На табуретах стояли две вместительные хозяйственные сумки со множеством застёжек, которые наполнялись всем самым необходимым, что могло понадобиться на первое время девочке-подростку, оказавшейся вдали от маминой опеки. Упаковывались незатейливые бельё, одежда, обувь и даже продукты питания, в основном представлявшие собой банки с домашним консервированием.
Особую хлопотливость выказывала тётя Оля (мамина старшая сестра), которая наряду с тем, что укладывала в сумки Танечкины пожитки, неустанно наставляла племянницу, как следует себя вести молоденькой одинокой девушке в большом городе с его всевозможными соблазнами и даже опасностями.Ольга Сергеевна, окончив в своё время медицинский институт, была направлена в родной городок, который являлся районным центром и имел свою больницу разнопрофильного лечения. Своё назначение она считала временным, так как полагала, что по истечении обязательных трёх лет отработки вернётся в областной центр, где она так долго училась, и сможет работать в клинике с перспективой занятия научной деятельностью на кафедре гинекологии.
Однако время корректировало не только радужные мечты, но и саму жизнь: обзаведясь семьёй и сносно обустроившись в полученной квартире, которую вряд ли в ближайшее время смогла бы получить в областном центре, она осела в своём городке надолго, если не навсегда. К описываемому времени она уже заведовала родильным отделением.
Лидия Сергеевна, в сравнении со своей сестрой, жила скромнее. Работала она почтальоном на местной почте, и всё было бы ничего, если бы три года тому назад семью не постигло непоправимое горе: погиб муж и отец тогда ещё двенадцатилетней Танечки.
Как многие молодые и средних лет мужчины, проживающие в непосредственной близости от побережья большого водохранилища, Николай имел свою моторную лодку с ангаром, где хранилась как сама лодка, так и различная оснастка, необходимая для любительского рыболовства. Он не был профессионалом, но был завзятым и даже фанатичным рыбаком. Его опыт и умение охотника за живностью водной стихии давали ему, помимо азартного наслаждения самой рыбалкой, также и довольно ощутимую материальную поддержку, так как семья всегда была обеспечена всевозможной рыбой во всех её видах: свежей, солёно-вяленой, копчёной. Он знал, в какое время суток и года на какую наживку или приманку, а так же какой оснасткой можно было бы достигнуть желаемого улова.
Зимний лов был особенно сложен и ограничен в достижении результата. Приходилось подолгу просиживать у пробуренной лунки, довольствуясь ограниченной зоной миграции отдельных стаек рыбёшки подо льдом.Неподвижная поза на льду, а порою и под пронизывающим морозным ветром, заставляла чрезмерно тепло одеваться, что ограничивало подвижность и сноровку, так необходимые при извлечении наклюнувшейся добычи. Довольно часто рыбачащая братия употребляла и горячительные напитки, что, во-первых, действительно вызывало эффект разогрева организма, а во-вторых, вносило определённую раскованность и уверенность в так желаемом успехе.Как всегда, в середине марта поверхность льда становилась рыхлой и хрупкой. Местами появлялись прогалины воды, хотя толщина ледяного покрова была еще достаточно велика. Сезон лова в такую пору был уже опасен, и только отдельные смельчаки отваживались выходить на лёд.Беспечная тройка, в числе которой был и Николай Крапивин, решила завершить зимний сезон последним выходом. День был солнечным и тёплым. Опробовав состояние льда и пробурив три лунки, друзья расположились неподалёку друг от друга. За полдень ощутимо потеплело, а солнечные лучи в водных прогалинах игриво искрились и напоминали о пришествии ранней весны. Ещё с утра от берега до места избранной сижи рыбаки шли по льду, покрытому тонкой плёнкой воды, а спустя уже несколько часов они отметили, что береговой контур чётко очерчен тёмной полосой воды. Вскоре уже с беспокойством ими было отмечено, что сидят они на ледовом островке, так как в непосредственной близости от них вокруг просматривались извилистые водяные ленты, а сам островок стал дрейфовать вместе с подобными ему большими и малыми льдинами, о чём свидетельствовало медленное удаление берега. По мере приближения к центру водохранилища, где проходило основное русло реки, направленность и скорость движения разрозненной ледовой массы стали наиболее ощутимыми и угрожающими: льдины подталкивали друг друга, и в этой толчее задние наползали на передние, что сопровождалось треском ломающегося льда. Тот жалкий островок, на котором сидели отчаявшиеся и перепуганные рыбаки, раскололся, и они оказались в воде между трущихся и соударяющихся льдин.
Домой Николай не вернулся. Не вернулся он и через четыре, и через пять дней, и лишь на восьмой день с момента объявления розыска пропавших вертолётная служба спасения заметила чёрную точку на поверхности небольшой льдины, которая и оказалась телом Николая. С почерневшим лицом и изуродованными ногами оно было доставлено в морг местной больницы, где его и опознала Лидия Сергеевна.
Со смертью отца нарушился нормальный и привычный жизненный ритм семьи. Забрезжила в ней нужда. Зарплаты почтальона Лидии Сергеевне с дочерью катастрофически не хватало, и она вынуждена была в свободное от работы время подрабатывать на дому. Она обладала навыками швеи и, имея старенькую настольную швейную машинку с ручным приводом, могла выполнять подворачивавшиеся незатейливые заказы со стороны обслуживаемых ею многочисленных адресатов. Со временем характер эпизодичности трансформировался в систему стабильной серьёзной работы, так как в условиях небольшого райцентра в услугах модистки (так называли Лидию Сергеевну местные модницы) стали нуждаться многие женщины.
Танечка стала самой активной помощницей матери. Сначала она выполняла её поручения в простых операциях сшивания отдельных участков сострачиваемых частей выкроек, но вскоре сноровистость и сообразительность определили её лидерство в семейном производстве. Она так виртуозно умудрялась одной рукой манипулировать обрабатываемым материалом, что строчка её приобретала характер художественного оформления простых на вид
деталей изделия. Быстро осваивая ремесло швеи, она при этом выказывала поразительное творчество в этой, казалось бы, заурядной работе. Подсказывая матери элементы новизны в каждом новом заказе обыкновенных юбок, блуз, халатов и платьев, она на кусках бумаги набрасывала эскизы, и они становились предметом обсуждения заказчиц. Расплачиваясь с Лидией Сергеевной за готовую работу, они выражали ей и своё восхищение — как новизной, так и нестандартностью каждой пошитой вещи. На что последняя с затаённой гордостью отвечала:
— Что до фасонов, то это уж не ко мне. Это всё моя Танька.
Так к пятнадцати годам Танечка приобрела определённую известность и даже славу, став незаурядной швеёй различного женского платья, моделируя его, как самый изысканный дизайнер.Становление Танечки как признанной мастерицы с одной стороны и материальная стеснённость семьи с другой определили дальнейшую её судьбу: после окончания восьмого класса она готовилась поступать в техникум. Первая поездка матери и дочери в областной центр была связана с подачей необходимых документов
для сдачи вступительных экзаменов. Документы приняли на технологическое отделение, где готовили техников-технологов пошива одежды. Через месяц Танечке предстояло сдать три экзамена.
Вернуться домой в тот же день абитуриентке с мамой не удалось: опоздали на последний пригородный поезд, и потому пришлось провести ночь в просторном, но довольно шумном вокзале.
Задержка, по причине которой пришлось провести ночь на вокзале, объяснялась тем, что две малоопытные провинциалки искали в большом городе жильё, где бы Танечка в следующий свой приезд могла остановиться на период экзаменационной сессии.
Неподалёку от здания техникума располагалась огромная витрина объявлений, среди которых были и те, которые интересовали наших спутниц: предлагалось жильё для учащихся техникума.
Обход нескольких предлагаемых адресов не сулил ничего утешительного: жильё было уже сдано более проворным претендентам. Отчаявшиеся соискатели располагали последним объявлением и, не надеясь на успех, всё же отыскали и дом, и указанную квартиру. На звонок открылась дверь, и в её проёме появились старая хозяйка и большой кудлатый пёс, вид которого был далёк от какой бы то ни было породистости. Это была заурядная дворняга чёрной масти с хвостом в виде абсолютно правильного кольца, разноцветными глазами и одним торчащим, а другим висящим ухом.Рыкнув на посетителей, он тут же удалился по команде хозяйки: «Тёма, место!»
— Мы по объявлению. Вы сдаёте комнату? — робко спросила Лидия Сергеевна.
— Нет. Я сдаю угол, — ответила хозяйка.
— Что значит угол? — вконец растерялась Лидия Сергеевна.
— А то, что девочка может жить вместе со мною: у меня однокомнатная квартира. Да вы пройдите и посмотрите, — с готовностью показать свои владения предложила хозяйка.
Мать и дочь вошли в маленький коридорчик, в котором одна дверь принадлежала кухне, а вторая — комнате. В комнате стояло два дивана, один из которых явно принадлежал хозяйке, а второй, по-видимому, должен был стать спальным местом Танечки.
— Здесь очень удобно, — навязчиво рекламировала свои услуги хозяйка, — у меня из года в год живёт какая-нибудь девочка.
— Ну а как же, если Танечке придётся готовиться к занятиям? — допытывалась Лидия Сергеевна.
— А на кухне, у меня там прекрасный стол, — услужливо торопилась хозяйка.
— А собака? Она не мешает? Такая большая и страшная, — ввернула несколько слов Татьяна.
— Что ты, милочка, Тёмка такой спокойный, а место его в коридоре.
Лидия Сергеевна и Танечка, явно не выражая своего удовлетворения предложенными условиями, находились в нерешительности. Что же делать? Ничего более привлекательного им просто не предлагали. Это оставался единственный и последний вариант, и Лидия Сергеевна сказала:
— Простите, как вас зовут?
— Мария Семёновна я, а зовут меня просто Семёновной. Пусть остаётся Танечка. Девочка она, я вижу, скромная и послушная. Пока будет учиться, поживёт у меня, не стеснит особенно.
— Дело в том, Семёновна, — прервала хозяйку Лидия Сергеевна, — что Танечка приедет дней на десять для сдачи вступительных экзаменов, а уж потом, поступив, окончательно остановится у вас перед началом учебного года.
