- Мама, расскажи мне сказку.
- Я не знаю сказок... Впрочем, знаю... одну. Только сказка эта страшная.
- Я не боюсь страшных сказок.
- А я боюсь...очень боюсь. Но, если просишь... расскажу...
НИКА
Спасительный сигнал будильника мгновенно вырвал Нику из тревожного сна. Она проснулась, с криком ужаса, с липкими от холодного пота ладонями. Сердце колотило по рёбрам, как пойманная птица по прутьям клетки. Ей снился кошмар, уже много лет мучивший её. Во сне она оказывалась в незнакомом месте на пустынной улице, у высокой чугунной ограды. Вокруг пасмурно и моросит противный дождь, а за оградой сад и, в разрывах листвы - искрящиеся лучи света. Ника точно знает, что это утреннее солнце, поднимаясь, пробивается сквозь кроны деревьев.
Ей плохо на улице и хочется туда, за ограду. Она долго бежит вдоль витой решётки, находит, наконец, брешь и протискивается в неё. Прямо под ногами - вымощенная диким камнем тропа, которая выводит Нику на широкую аллею. Она бежит по аллее к свету, и, с каждым шагом, всё радостнее и чудеснее выглядит сад.
Ника счастлива, но наступает момент, когда она понимает, что нужно возвращаться. Женщина против воли поворачивает назад, и рай потерян для неё.
Всё вокруг быстро меняется. Ей опять одиноко и страшно, еще страшнее, чем на улице. Она хочет вернуться, но долго не находит выхода, а когда, наконец, находит и пытается протиснуться в проём между прутьями, застревает намертво. И в эту минуту ужаса и бессилия из глубины сада доносится тонкий, щемящий сердце, детский плач...
Будильник надрывно звенит, возвращая Нику в уютную реальность. Пульс и дыхание понемногу восстанавливаются. Кошмарный сон не испортит ей настроения. Она умеет владеть собой. Немного дыхательной гимнастики, затем бодрящий контрастный душ и полный порядок. Как же это мудро спать с мужем в разных комнатах, - думает она, рассматривая себя в зеркале. Любовь любовью, а возраст, который, несмотря на все ухищрения, заметен на лице сорокалетней женщины именно по утрам, гонит её с супружеского ложа. Засыпать или делать вид, что засыпаешь, можно каждую ночь, а вот просыпаться рядом с любимым,- только в медовый месяц и не днём позже.
Священнодействие в ванной комнате стирает с личности паспортные данные. Сначала горячий душ и тщательное мытьё тела. С возрастом женщина, к сожалению, перестаёт пахнуть девочкой. Это касается и чистюль, и замарашек. Это - физиология.
Холодная вода, после горячей, обжигает кожу, и всё же, кажется Нике недостаточно ледяной. Градусов 17-20. В море она, сейчас, наверное, не выше 12. Как здорово, нырнуть после сауны в бодрящую волну зимнего Черного моря. Ника мечтает, закончив все дела в Москве, хоть на пару недель слетать в Гагры. Там у них с мужем домик у самого берега. Впрочем, “домиком” девятикомнатный двухэтажный коттедж с зимним садом, сауной и бассейном можно назвать только с натяжкой. Куплен он был за бесценок сразу после грузино-абхазской войны. Тогда в России, даже на Рублёвке или в Переделкино мало было таких роскошных домов, и Ника гордилась своей Черноморской дачей. Теперь, когда в Подмосковье, только ленивый не выстроил себе особняка, она просто тихо любила свой “домик” и при первой возможности мчалась к розам, пальмам, галечному пляжу, золотым рыбкам в пруду.
После душа, укутанная в голубой махровый халат, Ника делает причёску и макияж. Волосы у неё чудесные - их только подсушить феном и порядок. А, вот, о макияже разговор особый. Макияж требует таланта и, тут возникает обратно пропорциональная зависимость. Чем больше таланта, тем менее заметен этот самый макияж и тем более он результативен. И наоборот, чем меньше таланта, тем ярче раскраска, тем меньше от неё толка, потому, что неумеренный макияж не просто выдаёт возраст, но и прибавляет его. Ника была талантлива и к завтраку скинула лет пять, со своих сорока.
Свежая, и почти юная, она уже сидела в столовой, когда из своей комнаты вышел её супруг Полянский Сергей Михайлович. С взъерошенной шевелюрой и выпачканными краской руками, он был полной противоположностью своей жены. Его мало заботил собственный вид и запах. Он пах маслом, растворителями и дорогим табаком, а его замурзанная рубаха и джинсы знавали лучшие времена. Их пора было бы выстирать, а то и выбросить. Но у Полянского тоже были принципы, от которых он не отступал уже много лет. Муж Ники был не просто художником, он был знаменитым художником. И если жена по утрам рисовала лицо, то муж ночами рисовал портреты, и нарочно не менял одежду, пока не заканчивал очередной свой шедевр.
Супруги завтракали тостами и традиционной овсянкой. Сергей Михайлович молчал, а Ника щебетала не замолкая. Когда завтрак закончился, Полянский, кивком, поблагодарил жену и, поднявшись, без единого слова, вышел из столовой.
Ника, огорошенная таким безразличием, немного поплакала в одиночестве, но вскоре, поскольку была неглупой, поняла, что её поведение попахивает инфантилизмом. В конце концов, если женщина в 40 выглядит на 30 с хвостиком, это не значит, что разница сыграет не в её пользу. Надо не реветь, а думать и анализировать.
Визит к косметологу и парикмахеру был запланирован на будущей неделе. Придётся пересмотреть планы и поехать сегодня. Ника вызвала шофёра и покатила в салон красоты “Голубая лагуна”.
Женщинам, замордованным современной действительностью, а их в нашем обществе никак не меньше 80%, трудно будет понять мою героиню. Мне бы её проблемы, - подумает работница домостроительного комбината, и натруженной рукой захлопнет едва раскрытую книжку. Что ж, вольному воля, а любопытной читательнице, коли такая найдется, я посоветую потерпеть и продолжить это, легкомысленноё, на первый взгляд, чтиво.
Полянский стоял у окна, и сквозь тонкие занавески, наблюдал за отъездом жены. Потом взял мобильник и набрал знакомый номер.
- Она уехала. Я думаю часа на три. Приезжайте немедленно, - сказал он кому то, а потом спустился вниз, чтобы под благовидным предлогом выпроводить любопытную домработницу из дома.
В “Голубой лагуне” Ника была одной из самых выгодных клиенток. Регулярно, раз в неделю, она приезжала сюда, и, не доставляя особых хлопот мастерам, тратила не менее пятисот долларов. Конечно, пятьсот зелёных, по московским меркам, не Бог весть, какая сумма, но ведь и салон не самый шикарный. Можно было бы, при теперешнем её положении, выбрать заведение роскошнее. Но она обслуживалась здесь уже много лет и привыкла. Кроме того, хозяйкой салона была её давнишняя приятельница Елена Кныш.
Подруги встретились так, будто не виделись, по меньшей мере, год. И той, и другой нашлось, чем поделиться. У Ляли, так звала Елену Ника, была припасена новая романтическая история. Будучи незамужней женщиной, она могла без ущерба для своей репутации, менять любовников. Иногда, Ника даже завидовала ей. Не любовным похождениям, конечно, а независимости и лёгкости характера. Ляля была самодостаточна и, несмотря на любвеобильность, совершенно не привязчива. Именно этого не хватало Нике в отношениях с людьми. Привыкнув к человеку, она не могла разойтись с ним безболезненно. Уверенность подруги была ей сейчас крайне необходима. Ляля всегда умела убедить и успокоить её. Вот и теперь, выслушав Нику, она делает ёй массаж и говорит:
- Ты слишком мнительна. Муж не заметил твоей красоты? Подумаешь, несчастье. Да, тебя твой Сергей Михайлович всю жизнь, как фарфоровую куклу, на руках носит, пылинки сдувает, обеспечивает от и до. Чего тебе ещё? Голову на плаху положить? Комплимента от него она не услышала... Да разве слова что-то значат? Вы двадцать лет вместе. Всякое ведь бывало? Бывало, что на бутерброд у тебя не черная икра мазалась, а дешёвенькое маслице, да и то, тоненько-тоненько. Все твои страхи - ерунда. А если не ерунда, тоже не беда. Он у тебя благородный, если даже завел кого, так тебя не бросит. Если и бросит, то босой-голой не оставит. А одной разве плохо? Вот посмотри на меня...
