Наде, Мусе, Зине...,
и моему отцу Леониду
На этот раз, мою встречу с Крымом предварял целый ряд неприятных событий: мои сестры вступили в наследство, и бабушкин дом, уже достаточно ветхий, чтобы подлежать ремонту, был выставлен на продажу. Меня пригласили приехать для того, чтобы пересмотреть старые бумаги и вещи, подготовленные на выброс.
На вокзале меня встретила сестра Елена и мы, взяв такси, быстро добрались в почти заброшенный район, отныне города моих снов – бывшего реально-сказочного города из далекого детства.
Встреча с сестрами происходила без лишних словоизлияний. Поскольку нить, связующая нас в ранней юности давно уж была разорвана, а новые отношения, хоть и между листьями одной семейной ветви, как-то не развивались – видимо, мы оказались слишком разными людьми.
Улица Ма...нко 43 – адрес из радостно-наивной поры жизни. Почти городская окраина... узкая тропинка... скрипящая калитка... проходной двор... еще калитка... маленький дворик... Вот он – теперь почти деревенский домик, расположенный в зарослях запущенного сада, который раньше славился кустами прекрасных чайных роз. Аромат роз, смешанный с ароматом клубники – это и есть запахи моего детства, сладостно-щемящие, приправленные веселыми родными голосами, до сих пор звучащими в моей душе.
После непродолжительного общения, сестры отправились по своим ежедневным делам, а я решила побродить по дому, так как за окном уже была осень, и море не привлекало освежающей прохладой, а желание просто гулять по улицам пока не возникало.
Я прошла в маленькую комнатку, слева от входа. Когда-то ее, наверное, называли «чуланчиком». Такие помещения существуют в домах, не имеющих чердаков и подвалов. Обычно туда скидывают всю старую рухлядь, которая скапливается за период обитания в доме жильцов. Это вещи, которые и выбросить жалко, и пользы от них вроде бы никакой.
В общем, зарывшись в старые вещи, я страницу за страницей листала историю своей семьи, лишь слегка приоткрывая дверцу в прошлое, поскольку сопутствующая информация навсегда была погребена вместе с теми людьми, которые когда-то прикасались к этим вещам.
Это были коробки с посудой, нитками, лоскутками, полусгнившей одеждой, листками бумаги с расплывшимися от сырости строками, открытками и фотографиями, изъеденными временем. Вдруг, за латунной рамкой, предназначенной для картины небольшого размера, украшенной улыбающимися ангелочками, я заметила краешек какой-то кожаной вещи. Потянув за него, обнаружила папку, довольно-таки хорошо сохранившуюся и перевязанную ленточками. Открывая ее, я вдруг почувствовала, что у меня начал учащаться пульс и сердечный ритм как-то странно видоизменился, пропуская все усиливающиеся удары, которые, как будто пробивались сквозь все мое тело к голове и гулко вбивались в мозг. Стала ощущаться нехватка воздуха, видимо из-за нахождения в крошечном, пыльном помещении. Прихватив с собой находку, я перебралась на диван в гостиной, открыв все окна и включив свет, позволяющий различить то, что мне было сейчас необходимо.
Рассматривая содержимое папки, я пришла к заключению, что это не то дневник, не то разрозненные записки о прошлом. Не упорядоченные, а просто сложенные вместе листки пожелтевшей, а местами даже потемневшей бумаги с кое-где выцветшими письменами были исписаны разным почерком, а, возможно, и почерком одного человека, но в разную пору его жизни или при разных обстоятельствах. Я взяла первый листок и стала читать...
... Завтра мой день рождения, и мама, уложив меня спать, вышла распорядиться на кухню, чтобы приготовили мои любимые сладости. Вся семья соберется за огромным столом с хрустящей белой скатертью. Внесут огромный, пыхтящий самовар. Мама сядет во главе стола и будет, улыбаясь раздавать всем дымящиеся чашки с чаем и блюдца с пирожным. А еще будет пахнуть вареньем из инжира и розовых лепестков. А я заберусь к папе на колени, и он скажет: «Ты самая моя любимая дочка!»
Папа меня очень любит. Даже не наказывает, когда шалю, а вот не получается у меня сидеть чинно, как все, и ждать, когда мама разрешит погулять или сходить к морю.