— В таком случае я попросила бы у вас задаток, чтобы я была уверена в том, что девочка приедет, и я таким образом могла бы отказать другим возможным постояльцам.
Договорившись о размере платы за снимаемый угол и виде задатка, мать и дочь уже поздним временем отправились на вокзал. По пути каждая из них выражала свои далеко не лестные отзывы об увиденном, но обе сошлись на том, что на первый случай будет где остановиться.
Дважды ещё Танечка приезжала в город, останавливаясь у Семеновны: один раз продолжительно, когда сдавала экзамены, а второй — всего на сутки, когда приехала узнать: зачислена ли она в техникум. На большой доске, увешанной листами с фамилиями зачисленных, Танечка лихорадочно отыскивала те, которые начинались на «К». И, наконец, наткнулась: Крапивина Т. Н.
— Слава Богу, слава Богу, — от радости вторила Танечка, — завтра же домой — порадую маму!
Благополучный исход дела с поступлением и был причиной тех окончательных сборов Татьяны, которые происходили в квартире Крапивиных с участием тёти Оли.
С двумя набитыми битком тяжёлыми сумками Татьяна появилась в квартире Семёновны в последних числах августа, полагая, что занятия начнутся с первого сентября. Однако каково же было её удивление, когда накануне ожидаемых занятий теперь уже первому курсу необходимо было собраться в актовом зале, где администрация техникума объявила о том, что занятия начнутся с первого октября, а весь сентябрь им предстоит поработать и колхозе «Светлый путь» на сборе овощей.
Собрав необходимую сумочку самых необходимых вещей и гигиенических принадлежностей, Танечка ранней электричкой с девочками своего курса (на технологическом отделении были только девочки) выехала к месту неведомых ей ещё работ. После двухчасовой езды электричка остановилась на полустанке, где весь суетящийся и гомонящий коллектив усадили в кузова грузовых машин, оборудованных несколькими рядами поперечно расположенных досок, служивших сидениями для всего этого прибывшего работного люда.
Посадка в кузов для девочек была делом непростым и неудобным: необходимо было одной ногой стать на колесо и, держась за борт машины, перебрасывать через него вторую ногу, представляя взору стоящих внизу, в том числе и работодателей, всю пестроту и разнообразие нижнего белья.
Молодой шофёр Коля суетился у колеса, подталкивая под попки менее проворных или более понравившихся ему девочек, отпуская при этом пошленькие шуточки, что далеко не всеми воспринимались как таковые.
Танечка была подвижной, физически натренированной девочкой, и потому не нуждалась в посторонней помощи при посадке, однако юркий Коля, видимо, выделив её из всех садившихся, оказался у колеса именно тогда, когда Танечка заносила ногу через борт, и резким движением руки, оказавшейся под юбчёнкой, подтолкнул её в кузов. Танечка, оказавшись уже на скамейке, бросила гневный взгляд на услужливого шофёра и громко крикнула в его адрес:
— Пошляк и хам!
Расположили девчонок на предварительно вымытом дощатом полу сельского клуба, выстелив на нём несколько слоёв мягкого душистого сена. Поверх него постелили рогожи, выдали по байковому застиранному и уже ветхому одеялу, а также груботканной наволочке, которые тут же стали набивать сеном. После завтрака девочек развозили на тех же машинах по полям, где им выделяли по нескольку рядов, которые они должны были проходить от начала до конца поля, собирая в ящики либо огурцы, либо помидоры, в зависимости от того, на какое поле их привозили. Работали целый день — обед привозили к месту работы.
Танечка добросовестно и даже с каким-то особым рвением относилась к выполняемой работе. Будучи по характеру активной и трудолюбивой, она и здесь выказывала черты лидерства и, хотя никто не назначал её старшей, однако само собой получалось так, что она становилась руководителем девочек соседних рядов, которые дружно двигались в одном, а затем в обратном направлении, но уже по другим рядам, встречаясь на пути с теми, кто ещё завершал сбор, продвигаясь в прежнем направлении.
Собранные в ящики огурцы или помидоры сносили к меняющимся местам, где сидели маленькие группки девочек и сортировали снесенное. Все то, что было попригляднее, укладывалось в маленькие ящички, те, в свою очередь, устанавливались в отдельные штабели, которые разбирались приезжавшими чёрными «Волгами». Ящики с оставшимися овощами составляли в громадные штабели — за ними должны были приезжать грузовые машины.
К большому изумлению и досаде молоденьких и наивных тружениц, эти штабели оставались нетронутыми, и когда они через несколько дней появлялись на этом же поле для сбора уже других подоспевших помидор, то увидели перед собой жалкую картину гниющей массы, вытекающей из щелей ящиков.
Разъезжавший по полям и руководивший работами один из колхозных бригадиров при виде зловонных и облепленных мошкой штабелей давал команду выбросить гнилье тут же на обочину дороги и начинать сбор помидор в освободившиеся мокрые и липкие ящики, что усугубляло порчу вновь собранных овощей.
Танечка бурно выражала своё негодование бригадиру:
— Да как же это так! Сколько добра гибнет, а мы так стараемся!
— Вот и старайся, милочка, — равнодушно отвечал бригадир, — каждый должен выполнять своё дело. Вот ты — молодчина: быстрее всех со своей бригадой управляешься. Я уже говорил о тебе председателю. Вот так и работай, а остальное тебя не касается.
— Твое дело телячье, Танечка, — ввернул словечко вездесущий шофёр Коля.
Он всё зыркал в её сторону, желая привлечь к себе её внимание. Пошла вторая половина сентября. Задождило. Одежда и обувь не просыхали. Как только небо очищалось от туч, девчонок сразу же вывозили на поля, и они, увязая в размокшей земле, с трудом переставляли ноги, отяжелевшие от налипшего вязкого чернозёма. Меню ужина и завтрака, отличавшееся своим постоянством: супом с пшеном или гречихой, изрядно поднадоели. Обед, привозимый в поле, с завидным упорством кладовщиц и поваров, ежедневно состоял из борща и каши с кусочком мяса или сала. Иногда привозили бидон молока и алюминиевые кружки.
Чувствовалась уже усталость от работы, далеко не санаторного питания, бытовой неустроенности. Если в жаркую погоду шли на пруд, где можно было освежиться, кое-как обмыться и сделать постирушки нижнего белья, то в сырую и прохладную погоду с гигиеной была одна беда: не успевали просыхать майки, футболки, трусишки.
Другой бедой подневольных тружениц стали участившиеся в ночное время посещения местных ловеласов. Дверь клуба запиралась изнутри крючком, однако он легко отбрасывался продолговатой пластиной, вставляемой в щель между дверью и её коробкой.
Не всех девочек пугало и раздражало появление ночных визитёров. Некоторые легкомысленно отвечали на их ласки, однако категорического общего осуждения они на себе не испытывали.
Ложе Танечки находилось неподалёку от двери у стены с большим окном, через которое в погожие ночи проникал серебристый матовый свет Луны. Изнурительная ежедневная и непривычная работа утомляла Танечку настолько, что с началом темноты она усыпала крепким пьянящим сном, отключавшим её настолько, что реальная жизнь с суетой и ночной вознёй всего живущего в громадном помещении, становилась для неё неощутимой.
В одну из таких светлых ночей, будучи в глубоком сонном забытьи, Танечка ощутила чьё-то касание её тела. Не в состоянии чётко осмыслить происходящее, она отстранилась, но крепкая мужская рука, находясь в её паху, удерживала её, а все движения мужчины красноречиво свидетельствовали о его целенаправленном стремлении удовлетворить свою мужскую потребность.
Сонный дурман мгновенно исчез. Танечка, едва приподнявшись, сделала попытку отодвинуться и прошипела:
— Убери руку, не то… подыму такой визг, что приятного будет мало!
Однако рука с ещё большей настойчивостью стискивала завладевшее ею место. Тогда Танечка, насколько это возможно было в её положении, всей пятернёй правой руки наотмашь нанесла удар по лицу домогателя, что возымело благоприятный результат: рука вынырнула из её трусиков.
В лунном сиянии Танечка распознала лицо шофёра Коли.
— Так это ты здесь шастаешь? — прошептала Таня.— Я, Танечка, хотел, чтобы тебе было приятно.
— И ты решил, что мне действительно было бы приятно? Ну и ну. Ну и благодетель. Пошёл вон! Может быть, кого-нибудь ещё и осчастливишь, а что до меня, то чтоб духу я твоего больше не слышала! И на глаза мне больше не попадайся, благо до отъезда осталось всего ничего.
Всё оставшееся время пребывания в колхозе Коля действительно старался не попадаться на глаза Татьяне, а если это и случалось, то встретив её, виновато опускал очи долу.
Наступила пора отъезда. Колхозное правление выразило техникуму письменную благодарность, где особо отмечались трудовые и организаторские успехи Крапивиной Татьяны.
Программа начального периода обучения была насыщена преимущественно предметами средней школы и с будущей специальностью учащихся ничего общего не имела.
Танечка старалась, но домашние условия для занятий, что становилось очевидным, были из ряда вон не подходящими.
Семёновна, будучи давно уже пенсионеркой, работала дворником на прилегающих территориях двух больших домов и, кроме того, в мусоросборнике, что обеспечивало ей суммарную довольно приличную зарплату. Выхлопотав в колхозе, откуда в молодости
она приехала в город, справку о том, что во время войны она в пятнадцатилетнем возрасте работала на полях трудового фронта, внося тем самым свою лепту в дело победы над врагом, ей удалось получить статус «Ветерана войны» и, соответственно, надбавку
к пенсии. Однако ни повышенная пенсия, ни дополнительная зарплата, ни сдача внаём жилья не удовлетворяли одинокую стяжательницу. Пополняла свой бюджет она ещё и сбором пустых бутылок в скверах и у злачных мест, куда каждое раннее утро она торопилась с пустыми мешками и сумками. Перевязанные бечёвками, они укладывались через плечо и таким образом доставлялись домой, загромождая собою и до того тесные коридор и кухню.