Ника, открыв глаза, посмотрела на Лялю снизу вверх, но нечего кроме её пышной груди не увидела. Ей стало тошно от нарисованной подругой перспективы одиночества. Нет, сегодня из Ляли психотерапевт никудышный. Подруга ещё, что-то говорит, накладывая на Никино лицо все новые и новые порции крема, но Ника уже не слушает её. Она твёрдо решила, что никогда не позволит Полянскому бросить её. Она сама, немедленно, прямо завтра же, улетит к морю. Ведь невозможно же бросить то, за что нельзя зацепиться. Пусть поживёт один - авось, одумается.
К обеду Полянские выходили, поглощенныё каждый своими мыслями. У Сергея Михайловича вид был виновато-растерянный. Ника, несмотря на возбуждённое предстоящим отъездом состояние, это заметила и ещё больше укрепилась в своём намерении.
- Хочу уехать в Гагры.
- Я не возражаю, - вроде бы, даже, с облегчением ответил муж – Можешь ехать хоть завтра. Только хочу тебе сообщить, что Изольда теперь не сможет жить с тобой в доме. Проблемы с родственниками. Придётся нанять кого-нибудь.
Ника искренне огорчилась. Изольда, уже немолодая гагрская армянка, давно и надёжно служившая в их “домике”, была незаменимой экономкой, компаньонкой и даже подругой.
- Я думаю, резоннее всего, нанять управительницу здесь, в Москве.
- Хорошо, я позвоню в агентство прямо сейчас. - Закончила разговор Ника и направилась в кабинет мужа.
Современные средства коммуникации очень быстро решают, подобного рода, проблемы. Уже через полчаса на столе перед Никой лежала приличная стопка резюме от самого продвинутого в столице кадрового агентства. Кроме заполненных анкет Ника затребовала пустой бланк, чтобы, если понадобится, подкорректировать данные при личном контакте с соискательницами. Ей уже приходилось нанимать прислугу, и она знала, что, к сожалению, все люди, независимо от их статуса и амбиций, склонны приукрашивать свои достоинства и скрывать недостатки. Она быстренько просмотрела бумаги и отметила приятное нововведение – цветные фото соискательниц.
Очень хорошо… всех молоденьких и смазливых в сторону. Гастербайтеров туда же... Ей нужна русская, одинокая, спортивная, скромная женщина средних лет, с невыразительным лицом и желательно провинциалка. Если идти по московской улице пешком, то на километре встретишь тысячу таких серых мышек, но сейчас, на столе, от внушительной стопки осталось только три листочка. В управительницы, с постоянным проживанием в богатом доме, метили в основном молоденькие разбитные девицы с откровенным и недвусмысленным выражением разукрашенных лиц. Ну, чистый бордель...
Ника так увлеклась отбором, что не заметила, как прошёл час. Она всегда отличалась организаторскими способностями. Полянский сам не раз признавал, что его успехи на восемьдесят процентов принадлежат жене. Творческому человеку очень нужно “попасть в струю”. Не важно, каким образом. Можно, например, отрезать себе ухо, загрунтовать холст чёрной краской или швырнуть свои работы под бульдозер. А можно, просто, писать шедевры и ставить их в кладовке, к стеночке - пускай себе пылятся до времени. Полянский был из последних. Он умел и любил писать, но не более того. Всё остальное, вплоть до холстов и рам, было Никиной стихией. Она чувствовала себя в этой круговерти, как рыба в воде. Теперь, когда муж востребован, нет нужды носиться по миру в поисках популярности, а ведь ещё десять лет назад... Ника отправила в агентство запрос на трёх кандидаток и пригласила их на завтра, к 11 часам.
На следующий день, точно в назначенное время, работодатель Полянская Ника Эдуардовна, в строгом безупречно-деловом костюме, начала собеседование в своём кабинете. Она заранее решила быть непреклонной в требованиях, чтобы извлечь из потери домоуправительницы максимальную выгоду. Иза, несмотря на все свои достоинства, имела всё таки один существенный недостаток - она не любила моря. Даже летом её невозможно было вытащить на берег, а уж зимой... Вообще, как заметила Ника, жители побережья, очень редко купаются и загорают. В Абхазии женщины, даже в самое пекло, одеваются в чёрное и прячут лица под зонтиками.
Первая из претенденток, после вчерашнего просмотра резюме, понравилась Нике больше всех. Она могла бы с успехом заменить Изу, но на прямой вопрос о зимних морских купаниях ответила, что на море нужно греться, а не мёрзнуть. Спасибо хоть не покривила душой.
Следующая женщина, неожиданно, оказалась очень симпатичной. Необычайной белизны кожа и огромные фиалковые глаза без капельки туши на роскошных ресницах. Удивительно, как такое лицо можно было изуродовать фотографией? Ника ей также отказала. В королевстве должна быть только одна королева. Второй музы и вдохновительницы у Полянского, во всяком случае, с её подачи, не будет никогда.
Третьей была бывшая волейболистка, высоченная, глуповатая и наглая на вид. Она ещё не открыла рта, а Ника уже поняла, что и этот вариант не подходит. И вот тут… случилось непонятное:
Дверь в кабинет тихо открылась, и в проёме показалось нечто интересное. Ника на полуслове замолчала. Сколько это продолжалось, минуту, две? Она даже не заметила, как из кабинета, с вытянутой от удивления физиономией, выскочила бывшая спортсменка.
Сергей Михайлович в это время работал в мастерской. Портрет был почти готов и для постороннего наблюдателя выглядел безупречно. Но Полянский с особой дотошностью вглядывался в детали. Он так увлёкся своим делом, что совсем забыл, чем занимался ещё несколько минут назад. А между тем, на столе, среди прочей мелочи стоял оставленный им без внимания ноутбук и ещё, какие-то хитроумные приборы. На мониторе компьютера в застывшей позе за столом своего кабинета сидела его жена и, внимательно и молча, смотрела прямо перед собой…
За обедом Ника заявила мужу, что нашла Изольде замену. Она увлечённо рассказывала о собеседовании и предложила Полянскому просмотреть резюме их новой экономки.
Берёзкина Вера Александровна, 1970 года рождения, уроженка города Некрасова, Тульской области, русская, незамужняя, образование - среднее, рост - 170, вес - 60, фото прилагается.
- Представляешь, я спросила её, как она относиться к зимнему купанию, и она ответила, что каждый год на крещение омывается в проруби. Представляешь, Серёжа, в проруби… зимой. Это, пожалуй, покруче, чем на Чёрном-то море?
- Надеюсь, в Некрасове нам дачу покупать не придётся. - С улыбкой пошутил Полянский и поцеловал жене руку.
Как мало нужно любящей женщине для счастья? Ника расцвела, и все её сомнения вмиг рассеялись. Но в Гагры она все же полетит. На дворе конец ноября самое - противное время, а на юге и солнышко светит, и розы ещё цветут, и мандарины созревают.
- А ты знаешь, вы похожи. - Прервал её ликования муж.
