Смотрю в отраженное небо,
На свет городских вакханалий,
На город, что был или не был,
Неважно. Тот мир «наизнанку»
Правдивее. Там, в карнавале,
Сожгли мы привычные рамки
И маски с себя посрывали!
И смерть разодевшейся шлюхой,
Поправив убор у витрины,
Идет в нищету и разруху,
По мрачным кварталам старинным,
Зовет за собой в полусумрак
Томительным жестом гетеры,
На действо мистерий безумных
Единой немыслимой веры.
Буффон восседает на троне.
Толпа пошвыряла кумиров.
Низвергнуты чьи-то короны,
Растоптаны чьи-то порфиры.
В пыли подворотен корсеты
Приличий и прочая рухлядь.
Трухлявой морали скелеты
Под натиском хохота рухнут!
И смех, обжигающе-алый,
И смех, громогласный до жути,
Сорвет мишуру карнавала
С твоей человеческой сути!
А там – двуединая влага,
С собою – несовпаденье.
Мы глина с вкраплением шлака,
Мы – бездна, и мы же – паденье.
Срывайте с монашек их святость! –
Пусть пляшут без рясы в исподнем!
Наевшись от Райского Сада,
Поджарим чертей в преисподней!
А глубже – лишь Тьма, а под нею
Лишь смех, все дозволивший ХОХОТ.
Ах, что-то мне дурно… Темнеет
В глазах… Удержите… Мне плохо…
И все закружилось: предметы,
События, жизни и годы…
Расступится стык парапета,
И чавкнут голодные воды.