При всём том, что она выполняла крайне грязную работу, черты её природной неряшливости не вызывали в ней потребности смены рабочей одежды на мало-мальски опрятную и свежую. Выглядела она всегда поразительно однообразно: синий халат, грязно-синие байковые шаровары, заношенные кроссовки и несменная пара пёстрых платков, нижний из которых снимался лишь в тех случаях, когда по субботам она принимала ванну. Вся эта униформа была настолько пропитана специфическим запахом мусоросборника, плесенью и гнилью, что будучи снятой в коридоре квартиры, она наполняла её таким же зловонием, какое было естественным в местах скопления разлагающихся отходов.
Помимо черт скаредности и неопрятности, Семёновна обладала ещё и поразительным даром брюзги. Она донимала Танечку тем, что та читает в постели в то время, когда пора было бы уже и отдыхать (хозяйка к семи часам вечера засыпала, так как в пятом часу утра она уже готовилась в поход за бутылками). Когда же Танечка уходила в кухню, то спустя какое-то время до неё доносился раздражённый голос хозяйки, упрекавший её в том, что пора бы уже и свет выключить — счётчик и так крутится безбожно.
Одним словом, Танечка, живя у Семёновны, испытывала крайние моральные и бытовые неудобства, но приходилось терпеть: жить было негде. В техникуме Танечка обращалась к начальнице отделения с просьбой поместить её в общежитие, но та беспомощно разводила руками, объясняя просительнице, что мест в нём нет.
Вместе с тем кипучая натура Танечки не оставалась не замеченной руководством техникума, и вскоре она вошла в профбюро, возглавив культурно-массовый сектор. Она организовывала культпоходы в театры, кино, выставочные залы, покупая и распространяя билеты среди учащихся. Её услугами пользовались и преподаватели.
Из всего разнообразия культурных центров города Танечка отдавала предпочтение драматическим театрам и кино. Особой симпатией пользовался у неё кукольный театр, когда в его репертуаре шли спектакли для взрослых.
Посещение оперы не вызывало у неё восторга. Она не понимала почему актёры, разыгрывающие действа на сцене, общаются между собой как-то неестественно: обычная разговорная речьуступает пению, а так в жизни не бывает. Музыка такого спектакля порою захватывала её, но в целом от оперы она удовольствия не получала.
Драматический театр был доступнее. Он был реалестичнее, жизненно понятнее и доходчивее. Однако и он с его сценической ограниченностью и определёнными условностями вызывал у Танечки чувство некоторой неудовлетворённости: для того, чтобы зрители, сидящие в конце зала, могли слышать актёров, последние вынуждены были говорить неестественно громко (чуть ли не кричать), а тогда, когда им необходимо было говорить шёпотом, то сцены эти становились совсем неправдоподобными. И выходило так, что Танечка более всего увлекалась кино.
В тёмном зале на большом экране происходящие события представали перед Танечкой во всей своей естественности. Чувства героев фильма, их эмоции, переживания, их состояние: радость, печаль, смех, улыбка, слёзы, поцелуи — всё это было доступно и понятно ей благодаря уникальным техническим возможностям кинематографа.
Два спектакля кукольного театра: «Чёртова мельница», а особенно «Божественная комедия», приводили её в восторг. Она искренне умилялась той наивно комедийной сцене, когда Всевышний, сидя на облаке, из ребра Адама формировал плоть представительницы второй половины человечества: женщины Евы. Эта сцена навела её на мысль познакомиться с Библией, которую она видела в укромном месте хозяйки квартиры.
Семёновна была едва грамотна. Доставая Библию, она водила пальцем по тому или иному тексту, читала по слогам и ровным счётом ничего не понимала из того, что было там написано. Её библиотека состояла из двух книг: Библии и ещё одной книги, которая именовалась: «Библия для верующих и неверующих». Книга эта носила атеистический характер и была написана в комсомольские годы Семёновны с целью идеологической борьбы с религией.
Она доступно и доходчиво объясняла читателю, каким образом и в какой последовательности Бог сотворял мир, а также всё живущее в нём, в том числе и человека. Прочтя книгу и посмотрев спектакль, Танечка впала чуть ли не в оторопь: «Как же так, — думала она, — всемогущий Бог сотворил Адама, вылепив его из глины. Почему таким же образом он не смог вылепить и Еву, оживив её, как и Адама, вдохнув в неё свой божий дух? Зачем ему понадобилось потрошить уже созданное им живое существо, причиняя ему страдания при выламывании у него ребра?».
Ответа на эти вопросы она не находила, а потому довольно скептически относилась к библейским толкованиям. Вместе с тем она любила церковные обряды. С удовольствием (в тайне от своих воспитателей и комсомольских руководителей) посещала храмы, особенно в периоды великих православных праздников, когда службой руководил сам митрополит. Ей нравились красивые спокойные театрализованные представления, сопровождаемые хоровым песнопением и иллюминацией сотен мерцающих свечных огоньков. С присущей Танечке впечатлительностью, она как зачарованная несла свою зажжённую свечу, идя из церкви в общем потоке молившихся в ночь предпасхального Страстного четверга. Она не верила в Бога, но своим участием в таинствах обрядов находила духовное удовлетворение.
Прошло два года. Танечка училась уже на третьем курсе, учебная программа которого становилась интереснее и приближала её к основам будущей специальности. Вместе с тем бытовые условия, в которых она жила, были по-прежнему невыносимыми. Скаредность хозяйки, её крайняя неопрятность, удушающе гнилостный запах в квартире, храп, раздававшийся со стороны рядом стоящего дивана и, в довершение всего, непрерывное позвякивание пустых бутылок от ударов лап чесавшегося Тимофея, не находившего покоя от грызущих его блох — всё это изматывало и изнуряло Танечку. И это в конечном счёте подвигло её на решительные меры: она записалась на приём к директору техникума.
Аудиенция была недолгой, но результативной: директор обещал похлопотать перед директором крупной швейной фабрики о возможности приютить в её рабочем общежитии добросовестную и дисциплинированную студентку. Спустя буквально неделю Танечка, попрощавшись с Семёновной, обосновалась в довольно просторной комнате общежития, где она оказалась третьей жиличкой. Две долгожительницы этой комнаты оказались незамужними девушками, довольно общительными и приветливыми. Их возраст вызывал у них, как, впрочем, и у большинства молодых засидевшихся женщин, определённую озабоченность относительно устройства своего семейного счастья, у каждой из них был свой возлюбленный, который посещал свою пассию словно по расписанию именно в те дни, когда вторая подруга находилась или должна была находиться при исполнении каких-либо дел вне общежития.
В таком сложившемся укладе жизни старых обитательниц Танечка, конечно же, была нежелательным постояльцем, но на неё смотрели как на малолетку, а к тому же и новенькую, которая долж-
на была принять как должное все установившиеся правила. Танечка приняла их безропотно: при появлении того или иного визитёра она поспешно покидала свой укромный уголок до тех долгожданных двадцати трёх часов, когда все посторонние обязаны были покинуть общежитие.
Однако даже такая своеобразная специфика совместного проживания не могла ставиться Танечкой ни в какое сравнение с тем, что она испытала, живя у Семёновны. В обществе двух молодых женщин она чувствовала себя свободной и равноправной. Обстановка в этом бытовом триумвирате была доверительной и радушной, тем более что этому способствовала Танечкина коммуникабельность.
Учащиеся четвёртого курса чувствовали себя уже выпускниками. Они заметно повзрослели, а программа обучения на завершающем этапе вселяла в них уверенность в становлении их мастерами того дела, которому они намеревались посвятить себя, во всяком случае, в ближайшие годы своей жизни.
Танечка в свои неполные девятнадцать выглядела привлекательно развитой молодой женщиной со всеми её явно выраженными особенностями. Своим общительным характером, врождённой интеллигентностью, достаточным интеллектуальным развитием,она помимо своего желания становилась женским соблазном для многих молодых людей и даже мужчин, заметно превосходящих её по возрасту.
В начале четвёртого года обучения появилась новая дисциплина: «Устройство и эксплуатация швейного оборудования». Читал её инженер средних лет, обращавший на себя внимание своей мужской импозантностью и шокирующими учащуюся молодёжь манерами общения. Он был предельно корректен, вежлив, ко всем обращался в уважительной форме: одно только это вызывало со стороны юных слушательниц уважение и даже какое-то преклонение перед ним. Виктор Николаевич, так звали преподавателя нового предмета, давал возможность учащимся законспектировать особо важные положения своей лекции, для чего становился у первого стола, следя за тем, как успевают появляться в конспектах его высказывания. Танечка сидела за первым столом и Виктор Николаевич, останавливаясь возле неё, спрашивал:
— Крапивина, вы успеваете записывать?
Танечка, отрывая взгляд от конспекта и смущённо переводя его на стоящего над нею преподавателя, робко отвечала:
— Да, Виктор Николаевич, успеваю. За вами нельзя не успеть.
— Ну вот и прекрасно. Теперь только остаётся запомнить то, что вы так красиво нарисовали — у вас прекрасная каллиграфия, между прочим.
— Спасибо, — совсем стушевавшись, пригнулась к столу Танечка.
Внимание, выказываемое Танечке со стороны Виктора Николаевича, становилось всё более определённым и явно заметным со стороны её сверстниц. Некоторые из них не без лукавства и фамильярности говорили ей:
— А что, Танька, Витенька-то в тебя по уши…
Танечка при всей своей живости и непосредственности стушёвывалась и гневно парировала:
— Чепуха какая-то, а не пошли бы вы к чёрту! Тоже придумали. Он ведь, пожалуй, вдвое старше меня, а потому у него и семья должна быть.И Танечка была права: Виктор Николаевич действительно был женат и имел девятилетнего сына, но об этом она узнает несколько позднее.
Виктор Николаевич всё более утверждался в возникшем в нём чувстве к бедовой студентке. Её высокий рост; осанка развитого молодого женского тела; осмысленное и красивое лицо, на котором в большинстве своём блуждала игривая улыбка, выразительные карие глаза, источавшие притягательный взгляд; правильно поставленная речь и умение владеть ею в общении с собеседником, всё это будоражило и не оставляло равнодушным тридцатишестилетнего мужчину. Он искал и часто находил поводы для встреч с Танечкой вне стен учебного заведения. Она же своим природным женским чутьём улавливала состояние души и желания своего — теперь уже безо всякого сомнения — обожателя.