- Я похожа на это? - Вспыхнула Ника, отбирая у него анкету. Ах, как часто в последнее время менялось её настроение.
Она смотрела на старое, почему то чёрно-белое фото и никак не могла понять, что же общего у неё с весьма худощавой, коротко стриженной, тусклой, будто выгоревшей на солнце, брюнеткой. Впечатление от, казалось бы, успешного собеседования испортились. А ведь ещё час назад, увидев на пороге четвёртую, непонятно откуда взявшуюся претендентку, она была уверена, что нашла то, что нужно. Ника намеренно искала именно «никакую», и вот теперь выходит, они похожи. Неужели и она вот такая «никакая»?
- Разве я сказал, что ты на неё похожа? Это она на тебя похожа.
- Да чем же? - Почти крикнула Ника.
- Ты не забывай, душа моя, что я художник - портретист. Лицо это ведь не причёска или макияж. Лицо это его овал, скулы, разрез глаз, длина носа, пропорции. Ты никогда не замечала, например, каким образом в плохом кино подбираются актёры на роли родственников? Мать блондинка - дочь блондинка и все дела. Вроде одинаковые, да не похожи. А в жизни две сестры, будто бы и не похожи, а ведь видно, что родные. Ты меня извини, я нисколько не против твоего пристрастия к пластической хирургии, но, положив руку на сердце, ответь мне, если бы не эта твоя бесконечная борьба за красоту, разве ты не была бы теперь такой же? Вот и выходит, что эта твоя Берёзкина похожа на тебя настоящую, такую, какой ты могла бы быть. Впрочем нет, я неправильно выразился, она похожа на тебя прежнюю...
В своей комнате Ника ничком плюхнулась на кровать. Сильно болела голова. Мысли её всё время возвращались к оставленной в столовой анкете. Она пыталась сравнить лицо на фото со своими впечатлениями о реальной Вере Берёзкиной, но никак не могла вспомнить, ни её облика, ни разговора с ней. Недавняя встреча странным образом размывалась в сознании. Так бывает, когда пытаешься зафиксировать в памяти детали сновидения, но не сразу после пробуждения, когда они ещё ясные, а позже, через какое-то время. Вроде бы вот она ниточка, только уцепись, да не уцепишься, она машет хвостиком и всё дальше и дальше в темноту, в пустоту... А голова просто разламывается. Ника выпила таблетку анальгина и уснула...
Ей опять приснился всё тот же кошмар. Но на этот раз, сон неожиданно закончился иначе. Застревая между прутьями изгороди, Ника отчётливо, на противоположенной от сада стороне улицы, увидела Веру Берёзкину. Вера, мокрая от дождя, молча и грустно, смотрела на неё...
А Полянский, между тем, снова набирает знакомый номер и говорит кому-то, что не позже чем послезавтра его жена обязательно будет в Гаграх и поставленную задачу нужно решить до её приезда. В конце разговора он называет адрес гагрского дома и дрожащими пальцами отключает трубку. Потом подходит к мольберту, берёт кисть, но руки не слушаются его. Плохо! Художник это ведь всё равно, что хирург или музыкант. Для него губительны дрожь в пальцах. Он должен работать, работать, работать...
Проснувшись, Ника не то чтобы забыла о Берёзкиной, она будто отодвинула её на задний план. Её перестала волновать проблема найма экономки. Она просто взяла и уехала из Москвы. Говорят - бедному собраться, только подпоясаться. Ника не была бедной, но в своих передвижениях в пространстве руководствовалась именно этим принципом. Живя на три дома, она так обустроила свой быт, что при переездах от одного к другому, обходилась минимумом багажа. И если на подмосковную дачу брала с собой хотя бы кошку, то на море ездила исключительно налегке.
Иза встречала её, по южному, эмоционально. Радовалась встрече и сетовала о необходимости отъезда. Оказывается, её дочь, боясь сглаза по причине двух предыдущих выкидышей, сообщила матери о своей беременности буквально неделю назад. И только поэтому, домработница, всегда очень исполнительная и ответственная, вынуждена будет оставить хозяйку, как она выразилась, «без Христа за пазухой».
Ника, вежливо отделавшись от милой, но слегка назойливой Изольды, сначала прогулялась по саду, пошепталась с золотыми рыбками в пруду, сходила к морю, и только потом зашла в дом. Везде: и в саду, и на пляже, и в доме был идеальный порядок. В гостиной пылал камин, в столовой накрывался к обеду стол, а в спальне ждал сюрприз – новый подключенный к интернету компьютер.
-Почему здесь?- спросила Ника.
-Визде хадили, брадили, сказали в эту окошку луччи видно.
Весь день, исключительно по собственной инициативе, она сдавала Нике “домик”. Когда мебель, посуда, постельное бельё - всё по “гроссбуху”, заведённому рачительной домоправительницей, было сдано и принято, Ника валилась с ног от усталости. Иза целый день отчитывалась, советовала, предостерегала, напоминала, одновременно при этом считая, сортируя, раскладывая, записывая... И когда она, наконец, взяв с Ники клятвенное обещание, закрываться на ночь, ушла - Ника вздохнула с облегчением.
Утро следующего дня выдалось ослепительно солнечным. Ника, щуря глаза от света, нежилась в постели. Сейчас она встанет, выйдет на балкон, спустится к бассейну с морской водой. Голышом, ненадолго, только на пол минуточки, войдёт в бодрящую ледяную воду, а потом... Снаружи отчётливо слышится всплеск. Ника, подходит к окну и видит в зелено-голубой, прозрачной воде бассейна, купающуюся голую женщину...
Сергей Михайлович страдал, когда ему приходилось делать, что-то, по его мнению, нехорошее. Он был не очень зависим от социума и его морально-этических норм, но его личный кодекс чести и достоинства яростно сопротивлялся тому, чем занимался в последнее время. А занимался Полянский подглядыванием за Никой. Будь мужчина менее разборчив в вопросах этики, можно было бы сказать, что он следил, но он именно подглядывал, лишая человека, жену, женщину, права на таинство одиночества. В их супружеской жизни, несмотря на долгий и благополучный брак, было много недосказанного, покрытого ореолом таинственности и даже стыда. И это не только успешно культивировалось женой, но и трепетно и безоговорочно принималось мужем. И вот теперь, этот самый муж, входящий в комнату жены, как на священный алтарь, был вынужден смотреть, как она засыпает и просыпается, зевает, моется, почёсывается, чистит зубы и уши, сморкается, чихает и много ещё делает того, чего не может касаться, посторонний взгляд.
Да, Сергей Михайлович страдал, и его поведению не было бы прощения, если бы цель не оправдывала средства. И он подглядывал за женой, подключая к монитору компьютера то одну, то другую комнату их большого дома. Вот сейчас она проснулась и, улыбаясь, жмурится в лучах солнца, ярко бьющих в высокоё французское окно её спальни. Потом, как будто прислушивается, встаёт, подходит к окну и застывает. Жаль, что не видно её лица, она стоит спиной к входной двери, над которой в потолочный плинтус вмонтирован глазок камеры слежения. Проходит минута, вторая - Ника неподвижна. Полянский переключает монитор на обзор внутреннего дворика и бассейна, но не видит ничего такого, что бы могло привлечь её внимание. Возвращается в спальню, Ника всё в той же застывшей позе у окна. Он берёт мобильный телефон и набирает номер жены. Вызов идёт, но Ника, будто не слышит его. Полянский звонит охране. Там заявляют, что проход во внутренний дворик закрыт со вчерашнего вечера, а код доступа только у хозяйки. Ещё минута и он прикажет охране ломать стальную дверь, хотя это, всего лишь, шаг отчаяния, дверь без автогена неприступна.
