Резкий окрик плетью бьёт по оголённым нервам.
Я вздрагиваю, сжимаюсь, съёживаюсь. Хочется стать как можно неприметнее, раствориться, исчезнуть.
Стать человеком-невидимкой.
Окрик повторяется, вот он уже совсем близко...
он внутри меня, взрывается в мозгу... и я просыпаюсь.
- Слава Богу, на этот раз это был сон. Только сон.
В камере тихо. Ночь, но под потолком неизменно светит большая электрическая лампочка. Жёлтый свет назойливо бьёт прямо в глаза. Я зажмуриваюсь и отворачиваюсь к обшарпанной стене. По ночам здесь, в камере, всегда включают электричество, но я научился засыпать, закрывая лицо руками. Или лёжа лицом вниз.
Я перевожу дыхание, облизываю пересохшие губы. Сердце постепенно возвращается к своему обычному ритму.
Это был только сон. Пока меня ещё не вызывали.
У меня есть время. Несколько часов до утра.
***
Я зову его Лис.
В лице следователя действительно есть что-то лисье. Он моложе меня, наверное лет на пять. На вид лет тридцать. Может, тридцать два, но не больше. У него коротко остриженные рыжеватые волосы и резкие скулы. И светлые глаза, в которых я до сих пор не увидел ни одной живой человеческой эмоции. Отстраненное выражение лица того, кто делает свою работу. Обыденную и наверное, уже успевшую надоесть.
Я вспомнил, как ребенком смотрел, как дядя рубил курам головы. И миг, когда увидел его глаза...
В них была та же самая обыденность. Просто работа.
Я сижу перед следователем на стуле. Руки уже затекли. Неловко пошевелился, и металл наручников врезался в кожу.
Следователь молчит. Я тоже молчу. В комнате сильно накурено. Он успел выкурить уже одну папиросу и сейчас вытаскивает другую. Щелкнул огонёк зажигалки, и в лицо мне поплыл крепкий табачный дым. Я проглотил слюну, закашлялся.
Лис поднял на меня светлые глаза и вдруг в них отразилось что-то, похожее на отблеск сочувствия.
- Хотите, Черкасов?
Он протягивает мне папиросу.
- У меня руки скованы, - отвечаю я, тем самым выражая согласие.
Со стороны слышу, как хрипло звучит мой голос.
- Ну, это не проблема, - тонкие губы следователя трогает какое-то подобие улыбки.
Он встает из-за стола, быстро подходит ко мне.
Щелчок открывшихся наручников, и я разминаю затекшую кисть. Беру из его рук папиросу. Он подносит к моему лицу зажигалку - сама галантность. Я делаю глубокую затяжку... ещё одну.
Сколько я уже не курил? Да, почти месяц, с тех пор, как меня арестовали. Курю и думаю, почему именно сегодня мне вдруг оказана такая любезность.
- Курите, курите, - бросает Лис и двигает ко мне большую стеклянную пепельницу.
Курю, наслаждаясь каждой затяжкой и оттягивая время. Я уже примерно знаю, что мне ждать, но каждый раз боюсь, что будет что-то ещё... что-то, чего я не выдержу. Пока был только карцер и побои.
- И... - вдруг нарушает молчание Лис, - и что же дальше?
Я непонимающе смотрю на него.
- Вот вы докурили, Черкасов, - он кивает на окурок, который я медленно раздавил в пепельнице, - и что же дальше, а?
Я молчу, думая над его словами, ища в них очередной подвох.
- Я не совсем понимаю, о чём речь, - отвечаю я наконец. Руки мои по прежнему свободны и я сцепил их в замок на коленях. Стараюсь унять дрожь в пальцах.
- Вот о чём, - он аккуратно кладёт передо мной какой-то листок с печатным текстом.
Я начинаю его читать. Пришлось нагнуться ближе к листку, шрифт довольно мелкий, да и зрение за последние две недели ослабло. Читаю.
Мелкие буквы сливаются, прыгают перед глазами.
Но я старательно вглядываюсь в текст.
Описание антисоветской диверсионной и шпионской деятельности. С указанием моих сообщников, пять фамилий. Читаю их и понимаю, что знаю этих людей.
Мы работаем на одном предприятии.
Дочитываю листок до конца и поднимаю глаза на Лиса.
- Ну что, Виктор Сергеевич, - говорит он, - ознакомились? Если вы со всем согласны, то и расстанемся полюбовно. Пока что, - он резко выдыхает последнее слово и также учтиво, как пепельницу, пододвигает ко мне чернильницу и ручку.