Часто по окончании занятий Танечка в сопровождении подруг на выходе из корпуса замечала появлявшегося словно случайно Виктора Николаевича. Подруги, многозначительно улыбаясь, покидали её, а он, поздоровавшись, справлялся, не помешает ли своим
присутствием, и, получив утвердительное «нет», предлагал свои услуги в организации развлекательных мероприятий.
Танечке льстило, ей было приятно внимание внешне привлекательного солидного мужчины, который к тому же был и её преподавателем. Однако в его обществе она чувствовала себя стеснительно, с неприсущей ей робостью давала ему понять о нежелании ею принимать его повышенное внимание. Он же, обуреваемый страстным влечением, привлекал Татьяну к себе и покрывал её лицо нежными поцелуями.
— Не нужно этого, — отстраняясь молила Татьяна, — ведь между нами ничего серьёзного быть не может.
— А почему? — удивлялся Виктор Николаевич. — Прошло уже сколько времени с той поры, как я почувствовал, что ты завладела всеми моими помыслами, всей моей жизнью. Я полюбил тебя, Танюша.
— Мне приятно ваше признание, Виктор Николаевич, но во-первых, вы почти вдвое старше меня, во-вторых, у вас семья,которую вы не должны разрушить, а в-третьих, и это самое главное, я не могу сказать, Виктор Николаевич, что я люблю вас. Вы мне приятны и не более того, а потому нам не следует больше встречаться. Я прошу вас об этом.
— Мне нравится твоя откровенность, Танюша, но при всём этом я всё-таки попробую изложить свою точку зрения и, если хочешь, возразить твоим доводам. Во-первых, разница в наших возрастах не столь катастрофична, как ты её себе представляешь, Да, разница в семнадцать лет, конечно, заметная, но приемлемая. История браков между мужчинами и женщинами демонстрирует куда более разительные расхождения в их возрастах. Так, например, известный немецкий медик-исследователь Роберт Кох, посвятивший значительную часть своей жизни поиску возбудителя туберкулёза лёгких и в конце концов открывший его в виде известной теперь всему миру палочки Коха, был женат на своей лаборантке тридцатью годами моложе его. Не менее ярким примером может служить женитьба Фёдора Михайловича Достоевского на своей почитательнице и помощнице, возраст которой разнился с возрастом писателя на двадцать четыре года. Вот так вот.
Что же касается моей семьи… я могу говорить об этом только с сожалением. Моя жена позволила себе увлечься, и её спонтанное чувство, равно как и чувство её обожателя, казалось ей серьёзным и безошибочным, однако жизненные реалии расставили все на свои места, и она, жестоко разочаровавшись в произошедшем, с чувством вины, стыда и раскаяния, покинула и его, и меня, уехав к матери, прихватив, как ни странно, и сына-подростка, который в ситуации проявленной матерью безнравственности должен был бы
остаться со мной.
Сейчас я живу один. Отношения наши неопределённы, поскольку официально мы не разведены. Ну а что до твоей любви, то это чувство ко мне может стать приходящим. Это бывает, и бывает довольно часто. Ты ещё молода. Любовь ко мне может захватить тебя, и спустя какое-то время ты отметишь, что я не просто для тебя приятен, но что ты прониклась ко мне более глубоким, волнующим чувством, которое и называется любовью. Во всяком случае, я постараюсь по отношению к тебе вести себя так, чтобы пробудить и развить в тебе это чувство.
Виктор Николаевич умолк. Взяв Танечкины руки в свои, он с грустной улыбкой одарял её любящим взглядом и понимал, что она недосягаемо далека от него, что ему следует пережить охватившее его пылкое юношеское чувство любви к этому чистому, непорочному и ставшему таким дорогим созданию.
Их встречи прекратились. Виктор Николаевич не искал их, находясь в состоянии трудноскрываемой подавленности. А занятия проходили тем же чередом с чтением лекций и их конспектированием.
Пришла весна. Ожидались выпускные экзамены. Далеко не случайно Виктор Николаевич встретил Татьяну в вестибюле и проникновенно сказал:
— Здравствуй, Танюша, — и помедлив добавил, — ты всё так же обворожительна.
— Здравствуйте, Виктор Николаевич, я рада вашему комплименту, и отнюдь не потому, что он, может быть, справедлив, а от того, что он сказан вами.
— Боясь быть назойливым, я всё-таки рискну предложить тебе провести этот вечер вместе.
— Да? И где же? Уж не собираетесь ли вы пригласить в свою квартиру?
— Я понимаю твой сарказм и потому не осмелюсь на подобное предложение, а вот посидеть в ресторане…
Татьяна, проницательно глядя на Виктора Николаевича, медлила с ответом, но затем бодро и решительно произнесла:
— А что! 3амечательная идея — я ведь никогда в ресторане не была. Так вот прямо сейчас или как?
— Я думаю повременить пару часов, привести свой внешний вид к надлежащему вечернему событию и встретиться в парке у входа в ресторан.
— Хорошо, Виктор Николаевич, — с определённой долей несвойственного ей кокетства, ответила Татьяна и не без игривости добавила, — ведь мы найдём друг друга, не правда ли? Виктор Николаевич был счастлив. Он затаённо вынашивал ещё надежду на возможный успех, на желанную перемену её чувства к нему.
Спустя два с небольшим часа Виктор Николаевич и Татьяна встретились у входа в ресторан, именуемый горожанами «Стекляшкой», поскольку его ажурное отдельно стоящее строение сплошь было выполнено из стекла, исключая кровлю. Его архитектурной изюминкой являлось то, что стены его представляли громадные толстые листы стекла, вмонтированные в ажурные алюминиевые рамы, установленные таким образом, что в целом строение представляло собой многогранную усечённую пирамиду с меньшим нижним основанием. Внешне оно напоминало собой сказочный теремок или светильник девятнадцатого столетия, который в числе других таких же светильников украшал памятник Пушкину в столице.Вокруг этой довольно вместительной «Стекляшки» по всему периметру были высажены туи, и они, уже выросшие, своими кронами создавали сплошное вечнозелёное кольцо, которое особенно эффектно выделялось зимой на фоне снежного покрова и безжизненно стоящих тёмных деревьев. Виктор Николаевич был одет в безупречную тройку. На Татьяне было платье из лёгкой полупрозрачной ткани, скроенное и пошитое ею самою. Она обладала неординарным вкусом, дававшим ей возможность подчеркнуть особенность своей фигуры, придать ей не вызывающую, но бесспорную эффектность. На сгибе Татьяниной руки покоилась лёгкая кофточка.
Был ещё ранний вечер и зал, в который вошли Виктор Николаевич с Татьяной, был залит светом заходящего солнца. Татьяну поразила неограниченность объёма оригинального помещения. Этот эффект усугублялся прозрачностью стен, расширявшей его реальное пространство до границ возможного визуального восприятия наружного пространства. Было ещё немноголюдно, и в Танечкиных глазах рябило множество пустых столов, покрытых белыми скатертями. В определённых местах стояли рабочие столики официантов, на которые они приносили из невидимой кухни заказываемые блюда, разнося их затем к столикам клиентов. Татьяну забавляло то, что в отличие от других мест общественного питания, официантами здесь были молодые и, как правило, внешне привлекательные молодые мужчины, облачённые в однотипную униформу, состоящую из чёрных безукоризненно отутюженных брюк, крахмальной белоснежной сорочки и чёрной бабочки в створе воротничка. На диаметрально противоположном участке относительно входной двери располагалось небольшое возвышение, служившее эстрадой для оркестра и штатных певцов:мужчины и женщины, выступавших как сольно, так и дуэтом.
Официант, обслуживавший столик, за которым расположились Виктор Николаевич и Татьяна, предложил ознакомиться с меню, в котором смущённая Танечка ровным счётом ничего не понимала. В громадном перечне предлагаемых блюд и напитков ей знакомы были лишь шампанское, салат из овощей и мороженое. Сложив и отодвинув предложенное меню, она умоляюще посмотрела на Виктора Николаевича, давая тем самым понять, что она полностью отдаёт себя во власть его осведомлённости.
Виктор Николаевич, став хозяином положения, бегло ознакомился с довольно многообразным перечнем блюд и, понимая Танечкину неловкость, предложил накрыть стол теми блюдами, которые отвечали его вкусу. Первыми появились бутылка шампанского и небольшой графинчик с коньяком. Татьяна тут же заметила, что она попробует только шампанское. Затем Виктор Николаевич заказал две полпорции солянки и два лангета. О последнем
Танечка с прямолинейной непосредственностью спросила:
— А это что такое?
— Это мясная вкуснятинка: поджаренный довольно большой ломтик свинины, дополненный всевозможным гарниром и приправами.
Пригубив бокал с шампанским, Татьяна покончила с солянкой, выразив при этом своё удовлетворение, и приступила к лангету. Манипулировать левой рукой, вооружённой вилкой, у Татьяны никак не получалось: рука отказывалась нести в рот отрезанный кусочек лангета.
Видя замешательство своей партнёрши, Виктор Николаевич посоветовал ей порезать всё мясное содержимое на приемлемые кусочки, а затем, перенеся вилку в привычную правую руку, начать наслаждаться едой ароматного и вкусного содержимого тарелки без оглядки на условности изысканных правил.
Виктор Николаевич с течением времени наполнял шампанским бокал Татьяны, а заодно не оставлял без внимания и коньяк, заполнявший его рюмку. Заиграл оркестр. Вышедшая в длинном вечернем платье певица исполнила несколько песен из репертуара эстрадных звёзд. Затем она вышла, а оркестр продолжал играть медленную мелодию, приглашая тем самым сидящих за столиками к танцу.
Виктор Николаевич мимикой и лёгким кивком головы дал понять Татьяне о наступившем моменте занять танцевальную площадку.