А Ника уже десять минут в ступоре. Но, вот всё меняется, женщина поворачивается, как сомнамбула отходит от окна и снова ложится в постель. Берёт с прикроватной тумбочки телефон и набирает номер. Мобильник Полянского звонит... Он, застывший у монитора, не сразу это понимает. Голос Ники совершенно спокоен, она говорит мужу, что на улице отличная погода и, что сейчас самое время спуститься вниз и искупаться... И что Вера уже у бассейна…
Сергей Михайлович, осматривает двор, сад, веранду, а затем и весь дом. Охранники в сторожке, повар на кухне, шофёр в гараже... Все эти помещения находились снаружи огороженного стеной периметра. Внутри за прочной металлической дверью была только Ника. Вот она в голубом махровом халате спускается к бассейну. Сергей Михайлович плохо видит её лицо, ясно лишь то, что женщина, не отрываясь, смотрит на воду. Затем подходит к кромке бассейна, сбрасывает халат, обнажая стройное подтянутое тело, и решительно ныряет головой вниз. Полянский едва переводит дух.
Так бывает всегда, когда Сергей Михайлович видит купающуюся в холодной купели жену. Даже теперь, находясь в тёплом доме, за тысячи километров от этого действа, он содрогается, будто окаченный сверкающими ледяными брызгами. Никто и никогда не заставит его сделать что-то подобное.
Он не понимал и даже побаивался Никиного увлечения, хотя и не показывал вида. Что-то дикое, сильное, неподвластное его влиянию, просыпалось в эти минуты в жене. Ведь, в сущности, Ника была изнеженной, тонкой и нервной натурой. Изысканная пища, дорогие наряды и украшения, мягкие манеры - всё это так не вязалось с её пристрастием к холодной морской воде. Раньше, когда в доме не было бассейна, а желание морозить своё тело уже созрело, Ника вытаскивала мужа на берег, и в любую погоду, на удивление местных жителей, качалась на волнах, разбивая о прибрежные камни его любящее сердце.
Бассейн, выстроенный на гонорар от трёх полотен, проданных на престижном аукционе, немного успокоил его нервы, и он смирился с неизбежностью. Ника тоже пошла на компромисс. Конечно, в бассейне не было волны, но не было и посторонних глаз, и она смело могла купаться голышом. Полянский любовался женой. Вот она поднимается из воды, на минуту раскинув в стороны руки, поворачивается лицом к солнцу. Лучи его яркие, но ведь, наверняка, холодные, а Ника закрывает глаза и вроде бы даже нежится от тепла. Кожа её порозовела, с длинных волос струйками стекает вода.
Как она хороша сейчас. Полянский, в который уже раз за последние двадцать, лет благодарил Бога за его подарок, за эту женщину, таинственно вошедшую в его жизнь, и поменявшую её в одночасье...
Это случилось в конце декабря тяжёлого и мрачного 1987 года. Конечно, он тогда был молод и, несмотря на утраты и потери, щедро валившиеся на него в этот год, воспринимал действительность с присущим его характеру оптимизмом. Он трудно, а, подчас, даже голодно, жил в огромной захламлённой квартире, оставшейся от недавно погибшего деда. Без стипендии заканчивал Суриковский институт, часто простужался и болел, но всё равно, бегал по улице без шапки и в летних туфлях.
По-настоящему нуждаясь, пытался продать хоть, что ни будь, из своих работ, участвовал во всех мыслимых и немыслимых конкурсах, а когда уже совсем становилось тяжело, по одной носил на уличные развалы дедовские книги в старинных кожаных переплётах. Ему везло редко, но в тот предпраздничный день он неожиданно получил премию за первое место на какой-то выставке. Приятель на Арбате умудрился всучить иностранцу его акварельный рисунок. А знакомый букинист, видимо решивший без долгов встретить Новый год, расплатился за двухтомник Диккенса, проданный ещё летом.
Сергей Михайлович, тогда ещё просто Серёжка, чувствовал себя богачом. Отложив полтинник на неизбежные коммунальные платежи и телефон, он решил устроить праздник живота, тем более что Новый год уже носился в воздухе большого города, мешаясь с запахами мандаринов и ёлок, подмигивая разноцветными огоньками в витринах магазинов.
Отстояв огромную очередь в гастрономе, Серёжка накупил всякой вкуснятины и с огромным бумажным пакетом бежал домой по белому, хрустящему от снега тротуару. Да, да, в ту памятную зиму в центре Москвы под ногами действительно хрустело, а не хлюпало. Прохожие втягивали головы в воротники, а он бежал без шапки и его густая, русая шевелюра развевалась и подпрыгивала в такт его шагам. "Форс мороза не боится"- сказал бы дед, увидев эту картину и непременно отругал бы внука. Серёжка ответил бы ему, что он художник, а художники головных уборов не носят, и что он уже взрослый, и несёт к празднику целый пакет провизии... и так дальше, и всё в таком же духе продолжался бы этот воображаемый разговор, если бы...
Она стояла в парадном его дома, прислонившись спиной к батарее. Тоненькая, и от этого казавшаяся ещё более высокой и стройной, в коротком демисезонном пальтишке и резиновых сапогах. Её голые, почти синие от холода колени, мелко дрожали. Серёжка никогда-бы не подумал, что колени могут вот так трястись. Как-будто бы сами по себе, отдельно от тела. Будь деревянными, они выдавали бы дробь, стукаясь друг об друга... Она была похожа на замороженного цыпленка, лежащего в Серёжкином пакете, и сначала он просто пожалел её:
- Ты кто?
- Я? Ника.- Ответила она осипшим голосом и подняла глаза от его пакета к его лицу. Чего в этих глазах было больше; усталости, голода, интереса, безумия, надежды или страха - Серёжка так и не понял. Его поразило, как в принципе, все эти чувства одновременно могли поместиться в них.
- Ника, значит победа,- пролепетал смущенный Полянский.
Потом всё было, как в тумане или во сне. Он, кажется, немного пришёл в себя только на следующее утро, или может быть в первый день нового 1988 года, или на другой день после свадьбы, или... Ему иногда думается, что он до сих пор не в себе от той первой их встречи в парадном.
Была ли эта любовь с первого взгляда? Нет, пожалуй. Прежде чем влюбиться Сергей долго размораживал, отогревал, отмывал и откармливал своего замороженного новогоднего цыплёнка. Были проблемы с её здоровьем и документами, но пропали вдруг проблемы с учёбой, а потом и с работой, а значит и с деньгами. Огромная дедовская квартира постепенно превращалась в уютное и удобное жилище перспективного, а потом и известного художника, а Ника из тщедушного найдёныша в роскошную и уверенную в себе женщину.
ЛЯЛЯ
Елена Евгеньевна Кныш в лиловой пижаме с "кружавчиками" сидела в кресле перед огромным плоским экраном плазменного телевизора. Маленькая ножка в изящной домашней туфельке покоилась прямо на смазливой физиономии Бреда Пита, счастливо улыбающегося с разворота дорогого глянцевого журнала, небрежно брошенного на пол. Определённо, есть особая прелесть в жизни, состоявшейся, одинокой, или лучше сказать, независимой женщины. Нет у неё ни мужа, ни детей, ни собаки. Скажете скучно? Грустно? Не с кем, словом перемолвиться? Кому как, конечно, а Ляле её бессемейное положение было не в тягость. Она была счастлива, совершенно искренне упиваясь покоем, комфортом и свободой. Когда-то, будучи молодой и глупой, она "сходила замуж", но вовремя опомнилась и уже много лет жила, нисколько не тревожась своим одиночеством.
