Когда мать над ухом горестно всхлипнула своё «опять», Лёвка вздрогнул и нервно пригладил рыжий чуб.
— Сын, ну, сколько можно?! Займись, наконец, делом! Выключай компьютер!
Нет, Лёвка не играл в стрелялки, как его одноклассники.
— Хуже, — через пару минут жаловалась мать по телефону подруге. — Он... пишет... стихи... — последнее слова она сказала шёпотом. И уже громко добавила: — Я так переживаю! Так переживаю! Ты не представляешь!
Лёвка от стыда вжался в стул и спешно закрыл страницу с ровными столбиками стихотворных строчек.
Но мать не унималась и продолжала тараторить в трубку:
— Мальчик! Пятый класс — такой ответственный, а он... стихи!
— Мам... — взмолился Лёвка.
— Что "мам?! Не выбросишь эту дурь из головы — расскажу Савелию, чем занимаешься! Может, хоть друг тебя вразумит. Кстати, а почему Сава к нам не заходит?
Мать, так и не закончив разговор с подругой, отключила трубку.
— У него английский, — виновато ответил Лёвка.
— Вот! А у нас — стишки. Савелий в дипломаты пойдёт, а мы... а мы пойдём по миру. Возьмёмся за руки — несчастная мама и сын — горе поэт — и пойдём... народ смешить. Отцу хорошо — он не дожил...
На словах «он не дожил» мать, как всегда, хлюпнула носом, после чего, беззвучно вздрагивая спиной, вышла из комнаты.
Лёвка ненавидел мамины слёзы и злился за то, что во всех бедах она винит отца: молча, без стенаний и оскорблений, но — Лёвка чувствовал — винит. Он, было, уже собрался пожаловаться папе, как обычно делал в своих видениях, но мамины слова про горе-поэта так взбудоражили воображение, что Лёвка явственно увидел, как идут они с мамой мимо соседей, держась за руки, оба в лохмотьях и почему-то чумазые.
Картинка нарисовалась такая тоскливая, что он перестал злиться на мать и, хоть и считал себя взрослым для слёз, вытер повлажневшие глаза. «Без выходных работает. Потому и злая такая. А тут ещё я — со страшными стихами». Лёве до спазмов в горле стало жаль и непутёвого себя, и несчастливую маму. Маму даже больше.
Он открыл учебник английского. «Зачем мне язык, если я никем не хочу становиться? Я вообще взрослым быть не хочу: насмотрелся уже — одни проблемы».
Дети на картинке учебника держали в руках лыжи и коньки. При этом все они неестественно широко улыбались. Лёвка забыл про плаксу маму, про стихи и принялся рассматривать детей на картинке. "Им фотограф, наверное, пообещал по сто рублей, чтобы так улыбались".
Лёвка умножил шесть детей на сто. Получилось, по мнению Лёвки, много. "Нет, он, наверное, сто рублей пообещал только тому, у кого на снимке будет больше зубов видно".
Лёва наконец увидел предложение под картинкой и попытался его перевести. Перевод, как ни странно, совершенно не соответствовал картинке. В русском варианте отчётливо прозвучало: «Не отрекаются любя, ведь жизнь кончается не завтра... » Лёвка потряс головой и попытался сосредоточиться на переводе, но слова известной песни, доносившиеся из гостиной, отвлекали и уносили всё дальше от зубастых детей с картинки. «Лучше бы жизнь кончалась завтра, — подумал Лёвка и вздохнул. — Всё равно ничего интересного в ней нет. Все только и делают, что делают не то, что хочется. А чего хочется — не делают. Мама говорит, что жизнь — это раздача долгов и выполнение обязательств. Вот у папы никаких обязательств больше нет. И долгов нет. Значит, он счастлив».
Лёвка опять затряс головой, пытаясь отогнать странные, постоянно мучившие его мысли про счастье. Точнее, про несчастье.
Он склонился над учебником и всмотрелся в жизнерадостные лица детей в спортивных шапочках.
— Мам! — крикнул Лёвка в проём прикрытой двери. — Мама!
Тоска, поселившаяся в Лёвкиной душе после гибели отца, противно потыкала невидимым прутиком в самое больное.
— Ну, что ещё? — устало спросила мама, войдя в детскую.
Судя по тому, что от недавних слёз не осталось следа, она тщательно умылась. Мать не позволяла себе выставлять чувства напоказ, но Лёвка... Он был единственным, не считая телефонной подруги, кому она доверяла горькие рассказы про тяжёлую безрадостную жизнь. К Лёвке, невероятно страдавшему от ночных кухонных посиделок с матерью, эти истории приходили потом многосерийными ночными кошмарами. Но мать, не в силах переживать в одиночестве, вновь и вновь призывала сына в сострадатели, и, не спрашивая согласия, делила горе пополам.