Татьяна с подругами не часто посещала так называемые дискотеки в различных дворцах культуры. Её раздражала скученность и толчея возбуждённых танцующих, от которых зачастую разило табачным и алкогольным перегаром. Развязность молодых людей, сквернословивших и не стеснявшиеся откровенных сексуальных домогательств, шокировали и возмущали её.
Обстановка, окружавшая Татьяну в зале ресторана, даже отдалённо не напоминала ей о той гнусности, которая царила на городских танцевальных площадках. Она была опекаема солидным кавалером и, несмотря на свой скромный опыт в подобного рода мероприятиях, её врождённая чувствительность позволяла улавливать намерения ведущего партнёра и составить великолепную танцующую пару.
Виктор Николаевич, при всей публичности обстановки, имел единственную возможность в танце находиться в волнительной близости к обожаемому предмету, дурманящему и затмевающему его сознание своей особой женской аурой.
Левой рукой он поддерживал изогнутую в локте руку партнёрши и, будучи ведущим, умело корректировал движения Татьяны. При этом его выдвигающаяся вперёд нога непременно касалась
магического места партнёрши, расположенного у истока её ног. Его правая рука находилась в непрерывном движении вдоль её спины: то она как бы ненароком оказывалась у застёжки ажурной упаковки упругих желёз, выполнявшей лишь чисто условный атрибут её общей экипировки; то она скользила вниз и, пройдя едва уловимую канву нижней особенности её скрытого туалета, доходила до перегиба в талии с последующим уже непозволительным сколь-жением по характерным для развитой женской грации округлостям.
Татьяна чувствовала как волнение своего партнёра, так и слишком вольные движения его руки, вызывавшие у неё не только чувство неловкости, но и стеснённость положения от чрезмерной близости.
После одного из выходов, сидя за столиком и лакомясь десертом, запиваемым всё тем же шампанским, Танечка, будучи уже под его влиянием, смущённо проговорила:
— Виктор Николаевич, — она умолкла подбирая слова, — вольность ваших движений может стать, а может быть, уже и стала, предметом нежелательного внимания к нам присутствующих. Я вас прошу: будьте рядом со мной сдержаннее, я чувствую себя неловко.
— Танюша, ты воспринимаешь моё поведение слишком преувеличенно, уверяю тебя в том, что для всех, находящихся в этом зале, мы не представляем ни малейшего интереса. Все заняты только собой, но дабы развеять твои опасения, я приму их к сведению и стану воплощением самой наивной скромности. Согласна?
— Да, конечно, Виктор Николаевич, я вам очень благодарна, — и, посмотрев на часики, добавила, — а не пора ли нам закругляться?
— Закругляться так закругляться, — улыбаясь произнёс Виктор Николаевич, — но при одном условии: после ещё одного танца. Уверяю тебя, что я буду паинькой, и моя рука не позволит себе никаких больше шалостей.
Татьяна с признательностью посмотрела на него и, улыбнувшись, встала из-за стола, положив руку на его плечо.
— Последний, — промолвила она.
— Последний, — с нескрываемым разочарованием заключил Виктор Николаевич.
Выйдя на улицу, их обдало прохладным дуновением ветра. Парк и прилегающая к нему улица были освещены множеством светильников, излучавших приятный желтоватый свет.
Татьяна набросила на плечи кофточку, Виктор Николаевич взял её руку.
— Я провожу тебя, Танюша, — промолвил он.
— Нет, Виктор Николаевич, спасибо, провожать меня некуда. Мы дойдём до метро и там попрощаемся.
По дороге к станции Танечка выражала искреннюю благодарность своему спутнику:
— Вы знаете, Виктор Николаевич, я словно на экскурсии побывала. Каждодневная рутина так утомляет, и вдруг неожиданный проблеск. Спасибо вам.
— Бога ради, Танюша. При желании мы могли бы повторять эти проблески.
— Нет, Виктор Николаевич, это был первый и прощальный наш визит. Мы с вами больше не увидимся, разве что в последний раз на экзамене — мне ведь ещё нужно сдать ваш предмет.
— Да, милая моя выпускница, ты скоро получишь свой, надеюсь, красный диплом, и я с грустью буду вспоминать о своей бывшей студентке.
Он стоял перед Татьяной не решаясь покинуть её, а затем тихо спросил:
— Танюша, ты уже взрослая девушка — двадцатый годок пошёл. Признайся мне: тебе кто-нибудь нравится, любила ли ты кого-нибудь?
— Вы имеете ввиду мужчин?
— Ну разумеется.
— Нет, Виктор Николаевич, никто мне не нравится и никого я не любила, — а затем, задорно рассмеявшись, добавила, — видимо, я ещё маленькая, не доросла до ощущения подобных чувств. Ну, прощайте, — и она, повернувшись, застучала каблучками по мраморным ступеням, опускаясь вниз.
Через две недели началась экзаменационная сессия, и первый экзамен Татьяне необходимо было сдавать по предмету, читавшемуся Виктором Николаевичем. Она хорошо была подготовлена по всему курсу начитаных лекций и проведенных практических занятий, однако волновалась, и волновалась от того, что там за дверью находился он и что встреча с ним была неизбежной. Вошла она с последней четвёркой и последней вытягивала билет из оставшейся на столе билетной россыпи.
Ни один из вопросов билета не вызывал у неё растерянности. На каждый из них она написала уверенные ответы и ожидала
своей очереди для беседы с экзаменатором.
— Ну, кто готов отвечать — спросил Виктор Николаевич.
— Я, — поспешно ответила Татьяна.
— Прошу вас, Крапивина, — улыбаясь, сделал пригласительный жест Виктор Николаевич.
Татьяна села за стол экзаменатора и вдруг вся её уверенность исчезла, её словно сдуло ветром. Она стала отвечать как-то невпопад, сумбурно, не последовательно, и это ещё в большей мере приводило её в замешательство и растерянность. Виктор Николаевич понимал состояние экзаменующейся и всячески старался ей
помочь.
— Крапивина, — сочувственно начал он, — судя по тому, что написано на вашем листе, вы в полной мере ответили на все поставленные вопросы, но, пожалуйста, успокойтесь, обретите вашу природную уверенность, возьмите себя в руки. Всё ведь не так плохо, и даже напротив: вы наглядно продемонстрировали свои знания.
Татьяна раздосадованно сидела опустив голову, почти не воспринимая того, что ещё говорил Виктор Николаевич. Наконец, до её слуха дошла неоднократно повторяемая фраза:
— Крапивина, ну дайте же наконец вашу зачётку!
Татьяна, спохватившись, вынула её из сумочки и положила на стол. Не подымая головы, она косым взглядом видела, как Виктор Николаевич выводил в надлежащей графе: «отлично».
Закрыв зачётную книжку, Виктор Николаевич протянул её взволнованной Татьяне и сказал:
— Желаю вам, Крапивина, дальнейших успехов.— Спасибо, — проронила Татьяна и поспешно покинула аудиторию. Знания Татьяны на остальных экзаменах были так же достойны высокой похвалы, в результате чего в её зачётке запестрели
ещё две оценки «отлично». Оставался главный экзамен по дипломной работе, которая заключалась в выполнении модели и пошиве какого-либо изделия, предложенного либо руководителем дипломной работы, либо задуманного и выполненного непосредственно будущим дипломантом.
Татьяна оказалась в своей стихии. Купив отрез плотной, но вместе с тем мягкой бежевой ткани и небольшую меру белого шёлка, она задалась целью пошить некий гарнитур, представляющий собой брючный костюм в сочетании с оригинально отделанной блузой. Опережая моду, которая появится лишь годы спустя, она пошила укороченные брюки с широкими разрезными отворотами, украсив их ажурными замысловатыми узорами из разноцветных блёсток. Первоначально задуманный жакет превратился в безрукавный жилет, что позволило показать оригинальность фасона
и отделки рукавов блузы, а смелое декольте явило красоту и совершенство видимой части Танечкиной груди.
Демонстрация экзаменационных работ происходила в актовом зале, на сцене которого восседала государственная комиссия, возглавляемая директором городского дома моделей Эльвирой Павловной Плотниковой.
Татьяна выступала в качестве конструктора модели, её исполнителя и модельера. Её статная фигура предстала перед придирчивыми экзаменаторами и вызвала у некоторых из них состояние, близкое к шоку. Наиболее консервативная их часть явно выражала своё неудовольствие вызывающей смелостью модели, доходящей до неприличия. Высокая, стройная неоманекенщица в туфельках на тонких высоких каблучках и в костюме, разящем взгляд непривычностью доселе виданного, вызвала заминку в среде членов комиссии. И только её председатель заинтригованно улыбалась, Эльвира Павловна с не сходящей с лица улыбкой просила Татьяну продефилировать перед столом несколько раз, представив себя в различных ракурсах и позах: с жилетом на руке и плече, удерживаемом пальцем поднятой руки, и снова с одетым жилетом. Эльвира Павловна выражала если ещё и не восхищение, то уж во всяком случае крайнее удовлетворение.
— А что, товарищи, ведь мы видим перед собой довольно оригинальную и смелую новинку, — обводя всех членов комиссии взглядом, удовлетворённо говорила Плотникова, — мне кажется, девочка заслуживает достойной похвалы и высокой оценки её умения.
— Эльвира Павловна, — раздался неуверенный голос одной из членов комиссии, — представленная модель уж слишком вызывающа и не типична для нашей молодёжи. Это доходящее до неприличия декольте… Но вы — законодательница моды, по меньшей мере, в нашем городе, и вам, видимо, виднее.
— Я не вижу ничего вызывающего в том, что мы увидели, а то, что модель действительно нетипична, так это же прекрасно — мы столкнулись с ростками нового, неординарного! Мы должны только приветствовать подобные начинания.
Танечкина судьба была решена положительно. Она даже получила заметную известность, которая затем помогла ей определить своё ближайшее будущее. С красным дипломом и исключительно для неё написанной аттестацией Татьяна была направлена на известную уже крупную швейную фабрику, в общежитии которой она жила последние два года.
Её трудоустройство как молодого специалиста, только окончившего техникум, было нестандартным: она оказалась не в цехе поточного массового пошива, а в небольшой группе, выполнявшей индивидуальные и малосерийные заказы для эстрады, филармонии, театров и танцевальных коллективов. Обычно в эту группу приходили работницы уже с завидным стажем работы в цехах массового пошива.