Зато папа, когда мы летом живем «в гарнизоне», всегда берет меня на ночную охоту за огромной рыбой – камбалой. Эта рыба очень хитрая, она притворяется камушком или песочком, и только ночью плавает в верхних слоях воды. Вот тогда матросы выходят на шлюпках, освещают море фонариком, и ловят ее острогой. Она не успевает притвориться – бац, и попалась! Вот это развлечение по мне! Не то, что старшие сестры – надевают кружевные панталончики и сорочки с рюшками и идут, вместе с мамой и другими женщинами, вечером плескаться в море, у самого берега. Ну, еще, когда собираем грибы и ягоды – мне интересно, или, когда на даче моего крестного, отставного генерала, инжир воруем и в панталончики складываем! Вот смеху однажды было, когда генерал поймал нас за таким греховным занятием и сердито позвал в дом, а потом приказал насыпать каждой по корзине инжира, при этом говоря, усмехаясь в седеющие усы:
– Дорогие мои, вот уж не ожидал, что вы испытываете недостаток в витаминах. Надо будет сказать Анне Степановне, чтобы получше следила за вашим питанием!
Анна Степановна – это наша мама. Ее все слушаются, и, наверное, боятся, даже большие мужчины, даже папа, который командует матросами. Все же мама, наверное, главнее всех. Ведь за ней приезжает катер, когда необходимо помочь «роженицам» – это такие женщины, которым ангелы должны сегодня-завтра принести деток. Мама специально училась на курсах, чтобы помогать этим деткам не потеряться.
Вот опять я засиделась почти до утра... Мама говорит, что зря так рано меня отдали в гимназию. И еще говорит, что я – ранний овощ! А я вовсе не овощ и даже не фрукт, а просто любопытный сорванец – так меня называет папа!..
Прочитанная страничка, буквально рассыпается в моих руках, и я ощущаю, как чьи-то воспоминания хрупки, и могут исчезнуть вместе с моей памятью. Подумав, принимаю решение, вооружившись ручкой и бумагой, по мере прочтения создавать копии найденных листков.
... Вчерашнее утро не предвещало ничего плохого, вот только день почему-то выдался не праздничный – пасмурный. Проснувшись, я увидела на стульчике у кровати розовое воздушное платьице. Потом пришла Рита, поздравила меня с днем рождения и сказала:
– Ну, а теперь, милая барышня, пора умываться, облачаться, причесываться и выходить к завтраку – зал уж полон гостей! А подарков – просто море!
Меня не нужно было уговаривать – собралась в минуту и уже мчалась, не соблюдая этикета, по скользкому паркетному полу, устремляясь к огромной полуоткрытой двери нашей парадной гостиной.
Запыхавшись, вбежала в зал и остановилась, при виде сияния лиц родных и знакомых, собравшихся здесь. Их сияние затмевало даже блеск серебряных столовых приборов, которые выставляли лишь по случаю высоких приемов.
Выслушивая поздравления и принимая поцелуи близких мне людей, я все поглядывала на каминный столик, под огромным зеркалом. Ведь на нем постепенно скапливалась груда подарков. И чем дольше продолжались поздравления, тем скорее мне хотелось подбежать к этому столику и уже начать распаковывать коробки, разрывать шуршащую разноцветную обертку, доставая оттуда свои сокровища!
Наконец–то настал момент, когда всех пригласили за стол. Зазвенела посуда и гости стали свободно общаться между собой. Через минуту приоткрылась дверь, и вестовой окликнул папу. Еще через какое-то время, папа послал за мамой. А после, и мы узнали о происходящих событиях. Выяснилось, что немцы прорвали фронт и, одна из дивизий уже на подходе к месту нашего обитания. Старшему офицерскому составу предписано собрать своих подопечных и отступить в горы, где и окопаться, ожидая дальнейших указаний. Мирному населению, вроде бы беспокоиться нечего, если район не попадет в зону боевых действий.
– Вот тебе, деточка, и День рождения,– грустно сказал папа, взяв меня на руки, перед уходом в горы.
Затем он погладил мою руку и проговорил:
– Жаль, не счастливая ты у меня, сорванец.
Я вот смотрю теперь на свою руку и думаю: «Где это он прочитал на ней?»
.. А к вечеру уже пришли они – немцы. Рита сказала, что они страшные, и я пошла поглядеть. Ничего, вовсе не страшные – даже какие–то жалкие, будто их плохо кормят дома, поэтому они пошли воевать.
При них был командир – хлюпик в очках с круглыми линзами, который, сразу же обратился к моей маме и спросил, где можно остановиться на ночлег. Мама молча указала на пустующие матросские казармы и ушла в дом. Немцы расквартировались, а затем, выстроившись в ряд, под командой все того же хлюпика, куда-то дружно направились. Мне было смешно наблюдать за ними, так как они напоминали гогочущих гусей, которых я часто видела из окна, выходившего на задний двор.
