаря. Он гонит в восставшую провинцию, а те не возражают. И так всегда. Рабы…  .
     - Квот лицет йови, нон лицет бови. – это даже я знаю.
    - Точно, это может быть преступно, а никто не решается даже намекнуть. А что на За-паде об этом говорят, всё замалчивают. Почти... . Ни купить западной газеты, ни в наших прочесть что - то честное. Ну, разве в двух - трёх. Это в столице. И всё это дико тянет уе-хать от такой гадости. Знаешь, уже не римлянин говорил: «Достойные люди живут вда-леке от царских палат.».
     Дома сразу разошлись по своим комнатам.  На ужин снова встретились и Анатолий продолжил то же: А вот «дура лекс сэд лекс» не работает, закон суров, но он не может работать. Россия сейчас – страна беззакония.
    - Мы с тобой завтра поедем электричкой «Рим – Москва».
    - Гениально. Хотя тут как – то никакой логики, но зато здорово ! Ты просто гений, а главное – хороший человек. И в Риме такие были. Знаешь, последнее время всё больше вспоминаю: «Лучше быть первым в провинции, чем вторым в Риме.» Хотя это Цезарь... . Тиран.
   - Тираны тоже иногда говорили истины.  Цезарь из них по - моему был самый заметный. А тут не то, что вторым, тут и тысячу вторым, миллион вторым по - честному не станешь. Всё по блату, за взятки. Везде кидалово, доносы, лизоблюдство до упора, подставы. Завое-вание Москвы почти всегда заканчивается поражением. Девяносто девять процентов. Хо-тя как все гастарбайтеры по призванию не любят об этом говорить… !
    - Золотые слова. Хотя и там немногим лучше. А всё своё... .
    - Всё же отличия отстоя есть. И часто ещё какие. Тут глухая чернуха. Как будто нав-сегда.
    - Это точно. И отличия эти чаще к лучшему у дома. Ну, по крайней мере, для нас с то-бой. Эх,  как - то тоже тянет домой. Надоело !
      Разошлись по комнатам спать. Утром Володя почему – то встал очень рано и уехал один. Вечером позвонил и сказал, что уедет домой на неделю.
    Через месяц Толя приехал из отпуска с юга и увидел  на кухне записку: «Я уехал домой. Насовсем. Пиши.».
     - А, наверно, и я тоже... .

                                                 Армейский кросс.

    По команде “тревога” молодые быстро построились в коридоре казармы. Старики недо-вольно ворчали, одевая сапоги, тщательно закручивали портянки. В проходе, подгоняя их, ходил офицер.
     - Что будет - то ? - переговаривались молодые.
     - Говорят, кросс.
     - Не кросс, а марш - бросок, шары хреновы ! - мрачно заметил наконец - то встающий в строй старослужащий.
     - Строиться на плацу с противогазами ! - закричал дежурный по роте.
     Разбирая противогазы, молодежь, подгоняемая пинками и ударами стариков, падая, бросилась по лестнице вниз.
     Внизу их встретили туманная погода и командир роты с замполитом, одетые по облег-чённой форме. Минут десять ждали стариков. Те постепенно спускались вниз и всё норо-вили слинять за казарму или спрятаться в подвале. Но офицеры следили и сгоняли в строй.
     - Всё из - за вас, из - за шаров, кто - то настучал, что мы ночью вам присягу отбивали ! - заметил старик: Эх и на... вас сегодня после отбоя. И никакого масла никто не получит. Рыбу хрен увидите. Будете знать. Хоть у нас и уставная рота.
     Туман всё сгущался и чуть закапал летний дождик. Офицеры и сержанты мрачно смот-рели на построившуюся роту, что - то тихо обсуждали.
     - Сазонов, только попробуй у меня куда - нибудь..., узнаешь, где гауптвахта. – предуп-редил одного из старослужащих замполит.
     - А я чего ? Я - то ничего... . - пробасил длинный похожий на клоуна забавный улья-новец с лошадиным лицом.
     По команде сорвались с места и первое время бежали довольно спокойно. Все старо-служащие трусили сзади, так что молодым оказалось хуже всего: за ними следили и ста-рики и офицеры и сержанты.
    - Вперёд ! Не отставать ! Не растягиваться ! - кричали подгоняющие.
     Километра два бежали тихо. Уже стали выдыхаться. Сзади остались все военные город-ки и начался лес с бетонной дорожкой. Туман стал рассеиваться и вдруг появилось мутное солнышко, но оно уже никого не радовало. Хэбэ у всех стало совершенно мокрым, пот постепенно стекал в сапоги. И тут резанула страшная для такого момента команда: Одеть противогазы.  Пятнадцати минут быстрого бега хватило, чтобы из просто мокрых стать совершенно намокшими и до невозможности измученными. Офицеры, которые бежали без противогазов, словно нарочно отстали и рота во главе с двумя сержантами выскочила на холмик и скатилась в небольшой овражек. Впрочем, от роты уже остались одни только молодые, старики где - то благополучно отстали.
   - Стой ! - прокричал один из сержантов: Снять противогазы.
    Все с невероятным облегчением стянули ненавистную резину. Сердце, казалось, уже выскочило из груди, а от пота не было никакого спасения. Две минуты никто не мог ска-зать ни слова, все только глотали воздух и вытирали пот.    
   - Одеть противогазы. - опять закричал тот же сержант, видимо, заметивший приб-лижение офицеров. Все, кроме одного высокого казаха со столь характерным для вос-точных людей каменным выражением лица, выполнили команду.
    - Одел противогаз. - громко и спокойно сказал сержант, но казах даже не пошевелился и не сказал ни слова.
    - Всем отвернуться, не смотреть ! - так же громко скомандовал сержант - здоровый ук-раинец из Днепропетровска: Всем отвернуться, всем, не смотреть !
     Солдаты отвернулись и большинство услышало только глухой звук ударов. Когда по-вернулись, без противогаза оставался только сержант. И тут показались офицеры. Они не торопясь трусили, пошучивая. Старики совсем исчезли
   - Вперёд ! - закричал сержант и все понеслись по оврагу дальше. В небольшой рощице, где рота опять оторвалась от офицеров, к общему удивлению, их ждали старослужащие. Сержант снова приказал снять противогазы и остановиться.
     Минут пять ждали офицеров. Когда те появились, старики демонстративно закричали и, подгоняя молодежь кулаками, бросились бежать вместе со всей ротой. Бежали минут двадцать. Лесная дорога вывела к широкой поляне у ручья, посреди которой стояли два прапорщика с рюкзаками. Где – то невдалеке завелась голосистая кукушка.
    - Одеть противогазы.
    Лёгкие хлопки... и всё окутало белым дымом, который лез под неисправные проти-вогазы и ел глаза. Прапорщики, одев исправные новые противогазы,  взрывали хлопик-риновые шашки. Бежать было совсем тяжело. Но уже через три сотни метров бегущий впереди сержант в противогазе махнул рукой и все остановились. Он снял противогаз и, кашляя, прохрипел: Отбой !
    Опять стащили уже невыносимые противогазы. Кто - то сначала снял куртку и выжал её, другой  вылил  из сапогов пот. Все  очень   тяжело дышали и тёрли красные от хлор-пикрина глаза. Почти все кашляли. Кого - то вырвало. Марш - бросок явно закончился. Солнце сияло, летний утренний  день только начинался, рота медленно почти без строя шла домой, впереди молодые, а сзади - старики, уже незлобливо покрикивая: Эй, кто там из строя выбился, а ну ... шары.
    
                                         Современное средневековье.

   -  Средние века давно прошли, но не все знают, что тогда люди вряд ли ощущали, что живут в какое - то страшное время, не думали, что о нем будут говорить, как об одном из худших в истории. Да и сейчас мало кто помнит фразу Ежи Леца «У каждого века свое средневековье».
    Так неожиданно прервал свою лекцию Горюнов, вузовский преподаватель истории. Студенты в ответ на это как обычно ехидно усмехались, переглядывались, но в общем сидели спокойно. Они привыкли к подобным лирическим отступлениям. А историк тем временем продолжал.
     - В России у каждого века может быть не по два, а по три и больше средневековий.  И в одно из них мы с вами сейчас живем. Да…, ну это писать не обязательно.
    Довольные студенты отложили ручки и начали разговоры.
    - Страшные лица новых русских, этих современных инквизиторов морали ...,  - про-должал тем временем Горюнов: ... уже мало у кого вызывают подлинное уважение.
     Резкий и неожиданный выпад лектора ненадолго заставил почти всю аудиторию за-молчать и прислушаться.
   - Они выходят из своих железных карет и с суровыми лицами древних графов и герцогов идут, ни на кого не глядя, с видом вершителей судеб общества. И куда же они идут ? Каждый день они вершат свой суд инквизиции. Суд, который де - юре имеет силу только для них самих и тех, кто с ними связан, но и как бы правомочен почти для всего общества. Во всяком случае, они так думают.
    Аудитория исключая полностью спящих оставила свои обычные  дела и уже с инте-ресом стала прислушиваться к непредвиденному публицистическому “спичу” лектора. А тот не прерывался.
    - Что сделал этот неверный, предавший нас человек ? – спрашивает один из этих совре-менных иезуитов другого.
    - Он не вернул нам нашу святыню - деньги. - отвечает другой.
    - Значит, мы своим высшим судом, данным нам богом, покараем этого  еретика,  невер-ного нам человека. На костёр его !
     И сожгут ведь не задумываясь, если нужно будет, именно сожгут, чтобы, допустим, не смогли доказать, кто и как убил, если это хоть чем - то для них выгодно.
     Уже и традиционно спящие студенты и даже завзятые двоечники, которые исполь-зовали лекции только для встреч и разного рода игр на телефонах, стали внимательно слушать это занятное «выступление».
   -  Старик тронулся. Зарплату, верно, давно не платили.
   -  Да, явно глюки пошли. – переговаривались они.
   А лектор не утихал:
    - Но есть и другие не менее страшные лица. Это лица людей, которые захвачены невы-полнимыми запредельными желаниями, потребностями, внушенными им бесконечной телерекламой и сообщениями о западных и отечественных супер – доходах. Зависть, жадность и корысть - вот, что написано на этих лицах почти каждую минуту. И среди них очень много женщин. Они всегда более восприимчивы. И эту заразу они тоже подхватили вперед мужчин и нет им от нее покоя.
    - Ну как твой рыцарь ? – справшивает одна из таких другую.
   - Да  толку с него немного. Крошечный замок из трех комнатушек. Хоть и с лоджией и лифтом, да ржавые латы от Фольксвагена. Ни на новый экипаж ни на парижские платья у него никогда нет денег. Уж и не знаю как от него избавиться: отравить или просто убежать с другим   рыцарем. Знаешь, я давно его знаю, это Рафик, он правда из Палестин, но зато денег у него и экипажи самые лучшие, а замки есть даже у моря и на Рублевской дороге, по которой ездит король.    
    - А ты попробуй жить и с тем и с другим: бери сразу от обоих.
    - Да я так и живу. Что тут иначе поделаешь. К Рафику я уходить боюсь,  у него что ни неделя, то или турнир или битва. Того и гляди не будет. Да и все боится, что королевские слуги его совсем оберут и посадят в темницу. И девиц у него кроме меня, по – моему, хватает. Да…, точно хватит.
    - Ох уж эти рыцари, ничего они по сути не могут. Сплошная нищета. Ничего дос-тойного нет.
     Студенты уже полностью  оставили все свои дела и внимательнейше со всё более ред-кими улыбками слушали преподавателя. Забыли  и   про то, что нужно поесть и погово-рить о том как провести выходные. В лекционном зале даже на несколько секунд стало так тихо, что все услышали жужжание двух случайно не зазимовавших мух.
     Но самые  страшные лица  нашего  нового   средневековья, – продолжал тем временем лектор: это  лица обычных людей, если хотите, обывателей, то есть часто и ваши лица. В их глазах безразличие и равнодушие ко всему,  что не касается  их самих. Часто они способны на всё и не брезгуют самыми гадкими способами для достижения своей цели лишь потому, что так якобы велит время. Они уже привыкли к тому, что деньги можно заработать лишь нечестным путем, а воровство и взятки, ложь и даже убийства – норма. Привыкли с самого рождения, что начальник всегда прав, а у кого власть – у того и вся сила. Что начальнику нужно угождать пока он – начальник. Что нет и не может быть другого порядка вещей. Все их интересы крутятся вокруг этого. Они обыватели и в этом вся их жизнь: как обывать на этом свете.
    - Ты  видела, в какой карете проехала жена того герцога. Мой муж обещал купить мне такую же. Ему заплатили за то, что он договорился с герцогом об экспедиции в Новый Свет.
   - А ты знаешь,  какую должность купил ее муж. Ух ты, он теперь советник самого ко-роля и никого не боится.
   - Надо будет тоже купить какую – нибудь. Теперь без этого уже ничего не добъешься.
    А лектор все никак не успокаивался:
     - Средневековье длилось  тысячу лет. Наше  столько не  протянется. В мире все уско-ряется: и плохое и хорошее меняется быстрее. Но это будет долго. С ним ничего не поделаешь в один миг. И пока в основном недавно вышедшие из деревни люди не поймут, что деньги, власть и вещи – это не цель, а всего лишь средства, что на них не стоит тратить время, а главное – это творчество, труд, любовь и дружба,  вдохновение и другие прекрасные вещи, ради которых только и стоит жить, вот до тех пор мы не перестанем чувствовать  наше новорусское средневековье двадцать первого века.
     Студенты уже почти забыли про то, что лекция кончилась и даже про то, что нужно собирать конспекты и ручки. То, что время вышло, заметил сам преподаватель, который уже закрыл свой конспект и собрался объявить о финале этого оригинального выступ-ления. Внезапно в дверь аудитории, расположенную в передней части зала, видимой всеми,  вошел   здоровенный детина в черном пиджаке, поражающий гигантскими разме-рами плечей и щек, а также блеском огромной чисто выбритой по моде 90 - х головы.
   - Слушайте, вы ведь уже закончили, я конкретно  хочу узнать, тут Наташа Конкина есть или нету. У меня там бабки горят. Мне только узнать про нее. Меня как пить сожгут за это на костре братаны же, они не шуткуют, они как эти как инквинзинкторы в натуре.
     Хохот в зале начался не сразу, но постепенно и довольно быстро достиг столь высокой степени, что лектор едва пробился через него со своим комментарием: Вот вам и типичный представитель современного средневековья. Как видите,  я ничуть не ошибся. А Наташа Конкина, не знаю, герцогиня она или баронесса, пусть отзовётся, а то бедного еретика действительно сожгут на костре.
    - Чё это я бедный ? Ты чё, дядя, я не про то, тут совсем другое.
    - Тут Наташа. – закричал чей – то голос с верхних рядов.
    - О, это то. – бритый представитель новорусского племени стал подниматься вверх по ступенькам аудитории, доставая из карманов бумажник и мобильник.
    Преподаватель проводил его грустным взглядом и сказал, ни к кому не обращаясь: Средневековье будет еще  долго, я вряд ли его переживу, но сейчас хоть можно жить своей жизнью, почти не замечая всей этой гадости. Творить своё возрождение так, как тебе нравится. Дай бог, чтобы все у нас возродилось скорей.

                                                              Папани.

         Офицеры любят поговорить, ведь делать – то обычно, можно сказать, как бы нечего. Если нет проверок или построений, смотра или дежурства, в общем, нормальная спо-койная обстановка, можно сесть в кабинете командира роты и поговорить понемногу обо всём.
    - Петров, ведь твой папаня обещал перетянуть в Москву, чего никак не едешь. Говорил, что годик тут отмаешься и всё, сразу аж на Новый Арбат.
     - Чё ты, блин, Колян, захотел, там знаешь сколько генералов да маршалов, по десятку на коридор. А у каждого по сыну, да  по паре братьев, а еще племяшей целый взвод, о, знакомых по полгарнизона, соседи там по площадке, тут, твою… очередь лет на двадцать. Все места уже забиты. Мой черёд движется, но медленно.
      - А он бы денег дал или подарил чего. Чё он у тебя, совсем голый что ли ? Товарищ командир роты, вы как думаете: чего человеку не помогут ?
      - Замполит, ты больно много знаешь, особенно куда кому чего давать. – командир ро-ты, старший лейтенант Минеев с удовольствием разглядывал стоящую на столе пепель-ницу в форме открывающегося черепа.
      - Ещё он знает, как у баб юбки задирать, да драть. Сколько девок в ту субботу в обща-ге вечером перетрахал. – Петров «любовно» ткнул замполита кулаком в бок.
    - Чё ты тут компрометируешь командный состав. Я никого не трахал, так, встречались, общались, чались, чались… . Ты чё, там был что ли. – замполит явно обиделся.
    - Да ладно, будто кто – то не знает. Там Ленка, брюнетка бедрастая была, эта, у которой сиськи до пояса, чё я не знаю, она в городке всем даёт.      
    - Да ладно, нет, Петров, ты не увиливай, тебя когда в Москву – то переведут. Не скоро ведь, значит, вакансии твоей не ожидается. – замполит достал сигарету и закурил.
    - Ну чё ты, на хрен, прицепился, когда да когда, тебе что, устроить что ли кого надо. Да, если нужно, папа переведет куда поближе, а то тут за сто километров домой езжу. Тебе - то тоже папаша – полковник чего – то там обещал, вроде чуть ли не атташе. Куда там, в Канаду что ли ?
    - У тебя, Петров, сбои в памяти, не в Канаду,  а в Казахстан, да и не атташе, а на Бай-конур, это ж теперь чёрт знает что. Там степь и зараза всякая, волки и собаки дикие. Я сам отказался. В Канаду. Да туда и тебя – то никогда не пристроят.
      - Особенно, если еще кто – нибудь в его взводе иголок наглотается, да кислоты напьёт-ся в госпитале. Это ведь за год два случая и оба у тебя. Если б не папаня, быть тебе со служебным несоответствием. Чё, не так что ли, меня бы мой генерал даже защищать бы не стал за такие вещи, так и сказал, мол, если у тебя солдаты будут вешаться или пальцы резать, на меня не надейся, выбирайся сам. – командир роты оставил череп и начал что – то искать в столе.
    - У него – то генерал – полковник, откуда хошь вытащит. – замполит затянулся сига-ретой и, закашлявшись, захохотал.
     - Да ну вас, прямо и поговорить нельзя. – Петров встал, собираясь уйти.: Пойду домой. Нигде нет покоя. Как что, всё на моего папу, он что, министр обороны, да он, ты не зна-ешь, сам себе гараж строит. Попробуй теперь возьми солдат, засекут, будет получать пре-дупреждения и стоять перед замминистром. Сосед его уже погорел, когда ему взвод пруд на даче копал.
    - Пруд - то для лебедей или чтоб с девками плавать ? – замполит докурил сигарету и ткнул её в пепельницу.
   - Да иди ты, твою…, всё, я пошел. – Петров взял фуражку и встал.
   - Да, без папы в армии вообще не проживешь. – замполит тоже закурил и в свою очередь стал разглядывать череп – пепельницу. В это время в двери появился солдат, тихо спро-сивший разрешения войти.
   - Войдите. – командир роты даже привстал в кресле и рукой указал рядовому на стул. Тот сел и сразу же перешёл к делу.
    - Товарищ капитан, разрешите на неделю домой, отец обещал позвонить. С субботы. Можно ?
    - Да, не очень это нравится командиру батальона, я - то ничего против не имею, а вот он.
    - Отец позвонит ему тоже, через день максимум, вы мне его телефон дадите.
    - Дам, как не дать. Ладно, отпускаю, только строго вовремя назад, у нас проверка ровно через неделю. Договорились. Я, понимаете ли, человек устава и проблемы могут быть и у меня и у вас. Проверка из Москвы – сам знаешь... .
    - Я приеду. Ну, если опоздаю, папа позвонит, он с комиссией договорится. Разрешите идти ?
    - Да, конечно. Документы будут у дежурного по роте.
    Солдат вышел, а замполит проводил его тоскливым взглядом и заметил: Этот и есть сын Малиновского ? Ничего парнишка, дошлый.
    - Этот и есть. Папа скоро переведёт домой. Так он тут, для вида, полгода и будет свободен, дома останется, а в армии числиться. Так вот и служат. Нормалёк ! Не то, что мы с тобой тут в вонючей казарме.                                        
      - Разрешите войти ? – в двери стоял другой солдат, высокий и красивый, явно южанин.    
     - А, Гречишный, давай, давай. Ну вы что, товарищ рядовой, с работ в жилом городке явились на полчаса позже. Как это называется ? Можете что сказать или нет ?
      - Товарищ капитан, так на работах были, не успели. Спросите лейтенанта Серебрян-икова.
    - Ничего не знаю, солдат должен быть на месте как я приказал. Два наряда вне очереди. Ясно ? Всё, идите, ещё такое будет: отправитесь на гауптвахту.
    Солдат вышел и замполит, докурив вторую сигарету, задумчиво заметил: Вот ведь без папы никто у нас не продвигается, ведь вообще глухо. И Крохмалёв стал за три года зам-начсвязи при папаше – генерал - полковнике и Чучелкин, сын командарма Сатурна, четы-ре года, а он уже при капитанском - то звании в подвале на опердежурстве, а скоро – в Подольск, там через годик уже и в Генштаб. Никто ведь без связи выше майора через двадцать лет волыни не поднимается. Все, кто в армию просто так пришли, сидят как чушки лимитные и будут сидеть. Толку – то от того, какие они офицеры, главное – быть парашютистом или ещё кем, связи и главное – папы: вот что всё решает, а какой ты – на это всем на…  .
     Это ещё что. – командира роты тоже потянуло на философию. Ты про позвоночников не знаешь, вон, Гриднев, который с ножом в Наре гонялся за каким - то полковником, сосланный к нам, говорили, лет на пять, через месяц по звонку с Генштаба уже перевёлся на Парк культуры.
    - Дежурный по роте, на выход. – послышалось из коридора.
    - Никак, комбат пожаловал. – комроты быстро убрал череп - пепельницу и стал папкой разгонять сигаретный дым.
     В комнату вошел командир батальона, высокий строгий украинец с обычным суровым выражением лица.
      - Товарищ капитан, вы тут, смотрю всё прокурили. Ладно, у меня вот что. Переведут к вам из Акварели ефрейтора одного, привезут сегодня – завтра, определите его писарем, сын чиновника одного из нашего министерства. Да по выходным обещали давать уволь-нение на Москву. Вопросы есть ?
    - Никак нет, товарищ подполковник. Всё ясно.
    - Ну, добре. Я пошёл.
    Офицеры облегченно опустились на стулья.
    - Слава богу, ничего не стал проверять. У нас это уже, вроде, десятый из московских блатных, а, может, одиннадцатый. Я уж и не считаю. Скоро  служить некому будет. Одни детишки.
   - Ты сам – то какой, если бы не папаня, сидел бы сейчас в Свободном.
   - Ел бы красную рыбу и год за полтора. Барахло китайское. Жень - шень, кедровые орешки, меха всякие. Не так плохо.
  - И так десять лет. Кайф.
  - Да ладно, я ж Спелеологе два года отбыл, в болотах этих под Осташковым, комаров кормил.
   -  В окопах, что ли ?
   - Считай, что да. Ладно, у нас писарь –то есть. Ничего пацан, его куда теперь ?
   - Пока по нарядам пустим. Да этот же работать не будет, толку – то от блатного, так, сидеть будет: дурочку валять. И, спорю, что ненадолго. Через месяц - два переведут в Москву ну или поближе к ней. Я чувствую. Ё мое, живут же люди. Когда ж меня - то пере-ведут ? В Москву, в Москву, блин, нечего тут в болотах – то гнить. Пошли на обед, пора уже.
     Они вышли из проходной части и сразу же встретили Петрова, который шел навстречу.
    - Блин, мужики, я вам такое расскажу. Позавчера Студеникин, это у которого дед был замом у Буденного, поехал в Москву с Лишиным, так напились до никуда и разгромили какой - то ресторан, ё моё, избили метрдотеля. В милиции сутки сидели с бичами в обе-зьяннике.
     - Ну, лихо, Студеникин поедет на Камчатку, ближе не выйдет.
     - На тебе… ! Уже дедуля с папаней звонили, говорят, по чистой отмазали. Но теперь ему тут сидеть три года не меньше и без нового звания. Оба здесь, все в пластырях, мос-ковские менты тоже хорошо метелят. А так все в лучшем виде, в часть ничего не пришло. Вообще, чистые, только битые. А все в городке уже знают.
     - Тоже что ли поехать какой ресторанчик разгромить, может, Арагви.
     - Давай уж сразу «Прагу». – командир роты помрачнел:  Студеникин хотел уже через неделю быть в Одинцово, во прокололся - то. Чёрт, это место мне хотели сделать. Вот и все дела.  Называется «Приехали».    
    - Да где там, в штабе два племенника маршалов сидят, нам – то уж придётся не по году в казармах плюхаться. – замполит тоже погрустнел: Коль, пошли, оторвемся, у меня па-рочка красного есть, закусона только купить.
     - Давай, чё теперь не сдыхать же от злости. Как о красном подумал, сразу веселее ста-ло. Молодец замполит, умеешь поддерживать дух. Комиссары нам нужны.
    - Ну ладно, я пошел. – Петров явно спешил: Пойду, в части расскажу, все упадут.
     Командир роты с замполитом посмотрели ему вслед, потом друг на друга, одно-временно как - то грустно подняли брови, и, засмеявшись, пошли в магазин за закуской.

                                             Девочка на улице.