— Мам, — спросил Лёва. — А ты в детстве любила кататься на коньках?
— В детстве... — грустно улыбнулась она. — У меня и коньков-то не было. Это у тебя все желания сбываются, как по-волшебству. А мне мама на день рождения колготки дарила. И при этом напоминала, что это на целый год. Я всё время боялась, что стул в классе окажется с гвоздём или занозой, и колготки порвутся раньше следующего дня рождения. Вот так-то.
Лёвке в очередной раз стало стыдно: в поединке «кто несчастнее» мама опять оказалась победительницей. Он и так не позволял себе быть счастливым — не позволял, даже когда случалось что-то хорошее. В такие радостные моменты он, словно останавливая себя, представлял мать с вечно грустными глазами, и ему становилось неловко — неловко от того, что он не настолько несчастен.
— Мне жалко, — сказал Лёвка в никуда.
— Что жалко?
— Тебя жалко.
— И мне себя жалко, — сказала мама. — Поэтому, ты должен вырасти и стать счастливым. Чтобы я знала, на что жизнь положила. Можно долго терпеть, если знаешь, что не зря.
Лёвка не хотел, чтобы мама терпела зря, и потому пообещал:
— Я постараюсь.
Он проводил её взглядом и тут же уткнулся в учебник.
Лёвка смотрел на картинку, а сам представлял: вот он взрослый, с портфелем поднимается по ступенькам красивого высокого здания, а внизу — за спиной — стоит счастливая мама и машет рукой. Нет, не рукой — платочком. Да-да, именно платочком, как в старых фильмах. И чтобы с кружевами. Он уже не Лёвка, а Лев Эдуардович. Дипломат. Богатый и известный!
Отчество у Лёвки было Сергеевич, но в фантазии он оказался именно Эдуардовичем. Лёвка решил, что так будет лучше для солидности. Он прикрыл глаза: изначально чёрно-белое, видение начало окрашиваться сначала в полутона, потом в более яркие — реальные, а после и вовсе в нереальные цвета; как вдруг дипломат обернулся... и Лёвка узнал в нём Савелия. «Вот гад, — подумал Лёвка и мысленно быстро пририсовал белобрысому Савке свой рыжий чуб, и рыжие усы. — Теперь дипломат не ты, Савка! Это я опять дипломат! «У тебя с английским засада», — сказал Савка с выбивающимися белыми прядками из-под рыжего чуба. И мерзко хихикнул. «Тогда дипломат — мой брат», — не сдавался Лёвка.
— Мам! — опять закричал он в дверной проём. — Ма-ма!
С кухонным полотенцем, с покрасневшими от горячей воды руками, мама показалась Лёвке ещё более жалкой. Он даже поругал себя за то, что вызвал её с кухни.
— Мам, послушай... А, может, тебе ещё одного сына родить? Ну, брата моего. И чтобы он ходил на курсы английского. Сразу, как только научится читать. Ну, чтобы наверняка дипломатом потом.
— Лёв, а, может, ты уже займёшься языком? Я с тобой-то сладу дать не могу. Думаешь, легко в наше время одной ребёнка растить?!
Лёва вспомнил, как мать как-то ночью жаловалась иконе, что очень устала. И ещё просила, чтобы Божья матерь дала ей силы вырастить сына. Но самое неприятное и стыдное было в том, что мама просила у иконы денег. Да ещё сказала, что не для себя просит. Лёва тогда подумал, что лучше бы его совсем не было — так ему стало стыдно. Всю ночь ему потом мерещилось, что мать бредёт куда-то с тяжёлыми баулами, а он — маленький и мерзкий — крепко держится обеими руками за её ногу. И всё волочётся... волочётся по земле на пузе.
Лёвка снова так явственно увидел ту картинку, что ему пришлось ладошкой отгонять неприятное воспоминание. Картинка исчезла, но на душе всё равно было нехорошо. Даже затошнило.
— Лёвушка, ты меня слушаешь?
Только сейчас он увидел, что мама сидит рядом.
Она потрепала его рыжие непослушные волосы.
— Понимаешь, сын, с возрастом всё меняется. Мечты мечтами, но... как бы тебе объяснить, надо быть практичным. Приспосабливаться... что ли. Ты уже взрослый. Не стоит витать в облаках и мечтать о несбыточном. Я когда девочкой была, тоже стихи любила. Очень. Мечтала, что вырасту и...
Лёва представил маму девочкой — она получилась с лицом одноклассницы Люды, а потому очень даже ничего. Лёва попытался угадать, о чём мама тогда мечтала.
Видимо, он пропустил самое важное, потому что его мысли прервало довольно резкое:
— Лёва, ну, сколько можно мечтать?!
Мать поднялась с табурета и быстрыми шагами направилась прочь.