Заметив, что немцы ушли, я подкралась к казарме, чтобы рассмотреть, какие изменения внесли пришельцы в привычный для нас мир. Дверь была приоткрыта, и я скользнула внутрь. Ожидая увидеть полный разгром, с удивлением обнаружила, что все их пожитки аккуратно сложены, кровати застелены, и лишь в углу, нарушая гармонию, возвышалась какая-то махина, накрытая материей. Возле нее я обнаружила странную, блестевшую в темноте, ленту. Я взяла ее в руки и ощутила холод металла. Вдруг дверь скрипнула и отворилась. Кто-то вошел. Не долго думая, я подбежала к окну, и, не выпуская из рук ленты, сиганула в него, а затем так и мчалась козликом вдоль берега моря, домой, а сзади меня тянулась длиннющая лента, похожая на жуткую гигантскую змею. Сзади меня бежал немецкий офицер и орал со всей мочи, что-то вроде:
– Warten Sie!
Так я и влетела в дом, чем страшно напугала всех.
Тут же раздался стук в дверь.
На переговоры вышла мама. О чем говорили – не знаю, но после этого пулеметную ленту (а это была она) пришлось вернуть.
Я же сейчас сижу под домашним арестом. Правда, сегодня, выглядывала из окна и корчила немцу рожи, а он, снял очки и корчил рожи мне. А потом мы весело с ним хохотали, потому, что он ведь совсем не старый – даже нет усов и бороды, как у взрослых дядек. У него короткие золотистые волосы, из-за чего он похож на светлого ежика. Одним словом – немец. Странные они какие-то...
А еще я видела, как мама собирала продукты, чтобы Рита отнесла их в горы. Там ведь сидит папа с матросами и ждет приказа...
Я потянулась за следующим листиком, но он рассыпался в моих руках, навсегда утаив то, что, видимо, не было предназначено для обнародования... Следующие листки были на более плотной бумаге, крупного формата, с аккуратными линеечками, вроде нотных.
... Когда матросы принесли на руках отца, мы с мамой подумали, что это какая-то шутка. Но по их усатым, застывшим в скорби лицам текли слезы... Нам сказали: оступился... упал с лестницы... случайно...
Мама сидит, закутавшись в черный вязаный платок, и не реагирует ни на какие звуки. Возможно, она вспоминает все те лучшие годы, которые она прожила вместе с отцом, здесь, в городском нашем доме, или там – в почти сказочном доме на берегу моря, куда мы переезжали летом, чтобы быть поближе к папе. Ведь он был там, на военной службе, а служба заключалась в том, чтобы охранять берега Отечества.
Вот и сестра мне сейчас шепчет, наклоняясь близко к уху:
– Революция сильно подорвала мамино здоровье, и разбросало всю семью. Братья где-то служат на кораблях – нет от них вестей. А теперь вот и папа...
Мы с сестрой, обнявшись, тихонько плачем.
Перед глазами мелькают воспоминания, как папа однажды соорудил нам на озере маленький кораблик, и мы на нем катали свои игрушки, а братья пытались сбивать их с корабля. Они падали в воду, а братья получали от меня увесистые тумаки. Где они сейчас? Так ведь не хватает в такой ситуации их мужской уверенности и силы.
Вспомнилось еще, как я, папин сорванец, в шторм, усевшись в матросскую шлюпку, и выйдя в ней в открытое море, пыталась, управляясь одним веслом, повернуть к берегу, но не могла даже удержать лодку на месте. Хорошо, матрос с вышки заметил и доложил отцу. Помню папино лицо и его дрожащие руки, когда он вытащил меня из лодки и всю дорогу молча прижимал к себе – даже не нашел слов, чтобы поругать за проступок.
Привезли гроб. Матросы установили все это печальное сооружение на козлах. Четыре женщины, с осунувшимися лицами и горсть матросов приготовились шествовать к месту погребения отца. И вдруг произошло невероятное – лошади взвились и понесли, ужасающий стук копыт слился с криками матросов, догоняющих повозку. И тут мать взмахнула руками и закричала, как раненая птица. Нет, не раненая – убитая...
Прочтя эти строки, я ощутила, что мои глаза влажны от слез. За окном уже темно. Я не заметила, что в доме появился еще кто-то. Это пришла старшая дочь одной из моих сестер – Аня. Она меня поцеловала и позвала на кухню пить чай с тортиком. Долго и весело рассказывала о своих делах в школе, а потом, заметив, что я разбирала вещи в чулане, вдруг воскликнула:
– Любимая тетушка моя, а я ведь как-то тоже рылась, и нашла там та-а-кую прикольную штуку!
С озорным блеском в глазах, она достала из-под кровати старый граммофон, прикрепила к нему, вычищенную до блеска медную трубу. Закусив от смеха губу, вытащила еще и коробку с черными дисками – граммофонными пластинками.
В общем, весь оставшийся вечер из окон ветхого, почти заброшенного домика доносилась музыка, сопровождавшая дни жизни наших прабабушек и прадедушек, и еще долго слышался наш веселый смех. Ведь жизнь продолжается! И много в ней есть такого, что необходимо ощутить, запомнить и рассказать.