     - Ленка, ты мне пятничный  табель опять не так закрыла. - пропахший табаком води-тель сунул голову в окошечко и довольно злобно зыркнул на табельщицу.
      - Дюша, ну, ты не бойся, я тебе в апреле выпишу добавление. Я же у нас и за дис-петчера. Всё будет нормалёк. - табельщица кисловато улыбнулась и к удовольствию кли-ента при мини - юбке задрала ногу на ногу. Водила немного мрачно как бы безразлично взглянул на стриптиз ниже пояса и более - менее удовлетворенно хмыкнул.
      - Ой, Ленка, смотри. - он  вытащил голову из окошка, густо кашлянул дешевым таба-ком, и, как - то странно помявшись возле табельной, пошел в гараж.
      - Вот, блин, придётся ему за бесплатно давать. - подумала Лена, довольно приятная дамочка лет за тридцать с выдающимся бюстом плюс длинными ногами и всеми этакими известными достоинствами, которые мужчины обычно да и не обычно тоже... не про-пускают: А я сегодня хотела пойти по весне порыбачить к гостинице какой или к рынку.
      Вечером нарочно задержалась, думая, что Дюша придет. Но он не появился.
      - Верно, потому что ночью в рейс. - подумала  и подтянула юбку повыше, поправила колготки, расстегнула на розовой блузке верхние пуговицы: Попробуем, какой в этом году клиент. Эх, сезон пошёл..., зимой - то совсем не тот колер !
     Заниматься древнейшим делом ей просто всегда нравилось. Когда - то на год попала в Москву, хотела официанткой, а вышло - бордель. Да сбежала, хотя всё равно затянуло. Так год и работала то возле Тверской, то где - то на трассах. Но однажды убили соседку. И на той же неделе  навсегда рванула домой. А тут в провинции это дело как бы оказалось много проще.
    - Я ведь работаю. - часто рассуждала она сама с собой: Живу дома, как - никак накопила на квартирку - то однокомнатную, не в посёлке. Город есть город, не Клоповка какая. А это дело тут не очень требуется: то выйдет, то нет. Что хорошо - если очень осторожно, можно и без сутенёров, сама. Хотя дело тоже опасное. Даже очень. А вот нравится мне и всё ! Я такая. Все за деньги, а я как бы, ну, по призванию... а деньги - как же без них.
     Пару раз её вычисляли. Оба раза только забирали деньги - все, что есть - и страшно пугали, что будет очень плохо. По месяцу - два осторожничала - на яркие места не ходила, работала или со своими, с гаража или уж в таких местах, где долго ждать,  да хоть какой - то улов. Как - то обходилось. Ментов не боялась совсем - с ними или денег немного или натурой. Просто.
       Мужики в гараже знали, кто она, но как - то не очень тянулись. То ли побаивались директора, что грозился уволить за такие дела, то ли просто как - то брезговали. Но человек пять у неё было стабильно.  Денег давали мало, а кто и просто так. Держалась она только из - за замначальника, что тоже пользовал симпатяжку - табельщицу, прикрывая её перед директором. А так как - то немыслимым образом не всплывало всё это - уж она старалась. А, может, директор только пугал - говорили, что у него самого две бухгал-терши... .
      На стороне работала больше по выходным, но и по будням больше в тёплое время. Сегодня пошла к рынку - там много приезжих, да и другого народа, что часто пусть не-дорого соглашается.
     Вечер, хороший, тёплый, весенний с легким приятно пахнущим какой - то дымной любовью ветерком сегодня просто тянул её на приключения.
    Прошлась по рядам рынка, по улице, где торгуют с машин прямо на мостовой.
    - Старых знакомых в общем как - то никого. Другие смотрят, но всё не то. О, вот, Рашид, а... он деньги считает, да ругается. Это у них святое. На другое сейчас ни за какой шайтан не пойдет. Даже не посмотрел.
      Она уже решила вернуться и пойти домой, но тут пара южных парней зацепились.
      - Какой красивый девушка. А что, с нами гуляешь ?
      - А почему нет. Ещё как гуляю. - она улыбнулась и встала в позу. Длинные ноги поставила, чтобы лучше смотрелись, а руки слегка отвела назад. Но парни вроде только смеялись. И всё же один южанин явно загорелся.
      - Пошли со мной. А ?
      Второй отошёл в сторону. Этот взял её за руку.
       - Сколько ? - спросил тихо, почти шепотом.
       - Тысяча. - она заметила, что его взгляд яростно нырнул в ее декольте и как бы остался там: Если за ночь, то три.
       - Пошли. - он, слегка дрожа, достал из кармана брюк три мятые тысячи и сунул ей в руку. Дом у него был совсем близко.
                                                                    * * *
       Утром, выпив крепкого кофе, оделась, оставила напоследок свой телефон и пошла на работу.
        - Вот так проще всего. - думала, идя по дороге и весело играя сумочкой: На рынке никогда сутенёров не бывает. А то гостиницы да вокзал да трассы или там клубы ночные, рестораны. Везде пасут. Только разговоры, что у нас этого нет. Всё как в Москве, только тише раз в десять. Как бы никто ничего не знает. Менты молчат - у них же показатели..., да и пятьсот рублей этим красная цена. Но всё ведь есть. Вон на объездной у Катьки жирной лет десять в кафе девочек и  до восемнадцати каждый день водилы со всей России  снимают - и фиг кто закроет. Весь город знает - стоят прямо на дороге, а часто такие коряги... . У Клишкиной девочки по вызову год работали - всё как надо: машины, охрана. Этих прикрыли - шуму много в газетах подняли. Да таких тихих сетей с девочками тут на полмиллиона жителей реально два десятка, ну, десяток. А я вот так осторожненько пройду всего - то полчаса на проход - и есть клиент. В выходные и по два, а то и три бывает. А всего - то - юбку повыше и блузку расстегнуть. Летом прозрачное что надеть. Вот завтра суббота - пойду попробую по улицам, да в центре у магазинов - там сутенеры днём фиг бывают.
                                                                 * * *
        В обед в пенальчик табельной заскочил Лёньчик - мелкий и старый, но прыткий водила - дальнобойщик. Сразу залез под юбку.
        - Лёньчик, а денежку ты мне сколько раз обещал. - схватила его руки своими и уве-ренно потянула назад. Щуплый водила слегка охнул.
       - Ленок, но я же отдам. Ты меня знаешь. Я должки возвращаю.
      - Лёнчик, я не банк, чтоб в долг давать. И проценты не беру. Ты отдай хоть за сейчас. Я не шучу.
       И она достала из стола припасенный баллончик с перцовым газом.
      Лёнчик мрачно взглянул на баллончик и, забавно кряхтя, полез в карман за деньгами.
      - Токо пятьсот.  Ну... ?!
      - Вообще меня за уличную держишь.
      - Ленок, убей, следущий раз, блин, пять тыщ, вот увидишь. Кремень !
     - Ой, где твои тыщи. Все вы только трепаться. - она положила баллончик и вытянулась на стуле.
                                                            * * *
    В выходной погода стала совсем тёплой. Одела юбку покороче, блузку, чтобы бюст получше смотрелся, колготки подороже, сапоги блестящие. Подкрасилась. Посмотрела в зеркало.
     - А я еще ничего. Не промахнусь, так и троих за день могу прихватить. Только бы не встретить знакомых ребят. Ох... .  - она даже почувствовала тошноту в горле: Может, не ходить ? А, где не пропадала, всё будет чики - чики. Как всегда.
    В такой одежде из дома она не выходила. Сверху одела длинное пальто, потом дошла до своего сарая в подвале другого дома, там оставила пальто, надела короткую курточку и так уже вышла.
     Ближе к обеду прошлась по улицам возле небольшой гостиницы, мимо общежития приезжих офицеров, постояла у заброшенного дома, где часто ходили люди.
    Но дело как - то упорно не шло. Мужчины смотрели на её ноги и блузку, но как - то тупо и отстранённо, иногда даже будто пугались.
     - Чёрт, рано я пошла, замерзну так до вечера - то. - думала она, притоптывая от холода и шикая на бегущего мимо драного чёрного кота: Пойду на проспект, хоть согреюсь на ходу.
     Уже через полчаса пошёл первый клиент. На остановке у киоска с табаком и соками плешивый мужичонка лет сорока как - то сладко - заискивающе спросил у неё, который час. Мрачновато взглянула на него, ответила, посмотрела еще раз.
     - А вы не согласитесь со мной прогуляться ? - как - то стыдливо спросил он.
     - Отчего же нет.
     Он показал рукой направление.
     Привёл домой. Сговорились на полутора тысячах за час. На деле вышло дольше.
     - Чёрт, ведь ну и час и почти за бесплатно ! - думала она, снова идя к остановке: Ох, эти мужики !
     Но тут больше как - то не светило. Доехала до центра, прошлась по двум главным улицам, но тоже было не очень. Похожих девочек в мини было прилично, хотя явно просто с целью покрасоваться или поиграть. А погода шла почти летняя и пахло чем - то таким приятным свежим.
     - Ну не терять же такой день ! А, рискну немного.
    Вышла на тихую улицу с сильным движением и встала прямо на углу. Просто стояла как бы дожидаясь кого - то. Но и тут не шло.
     - Ведь машин пятьсот проехало. - думала она: А хоть бы кто крикнул что или там на секунду остановился. Только пялятся за бесплатно. Ещё ДТП будет, а то и хуже - ребята случайно появятся... . Надо линять.
     Остановилась иномарка. Чернявый в коже поманил рукой.
     - Работаешь ? - спросил он, стряхивая пепел с сигареты.
     Она с мгновенно опалившим ужасом всмотрелась в его лицо.
     - Нет, такого сутенёра не знаю. - думала и почти мертвыми губами тихо тянула: Да.
      В гостиницу, куда предложил, ехать отказалась - не её территория. Поехали к ней домой. Вышла за два дома. Потом пришёл он.
     - Ну вот и целых пять тысяч. - думала утром, оставшись одна: А ведь иначе фиг заработаешь на табельной - то. Тут хоть поесть да одеться нормально можно. И какой мужик... !
      Хороший субботний улов и тёплая погода радовали.
     - Пойду и сегодня. - решила она и сменила имидж: Жёлтая юбка с разрезом и черные колготки,  белые сапоги, да сиреневая маечка с голой полоской живота, короткая кур-точка.
    - Чёрт, пальто - то в сарае. - вспомнила она и решила идти так. Только шла прямо у стены дома, чтоб из окон не видели. Да на голову надела платок.
     Рискнула пойти к большой гостинице. Села на лавочку, в сквере под густыми де-ревьями, где никогда не видела сутенеров и их овечек. В общем, мужики были. Но как - то не очень. К одному подошла сама - села, поговорила, предложила. Отказался.
    - Эх, так я тут весь день проторчу. - горестно подумала она и тут же увидела старого знакомого - бритого качка - часто прогорающего колготочного бизнесмена в черной кур-тке под девяностые.
     - Витёк, а ты меня вроде не забыл ?
     - Лена, ты что, как тебя такую забудешь. А ты всё так же: юбочка как трусики, а сверху не пойми что. - толстяк взял её за плечи и колюче, почти кусая, поцеловал.
     - Витёк, ты как, не хочешь, только поехали сейчас, а то тут, говорят, пасут. - она немного нервно оглянулась на двоих крепких мужиков, вы-шедших из дверей гостиницы.
     - Ах, моя птичка, поехали куда хочешь. - он посадил ее в машину, не забыв громко хлопнуть по попе.
     Часов в шесть вышла из его дома, ещё раз посчитала деньги, решила напоследок пройтись по большой улице, где обычно не рыбачили девочки вроде неё.
     Потихоньку темнело и встречные мужчины как - то особенно дико смотрели на ее ноги и живот, в декольте.
    - А вот ничего тут не идет. Потому и не дежурят, что, ну,  не рыбное место. - думала она: Да и который раз тут такое. Поворачиваю в центр. Рискую и пью шампанское. Такие два дня - должно напоследок повезти.
     Она дошла до вокзала и, прячась за автобусом, опасливо осмотрела всю площадь. Но из мужиков явно были только водители газелей и автобусов, молодых девиц вообще не видно. Потом так же осторожно дошла до автовокзала, что тоже стоял на площади и как бы стала изучать расписание в зале ожидания.
    - Ай, какая девушка ! - кто - то подошел сзади: А пошли со мной ?!
    - Пошли. - она внимательно всмотрелась, но в полумраке зала не смогла разглядеть лица под  надвинутой  кепкой: Вроде не знаю.
     Но в душе уже упорно и как - то жгуче, страшно разливался холодок, что даже колол сердце. В машине он тоже не стал зажигать свет.
    Страх постепенно расползался, охватывая всё вплоть даже, кажется, до пяток и затылка: Но не знаю я такого, хотя... темно. Блин, может, выйти и всё... ?
    Он вёз куда - то в тоннель под путями на самые задворки станции, где почти не было домов: заборы, старые цеха, склады, сараи и гаражи. Ни души. Она даже нащупала в сумке газовый пистолет, но потом оставила его.
    - А всё же раз тут со мной уже было. - вспомнила какие - то старые дома прямо у путей. Целую ночь трахались. И дали прилично.
     Это как - то успокоило.
     Он действительно остановил машину у старого двухэтажного деревянного дома и вышел. Она опять взялась за пистолет. Ушёл в подъезд. Ей стало совсем страшно. Но отступать не хотелось - тёплый  удачный день, приятный желтый закат и пистолет в руке очень действовали.
    Появился в двери подъезда и помахал рукой. Вылезла и медленно пошла, до боли сжимая в сумке пистолет. Вот подъезд....и сразу удар по шее рукой.
                                                          * * *
     Очнулась ночью. Она лежала на острых сырых от ночи гранитных камнях насыпи и рядом с грохотом проносился поезд. Не было ни сумки ни пистолета. Всё тело болело, в голове - непонятно что. Как будто сон... и не сон. Она провела рукой по лицу, чувствуя, что на левой щеке что - то не так.
    - Ай, гады, это же шрам, глубокий, как... !  Твари, твари... !
    Кричала и плакала, снова и снова сильно и больно щупая шрам через всю щёку и только всё больше чувствуя как оттуда сочится кровь. Потом встала и медленно, спотыкаясь чуть ли не на каждом шагу, качаясь и падая, пошла по насыпи. Мимо совсем рядом снова с грохотом шёл поезд, но она словно не замечала его. Солёные слезы потоком стекали на кровавый рубец и боль от этого только усиливалась.
     - Вот и всё.- думала она, еле тащась на высоких каблуках сапог по крупным и скользким камням насыпи: Вот и конец моей второй профессии....  Дура !  Зачем ты пошла на вокзал ?! Это должно было так кончиться ! А ведь им, им  скажи спасибо, что живая. Пока не под поезд… . Девочка на улице... . Живая... . Дура ! Хоть не под поезд. А хоть живая... !

                                                           Визит президента.

   О визите говорили заранее. В областном городе событий немного, так что визит пре-зидента – не последнее событие. Чистили, красили и замазывали примерно за две недели. В общем подготовку заметил каждый.
    - Слышал, Медведев приезжает.
    - Да ну его. И чего ?
    - У нас какое – то совещание будет. Нано или Сколково, всякая такая фигня. Вот и он тоже тут.
     Это не будоражило город, но слегка почти незаметно возбуждало. Каждый хоть чуть пусть подкожно, но слегка гордился: К нам едет первое лицо страны ! Ну, почти каж-дый… .
     Не радовались явно только ответственные чиновники: им было не до этого, особенно тем, кто отвечал за внешний вид улиц проезда.
    Стены домов на пути следования быстренько красили, самые неприглядные места закрыли плакатами с тематикой вроде «Наш город – лучший и красивейший» и ог-ромными старыми открытками на баннерах с видами города.
   Цветники по главной улице обновили, посадив вырванные цветочки. Голый кусок газона по пути следования высшей персоны срочно засадили белыми цветами.
    Там, где много лет пустующие заросшие крапивой и кустами стройплощадки окружали грязные падающие заборы, всё подновили, чуть подрезали кусты.
    Надпись «Демократы – казлы. Голосуем за КПРФ !» на заборе по пути президента за-красили, причём красной краской по белому забору.
    Сгоревший деревянный дом срочно разобрали, двадцатилетные руины каменного купеческого дома закрасили под зелёный цвет соседнего забора. Говорят, красили и траву. Но мало кто в такое верил.
     День приезда стал особым. Главную площадь, где должен был гулять президент, оцепили полностью. Перекрыли весь центр, а так как к несчастью была пятница – весь транспорт на дачи пошёл по объездным улочкам и там сбились жуткие пробки особенно под вечер. А президент приехал как раз во второй половине дня: ему пробки не страшны.
     Милиции и ОМОНа было примерно столько, сколько и желающих полюбоваться на первое лицо. Впрочем, интересно было и тем и другим.
     Когда первое лицо легко выскочило из машины, народ радостно загудел и за-аплодировал, а президент либерально помахал народу ручкой и традиционно сладко улыб-нулся. Расстояние до народа – сто метров.        
   - Дмитрий Анатольевич ! – кричала какая –то женщина: Я хочу вам передать письмо. Подойдите пожалуйста !
   - Но вы же можете поговорить с ним в Твиттере. – сказала явно гэбэшная дама с чо-порной прической, быстро закрывшая женщину. ОМОНовцы культурно жали кричащую назад, стараясь не хватать ее руками.
   Президент интеллигентно сделал вид, что ничего не слышит, ещё раз мило улыбнулся и ушёл.
   Кричал кто – то еще. Кто – то бросил записку, её тут же подобрали. Многие снимали на мобильный и на камеру.
   Президент, идущий вместе с губернатором и патриархом на перекрытый милицией бульвар, ещё раз приветливо помахал народу ручкой.
   Охрана следовала сзади, недоверчиво косясь на толпу. Впрочем, народ больше явно радовался и кричал приветствия.
   Потом было совещание часа на три в здании бывшей городской думы. Банкета как ни странно не было. Жара, народ на солнце, оцепление тоже. Пенсионеры и дети первыми не выдержали и стали уходить.
    Человек сто не расходилось, частично отдыхая в парке и в тени домов, до тех пор пока не уехал президент.
     Но президент лишь вышел на площадь, опять помахал народу ручкой и сел в машину. С отъездом первого лица народ сразу успокоился.
     Оцепление сняли, все расходились.
    На земле осталось много разного мусора, в том числе бумаги явно похожие на письма или обращения, чья – то разбитая мыльница, да старая женская сумка с оторванными ручками.
    Специально собранные к вечеру местные дворники быстро заметали следы… . Сумку – в ней ничего не было – выбросили в мусор.
    Все, кто шел мимо, говорили: Вон бардак какой. Президент приезжал… .
   В конце недели продвинутая местная газетка довольно дотошно описала все события. Насчёт того, пообщалась ли кричащая женщина с президентом в твиттере как – то ничего узнать не удалось. Видимо, пообщалась.
   Впрочем, это уже мало кого интересовало. Уехал ведь.

                                 Хороший писатель был Зощенка.

    Так вот скажу я вам, значит, хороший писатель был Зощенка. Вот, короче, не помню, как его по имени – отчеству. А хороший, вот ведь по жизни скоко раз видал, что евонные вещицы были. Ну, ё моё, вот ведь как по жизни писал. Ведь я по быту значит скоко раз видал, как ентовы его рассказы были ну… как в натуре. Купил я как – то его книжку на улице с рук, дёшево купил, там, где железо ворованое продают, краны всякие, струмент, там и я купил шило, а, глянь, книга Зощенки. Говорю, слыхал, вроде, нтересная. Он сразу, да бери, токо ещё червонец накинь. Я и взял. Червонец, на него и пива не выпить.  А так, блин, всю книжку зачёл.
    Взять вот хошь его рассказ про то как кошку приводют. А ведь ко мне так же при-ходили. Почти давеча. Ни к кому там к родичу али к знакомому, блин, прямиком ко мне пришли из ЖЭКа два начальника на предмет, значит, ремонта моего унитаза. Я им, само собой, кажу, мол, вон, текеёь этот хренов унитаз, он уж старшей меня. А они ни в какую, мол, смена не полагается. Так и сидели часа два как у него у Зощенки токо не ждали никакого там угари, а просто лохматили бабушку, я им снова про то, что, мол, надо сме-нить, и текёть и ломается и на нижних тоже, а они ни в какую, в общем, так и ушли ни с чем. А так всё в натуре как у Зощенки.
      А то еще его историйка про то, как спортили мериканский магнитофон ну или там ма-шинку такую. Я как – то с получки купил корейский пылесос. Или китайский, хрен их там разберёт. Он там как токо какие дела не делает, с него ведь кнопок токо штук десять. Я со всеми так и не понял. Но уж по всякому мы его цельный день гоняли, аж взопрели. Ну там у Зощенки они его – энтот диктифон – поломали из пистолета, а у нас не, пылесос этот японский, сволочь, не ломался. А то ведь все как у него. Ну мы, ништяк, больше не пробовали, а отметили это дело. Так что в общем как у Зощенки. Хорошо отметили.
       Ну, ещё, значит. Завелась у нас в цеху такая дамочка. Она как нормировщица, а рань-ше, ё моё, вроде, в администрации работала. Ходит вся фря разодетая и брюки у ей такие обтяжные, ну всё видать. Срамота. А мужикам приятно. Ну и она, хоть и не молодая уже, но разведёнка. Я тоже неженатый, давно жена - то ушла, по пьяни она меня…, ну, лад-но… . Я за ей и пошел как разок опосля работы. Увидал, куда ходит. Раз - другой и тоже пошёл и говорю, мол, пойдёмте в кафе. Прилично всё так. Другой бы сразу пиво и в парк, там… . Я прилично все, ё моё… .
      Ну согласилась она. Пошли мы, кофе она сказала, пирожные там, коньяку, понятно. Чем - то мы говорили, пили, ели, пирожные все сжрала, я ничо не успел. Всё точно как у Зощенки. И денег не хватило так же. У неё. Не, у меня вобще не было. Мелочь одна. Вот я ей и добавил. Ну, что было. Тоже, дамочка… .
     Вот я вспомнил, у Зощенки был такой рассказ, вроде про аристократку. Ведь всё точно как у Зощенки.
    Бедная Лиза, такая у Зощенки есть историйка. Ох, я думаю, это знаменитая вещь. Так вот у нас в коммуналке была, токо не Лиза, Ленка. И была она не бедная, ну то значит мощная такая, крупная девка, в общем, я… . Ладно. Ленка хотела там как у Зощенки иметь форд голубой и все такое. За многих хотела выйти замуж, а не вышла, да за меня тоже. А вышла за одного. Вот и всё. А лучше б развелась. Я даже запомнил из рассказа того, мол, молодые особы должны учитывать это горячее пожелание публики.  А так как у Зощенки.  Хороший он был писатель…  .
      
                                                         Дедовщина.

    В телеграфных аппаратных на узлах связи проверял, не было ли за день определённых телеграмм, поэтому меня пускали по стуку в дверь.
   В этой аппаратной было всего два телеграфиста. Сонный высокий всегда спокойный украинец как раз заканчивал клеить телеграмму. Я подошёл и, хотя телеграмма была простая – а за такими не нужно было следить – стал читать текст. Он был таким.
   Вчера при возвращении с обеда обнаружен повесившимся на решётки вентиляционного отверстия рядовой Балашов 1971 года рождения. Ведётся следствие.
   Телеграмма была из строительной частей в Сибири.
   Увидев, что я читаю, солдат спокойно и как – то удивительно равнодушно сказал: Каж-дую неделю такая бывает.
   Я промолчал. И никому больше не рассказывал: припаяли бы ему тогда за анти-советскую пропаганду.
   Потом я много раз думал: если раз в неделю… сколько же за год. У меня получалось, что не меньше тысячи, скорее больше. И вряд ли это было самоубийство. Обычная… де-довщина.
                                                              * * *                                                  
    В первый год службы дедовщина особенно тяжела. Для меня и на второй ничем не луч-ше. Это такая гадкая тюремная традиция, что о ней всю жизнь вспоминаешь с омерзением будто окунулся во что - то невозможно грязное и липкое и так всю жизнь не можешь это отмыть, хотя бы даже и не был «дедом», естественно, по убеждениям.
   В первый год службы многие пытаются как - то обегчить службу. В казарме просто страшно: бьют, куда – то уводят. Медики стараются жить в санчасти, музыканты – в клубе, водители – в гараже. Кто - то, попав в госпиталь, капает каплю соляной кислоты из операционной на сахар: желудок всё время болит, а врачи не могут понять почему.
    У виртуоза всегда хватает подражателей чаще убогих: капля не получается, больше. В результате полжелудка вырезают. Так было и с этим в общем жалким солдатиком. После госпиталя судили: три года дисбата. Приговор публично зачитали перед строем в его присутствии. Почти все смеялись.
                                                           * * *
    Этот случай рассказал знакомый.
    Он служил на полигоне в центральной России. В учебных частях дедовщины почти нет, но в роте обслуживания полигонов обычно наоборот - зверская.
    Били за всё. Просто так: потому что молодой и потому что так надо… . Метод пси-хологического давления. Били и по лицу и в живот и сапогами и табуретками. Офицеры даже и не появлялись. А, если и замечали: никогда ничего не говорили. Если только убьют… .
    Молодые сбегали, глотали иголки, резали пальцы, стреляли в ногу. Иногда их ко-миссовали, иногда доказывали, что сам… .
    Однажды вечером из соседнего кубрика за стеной послышались возня и крик.
    - Что там у них ? – спросил лежащий на кровати с сигаретой сержант.
    Молодой сходил узнать.
    - Солдата убили.
    - Чего… ?! – сержант уронил сигарету на одеяло и не заметил. Пошёл смотреть сам.
   Оказалось, на выходные старики добыли спирта, отметили. Один запросто сказал дру-гому: Хочешь, я его убью ?
   Тот засмеялся.
   Подозвал молодого, ударил в висок… об косяк и всё… .
   Но в остальном всё вышло как положено, замять не удалось: посадили серьёзно, офи-церов разжаловали и перевели. Редко такое бывало.
                                                                      * * *
     Случай, который рассказывали нам сами командиры. Вообще – то эта публика  дико не любит говорить о дедовщине – кстати, в военных училищах она тоже – полная норма Но бывало, что для профилактики явных так называемых неуставных отношений: драк, по-ножовщины – им давали команду сверху намеренно говорить об этом. Так, изредка, как бы походя.
    Из нашей части собрали всю самую последнюю шпану второго года службы. Возили на суд в Наро - Фоминск. Там в знаменитой Кантемировской судили старика.
    Он ударил молодого и сломал ему челюсть причём в двух местах. Но тот боялся даже идти в санчать. Так и ходил весь день, как - то ел. Под вечер стало очень заметно. Офицер узнал как было.
    Дали два года дисбата. Все рассказывали об этом совершенно спокойно как о простом ДТП на трассе.
                                                                        * * *
    В советской армии осуждать дедовщину публично было не принято. Хотя как бы и не запрещалось. В хороших частях обычно были один - два донкихотствующих солдата из больших городов – не москвичи – что выступали на комсомольских собраниях да и где угодно и говорили, что дедовщина – это не по - совестки, не по - комсомольски. Выступал и я. Так, изредка, но говорил. Все только усмехались. Хотя офицеры были с постными лицами, особенно замполит. Но и не ругал меня никогда. В протоколах собраний, естес-твенно, ничего не писали.
    Зато за это солдаты устраивали. Мне пробовали припаять даже особый отдел КГБ, пугая, что я занимаюсь антисоветчиной - хотя формально не за осуждение дедовщины – что переведут в стройбат и всё такое. Это уже пугали офицеры.
   А дедовщина – о ней в советское время и говорить и писать не разрешалось вообще. Считалось, что её просто нет. По большому счёту так же и сейчас. Почти также… .
    Теперь хоть можно и говорить и писать.
    Была, есть и будет. Толка от борьбы с ней немного. Уничтожить можно только саму армию. Никак иначе.
    Не верите ?! Значит, не служили… .
    

                                                                                  Если бы я был Нобелем ... .

     -  Если  бы я был Нобелем ...,   - задумался раз  преподаватель   философии Иван Ники-форович Нечипайло:  ... я бы  сделал премии  не  за какие - то там открытия никому не нужные, а для   бедных преподавателей. Вот, какой самый бедный выявится:  ему бы и давал. А то, вишь - ты, открытия они делают, они, глянь - ка, умные,  чай сами заработа-ют. Нет, ведь и точно, не  так просто эти премии им дают, а все, верно, по родству да по блату.
    Иван Никифорович так  размечтался, что забыл про телевизор, который включил чтобы посмотреть, что же там показывают.
   - И не давал бы премии  вообще всяким  там преподавателям  экономики, права. Они, знай  ты, зашибают по коммерческим вузам, да еще и все взятки берут, гляди, не меньше тыщи за экзамен. И математикам бы не  давал  и  английскому  языку: они  на  репети-торстве зашибают дай бог по - скольку, вон,  говорят, по двести рублей за час, да это с од-ного ученика, а сразу норовят усадить человек по десять. А тут  философия  эта, прова-лись она, да ведь и не нужна никому, кроме тех, кто её ведет. Всё, что на ней можно заработать, так это пару дураков, с которых и сотни рублей за экзамен не вытянешь. Принесут кое - как осенью, вот осенью им и ставишь. Знал бы я в советское время, что фи- лософию эту так опустят, что и даром никому не будет нужна, разве бы пошёл. Учил   бы  экономию какую - нибудь или там  право всякое. Так нет же, пошёл: простая она эта га-дюка, философия  то есть. Ведь как задница  простая: вот   тебе  сверху  марксова идея, а внизу - философские категории. А что на нее там всякие западные фрейды – брейды пона- денут, так это чепуха, поскольку Маркс и Ленин - гении.
    Иван  Никифорович так «разсиропился», что закрыл глаза и совсем перестал слышать телевизор, по которому как раз начался футбол.
    - Да, если  бы я  был  Нобель, не сидел бы тут и не учил  всяких недоумков этой идиот- ской науке. Жил бы   хорошо, один, а на  кафедру эту  дурацкую и  не ходил бы и не слу-шал два раза в неделю всяких дебилов - преподавателей.  А этот эаведующий   кафедрой - из  металлургического института,  который еще  опосля того железа партийной работой занимался, а потом вдарился  в философию. Где бы не  работать - только бы не  работать. Он ведь  и полтора  слова связать не может и  всё у  него  вместо хороших слов через одно или “х...” или“б...” вырывается. Только знает, что нельзя произносить, так одно хрипение или    шипение вырывается. А  тоже, понимаешь, философ, Гегель  хренов. Ещё  говорит, что похож на Гегеля. Да Гегель так не надирался. Вечно с празднования волочем до  оста-новки. Ведь только на этого  козла берем  пять бутылок. Всё  тут  облевал. В сейфе между
бумаг вечно то красного, а то и водяря, а в столе -   стакан пять лет немытый. Ему, видать, с грязью смачней, заместо   закуски что - ли. А то колбасу   ливерную  хранил: видно в его  вонючей деревне любили такую, так колбаса - то как стол откроет воняла покруче навоза. Философ, твою ... .
    Иван Никифорович  совсем погрузился в свои мрачные мысли и даже не  заметил, что по  телевизору  забили гол, а, стукнув дверью, явилась жена. Тут, по иронии судьбы он вспомнил и про неё.
   - Да, будь  я  Нобель, я бы и  с   женой этой дурой не жил, на порог бы её не пускал, коза  пузатая. Историк партии, тоже нашла себе предмет, теперь и  называть - то  страшно. И сына этого бы я выгнал куда  угодно: только  деньги  ему давай то  на джинсы  поганые, то на диски  его чёртовы. А  сам ничего не может, только колбасу с хлебом жрать и пи-вом запивать, да не каким -  нибудь, а импортным чуть не самым  дорогим. А по  выход-ным с  другим дерьмом натрескается и блюёт под дверью. Да был  бы Нобелем,  тоже  на  порог бы  не пустил или дал бы столько денег, чтоб упился вусмерть. Да, если бы был ... .
   - Придурок,  ты чего там бормочешь себе под нос. Матч что - ли комментируешь.  Иди   ведро вынеси да за хлебом сходи. Козёл ! Сидит и бормочет. Делать ему нечего. В пси-хушку, что ли собрался, морда пьяная. Ещё за самогонкой ему хожу. Харя.
   - Пошла ты, дура  толстозадая. - огрызнулся   Нечипайло:  Сама  коза облезлая ! Ещё этику и психологию читает. Зэчка, в натуре.
   Но вступать в конфликт с женой не было желания. Нечипайло замолчал и встал, чтобы идти с ведром на помойку.