- Ставите подпись и вас отведут обратно в камеру.
Я молчу. В висках пульсирует. После папиросы очень хочется пить, в горле всё пересохло.
Сколько прошло времени? Минута... или целый час? Или вечность?
Я всё также сижу, опустив глаза и сцепив в замок пальцы с побелевшими костяшками.
- Я не буду это подписывать, - слышу свой голос как-будто со стороны. - Всё это клевета.
Поднимаю глаза и вижу на тонких губах следователя полуулыбку.
- Я думал, вы умнее, Виктор Сергеевич, - резко говорит он. - Мне жаль.
***
Удар прикладом в спину. Руки опять скованы за спиной. Меня ведут по длинному, плохо освещённому коридору. В голове мелькает мысль - "Куда? Опять карцер?" Внутри всё сжимается от этой мысли...
Но нет, дверь карцера благополучно миновали. Идём дальше. Опять тычут прикладом в спину, поворот, слева узкий маленький коридорчик. Прохожу его, из глубины тянет сильным холодом. Металлическая дверь впереди полуоткрыта. Один из ведущих меня конвоиров подходит к ней и распахивает. Дверь с протяжным скрипом, похожим на стон, открывается. Меня толкают в открывшийся дверной проём. Ничего не понимаю, оглядываюсь. Кирпичная коробка, высокие стены, над ними квадрат черного вечернего неба. Под ногами снег. На улице мороз, наверное минус пятнадцать, а может и больше. Начинаю замерзать в своей хилой одежде и без шапки.
На руках расстегивают наручники.
- Раздевайся! - слышу приказ одного из конвоиров.
В меня направлено черное дуло.
Наконец-то понимаю, что всё это означает. Сейчас придется раздеться и меня оставят здесь, в этой каменной коробке под открытым небом. На морозе.
Дуло смотрит мне прямо в грудь.
- Давай живо! - еще один грубый окрик.
Замерзшие руки не слушаются... медленно расстегиваю тонкую залатанную куртку. Она сразу же оказывается в руках конвойного.
Он взглядом показывает мне на рубашку. Пропускаю несколько ударов сердца... Затем приходится снять и её. И брюки тоже. Остаюсь в одном нижнем белье.
- Обувь снимай! - окрик ударяет в голову. За ним следует грубый удар приклада в спину.
Нагнувшись, медленно стаскиваю с себя сначала левый ботинок. Затем правый. Всё.
Одежду и ботинки забирают. Слышу грохот захлопнувшейся в стене металлической двери и беспощадный лязг запора.
Поднимаю голову вверх. С черного неба падают редкие невесомые снежинки... Ещё выше тускло мерцает какая-то безымянная звезда.
***
- Что ты здесь делаешь?
Я слышу знакомый голос и открываю глаза. Её родное лицо и огромные зеленые глаза, по которым я так истосковался.
- Ниночка, - хочу обнять ее, но руки не слушаются. Всё тело как-будто одеревенело.
- Пойдем отсюда, - она хмурит свои темные брови.
Берет меня за руку и вдруг я на удивление легко поднимаюсь. И иду за ней. Впереди дверь, но она сама открывается перед нами.
А дальше я вижу поле... огромное бескрайнее поле, сплошь заросшее ромашками. Синее знойное небо и солнце. Его так много, что оно ослепляет.
Становится жарко. Невыносимо жарко. Внутри меня всё горит...
- Нина! - кричу я и ищу жену.
Но её нигде нет. В ромашковом поле я совершенно один.
***
- Переборщили немного...
Отдельные слова доносятся до моего сознания как из ватного тумана.
- Переборщили?
- Да, он чуть не умер.
Ругательство. Чей-то кашель...
Чувствую прикосновение к себе чьих-то рук. Кто-то поворачивает меня на бок.
- Да, взгляните, обширные отморожения по всему телу. И была остановка сердца. Сейчас вот удалось завести.
Опять кашель.
Узнаю голос тюремного врача, который меня один раз уже осматривал, когда я был арестован.
- Что же вы так, товарищ? С того света он вам показания точно не даст.
Пытаюсь открыть глаза, но вместо этого опять проваливаюсь в густую вязкую темноту.
***
- Черкасов, на выход!
На этот раз не сон. Лампочка не горит, в крошечное зарешеченное оконце брезжит тусклый утренний свет.
- Я вижу, вам уже гораздо лучше, Виктор Сергеевич, - Лис проявляет чудеса любезности.
- Да, - киваю головой.
