и с тобой, крест чертя над твоей головой
и своей - помещаю в карман неотправленный лист,
остаюсь перед памятью чист...
Воробей обобрал черенок винограда,
и с беседки, где ты мне шептала:"я рада
всегда тебе буду", махнув крылом в кальке неба,
улетает на край света.
Достопамятный этот союз и слова:
"радость сердца","что скажет молва"...
остаются за кадром, и только душа
неизменна, со мной, и, шурша
в тесной клетке грудной, аки мышь полевая,
приготовилась к долгой зимовке, слепая,
да и старая,- выпустить к черту её,
но в неволе привычней уже, ё-моё...
Так пресыщенно копит деньгу буржуа,
полагая, что в ней и спасенье,- едва
ли и мы от него далеки, в правоту
возводя немоту.
Но и слово есть ложь. Разорвать этот круг
не хватило бы жизни, а может и двух,
двух у.е., двух: твоей и моей - каждый час,
посему, был бы дорог для нас.
Как открытие неких законов бытия -
расставанье для нас: здесь синдром глухаря,
где эмоции, жесты, слова диалога
отправляются в два монолога;
и, поверь мне, единственный этот привет
есть не дань зря угробленных нескольких лет,
а посланье из прошлого, долго гулявшее,
чтоб найти настоящее,
хоть, не будучи вскрытым тобой, навсегда
пожелтеет в кармане моем. "Резеда",
"гиацинт","освещенье","полив"-
исключительно этот цветочный мотив
увлекает все больше теперь, будто смысл
всех оставшихся лет (не фатальных их чисел)
без тебя. Вот только венок
не заменит и парочки строк.
В безупречные линии грядок вплетаю
запятые, тире - и они исчезают
из письма - неудавшийся, как бы, любовник
переносит всю страсть в огородик...
Домовой, обитающий в этих кустах,
домовица его, полуночный их трах
оживят атмосферу в цветочной темнице -
резеде ж, как девице,
не краснеть, но придется стыдливо желтеть,
опускать долу взгляд, сохраняя и честь,
и себя,- чтоб иметь перспективы
дотянуть до полива...