                                               Русский чаще как ребёнок.

  - Кто - то сказал, что Россия – страна инфантильная словно ребёнок. Только из детства: за всё хватается, жадная, не может сдержать убогие чувства, крики, дикость, секс, всё норовит поиграть, никогда не может сосредоточиться.
  - Думаете, она одна такая ?
  - Да нет, понятно, но до чего же детская страна !                                                
                                                                * * *
   - Сохатый, сохатый ! – кричал сержант Ложкин, когда старлей вдруг начинал гоняться за ним вокруг заставленного телефонами и заваленного бумагами стола в кабинете дежур-ного по телеграфу.
     Длинный, тощий, сутулый и шаркающий при ходьбе очкарик со всегда отвисающими полами кителя, плохо подстриженный и побритый, он считался чем - то вроде местного бомжа. Хотя явно знал это и не стеснялся. Фамилия – Лось.
    Папа в Москве был полковником, каким - то известным военным историком. А сын… . В общем, после училища на Украине – в Москве поступить не смог - папа тихонько тянул его к Москве. Сразу стеснялся. Но в известной парадной части сынок чуть не завалил дежурство, пьяный гонялся за кем - то в полной народа столовой с ножом на Новый год. Кое - как пристроили сюда, хоть дыра, да час езды от Москвы, и всё же запасной ЦКП рода войск.
     Он отличился сразу. Сломал телефон, уронив на пол, разбил стекло на столе, меняя лампочку. Проспал и опоздал на смену. Не сделал какую - то проверку и не расписался за смену дежурства. С ножом, правда, больше ни за кем не бегал и по - крупному не залетал. Но его сразу обозвали «залётный сохатый».
    Какой – то казах, услышав это сказал: Лоси не летают.
    Это стало чуть не главной местной хохмой.
    Но не сильно переживал за то, что с ним делается.
    - Всё равно папа поможет. – говорили  офицеры.
    Курил прямо в комнате начальника смены, хотя это было строго запрещено. Жутко под-вижный, угловатый, даже дёрганый, без конца сыплющий грубыми шутками и в то же время способный часами сидеть спокойно, изредка покуривая дешевые сигареты, попивая кофе и глядя на светящийся разноцветными лампочками пульт, он вряд ли у кого – то вызывал интерес, но всех заставлял хоть немного, но усмехнуться.
     Ночью, пока не захочется спать, ему всё же был  нужен собеседник. Лучше сержант – помощник. Особенно ему нравился ивановский Ложкин. Он был почти таким же как Лось, но много забавнее и без претензий.
     - Товарищ старший лейтенант, вы когда на дембель – то ?
     - Я только на год раньше тебя. Или вместе. Ты без меня даже не думай. Не уйдёшь. Гарантирую. Специально попрошу, чтоб только после меня.
    - Товарищ старший лейтенант, двадцать пять лет давно отменили.
    - Ничего, к тебе, ивановский, применят снова.
     Он засыпал обычно ближе к двум часам ночи, дверь в комнату дежурного закрывал, хотя это не разрешалось. Единственно, чего боялся, так, что запах курева учует начальник связи, который изредка приходил с проверкой посреди ночи.
     Мог залезть по пожарной лестнице на балкон - широкую крышу первого этажа и про-верить все аппаратные, подолгу ходить за связистами и проверять их документы. Но это очень редко: говорили, что только если перепьёт.
     Матерился нечасто, но как - то прорывно и густо словно водитель или грузчик. На ра-боте пьяным не был, но дома по слухам напивался до упора.
    Он был типичным московским плейбоем, чем - то и правда похожим на лося. В от-дельно живущей большой части, где почти все друг друга знали, особо разгуляться по женской части да и по другой тоже было невозможно. Его жена, обычная дама в очках, довольно красивая, спокойная и не злая возилась с дочерью и работала в школе.
     Он не любил, скорее ненавидел армию и всякую советскую казёнку, да в общем и не скрывал этого. Сапоги никому не лизал. Хотя и незачем, ведь папа… .
     Как - то под утро в конце недели он вдруг пришёл в незнакомое до того состояние воз-бужденного идеализма и залпом высказал нам с Ложкиным все, что думает про комсостав смены связи.
     - Майон Шпырный, все говорят, мол, только и думает, кого бы построить. А сам на посту дрыхнет строго с часа ночи, если прапорщика нет, не дозвонишься.
     - Товарищ старший лейтенант, не боитесь ? – Ложкин почти не улыбался.
     - Да пошли они… . А подполковник Свириченко. Ведь никогда не выйдет из своего ка-бинета с вертушками. Хоть бы со мной что ли поговорил, к направленцам подошёл, пос-мотрел работу солдат.
    Он закурил и посмотрел в окно, где пробивалось пасмурное прохладное летнее утро и продолжил: Полковник Барко, он говорить может только, если выпьет, а так уж лет двад-цать как на пенсии, чего он делает как дежурный – не пойму. Майор Сурик шепелявый, что пляшет перед строем как Буба, когда трезвый, хорошо ещё, не пустил ракеты куда не надо. Один майор Сёмко нормальный и тот придурок. Вечно припрётся в четыре ночи и полчаса треплется как он дежурил на Камчатке и в Чите. Но с этим хоть поговорить при-ятно. Как - никак живой козёл. Вот  зоопарк - то. А ведь дежурные смены центрального узла и каких войск, каких… ! Блин !
    Мы с сержантом улыбались, долго и без злости. Лось явно был на вершине своего красноречия… .
     Он докурил сигарету, открыл окно и стал папкой разгонять дым. До смены оставалось минут двадцать.
    Последний раз увидел его за день до моего увольнения. Он шёл к проходной своей обычной шаркающей радикулитной походкой, фуражку нёс в руках и был таким сутулым, словно его кто - то только что ударил по спине.
    Говорят, он много лет  перемещался папой по разным частям в радиусе 100 километров от белокаменной, но за постоянные залёты так и не мог ее достичь. А в части долго вспоминали его, улыбаясь, говорили: Ну, был лосяра залётный.
                                                          * * *
        Фифа очень любить пожаловаться.
      - Представляешь, этот козёл Дробышев мне говорит... .
      - Не, как ты думаешь, она сама поехала выдавать им деньги.
      - Так вот этот прапор отставной говорит: Мне тут блатная... .
      - Он не прапор, майор вроде.. .
      - Да ну его в... !
                                                            *
       Жизнь фифы как в кино.
       Утром она гуляет со своей таксой. Поэтому на работу опаздывает часто. Полчаса пьёт чай, потом час треплется и в десять начинает что - то делать. Это что - то - обычно хож-дение по кабинетам и болтовня с другими чаще тоже блатными дамами и девицами.
      И так каждый день без перерывов на обед.  В обед то тоже самое.
      Они треплются почти беспрерывно. Работы немного, всё равно не выгонят, так что напрягаться незачем. А поговорить - то как хочется. Да и надо чем - то занять дорого-стоящее рабочее время.
     - Привет, подружка.
     - Привет, подушка.
     - Я сегодня проснулась в семь часов. Опять не завтракала.
     - Тебя видела. Ты шла прямо за Масленниковым. Он тебе ручкой - то помахал ?
     - Нет. Гад такой. Я ему устрою. Ни фига не буду здороваться.
     -  А Коптева - то шла ?
     - Я видела эту дуру. Ё моё ! Девушка в джинсовке... . Обтянулась как... блин... .
     - Ты чё вчера делала - то ?
     - Ничо. Ящик смотрела. Отстой ! Потом с Ленкой хотела погулять, да не пошла. Чё - то неохота.
      Дочка директрисы, её школьная подружка, дочка какой - то знакомой директора. Пол-ный набор... .  
     - Девки, вот хохма ! Я сейчас доставала яблоки из холодильника, они и рассыпались. – она надрывно смеётся.
     Все промолчали. Она тоже как - то сразу перестала смеяться. Но застывшая улыбка осталась.
     - Этот - то из Норникеля. Чего - то стал редко приезжать. Брезгуют нами. Козлина !
     - Да ну, чё ты, он всё, блин, в Москву или в Питер. В Прагу там. До нас уж не доходит.
     - Презирает.
     - А ты всё губу на него.
     - Да он, говорят, женатый, токо вид делает. Альтонс. Или этот, Альфонс что ли... .
     - Женатый, чёрт горбатый, у баб живёт брюхатых.
     - Ну его ! Мы с тобой в пять едем в Лапинск в баню ?
    - А чё, давай, три недели не были.
    - Вы чё, туда ездите ? Тридцать километров.
    - Там вода хорошая. А главное, пиво. Пиво там о… !
    - Ты Хеннеси - то купила ?
    - Не, завтра надо. Скоко ?
    - Ну, три. Пивко в бане возьмем.
    Они подолгу, порой по полчаса и больше говорят по телефону.
    - Да ты как ?
    - Да я уж всё сдала, блин, два раза теорию бухучета сдавала. Пономарёва такая баба вредная. Настоящий инквикзиктор. Мне сказали.
     Говорят все, подолгу. Ведь работы почти никакой.  
     - Ты ходила туда ? Нет, а чё ?
     - Тамарёнка ходила.
     - Ещё ползает ? Не подох… не померла ?
     - Не, ещё ниче. Бабушка дай боже.
     Вечер близко. Работы всё нет. А разговор идет дальше.
     - Ну ты, подружка, в пять низкий старт ?
     - Да, я на фитнесс.
     - А я уж договорилась на шесть в косметический.
     - Блин, Надька, мы когда пойдем в "Шеш - Беш" ?
     - На следущей неделе.
     - У, на фиг, давай сегодня. Давай в обед завтра. У..., хочу... !
     - Опоздаем.
     - Фигня. Подождут.
      Кто - то привык, а кому - то слушать эту трескотню блатных почти невозможно: ведь они чешут языками по четыре - пять часов в день. Прямо работать невозможно.  Надо хоть в коридор что ли уйти немного от них отдохнуть. Так и сделаю. Посижу минут двадцать, поработаю в коридоре.
      - Он сидит в коридоре и пишет.
      - Чё, тут что ли нельзя ?
      - Может, мы ему мешаем.
      Они замечают, но трепотня не проходит, только смотрят и говорят.
     - Вам надо заткнуть уши берушами.
     - Ну и хамло. - это, конечно, не вслух: Я бы тебе заткнул... . Господи, что уж я думаю. Не дай бог скажу вслух. А как хорошо бы… !  
     А трепотня и под вечер на подъеме.
    - Ты пальто чё не носишь ? Леопард у тебя... . Ничо.
    - Чё - то не люблю, как кошка оно. Усываюсь.
    - Блин, мать пока денег не дает. Хочу в универмаге за девяносто тыщ.
    - Ну ты даёшь. У меня пальто есть.
    - Я хочу летом в Черногорию.
    - Дорого ?
    - Да деньги... фигня. Мать даст. Плохо, дочке надо документы. Долго.
    Утром директор вызвал к себе с отчетом. Орал и матерился минут пять. Хотя неясно за что, но - давно объяснили - он так со всеми. Верно, я попал в полную немилость. Аут... . Что давно нужно бежать не глядя из этого блатного гадючника - и сам знаю.
    Написал заявление на увольнение. Он вроде... не хотел.  
    - Я человек практический. - будто решил помириться он.
   - Вы практический ?! Набрали блатных девок, что целый день пьют чай и чешут языком. Подпишете мне заявление ? - я спокоен как мамонт.
    - Ах вы так ! Вот вам !    
     Поставил визу на заявлении. Уволюсь через три дня.
     Они чуть затихли, день о чем - то шептались, говорили мало. Потом два дня трепались так же. Может, чуть тише.
   - Господи, уж скорей бы уволиться. - думаешь целый день.
    Забрал трудовую и получил расчёт.
    Пасмурно, осенний холодный ветер несёт бурые листья, на небе тучи, капает, холодает, конечно, слегка грустно. Но лишь чуть. Камень с души уже слетел. Сдуло.
    - А всё лучше, чем целыми днями слушать эту липкую трепотню блатных !
                                                                   *
        Да, так чем там всё у них с фифой кончилось.
        - Ну, Надька, короче, этот чмошник Дробышев мне говорит:" Мне тут какая - то блатная фифа будет указывать." Это я – то блатня фифа ?! Мне нанесено глубокое оскорбление.
- Ну и правильно.
- Ты чего ?
- Да, шучу я.
                                                            * * *
  Понедельник. Девять утра. Лаборантки не спаша собираются на университетские кафед-ры. Точно - то в девять никто не приходит, чаще минут двадцать десятого, а то и в пол-часа, ну или совсем ближе к десяти.
   Сразу работать никогда никто не начинает. Это просто экстремально дурной тон. День нужно начинать с беседы.
  - Кать, ну как выходные?
  - Ань, а ты как - то ведь хотела купить новые туфли.
  - Ой, Кать, я ведь купила, а было это так... .
   Первые обмены воскресными впечатлениями затягиваются на час или два, да бывает и на полдня. Да ведь не беда, время - то казенное. В разговоре не грех и чайку попить. Часа - так на пол - или больше.
    Лаборанток много и всем нужно друг с другом поговорить. А это - ну  как минимум до обеда. Чаще до вечера.  Но компьютер лучше включить с утра - чтобы видно было, что работа идет. С ним ведь ничего не будет: Железный. Да к тому же еще и казенный.
    В  час - два подходит время обеда. Это святое. Тут можно и нужно потихоньку пообе-дать, то есть опять попить того - же чайку с разговором, ведь пока так мало  успели обсу-дить.
   - Наташ, а ты с ним так и не ходила никуда?
   - Да нет, Надь, он и сам не пришел, а я уж и  варежку - то раскрыла.
   Обед идет не час, нет, так нельзя, это дело серьезное, ну часа полтора минимум. Да мож-но и больше: никто ничего не скажет, а работа она ведь не бегает.
    После обеда опять отдохнули часок и нужно поработать. Ну хоть немного. Работы - то ведь выше головы.
   - Ну ладно, Кать,  я уж начну набирать эти бумажки. А то ведь сто листов этой ерунды. А то начальник  придет, а я еще и не чесалась, он меня и ... . Эй, а чего это с компьютером - то ... не  тянет. Опять та же волынка ... !
   - Звони программистам.
   - Коля.  А нет Коли? Кать, а его не будет. Ну как тут работать?!
   Компьютер выключается и опять пошёл базар. Тут уже до конца дня. О жизни,  о судьбе, о мужиках, будь они, паразиты неладны. Опять же о сериалах, конечно. Но самое главное, нужно обсудить, что ... денег - то, считай, и не платят, а работу давай. Нет, нашли ду-рочку, ты сначала сделай нормальную зарплату, а потом требуй.
   - Вот ведь точно, Ань, за такие  деньги только  на работу и  ходить, а уж работать это не ... . Пусть доплачивают.
   Тяжела работа лаборанта! Так вот целый день сиди на этой работе и денег нет и пого-ворить некогда и эти бестолковые преподаватели и студенты все время лезут со своими глупыми вопросами.
   - Ужас, а не работа!
   - Ну, Ань, на фиг такую, уходить надо.
   - Точно, Кать.        
                                                                         * * *
      Роман Алексеевич любит сочинять новые слова. Особенно, если они нравятся народу. И как тут не понравиться… .
    - Веселится народ, скажешь там «дурыболтус» или «болванштейн», вот всем и сразу и понятно и хорошо. – говорил он, когда рабочие на линии смеялись, что уж больно муд-рено обзывает халтурщиков.
    - Ну вы, Роман Алексеевич, всё же никак не жалеете людей. Ведь на всю жизнь кличка прилипает. Так вот этот Витька из Чумырино и будет всегда «дурыболтус» или как там… . – замначцеха Ольга Ивановна смотрела на молодого рабочего, который обиженно ушёл и спрятался за конвейерные стояки.
     - А за что его хорошо называть – то, вот  за что, этого «ленивмайстера» ? – мастер явно учил или знал немецкий. Он же ничего делать не хочет, только воду пить, музыку слу-шать, в карты играть, ну деньги получать, само собой, а да еще эти… ну, понятно, девки, в общем, я пошел. Вы, Ольга Иванна, не понимаете, они заслуживают эти клички, молодёжь сейчас вполняка испорчена, до конца, до беспредела. Я вам точно говорю. Я это называю «ганцбардак», по - русски это вроде как полный беспорядок.
      Он картинно махнул рукой и, поворачиваясь в разные стороны, быстро крепко зашагал по цеху.
        - Любит, сволочь порядок.  – молодой рабочий погрозил ему вслед кулаком. Ну не может, чтоб что - то не так. Вот ведь как фашист, всё у него должно быть на месте, да ещё и слова ихние везде пришивает, ух… не могу на таких смотреть ! В рожу ему плюну. Пусть увольняют !
     - Да ну, Алексеич он и верно немец, кликухе уж лет двадцать, но плохого тебе не сде-лает и не скажет ничего зря. С ним всё на месте и план даст, детали все, рабочих под-бирает сам, а кто не хочет делать как по евонному, тех долой. И тебя попрёт. Можешь в рожу не плевать. С ним не сладишь, ежли порядок не держишь. Он как бы сволочной, да мастер. С ним сам директор за руку… во как. Один, говорит, и есть немец на заводе. Было бы высшее, сделал бы директором. – сам слышал. – старый рабочий с постоянно мига-ющим левым глазом и большим шрамом на виске не торопясь протирал детали.
      - Нет, ну ты скажи !  – парень с размаху бросил тряпку на пол и пошёл курить.
     - Что с него толку - то теперь ? Вон, конвейер три дня стоит. Денег - то ни на что нет, комплектующих опять не завезли. Мы в простое. – второй старый рабочий медленно слез с железного ящика.
      - Да, ведь ты тут недавно, Алексеича не видел ещё раньше, когда он только пришёл. – Михайлов, бригадир лет шестидесяти, перебирал доминошки: Он был даже хуже. Тогда бардаку было раза в два больше. Всё было ломаное, всё везде кидали, мусор, грязь на конвейере везде, объедки, водку пили вон там за промывкой, тряпки кидали прямо под ноги, окурки тут же, ё мое, как мы, блин, не сгорели, чёрт его знает.  И были пожары – то, не сильные.
- Чё, он что ли все наладил ?
     - Он не он, а как - то через год уже многое стало по - другому. Никто и не верил даже. Много лучше и при нём пьяниц гнали сразу, мусор заставил убирать всех, а иначе пропуска не давал, курить только в курилке, уволил человек десять, а молодежь та сама бежала прямо в год по десятке, не могла с ним. Он это все и обозвал, слово первое - то его знаменитое, блин, ведь с него все и пошло. Безбардак. Это, значит, всё в порядке, нашего русского бардаку, ё моё, нет. Вот, конь… в пальто. Додумался.
   Неожиданно из – за конвейерной стойки появился мастер, он явно услышал конец разговора.
   - Что ты тут, Леонтьич, про меня треплешь. Это я то… в пальто, ну не стыдно тебе. Ста-рый уже совсем, а всё как пацан.
   - Лексеич, не серчай, ты ведь не можешь без порядку, ну, главное это у тебя. Потому и зовут немцем. Ты ж ночью во сне, точняк, видишь этот безбардак. Снится, чую.
  - А чё, тебе нравилось что ли, все это, что было. Да и сейчас опять к тому же идет. Сколь не жалуйся начцеха или Ольге или даже директору, а вон такого молодого, что окурки в соляре тушит, не уволишь. Ни в какую. Прямо уперлись. Молодой, вишь ты, стариков бо-ятся, говорят, ты его перевоспитывай. Так и помру, не увижу настоящий безбардак.
   - Лексеич, ты такой правильный, чай и жену дома строишь. А, ну, е мое, так ведь ?
   - Может и строю иногда, да и она меня, не боись…  .
   - Ну и не насто…. тебе жаловаться. Ходить, на мозги капать. Ведь пенсия скоро, попрут тебя за жалобы.
   - А плевать. Я не боюсь. Найду работу. И на пенсию проживу. Есть, что делать, сад, два огорода, пасека, сторожить буду дворничать, грибы, ягоды, сад, рыбалка. Да и другую работу найду, меня в городе знают.
    - Это точно, блин, Лексеича тут чуть не все директора знают. Легенда. Немец, безбардак – это Лексеич с «Элексмаша». Знают.
    - Лексеич, про тя можно уже роман писать и фильму сымать. Многосерийную. Ты как, ну, ходячий образец, че ведь… .
    - Знаешь, Петрович, я когда в армии в Германии служил…  .
    - Да уж сто раз рассказывал… .
    - Не, это не вредно, да и молодежи. – он кивнул на двух молодых рабочих, сидевших на скамеечке и внимательно слушавших разговор. Так вот я у них ездил на заводы, занимался заказами для части. А ведь простой солдат был, доверили. Так вот, мусор тоже был, а пьяных не видел, уж только на улице, может, только раз - два в месяц. А всё крашено, чисто, цветочки в цехах, да всякая херня там, лозунги, показуха  это они у нас переняли, а одно ведь всё по - другому. Мусор в мусорке, солярка в банке, рабочий у станка, ежели какой пацан дорогу без светофора перейдет, старик вслед «Швайнерай», свинья, мол. И никто ничего… . Вот там и увидел безбардак. Ведь даже в лесу у них чисто. Ведь и галок и голубей дурных почти нет. Потому как помойки закрытые. Вот так - то. Нам до них как до… . А, пошел я ! Сегодня работы не будет !
    Мастер как обычно быстро зашагал по проходу.
     - Петрович, вот ты скажи, хрен моржовый, чё ему с энтой правильнотой в жизни. Одни гадости. То его чуть не побили, то даже чем - то там ударили. Убить хотели что ли, уж не помню. И чё, ни денег - те ни чё. Всё равно завод встаёт, купят его московские или тальянские и всё продадут на железо и нас всех на пенсию. Будем мы в домино во дворе и плакаться как жили.
    - Это ещё неизвестно. Слыхал я, его уж приглашали, фирма одна мастером. Денежная контора. Чё - то они там клепают, запчасти к иномарками что ли.
   - О, глянь, ё моё, конвейер…, Лексеич что ли со злости запустил. А нет, встал, вот он бардак - то русский, его не победишь. Не, сегодня пойдем домой, так и не поработаем. Лексеич весь день злой.
    Но конвейер опять дёрнулся раз, другой... и пошел. Рабочие двинулись на свои места. Почти все повернулись, увидев, что вдоль линии быстро, по - молодому идет мастер, не идет, а бежит и что - то с улыбкой поёт, тихо, не слышно что, но поет, улыбается и смотрит на всё каким - то невозможно радостным взглядом.
    - Вон она где молодёжь. Безбардак ! – кивнул на него молодой рабочий и засмеялся.
    - Это точно. – Петрович склонился над деталью, но сквозь усы шла усмешка, а глаз ко-сил на мастера: Да, вот он, наш безбардак.  
                                                                  * * *
      Его взяли на один месяц. Обычный невзрачный мужчина лет сорока с внешностью квалифицированного рабочего. Но какой - то вялый, понурый, будто или долго били или недавно сильно ударили. Взгляд какой – то неживой медленный, вялый и словно зас-тывающий. Походка как у старика. Мне сразу не понравился.
     Он рассказал, что двадцать один год после техникума отработал на "Точмаше" инже-нером, точнее чертежником.
    - Верно, поперли, как самого малоценного. - подумал я сразу. И здесь долго не задер-жится.
    Он никогда не говорил, за что уволили. Так что явно сократили как наиболее пас-сивного - тут я вряд ли ошибся.
   Нормальным для него было просто сидеть.        
   Он сидел и смотрел в окно по полдня. Просто сидел и смотрел. Это дико раздражало меня, но он оставался уникально  спокойным. Видимо, считал это лучшим времяпре-провождением: ты сидишь, а денежки идут. Он, явно, и спал бы, но за это выгонят. В окне, куда он смотрел, ничего, кроме противоположной стороны улицы с административными зданиями энергокомпании да деревьев не было.
     Так продолжалось недели две. Постепенно его стали чаще брать на работу в цеха.
     Саша в общем - то был не против поговорить. В основном общался с сидящим за сосед-ним столом инженером ремонтного участка. Тот был деревенский довольно необщи-тельный и тоже как - то не находил подходящего собеседника.
     Они говорили обо всем. Больше о том, где кто работал, где жили, как что... .
     Он был неженатым, стоял на бирже, причем уже не первый год, тут работал неле-гально.
     Обычно рассказывал о каких - то мелочах, например, как перенесли проходную на за-воде и пришлось каждый день проходить лишние двести метров, как он купил ботинки и они развалились через месяц, как трудно сесть в автобус с утра ну и тому подобное.
     Очень любил пожаловаться на жизнь причем как - то вяло и скучно. Казалось, он иначе и не может - такой и сам... .
     - Какой жалкое создание ! - думал я.
    Его рассуждения на более высокие темы, что называется, не вдохновляли. Он ругал  всё начальство за то, за что обычно ругают все, сетовал, что предприятия разоряются и жизнь много хуже. Пытался убого доказать, что наше оружие лучшее в мире, а мы как бы сами себя не ценим. И как  обычно беспрерывно стонал на жизнь, на других людей, на соседей, цены и всё новое, что так непривычно.
     Саша был исполнительным и не так уж плохо работал. Работа была в цехах вдвоём с более опытным инженером, где по рассказам он мог долго делать порученную работу, но редко что заканчивал сам. Проще говоря,  годился только на роль рабочего, которому поручали что - то разобрать или собрать, подпилить или сломать. Причем делал он  все это уникально долго и пассивно, никогда не пытаясь проявить хоть какую - то иници-ативу.
     Он ушёл как - то спокойно и без шума, его явно "попер" директор, но формально сде-лали так, будто его не устроила зарплата. То есть как бы как традиционно по - русски "по собственному". Я как и все не любил  хама - директора, но тут на миг зауважал его.    
    - Пошёл волочиться по жизни дальше. - подумал я о Саше и... забыл о нем в общем - то навсегда.
                                                                    * * *
      Вообще - то его звали Кирилл. Страшноватая похожая на бандитскую физиономия, всегда всклокоченные, ну, или кудрявые - так и не поймёшь - волосы, руки - крюки, будто созданные для того, чтобы хватать женщин... .
      Он был снабженцем. Два раза в неделю ездил в Москву. Остальное время валял ду-рака. Почти в буквальном смысле слова. Если бы был дурак, он его явно валял бы по коридорам с обычным гоготом и тупыми шутками. Впрочем, были и другие занятия. Хо-дить - разговаривать со  всеми, кого найдёшь, пить чай, уникально долго мыть посуду и руки, приставать к женщинам. Последнее - явно важнейшее из дел его жизни.
     Когда - то он три года отслужил в Калининграде на сторожевике. Балтийский матрос явно получился, точнее, вышел плейбой... с Балтийского флота. Так его иногда называли.
    О службе на флоте героический балтийский матрос рассказывал прискорбно мало. Было ясно, что ему пришлось несладко.
   - Из нарядов не вылазил. - говорили знающие люди: А плавал с гальюна на камбуз и с камбуза на гальюн.
    Самым забавным в манерах бывшего героического матроса бало то, что иногда, стоя в коридоре, он приподнимал футболку, прикрывющую толстое пивное пузо, и поглаживал его, улыбаясь точь - в - точь как дама на восьмом - девятом месяце... . Вряд ли нарочно... .
     Обычным языком этого чуда среднерусской природы был смачный мат. Не совсем чистый, то есть нормальные слова тоже иногда, видимо, чисто случайно использовались.
    Первый год работы Кирилл часто душился  немыслимо резким  деревенского типа оде-колоном. Наверно, чтобы отбить спиртовой дух, который по утрам частенько исходил от этого ангелочка. Потом как - то почти перестал. Видно, ему сказали, что плохо пахнет.
    Он очень любил рассказывать о своих женщинах, и, конечно, врал нещадно. По его словам получалось, что женщины всю жизнь вешаются ему на шею причем с полной взаимностью. Что у него треть Москвы любовниц, а тут и вообще больше полгорода. Ну и всё такое... . Как обычно у завзятых хвастунов, неисправимых плейбоев и болтунов. Впро-чем, вряд ли кто - то ему верил.
     В больницу Кирюша - а так его называла устроившая в сервисный центр по блату глав-бух - попадал регулярно раз в два месяца. Причем, скорее всего просто чтобы отдохнуть. Причинами назывались отравление в кафе и что - то подобное. Один раз в такси по дороге из Москвы снабженец попал в серьёзную аварию, сломав руку. Месяц он ходил по всем отделам и геройски махал этой загипсованной рукой, в сотый раз рассказывая о своём подвиге... .
     Мягко говоря тёплое отношение к женщинам было основной самой известной  чертой бывшего морского волка. Нельзя сказать, что он приставал ко всем, но, в общем, к дамам в возрасте до тридцати практически да. Состояние в браке значения не имело, внешность - в общем тоже. Обычно обнимал далеко не - по дружески, легко целовал - куда получится - и говорил: «Пошли в подсобку.». Впрочем, как ни странно, на этом всё и заканчивалось. Никто с ним никуда не ходил. Хотя, может, когда - то кто - то... . Но вряд ли. Девчонки смеялись, женщины постарше подыгрывали, те, что за тридцать, презрительно поджимали губы.
    Маловероятно, что за несколько лет работы у него хоть с одной что -то было. Хотя хвастался без умолку и всё чаще с сальными подробностями.  
      Как ни странно, это похожее на макаку существо, было, скорее чисто внешне, поря-дочным чистюлей. Во всяком случае свои чашки и руки он мыл  чуть ли не по полчаса. Видимо, пытаясь хоть этим как - то компенсировать прочую налипшую на него грязь.
      Зарплату или премию чаще просаживал за один  вечер, ну, или ночь. После этого кор-мился как получится: у друзей или у мамы.
    Обедал почти всегда у неё. Хотя нужно было ехать четыре остановки. Часто стрелял по десятке или больше, хотя мало кто давал.
    Кирюшу обожали бухгалтерши. Там он был лучше самого белого и пушистого ангела. Даже, превозмогая себя, не матерился. Впрочем, о его подвигах в бухгалтерии тоже было известно. Но тут любовь к обаятельному чертёнку почему - то не исчезала. Говорят, та-кова душа простой русской женщины. Или бездушие... ?
    Интеллигентный экономист не любил его, не здоровался, отказался сидеть за соседним столом, почти в лицо называл макакой, а, когда увольнялся, написал над его столом мар-кером "Мудотряс". Впрочем, Кирюша не обижался даже на такое.      
     Года через три работы во время очередной пьянки в паршивом кафе его сильно избили. Тут Кирюша попал в больницу по правде. На три месяца.  Это наконец - то добило и без того уже не лучшее восприятие его руководством.
    Потом он как - то очень тихо уволился. Говорили, что нашел что - то даже денежней и без постоянных командировок в Москву. Хотя фирма совсем паршивая. Но в общем как бы как раз для него.
    Его часто вспоминали несколько лет подряд. Смеялись, конечно, что же ещё... .
    - Чего там наш Кирюша пьёт, каких баб лапает. - говорили, усмехаясь, мастера.
                                                                * * *
    - И о такой инфантильности можно рассказывать без конца.
    - Да, когда они… она повзрослеет ?
    - Никто не знает. Вообще никто… .
      