Приход Татьяны в этот обособленный коллектив вызвал некоторое недоумение со стороны уже бывалых и опытных работниц.
Ими понималось это так, что новенькая малолетка появилась в их среде благодаря чьей-то солидной протекции. Первое время Татьяна чувствовала по отношению к себе некоторую отчуждённость и даже неприятие, но со временем, увидев в ней хорошего специалиста и испытав на себе черты её общительного и доброжелательного характера, работницы исподволь проникались к ней симпатией и уважением.
Территориально эта спецгруппа располагалась в помещении, особо выгороженном стеклянными панелями, которое вскоре после его появления окрестили «аквариумом». В нём помимо разнообразного основного и вспомогательного технологического оборудования значительные площади занимали столы — место рождения выкроек, из которых впоследствии сшивались изделия специальных заказов.
Всё это несчётное количество техники обслуживалось сменными бригадами технической службы, куда входили техники-механики, электрики и даже электронщики. Энергетическую часть оборудования «аквариума» курировал техник-электрик Василий Мягков. Это был рослый плечистый парень, в котором прослеживалась спортивная выучка: до недавнего времени он занимался спортивной гимнастикой, где преуспевал уже в качестве мастера спорта, и лацкан его пиджака был украшен скромным значком «Мастер спорта СССР». Василий, кроме привлекательной внешности, обладал мягкостью характера, что в полной мере соответствовало его фамилии и поразительной, почти патологической скромностью, доводящей его подчас до застенчивого смущения в общении с сотрудниками.
В «аквариум» он являлся либо по заранее сделанному письменному вызову, либо по собственному почину из соображений профилактического досмотра. С появлением Татьяны визиты Василия участились, и небольшой коллектив не мог не заметить, что
электрическая часть их оборудования стала предметом особого внимания со стороны примерного ремонтника.Всякий раз, заходя в «аквариум», Василий молча садился, ставя у ног свой кейс с инструментами, и спрашивал:
— Ну что тут у вас, всё в порядке?
— Да, Василёк, у нас всё слава богу, а вот у нашей новенькой, Танечки, что-то не то: не в ладах она со своим утюгом, — много значительно улыбалась говорливая сорокалетняя Галина, всякий раз норовившая подзадорить смущающегося гостя.
Василий поворачивал голову в сторону Татьяны, обдавал её взглядом, полным теплоты, источаемой синевой глаз, и тихо спрашивал:
— Тань, ну так что там у тебя, что молчишь?
— А я жду, пока сам спросишь, — с лукавой улыбкой отвечала Татьяна, — не пойму что-то, что с ним: утюгом этим — то греет, то не греет.
Василий встал со стула, положил на него свой кейс и, примостившись к большому раскройному столу, с удовольствием начинал возиться, будучи рад продлению своего присутствия рядом с Татьяной. Закончив работу, он с какой-то виноватой улыбкой произнёс:
— Ну, вот, Танюша, готово. Работай спокойно.
— Да, я и так спокойна — знаю ведь, кто в беде поможет. Ты заходи, Василёчек, у меня там и удлинительный шнур что-то барахлит.
Василий ушёл, обнадёживаемый приглашением Татьяны, а притихший доселе женский коллектив с его уходом загомонил, оживился, разразился всякого рода репликами сопереживания в адрес явно влюблённой пары.
— Ох, Танька, — больше всех суетилась всё та же Галина, — заарканила ты нашу Василисушку! Ведь сколько работаем вместе, ни одна из девчат фабрики не удосужилась его внимания. Не было для него девчат — были одни работницы. Да и ты, посмотрю, прикипела. Сколько уж времени томишься, разве не видно?
Татьяна молчала. Лишь легкая краска, появившаяся на лице, выдавала её состояние. Впервые в своей жизни она ощутила в себе что-то пробудившееся, какое-то радостное и волнующее состояние овладевало ею при мысли о Василии, а тем более — при встрече с ним.
Свидания за пределами фабрики для Татьяны и Василия стали явлением уже привычным. Татьяна инициировала посещение театров, выставок, ярмарок, что для Василия представлялось приятной новизной, за которую он был искренне признателен своему обожаемому гиду.Из их общений Татьяна постепенно стала узнавать подробности жизни Василия, от чего он становился ей ближе и желаннее.
За все уже довольно долгое и близкое знакомство Василий не проявлял мужских поползновений и ограничивался лишь тем, что при встречах и прощаниях подносил к своим губам её тёплые маленькие ладони, самозабвенно оставляя на них следы своих нежных поцелуев. Татьяна в такие моменты изнемогала, она привыкала к ним, как к наркотику и, будучи натурой лидерствующей, сама стала проявлять более решительные и выразительные ласки. Обвивая шею руками и чуть склоняя его лицо, она покрывала поцелуями его глаза, кончик носа, подбородок с выразительной ямочкой и замирала в затяжном ощущении его чувственных губ.
Василий был пятью годами старше Татьяны, и обое были приятно удивлены тем, что окончили один и тот же техникум — с разницей лишь в том, что Василий пятью годами ранее окончил механическое отделение.
Посещение Василием «аквариума» носило завидное постоянство, и коллектив, будучи в неведении о его встречах с Татьяной, стал уже пенять ему в том, что пора бы и определяться: Танька-де девка видная и в старых девах не засидится, а Василисе и подумать бы уже следует над тем, что он мужик все-таки, да ещё и в летах.
Татьяна, искренне хохотавшая над спонтанно разыгравшейся сценой, вдруг замолчала и не без лукавства заметила:
— Василёк, мы уж с тобой где только ни были, что только не посещали, вот только в ЗАГСе не довелось побывать.
Коллектив замер. Всем многое открылось. Отойдя от шока, многие загалдели.
Лидировала в этом разнозвучье вездесущая Галина:
— Ну так что ж ты молчишь, Василисушка? — гремела она, — в ЗАГС-то пойдёшь? — и помедлив добавила, — на экскурсию.
«Аквариум» заходил ходуном от взорвавшегося хохота.
— Да я-то что, это как Татьяна, — наконец, зашуршал словами Василий и, повернувшись в её сторону, совсем растерянно добавил, — Тань, пойдёшь что ли?— Это куда же? — смеялась Татьяна.
— Замуж, — выдохнул Василий.
— Замуж пойду, — перестав смеяться, серьёзно ответила Татьяна, а оттого и в ЗАГС придётся пойти, но уже не на экскурсию.
Так в забавно-серьёзной обстановке решилась веховая судьба Татьяны и Василия, Татьяна стала Мягковой. Возникла семья, которой в тех бытовых условиях, в каких находились молодожёны, не находилось места, где бы можно было преклонить вместе головы.
Василий жил на окраине города в частном секторе, где родителям принадлежало полдома. Весь дом, перешедший в наследство отцу Василия от престарелой матери, был слишком велик для молодого наследника, и испытываемая им материальная нужда побудила его продать большую и более удобную часть, оставив себе небольшие две комнатушки с летней сплошь остеклённой верандочкой. Спустя несколько лет он женился и, работая на стройке многоэтажных жилых комплексов, был уверен и не без оснований, что получит квартиру в одном из построенных им домов. Но фортуна ему не улыбалась. Очередь топталась на месте, так как комиссии при очередном распределении квартир всякий раз принимали во внимание то, что у него хоть какое-то жильё всё-таки есть, а вот от бесприютных да льготников отбоя не было.
Так и смирились стареющие родители с тем, что имели, а в имеющемся жилье появилось уже двое детей, с ростом которых возникали территориальные неудобства. Младшая дочь, выйдя замуж и вскоре родив ребёнка, занимала торцевую комнатушку. Родители находились в чуть большей — проходной, а двадцатишестилетний холостой Василий ютился на топчане где придётся: зимой в проходном тамбуре в полуметре от печи, пышащей с вечера невыносимым жаром, а летом на веранде вдоль остеклённой стены, где раннее восходящее солнце своими лучами пробуждало армию насекомых, жужжащих и бьющихся о стёкла, побуждая тем самым Василия к раннему и нежеланному подъёму.
Когда Василий наконец женился, что всеми обитателями дома было радостно воспринято, то вопрос о его проживании с женой в этих жилищных условиях не мог быть даже поставлен на обсуждение роднёй. Всем, в том числе и самому Василию, было понятно, что под родительским кровом ему не жить. Но где? Этот вопрос для новой молодой семьи был самым болезненным и трудно разрешимым. Татьяна по-прежнему жила в той же комнате общежития, в которой одна из двух её соседок, выйдя замуж, выехала, а её место заняла совсем молоденькая девушка, знавшая Татьяну не только как работницу «аквариума», но и как члена профсоюзного комитета фабрики.
При всей своей активности и авторитете общественного положения Татьяна, выйдя замуж, не в состоянии была повлиять на благоприятное решение жилищных условий. Приводить мужа в комнату по предварительной договорённости со своими жиличками ей претило. С одной стороны, она испытывала чувство стыда перед ними, а с другой — она проявляла крайнюю щепетильность и деликатность в таком вопросе, как супружеские отношения, которые не могли быть касаемы посторонними даже косвенно. Однако же по договорённости с комендантом общежития Татьяне удалось занять одну из комнат, находившуюся в ведении заведующей хозяйством. Отзывчивая пожилая женщина поспособствовала внесению ещё одного топчана и выделению четырёх ватных матрасов с таким же количеством подушек. Так началась супружеская жизнь в этом утлом и временном убежище, являвшимся для них раем, поскольку они принимали за благо мудрое народное изречение, гласившее о том, что «с милым и в шалаше рай». Надолго ли?
Пробудившееся в Татьяне с некоторым запозданием глубокое
чувство любви к мужчине повлекло за собой и пробуждение глухо зревшего в ней сексуального влечения. Она проявляла поразительную активность и выказывала повышенную требовательность к своему партнёру-мужу. Врождённое лидерство даже в таком интимном партнёрстве побуждало её перехватывать инициативу мужа, и в большинстве случаев их любовных утех она оказывалась
на нём, поглощая собою его вожделенную плоть, и изнемогала от изнурительных движений, приближая себя к захватывающему финалу. Почувствовав в возбуждённой глубине тела обжигающиймягкий толчок, исходивший от мужа, и испытав затмевающий разум оргазм, она, обессиленная и удовлетворённая, падала на мускулистую грудь Василия, вонзая в его кожу свои отточенные коготочки и в судорожном замирании оставляла на ней кровоточащие следы царапин.