От огромного экрана заболели глаза. Ляля, в который уже раз подумав, что завтра же переставит кресло подальше, перебирается на широченную кровать из красного дерева, застеленную роскошным шёлковым бельём. Включает таймер сна и уже почти засыпает под привычное бормотание телевизора, как вдруг вздрагивает от звонка в дверь. На часах половина первого, кого ещё чёрт несёт, - думает она и, перешагивая через Бреда Пита, топает к входной двери. На лестничной площадке темно - опять перегорела лампочка. Елена Евгеньевна отрывается от дверного глазка и тихо спрашивает,
- Кто там?
- Тёть Лен, эт я. - За дверью совершенно незнакомый басок.
- Кто, ты?
- Павлик Костин из Некрасова.
Проходит минута или две, прежде чем хозяйка неохотно впускает нежданного гостя в дом. Какой-то там племянник, сын троюродной сестры, седьмая вода на киселе... Давно бы ей надо поменять свою квартиру на более респектабельную и безопасную, на предмет таких вот визитов. Ни домофона, ни консьержки - не дом, а проходной двор. Уже много лет она практически не общается со своей провинциальной роднёй. И всё-таки раз или два в год , кто-то из дальних родственников вспоминает о её существовании. Очень удобно, понимаешь ли, иметь в столице сестрицу и "иметь" её по мере надобности.
Сказавшись больной и тем самым избавив себя и гостя от разговоров о малой Родине, Елена Евгеньевна быстро укладывает племянника в гостиной и потом долго ворочается на своем королевском ложе. Спать уже не хочется, к тому же из головы не выходит Ника со своими мелкими переживаниями. Эх, подруга, не о том переживаешь, не о том печалишься.
Елена Евгеньевна в темноте нашарила в ящике туалетного столика пачку сигарет, накинула на плечи плед и вышла на балкон. Москва с высоты 18 этажа горела ночными огнями реклам и автомагистралей. Вид этот всегда завораживал Лялю. Здесь, наверху, воздух свеж и чист. Смог и шум мегаполиса, где-то внизу, в дебрях улиц, переулков и дворов. Да, в их парадном нет консьержки, но она обожает своё гнёздышко за высоту и ничем не затенённое солнце по утрам. Тяжело и непросто всё это доставалось. В своё время приобрести такую квартиру, почти в центре города, стоило не дёшево даже человеку с достатком, что уж тут говорить о её тогдашних возможностях. Если бы не Полянский, век бы ей куковать в хрущёвке на Щёлковской. Женщина закуривает. Пальчики её слегка дрожат. То ли от ночной свежести, то ли от воспоминаний…
Полянского Сергея Михайловича судьба ей подкинула в далёкую пору трудной и скудной молодости. Сколько ей было тогда? 19? 20? Одна из многотысячной армии лимитчиков по постановлению партии и правительства, она не жалея сил и здоровья вкалывала на производстве, где москвичи работать не хотели по определению. Жила в общежитии, в комнатке на троих, питалась в рабочей столовой, одевалась так, что, несмотря на стройность и смазливость, наотрез отказывалась фотографироваться. Конечно, были и ухажёры из заводских, и танцы в парке культуры и отдыха. Но если из трёх обитательниц их комнатушки наряжалась одна, то двум другим приходилось оставаться в общаге, и лёжа на скрипучих койках с панцирными сетками, листать зачитанные до дыр книжки о небывалой любви времён Дюма и Мопассана. Или мечтать о той же любви, но уже с поправками на современную действительность.
Сколько бы продолжалась такая жизнь Ленки Федоскиной не взялась бы угадать ни одна прорицательница. Все потуги, что-то изменить или поправить были тщетны, Пока однажды на завод ЖБИ, не забрёл молодой вихрастый художник по имени Серёжа. Он разгуливал по цехам, среди шума, гама и цементной пыли, вглядываясь в лица рабочих. А потом подошёл к ней и предложил написать её портрет. У Ляли тогда дыхание спёрло. Она уж было подумала, - вот оно счастье - влюбился москвич в провинциалку. Но всё оказалось гораздо прозаичнее.
Как потом стало известно, к юбилею завода, администрация решила обновить панно в заводской столовой. Нанятому для этого художнику нужна была натурщица, ею и оказалась наша героиня. Конечно, Ляля пыталась в часы их уединения в красном уголке цеха, что-то такое предпринять: кокетничала, строила глазки симпатичному портретисту, но всё напрасно. Полянский уходил в работу весь без остатка и не видел её ухищрений. В конце концов, девушка прекратила свои попытки и решила удовольствоваться хотя бы тем, что время, проведённое перед мольбертом, оплачивалось ей по тарифной сетке 6 разряда. Плохо ли, - успокаивала она себя, - сидеть, сложа ручки, в тишине, тепле и покое, когда другие вкалывают без отдыха за те же деньги.
Панно получилось знатное. В группе молодых ребят и девчат, изображенных на нём, совершенно точно угадывалась работница заливочного цеха Елена Федоскина. Даже в спецовке она выглядела весьма привлекательно. Высокая полногрудая блондинка с яркими пухлыми губами и голубыми глазами удалась молодому художнику особенно хорошо. Члены приёмной комиссии остались довольны работой, а Ляля, с тех пор, просто купалась в восхищенных взглядах мужской половины коллектива. Полянский сдал панно и больше на заводе не появлялся, хотя и позванивал ей время от времени. Она, оказавшись неплохой, а главное дешёвой, натурщицей, еще несколько раз позировала и ему, и его приятелям - голодранцам, неспособным заплатить. Потихоньку связи с босоногой "богемой от живописи" порастряслись и утратились и "всё вернулось на круги своя".
Ляля немного погрустила, окунувшись вновь в обыденную рутину, но уже через пару месяцев почувствовала некоторые перемены в своей жизни. Её стали узнавать не только заводские, но и многочисленные, по тем временам, гости. Мало того, её стали приглашать на различные мероприятия, встречи, собрания, митинги. Девушка становилась лицом цеха, а потом и всего завода. Поначалу ей было скучно, но потом она поняла, что вся эта общественная возня только на пользу её уставшим ручкам. В Советской стране продвижение по профсоюзной линии давало хороший шанс "выбиться в люди". Номенклатурная машина закрутилась, завертелась. Там выступила, здесь ленточку разрезала. Дальше - больше... Не успела Ляля оглянуться, а у неё уже отдельная комната в общежитии, через полгода она член профкома, через год заместитель председателя, через два председательское кресло уже грелось под её пухлым задом.
Личная жизнь тоже складывалась весьма успешно. Сбылась, наконец, её мечта выйти замуж за москвича. Володька Кныш, известный на заводе сердцеед и едва ли не единственный коренной столичный житель, сделал ей предложение и увёз из общежития в отдельную двушку на Щёлковской. О чём ещё мечтать в этой жизни? Ей Богу, Ляля не знала. Не знала, пока однажды...
Муж получил хорошие премиальные и отстегнул ей сотню зелёненьких на всякие "штучки-дрючки". Ляля счастливая поскакала в ГУМ. Там совсем недавно открылся новый отдел косметики и парфюмерии. Среди начищенных до блеска витрин с заморскими коробочками и флаконами она заметила нарядно одетую пару. Высокий, с роскошной шевелюрой, мужчина бережно и нежно держал под руку молодую особу в норковой шубке. Та небрежно вертела в руке пробник с дорогущими духами и что-то шептала ему на ухо.
В первую секунду Лялю уколола чёрная зависть. Никогда её неотёсанный Кныш не станет таким элегантным, а она такой, как... О, боже! Неужели? Волна холода окатила её с головы до пят. Она быстро отвернулась и уже гораздо внимательнее рассматривала пару в зеркальной витрине. Похожа, очень похожа... но, как это может быть? Всё её внимание было приковано к женщине, но стоило мужчине повернуться в её сторону, она узнала и его. Серёжа Полянский, собственной персоной! Как изменился... впрочем, Бог с ним с Полянским. Его спутница! Ляля в зеркале поймала равнодушный взгляд женщины и окаменела, не в силах оторвать глаз. Полянский тоже смотрел на Лялю, но не равнодушно, а узнавающи, потом, вдруг, шагнул в её сторону, увлекая за собой свою спутницу. Ещё секунду назад Ляля готова была бежать от этой парочки, но теперь не могла сдвинуться с места. Отступать поздно, нужно обороняться. А, как известно, лучший способ обороны это нападение. Ляля, собрав в кулак всю свою волю, вымучено улыбнулась и шагнула навстречу.