                
                              Люди частные и люди честные.

      Они встречаются всегда и везде, как - то удивительно закономерно будто оттепели и заморозки, солнце и облака, весна и осень. Очень хочется, чтобы всегда было и тепло и солнечно и... весна или хотя бы лето. А не бывает. И всё же... .
                                                               * * *
     Внешне похожий на Хрущева семидесятилетный заведующий кафедрой с фамилией Трутнёв был, казалось бы, полной противоположностью своей фамилии.
    Когда - то он был вторым секретарём Харьковского обкома партии, лично общался с тогда ещё молодым улыбчивым любящим молочко добряком  Брежневым, потом как и многие партработники погорел на какой - то "лаже", но как кандидат наук был принят на кафедру в вузе провинциального города. Уроженец орловской деревни всегда был как бы по - крестьянски прост и услужлив. Редкий лицемер, он мог, казалось, на время войти в душу любого. Если человек не хотел ему хоть чем - то служить, травил долго, упорно и упоительно, хотя всегда очень медленно, осторожно, тщательно сговариваясь со всеми знакомыми и подчиненными. Пакостил как мог: устраивал проверки, допекал посто-янными мелкими упреками, мешал присвоению степени, даже не давал пользоваться компьютером. Весь день проводил в ректорских коридорах, договориваяь то о об одном, то о другом. Его не любил никто.  Даже в семьдесят лет старикашка умел мастерски па-костить. Умер как - то совсем незаметно. Многие, да явно и очень многие вздохнули с об-легчением.
                                                                * * *
      Суровый майор Евгений Буйницкий по кличке "Жека Буйный" заканчивал свою служ-бу дежурным по связи на солидном узле.
       Другие дежурные по доброй русской привычке очень любили потрепаться с сержан-том и солдатом, что сидели вместе с ними в комнате - дежурке, особенно в ночное время, когда, в общем, делать почти нечего. Жека почти всегда сидел молча, строго глядя на пульт с мигающими лампочками, сам брал все телефоны, официально представлялся, не курил и не матерился. По ночам в отличие от всех остальных дежурных не спал, а лишь изредка слегка дремал, открывая глаза в ответ на малейший шум. И все знали это.
    "Жека Буйный, он не спит.
      Сатурн мечтает запалить... ." -
рассказывала о нём ежегодно переписываемая местная солдатская поэма. "Запалить" - в смысле поймать спящих ночью в этой аппаратной солдат.
    Лишь раз он разговорился  и рассказал сидящим с ним служивым как однажды в Герма-нии мокрой зимней ночью тянул кабель вместе с солдатом - связистом, сидя за рулём грузовика и, когда солдат засыпал, сам сажал его за руль и держал тяжёлый и грязный кабель.
     Только он никогда не писал солдат в рапорт. При нём просто боялись что - то серьезно нарушать. А, может, и писал. Впрочем, никто об этом ничего не слышал.
     К сорока с лишним годам он был только майором. Впрочем, в армии любят говорить: "чистые погоны - чистая совесть".
                                                             * * *
       Эта дама была главным бухгалтером в маленькой организации. Редкий секретарь выдерживал с ней больше полугода. Классическая "генерал в юбке", точнее, чаще в брю-ках. Пенсионный возраст, очки, суровое лицо, очень говорливая и энергичная.
     Вероятнее всего понятие "мымра" применить к ней было можно, хотя и "стерва" как - то очень шло. Женщины - начальники в России часто такие. Впрочем, дело, наверно, сов-сем не в этом. Была бы совесть... .
    Проработав почти всю жизнь в вузовском профсоюзе, она научилась командовать и кричать, поучать и грубо насмехаться. Над кем угодно, даже над директором, что был моложе её на десять лет. Ну, правда, не трогала своего убогого болтуна и бездельника - сынка, которого сама же и устроила здесь на работу.
     Всех не нравившихся ей людей "по - доброму" выживала, хотя и не так чтобы очень открыто, больше как у нас принято - исподтишка. С каким - то почти садистским упое-нием придиралась по мелочам, орала, бесконечно проверяла, высмеивала при всех. Зах-лёбываясь, рассказывала гадости про бывших коллег работодателям, куда обращались уволившиеся от неё работники. Фактически фирмой управляла она, а не директор. И уж конечно не владелец - ему как ни странно было всё равно - лишь бы деньги шли. Это она обеспечивала. А директор честный. Так что... .
                                                                   * * *
    Он был учителем физики. Всего - то навсего. Высокий рыжий, с бородой как у Кур-чатова и кудрявой шевелюрой. Всегда в джинсах, спортивная походка, улыбка, добрые шутки, хорошее отношение к школьникам. Наверно, для еврея это было нормально - ведь они всегда хоть немного, но комплексуют. Но не более того.
     Его сразу замечали все - и знакомые и те, кто видел впервые :высокий, кудрявый, с бородой, большие глаза, почти всегда улыбка. Симпатяга ! Ходит, как спортсмен и не идет, а летит, но ведь со знакомыми раскланивается как будто в девятнадцатом веке.
    Вёл уроки без нравоучений, быстро и спокойно. Как будто он с вами одного возраста. Без занудства, часто шутил.  Когда принимал экзамен, на каждый билет клал ириску. По-лучил билет – съел ириску. Всем сразу веселее. Покупал на свои деньги. Благо, тогда было недорого.
    Когда на новый год оформляли кабинет, на окне красками нарисовали его голову с яркой рыжей бородой и вместо тела перевернутый знак вопроса с припиской: "Что бы это значило ?"
     Он только улыбался.
     Рассказывал о физике и физиках как никто. На всю жизнь… . Особенно любил про Ре-зерфорда и Нильса Бора, Капицу и Иоффе. Эйнштейна как – то обходил. Тот был уж больно спокойный, редко шутил.  Особенно часто про Бора, как тот прибил подкову к две- ри, что любил посмеяться в лаборатории и потерял сознание во время перелета в Англию в войну: из - за большой головы наушники не доставали до ушей, а он не услышал приказ надеть кислородную маску.
     Отец, Лазарь Львович,  был учителем в музыкальной школе. Работал лет пятьдесят. Лучшего учителя по скрипке в городе не было, может быть, никогда. Про самого Игоря Лазаревича рассказывали, что «пилил на скрипке лет с семи и ведь каждый день часа по два».
     Отец отдал ему квартиру в центре города в «сталинке». Он жил там почти всю жизнь. Ходил везде пешком, машины так и не купил. Да и зачем, при таком ходе почти как у бегуна. Весь город мог пройти едва ли не за час. Троллейбусом почти не ездил.
    На день победы он всегда командовал возложением венков. Серьезный как никогда шёл со школьниками и венком по проспекту до вечного огня.  Почти не улыбался.
     Рынок здорово ударил его, но не уронил,  ничего подобного… . Только в школе рабо-тать стало  тяжко. Он  подрабатывал в вузе, лицее, техникуме, сажал картошку. Репети-торствовал. Ему всё было нипочем. И из школы не уходил: тридцать лет в одной и той же.
    Помнил своих учеников за три десятка лет работы ! Они все с ним здоровались и он обязательно отвечал. Придя домой, рассказывали, как видели его и поздоровались. Сме-ялись.
   - Видела Игоря Лазаревича. Опять бежит прямо как крейсер, ничего его не берет. Только молодеет.
                                                                         *
       Странно,  но о хороших хочется писать больше. А в общем почему странно - то... ?
                                                                       * * *
      Рядовой - казах. Фамилию забыл, кажется, Кичаев. Имена плохих людей почему - то забываются быстро. Маленький, со злым - ну, как многим казалось - выражением лица, довольно точно выдающим его как человека.
      Он всегда был очень активным. Говорят, добро должно быть с кулаками. Тут с кула-ками было зло, причем, видимо, почти что в своем натуральном выражении. К счастью, зло было низким, щуплым и трусливым.
    Всегда бегал, кричал, ругался, плевался и дрался. Делал всё, чтобы как можно меньше работать, пересидеть первый год службы в санчасти и госпитале. Всё такое... . В госпитале капал каплю соляной кислоты на хлеб и запивал водой. Желудок всё время болел - врачи не знали, что это и держали в госпитале месяцами. Один солдат сделал так же, но пе-ребрал кислоты: сжёг желудок: суд, дисбат на три года.
     Больше всего любил выявлять и травить стукачей, всегда делал это как - то удиви-тельно грязно: кричал, суетился, улыбался. Так мерзко, что у окружающих даже пропа-дало желание традиционно презирать их. Драться не любил, видимо, потому что был маленьким. Кстати, и покровителей у него как - то не было даже среди земляков: уж больно откровенно мерзкая фигура.
     Гадость этого человека была такой, что фамилия Кичаева среди солдат стала почти нарицательной. Говорят, после армии он попал на нож и через год умер. Кажется, его никто не жалел.
                                                              * * *
    Худенький инженер в очках был настоящим асом, конечно, в своём деле. Но главное - классическим шестидесятником в лучшем смысле слова. За свою жизнь он побывал чуть ли не во  всех странах мира.
   Он не был гением или добрым волшебником. Скромно сидел в углу у окна, первым бросался к телефону, сам ходил по начальникам и отделам, собирал все подписи.  Долго объяснял как нужно делать то или это. Сам  тщательно готовил все документы.
    Любил рассказывать как работал в Бангладеш, Египте, Турции, Албании, Америке. Восхищался как ребенок, описывая, наверно, в сотый раз виды этих стран, особенно пейзажи турецкой Анатолии или пирамиды долины царей в вечерние часы. Вновь рас-сказывал бедности и грязи Бангладеш, тысячах бетонных дотов Албании.
    Он остался ответственным за внешторг и тогда, когда завод почти встал. Хоть и за небольшую плату, не уходил. Так работал до самой пенсии. Он не был идеальным, но ничего плохого о нём никогда никто не говорил. Или не хотел. Скорее, и то и другое... .
                                                             * * *
    Директор по фамилии Новак. Из обрусевших чехов. Долго по направлению работал в ГДР.  
     Создав своё предприятие, этот химик навсегда уверовал в свою непогрешимость и обращался с окружающими, включая содиректора - даму за пятьдесят - хуже, чем с лю-бимой им техникой, то есть почти исключительно матом вперемежку с криком. Хими-ческие реакторы, что делали для его производства рабочие, лично внимательно осмат-ривал, проверял и испытывал, работников даже самых лучших обычно прогонял через два - три месяца, исключениями были родственники, старые знакомые и редкостные лизо-блюды. В основном с такими и работал.
     Орал чаще вообще ни за что. Другой формы общения с подчиненными практически не знал. Тратил огромные деньги на ненужное строительство складов, но вешал в туалете объявления с призывом выключать свет для экономии энергии и взыскивал копеечные суммы с лучших деловых партнеров.
     Его настроение могло меняться два раза в минуту, а лицемерие просто, как говорится, не знало границ: из добрейшего хлебосола с клиентами он мигом превращался в деспота с подчиненными. Часто от него уходили по несколько десятков человек в год.
     Двоих сыновей он довел до уровня моральных уродов. Младший - рыхлый и совер-шенно безвольный толстяк - должен был занять его место, впрочем, чисто формально. Он был способен только не читая ставить подписи и играть на работе в компьтерные игры. Старший - худой и мрачный - отводил душу легкими наркотиками и выпивкой.
    Новак - старший умер от второго или третьего инфаркта, разоравшись на кого - то в своём кабинете. Формально о его смерти сожалели. Вряд ли кто - то уж так радовался. Но похоже... и не огорчался.
                                                                    * * *
      Экономист НИИ, когда - то она с семьёй переехала в среднюю Россию из Запорожья только из - за болезни - врачи посоветовали выбрать климат посуше.
      Обычная женщина, но внешне всегда спокойная, добрая и как многие южане склоная пошутить, она очень любила рассказывать о своих детях и внуках.  Обо всём, что видела в жизни и всегда с какой - то радостной, наверно, чисто южной обаятельной открытостью. Возмущалась обычными российскими гадостями и пыталась что - то сделать.
      Даже выйдя на пенсию, занималась общественными делами: судилась из - за мусора во дворе и шумящих под окнами вентиляторов универсама. И ведь универсам выключал вентиляторы ! Ходила на собрания по реформе ЖКХ, даже давала интервью по теле-визору. Ей всегда до всего было дело.    
                                                                    * * *
     Старенький инженер был на заводе кем - то вроде деда Щукаря. Пантелеев по кличке "Пантюша", он и внешне был каким - то маленьким и щуплым, сутулым, даже будто потерянным. Как многие старики никогда не стеснялся рассказать о своей жизни: каких негодяев встречал, как видел воровство и взятки. Как ушёл из партии.
     - Не платил взносы - и всё. - говорил он.
     Все смеялись. Но Пантюше было всё равно. Он уже на пенсии. Часто приходил в отдел и, сидя в ожидании документов, пригревшись, тихонько спал на стуле.
      Любил поговорить в жизни, о свободе, о хамах - начальниках и о тех, что получше. Про своих детей и внуков. Про сад - огород. Всё обычное - стариковское.
     Ушёл с завода где - то уже в семьдесят лет.  О нём долго и как ни странно тепло вспо-минали.
      - Вот был у нас такой Пантюша. Душевный человек.
                                                                      * * *
      Когда - то он служил в комитете и занял там очень важный пост. После этого его выд-винули на самую солидную должность.
    Обычный до безобразия человек. Даже точнее - таких обычно зовут "серость". Не умел нормально говорить: путал слова, сбивался, всё время глупые шутки... .
     Но отлично знал подноготную высших кабинетов, держался своих, чужаков принимал осторожно, проверял, бунтарей быстро изолировал и устранял. Везде тянул земляков.
      Строго следовал инструкциям имиджмейкеров. Когда нужно было показать силу, не чурался даже самого страшного... . Пусть погибали люди. Если это поднимало его рейтинг... не колебался. Говорили даже, что он очень честен и смел. Вряд ли кто верил.
    Он несколько раз занимал этот важный пост. Действительно приличные люди плева-лись, слыша его голос или даже имя.
                                                                     * * *
      Он был самым обычным человеком хотя только на первый взгляд. Пусть и, как ка-залось, немного странным. С хорошими людьми в России, наверно, так всегда. Да, разве только в России ?
      Работал, где получится. Обычно искал работу посамостоятельнее, чтоб меньше пону-кали и блатных не было или хоть немного. Интеллигенция любит такое. Зарплата мало ин-тересовала. Как - то всегда хватало. Так всю жизнь и ходил с работы на работу. А это очень непросто.
    Везде, пусть и не сразу и не очень активно стремился что - то улучшить и предлагал, в том числе радикальное, даже если за это потом попадало. Знал, что будут бить хотя бы и морально. Ведь первый принцип советского (российского) управления - инициатива на-казуема. Всегда долго готовился к худшему и потому любой удар... как бы шёл по каса-тельной.
     Он много работал дома. Не жалея времени, готовил что - то для работы, рисовал, со-чинял, написал книгу о родном городе.  Хотя публиковали редко, а за свои деньги... не хо-тел. И так всю жизнь. Он работал для, трудно сказать, чего, но всегда с каким - то редким упорством ради явно светлой цели, хотя нечасто достигал чего - то публично ощутимого. Ему как любому идеалисту явно был куда больше важен сам процесс... . Так и не женился, хотя, говорят, женщины его любили даже и немолодого.
     Обыватели говорили, что он нечестно живет, для себя. Так им казалось. Да и мало ли кто чего говорит... . Ему было всё равно - привык... .
                                                                * * *
      Где люди частные и где честные - догадаться очень легко. По мне так лучше честные, а кому нравятся другие ? Скажите честно... .

                                                              Как дать взятку.

    - Как как, ты не знаешь… . Ведь работал уже где - то всё по нашей части. И не знаешь. Тоже мне, коммерсант называется.
    - Ну, я ведь недавно, Семён Аркадьич, ведь пока не практиковался.
    - Зелень зеленью. Нет, но тебя же хоть в электросеть в рекламные фирмы, говоришь, посылали. Что, блин, там никак такого не было ?
   - Ну, чуть… . Но вы мне подскажете. Ну, немножко. А то ведь всё время придётся.
   - Да уж, придётся. В этом деле менеджером по продажам ничего другого тебе не светит. Тут всё подсажено и подгажено. Пошли что ли хоть в кафе посидим. Эх, Дима… !
   - Само собой. Конечно, за мой счет.
   - Ну, не за мой же. Да ладно, кофе попьем, мне ничего не надо, просто, чтобы пого-ворить. Но тебе как – полный инструктаж или по большей части.
   - Ну, сколько у вас времени. Я в долгу не останусь.
  - Брось. Я уж как бы над тобой не начальник, но шеф, без тебя мой сектор никуда. Ос-новная единица. Это брат, целая наука – хотя в России вроде все её давно изучили.
   - Все - все… ?
   - Нет, по молодости или по неумению не все, но почти все.
   Молодой парень в сером костюмчике с папочкой и лысый безнадёжно сутулый  дедуля в пижонском коротеньком пиджачке и таких же туфлях с острыми носками медленно шли по улице, пристально посматривая на встречающихся женщин и особенно девушек в ко-ротких юбках.
   - Чёрт, тут кафе - то пока все не работают ! Пошли в парк, посидим, там ещё спокойнее. – старичок забавно потянул молодого за рукав.
   - Да. Но что – вот всегда просто деньги в руки и всё ? Ведь не так и можно нарваться… .
  - Зачем обязательно на руки… ? И нарваться очень можно. Это в некотором роде искус-ство. Способов полно. Море океанное.
   Они сели на скамейку и смотрели на то как двое детей пытались поймать жёлтую ба-бочку.
    - Фиг поймают. Так вот. – продолжил старик, почему - то потирая одной рукой пальцы другой: В России чаще принято и не деньгами, а услугой или подарком. Ну, услуг мы осо-бо предложить не можем, так можно что - то купить.
   - На мои ?
   - На твои много не купишь. Пойдёшь к шефу, скажешь, мол, так и так. Просто даст де-нег. Не дурак, всё знает и понимает. Что покупать ? Ну, если речь о серьезном заказе, то подарок нужен солидный. Мужику лучше покупать что - то вроде импортного сувенир-ного набора, только полезного на стол, хорошо бы добавить бутылочку очень дорогого коньячка или виски, ну, и дальше на твое усмотрение: если толстяк, то можно конфет, торт подороже, если худой – не знаю: может, просто недорогую картину в кабинет или что - то еще.
   - А женщине ?
   - Им как раз легче. Дорогие конфеты, цветы, ну, само собой духи не поддельные только, французские или итальянские там. Ну в таком роде. Да, если ла - ла об очень большом заказе – типа тендер на много миллионов, этого фиг хватит. Тут надо задействовать шефа – он будет сам… . Но ты должен выяснить, возьмут ли, пройдём ли мы при взятке, ну, что - то вроде гарантии получить.
   - Письменно ?
   - Кто даст - то… ? Милый, ты уж взрослый, устно.
   - Обманут ?
   - Всё бывает. Гарантий на сто процентов в России дают только для покойников и то, говорят, иногда встают и идут.
   - То есть, если заказ не очень большой, этого хватит ?
   - Да, но может быть так, что не возьмет, даже обидится. Надо узнать заранее, пого-ворить… со мной, с другими, кто их знает, с их подчиненными и так далее. Собрать инфо  и провести разведработу. Всё такое. Знаешь, я в советское время жил в Средней Азии. Местный приходит к ректору: ключи от машины на стол. Тот принят в вуз. Тут не так. Бывает и совсем не так.
    Старик закончил массировать пальцы руки и стал их сгибать туда – сюда.
    - Ты не смотри на то, что я делаю, доживешь до моих лет и не такое придется делать. Ты запоминай, что говорю. Такой инструктаж больше никто никогда не даст. И ведь всё за бесплатно.  
    - Семён Аркадьич, а может, вы сами всё это ? Ну, я проведу подготовку, куплю всё, что надо, а вы и отнесёте. Вы и знаете почти всех и опытней меня в разы.
   - Может, изредка и так. Но тебе надо самому. Потом подарок – не взятка. За это в России ещё никого не посадили. Потом подарки нужны не только шефу или заму там, всем. То есть тем, с кем разведработа, секретаршам и так далее. То есть денег у шефа надо брать сразу не пять тысяч, часто и не десять.
   - А что… сто что ли ?
   - Нет. Сто не сто, но тысяч двадцать. Это, если серьёзно.
    - А, если мы с ними давно работаем ?
    - Часто всё равно. Без постоянных подношений никак. Нужно смазывать. Часто полезно поляну накрыть. Эти твои трубы просто так не продашь ! Хотя и деньгами бывает нужно. Ну, это как бы вторая часть лекции. Глава вторая. Учись, студент. Взятки могут быть и деньгами. Но тут дать непросто. Кто - то просто не возьмёт. Можно тонко – будто бы подарил рекламный буклет фирмы, а в нём… . Найдёт – не бойся… . И не вернёт.
    - Можно счёт открыть, можно и в почтовый ящик с намёком – от кого. Я знаю.
   - Вот, наслышан. Много способов. Во всём мире популярны взятки услугами: ресторан, турпоездка, девочки, пикник и так далее и тому подобное. Всё это тоже – самые надёжные проверенные до селезёнок способы. И ты учти, это так в общем, на деле везде свои нюансы – романсы.
    - Но это в любой конторе в общем так можно ?
   - Нет. В том и фокус. В госорганизации, ну, там в городской, областной, всё одни уроды везде… . Там боятся больше, но и народ там самый хапастый. Берут всё и почти всегда. А трубы пока почти только туда.
   - Неужели все берут ?
   - Нет…, ну, почти все… мелкий клерк, что пишет бумажки за всю жизнь может ни одной взятки не взять. Не с чего, да и боится. Такой Акакий Акакиевич с шинелью.
    - То есть в госконторе проще.
   - Да. Но и ловят там чаще. Но  на деле вся эта правительственная болтология про борьбу со взятками… .
   - Именно болтология.
   - Да. Разговоры, создание комитетов и комнат, где кто - то якобы принимает звонки и так далее. Плавали – знаем. За мою жизнь, блин, чуть ли не десятая кампания по борьбе… с этим. А толку ?
   Зазвонил мобильник и старик долго кому - то объяснял как оформлять декларацию. Потёр пальцы и сказал: Всё, я пошел. В общем инструктаж пройден, считай, что можешь работать. Да, в коммерческих структурах – там по - другому. Если и возьмут, то больше, там народ слегка другой. Но там тебе редко – больше муниципальные ребята. С  ними проще. Но по - крупному надо серьезно. Иногда даже машину, квартиру со скидкой поку-пают или помогают получить, дачку дарят. Всё такое… . Тут народ не мелочится. Хотя всякие бывают. Но все берут. Почти все. Россия… .
    Придя на работу, молодой дня три сидел, тяжело переваривая полученную инфор-мацию, готовился. Потом пришла заявка на трубы, немаленькую партию. В общем, как – то обошлось… .
    Через три месяца узнал, что старик попался на даче взятки.
     Ну, ерунда, штраф, но ему пришлось уволиться. Впрочем, всё равно пенсионер. – гово-рили все. Но трубы шли плохо. Шеф ругался, говорил, что нужно ходить и догова-риваться. Но про взятки ни слова… .
     - А уйду и я. – задмался Дима: Взятки давать так и не научился. Подарки дарю, а все равно не идёт ничего. Пойду в нормальное место по специальности экономистом. Берут ведь - проверял. Да и в любом случае не пропаду.
     Он взял лист бумаги и посмотрел на него, вздохнул, потёр кончик носа, и стал как - то не очень решительно, но всё увереннее… писать заявление.

                                                 Кумовьё.