- Наш врач очень хороший. И потом, у нас нет цели вас убивать, поймите. Нам нужны только ваши показания.
"Равносильные смертному приговору", - мысленно завершаю я за него фразу и пытаюсь улыбнуться в ответ. Это плохо получается, правая, обмороженная сторона лица, на которой я тогда лежал на снегу, почти не действует.
Следователь смотрит на меня с плохо деланным сочувствием.
"Сейчас всё пойдет по отработанной схеме", - думаю я, - "вот сейчас опять предложит папиросу. Потом в очередной раз даст прочитать показания с вердиктом "враг народа". А потом опять полуулыбка на тонких губах и выжидательный взгляд. Ожидание того, что я это подпишу. И если нет... что-то ожидает меня в очередной раз.
Я закрыл глаза и попытался отключиться, абстрагироваться от происходящего.
"Это сон", - бабочкой забилась внутри мысль, - "просто страшный сон. Сейчас ты проснешься и...
Как часто за последний месяц я жалел о том, что меня вернули. Как хотелось бы остаться в том ромашковом поле...
Или просто сойти с ума. Но мой мозг, к сожалению, работал вполне осознанно.
На этот раз вместо папиросы мне был предложен стакан воды. Я отказался, покачав головой.
- И напрасно, - сказал Лис. - хотя, дело, конечно, ваше.
Он небрежным жестом кинул передо мной очередной, убористо напечатанный листок.
- Что это? - тихо спросил я.
- А это, - его тон стал повеселее, - показания вашей жены. Точнее, бывшей жены Нины Александровны Черкасовой.
- Почему бывшей? - я неловко дернулся, и наручники впились в кожу.
- А потому, Виктор Сергеевич, что жена ваша дала свидетельские показания. Фактически, она отказалась от вас.
- Какие показания? - я попытался вскочить со стула, но стоявший сзади меня конвоир быстро пресек эту попытку.
- Свидетельские показания против вас, - ответил следователь, - насчёт вашей антисоветской деятельности.
- Да вы читайте, читайте, - и он любезно придвинул ко мне листок.
"Я, Нина Александровна Черкасова, отрекаюсь от своего мужа, Черкасова Виктора Сергеевича ввиду того, что этот человек оказался врагом социалистического общества и моей страны. Я неоднократно замечала в его речи антисоветские высказывания, подкрепленные впоследствии и активным делом. А в нашей комнате, благодаря моему бывшему мужу, устраивались сходки антисоциалистических элементов. Чувствую за собой глубокую вину вследствие того, что своевременно не могла сообщить органам внутренних дел о преступной и антинародной деятельности моего мужа. Единственным смягчающим для меня обстоятельством могу назвать то, что я была запугана этим человеком. Я жила фактически подневольно и он угрозами требовал от меня молчания и покрывательства своих преступлений. Но всё-таки я не могу больше терпеть обо всём этом. О чем и признаюсь честно и открыто. Этого человека я не могу больше назвать своим мужем и отцом моего будущего ребенка. Это враг народа и враг моей страны. Прошу, чтобы он понёс справедливое и заслуженное наказание."
Черкасова Н.А.
14 февраля 1938-го года"
Внизу действительно стояла от руки написанная фамилия и подпись моей жены. Я узнал её почерк.
В глазах на мгновение потемнело. Я оттолкнул листок в сторону, как-будто прикоснулся к чему-то склизскому и холодному.
Следователь с интересом смотрел на меня.
- Ну, что скажете? - спросил он.
- Вы её заставили, - выдохнул я. В голове шумело...
- У неё больше не было другого выхода, иначе она бы пошла в тюрьму вместе со мной. А она ждет ребенка и...
- Оставьте уже эту лирику! - злобно крикнул Лис, подойдя ко мне вплотную.
Он ударил меня в лицо.
- И перестаньте отрицать очевидное. То, что вы - враг народа.
***
Ну вот и всё. Через какое-то время я уже потерял счёт допросам и тем изощренным способам, которыми из меня пытались вытянуть мою заветную подпись и признание.
Я жалел, что не могу сойти с ума. Сумасшедшим быть легче. Но однажды, в какой-то момент я сам почти поверил, что я тот - за кого меня выдают...
Да, я поверил в это.
И уже стоя в холодном сыром подвале у обшарпанной стены я искренне верил, что они правы.
И только какая-то крошечная часть моего сознания кричала мне, пытаясь пробиться сквозь туман сознания, что это не так.
И в тот момент, когда я всё-таки её услышал, раздался выстрел.