2
Уже более месяца молодые супруги упивались близостью тел на жёстких топчанах «шалаша», но жить в нём становилось невыносимо. Его содержимым было лишь импровизированное ложе. Ни о каких даже самых элементарных условиях быта речи быть не могло. Утром, позавтракав в кафе, расположенном неподалёку от общежития, спешили на работу. Обедали в фабричной столовой. После работы снова забегали в то же кафе и перебивались тем, что оставалось от разнообразного дневного меню. Выходя из кафе, старались заполнить хотя бы начало длинного вечера прогулками по тихим аллеям парка или посещением увеселительных мест города. Часто посещали полюбившийся им Благовещенский собор, однако вся эта внедомашняя жизнь не могла быть постоянной. Тянуло домой, а дома не было — был всё тот же злополучный «шалаш», и милым в нём было уже невмоготу.
Татьяна заметила, что регулярные её месячные недомогания и неудобства не подавали никаких признаков. Она ждала, относя это
за счёт возможной задержки, однако ожидания её были тщетными — произошло то, что и должно было произойти: Татьяна забеременела. Посещение женской консультации лишь подтвердило её состояние, и только тогда она отважилась поведать об этом мужу. Василий, слушая жену, светлел и радовался как ребёнок. Он подхва-
тывал Татьяну, кружил её вокруг себя и восторженно восклицал:
— Ну Танька, ну родная, теперь у нас будет маленький!
— А если маленькая? — лукаво заглядывая в глаза мужу, спрашивала Татьяна.
— Да какая разница! Будет у нас маленький человечек. Только если мальчишка, то назовём его Димкой — Дмитрий Васильевич. Звучит? Ну а если девчонка, назови её как хочешь, например…
— Я хочу чтобы была Зинаида Васильевна — Зиночка.
— Зиночка? Чудесно!
И Василий расстроганно продолжал обнимать и зацеловывать жену. На четвёртом месяце беременности, посетив консультацию, Татьяна получила официальную справку о её состоянии, что побуждало к активным действиям в решении жилищной проблемы.
Со слезами на глазах Татьяна появилась у коменданта общежития.
— Галина Терентьевна, — всхлипывая говорила она, — ну что же мне делать? Уже не секрет, в каком я положении, а жить негде. Ну помогите хоть как-то!
— Да чем же, родненькая, я помогу? Я ничего немогущая пешка. Вот разве директриса… у неё такие связи… Вот что, милая, давай-ка вместе переговорим с председателем профкома, а она кое-что тоже знает, и все пойдём на приём к директрисе.
Такой же проникновенный разговор состоялся у Татьяны и с председателем профкома Ниной Прокофьевной.
— Да, Танечка, пожалуй хозяйка наша сможет тебе помочь. У неё прекрасные отношения с руководством жилстроя. Этот трест имеет широкую сеть семейных общежитий для своих сотрудников. Может быть, для тебя там что-нибудь и перепадёт. Словом, я постараюсь в ближайшее время организовать аудиенцию у нашей богини, — заключила Нина Прокофьевна.
Через несколько дней перед окончанием работы Татьяну по телефону вызвали в профком, где кроме председателя присутствовала и комендант Галина Терентьевна. Не теряя ни минуты, собравшаяся троица направилась в приёмную.
За огромным Т-образным столом сидела женщина средних лет с приятной располагающей внешностью.
— Что, Крапивина, с жильём не ладно? — улыбаясь, обратилась к Татьяне директриса.
— Мягкова она теперь, Ольга Викторовна, — поправила директрису Нина Прокофьевна.
— Это при её-то строптивости да Мягкова… — с некоторым каламбуром иронизировала директриса. — Ну да ладно, не до ток сейчас. Так, Татьяна… кажется, Николаевна, я беру на заметку твоё незавидное положение и, думаю, решу его в ближайшую неделю. Ожидай. Все свободны.
Выйдя из приёмной, Нина Прокофьевна, обращаясь к Татьяне, сказала:
— Ну, Мягкова, если за это дело взялась сама Богиня — считай, что ты уже с жильём.
— Ой, не верится, — волнуясь шептала Татьяна.
— А ты верь! Иди и жди, — подбадривала стоящая рядом Галина Терентьевна. — Посмотришь: не пройдёт и десяти дней, как распрощаешься ты с нашим общежитием.
Прошла неделя. Истекли десять дней. Татьяна нервничала: вопрос о жилье оставался открытым, Ольга Викторовна молчала. Наконец, на исходе второй недели в «аквариум» из приёмной позвонила секретарь и попросила передать Мягковой распоряжение директора о том, чтобы она не мешкая явилась к ней.
— Ну, Танька, ни пуха тебе, ни пера, — загудел «аквариум».
— К черту, — нервозно бросила Татьяна и в одно мгновение появилась перед директрисой.
— Ну, вот, Крапивина, то бишь, Мягкова, возьми эту записку и завтра же поезжай в ЖЭУ строительного треста. Записка от самого управляющего. Скажешь начальнику управления, что ты от Орлова Олега Николаевича, и вручишь ему эту бумагу. Адрес здесь указан. Счастливого тебе, Мягкова. Рожай и трудись, трудись как ты умеешь. В вашем «аквариуме» грядут перемены, и они коснутся тебя самым непосредственным образом, — и она взяла трубку телефона, давая понять, что аудиенция окончена.
Весь вечер и значительную часть ночи обитатели «шалаша» находились в возбуждённом состоянии, обсуждая различные варианты предложений.
Начальник ЖЭУ, бегло ознакомившись с бумагой, вручённой ему Татьяной, положил её на стол и с каким-то кислым видом произнёс:
— Видите ли, милая моя, я попросил бы вас не обольщаться на тот счёт, что я могу предложить вам приличные апартаменты. Во-первых, их просто нет, все занято, а во-вторых, то единственное, что я могу вам предложить, находится в ужасном состоянии. Сейчас я покажу вам эту квартирку, и если после осмотра вы всё-таки согласитесь в ней жить, то я оформлю на ваше имя ордер и вручу ключ от её двери.
То, что Татьяна увидела, повергло её в глубокое уныние. Квартира располагалась на первом этаже, и из щелей прогнившего пола тянуло подвальной сыростью и холодом. Из прихожей площадью примерно в один квадратный метр через едва держащуюся на петлях перекошенную дверь можно было попасть в комнату площадью около пятнадцати квадратных метров — это было прямо, а налево за такою же дверью находился санузел площадью не более полутора метров, где впритык друг к другу располагались унитаз, раковина и чудо-изобретение: ванна для купания в положении сидя.
Она представляла собою нечто вроде чугунного кресла. Вся эта уникальная сантехника вместе с трубами, кранами и вентилями находилась в подвижном состоянии и издавала хлюпающие, сычащие и чавкающие звуки. Водопроводная вода, равно как и сточная,
помимо канализации попадала на пол, откуда частично пролива-
лась в подвал, а частично выбиралась тряпками бывших жильцов.
При всём том, что увидела Татьяна, она всё же дала согласие на оформление ордера.
— Вы не очень расстраивайтесь, — утешал её управдом, — они почти все такие, ну разве что на верхних этажах получше за счёт того, что под ними нет подвала.
— Я завтра во второй половине дня приду вместе с мужем. Если можно, оставьте мне ключ.
— Да, пожалуйста, а заодно завтра же вы получите ордер, — я его подготовлю.
Татьяна спешила к Василию в «шалаш» с гнетущим чувством. Но каково же было её удивление, когда в ходе своего рассказа она видела, как светлело радостью его лицо.
— Миленькая моя, Танюшка, любой сарай при большом желании, а тем более при нашей безвыходности, можно превратить в прекрасное жильё. Завтра же едем.У Татьяны отлегло от сердца. Далеко не часто уравновешенного мужа посещали эмоциональные всплески и, глядя на него, она успокаивалась, полностью отдавая себя во власть его уверенности.
Вторичные смотрины в присутствии мужа уже не вызывали у Татьяны такой безысходности и гадливости, какие она испытала в первое своё посещение, уверенный и деловитый тон Василия утверждал её в мысли, что при хорошем ремонте они обретут предельно маленькое и стеснённое, но совершенно изолированное жильё.
— Танюшка, — взволнованно говорил Василий, — за оставшиеся четыре месяца мы должны превратить этот сарай в игрушку, а дел, поверь мне, не так уж много. Прежде всего, мы должны взять тарифные отпуска. На тебя как на работника расчёт небольшой — будешь на лёгком подхвате, а я договорюсь с нашими сантехниками, и они обновят нам позорный клозет. Самое важное и первоначальное — это привести в порядок комнату, за что я и возьмусь сразу же.
И закипела работа. Василий сорвал и выбросил полусгнивший пол, очистив бетонные плиты. На гидроизоляционный слой из рубероида он уложил из квадратных брусьев лаги, постелил на них плотно подогнанные шпунтовые доски и весь этот надёжный щит покрыл тонкими водонепроницаемыми плитами. Покрасив поверхность светло-бежевой половой краской, а затем вскрыв лаком, Василий сдал счастливой жене безупречно выполненный участок работы. Оклеивать стены обоями помогала и Татьяна, придерживая и направляя каждое очередное полотнище.
После мелкого ремонта и покраски оконных рам и подоконника комната стала неузнаваемой. Она засияла новизной и свежестью, а Татьяна переполнялась радостью счастливой хозяйки.
Параллельно преображался и закуток, названный Василием
«клозетом». Поскольку новую такую своеобразную ванну приобрести где-либо не представлялось возможным, а нормальная в выделенном для неё пространстве никак не помещалась, то Василий
с помощью кислоты и порошков придал этому уникальному сооружению сравнительно приемлемый вид. Всё остальное былоснято, обрезано и выброшено. На их месте появились сияющие блеском унитаз, раковина, смесители, вентили и даже трубы из нержавеющей стали.