    - Эх, сколько ж по блату у нас народу работало. - начал, попивая чай, свой в общем обычный рассказ Иртеньев, пожилой уже лысеватый экономист.
    - О, Сергей Степаныч, это мы все знаем. Тут мало кто не по блату - то.
    - Ну как, вот я не по блату, есть и ещё, да тут в этой комнате блатных, считай, нет,  а, да, Ольга Сергеевна так давно пришла, что уж и сами, поди, не помните, как это было.
    - Эх, Сергей Степаныч, вам бы вот только обидеть. А ещё считаетесь интеллигентным человеком. Да я аж в шестидесятых годах устраивалась. Тогда одни сокращения везде бы-ли. Без знакомых я бы никуда не попала на приличную - то работу.
    - Вон, Кодоров пахал на галерах в центральном банке. Он об этом ой как много инте-ресного может рассказать.
    - Да, а пусть расскажет. Мы уж и забыли.
    Кодоров, всегда занятый мужчина среднего возраста, сидел за компьютером и как обычно делал вид, что не может оторваться.
   - Коль, ну, подсядь, будь ласка,  расскажи как ты в банке работал.
   - Да я уж сколько раз рассказывал, ну зачем ещё - то ?
   - Ну, сядь к нам, попей чайку, может, что новое расскажешь. Да и не все тут слышали, ведь и забыли почти всё.
   Кодоров, чуть кряхтя, подсел к компании и налил себе чая.
   - Кто там работал... . Да я ведь давно уже ушел оттуда. Ну, думаю, многие сменились. Но блатной костяк явно остался.
   - Все жёны руководителей области ... .
   - Да, в общем так. Ну, и города. Не все, понятно: почти все. Работали - это  громко сказа-но. Получали зарплату, да всё пили чаи и жалели, что и они и мужья их мало получают. Что, мол, в том банке или в той фирме много больше. И так целый день почти без пе-рерыва. Жадные все. Из деревни. Ну, пардон, конечно. Жуть до чего жадные. А зарплата - то с премией раза в два больше, чем здесь у нас... .
    Дверь открылась и вошел высокий киношно красивый брюнет, как бы чуть расте-рявшийся перед картиной чаепития.
   - Счета можно оставить ?
   - Да, пожалуйста. Утром будут готовы.
    Он почти бросил бумаги и, не прощаясь, вышел.
    - Во, и не поздоровался и не простился. Кинул чуть не в рожу. Начальник ! Зять Щег-лова, замдиректора.
    - Он - то прямо Ален Делон, а её - то, жену его, ну, дочь Щеглова, видели. Пигалица и рыжая. Ни кожи ни рожи... . А уж юбки носит. Замужем, ребенок, а юбки короче уже некуда. Всё видно. - заговорили женщины: Пупок виден, ей - богу.
    - Ха ! Ну уж его - то Щеглов протолкнёт.
    - Ты что, он в Германии уже два года в командировке прожил за наш с вами, господа - товарищи, счёт. За полгода стал замначальником отдела. Этот далеко пойдет. Всё везде давно схвачено... .
    - Да, так вот, - Кодоров, явно уже как - то втянувшись и потягивая чай, продолжил свой рассказ: Кроме жён всякого там цивильного начальства работали там жёны начальника областного УВД, прокуроров области и города, а уж дочек сколько было. Считать буду - точно собьюсь. Дочки тех же областных начальников, дочки двух начальников строи-тельных управлений, теперь это фирмы солидные. Начальник их нарочно брал, чтоб зда-ние быстрей ремонтировали. Ну, а другие - так, по мелочи, шелупонь всякая. Была дочка начальника СЭС, дочь директора главной автобазы, дочка футболиста нашего известного, всех  и не упомню: дочки, дочки и дочки.  Сейчас из них вроде кто в фирмы тоже по блату переполз, кто пострашнее да ленивее - там сидит. Ведь делать  - то там нечего, а в фирме ещё не дай бог работу какую - то придётся делать, пошлют в командировку, ответ-ственность там. Работать - то они и не хотят и не умеют. Чаще ничего делать не могут. Ничего.
    - Кумовьё. Везде оно. - Иртеньев налил себе ещё чая: Я в советское время пару лет работал в областном исполкоме, так больше этого срока ведь никак не выдержал. Прямо даже и спать почти перестал, снотворное пил. Вот ведь, в управлении, где я был, кроме меня ну все до единого были по блату.
   - Да... . А вас - то как взяли ?
   - Ну, кто - то должен работать. По командировкам  ездить и бегать  по всяким там делам, другая ерунда. Поди, принеси. Прислуга за всё.
   - Но кто - то там ещё работал ?
  - Да, примерно то же самое. Только больше жён, дочек и других родственников, а то и просто знакомых разных партийных и советских работников. Чего только там не было, какого только, извините, д... не плавало в этом клозете.
    В кабинет с обычным шумом зашёл начальник:
    - Чаи гоняете. За работу. Да, будет у нас новый работник. Николаева, вместо Лакеевой, на перспективу замначальника.
    - Это не сноха главного инженера ?
   - А то. Конечно. Вы думали, со стороны что ли. - начальница чуть кисло улыбнулась. И почему – то посмотрела в пол.
   - Да, весёлое дело. И что же она будет делать? - одна из женщин даже встала.
   - Она - то ? Не смешите меня.
    Ольга Сергеевна отставила чай: Вера Игоревна, отказались бы, сказали, мол, что нет сейчас возможности.
   - Ты что, смеешься ? Уже решено и подписано. С плеч долой. Всё. Генеральный  подпи-сал.
    Начальница открыла дверь, чтобы идти к себе, и задержалась: Со стороны. Ну и насме-шили. Со стороны… .

                                                           Парад дураков.

     Странно, но дураки никогда не снятся. Они только вспоминаются. Редко. Видимо, память не хочет удерживать такое - и правильно делает. Как говорил Шерлок Холмс: Голова - это не чердак, чтобы складывать туда всякий хлам. Но изредка дураки проходят передо мной как на параде.
                                                                     * * *
     Капитана Чернова в части знали все. За шепелявость его звали "Сурик", то есть "Шу-рик". Сурик был классическим дураком.
     Целыми днями Сурик, он же командир роты, сидел в канцелярии казармы, изредка выходя в коридор, чтобы выдать какую - нибудь "знаменитую" шутку, которую сто лет знали все или по - клоунски выбросить по очереди обе ноги вперед, цокая при этом языком и брызгая слюной. Этот фокус был нечастым, но о нем знали даже новобранцы.
     Пьяным Сурик бывал очень редко, но почти каждый день молодые солдаты спра-шивали друг друга: Он что, выпивший ?
    Говорили, что в канцелярии он в одиночестве часто тихонько пел самому себе песни или что - то рассказывал, ну, вроде сказочек. А уж спал за своим столом он почти каждый день.
    К сорока годам Сурик дослужился до капитана и дальше никак не поднимался. Го-ворили, что из - за редкой тупости: он знал устав почти наизусть, но не мог ответить на любой самый нестандартный вопрос по нему. Впрочем, в армии такие   люди - самое обычное дело, так что у начальства Сурик был отнюдь не на самом плохом счету. Говорят, дураки в армии - её крест... . Увы, скорее всего... .
                                                                 * * *
      Этот преподаватель был главным приколом вуза. Маленький, вертлявый, всегда с всклокоченными волосами, несвязно говорящий и по фамилии Додонов. Шнурки на бо-тинках обычно были развязаны, а ширинка - ... .
    Фамилия добивала его и не давал подняться. В основном его называли Долдонов.
    Лекции Додонова действительно были похожими на нудный плач пономаря и часто напоминали "Записки сумасшедшего". Предложения без конца и начала, а потом целый ряд несвязных комментариев, чаще похожих на дурные анекдоты или цивилизовнный бред.
      Его всегда всклокоченная шевелюра и дурная дикция были притчами во языцах. Студенты у него почти ничего не готовили: учебников по его предмету не было, а из лекций понять что - то вряд ли смог бы и гоголевский Поприщин. Говорят, его попёрли... . Странно. Таких в вузах всегда хватает.  
                                                           * * *
    Он был премьером и его знала вся страна.
    Но этот человек не умел ни думать ни говорить, кроме уж самых простых вещей, хотя и это ему не всегда удавалось. Говорил он так, будто выпил бутыль плохого первача, хотя на самом деле почти не пил.
    Насмешки над ним сразу стали самым обычным делом, причем шутили все, кому не лень. Но и это не особенно смущало ни самого премьера,  ни его руководство. Он быстро стал ходячим анекдотом и это как - то странно радовало: ведь во главе страны был такой же простой... человек как и все, точнее, еще более убогий... .
    Тем не менее такой человек не один год руководил правительством, ведь страна подходила... ему. И всё же в какой - то момент она ... пережила его. Он остался только посмешищем.
                                                           * * *
    Он читал нам философию. Бывший преподаватель военной академии по фамилии Голубков. Василий Петрович.
     Лекции, списанные из учебника, сразу усыпляли половину зала. Порой бывший полковник ВВС выбрасывал руку вверх и зычно провозглашал что - то вроде: И Фейербах не мог понять Гегеля, потому что его диалектика не была материалистической.
    Он не был открыто грубым или злым, но его тупые вопросы и общение с этим че-ловеком изумляли своим дремучим почти сказочно убогим примитивизмом. Он мог без малейшего намека с его точки зрения намека на пошлость задать студенту вопрос о национальности или беременности. Мог долго и тяжело смотреть в написанный им, наверно, лет двадцать назад  выцветший конспект и тихо сказать себе: Черт, что это тут у меня ? А затем, облизав палец, начинал читать следующую страницу.
     Он просто ушёл на пенсию. Как все дураки.
                                                            * * *
        Вот, собственно, и всё. Точнее, хватит. Хотя этот рассказ можно продолжать, на-верно, до бесконечности. Вряд ли Россия - страна дураков. Конечно, нет или... всё же ? Но много, ой, как много... .   Всю жизнь вслед за Окуджавой мне хочется проснуться утром и увидеть... как ... "...улетели все". Очень хочется... .              

                                                     Блатмейстер.

       Коньков, молодой чиновник, проработавший в департаменте два года, попивая кофе, от нечего делать довольно лениво играл в "тетрис", а сам как обычно потихоньку думал о тяжелом почти беспросветном – как он считал - житье - бытье.
       - Ведь без блата тут как и везде вовсе ничего не сделать. Ё моё ! Прям не чихни. Взять хоть моего обожаемого до стона в коленках шефа Васькова Михал Иваныча. Уж какой деятельный человек. По части начальству ... полизать да кому какую гадость потихоньку сделать. Показуху развести и всё такое. Взятки... . Да мало кто сомневается. Кто же без них ? Нет, вот хоть одного найдите, кто хотя бы не хотел взять ? Ну, есть лопухи, что могут брать, да не решаются. И это я. Отстой !
       Коньков допил кофе и начал новую партию "тетриса". В кабинет вошёл Трифонов – старый сутулый и почти слепой экономист, который уже ни на что не реагировал – поло-жил папку, вытер очки и стал что - то с шумом искать в столе.
        - Тоже чмошник. - подумал Коньков: Ведь всего и блату - то у Трифонова, что какой - то замначальника отдела охраны, такой же трахнутый на голову как и сам. Ничего за сорок лет работы не добился. То ли дело Михал Иваныч. Раньше терся в парторганах. Блин, за три года дошел до замначальника высшей партшколы, со всей сволочью там пе-резнакомился. Теперь может хоть в Белый дом, хоть на Лубянку войти без стука. И ведь уловил, гнида, когда партия стала сдавать, что надо уйти в городскую власть, там от-фигачил  три  года, сидел  где - то в   плановом департаменте в   кабинетике чуть ли не под
лестницей, да ведь тоже со всеми покорешился. Теперь здесь, место - то суперхлебное, какой навар можно брать с импорта да с чего угодно. Но связей как у самого... . Харизмы никакой, положение фиговое. Вроде обмылок обмылком, а вот тебе - крёстный отец.
      Трифонов ушёл и Коньков опять остался один, бросил играть и стал просто смотреть в окно, откуда были видны река и кусочек Кремля, прочие такие солидные и известные виды центра. Он по привычке взял в зубы  за кончик карандаш, а пальцами отстукивал по столу какую - то простенькую мелодию.
      - И ведь сам Васьков - то из смоленской деревни, внешне Вася - Васей. А всё у него делают подчиненные, сам фиг чего будет, только подписывает да договаривается, целый день по кабинетам, по совещаниям, ездит не пойми куда. Секретарша шефа вроде знает, что он то встречает кого, то в ресторан, то в сауну, черта с два он в рабочее время будет работать. Мне фиг скажет.
       Дверь в комнату неожиданно открылась и вошел сам Васьков, в руках он держал пап-ку и букет цветов. Коньков не успел вынуть карандаш изо рта.
       - Карандаши кушаем. Вкусные ? И ничего не делаем. - сразу же выдал начальник, бро-сив на стол папку и цветы. Достал из папки бумаги: Вот, нужно все договоры проверить и, если что не так, мне на стол. Понял ? Сейчас.
      - Ну, через час будет готово.
      - Ну... . Он тут запрягает. Мухой !
      Коньков сел проверять договор. Васьков ушёл и было ясно, что раньше завтрашнего утра он не появится. Просмотрел страницу и опять нагрел кофе, стал пить и смотреть на карту России на противоположной стене. Работать не хотелось.
     - Там всё нормально. Сойдёт. Сдам так. Васьков - это вот настоящий блатмейстер, го-ворят, еще год - два и будет в «ЛУЮЙЛЕ»  замначальником управления. У него всё сма-зано. Да он и так живет дай боже. Ведь две дачи, "Лексус" через год новый, домик пусть маленький на Рублевке на кого - то записан, всё как у людей. А всего - то чиновник, зарплата не аховая. Да и всё барахло записано фиг знает на кого. Так, формально живет в советской квартирке в Сетуньском. Там, верно, уж лет пять не бывал. Какой - то его род-ственник живёт, он токо прописан.
      Во дворе резко загудел клаксон, залаяла собака. Но Конькову было невозможно лень вставать и смотреть.... .
      Он окончательно оставил договор и вложил его  в файл. Снова взял карандаш и на этот раз стал водить тыльной частью по подбородку.
     - Мне куда до него. Я через дядю, а он всего - то замначальника отдела и уже под пенсию. Васьков вроде с ним почти в одном ранге, а вот - кого хошь проведет, мне тут на договорах да другой фигне сидеть лет пять или до упора. Вроде Трифонова. Превращаюсь в точно такое же чмо.
      От огорчения Коньков снова стал жевать карандаш.
      - А как он умеет нужных находить ! Дербень - колода ! Ведь и сюда он кого токо не приводил. И космонавты какие - то тут чуть не толпой приезжали, прямо у нас за этими столами пили, тут и консулы африканские и олигарховские бабы толклись и даже Аб-дулов тут чё - то у него писал, вроде, визу ему не давали. Всех знает. Умеет человек. Клас-сический блатмейстер. Не просто большой блат там какой - то, а настоящий ас.
     Со злости Коньков даже вытащил в компьютере потайной файл со скопированной пор-нухой и стал его просматривать. Но горькие  мысли никак не покидали.
     - А никогда он ни на чем не попадается. Все документы как надо. Хотя, нет, бывает, но всё быстро утрясёт. А какой обходительный, женщины прямо балдеют, хоть ему уже под шестьдесят. Да, ходит слушок, что один раз попался и на взятке, да сумма была чуть не в сотню штук да не рублей. Но всё прошло. Он и в ментовке и в гэбухе может уладить что угодно. Бабульки, говорили, он им и отдал. Обещал с тех пор не попадаться. И не по-падается. А всё же не стал он начальником ни департамента ни замом министра. Может, из - за той взятки, а скорее нет. Уровень не тот. Говорить не умеет, при встрече с инос-транцами всё непереводимые анекдоты травит. Английский даже толком выучить не мо-жет. Деревня... . «Здрасьте да досвиданья. Приезжайте ещё, плииз.» У меня английский и немецкий, а на фиг никому не нужен. Вон, за стеной из иняза сидит референт, восемь язы-ков, на пяти говорит. Ни фига перспективы, потому что блата нет. Сюда кое - как пролез, через какого - то пенсионера. Вот так ! Ох ты, на обед же !
     Коньков просмотрел самый увлекательный момент порнухи и снова спрятал потайной файл.
     - Обед ! Святое... !
     Но даже в столовой огненно - завистливые мысли о начальнике не покидали.
    - Вот ведь как - никак он деревенский, все как - то  не совсем всё идет у него. - думал Коньков, стоя в очереди к раздаче и разглядывая ножки стоящей впереди секретарши из соседнего отдела: Дочка ректора финансовой академии. Папаня устроил через кого - то. А дура - дурой. Вот папа диплом оформит, сразу будет тут замнчальником или референтом. А так ножки - то ничего.
    Он долго обедал, покурил во дворе, потом нарочно прогулялся по нижнему этажу, где обычно торчали девочки из технических отделов, пригляделся к ножкам и попочкам, поз-доровался с парой знакомых, купил в киоске журнал.
    - Вот и ничего не удалось. Все девочки тощие, да и ножки какие - то кривоватые. – ду-мал он, придя в комнату. Там опять никого не было. Трифонов явно приходил, оставил ку-чу папок и запах дешёвых сигарет. Коньков опять сел, взял уже погрызенный карандаш и опять стал думать.
     Вдруг в комнату вошел какой - то человек в чёрном пальто, быстро огляделся и спро-сил: Васькова нет ?
     - Он был с утра. - испуганно ответил Коньков, постепенно узнавая гостя.
     - Да, но где он ? - махнул рукой посетитель, быстро выходя из комнаты.
     - Чёрт, это ж сам Дарапас, владелец "АлРуси". ! - Коньков даже схватился за стол: Вот Михал Иваныч дает ! Или всё же это не он ? Фиг знает !
       Минут пятнадцать Коньков сидел так, будто ему только что сделали кардиостимуля-цию.
     Но потом как - то сразу опять погрузился в свои тяжелые мысли, час обдумывал, зачем же могучий олигарх мог прибыть лично к Васькову. Постепенно просто заснул.
     - Толя ! Господин Коньков. - кто - то тряс его за плечо: Спать на работе нехорошо.
      Рядом стоял Васьков, в руке опять был букет цветов, в другой  торт.
     - Перед тобой бумага, нужно по ней утрясти с комитетом по имуществам это дельце по строительству офиса, давай, сегодня пока там еще кто есть. Скажешь Круглову, чтоб сроч-но, мол, от меня, да и скажи, что потом все дела утрясем. Я лично всё привезу. Понял или не проснулся ? Давай.  Мне некогда.
     - Понял. Вы всё ? К вам вроде был сам Дарапас.
     - Знаю. Он звонил. Всё,  работай. Спишь целый день.
     - Так это был он. – с обычной обжигающей завистью думал Коньков, безуспешно пы-таясь дозвониться: Вот тебе и Иваныч. Блатмейстер высшей марки. А я что ? Чмо. Полное и безнадежное. Мне не то что нефтекомпания, а и должность следующая фиг светит.
     Он бросил телефон, от огорчения закурил, открыл форточку и стал, слегка выгоняя дым рукой, смотреть в окно. Во дворе у машин стояли две девочки с длинными краше-ными белыми волосами и еще более длинными ногами под ультракороткими юбками. Коньков внимательно смотрел на них, стараясь угадать, не знакомые ли.
   - Ну хоть какое - то удовольствие в жизни. - думал он: А то ведь прямо без просвета.
                    
                                             Представь себе... .

    Он в который раз приходил на берег смотреть на море. Со слугой, но того оставлял, а на скалы ходил один. Море, чайки, сильный ветер, трава под ногами и ничего впереди... .
      - Представь себе, что ничего этого не было бы. Ни империи, ни великих походов, ни радости страны. Я всю жизнь оставался бы жалким офицеришкой, может, выслужил бы майора или полковника. Жена, дети, дом в Париже, старость у камина со стаканчиком вина и книгой. Это всё ?! Зачем такая жалкая жизнь ?!
      Он всмотрелся в море - казалось, что среди волн появился корабль. Но это была лишь иллюзия.
      - Корабли здесь бывают раз в месяц.  Только моего главного врага. Да и что мне до них. Верить, что опять соберутся и приедут за мной и отобьют. Чепуха ! Теперь уже никто и никогда. Всё. Я один. Со свитой, но они как пауки в банке. Я был на вершине и пал до самого низа. Пожизненная ссылка на остров вдали от всего мира. Но верно, так и должно было быть. Ведь погибло столько людей, потрачено столько денег и сил. Зачем ? В бога я не верю, но он бы не простил меня. Место было бы только в аду.
      Чайки летали прямо над ним, подлетали совсем близко и громко кричали, как бы на-падали, словно прося еды.
      - И они против меня. То есть всё зря. Величие страны и моё - всё в прошлом ? И вот я здесь как символ напрасной жизни ? Нет,  в это трудно поверить. Всё как - то было зако-номерно. Но я мог бы быть осторожнее, эти безумные походы чаще оказались ненуж-ными. Страна в конце концов поняла это, а я нет. Нужно было закончить войны и это бы-ло в моих силах. Тратить деньги на людей, жильё, дороги, бедность, убогих. Я не сделал этого. И вот я здесь. Теперь ничего и никогда не вернуть. Я даже чувствую, что мне всё хуже, словно какой - то яд изнутри. Может, меня травят. Но... . Это они.... ? Всё может быть. Может. Значит, мне немного осталось. Вот и всё - жизнь кончена, конец ужасен. Расплата... . А этого могло бы не быть.
                                                                      * * *
       - Что она там читает ? Рассказ какой - то. Джека Лондона, вроде. Тоже нашла, что читать. Хотя, вроде, я сам сказал, что люблю. А, верит. Мне всё хуже и хуже. Чёрт, эта пуля, она гробит меня. И зачем нужно было всё это ? Представь себе, что всего этого не было бы. Я служил адвокатом или по судебному ведомству. Да, сейчас пришлось бы уехать. Но накопились бы денежки. Уехал бы в Париж или хоть ту же Швейцарию. Жить там ничего.
      Он попытался поправить подушку и понял, что не может этого сделать. Даже сказать слова... .
       - Чёрт ! Но такое уже бывало. Пройдёт. И вот я совсем бессильный, а в Москве правят эти уродцы. Этот продажный грузин, который убил бы, наверно, и свою родную мать, ес-ли бы от этого была хоть какая выгода. Он смеётся над моим бессилием. Он плюёт на ме-ня. Он и его люди встанут у власти и будет... ужас. Нерон перевернётся в гробу. Хотя... я сам его научил. Моя школа. Так что.... я уже явно не дотяну. Плевать. Но какой ужасный конец. Ведь он может и меня... . Не решится. А, если он отравит меня. Или как - то иначе. Ведь это возможно. Какой ужас ! Надо будет сказать, чтобы Надя сама проверяла еду - на собачках что ли.
     Он попытался открыть глаза и это удалось. Под торшером она читала, но он почти ничего не слышал, только какой - то лёгкий гул.
    - Слух отказывает. Но тоже было. Нет, не нужно было всё это делать. Все эти револю-ции, вот до чего они довели. Даже остаться лидером, но без всей этой крови и войн. Ведь погибли десятки миллионов. Можно было мирно, хорошо, почти без крови и тогда в меня не стреляли бы на этом... Михельсона. Я был бы сейчас нормальный, а не как мумия. Жил бы и жил. Сговориться с этими эсерами и меньшевиками, даже с кадетами, пусть было бы учредительное собрание, пусть всё не так, по - другому. Всё можно было сделать иначе. Представь себе... .
      Он почувствовал, что в сердце что - то ёкнуло... . Сильно и как - то окончательно, так больно словно что - то прекратилось.
                                                                      * * *
     Он лежал на полу и чувствовал, что ему всё хуже. Два часа в кабинете на полу. Ста-новилось холодно, но, главное - он почти не понимал, что происходит. Дикая боль в сер-дце, мысли куда - то уходили и снова приходили. А никто не появлялся. Даже, похоже, не заглядывал.
      - Это конец. - думал он: Нарочно. Всё он. Чёртов мегрел ! Ведь я его выкормил. И вот. Но он может всё. И такое.
     Он попытался повернуться, но боль в сердце пронзила всё тело и даже мозг. Он вскрик-нул и опять затих.
       - Представь себе, что всего этого не было бы. Так всю жизнь и жил бы спокойно свя-щенником где - нибудь в Тифлисе или в Гори. А потом меня бы расстреляли ? Нет, но это же я сам всё придумал. Ну, с этим уродом Троцким, с Лениным. Все они уже в могиле. Ужасная смерть у обоих. Не нужно было мне всё  это делать. Столько людей убито, умер-ло. За что ?! Только за то, чтобы я и эти уроды остались у власти. Это ужасно. Меня будут проклинать. Война, которую лично я проиграл, загубил - только на мне - десять мил-лионов. Это всё... . Ада нет - всё сказки, но я буду пугалом поколениям после. Это невоз-можно. Жизнь прошла, а я ничего не сделал, чтобы вот сейчас мне кто - то помог. Они нарочно не хотят подходить. Или боятся. И то и другое. Всё можно было сделать по - другому. Не давить столько народа, не делать такого, поступить как на Западе по - ихне-му. Но я сделал по - своему и вот... я умру здесь на полу как последний горийский пропой-ца разве что не на улице. Никто не подойдет ко мне. Два часа или три... я не знаю. Они не подойдут пока я не умру. Это расплата. За всё !
                                                                       * * *
     Боль в сердце или где - то совсем рядом пришла внезапно. Он сидел в кабинете один и вдруг… . Взялся за больное место и стал массировать. Не проходило. Но и хуже не стано-вилось.
     - Чёрт. Неужели инфаркт ?! Вроде, на сердце никогда не жаловался. Обследуют в крем-лёвке всё время. Как же так ? Блин,  так тут и помру в кресле. Вся жизнь. Может, не нуж-но было... всех этих войн, сажать этого еврея, он такой же как они все, эти штурмы, газы, взрывы, всё это…, погибли тысячи, десятки тысяч, эти убогие выборы, эта новая КПСС,  нужно было как у них и тогда на меня не плевались бы сейчас…, нет, боль прошла, это невроз - всё будет как раньше. Я здесь надо всем, ну, может и не я…, но я - из главных, всё будет как я хочу. Всё будет по - прежнему.
                                                                         * * *
      Как - то представил, что сегодня мой последний день. Удивительно легко словно и правда... .
      - Ну и что ?  Представь себе, что бы ты изменил в жизни. Что - то изменил бы. Но в об-щем, примерно так же. Да, много не доделал. Дерево не посадил, сына не вырастил, дом не построил. Но это же всё такая ерунда. По сути есть и то и другое и третье: и наследие, и воспитание других и уж деревья никогда не уничтожал. Кстати, садил, одно садил на ком-сомольском субботнике, видел, оно растёт до сих пор. Там как раз хороший парк, единственный в этом районе. А так переживать не за что. Всё честно. Ну, чуть нечестно, но такие мелочи, что даже трудно вспомнить. Какая - то уж полная чепуха. Каяться не за что. Как говорил Есенин, не стрелял несчастных по темницам, лесом не грабил, ну, и что там поменьше. Пусть каются великие мира сего. Они убивали, они портили жизнь людям, народам, странам. Они виноваты. Я... боже упаси. Вот будет спокойная смерть.  
     Прислушался к сердцу: Не болит. Значит, пока рано. Оно спокойное, а ведь это главное. Вот, наверно, подлинное счастье. Даже такая спокойная смерть, точнее, да, спокойная совесть. Нет ничего лучше - кем бы ты ни был: дворником или уборщицей, ты можешь быть в разы лучше тирана с погонами или с конвоем охраны в сто человек. Дело не в чине и не в положении, а в совести. История, жизнь всё расставят по местам. Уди-вительно спокойно и уверенно расставят... . И так всегда.
  
                                                                      Бизнес – ледя.

    Она подъезжала к подъезду на своем чёрном БМВ с тонировкой и всегда ни на кого не глядя выходила и почти маршировала к двери, громко цокая каблуками дорогих туфель, довольно яростно помахивая сумкой, в которой обычно были документы.
    - Смотри, фря, бизнес – ледя пошла. – шептались старушки на скамейке.
    - Бизнес - леди. – поправляла другая.
    - Бизнес - ледя. – не соглашалась первая: Она же одна, где тут ещё. И потом… вся прямо как ледяная. Ледя… .
                                                                            * * *
    Ей всегда казалось, что только такой она и должна быть. Строгой, невозмутимой, деловой до иступления… точно как в американских фильмах. Ну, и само собой хорошо одетой, на машине, с мужем - бизнесменом или директором, замом на худой конец.
   В общем такой она и была. Орала на подчинённых, сидела до глубокой ночи на работе, работала в выходные, ездила по всем командировкам. Плюс ругалась со всеми на работе и кроме работы, почти не ездила в отпуск и любила подолгу сидеть за интернетом.
   Муж ушёл от неё где - то на третий год. Сына отдала матери и видела на выходные. Она всегда считала, что всё это нормально, именно как в американских фильмах.
   Она была стервой и не скрывала этого, а даже почти гордилась.
    - А как иначе ? – думала она и вслух говорила : Должность - то мужская.
    Но с возрастом как - то постепенно стала уставать от этого своего почти изуверского как бы заокеанского имиджа, сильнее остывать, тем более что дела на фирме шли всё хуже. Директор ругал её, она ругалась на него и на подчиненных, других начальников, понимая, что дело не только в системе, но и в ней самой, в том, как она командует, что думает, как планирует и предполагает.
                                                                 * * *
    Однажды она услышала песню «Я шагаю по проспекту»  и впервые вдумалась в слова:
    «Мимо проезжают дорогие лимузины.
    В них женщины проносятся с горящими глазами,
    золотыми волосами и холодными сердцами.»
    Она даже похолодела. Все выходные не могла выбросить это из головы, плохо спала и вопреки традиции два дня смотрела по телевизору сериалы и передачи про природу.    
    Но потом забылось, хотя изредка почти подсознательно вспоминалось много раз снова и снова будто во сне.
                                                                 * * *
      Они деловые. Это их главное качество. Они работают без срока и выходных. Их работа нужна и важна. Без них часто и не обойтись. Но они работают так всегда, не могут себя изменить. И рано или поздно оказывается, что они отстали от жизни или даже и не приблизились к ней – это была только иллюзия.
                                                                 * * *
     На работе она собрала вокруг себя женщин того же возраста, на них и, как говорится, опиралась. Курила с ними раз по десять в день в туалете.  Там почти все дела на фирме и разруливались.
     Их называли «сортирный комитет».
     Она не видела в этом ничего особенного, хотя знала, что над ними посмеивались. Однажды один даже сказал в лицо: Убогие мочалки, у которых главное удовольствие в жизни – покурить в вонючем сортире.
    Уволился… сам.
                                                                * * *
      Они резки, грубы и часто даже жестоки. Может, и не все и не всегда, но чаще. Так их приучили и так они только и могут. Говорят, женщина остается женщиной. Нет, часто они превосходят мужчин. Не могут ни управлять собой ни остановиться. От этого и идут бесчисленные стервы. Это рок… .
                                                                * * *
      О ней говорили почти открыто.
    - Какая она злая. Ведь всё время орёт и никак не остановится.
    - Она орала на меня минут десять, хорошо по телефону.
    - На управляющем комитете может по часу орать и никто не остановит. Ругается, всех обрывает. Так без конца. Дикая.
    - Она ведь бывший педагог.
    - Ну, пед, иняз. Стерва, оттуда только такие и выходят.
    - Зато у неё и дела ладятся.
    - То * то мы работаем всё хуже и хуже.
                                                               * * *
    У них нет и, наверно, чаще не может быть личной жизни: только секс и имидж. Мужья или под каблуком или уходят. Или их нет совсем. Дети – хуже чем в интернате. Всё это  - не личная жизнь, а что – то отчасти похожее.
    Это всё тоже как в американском кино. В России всегда так: уж копируют, так в разы хуже, чем в образце. Да и какой образец: убогие мелодрамы. Всё своё у русских получается редко совсем не по Тютчеву - Умом Россию не понять… - и очень тяжело. Всё запрягают… .
                                                               * * *
     Она не пыталась вернуть мужа. Хотя мужчин искала всегда. Когда пару раз ей под-ворачивались подходящие случаи, старалась, пусть почти незаметно и тихо, даже как - то робко… но ничего не выходило. С другим наоборот пыталась подавить его, подчинить себе, а когда поняла, что это только обозлило, снова стала мягкой и будто подчиня-ющейся. Но и это не помогло. Она понимала, что к сорока годам… .
    Ничего не выходило.  
    Однажды она случайно подслушала разговор: Да какой мужчина женится на такой стерве ?! Это же в петлю… !
    И подумала, холодея: Про меня… .                  
                                                              * * *
    Где они взяли всё это ?
    Такими были их начальницы и начальники. Советская система иного не предполагала или почти не показывала. Якобы западная система, показанная в убогих американских мелодрамах - … .  Стоит ли об этом ещё… ?
                                                             * * *
   В какой - то момент они могут почувствовать, что у них почти всё не так. Что жить надо иначе и нужно срочно меняться.
   Могут даже слегка измениться, стать на день, месяц, даже год мягче, тоньше, душевнее. Хотя говорят, что женщину изменить невозможно. Нет правил без исключений.
   Но обычно это ненадолго. Если у них не выходит по работе или мужчина, ради которого всё это делалось, холоден к ним или ещё что – то не так, они быстро становятся прежними стервами - оторвами, хотя порой как – то ещё пытаются вернуться к лучшему, но это уже так… чуть слышные удаляющиеся отзвуки.
                                                              * * *
     Раз она шла от машины к подъезду и услышала как кто - то сказал: Тварь.
     Оглянулась, но на улице вовсе никого не было. И все окна в доме были закрыты.  
     - Глюки начались. – подумала она, подбирая упавшую сумку.
     Она опять идёт по улице, внеше гордая, сильная, походка от бедра, хотя и слегка растяпистая, резкая, чуть неровная. Она смело смотрит вперёд, хотя взгляд в последние годы стал пусть отчасти, но каким - то вопрошающим, чуть странным, будто чужим. Часто она гуляет просто так, хотя есть машина, ей надо пройтись, чтобы то ли ус-покоиться, то ли поискать мужчину, то ли убедиться, что она всё еще ничего. Не очень понимает зачем… .
    Она идёт словно летит… куда… ?

