Пан вышел из лесов, седой и хмурый, –
Седой, как мох, свисающий понуро
Со старых стен; седой, как волчья шкура, –
Под солнцем он стоял, глядел окрест
На просеку, холмы и дальний лес.
Дул ветер. Он стоял, свирель сжимая,
Владения с вершины озирая, –
Простёрлась перед ним земля нагая;
Ни крова, ни дымка в краю забытом.
Да будет так! – и топнул он копытом.
Здесь мир его души не нарушал никто:
Пустынны пастбища пологого плато –
Вот разве забредёт охотник, а не то
Заглянет по воду детишек стайка,
Которым не понять лесные байки.
И вскинул он свирель, но слишком тяжела
Она для песни мира нового была,
И не достичь высот, где тает взмах крыла,
Где соколиный клич и синей сойки страх
Гармонией лесной звучат в его ушах.
Менялись времена – ушло, что было.
Утратила свирель и власть, и силу.
Где волшебство, что к жизни пробудило б
Куст можжевельника, чей плод засох?
Ведь ныне звук её – как ветра вздох.
Свирель сильна языческим весельем,
А мир обрёл иных достоинств зелье…
Он пал на солнцем выжженную землю,
Вдаль поглядел, сорвал и смял цветок –
Играть? Играть? – Что он сыграть бы смог?
Robert Frost (1874–1963). A Boy’s Will. 1915. Pan with Us
PAN came out of the woods one day,—
His skin and his hair and his eyes were gray,
The gray of the moss of walls were they,—
And stood in the sun and looked his fill
At wooded valley and wooded hill.
He stood in the zephyr, pipes in hand,
On a height of naked pasture land;
In all the country he did command
He saw no smoke and he saw no roof.
That was well! and he stamped a hoof.
His heart knew peace, for none came here
To this lean feeding save once a year
Someone to salt the half-wild steer,
Or homespun children with clicking pails
Who see so little they tell no tales.
He tossed his pipes, too hard to teach
A new-world song, far out of reach,
For a sylvan sign that the blue jay’s screech
And the whimper of hawks beside the sun
Were music enough for him, for one.
Times were changed from what they were:
Such pipes kept less of power to stir
The fruited bough of the juniper
And the fragile bluets clustered there
Than the merest aimless breath of air.
They were pipes of pagan mirth,
And the world had found new terms of worth.
He laid him down on the sun-burned earth
And raveled a flower and looked away—
Play? Play?—What should he play?