- Леночка, познакомьтесь, пожалуйста. Ляля не дослушала Полянского, перейдя от страха в наступление, протянула руку и выдохнула:
- А мы знакомы, - и тут же пожалела о сказанном, потому что безразличие на лице женщины сменилось не узнаванием, чего она так боялась, а недоумением.
Женщина определённо не узнавала её, и Ляле, на секунду, показалось, что она сама ошиблась. Но лишь на секунду потому, что спутница Полянского протянула свою надушенную ручку, широкий обшлаг рукава шубки приподнялся, и Ляля увидела знакомый, едва заметный белёсый шрам, опоясывающий обнажившееся запястье.
- Ника, - коротко и равнодушно представилась женщина, а Полянский очень внимательно посмотрел на бывшую свою натурщицу потому, что она, будто поражённая услышанным, удивлённо и глупо переспросила:
- Вас зовут Ника?
НИКА
Ника жила в Гаграх уже неделю. Погода стояла прекрасная. Ночью было довольно свежо, но зато днём щедрое южное солнышко не просто заливало всё вокруг ярким светом, но и грело так, что при неосторожности можно было и "подгореть" Ника избалованная соляриями держалась стойко, а вот Верины плечи и спина сдались под натиском инфракрасных лучей. Сегодня она, по настоянию Ники, совсем не выходит на солнце. Ника одна у бассейна. На душе и в мыслях покой и порядок. Общество новой компаньонки ей приятно и необременительно. Нике кажется, что они с Верой знакомы не несколько дней, а всю жизнь. Забавно, её нет сейчас, а Ника будто чувствует Верино присутствие. Подойдёт Вера и встанет рядом, умиротворение и комфорт, свойственные только состоянию одиночества не пропадают, а усиливаются.
Никин психотерапевт Василий Семёнович нашёл бы эти отношения идеальными. Жаль, что нельзя пообщаться с ним. Профессор Калугин сейчас, в Швейцарии на каком-то симпозиуме. Нике не терпится рассказать ему о том, что ночные кошмары вот уже неделю не тревожат её. НЕДЕЛЯ это целая вечность. Много лет назад, когда реальность и вымысел, сон и явь непостижимым образом путались и мешались в её измученном болезнью сознании, даже один день без кошмара был бы счастьем. Она плохо помнила свою жизнь до встречи с Василием Семёновичем. Это было что-то мутное, тревожное, сумеречное, как детские или даже младенческие страхи. Нескончаемая череда тьмы и тумана, тумана и тьмы. Только однажды, воспоминание было едва ли не отчётливым...
...Она помнит себя в холодном парадном. Под окоченевшими ладонями чуть тёплая батарея, а прямо перед глазами авоська, набитая разноцветными сногсшибательно пахнущими свёртками. Потом были новые провалы и просветы и, наконец, совершенно ясная картина - улыбающаяся физиономия доктора в белом халате, с блестящим молоточком в сухоньких руках. Болезнь отступила, но отступление её было победоносным и мстительным. Ника, кроме своего (своего ли?) имени, не помнила из прошлой жизни нечего. Вот будто не было её в этом мире. А потом, раз - и парадное... два - и Василий Семёнович... А на третье, как и полагается, - компот из ночных кошмарных сновидений. Серёжу Полянского она приняла, сначала, как приложение к разноцветной авоське, потом, как данность в проясняющейся действительности и, лишь через годы, как подарок судьбы в награду за страдания. Конечно, она любила мужа, но больше чем любить, она хотела быть любимой ИМ, нужной ЕМУ, необходимой и единственной для НЕГО. Желание это было, порой, таким острым и пронзительным, что малейшее несоответствие Полянского идеалу любящего мужа, выводило Нику из равновесия. Шаг вправо - измена, шаг влево - предательство.
Василий Семёнович объяснял это тем, что у Ники не было детей. Всю нерастраченную материнскую любовь она проецировала на любовь супружескую, подспудно чувствуя зыбкость положения женщины не подарившей любимому мужу ребенка. А Полянский мечтал об отцовстве. Поначалу, бесплодие Ники не вызывало беспокойства. Они были молоды и увлечены друг другом. Но проходили годы и вопрос, что называется, назрел...
...Ника хорошо помнит приём у светила гинекологии, по великому блату устроенный кем-то из знаменитых друзей Сергея Михайловича. Профессор внимательно осматривал Нику, задавал вопросы и наконец, очень ответственно заявил, что больше детей у Ники не будет. Это "больше " обескуражило Нику. Профессор тут же поправился, и ошибка списалась на его татарское происхождение. Потом мужчины, оставив Нику в одиночестве, долго беседовали в коридоре. С тех пор о детях в доме разговора не было...
Невысокое ноябрьское солнце зацепилось за кипарисовую аллею и вскоре спряталось за ней. Сразу же похолодало. Ника накинула халат и прошла в дом. Вера накрывала на стол. Мацони, хурма, зелёный чай без сахара и ржаные тосты. Стол, как всегда, сервирован на одну персону. Нике никак не удается, убедить Веру - есть вместе с ней. И спит Вера Берёзкина не рядом. Мало того, Ника, не уверена, ест ли, и спит ли она вообще. Во всяком случае, вопроса о комнате для неё, даже и не возникало. И ещё Вера никогда не переодевается. У бассейна она в купальнике, в столовой в простом, немного старомодном коричневом платье, наподобие школьной формы. Одежда не красит, а скорее умаляет её очевидные достоинства. Вот и сейчас она выглядит будто сошедшей со старой потускневшей чёрно-белой фотографии. Но Нику это нисколько не удивляет. Даже то, что Вера Берёзкина не отвечает на её вопросы и никогда не смотрит в её сторону, тоже не смущает Нику.
Вы, очевидно, поняли дорогие мои читатели, что Ника видит Веру исключительно силой своего воображения, и если кошмарные сновидения, наконец-то, покинули её сознание, то теперь там поселилось нечто новое, непонятное, неизвестное, но не пугающее, а умиротворяющее и целительное.
А вот Сергею Михайловичу, состояние жены, вовсе не кажется целительным. Он точно знает, что это ступор. Женщина часами сидит то у бассейна, то в комнате у телевизора, но смотрит вовсе не на экран, а в какую-то невидимую точку на стене. Ей приносят еду, она ест и пьёт, купается и спит, но выглядит отсутствующей и далёкой от действительности. Обеспокоенный состоянием Ники, Полянский, не считаясь со временем и затратами, решается лететь в Бонн к, застрявшему там, профессору Калугину. Василий Семёнович, просмотрев записи на диске, привезённом Полянским и внимательно выслушав его рассказ о некой Вере Берёзкиной, возбуждённо потирает руки и, бегая по номеру в гостинице пугающе весело кричит:
- Я знал, я догадывался, Сережа. Это сенсация! Открытие! Победа!
Сергей Михайлович, немного обескураженный его беготнёй, соглашается с давно известной истиной, что психиатры не многим отличаются от своих пациентов.
- Василий Семёнович, я страшно обеспокоен...
- Серёжа, эффект поразительный... состояние Вашей жены улучшается.
- Да уж, лучше некуда...- ворчит Полянский и трёт покрасневшие от бессонницы глаза.
- Езжайте домой, голубчик, и ждите меня.