                                        Серёга, который живет на трубах.

      Зимой Серёга часто спит на трубах. Когда не очень морозно, потом тут  спокойнее и главное – один. Никто не мешает и блох меньше.
       Трубы идут от ТЭЦ в несколько рядов, если даже в сильный мороз завернуться во что - то хорошее и найти место в изоляции, что отходит каждые сто метров, то ни за что не замерзнешь. У Сереги спальник – старое толстое  одеяло, которое он умеет прятать в щель между двумя плитами. Плюс своё пальто на два свитера.
      Утром всегда на рынок. Здесь и погрузить часто есть чего, и  поесть дать могут, ку-пишь всё задешево. В аптеке почти всегда фанфурик всего за 16 рублей. Потом сразу идёт собирать бутылки и картон. А уж сколько можно собрать особо к вечеру.
     Почти всё  на рынке, на железке и возле ТЭЦ. Ходит и в Красное и в Доброе, только там больше свои. На кладбище можно только ночью. Там крепкие ребята, могут с одного раза… . К вокзалу Серега тоже ходит редко: одному там совсем опасно, да и далеко.
      За гаражами, где помойки и везде загажено, сдают и посуду и металл с картоном. Серега всё собирает, хотя, бывает, бьют. Он не боится, потому как пока крепкий. Кулак дай боже, удар тоже, в зоне было не раз. Вот поясница подводит, а так бы все ничего.
     - Помойки они конечно лучше. – говорит он сам себе, жуя черный хлеб и запивая де-шёвой минералкой. Там все есть и вещи хорошие можно найти и бутылок сколько особо после выходных. Но и накостылять могут ежели их трое или четверо. Только и отби-ваешься, ё моё… .
      Он не дерётся, лишь чуть отбивается, уходит, убегает. Один, одному всегда тяжелее. Редко когда ходит вдвоем с Палычем. Это старичок, так что с ним только чуть спокойнее. Седой, с бородкой, прямо как из кино. Такой, настоящий дед. Он уж старый, а всё с ним как - то веселее.
      В этот день Палыча не видно. Серега нашел несколько банок, сдавил их, пошел пос-мотреть картон, нашел одну бутылку и ту не сдаваемую, пошел по улице к супермаркету. Там во дворе в горе мусорк – вот везение  - то – нашёл много картона.
    - Чё они выбрасывают, хрен их поймешь. Ух ты !
    Между листами картона увидел прилипший мёрзлый хлеб. Долго обдирал кусочки, все съел. Перебрал весь картон и даже нашел прилипшее мороженое масло.
     - Во, нет в России хозяина, ничё не берегут. Всё мое. Везучий я сегодня.
     Связал картон и понёс сдавать. Шёл долго, нашел в урне две бутылки, а на углу желе-зяку от машины. В очереди стоял полчаса. Всё сдал.
    - Денег на два дня хватит. А фанфурик обойду. Пожрать бы.
    Медленно шёл по улице. Встречные обходили и он не смотрел. Только один прилич-ного вида мужчина внимательно взглянул на него и Серёга даже остановился.
    - Может даст чего ? – подумалось.
    Тот прошёл мимо.
    - Запах почуял. Воняю. – подумал Серега и пошёл дальше: А сам уж и не замечаю.
    Он купил еды и пошел на любимый мостик, где тупиковый путь железнки проходил над речкой, съел хлеб, глядя на воду.
    - Как хорошо тут летом, у реки посидишь, помоешься. Зима, и на реку – то смотреть жутко. Блин !
    Он чуть не уронил свой пакет в воду.
    - Щас нырял бы. И все, п…., уже не вылечат. О, ё мое, тут чё - то дует… .
      Пальто, которое он подобрал год назад, было с дырой и он почувствовал, что штопка разошлась. Ниток и иглы не было. Залез на трубы, оторвал проволоку с изоляции и при-крутил кусок пальто.
    Стало темнеть, он пошёл к своей трубе и уже за сто метров понял, что что – то не так.
    - Всё ! Спальник украли. Точно. Кто выследил. Палыч что - ли. Убью гада ! А,  нет, сле-дов много, это или пацаны или Котлов с его кодлой. У них в теплолюке видно не так мягко. Водку там сосут финскую так и спальник им импортный надо. Дерьмо ! Увижу, скажу, а одного встречу, изобью,  спальник всё равно у них украду. Завтра же.
    Он стал рвать обшивку с труб, но стекловата даже через перчатки резала пальцы.
    - Твою мать… ! – он долго мыл руки снегом.
    Бросил всё и пошёл на помойку к заводу.
    - Видел ведь какое - то одеяло. Видел точно и сегодня. Даже хотел взять а не взял. Тя-жело таскать.
     На тёмном повороте у забора навстречу вышли какие - то парни.
     - На, сука ! – даже не приглядываясь, первый ударил ногой.
     Серега побежал, но кто – то догнал его и ударил уже палкой. Упал и стал, зажав голову в руки, зубами искать в пакете спасение – велосипедную цепь.
    - А всё равно не развернусь для удара. Их четверо. – мелькнуло в голове: А финка тут себе дороже.
    Били как - то медленно, не сильно, толстое пальто почти спасало. Вдруг сразу пере-стали.
     Из - за угла несся глухой вой сирены.
     Серёга, не веря в спасение, поднял голову. По улице ехала скорая. Но парней уже не было. Он встал и, ковыляя от ушибов, быстро побежал к запасному теплолюку. Там  но-чью можно  не проснуться, но теперь выхода уже не было.
    Оглянулся. Парни не гнались. Нарочно спутал следы с чужими. Спрятался в канаву на пустыре. Вытер снегом кровь с носа и стал ощупывать ушибы.
   - Ничего не сломали. Всё целое. Ну и везет мне сегодня.  Не пойду в теплолюк. Вроде, теплее, мороза почти нет.  Это ж конец, там почти все наглухо засыпают. У меня ведь ещё запаска есть, войлок спрятан не стекольный, большой рулон. Да старое одеяло, драное токо, но шерстяное. Хватит. Как я про всё это забыл ?! Трубы хорошие, блин, горячие как ни-когда и под изоляцию залезу. Не замерзну. А в люке ище те же пацаны пожгут. Как Толяныча в том годе пожгли. Насмерть.
     Небо было безоблачным, ветер гнал слабые облачка по  чуть морозному черному небу, полная луна освещала почти сказочный пейзаж желтым таинственным светом, ТЭЦ кар-тинно дымила бело - голубым шлейфом, ярко светились огни кажущегося игрушечным быстро идущего ярко  - синего поезда. Серега сел на трубу и, вытирая остатки подсохшей крови с лица, долго смотрел на всё это.
     - Ну, везучий я сегодня. Вот бывает же, что так везёт. Вот везёт и всё. Везучий !

                                                         Лимитчица.

       Сегодня она дико устала. Домой пришла в восемь, кое - как стащила сапоги, сразу стала пить чай. Включила телевизор и села смотреть сериал, но он был дико скучным, взяла тетрадку, вырвала две страницы и стала писать письмо подруге домой.
       - Нужно написать сегодня. Потому что…, ну, надо кому - то выговориться. Не соседу же алкашу, который за стеной. И не бабке, которая ничего  не слышит и выходит раз в неделю. Разве что коту, который живет у бабки и чаще ходит по коридору. Он у бабки вечно голодный, поэтому кормлю его колбасой и  кефиром. Любит ходить в комнату, может даже заночевать на кресле. Всё мужичок... .
    Писала медленно, обдумывая каждое слово. Раньше такого не было. Теперь почему - то стыдно стало писать с исправлениями.
   - Будто сочинение пишу. – как – то грустно поймала себя на мысли и даже отложила тетрадь. По телевизору начали показывать ток – шоу и она отвлеклась, но потом опять вернулась к письму.
     - Работа ничего. – писала, старательно выводя буквы. Деньги платят аккуратно и не гонят.
    Она задумалась и даже взяла кончик ручки в рот, не замечая, что сильно сжала его зубами.
    - Чего я буду все туфту - то гнать. – думала, покусывая ручку. Напишу уж по – чест-ному. Плевать. Всё равно… . Ведь не родителям пишу.
     Она опять отвлеклась на телевизор, но там в ток - шоу все кричали и ругались. Её даже передёрнуло, убавила звук и продолжила писать.
      - А, вобще, совсем замордовали работой. Прямо уж не продыхнуть. Работаешь без времени и все беготня. Никакой жизни нет. Целый день то туда, то сюда. Бумажки офор-мляешь, а в иной конторе просидишь всю неделю. А только отругают как всегда, мол, неумёха лимитная. Ох, блин, и погано !
     Отложила письмо: Может, не позориться и не писать. А, плевать !
     Посмотрела в окно и подумала, что забыла чего - то купить.
     - Ведь хотела, а не купила. – подумала и стала писать дальше. Раньше таких как я ли-митой называли, вот теперь я точно как лимитчица, мне уж говорили, мол, не хочешь делать это, никто не держит, мы найдем других.
     В дверь постучался коммунальный сосед.
     - Лен, открой, дай спичек... ну чё ты.
     - Да пошел ты ! – она даже встала с дивана, словно опасаясь, что он вдруг как - то от-кроет дверь.
     - Ну, вот чё ты. Я ж по - хорошему.
     - Иди спать. Ничё тебе не дам ! Купи зажигалку. Давай отсюда !  
     Сосед потоптался на скрипучих половицах, посопел и ушел.
     - Ещё одна падаль. – снова задумалась она.  Всё норовить занять и не отдать да ещё и под юбку лезет, плохо я тогда ему вешалкой по голове. Хорошо, что маленький. Да и вешалка была пластмассовая. А орал, что чуть не убила. Такого пропитого убьешь. Каж-дую неделю тащится и все полапать норовит. Дерьмо ! Уж все руки отбила.
    Она выключила телевизор, чтобы не мешал и стала писать дальше.
     - В общем, уже не тяжело, а «полный абзац», хоть домой уезжай. Другую работу пои-щу, а толку  - то. Уже три раза меняла, всё одно и то же. Берут только на побегушки. Хоть Москва и большая.
     Заметила, что уже искусала весь кончик ручки.
     - Денег хватает, а толку - то. Вон, в моей комнате сидят, ничё не делают, а денег полу-чают в три раза больше.
      Встала и посмотрела в окно. Вечерний мирный успокаивающий пейзаж залитого жёл-тым солнечным светом двора, бегущая по насыпи электричка, крики детей… . Это как - то привело в норму. Опять села писать.
     - Вика, ты поспрошай там, нет работы - то. Мне мама писала, вроде комбинат у нас немцы купили, там, кажись, наладили чё - то делать. Может, им менеджеры по продажам нужны. Я ведь с опытом с московским. И в Москву могу ездить и куда хотят. Везде была и всё такое знаю. Договоры там, цены, компьютер, маркетинг, реклама, всё такое. Им, мо-жет, надо. Напиши. Да спроси зарплату -то. – она подчеркнула последнюю фразу.
    Сложила письмо и достала купленный накануне конверт с маркой.
    - Чёрт, а где блокнот – то ?  - она долго нервно рылась в сумочке.
   Нашла старый блокнот и увидела, что случайно вырвала страницу с адресом подруги.
   - Ё моё, пришлось чё - то писать, а там лист почти чистый. Всё, адреса нет. На деревню дедушке... . Блин !
   Она долго вспоминала адрес и всё же написала почти наугад.
   - Хоть улицу правильно написала и дом не забыла. А, может, забыла, чёрт, ведь не тот. Нет, тот, тот ! Квартира тринадцать. Разве забудешь !
   Подумала, что завтра воскресенье.
    - Эх, и хлеба нет.  Купить много. Завтра не пойду никуда, чтоб алкаш не лез. Буду дома, подумаю над всем этим дерьмом. Резюме посочиняю. А утром хлопну дверью будто ушла куда - то. Чё - то надо делать. Ладно, пойду схожу, на улице ещё светло. Баллончик возь-му.
    Она надела туфли, взяла сумочку и положила туда газовый баллончик. Взяла письмо. Вышла тихо, чтобы сосед не услышал. Дверь закрывала тоже почти неслышно.
      Ящик был за углом. Бросила письмо, купила хлеба и воды, сигарет. Проходя мимо ящика, подумала, что номер дома на адресе перепутала. Стояла и как на икону смотрела на ящик, думала, что делать.
    - Всё равно найдут. Вику все знают, чё уж там - улица - то всего ничего. Тётя Маша донесёт, у бабулек спросит на лавочке. Вику кто не знает, она там и певец и игрец. Бабки её, верно, уж всю пропилили, что с парнями больно… любит.  
      Она медленно в той же прострации пошла домой, было уже почти темно. Навстречу - ну, точно как в киношной подворотне -  парень, бутылка пива в руке, как - то жадно и диковато посмотрел. На всякий случай сунула руку в сумку – баллончик не нашёлся. Но парень прошел мимо, только пробунчал что - то явно по пьяни. Остановилась, всё же наш-ла баллончик и даже взялась за кнопку пальцем.
     Стояла и смотрела, но улица была пустой.
     - Ну, если алкаш меня ждёт в коридоре, все, прямо в морду. Пусть в ментовку пишет. Я ему там всё припомню. Не меня, а его, пьяную морду упекут на пятнадцать… . Нигде не работает, в Урюпинск свой ни фига не едет. Но адрес - то как я не тот написала ! Ведь не дойдёт никак ! А, дойдёт. Ох, ты жизнь… .
       Она тихо матерно ругнулась и медленно как - то словно по обязанности пошла домой. Шла и всё ругалась. Сухо и безостановочно. Но вокруг никого не было. Совсем никого.

                                                  Российский.
                                                    
     Это фамилия. Уникально редкая, может, единственная на всю Россию. У большинства народов такое не принято. Леся Украинка – псевдоним.
     - Он скоро придёт,  понравится вам: Зовут его Валерьян Алексеевич. – начальник поса-дил меня в комнатке с новым ещё не использовавшимся лабораторным химическим шка-фом и двумя старыми столами.
     Я сидел часа два.  
     Вошёл сухощавый пожилой мужчина с почти отсутствующим взглядом. Мы поздо-ровались, он согласно закивал и стал говорить, что редко бывает здесь, поэтому ему всё равно сидит кто - то или  нет.
    Он сразу понравился.  Всегда спокойный и доброжелательный, он мог, скорее всего, расположить к себе любого. Целый день ходил по цехам, ездил на другую площадку, весь был в работе и не думал отлынивать. Директор взял его по договору на месяц, а продер-жал год.
    - Мне уж семьдесят лет. – сказал он как – то.
    Я промолчал, но про себя поразился. Не может быть, а будто пятьдесят, не больше.
    Мог за целый день почти ничего не сказать. Но иногда как - то и разговориться. Во мне он, видно, нашёл того самого благодарного собеседника. Больше жаловался на бывшее место работы - большой завод, который  всё хуже работал, быстро сокращал людей.
    Ругался на губернатора и мэра, которые, как говорил, ничего не понимают и делать не хотят. Я не возражал, только поддакивал и рассказывал, что знаю.
     - Вот ведь наша область на щестидесятом месте в России, хотя соседняя на семьдесят седьмом. Но Москва – то на первом, а она – вон, рукой подать. А губернатор тут вроде как герой.
    Бурчал на директора завода, что тот оскорбляет не за что каждую неделю.
    - Ты запорол реактор, заявил мне, а где я запорол. – он отворачивался.
    - Да я уж и сам заметил, что он такой. – мягко отвечал я: Чёрт, а я и, правда, заметил.      
    Рассказывал про своих. Внук, уже двадцать лет. Машину учится водить. Жена говорит: Уходи с работы, дома дел полно.
    Как – то рассказывал, где жил в молодости.
    - Там ведь была Рабочая улица с частными домами. Рядом поле, так рабочие с трактор-ного все ходили туда пить. Сосед, что собирал бутылки, говорят, две машины на них купил.  
   Я сказал, что улицу не застал, но старый город помню. Рынок в центре, домики на прос-пекте, танцплощадку, построенную над старым кладбищем.
   - Называли её «на косточках». – смеялся он.
   - Да, это точно. – соглашался я.
   Ему было семьдесят, выглядел на пятьдесят, а работал на тридцать. Я впервые видел такое, но ничего ему не сказал.
   - Вот ведь он и, правда, российский… . – сказал мне кто – то.
   Я согласно кивнул.
   - Текучка тут очень большая – говорил мне Российский: Не успеваешь и углядеть, как люди меняются. Директор дурной, всё норовит выгнать. Я уйду. Ничего, денег хватит.  
   Нас перевели в одну комнату вместе в день, когда меня взяли на постоянную работу. Он говорил со мной уже по - дружески. Любил как мальчишка побеседовать о чём - то прос-том, не по работе: о самолётах или об орудии танка.  
   Директор уговаривал его остаться. Он не стал.  Директор не подписал его заявление об уходе. Ушёл и даже не забрал ещё новые ботинки, что потом год стояли под столом. Вид-но, противно было заходить ещё раз. Российский… .
    
                                        Добрый человек из Сезунова.

      В этот поселок не хотелось ехать  даже в хороший день. Пригород, несколько кило-метров домов вдоль дороги на Москву, почти сплошной поток машин, жутко длинная, грязная и неясная промзона между трассой и железкой. И, как говорили, никто ничего не может подсказать.
      Я вышел на остановке посреди посёлка. Название улицы и номера домов на главной трассе были. Но стоило только свернуть в сторону… .
       - Станционная ? Нет, здесь станции - то нет, это нужно идти туда. – местные жители явно плохо представляли себе, где и что тут находится. Кто - то просто отмахивался.
       - Чёрт, и ведь точно никто ничего не знает. – думал я, с трудом размешивая грязный снег ногами. Нужно было точно созвониться и узнать все сразу как и куда идти. Тут хуже чем в Сусанинском лесу. И телефонов нет и мобильного у меня тоже нет.
     Аппендиксы неясных улиц вели в тупики складов или на пустыри, где между пада-ющими бетонными заборами и свалками шли какие – то неясные тропинки, тянулись ржавые железнодорожные пути, которые, как казалось, никуда не ведут. Я уходил в эти аппендиксы и снова выходил на шоссе. Вот, вроде, последний поворот. Солнце ушло, набежали тёмные тучи и пошёл гадкий зимний дождик, потом мокрый колючий снег. Я и точно как Сусанин. Всё, надо ехать домой.  Уже уставший, я еле шёл по скользкой дороге.
    - Чёрт, тут какие – то лесопилки !
    По ледяной, залитой водой дороге навстречу шёл только один дед. Старая куртка, вя-заная синяя шапочка с помпоном, тяжёлый  ход. Я сразу заметил удивительно красный то-щий нос.
     - Извините, не знаете где здесь Станционная улица ?
     Он сразу сунул мне руку, а я пожал её. И пожалел. Его красный нос наводил на мысли о какой – то болезни.
    - Вон там Главснаб, дальше Стройдеталь, потом Строймех, там еще Агрострой. Эту фирму я не слышал. Но она явно тама. Туда надо. – он показал рукой.
    - А тут по путям я пройду ?
    - Да тут не ходи, по путям никто не ходит, вон туда, там пройдешь.
   Я пошёл там, где он показал, зачем - то обернулся. Дед тяжело ковылял по ледяной до-роге.
    - Не упал бы. – почему – то подумал я.
    Фирму нашел через час.
     - Всё Сезуново обошёл и не знаю как вас нашёл.  Какой - то дедушка всё объяснил, а то так и плутал бы до сих пор.
    - Это, верно, Михалыч, его тут все знают. Но надо было сначала созвониться. –  девуш-ка, проверявшая документы, не смотрела в глаза: Вот все документы. Они у вас в порядке. Через день мы всё оформим.
     Я облегчённо вышел на улицу, из - за туч просвечивало зимнее солнце. Пошёл по гряз-ной разбитой улице вверх к трассе .
   - Вот с этим дедом повезло. Сразу после него все хорошо. Можно и домой.
    У выхода на шоссе увидел кафе с деревянной каретой – рекламой, журавлём – колод-цем с аистом, всё тоже из дерева, а на заднем дворе даже пруд с корабликом на пять сто-лов, мачтой и чучелом матроса – смотрящего в бочке наверху. Остановился и долго смот-рел.
    - Надо же, что придумали ! Примитив, а забавно.
    - О, ну как - нашёл ? – тот же дед с красным носом и большой кошёлкой стоял возле меня.
    -   Ой, спасибо вам, если бы не вы, не нашёл бы, так и ходил весь день.
    -   Ну вот, надо спрашивать, язык он до Киева…, потом тут много чё понастроили за пятьдесят – то лет, вона, а всё в Сезунове Михалыч - то знает. Не город. Ну ладно. Нашёл и хорошо.
     Он заковылял куда - то вниз к железке. Я опять с опасением посмотрел вслед его кача-ющейся на ледяной дороге фигуре.
    - Так это и есть Михалыч. Вот ведь добрый человек попался. Из Сезуана. Да нет. Доб-рый человек из Сезуново. Бывает ведь такое. Хоть пьеса в оригинале называется «Добрый человек из Сычуани».
    Вышел на шоссе и пошел к остановке. Аляповатое крошечное китайское кафе приту-лилось между домами прямо у дороги. Китаянка по зебре переходит дорогу с ребёнком, встала на разделительной и ждёт. Китаец перебежал, а она осталась. Машины идут сплошным потоком, никто не остановится. Она стоит в ожидании, явно готовая в любой момент броситься бежать к обочине.
     Я остановился и стал смотреть.
   - Ведь они же щас сшибут её ! И ребёнку конец. Ну, дура ! Подождать не могла пока по-ток схлынет.
   Вдруг один трейлер резко затормозил. Остановился и второй грузовик. Китаянка быстро перебежала на обочину. Ребёнок плакал.
    Я стоял и смотрел. Ветер, а, может, что - то ещё выжало слезу из глаз.
    - Надо же. Он ещё пожал мне руку.

                                                 Дикобраз.

        Название секретному проекту дали “Дикобраз”. Что это было - не так важно - но в ма-леньком закрытом уральском городке все были  довольны и даже немного горды таким  экзотическим  названием, но главное - гордились своей работой.
    Проект был закончен и с ним поехали в  Москву в главк  для утверждения. Дородная дама, заместитель начальника отдела, немедленно уставилась в титульный лист и, не гля-дя на  просителей, произнесла скрипучим голосом: Что уж, не могли само название пра-вильно написать. Ведь не “дикобраз”, а “дикообраз”. В общем заберите и переделайте.          
     В обморочном ужасе шли в гостиницу инженеры, привезшие  проект. Перебирали в голове все свои познания в русском языке и снова и снова говорили: Правильно будет “дикобраз”. Ну да, ведь так и верно.
    Придя в гостиницу, сразу же позвонили на родной завод.
    - Подождите, - ответили  им: Мы сейчас  глянем в словере. Вот он. Ну, название пра-вильное.  Словарь - то  московский, точнее, Ушакова. Вы идите прямо сегодня и скажите, пусть не хорохорятся, москвичи это любят. Сегодня, а то со сроками не успеем.
    Радостные, инженеры двинулись обратно в главк. Дама уже ушла домой.
    На утро она появилась только в десять. Оба уже сидели и ждали ее в приёмной.
   - Так, говорите, “дикобраз” правильно… .
    Опять даже не посмотрела на просителей. Без всякого намека на смущение взяла про-ект, слегка полистала его, что - то увидела и будто крякнула:  А вот у вас ... ммм ... нет, ничего ... а вот, ведь ещё, но, ладно.
    Закрыла проект и выдавила, глядя в окно: Приходите завтра, всё будет готово. Спросите у секретаря.
   - Всё - таки  она   почувствовала  себя неприятно. - заметил  мужчина,  когда они спус-кались в лифте.
   - Да, я тоже так думаю. Но хоть бы извинилась. Чваньё.
   - Что ты хочешь. Москва !
   Они были довольны и спокойны, хотя небольшое ощущение тревоги не покидало обоих.
   - Извините, как  наш ”дикобраз” ? - спросила женщина у  секретаря  в  назначенный срок.
   - А… . Всё принято  и  резолюция  стоит:  “Оценка “отлично”, направить для апробации на завод 23”.
   - Ну, вот, а мы уже боялись.
   - Погодите, а разве “дикобраз” на с двумя “о”. Тут же ошибка ?
   - Нет тут никакой ошибки. Всё верно. Посмотрите в словаре.
   - Да .... . Ну  ладно.Тогда всё. Утверждать будут  завтра на коллегии. В десять часов.
   - Ох уж эти малограмотные москвичи. - сказала женщина  мужчине по дороге в гости-ницу.
   - Да, это точно. А всё нас тыкают. Сами - то деревня. Ведь чего только я за двадцать лет в столице не слышал. А вот умного немного.
    Коллегия была краткой и довольно деловой. Заместитель начальника главка быстро просмотрел проект и уже взял в руки ручку для утверждения.
   - Стойте, а разве “дикобраз” не с двумя “о”. Надо бы исправить. Ну да ладно, проект прошёл, можно и потом.
   - Слово “дикобраз” пишется с одним “о”. Мы проверяли. - строгим  и суровым голосом сказала женщина, а мужчина улыбнулся.
   - Одно. - заместитель начальника тупо посмотрел на титульный лист и закрыл папку: Ну так пусть одно. От этого суть проекта не меняется.
    Он поставил подпись на обложке и впервые за все три дня инженеры уловили будто бы извиняющийся взгляд московского начальника.
    - Не все такие малограмотные как я. - чуть смущённо улыбнувшись, заметил он.

                                                      Пьяный венгр.