— Сорбоны и гарварды нам не по карману, — бросила она с порога. — Но, поверь, я всё сделаю, чтобы ты получил хорошее образование. Так что прекращай баловство со стихами и займись уроками.
Мама ушла. Дверь осталась открытой. Только Лёвка склонился над английским, как из гостиной полилась незнакомая грустная музыка. «Опять грустная, — подумал Лёва. — Даже тоскливая. Почему всё вокруг такое невесёлое? Даже мечты и те невесёлые. И, похоже, такая история не только у меня».
Лёвка вспомнил, как в классе, на вопрос учительницы «о чём вы мечтаете» все сказали, что хотят хорошую работу и много денег. «Это что — весёлые мечты? Лучше бы сказали, что хотят быть путешественниками или артистами. Или просто прославиться». Хотя, у него — у Лёвки — мечты вообще не было. Точнее, была одна — странная: чтобы жизнь быстрее прошла и всё скорее закончилось. "Только разве про такое кому-нибудь скажешь?!"
Но чем дольше Лёвка жил в грустном мире с грустной мамой, тем сильнее ему хотелось уйти к папе. Вот он был весёлый. И про обязательства никогда не говорил. Просто всему радовался и всегда улыбался: когда ел мамин обед, когда говорил тост за праздничным столом, когда фотографировал красивые страны и катался на горных лыжах...
Лёвка вскочил со стула, чуть наклонился вперёд и вытянул руки с воображаемыми палками.Он начал раскачиваться из стороны в стороны, "балансируя" на горных лыжах. Сейчас Лёвка представлял себя бесстрашным отцом, который мчится с горы и...
Испугавшись продолжения, Лёвка прошептал «не хочу» и, "выбросив палки", сел за стол.
Он долго сидел, глядя в тёмный монитор, прежде чем по тёмному экрану героями неизвестного фильма поплыли заносчивый Савка в роли успешного дипломата, красивая одноклассница Люда в роли продавщицы духов, заплаканная мама...
«Мама даже здесь заплаканная. Она уже знает, что папа разбился? А где я?» — подумал Лёвка и пристально вгляделся в монитор. Но тут же отпрянул: вместо картинок из фильма по мёртвому экрану снизу вверх привычно поплыли строчки:
Расскажите — в жизни так зачем?
Обязательства диктуют правила.
В вашем мире взрослых всё неправильно:
Не хочу в ваш мир больших проблем.
Лёвка испугался, вскочил и забегал по комнате в поисках носовика.
Стихи приходили всегда неожиданно и пугали Лёвку. А боялся он, потому что знал: изменить в них он ничего не может. Перед смертью отца к нему пришли строчки, из которых он понял — отец не вернётся.
Лёвка тогда порвал листок со страшным стихотворением, но оно всё равно сбылось. Вот и сейчас, не понимая смысла, но чувствуя что-то опасное в странных строчках, Лёвка, так и не найдя носовик, с силой принялся тереть экран рукавом.
Белые строчки размазывались, как корректор на чёрном картоне, но исчезать не хотели. Тогда Лёвка заплакал и принялся ещё сильнее тереть чёрное окно. И разводы, наконец, исчезли.
«Ну, уж нет! Не дождётесь! — прошептал Лёвка непонятно кому. — Со мной ничего не случится! Иначе, как мама? Тогда получится, что она мучилась зря? Всю жизнь выполняла свои обязательства, а я её брошу?»
Лёвка включил компьютер, еле дождался, когда откроется страничка, и перечитал недописанное стихотворение:
Я ухожу, мне пасмурно и скучно,
Вам не гордиться мною — я не лучший,
Несчастья ваши множить не хочу...
Смотрите, птицы, я как вы — лечу!
Лёвка принялся судорожно тыкать в клавиши и вскоре пристроил курсор в хвост стихотворения.
— Backspace тебе! — зло прошипел Лёвка и надавил на одноимённую клавишу.
Курсор побежал справа налево, пожирая букву за буквой. И чем меньше оставалось букв, тем легче становилось Лёвке.
«Папа был не прав, — неожиданно вслух сказал Лёвка. — Нельзя было рисковать — там, на склоне — если есть обязательства. И тогда маме не пришлось бы просить у иконы сил и денег».
Мамин голос донёсся с кухни, как из прошлой жизни, но, почему-то, очень обрадовал Лёвку.
— Сынушка, за стол. Обедать.
«Я её спасу. Я выполню своё обязательство — буду счастливым».
— Сейчас, мама! Иду!
Лёвка посмотрел на чистую страницу и вместо стёртого стихотворения быстро набрал:
Мы обедать с мамой сядем в полдень,
Без гостей, без папы и без тостов.
В мире взрослых всё совсем не просто...
Лёвка на секунду задумался, и, не найдя подходящей рифмы, закончил стих бесхитростно:
...Но обед у мамы ровно в полдень!