- А делать-то мне что?
- Ничего делать не надо. Только ждать, ждать и ждать.
В аэропорту, совершенно измученный неопределенностью, Сергей Михайлович берёт билет не на Москву, а на ближайший рейс до Сочи. Он не может просто сидеть перед компьютером и ждать неизвестно, сколько времени, неизвестно, какого события. Он должен быть рядом с Никой.
Второй пятичасовой перелёт за последние сутки вымучает его окончательно. Впрочем, и в этом можно найти положительный момент. Есть время подумать. Ровный гул взлетающего авиалайнера немного успокаивает. Он просит стюардессу принести ему рюмку коньяка и, опрокинув её залпом, погружается в свои, растрёпанные переживаниями, мысли...
...Прежде всего, надо понять, чем опасна эта невидимая им и, абсолютно реальная для Ники, Вера Берёзкина. Ни один их разговор по телефону не обходился без упоминания о новой домоправительнице. Вера и "плавает хорошо", и "умница", и "скромница". Сегодня она то... вчера это... Ника только о ней и говорила. Если бы не камеры слежения, натыканные по всему дому, Полянский и не думал бы сомневаться в реальности этой самой Веры. Но электроника беспристрастна, а Ника нездорова и, значит, Веры просто не существует? А то, что не существует не опасно. Но, с другой стороны, Сергей Михайлович своими глазами видит анкету и приколотую к ней фотографию. В который уже раз за последнюю неделю он рассматривает фирменный бланк кадрового агентства "Ваш дом". Совершенно ясно, что это принтерная копия. Значит, бланк скачен с сайта этого агентства и заполнен рукой самой Ники. Со слов НЕСУЩЕСТВУЮЩЕЙ Веры? Чертовщина, какая-то. Фотография любительская, старая, чёрно-белая, выцветшая и пожелтевшая. На ней почти юная худенькая девушка в школьном форменном платье. Лицо милое, простое... Она действительно похожа на Нику в молодости. Более того, вполне возможно это именно её фотография. Но откуда? Из прошлого?
Воспоминания уносят Полянского в день их невероятной встречи...
...Странная девушка стоит в огромной прихожей его квартиры. Серёжке немного стыдно, что он так легко смог увлечь её за собой. Он понимает - незнакомка очень голодна и измучена. Как несчастный, брошенный злыми людьми котёнок, она просто вошла в первую, открывшуюся для неё дверь. Серёжка смущён, он ищет и не находит нужных слов. Наверное, надо предложить ей ванную или, может быть, сначала покормить? С губ слетает, какая-то пошлятина на счёт ужина при свечах. Любая другая бы хихикнула или фыркнула, а эта молча, смотрит на застрявшую в Сережкиных руках авоську и трясётся мелкой дрожью. Слышит ли она его? Наверное, нет... Так, зачем слова? Он берёт нежданную гостью за руку и ведёт в ванную комнату. Там открывает горячую воду и пытается выйти, но Ника, как сомнамбула движется вслед за ним. Сережка, наконец, понимает, что делать. Повесив авоську на наружную ручку двери, он затворяет её и молча, глядя на замурзанный кафельный пол, стягивает с девушки пальто.
Вода мощной струёй заполняет ванну, на полу ворох одежды. На Нике нет белья, худое тело в застаревших синяках и ссадинах, на правом запястье свежий шрам. Серёжка не смотрит ей в лицо. Он, молча, делает своё дело и через секунду последний рваный сапог летит на грязную кучу. Девушка легка, как пушинка. Он осторожно опускает её в пенную воду и пулей летит на кухню. Какой ужин? Какие свечи? С тарелкой быстренько наструганных бутеров и горячим чаем, он возвращается к Нике.
Через минуту они вместе, молча, пожирают елисеевские деликатесы. В кружке Ники две таблетки димедрола, предусмотрительно брошенные туда Полянским. Ей нужно хорошо выспаться, - оправдывает своё поведение Серёжка. Но, на самом деле, он просто боится, что она проснётся раньше, чем он придёт в себя.
Сергей трижды меняет воду в ванной прежде, чем вытащить из неё свою гостью. Теперь она сытая и чистая спит в комнате деда, а он возвращается к куче грязного рванья. С этим надо что-то делать. Он не то, чтобы брезглив, но всему есть свой предел. Вряд ли в карманах такого пальто может быть что-то ценное или важное. Выбросить в мусоропровод? Нет, всё же лучше, пока, на балкон. Теперь ванна… Мыло грязными хлопьями разрисовало её стенки. Серёжка трет это художество тряпкой. Голова пуста, как воздушный шарик, желудок напротив полон, а это не способствует размышлениям по поводу случившегося. И только сердце странно трепещет, тронутое нечаянной радостью.
Следующий предновогодний день выдался хлопотным. Нежданная гостья, после снотворного, спала почти до вечера. Серёжка пытался придать своему дому максимально жилой вид. Но, что можно сделать за день, если не убираться годами? В лучшем случае, помыть посуду и вынести мусор. Он что-то посовал в мешки, что-то запихнул под тахту, составил к стеночке холсты в подрамниках, собрал разбросанные по всей квартире кисти и краски, и сам удивился, как же стало просторно. Стоя с двумя полными мешками мусора у входной двери, он вдруг вспомнил об одежде Ники. Прошёл мимо спящей девушки на балкон и застыл в изумлении. Грязное рваньё, кучей брошенное накануне, было сложено стопочкой, а пальто аккуратно лежало сверху. Выходит, она просыпалась ночью? О том, чтобы выбросить всё это на помойку, теперь и подумать невозможно. И он, стыдливо морщась, проверил карманы того жалкого пальто. И причина этой стыдливости была не в том, что польто было замурзанное и рваное. Никогда ещё Серёжке Полянскому не приходилось рыться в чужих вещах. Ника, несмотря на свою беспомощность и жалкость вошла в его жизнь стремительно и бесповоротно. Но молча, странно и таинственно. Так, что же ему оставалось? Он превозмог себя, и напрасно. Если что-то и было вчера вечером, то теперь, после ночной уборки, - ничего…
...Сергей Михайлович и сейчас совершенно точно помнит, - ни паспорта, ни мелочи, ни носового платка, только сухие хлебные крошки. Тогда он не придал этому значения. Придёт время и это «ничего» ещё аукнется. Документы не нужны только бродячей кошке. Конечно, восстановить утраченный паспорт не трудно, но для этого существует определенная процедура, и никто, никогда не выдаст его просто со слов заявителя. Тем более, как впоследствии выяснилось, Ника кроме имени и назвать то ничего не могла. Да и имя её было скорее похоже на прозвище и Серёжка тогда подумал, что она его просто выдумала.
Через год, когда, путём невероятных усилий, появилась возможность выправить Нике документы, отчество и фамилия не волновали её совершенно. За имя же своё она уцепилась мёртвой хваткой. Это обстоятельство было выгодно использовано тёмной личностью, взявшейся устроить «легализацию» и стоило Сергею лишней сотни баксов. Наверное, можно было бы пойти и официальным путём. Но помыкавшись по инстанциям, Сергей понял, что путь этот для таких, как Ника слишком долог и тяжел. К тому же, был он в то время молод и легкомысленен. Да и обстановка в стране способствовала легкомыслию. Лихие 90-е закружились и понеслись по Великой России ураганом. И чем ближе к центру, тем сильнее всё кружилось и вертелось, смешиваясь в невероятный коктейль из правды и кривды.
Вот и стала Ника - Никой Эдуардовной Власовой. А через два месяца, уже совершенно официально, поменяла свою липовую фамилию на фамилию мужа. Полянский немного успокоился, но годков через 6 или 7 случилась в его жизни встреча, которая потревожила этот покой и разбудила интерес к прошлому жены...