   Машина пришла ночью, а с утра он уже появился в отделе. Красивый и худой, длин-нолицый и загорелый, при этом совершенно седой, с блестящими чёрными глазами и ослепительной почти голливудской улыбкой. И ни слова по - русски ! По - английски то-же.
   Он приехал один, без сменщика и экспедитора, без переводчика. Кто захочет ехать в Россию в такое смутное время 90 - х. Дальнобойщиков на дорогах от Бреста до Москвы убивают почти ежедневно.
   Он сел на стул возле окна и, почему - то часто улыбаясь, ждал часа два,  пока ему делали документы. Любые вопросы оставались без ответа. Он ничего не понимал, в том числе и по - английски, сидел  невероятно спокойный, смотрел только на Ильина, который офор-млял его документы или на тех, кто входил в дверь и то в основном потому, что они изумлённо оглядывали его.
    Когда он вышел с документами, Ильин, чуть ухмыляясь, сказал: Бормотухой от него тянет.
   - Действительно. - подтвердили женщины: Запах сильный.
   - И похоже это он не здесь, а уже где - то по дороге.
   - Водитель пьёт, машина идёт… .
   - А на чём он ?
   - Хороший трейлер. Мерседес. Почти новый.
   - Разобьёт ?
   - Не думаю: не похоже. Не тот водила, я их сразу чую. Этот нет: ас.
   Через час венгр пришел из таможни. Он сунул бумаги Ильину   и стал что - то говорить по - венгерски. Ильин грустно показал на свои рот и уши. Венгр замолчал и посмотрел в окно.
   - Когда сделать ? - спросил Ильин и показал на часы и на документы.
    Венгр подумал и рукой провел по горлу.
    - Срочно. - догадались женщины.
    Ильин кисло улыбнулся.
    - Полчаса. - он встал и показал венгру на часах по минутной стрелке. Тот довольно за-кивал головой и опять заулыбался. Ильин подвинул ему стул.
    Сделав документы, Ильин стал объяснять иностранцу как выехать с завода. Тот брал каждый документ и с той же лёгкой улыбкой кивал. Но было видно, что он вообще ничего не понимает. Ильин стал рисовать как выехать на бумаге. Показал руками ворота и назвал их раза три. Венгр неожиданно оживился и громко сказал: Варота - порта.
   - О. Молодец. Ворота - порта. По - венгерски, значит, порта. Понимает.
    Венгр улыбнулся, взял бумаги, ещё раз бессмысленно посмотрел на них и пошел.
    Ильин помахал рукой, развевая запах.
   - Он, пока был в таможне, чего - то покрепче хлебнул. С собой у него, что ли.
   - Да, уж наверное, не наши пьёт. У них своих полно получше и не крепкие.
   - Как он поедет - то такой ?
   - Ещё как поедет. До границы без проблем. А дальше тяжко. Я ему в спешке «энэсэску» не так оформил. Там ни печати нет ни отметки таможни. Ничего, проедет. Назад не вернётся. Заплатит и проедет. Но это его сильно тормознёт. Ничего, больше в Россию не cунется.
    - Ну зачем вот его так. - заметила одна из женщин.
    - А что он едет в Россию и по - русски  ни  слова. Торопит ещё. Ничего ведь  в доку-ментах не понимает и не может без языка понять.  И срочно: как тут без ошибок ? - Ильин махнул рукой и ушёл.
    Через полгода уже слегка помятый Мерседес с венгерскими номерами снова стоял пе-ред проходной. Узнав об этом, Ильин хотел куда - нибудь уйти, но начальник запретил, приказав срочно делать документы.
   - Что это за тебя кто - то будет делать. И, если что было не так, сам и разберись.
   - Да он убьёт меня ! Ведь все время пьяный. И по - русски ни бе ни ме.
   - Делай. Не убьёт. Чтоб всё было как положено.
   К удивлению отдела венгр был так же спокоен как и в первый раз. Может, только се-дины стало ещё больше. Он молча, уже не улыбаясь, сидел на том же самом месте и смотрел теперь уже только в окно. По - русски он по - прежнему не понимал ни слова.
   - Вот и готово. Рэди. Йес. - громко сказал Ильин, осторожно подходя  к венгру: Олл о - кей. Йес. Вери гуд, харашо. Ундерстанд ?
   Венгр молча кивнул и, неожиданно достав из кармана какой - то список, стал медленно проверять документы.
   - Вот ведь, а по - русски ни бе ... ! Проверяет чего то. - Ильин был явно смущен: Да зря проверяет. Всё верно, проверено уже.
   Венгр долго проверял документы и, встав, в первый раз слегка улыбнулся и, приглашая, как - то очень по - дружески  махнул Ильину рукой: Порта. Порта... .
   Ильин взял папку и усмехнулся: Вот ведь, чёрт, к воротам с ним иди. Научился.
   Через полчаса он вернулся в отдел, слегка потирая розовую скулу.
   - Чего, попало что ли ?
   - Да ну, ушибся о кузов. Не заметил.
   - Да брось - ка. Залепил что ли ?
   - Нет. Да… . Ну, есть немного. Вот ведь чертов мадьяр. “Порта, порта!” И как немой, а бормотухой опять от него разит с самого утра. Как они ездят по России ?! Ни в грош нас не ставят ! Иностранцы чёртовы !
  
    

                                                 Сборщики яблок.

      Эти сады как - то уютно вытянулись посреди большого города. Зажатые двумя боль-шими оврагами, они давно перестали жить как частные сады, но как густо заросший пустырь, такой «непланируемый парк» эти сады давно признаны всеми. Здесь можно увидеть самые обычные и самые удивительные вещи.
    Такие есть в каждом русском городе. Хоть немного, пусть маленький кусочек. Просто где - то  в столицах или городах побольше почти все они  давно стали официальными пар-ками или хоть скверами,  в маленьких городишках они - настоящие сады, огороженные или с намёком на это, за которыми даже кто - то пусть почти без толка ухаживает. А кое где  - заброшенные куски этаких городских лесов, наполовину парки, наполовину места для сбора малины, вишни и, конечно, яблок.
     В этом городе бывшие сады расположились по - королевски. Из них можно увидеть ед-ва ли не лучшую панораму центра города с двумя десятками церквей и множеством шпилей, остроконечных крыш и хитроумных башенок. С другой стороны хорошо видны слободы с, казалось бы, бесконечными вереницами частных домов и коттеджей, заросшие садами, причудливо взбирающиеся на холмы и круто сходящие с них в глубокие овраги.
     С третьей стороны виден новый город с нагромождением больших и средних зданий, часто неудачным, иногда красивым, со специально выстроенными высотными домами с башнями и башенками, сверкающие застекленными секциями и слегка шокирующие причудливым разнообразием красок.
    Зимой сады пустые.  Только лыжники и дети на санках катаются с горок. По весне – пикники и парочки.
    С середины лета в садах появляются другие люди. Вначале это мальчишки, которых яблони и яблоки интересуют как спортивные объекты. Шумно потрясти яблоню и поесть яблочной зелени, повисеть на ветке, пока не обломится, проверив свои «лазательные» качества и возможности желудков – для них часто дело чести.
   Серьезные собиратели подходят не раньше августа. Обычно к концу месяца появяются мужчины с сумками и мешками, старушки  и старички с сумочками, семейные пары с мешками, целые компании на иномарках. Разве что на кране не приезжают, хотя не по-мешало бы: многие деревья с трёхэтажный дом и выше.
    Всё это, если год урожайный. В плохой год яблок нет или почти нет. Это бывает примерно раз в два - три года. Даже если весна тёплая. Местные старожилы говорят: Яблоня отдыхает. Вот даже ведь цвела, а яблок почти нет. Год ей нужно отдохнуть.
      Для них дерево не просто живое, а как человек. И чувствуют они его осторожный се-верный характер как будто сами стоят под синим небом на холме, обдуваемые ветрами и стиснутые морозами.
   Самые забавные собиратели – старушки из бывших городских слобод, пасущие коз. Мохнатые бородачи  – главные сборщики яблок. Правда, берут то, что уже на земле или можно достать. Зелень и антоновку не любят: ищут что послаще. Сами бабушки много сорвать  не могут, но сумочку получше собирают каждый день. Всю компанию обычно сопровождает пёс – чаще чёрный лохматый беспородный гигант с забавным коротким именем вроде «Чук» или «Реп». Он добродушен и равнодушен ко всему, кроме ежей, ля-гушек и ящериц, что иногда встречаются на пути. Да, и, конечно, кошек.
     Самый частый собиратель – мужчина лет тридцати - сорока или молодой парень. Он не трясёт яблоню или делает это в крайнем случае. Это профессионал сбора: он лезет на дерево даже на самое высокое и собирает яблоки в сумку на плече по одному. Упавшие чаще не берут. Могут приносить с собой длинные палки и даже составные древки, наса-живающиеся одно на другое.Самые придирчивые приносят специальные механические захваты на длинных палках и часами собирают.
    Они всё же – главные обиратели сада и последние по части «лишнего» трёса, когда много хороших яблок остается на земле. Обтрёс – дело мальчишек, что в сентябре ходят в сады пока яблоки не кончатся. Упало сто штук – взяли три - четыре, остальные лежат. Именно их так ругают старушки, которым уже не под силу лазить по деревьям, что почти только собирают с земли, причем все подряд. Две полные сумки в одни руки – это их предел. И то радость при такой пенсии. Хватит на неделю да и варенье или что - то по-добное задёшево можно сделать.
   Самые чистые собиратели приезжают на джипах и легковушках с кучей мешков. Эти трясут как следует и собирают все, что не начало гнить. Чаще на самогон или брагу, изредка и на что - то полезное.
    Ходят и случайные сборщики вроде проходящих студентов или солдат. У этих интерес – просто собрать что - то и поесть тут же. Идут и берут или трясут. Едят стыдливо, пока в садах, много с собой никогда не уносят.
     Здесь же под яблонями другая жизнь. Кто - то добирает июльскую малину, кто вишню, женщины загорают, мальчишки гуляют и играют в войну, бомжи складывают собранные ценности под тюфяки, где они спали ночью. Солдаты под командой офицеров устраивают учения, выстраиваясь в шеренги и наступая друг на друга, пряча в карманах яблоки и маленькие груши. Кошки тихо и осторожно ходят в траве между кустов, вынюхивая жи-рующих на зиму мышей.
    Главная дорога садов, по которой несут яблоки, идёт к центру города. В конце её хорошо виден золотой сияющий под ярким солнцем купол древнего собора, справа и слева могучие яблони и вся эта дорога - словно сказочный путь к лучшему. Свистят садовые птички, чирикают вездесущие воробьи, где - то даже стучит лесной гость – дятел. Из слобод тянет приятно дурманящим дымкой сжигаемых старых деревьев, стучат топоры на стройках особняков, слышны крики рабочих и смех детей.
    А на верхушках деревьев ещё висят  большие зеленые яблоки. Они пожелтеют только в октябре. И не достанутся никому. До поздней осени.
    
                                                Россия большая.

        - Когда - то я шайтан знает чего только  не  боялся. Ну как все по молодости. А больше всего – что меня c бухты - кудахты выгонят с работы и другой я не найду. Боялся орущих начальников и другой ерунды. Даже пару раз пугался, что уволят, и, чтоб не лох-матить бабушку, сам уходил на другую работу.
     Он был человеком, который, что называется, много перепропобовал. Рассказывая о том, кем работал, пальцы обычно не загибал.  
    - А всё равно не хватит. – говорил, чуть грустно улыбясь.
   - Неужели так много ? – удивился сосед напротив.
    В обеденное время в отделе все спокойно. Многие греют еду в микроволновке, кто - то пьёт чай, а кто просто жуёт свой бутерброт.  
    - А вот смотрите, что я перепробовал. Техник, слесарь, дворник, телеграфист, сторож, экспедитор, матрос, подсобник, сельхозрабочий, репортер, курьер, коммивояжер, менед-жер по продажам, чиновник, преподаватель, журналист, э…  маркетолог, аналитик, эко-номист. Явно еще чё - то и забыл. Так, по мелочи.  Хотя многое очень недолго или по сов-местительству. То есть часто как - то несерьёзно.
     - А как это удалось за тридцать лет ?
     - Ну почему за тридцать. Я начал работать еще в шестнадцать. А где только не работал. И в белокаменной и в Питере и на юге, до Одессы добирался, был в Поволжье, раз попал в Иркутск, работал на Севере был. Попадал и в Польшу и в Германию. В Турции немного жил. В Китае был, но не работал.
    - В это невозможно поверить: как в книге.
    - Знаете, говорит, к чему романы, если сама жизнь роман. Один писатель так сказал. Без блата и связей у нормального человека в России оно почти всегда так. Россия и не такому научит. – он доел свою кашу и стал пить чай.
    - Ну и как, где лучше ?
    - Лучше всего, ежу понятно, дома, потому как тут и сам дом и все знаешь. Такая она жизнь. Да и иностранца чаще всего брать никто особо не хочет. Родная земля, какая ни на есть может и кому кажется самая распоганая, а она – и в этом всю жизнь убеждаешься - родная. И хаять ее торопиться не надо. Наша не самая плохая. Ей - богу. Она не злая, просто обычный такой российский большой или не очень бардак, особо сейчас, а так не злая. Нормальный человек тут помереть не должен.
   - А где хуже всего ? Ну, и кем работать ?
   - Да ну. Это кому как. Мне так чиновником: только полгода вытянул. Жуткая рутина, тупость, одни блатные. А так бояться ничего не надо. Это главное.
   - А так вот много работ не вредит ? Не плохо берут ?
   - Щас такое время, все то приходят, то бросают. Это обычно.
   - А много профессий всё равно ведь хорошо ?
  -  Ну, нет. Я вот, когда ищу работу, все профессии не пишу. Смотря куда наниматься.
   - А вот другое  в резюме пишешь,ну, там, что ты умеешь ?
   - Ну а как же. Вот это как можно больше. Это теперь, считай, самое главное. Что умею на компьютере отлично и машину водить и рисовать умею и рекламу могу делать и слоганы быстро сочинять и экономику и продажи,  маркетинг знаю не по книгам – всё это пишу. Без этого никак. Ты что !    
   - И как работа ?
   - Да где как. То опять не заладится, так ухожу. Ничего, сейчас «летун» - понятие всё больше нереальное. Ходят то туда, то сюда.  Но отсюда - то не уйду. Это надолго. – он как - то чуть грустно посмотрел в окно.
  - Не боишься, что не возьмут ?
  -  Нет. Я уж такой, что всегда возьмут, даже при возрасте. Да и не надо бояться. Нет этой работы, будет другая, нет второй, будет третья, нет ее, четвертая. Главное – не бояться и везде опыт нарабатывать, дурку не гнать, везде брать что – то новое. Вот это – первое самое непреклонное дело. Тогда будешь бесценным. Зря говорят, что незаменимых нет. Да и работа всегда найдётся: это ж страна самая большая в мире. Не Китай. Народу мало, земли и другого много. Работа найдется. А что не боишься, это только в плюс. Хоть и не всегда, но всё равно поймешь, что да.    
    - А чего неженатый ?
    - Да вот как - то не заладилось. Хотя они, вроде, с интересом. Но вот жизнь такая болтанка, тут то советской власти конец, то всякие кризисы.  Женщины на время стали прямо с такими занебесными претензиями. Так и не задалось. Наверно, все уж, не выйдет. А, может и нет.
    - Ты вроде не пьёшь.
    - Да, им это особо нравится. И на больничном за тридцать лет ни разу не был. Самому не верится.
    - То есть в России не пропадешь ? – подключился сосед наискосок.
    - Ну почему, если бомж или алкаш или полный шланг, в смысле бездельник, то это другой колер. Не надо быть такими.
    - Но нормальный человек ? Не убьёт она его, она ведь такая… .
    - Никогда не надо ничего бояться. Разве что тёмным вечером да на тонком льду. Россия – она и точно не подарок, она большая такая тётя и по габаритам и потому такая в общем грубая, а человек в ней – песчинка, чаще  его не замечает, у ней главное – то победы, то население надо увеличивать, то ещё какая херня. Может и насмерть раздавить. Немало перебила и революцию и потом, а в войну сколько, а в новое - то время немало народу побила и сами померли. Да только ведь всё меняется: всё ж и новые времена. Дай бог, лучше. Не бывает, чтоб все время плохо. Добреет она. Не надо бояться. Для нормального человека работа всегда найдется. Россия большая.
     Он допил чай, аккуратно свернул крошки в листок бумаги, вытер платочком губы и быстрым шагом пошёл мыть свою кружечку.

                                                                  «Легко».

     - Завтра вам нужно съездить в Москву с водителем - дальнобойщиком. – главный бух-галтер как всегда была  строгой и непроницаемой: точно зафиксировать как он ехал.
     - Чёрт, это явно из - за моей бумаги по хищениям ! Вот накликал на свою голову.  – подумал сразу. Но только спокойно спросил.
     - Хорошо, мне договориться с начальником транспортного участка ?
     - С диспетчером. Я ей уже сказала.
     Диспетчер как обычно грубовато сунула мобильник:  Вот, созвонитесь. Они выезжают в два часа ночи. Водитель Алексей Зернов.
    Я договорился, но диспетчер, почему - то не глядя на меня, тихо сказала: Лучше бы вам не с Зерновым, а с Гавриловым.  Если будет другая машина, может, сядете в нее.
    - Но я уже договорился, другой же не остановится.
    Она как - то странно промолчала.
    Ровно в два ноль пять машина остановилась на объездной дороге. Водитель не ответил на приветствие. Красивый, плотный почти южный брюнет. На меня, вроде, и  не посмот-рел. В кабине было как - то даже уютно, орало радио.  
     В темноте при свете фар встречных машин на чистой почти пустой апрельской  дороге  особенно уместной и почти сказочной казалась песенка по радио:
    "Не хочу теряться в со- со- сомнениях,
    Выбирать один из ста - ста вариантов.
    Все обиды прости без исключения.
    Лучшие друзья девушек – это бриллианты."
    - Водитель не тот. Это Гаврилов. – подумал я: Значит, договорились.
    Он оставался монументально спокойным, казалось, всегда и не смотрел на меня, часто курил импортные сигареты с резким неприятным запахом, открывал окно, отчего я быстро замёрз.
    Он вышел на бензоколонке и, киношно потягиваясь, сцепил вместе руки за головой. Мощный торс, мышцы почти как у боксера, черная футболка, но колец в ухе или наколок нет.
   - Прямо спортсмен или артист, но он чем - то пусть слегка обеспокоен. Я не волновался. Он как - то удивительно сильно внушал спокойствие.
     Вёл как бог, казалось,  машина не шла, а летела. На трудных участках ползла медленно, послушно подчиняясь. Ближе к Москве он достал зазвонивший мобильный, послушал и ответил как - то странно: Легко.
    На кольцевой машины мелькали как в кино, он перестраивался из ряда в ряд мастерски почти как автогонщик. Я почувствовал настоящее удовольствие от того как шла его большая машина.
    - Прямо как корабль среди льдин. Ведь такой ас - как он не может завышать пробег. Ну тут явно я ничего не надыбаю. Пустой номер. Может, другой водитель, но не он.
    Маленький тоннель под железной дорогой  был таким узким, что столкновение с кам-нем проезда казалось неизбежным. Возле самого тоннеля на дороге что - то делал до-рожный рабочий в красной жилетке. Я подумал, что машина остановится, но водитель только снизил скорость до предела.
    Я инстинктивно вжался в кресло, думая об ударе. Но он был идеален, машина прошла будто нитка в игольное ушко без шума и помех.
     При нём я не записывал маршрут, но запоминал названия городов и деревень, когда Гаврилов ненадолго останавливался и выходил, быстро писал на листке, то, что не забыл. Оказалось, запомнил почти всё.  
    Утром сел за отчет, почти уверенный, что это простая формальность.
     Уже на пятнадцатой минуте проверки бумаг  понял, что поездка сильно подпортит мне жизнь в этой конторе. Хотя догадывался и раньше. Может, все же скрыть ? Нет, нельзя, я и сам писал о возможности, все это как бы лежит на поверхности, да и нехорошо. Не могу. Да, и водителя я сильно подведу, ведь он  украл за один рейс на несколько сотен. А что делать, это моя обязанность.
    - Вот отчёт, к сожалению наши худшие опасения подтвердились. – я передал отчет главбуху: и явно не он один. К тому же водитель намеренно изменил маршрут.
    - Я знала об этом. – сказала она сухо.
    Я встретился с ним утром в коридоре фирмы. Он не поздоровался, мрачно пройдя мимо. Я даже слегка опешил.
   - Чёрт, он уже все знает. – подумал я. Но сразу успокоился. Ведь хищения были и рань-ше и много: кто только не воровал.
   - Я не стал писать в отчете, что он изменил маршрут. И, я думаю, очень плохо, если как всегда у нас одного сделают козлом отпущения. – сказал я начальнику гаража. Он про-молчал и отвернулся.
    Никого не наказали, водителям почти в три раза подняли маленькие зарплаты, а мне поручили сделать приказ с километражем всех маршрутов.
                                                                 *        *       *
      На три недели меня назначали работать диспетчером.
      Он был лучше всех, появлялся редко, а работал как оловянный солдатик.
      Однажды я позвонил ему, когда он ехал из Москвы, чтобы дать задание на завтра ехать в Липецк. В мобильном слышался почти только глухой шум дороги.
     - Вы можете поехать завтра ? – почти крикнул я в трубку.
     - Легко. – сразу ответил он.    
     Я положил трубку и подумал. Может, он не понял меня ? Что значит «Легко» – вдруг он  что - то другое имел  в виду ? А если я не расслышал ?
     - Ерунда. – всё он сделает. Не беспокойся. – начальник гаража явно не переживал.
      Однажды он сказал мне: Вот ведь Гаврилов, такой вроде как упрямый, а никогда ниче-го не скажет, все делает как надо. Только и скажет своё «Легко».
                                                                 *       *        *
    Его появление в бухгалтерии, где я сидел, всегда было хоть как - то, но особенным. Он почти не разговаривал с девчонками, только часто чему - то чуть сдержанно усмехался. Своему, не понятному нам.
   Девчонки всегда слегка приставали к нему.
   -  Игорь, с женой не развёлся ?
   - Не, пока не ушла. Но фотографию повесила. – он как всегда сдержанно и сухо усмех-нулся.
   - Какой он ! – подумал я опять. Был бы женщиной, обязательно влюбился. Даже смеш-но: как голубой.  
   -  Вот он такой спокойный всегда и весёлый. – сказала как – то одна из женщин.
   Я увидел его на площадке для машин пока ждал начальника. Наблюдал издалека, он не заметил меня.  Чинил свой МАЗ, как всегда спокойно и неторопливо, даже слегка арти-стично. Вот отложил ключ и пошел своей морской медвежей походкой. Чёрная модная майка, джинсы. Смотрит всегда вперёд, фигура как у борца.
    Подошёл к кому - то. Гордо, уверенно почти как король. Кажется, сейчас и говорит свое «Легко !».    
    Я ехал домой и думал. Он очень самолюбив. Вот красивый во всех отношениях, а само-любия слишком много. Где - то это его подведёт.
                                                          *         *         *
    Я уволился.
    Однажды встретил человека с той работы.
    - А, Гаврилов… . Разбился. Вдребезги, не, не насмерть, но водить больше не будет. Мо-жет, на такси, на «Оке»,  не знаю. Пока лежит.
     Я думал о нем и не мог представить, что лежит в постели и не может ответить кому  - то на просьбу ехать  свое знаменитое «Легко».
    
                                                                 Коридор.

     Когда - то в этом коридоре были отделы большого завода. До сих пор сохранились кой - какие облезлые таблички с названиями отделов и именами начальников. К некоторым приписаны смешные вещи вроде "Отдел качества. и количества.". Здание пятидесятых годов и стёкла над дверями, что должны были подсвечивать коридор уличным светом, или забиты фанерой или в такой грязи, будто за ними темнота. Коридор метров триста. Обитые коричневые мебельные панели на стенах, старые плохо горящие лампы, пара жутких сейфов и ломаное кресло в коридоре.
      Завод угас где - то за пять лет. Его директор вложил все заводские деньги в "МММ" и, когда..., пришёл в гараж, сел в машину и включил газ. С тех пор и пошло. Коридор сдают всё время. Кто тут только не был. И небольшие фирмочки, что возникли на развалинах завода и туристический и рекламный бизнес. Все приходили и уходили. Ни одна не задержалась больше двух - трех лет. Хотя место хорошее - центр города. Просто коридор очень старый: как - то не располагает. Грязно и нет евроотделок, пыль и запустение, бе-гают мыши, древние двери каждая чуть ли не с десятком замков, в коридоре линолеум почти со дня основания, пахнет чем - то очень старым и затхлым. До нашего времени дожили облезлая мастерская рекламщиков,  бюро занятости "Элит - Сервис" с разбитой дверью, непонятная фирма с ярким названием, бухгалтерия коммерческого вуза, что занял здание рядом получше и уж совсем неясные конторы тоже без вывесок и почти всегда с закрытыми дверями. Даже номера офисов - если таковыми можно назвать большие гряз-ные комнаты со старой ломаной мебелью - чаще всего отсутствуют или написаны на прикреплённых к двери грязных бумажках.
      Чтобы что - то найти, чаще всего нужно обойти всё два раза, спросить везде, где кто - то есть, а потом подождать... дня три. Впрочем, кое - кто   работает постоянно. Реклам-щики снуют со своими бумагами и пластиком, бюро занятости изредка принимает, не-понятная фирма оживляется раз в неделю. Лишь бухгалтерия коммерческого вуза всё время принимает посетителей.
      Если попытаться подождать нужного человека, лучше сесть в единственное кресло, оно, хоть и ломаное, довольно мягкое и в нем не так плохо спать или читать, писать. Изредка по коридору кто - то пробегает, у рекламщиков слышны голоса и смех молодежи, в бухгалтерии стучит принтер. Днём мышей почти нет, они выходят ближе к вечеру, но, если долго сидеть видно, как серые усачи выглядывают из щелей под панелями и, увидев человека, быстро исчезают.
      Когда в корпусе гаснет свет, коридор оживляется. Рекламщики начинают громко об-суждать и отсутствие света и свои проблемы.
      - Ленка, темнота - друг молодежи. - звучит мужской голос.
      - Я уже старая.
      Посетитель ругается, запнувшись за ободранный линолеум. Видно, что из грязных стёкол над дверями все же пробивается какой - то свет. Даже приятно. Наверно тем, что не видишь всего запустения.
      Странно, но мне всегда нравился этот коридор, наверно, тем, что здесь нет чопорности евростилей и всё как - то по – старому и в общем по - доброму. Впрочем,  бывал тут не-часто.
     Через год снова оказался в том же коридоре. Он мало изменился. Те же старые панели  на стенах и тяжелые двери, только линолеум сняли и положили новый. Старые бумажки с номерами офисов, плохой свет, только суеты стало меньше. Чуть не половина фирм поменялась. Рекламщиков уже нет. Стёкла над окнами стали ещё грязнее, часть просто выпала. Мышей… вроде не видно. Вывели, наверно. А нет… вон, бежит.
       - Колорит все тот же. - думаю я: Фирмам плевать на внешний вид. Российский малый бизнес. Даже если сделать этот самый евроремонт, по сути всё останется так же: всем всё побоку, грязь если не внешняя, то внутри, приходят и уходят когда угодно, никаких расписаний работы, да и не сильно понятно, чем занимается какая левая или серая фирма. Такова и новая русская рыночная экономика - убогая пусть не до предела. Да и жизнь... . А вот и кресло... оно  совсем сломалось, косое как... . Сесть уже не рискну. Таких коридо-ров по России тысячи, что там, десятки, может, сотни тысяч.
       Случайный посетитель с удивлением посмотрел на меня, изучающего коридор.
       - Еще подумает, что я террорист или сумасшедший. Пошли отсюда.
       И ещё через два года я снова очутился в том же коридоре.
       - Боже мой !
       Ремонт уже почти закончен. Новые панели, яркие лампы под потолком, линолеум опять сменён, железные двери с названиями фирм, ни сейфов, ни старого кресла. Мыши… не видно. Наверно, те же.
      - Новая Россия ? Все меняется... .
      Громкий мат со смехом слышен из открытой двери. Это рабочие. Видно как в одном месте только что подвешенные потолки отвалились и с декоративных панелей течёт вода. Кабинеты как и прежде почти все закрыты. В углу куча бумаг и окурков, бутылка из - под бормотухи. А вот и те самые грязные стекла - их ещё не везде убрали. Уж лучше бы так и оставили - как памятник архитектуры. Вместе с креслом. Да ведь по сути все так же как и раньше, хотя внешне.. . И мыши под панелями и люди в офисах и обычаи те же.  Хотя, всё равно в новом офисе, верно, и думается слегка иначе. Слегка... .

                                                Безнадёга.

