Несмотря на то, что остальные квартиры в подъезде давно разграблены или брошены, эта квартира осталось целой. Он позвонил.
Те две минуты, что он ждал, были одними из самых медленных в его жизни. Сердце забилось сильнее, стало жарко. Он расстегнул куртку, перевесив автомат на левое плечё. Но никто не открывал. Он позвонил ещё раз.
Сердце начало биться медленнее, по телу разлился холод. Неужели она мертва? Нет, быть такого не может! Она обязана была выжить!
Он снял противогаз и принюхался. Пахнет… тухлятиной, гнилью. Нет…
Он сорвал автомат с плеча и пустил очередь в замок. Тот разлетелся в щепки. Открыв плечом дверь, он вошёл. И сразу же услышал гул. Гул, какой бывает, когда в одном месте много мух.
Выпадая из реальности, он пошёл на гул. В ванную. Слегка приоткрыл дверь, и тут же отпрянул. То, что он увидел, лишило его остатка сил. Она мертва. Сама лишила себя жизни. В ванной.
Это произошло давно. Она перерезала вены в ванной. Труп набух, впитав в себя воду. Идеальная среда для развития личинок. Полная ванная опарышей. И мухи. Чёрное облако мух. Гул… гул, который, казалось, заставляет вибрировать саму душу. Он, собрав в кулак остатки сил, закрыл дверь в ванную и отправился на выход. Всё кончено.
Что – то привлекло его внимание. Слева, на кухне, на столе, что – то лежит. Записка. Ну кончено! Она оставила предсмертную записку! Кинувшись к ней, он вовремя взял себя в руки. Она здесь достаточно давно. Нужно быть аккуратным. Перепады температур и влажности, должно быть, испортили бумагу. Она может развалиться в руках. Он сел на стул, и, не трогая записку, наклонился над ней.
«Любовь моя. Я не могу жить в дали от тебя, зная, что каждый день ты можешь погибнуть. Или уже погиб. Не могу так. Наверное, ты уже мёртв. И я давно мертва. Осталась одна формальность…»
Он схватился за голову, слёзы потекли из его глаз. Они капали на листок бумаги, разводя чернила. Порча записку. Но ему уже всё равно. Что ему та записка, ну что? Когда любовь всей жизни… в ванне с опарышами.
В бессильной злобе он, с диким рыком, перевернул стол. Схватив стул, на котором он сидел, он кинул его об стену. Тот разлетелся. Одна из щепок отлетела и прорезала ему щеку. Тёплая кровь потекла ручейком.
Он провёл тыльной стороной ладони по ране, хищно скалясь.
Внезапно всё прошло.
Она умерла. Убила себя. Не дождалась его. Но он… он ещё жив. И он должен жить дальше. Должен. Потому что… он любит жизнь. Даже те два года в аду не смогли сломить его любовь к ней. К жизни. И он всё ещё любит её. Но её больше нет. Но он есть.
Он не хочет умирать. Значит, себя он не убьёт. Он хочет жить. Значит, нужно жить.
Порывшись в кладовой, он нашёл канистру с бензином. Надев противогаз и затянув куртку, он открыл дверь в ванную. В ванную, чёрную от мух. И белую от опарышей. Поливая стены, ванную, пол, он не думал ни о чём. Вообще ни о чём. Кинув канистру в ванную, он взял автомат и пустил очередь. Раскаленные пули заставили бензин загореться.
Он вышел на улицу, подставляя лицо ветру. Тяжело жить. Умереть легче.
Комната с мягкими стенами. Бледно – жёлтая обивка для особо буйных пациентов. Хотя этот пациент отнюдь не буйный, нет. Почему же тогда его поместили сюда? Всё просто: свободных палат нет.
- А что с ним случилось?- спросил Виктор Павлович, надевая очки и всматриваясь в лицо пациента, гримаса которого отражала нестерпимые муки.
- Его невеста покончила с собой,- ответил Лев Григорьевич,- его психика этого не выдержала, так он её любил. И поэтому он придумал себе какой – то мир. Судя по обрывкам его фраз, он возвращается с какой – то войны, находит её тело в ванной, и уходит. И так раз – за разом, раз – за разом. Вот уже третий день. Бедный парень…
- И что, он совсем не реагирует на внешние раздражители?
- Абсолютно. Совершенно никакой реакции. Его зрачки даже на перемену освещённости не реагируют, хотя он ещё жив.
- Поразительно,- ответил Виктор Павлович,- вы пробовали ледяную ванну?
- Да, даже не смотря на запрет,- вздохнул Лев Григорьевич,- не помогло.
- Что ж. Я не знаю, что делать. У невесты была сестра? Может, её голос сможет пробудить нашего… пациента?
- А это мысль,- встрепенулся Лев Григорьевич,- нужно попробовать её отыскать.
- Где я?
Оба врача замерли в исступлении.
- Что… что вы сказали?- первым подал голос Лев Григорьевич.
- Где я? Кто вы такие?- он огляделся,- почему я связан?! Что тут происходит?!
- Тише, дорогой, тише,- врач присел перед ним, доставая фонарик. Зрачки среагировали нормально. Хотя десять минут назад вообще ни как не реагировали.
- Вы помните, что случилось?- спросил стоявший Виктор Павлович.
- Помню… мою невесту. Дашеньку… она умерла, да? Скажите мне.
- Да. Что вы ещё помните?
- Помню… после этого ничего. Верней, как я её увидел… темнота. Сейчас очнулся здесь? Я что, в психушке?
- А где же ещё?- радостно улыбнулся Лев Григорьевич,- вы же, дорогой вы наш, впали в глубокий цикличный кошмар! И сейчас вышли из него! Поразительно! Вышли сами, без посторонней помощи! Да вы герой!
- Что?- переспросил он.
- Позже объясним,- радостным голосом ответил Лев Григорьевич,- давайте, вам нужно подышать свежим воздухом. Вставайте… вот так… медленно… отлично. Давайте, я вас развяжу.
- Какое сегодня число?
- Девятое.
- А месяц?
- Тот же,- улыбнулся врач.
- Значит, я был в этом вашем… цикличном кошмаре всего три дня.
- Дорой мой,- улыбнулся Лев Григорьевич,- не всего, а целых три дня! Не дай бог вам вспомнить, что вы там видели! Просто поразительно, что вы очнулись, да ещё и в здравом уме!
- Вы знаете, я кое что вспомнил…
- Что? Вы вспомнили фрагмент?!
- Нет. Только мысль,- серьёзно ответил он,- хотите, я вам её скажу?
- Очень!
Парень задумался. Вернее, прислушался к себе. Вместе с фразой, которую он вспомнил, он вспомнил и чувства, которые породили эту фразу. Даже не фразу, вывод, или даже закон. Холодная, удушающая пустота, и горечь утраты, и огненную ненависть. Но в тоже время… абсолютный покой и стальную уверенность. Глубоко вздохнув, он произнёс:
- Жить тяжело. Умереть легче.