...Был он в ту пору уже известным художником. Денег хватало на многое, и он решил побаловать и успокоить свою красавицу. А успокаивать нашлось от чего. Уже неделю Ника была не в себе от визита к гинекологу. Известнейший в своём деле профессор, оказался человеком весьма рассеянным. Полянский несколько раз предупредил его об амнезии, но тот после осмотра, опрометчиво заявил, что Ника второй раз рожать не сможет. Сергей Михайлович и сам онемел от неожиданности. Что же говорить и Нике. Второй раз! Так значит, был и первый? С женой случилась истерика. Профессор что-то лепетал, заглаживая неловкость, но потом в приватной беседе поведал очумевшему Полянскому ещё более волнующие подробности своего осмотра.
- Ваша супруга не может больше иметь детей потому, что предыдущие роды были с патологией, без патронажа, в нестерильной среде. И, вообще, непонятно, как она выжила.
- А ребёнок? Где? – шёпотом спросил Полянский.
- Ну, а мне-то, откуда знать, где ваш ребёнок. Судя по состоянию женщины, я бы сказал, что он родился нежизнеспособным.
Он ещё, что-то говорил, но Сергей Михайлович уже не слушал его, а только глупо кивал и всё время думал, как теперь успокоить жену. Она, кстати, даже и не спросила мужа о разговоре с врачом, но разом замкнулась, поникла и поскучнела. На Полянского же сюрприз от профессора повлиял, напротив, возбуждающе. Ему хотелось куда-то бежать, что-то делать. Он рылся в интернете, связывался со сведущими людьми. Он подумывал даже частного сыщика нанять, но все детективы отказывались от, заранее провального дела. Слишком ничтожна была информация о его жене. Но сюрпризы судьбы, как известно, господом Богом не нормируются. Случился и ещё один...
...Решили в тот вечер Полянские проехаться по городу, и зашли в новый парфюмерный бутик. Там и свела их судьба с уже известной вам, дорогие читатели, Леночкой Кныш. Бывшая натурщица совершенно точно узнала Нику. Радоваться или печалиться этому обстоятельству, Полянский ещё не сообразил, но не встретиться с Еленой, втайне от жены, не смог.
Любопытство это было? Нет... Скорее опасение потревожить сложившееся благополучие. Что-то нехорошее исходило от испуганной и смущенной женщины. Он разыскал её на прежнем месте работы, в том же ДСК. Леночка сделала карьеру, вышла замуж и выглядела в своём кабинете гораздо увереннее, чем при встрече в ГУМе. Полянскому показалось даже, что его визит не стал для бывшей натурщицы неожиданным. Зная её способность - обращать обстоятельства в свою пользу, и во всём находить выгоду, Сергей осторожно завёл разговор о работе и общих знакомых, надеясь, что она сама заговорит о Нике. Но Леночка, мило улыбаясь, односложно отвечала на вопросы Полянского и, ни словом, не обмолвилась о его жене…
ЛЯЛЯ
Елена Евгеньевна проснулась от тихого царапанья в дверь спальни. Кошки у неё отродясь не было, а вот незваный гость появился и, видимо, требовал внимания. Облачившись в роскошный пеньюар, позевывая и проклиная всех родственников, она вышла на кухню. Запах свежемолотого кофе и аппетитного вида глазунья немного уняли раздражение, и она решила снизойти до разговора со своим племянником. Надо признать, паренёк оказался довольно симпатичным и приятным в обхождении.
- Так ты - Павлик, сын…- Ляля слегка замешкалась, но молодой человек выручил её.
- Сын Ларисы Костиной. Вам от мамы большой привет и письмо, - Он начал рыться в кармане пиджака, а Ляля с трудом вспоминала эту самую Ларису, которую и видела всего раз, незадолго перед отъездом из Некрасова в Москву.
- На работу, или как?
- В аспирантуру поступать, - не без гордости, ответил Павел. - Я в Туле закончил юридический, от института направили.
В аспирантуру это ещё, куда не шло, - вроде бы даже с уважением подумала Ляля, но губки, на всякий случай, поджала. Нам, мол, хоть в Совет Министров, а квартира моя не гостиница. Племянник, будто услышав, сразу же оговорился:
-Я на недельку, максимум. Аспирантам полагается общежитие. Мне точно обещали.
Елена Евгеньевна немного успокоилась. Недельку потерпеть можно. Она отхлебнула из чашки глоток ароматного кафе. Паренёк не наглый, услужливый, да и перспективный. К ней, всё больше, абитуриенты, да челноки наезжали. Кроме того, созрел в головке предприимчивой и практичной тётушки план. Была у неё клиентка из «нужных», а у клиентки той дочь - еще год-другой и старая дева. Клиентка, из комитета по имуществу, всё жаловалась, что «…нет счастья дитю. Уж, нашёлся бы человек, озолотила бы…» Что там за дитё, Ляля не видела. Может и не красавица, так ведь и не уродина, поди, у такой-то мамочки? Была бы поставлена задача, да предложена оплата, а остальное дело техники.
- Ну ладно, Павлик, живи. Спасибо за завтрак. Ты прибери тут всё, а мне на работу. Не потопаешь, как говориться, не полопаешь.
Елена Евгеньевна, довольная собой, вернулась в спальню, натянула быстренько спортивный костюм, кроссовки и, даже не умываясь, выскочила из квартиры. В вопросах утреннего туалета она была полной противоположностью своей подруги. Потому, во-первых, что обольщать дома ей было некого. А во-вторых, проедет она сейчас в своём «рено» шесть кварталов, шмыгнёт в свою «Голубую лагуну» и сделают ей её услужливые мастера всё, что она захочет. И массаж, и прическу, и макияж, и маникюр, и, самое главное, бесплатно. Потом она переоденется в элегантный деловой костюм и будет до вечера править в своём королевстве. Жаль только - королевство маловато. Ну, даст Бог - сладится её задумка насчёт «золотого дитёнка». Порадеет мамаша из комимущества, и расширятся её владения, за счёт прилегающего помещения за стеной. 500 квадратных метров, это ж и о сауне можно будет подумать, и о минибассейне. Да, и на кафетерий для клиентов места хватит.
Дельная все же я баба,- думала Ляля, выруливая со двора. А всё потому, что умна и упряма. То, что в жизни простачки, вроде Кныша, Полянского и Павлика попадаются, это ещё не выигрыш, это только лотерейный билет. Чтобы сделать его выигрышным надо, где смекалку приложить, где понаглеть, а где и власть употребить. Вот, ведь, как ловко получилось с этим рисовальщиком, с этим зазнайкой Серёженькой Полянским. Расскажи, как на духу, всю правду о его жене, разве жила бы она так, как теперь? Нары ей померещились, да небо в клеточку, когда зашёл он в профком, через день после встречи в ГУМе. Какого труда и самообладания стоили ей её улыбочки и независимый вид. Ни слова не сказала она тогда, но ведь этим бы дело не кончилось…
...Поняла Ленка Федоскина и без университетов, что недосказать иногда лучше, чем промолчать или сказать полную правду. Пришёл ведь Серёженька второй раз, и прямо спросил про свою, так называемую, Нику, и поведала ему его бывшая натурщица только то, что хотела поведать. И себя уберегла и Полянского в страхе 15 лет держала. И сейчас держит. А тот человек, что в страхе живёт, много чего полезного может сделать. И делает, если она того хочет. Причём тут везение? Лишь в том Ленке Федоскиной повезло, что эта выскочка память потеряла. А ведь могла и умереть? Елена Евгеньевна содрогнулась, сглотнула набежавшую слюну и даже в зеркало посмотрела, оглядев салон позади себя, будто кто-то там, сзади, мог подслушать её мысли и узнать её тайну.
Продолжение следует.