       Маленький текстильный городок который год жил как бы сам по себе.
       - Фабрика - то наша, гдысь, не работат уж давно. Чёй - то тама хранят да делают, гово-рят, водку гонют. Да где ж она водка, вона, вся дорога ? - жаловался приезжему с порт-фелем сидящий на лавочке дед в классическом уже, казалось бы, исчезнувшем плешивом малахае и с дешёвой до удивления вонючей папироской в зубах.
       - Нет, как, вон у вас рынок и всяких магазинов много. - интеллигентно сказал приез-жий, показав рукой в сторону.
      - Ай, милай, энто всё токмо одна спекляция. Всё деньги - то загребають. Али гребешат где могут. Всё воры одни везде. Где уж прежне - то время хороше ?
      - Да, но всё - таки как пройти на улицу Кошелева ? - спросил приезжий.
      - А, энто... . - дед разочарованно махнул рукой: Вона туда, тудысь всего - то пять ми-нут идти. Да тама сфальту давно нету, сторожней идите.
     Ещё дореволюционное красное трехэтажное здание бывшей фабрики тянулось вдоль улицы почти на полкилометра.
     Охранник на вахте тоже оказался разговорчивым.
     - Хороши - то места все по блату заняты. - объяснял он сидящему на стуле приезжему: Вот я с высшим - то образованием и сижу тут как шавка в будке. Ни опыт в милиции ничо не помогает. Токо тут. А интересного  немного. Цеха давно стоят, а как кризис пошел, так заказов и вовсе не стало. То есть, они есть, да денег на сырье и всё такое не хватает. Ну, так говорят. А на деле люди знают: фирма московская хочет всё вьетнамцам отдать, чтоб сами шили тут свои тряпки, да токо им пока не дают. Вот так. А местным работы не будет.
      - А люди что делают ? - спросил приезжий, разглядывая через грязное стекло двери облезлые внутренности цеха.
      - Кто в область ездит на работу, кто в Горький, ну, в Нижний, кто в Кодров на заводы, кто даж в Иваново и в Москву, кто тут на рынке торгует. А кто и на бирже стоит хрен знает с какого года, сам грибы да ягоды собирает, огород, всё такое. Такая жизнь. Погано и уж давно так. Богато живут токо, кто ворует. Таких тут тоже немного. Нечего воровать - то уже. Всё украли, чё могли. Чевой - то к вам никто идти не хотит. Может, ещё поз-воните… ?
     - Хорошо. - интеллигентный приезжий позвонил и... понял, что видеть его не хотят. Подумал полминуты.
     -  Ну, спасибо, я пошел. - сказал на прощание.
     - Да, скоро и меня попрут. - сам себе сказал охранник, следя взглядом за уходящим человеком: Всё у нас в городишке дохнет. Уж пятнадцать лет как токо усыхаем, одно кладбище хорошо работает.
      По улицам явно почти бесцельно бродили люди, в бедной старой одежде, рваных ботинках, стоптанной кирзе, с древними еще советскими вылинявшими до неясного цвета тряпичными сумками.
     - На станцию ? Куда едешь что ли ? - спросил один.
     - Да в Кодров.
     - И чё там ? Чё такого нового ? Фигня одна, всё стоит, денег не плотют.
     - А, так, может, чё увижу.
     - Работу что ли хочешь найти ?
     - Может, и работу. А чё ?
     - Да знаю: за бутылками.
     Второй махнул рукой. Оба уныло двинулись дальше как бы по своим делам.
     Стоящий на окраине механический завод, видимо, всё же как - то работал: из ворот на стареньком до безобразия грязном тракторе вывозили тележку с металлическими дверями. Облупившийся забор и потихоньку рассыпающиеся корпуса всё же хранили остатки жизни, хотя не ремонтировались явно с того же советского времени.
     - Не, никого из начальства нет, все на выездах. - сказал охранник приезжему: Вы им заявки факсой шлите. Так все шлют.
     - И тут прокол. - подумал командировочный: А ведь договаривались.
    Он обошёл завод почти со всех сторон, долго смотрел на почти разрушившуюся стену цеха и практически обсыпавшуюся толстую трубу со смотрящим в сторону почти отпав-шим молниеотводом. Пошёл на станцию.
     Вдали виднелся лес, туда шли с корзинками. У небольшого озерца посреди посёлка мальчишки кидали камешки в воду. Как - то скучно без обычных для детей криков. Три собаки зачем - то зашли в уже холодную осеннюю воду и лаяли друг на друга.
     Бабушка с обвязанным жёлтым пакетом ботинком шла к автостанции. В руках рваная сумка явно с овощами на продажу.
     С поля гнали коз. Мохнатых, грязных, но как ни странно бодрых и даже как бы ве-сёлых. Лишь они в этом унылом месте были в норме.
    - Городок превращается в деревню. - думал приезжий, шагая по улицам: И ведь так уже больше десяти лет. То - то и я ничего не добился. А вроде бы и приглашали. Всё, видно, передумали. Верно, не работать уже привычнее. Под склады да левак сдавать проще и доходнее. Чего ездил ? А, да хоть посмотрел на эту разруху, всё расскажу, мол, лучше к ним и не соваться или уж сразу покупать здание и всё. Производство с этими не пойдет.
     В старых двухэтажных деревянных домах, что явно строили еще пленные немцы, не было входных дверей - они явно сгнили. Часто окна были заколочены, лестницы в подъ-ездах сломаны и на рамах кое - где висели самодельные новые ставни.
    - Видно, чтоб теплее было, не топят явно совсем. - подумал он и даже поднял воротник, хотя солнечный сентябрьский день не был уж очень холодным.
    Через дорогу перебегали куры, а в конце улицы у пруда гоготали гуси.
    Зашёл в маленькое кафе у милиции.
    Там никого не было. Лишь в зале работал телевизор. Услышав, что кто - то пришел, в зал вышла повариха. Долго готовила недорогие пельмени и чай.
     - Видно, кроме милиции тут почти никто и не бывает. - подумал приезжий, жуя тугие но сочные пельмени и косясь на фильм по телевизору. А всё же местный центр жизни - вон, сколько водки и пива на выбор. Ясно, что ходят чаще за этим.
    И, правда, тут же подошли двое и взяли водки и пива на вынос. Подешевле.
    Он пошёл к станции. Явно с вечерней электрички шли люди с сумками, уставшие,  поч-ти все смотрели в землю.
    - Много ездит в город на работу. Прямо, хоть весь городок туда переноси.
    Он купил билет в грязном исписанном руганью здании станции. До электрички оста-валось больше часа. За неимением более интересного пошел на кладбище, что виднелось на холме всего в сотне метров . Долго ходил между могил. Строгие иногда даже суровые деревенские лица смотрели с овальных фотографий памятников, очень редко встречались весёлые или бодрые. Обычно молодые женщины, только один мужчина.
    Он почему - то долго смотрел на его памятник и даже подумал: Ведь умер в 1951, а фото явно годов двадцатых. Видно, за войну человек так покорёжился, что и фото страш-но делать было. А так видно, что всегда тут жизнь была не больно сладкая. Странно, но кладбище производит наилучшее впечатление. Кажется даже, что городок для него и живет. Чёрт, и какие мысли тут приходят... !
    Он, почему - то слегка торопясь, пошел к станции, где на платформе потихоньку со-бирался народ. С кладбища поднялась огромная стая ворон и с криками понеслась к станции, постепенно накрывая собой городок. Ещё сухие осенние сумерки всё плотней обнимали поселение, а оно постепенно привычно засыпало словно навсегда.

                                                            Старушки.

      Весной ехал автобусом из   командировки. День был воскресный, рейс дневной, авто-бус - почти пустой, погода - после дождя, так что было даже немного скучно. В маленьком одноэтажном городке с интересным названием Гусь - Железный автостанция  рядом с единственной достопримечательностью: огромным собором. Построенный где - то в нача-ле двадцатого века на холме, похожий на  готические соборы,  он, еще не совсем доде-ланный после советской “разрухи” всё же был потрясающе красив, возвышаясь над кру-тым берегом реки. Высокое, величественное светло - серое здание в любую погоду резко  выделялось на фоне городка. Автобус подошел к автостанции  ровно в полдень  и  толпа старушек - редко между   ними попадались  женщины, а тем более мужчины - посыпались с высоких ступеней собора, сжимая в руках пучки уже отцветшей вербы.
  - Вербное ведь сегодня. - сказал кто - то недалеко от меня в автобусе.
  - Вот они все из деревень и сползлись. - добавил кто - то ещё.
   Два десятка старушек собралось у двери автобуса и  минут пятнадцать терпеливо дожи-дались пока водитель, не глядя на них и постоянно закрывая дверь, не набегается туда - сюда, рассаживая “билетных” пассажиров и утрясая другие свои дела.
    Наконец, закончив все это, водитель, почему - то вновь ни на кого не глядя, словно  даже извиняясь,  пустил старушек и те, дружной толпой,  крепко держа  освященную вер-бу, ринулись  в автобус, тихо лопоча что - то и запинаясь о ступеньки. Многие  при входе оставляли мелочь в жестяной банке у  водителя,   других  он,   мордатый  крепкий мужик, тихо  предупреждал, что  нужно платить. Оставляли немного, явно у кого что было, но все чего - то  наскребли. Всем мест не хватило, несколько  встали   в  проходе, бурно обсуж-дая и службу и то, как им повезло с автобусом и какой хороший сегодня день: Вербное ведь.
   - О, галдёж какой. Вот и пусти вас. - негромко расхохотался водитель.
    Старушки только довольно дружно  зашумели в ответ: Вербное ведь, вербное, святое дело.
    У деревень   они по очереди выходили, долго благодаря водителя,   а тот только   жало-вался пассажирам, что, мол, замучаешься останавливаться у каждого  столба, но всё равно вставал. На одном из лесных перекрестков  старушек ждала грузовая машина из их деревни, с другой стороны тоже стоял мужчина, явно дожидаясь кого - то из них. Многие сами, опираясь на палку, медленно ковыляли по лесным дорожкам или по тропинке к недалёкой бедной деревне.
   - Кто это ? Тоже машина ...? - громко обсуждали старушки, тяжело вылезая из автобуса, крепко держа заветные веточки вербы, не забывая  длинно  и витиевато  по - деревенски благодарить водителя, иногда для этого даже задерживаясь при выходе.  
    - Ладно уж, выходите быстрей. - гудел водитель.
   Через полчаса никого из них уже не было. Стало даже чуть грустно.
  - Вот  она какая  смешная и  убогая  какая  Россия. - философски заметил кто - то из пас-сажиров.
    - И добрая. - подумал я.

                                                     Курица.

    Она была дочкой большого начальника строительной фирмы, что ремонтировал здание областного центробанка. Ну, тут она и работала… . Её звали Наташа Курцева, точнее нет, все звали её «курица». Не из - за фамилии. Такая она и была, вот курица и всё.
    Тощая, с бледным лицом, почти всегда красящаяся под блондинку и старомодно густо мажущая губы яркой помадой, а брови – черной тушью, она была, может, и чем - то при-влекательной. Тихая, как бы робкая, мелкая походка, тихий голос, всегда спокойная, под-чиняющаяся во всём.
     Блатным в престижной госконторе как обычно делать в общем нечего: работают не-блатные. Законы действуют строго: если ты чей - то сын или дочка: ты почти ничего не делаешь. Это вам не частная фирма: закон есть закон. Естественно, больше для формы есть две - три обязанности: раз в неделю подшить бумажки, изредка куда сходить или да-же сьездить, отвечать по телефону. А чем ещё заняться ? Разговоры, газеты, интернет, телефон, пойти по магазинам – благо, центр рядом. Ещё можно пройтись по кабинетам – потрепаться. Да, забыли кроссворды и письма, можно и книжку почитать. А так тоска… .
     Но в общем иногда заняться есть чем. Главная – разговоры с соседями и в других каби-нетах.
    Обычные темы разговоров не менялись год от года.
    Телевизор, покупки, еда, одежда, кто где работает и сколько получает, дача, машины и знакомые. Это её жизнь.
    При взгляде в её глаза многие чувствовали – это отмечали не так редко – будто смот-рятся в стекло, не в зеркало, но именно в стекло то ли матовое то ли очень мутное то ли нарочно покрытое каким - то странным мутноватым и непрозрачным составом неясного цвета. Как глаза старой куклы или животного, птицы. Может, потому её и звали курицей.
     Денег хватало. Папаня давал. Да и зарплата не маленькая. Но  вобщем она даже в тра-тах была какой - то вялой: именно как курица. Пойдет по магазинам с обеда на час - два, а купит какую - то ерунду за копейки или вообще ничего.
    Она вышла замуж где - то к тридцати. Детей не было и она явно не хотела. Изменять ей, наверно, было лень или просто не умела, а что муж – как - то неинтересно, скорее всё равно. Он работал в другом месте: что там делается – она чаще даже не спрашивала. Муж по её же рассказам не любил – ну, естественно: тоже блатной да еще сын какого - то вице - губернатора. В общем она ему не подходила да и он ей тоже. Но вот сошлись… их родители, что так лучше и всё. Говорили, что у него чуть ли не две любовницы и ребёнок от каждой.  Разговоры явно доходили до неё, но чтобы она что - то хоть прошептала… . Впрочем, точно никто не знал. Часто за глаза говорили, что она и вообще - то любить не способна: курица.
    Могла по полдня сидеть и просто смотреть в окно: делать - то обычно нечего. Сядет, ручку в руки и будто водит по бумаге. Хотя все и так знали, что ничего не пишет. Да и ручку часто повернёт другой стороной, так что просто как играет.
    Не спала, но уж это было бы слишком. Просто сидела и часами ничего не делала. Впро-чем, такое здесь обычно.
    Странно, но она любила смотреть на… мелкий дождь. Сидела и почти любовно следила за каплями и струями воды пока дождь не закончится. Может быть, это и была её… душа.
   Даже в компьютерные игры её как - то не тянуло. Другие всё пасьянсы или шары какие гоняли. Она поиграет в тетрис десять минут и бросит.
     И разговоры, что у других женщин занимали весь день, она вести то ли ленилась, то ли не хотела. Чаще скажет что - то вяло, тихо и замолчит. Ни эмоций, ни  переживаний. Словно внутри какая - то слизь, что не даёт развернуться пружине.
     У неё как - то не было ни привычек, ни настоящих друзей, ни увлечений. Ничего того, что бывает у обычных пусть даже блатных людей.
     Могла поучаствовать в корпоративе, но всегда сидела с краю и клевала салатик, тянула один за весь вечер бокал шампанского. Почти никогда не танцевала, молчала, чуть улы-балась как старый манекен, когда все хохотали.      
   После работы всегда домой. По магазинам находилась в обед да и в рабочее время чаще… делать - то нечего. Вечером обычно отец или его водитель заезжали и отвозили её на машине. Чёрная иномарка с тонировкой.  Если не было – брала такси. На автобусе и трамвае никогда не ездила.
    Два - три раза в год для порядка блатных и её тоже отправляли в командировки поб-лиже. Ехала, потом писала ужасный отчёт, который приходилось переделывать. Но в общем никогда не отказывалась, ехала ни слова не говоря.
    Её называли курицей, естественно, только за глаза. О кличке явно знала, но опять и снова ей было всё равно. Ведь в общем вокруг были те же блатные птицы. Только одни кудахтали, другие бегали за петухами, третьи даже боролись за лучшее место в курятнике. Она как середнячок… .
    Как - то совсем незаметно ушла на пенсию… как другие курицы. Никто не сожалел, никто ничего не сказал, да почти и не вспоминали потом.  

                                          Алкаши нашей улицы.

     Когда становится тепло, они пьют в сквере или возле остановки. Всегда громко кричат, ругаются, иногда дерутся. Это крупный мужик со злобным выражением лица и прической под Эйнштейна, тощая баба с пропитым лицом и еще два каких - то мужичонки, лица которых запомнить очень трудно: такие физии чаще почти ничего кроме желания выпить не выражают.        
     С утра они обычно встают раньше всех - трубы горят… . Идут к остановке – купить дешёвого пива. Пьют прямо там, потом полчаса обсуждают свои дела, громко кричат и матерятся.
     Баба обычно визжит и матерится громче всех. Ей лет сорок, но выглядит на все шесть-десят. Тощая почти всегда со злой рожей, в тренировочных брюках и яркой футболке, часто в бейсболке, она не заводила, но важный член их компании. Ещё бы – она одна… .
    Впрочем, часто они побивают и её: по крайней мере в драках она визжит громче всех.
     Деньги явно берут у родственников и получают как пособие на бирже. Ни разу не ви-дел, чтобы они собирали бутылки, картон или металл. Ходят по улицам и ругаются на весь квартал, обсуждая, кто кому должен и что будут пить.
    Все точно стоят на бирже, но уже лет по десять, так что пособие минимальное. Улицы никогда не метут, хотя там платят пусть немного. Работать уже явно не будут никогда. Единственное – изредка хотят на ближайший рынок, чтобы подработать грузчиками. Но это очевидно всё реже.
    Они никогда не просят ни у кого денег – это не такой район, чтобы попрошайничать. Но и не отбирают деньги – их все знают и кончится такое плохо.
    Любят выбрать тихое местечко обычно на трубах отопления, чтобы опять пить, болтать, ругаться и драться.
    Зимой их почти не видно. Сидят дома и лишь под праздники вылезают и собираются вместе, поют песни и матерятся. На холоде особо не попьёшь, да и хмель по слухам быстрее выходит. А ведь это для них – главное.
     Их не любят все. Район приличный – чуть не половина с высшим образованием – и большинство просто сторонится. Участковый тратит на них большую часть времени, до-моуправление нарочно заваливает упавшими деревьями места на трубах, где они обычно пьют. В сквере убрали все скамейки: они приспособились пить на обрезках стволов и пеньках. Они явно чувствуют отчуждение, но как обычно внешне безразличны. А, может, им действительно всё равно ?
   На праздник у них разговение – видимо, копят или клянчат у родных и покупают серьезное – наверно, дорогую водку. Тут они ходят по улицам и часами или орут песни или матерятся. Но не хулиганят. Опять же – не тот район.
    Говорят, они пьют всё. Стеклоомыватель, антифриз, боярышник, другие лекарства, де-шёвый одеколон, клей и другую химию на спирту. В общем они и правда всё время толкутся там, где это продают.
   У них всегда дикие бегающие глаза и идут быстро даже стремительно словно куда - то очень торопятся.
   Зимой кого - то из них убили. Говорят, они же и угрохали бутылкой. Но следы замели. Найти убийцу так и не смогли, хотя было следствие с собаками и всем антуражем. Но это скорее всего тот «Эйнштейн» - он всегда громче всех орёт и дерется тоже больше всех.
    Раньше таких лечили в ЛТП – были такие полутюремные организации. Теперь их никто не трогает – ждут, пока вымрут сами как динозавры.
   Впрочем, в этом приличном районе их немного, в рабочих кварталах таких, говорят, в разы больше. Так что ничего: жить можно… .
    Последнее время встречаются всё реже. Наверно, раз в месяц, не чаще.
    Они снова идут по улице ранним утром – впереди Эйнштейн, сзади баба и ещё один ал-каш в кепке. Торопятся, кричат, будя всех в домах по пути. Вот остановились, оба му-жика, похоже, схватили бабу и стали её бить.
   - Чёрт, вот опять ведь пошёл здесь, а не мог дворами… !

                                                        Нет денег.

    - Ну что, завтра пойдём ?
    - Куда денемся. Надо идти, нет денег. Колянычу сказал ?
    - Он пойдёт. Денег совсем нет. Сумку возьми самую большую и железяку не забудь. А то будет как в прошлый раз.
    - Не забуду. Отбились.
                                                 * * *
    Трое бывших рабочих большого завода вышли в три часа ночи. В полной темноте они шли с окраины в центр города и редкие прохожие замирали, прижимаясь к заборам, чтобы они их не заметили. Но жутковатой на первый взгляд троице люди были совершенно не интересны. Их интересовало было совсем другое.
    Мусорные баки шерстили капитально, часто наизнанку. В каждом находили хоть одну годную к сдаче бутылку или металл или же картон. Случалось найти хорошую куртку или тряпку, пару сносных ботинок. Чтобы найти бутылку, часто надо палкой расковырять весь мусор, а там чего только нет. Хуже всего – битое стекло или куски железа: никакие перчатки не помогут.
   У одной из мусорок паслась стая собак, разбежавшихся в стороны, не не ушедших и лаявших на всю улицу. На другой из баков с шумом выскакивали огромные крысы.
    Нашли несколько бутылок – больше просто взяли с тротуара – да немного металла, картона килограммов десять. У одной мусорки кто - то оставил хорошие старые ботинки, у другой – повесил на забор чуть рваную куртку. Возле магазина нашли много раз-бросанного картона. Долго увязывали взятыми с собой верёвками – не хватило.
   - Ладно, брось, всё равно не унести. – сказал Коляныч: Плевать, много. И так обойдёмся.
   - Нагруженные всё же решились выйти к центральному парку. Чтобы не попадаться местным бутылочникам медленно шли обходными путями, заглянули только на одну мусорку и то на пять минут. Нашли по пути несколько бутылок, старую радиолу – сколько смогли оторвали цветмет. В парке ничего не нашли, чуть не попали на милицейский наряд, но те их не заметили. Успели удрать через дыру в железном заборе из пик.
   - И не изобьют, так потом нагадят. – говорил седой на бегу. К счастью, ещё не рассвело и их не было видно.
    А день уже начинался: изредка гремели трамваи, гудели троллейбусы, а в окнах чаще зажигался свет.
    Пошли домой через промзону. Даже здесь нашли пару бутылок и два старых колёсных диска за гаражами, опять две бутылки.
   - Слава богу, никого не встретили. – говорил Коляныч, тяжело таща ношу: А то как в тот раз с Северной, ведь еле отбились. Крепкие мужики, и сразу трубы достали.
   - Да. – заметил Вовка: Хорошо у меня тоже была пара. А то лежали бы сейчас на Улыбышкино, улыбались в могилках.
     - Не, а чё, кто только не собирает. – седой от осознания удачи явно был в духе: Вон там ходит худой мужик с пацаном. Говорят, доктор наук. Спившийся токо.
   - Видел. И не похоже что спившийся.  
   Пересекая объездную, долго ждали поток машин. Уже рассветало. Вдруг одна иномарка остановилась. Из неё вышел крепкий бритый мужик в блестящем костюме.
   - Коль, ты ведь ? – чуть помедлив, подошёл он к Колянычу.
   - Я. А ты… ? – Коляныч улыбнулся. Он явно не узнавал… .
   - Я же Серега. Помнишь, мы во втором цехе, ты у меня еще наставником был. Ну, два года… .
   - А то… . Но… не узнал. Но ты… и так богатый.
   - Ну, богатый не богатый. А в общем живу как – то. Ты что, картон и бутылки ? Плохо совсем ?
    - А то. С завода ушли. Да он и так стоит. Задержка зарплаты на полгода. Никто к ним не идёт. Налево запчасти сбывают и тем живут. Блин ! – Коляныч явно был не очень рад: стеснялся: Нам не повезло. Многие так. Нет денег.
   - Бывает. Слушай, с работой может и помогу. Ты ж вроде слесарь и по иномаркам чего –то делал.
   - Это уж всё. Давно не стал. Тут сервисов в городе только сто. Меня не берут.
   - Ты не пьёшь ?
   - Почти. На такие бабки разопьёшься. Считай, что бросил.
   Мужики смотрели мрачно.
   - Мужики. – владелец иномарки чуть смущённо улыбнулся, выдержал паузу: Хотите, я вам денег дам. У меня вчера такая сделка прошла. Ну, хотите, по пять тысяч.
   - Конечно. – много бодрее загудели мужики.
   Достал бумажник, дал каждому по купюре.
   - Спасибо. – сказал Коляныч: А насчет работы не забудь: может, правда, поможешь.
   - На мою визитку. Позвони через… день – два. – Серега вздохнул: Помогу. Должен помочь. Ну, я поехал. Бывайте, мужики.
   - Спасибо. Всего… . – радостно загудели они.
   Иномарка уехала. Все стояли как оглушённые.
   - Ну что, Коляныч, с тебя как бы банкет.
   - Ну, только скромно. Одна на всех хорошая. Я выберу. И у меня всё чики - чики, главное – пожрём хорошо. И это всё сдадим.
   - Ну, само собой. – сказал Вовка: Пошли.
   Они теперь уже медленно как бы нехотя шли по улице таща тяжелые связки картона и сумки с бутылками и металлом..
   - Да, везёт тебе, Коляныч. Работу найдешь. А нам так до смерти. Нет денег и всё. – сказал седой. Он почти плакал.
   Вдруг рядом остановилась та же машина. Из неё вышел Серёга, в руках его снова был бумажник… .
  

                                                      “Старый клен”.

    Вечер был великолепным. Сентябрьский не по - осеннему тёплый субботний день радовал тишиной и спокойствием. Жители старого большого деревянного дома на крутом склоне выходящего к реке центра города что - то отмечали. Пригласили всех родс-твенников и знакомих, накрыли столы.  Все очень скромно: картошка, салаты, немного мяса по - домашнему, из напитков опять же домашние компоты и почти одно только белое вино. Водки  только одна бутылка для старичка - родича: он другое не пьет.
    Уже больше часа все сидят за столом. Съели и первое и второе и салаты почти кон-чились, вино чаще не допито. Даже дедушка что - то никак не жалует  свою бутылку. Скоро будет чай, но пока убирают магнитофон, кончают танцы, а сельский родич достает из машины свою главную ценность - старый немецкий аккордеон.
    Поют долго и радостно. Песни все, какие знают. И военные  и народное и любимые  песни шестидесятых. К концу все больше тянет на лучшее: песни из старых фильмов. Аккордеонисту даже заказывают. Но вот и чай уже выпит, вроде пора идти, а аккордеон не смолкает: без всякой заявки музыкант вдруг охает, выпивает рюмку и начинает играть сначала тихо, а потом все громче и тягучее. Все молчат и вдруг почти в один голос затягивают:
Старый клен, старый клен, старый клен стучит в стекло,
Приглашая нас с тобою на прогулку.
Отчего, отчего, отчего мне так светло ?
Оттого, что ты идешь по переулку.
     Аккордеонист на секунду замолкает, потом снова тихо начинает поигрывать то же и громко со слезой в голосе говорит:
   - Старый клен. Народная.
   - Пахмутовой. - поправляет самый умный из интеллигентных родичей. Но его никто не слушает.
    Аккордеонист играет снова и снова. Поют все, никто не ест и не пьет, подключаются даже те, кто не пел до того. Поют опять и опять, хотя в песне всего - то три куплета. Но какие !
Снегопад, снегопад, снегопад давно прошел,
Словно к нам сюда весна опять вернулась.
Отчего, отчего, отчего так хорошо ?
Оттого, что ты мне просто улыбнулась.
    В соседних домах открываются окна и люди высовываются, умиляясь на прекрасное пение. Собаки и кошки остолбенело слушают доносящиеся со двора мощные звуки  Все за столом забывают зачем собрались, на глазах наворачиваются слезы, а петь хочется снова и снова.
    Солнце садится, опускаясь к бескрайней речной долине, освещая и реку и луга со скошенными травами и весь старый центр, играет лучами на куполах соборов и церквей, словно радуется, заслушавшись песне. Густо заросшие деревьями, карабкающиеся от реки старые узкие улочки засыпаются осенними листьями и словно теплеют от звуков песни, унося их в своих изгибах. Колокола на соборах и церквях стихли, уступая пению, а золото куполов словно отражает его звучание, люди у церквей застывают, слушая песню и забывая, что им нужно идти домой. Туристы, вышедшие под  вечер   полюбоваться  на ве-ликолепный речной вид, молча всматриваются в заросли деревьев и частокол крыш, пытаясь угадать, откуда несется мелодия. Затих даже обычный для этих мест шум про-ходящих поездов, так, словно из - за песни у них вдруг случился перерыв.
    Пение несётся над старым центром и даже на главной улице люди останавливаются и смотрят вверх на окна домов, не понимая, что звуки слышны издалека. Кто - то подходит к калитке старого дома, где собрались поющие и влюбленно смотрит на эту картину, подпевает и вытирает слезы. А вот кто - то гонит коз с полей в город и замирает, слушая песню, а мохнатые все идут и идут себе по улицам. Журавли у реки изумленно и вос-торженно застывают, глядя в сторону, откуда несутся непонятные, но приятные для них ровные и величественные звуки.
    А песня звучит уже в несчётный раз:
Погляди, погляди, погляди на небосвод,
Как сияет он безоблачно и чисто.
Отчего, отчего, отчего  гармонь поет,
Оттого, что кто - то любит гармониста... .
- уносится в ослепительно чистое хрустально - голубое бесконечное и манящее своим великолепием русское небо и растворяется в нём, долетая до каждого облачка  и самой далекой звезды.
    И в который раз: Старый клен ... .
    - Велика Россия ! Прекрасна русская душа !