Василий не унимался. В стремлении создать жене максимальный уют и удобства, он изготовил, насколько позволяли габариты коридора, кухонный столик, расположив на нём двухконфорную электропечь, избавив таким образом Татьяну от необходимости посещать общую кухню.
Такой капитальный ремонт, пусть даже и небольшой квартирки, требовал соответственно и капитальных вложений, что болезненным образом сказывалось на семейном бюджете молодой семьи.
По мере завершения ремонта Василий влезал в долги, а ведь нужно было ещё приобрести самое необходимое в квартиру, в которой находились лишь те два топчана из «шалаша» общежития, которыми сердобольная Галина Терентьевна позволила Татьяне попользоваться какое-то время.
Работницы «аквариума» выказывали живой интерес к Татьяниному обустройству и в азартном гомоне «что, да как…» проявляли желание осуществить смотрины её нового жилья. На одном из таких эмоциональных собраний решено было направить в семью Мягковых депутацию из пяти человек — в конце концов, нужно же было как-то засвидетельствовать новоселье.
Прибывшая пятёрка отдала должное умелым рукам Василисушки и тому дизайну, который, по общему мнению, должен был принадлежать Татьяне. Хозяева при этом смущённо переминались — лестные отзывы были приятны. Однако выражая своё удовлетворение маленьким, но благоустроенным жильём, ходоки вместе с тем были крайне удивлены тем, что оно, что называется, было пустым.
— Миленькие, да как же вы живёте! — раздавались голоса. — Ведь даже сесть не на что. Поесть-то как-то надо.
— А мы у подоконника, стоя, — как можно оптимистичней отвечал Василий.
— Зашились мы, девочки, с этим ремонтом — ни копеечки лишней, задолжали, — грустно улыбаясь, говорила Татьяна.— Девчата, — гремела не стеснявшая себя ни в выражениях, ни в манерах общения Галина, — это же чёрт знает что! Ей, — указывая на Татьянин живот, — приплод вот-вот принести, а живут как на вокзале! Нужно что-то решать, и решать немедленно.
Депутация ушла явно взволнованной, и это волнение она донесла до всего коллектива, не далее как на следующий день бурно выплёскивая свои эмоции на экспромтом возникшем собрании.
В результате продолжительного разговора пришли к единому мнению, что, во-первых, необходимо собрать деньги и купить в качестве подарка на новоселье диван-кровать, обеденный стол и два стула или табурета, а во-вторых, ходатайствовать через профком о выделении дирекцией фабрики денежной помощи семье Мягковых.
На собранные деньги, при непосредственном участии главы семьи, в комнате появились широкий диван-кровать, отделанный белым пластиком кухонный стол, под который полностью вписались два таких же блестящих пластиком и белой эмалью табурета. На выделенные дирекцией и профкомом деньги Мягковы купили прежде всего высокую и вместительную коляску, которая долгое время могла бы быть и кроваткой для малыша, а так же кое-какую кухонную утварь. Словом, как говорится, с миру по нитке… и «голая» молодая чета обзавелась сносной «рубашкой». Несколько комплектов постельного белья были подарены сёстрами: тётей Олей и мамой Татьяны.
Уже будучи на девятом месяце и находясь в декретном отпуске, Татьяна с Василием решили навестить Лидию Сергеевну. Татьяна убеждала мужа в том, что рожать у мамы ей будет спокойнее.
— Тётя Оля заведует родильным отделением, Я буду под хорошим и квалифицированным присмотром и до, и после родов, — говорила она.
— Да, наверное, так будет лучше, — вторил ей Василий, а то ведь в городе я буду один, а здесь сразу несколько нянек, да ещё каких… Только как всё это будет воспринято этими няньками?
— Я, думаю, доброжелательно, Васенька, — с уверенностью отвечала Татьяна.И действительно, желание Татьяны было принято Лидией Сергеевной с нескрываемой радостью.
— Господи, Господи, — причитала она, — да ведь это я вот-вот стану бабушкой. Танюшка, родненькая! Сейчас позвоню Ольге. Пусть придёт, да заодно и посмотрит, прослушает тебя.
Ольга Сергеевна осмотрев, прослушав и ощупав живот Татьяны осталась довольна.
— Ты что ж, здесь уже и останешься?
— Да нет, дней на десять вернусь ещё домой, кое-что улажу, а затем уже и сюда.
— Ты, милая моя, очень даже рискуешь. Установить с точностью до одного дня начало родов невозможно. В твоём положении их можно ожидать в самое ближайшее время, а потому если что и нужно дома, то постарайся это сделать буквально за несколько дней — и сюда. Кстати, постарайся взять в женской консультации свою карточку наблюдений районным гинекологом. Вот, пожалуй, и всё. Так что торопись. Ждём.
Через несколько дней Татьяна вернулась к матери, а осиротевший Василий загрустил в своей квартире, терзаемый тревожными мыслями о предстоящем событии.
«Как же ей должно быть страшно, — думал он, — да и больно, говорят ведь, что женщина рожает в муках. Зачем же такие испытания, если она совершает святое дело: дарит миру живое существо. Вот бы мальчишку…» — и Василий улыбался своей затаённой мечте.
Сначала через день-два, а затем уже и ежедневно Василий звонил Татьяне и задавал один и тот же вопрос:
— Ну что, Танюшка?
И она, успокаивая мужа, отвечала:
— Всё нормально, Василисушка. Всё нормально. Потерпи немножко. Тебе ведь терпеть легче.
— Да легче-то оно легче, но всё волнуюсь: как ты там, скоро ли?
— Тётя Оля говорит, что вот-вот, и думает положить меня в отделение до начала предполагаемого времени схваток.
— Ну с богом, родная. Завтра позвоню.Назавтра квартира Лидии Сергеевны на телефонные звонки Василия не отвечала. Так же упорно она молчала и в последующие два дня. Василий не находил себе места. Он уже собирался просить разрешения у начальства оформить на несколько дней отпуск за свой счёт, как вдруг при последней попытке дозвониться он услышал взволнованный голос тёщи.
— Васенька, поздравляю тебя с дочерью, прекрасная девочка!
— Как девочка? — вырвалось у Василия, но, спохватившись, он уже восклицал: — Девочка? Дочка? Зиночка, значит?
— Ну это я уж не знаю, как вы её наречёте, но девчонка крепенькая, горластенькая, а ты что, не ожидал дочку?
— Да, что вы, Лиция Сергеевна, ожидал, ожидал, а Танюшка уже загодя называла её Зиночкой. Мне что, приехать, что ли?
— Да нет, не торопись. Семейство твоё побудет у меня, а приедешь ты тогда, когда нужно будет его забирать. Так что наберись терпения. Жди.
Василий шёл с переговорного пункта, окрылённый полученным известием.
— Ну вот, — ликовал он, — наконец-то, почти к тридцати годам, и папой стал.
Спустя две недели, когда Татьяна несколько окрепла и поднаторела в уходе за ребёнком под придирчивым оком двух бабушек, решено было вызывать отца семейства.
Василий приехал в субботу поздним вечером, с тем чтобы в воскресенье с утра пораньше выехать с семьёй домой. Впервые он увидел своё спящее и спелёнанное по рукам и ногам чадо, и его умиляла красная мордашка с белеющим носиком-пуговкой. «Боже мой! —
с сожалением подумал он о Татьяне, — как же из неё мог выйти такой большой ребёнок? Как же ей должно было быть больно!».
Но рядом с ним стояла весёлая и бодренькая Татьяна, так словно ничего она и не претерпевала, стояла без привычного за последнее время большого живота и, улыбаясь, спрашивала:
— Ну как тебе дочка?
— Красавица, — умилённо улыбаясь, отвечал Василий и попытался взять её на руки.— Нет, нет, нет! — хором запричитали бабушки и мама, — ты ещё не знаешь, как обходиться с такими маленькими! Я всему тебя научу, — говорила Татьяна, — даже пеленать научишься.
А тем временем Ольга Сергеевна давала последние наставления племяннице:
— Я уж не говорю о своевременном купании, пеленании, воздушных ваннах перед пеленанием — ты всё это уже усвоила, а вот с кормлением… будь очень бережлива и внимательна к себе: следи за грудью. Молока у тебя в избытке, и если маленькая не будет успевать его отсасывать — сцеживай. Не дай бог — мастит, а это затвердение в железе, повышение температуры, порою даже хирургическое вмешательство. Думаю, тебя всё это минёт, но будь начеку. Может быть, понадобится помощь мужа.
Василий с недоумением смотрел на Ольгу Сергеевну.
— А ты не смотри на меня так, — волевым голосом обращалась докторица к папаше, — в случае если появятся затвердения и болезненные ощущения — бери Танечкину сиську и отсасывай молоко, у тебя-то вакуумный аппарат посильнее, чем у малютки-дочки.
Василий смущался. Ему не верилось, что такое может случиться, но по приезде домой, спустя какое-то время, Татьяна стала чувствовать недомогание. Прежде всего она выматывалась от продолжительных, затяжных кормлений: Зиночка быстро насыщалась и усыпала, удерживая сосок во рту. Как только Татьяна пыталась отлучить дочь от груди, та поспешно присасывалась и пыталась продлевать кормление, но это была лишь имитация, и всё свидетельствовало о том, что Зиночке было приятно и уютно засыпать под маминой грудью. В конечном счёте случилось то, о чём предупреждала тётя Оля: Танечка затемпературила, левая железа уплотнилась. Пришла пора вмешаться Василию. Памятуя наставления Ольги Сергеевны, он двумя руками нежно брал воспалённую грудь жены и, прижавшись к затемнённому диску, опоясывающему сосок, сильными губами охватывал его и резко отсасывал содержимое драгоценного сосуда, не зная как поступить далее: то ли, оторвавшись, сплюнуть, то ли глотать.— Ты пей, Васенька, пей, — подсказывала Татьяна, — поработай за Зиночку. Только не делай мне так больно — у неё это нежнее и мягче получается.
— От того ты и страдаешь, — оторвавшись от груди, проговорил Василий, — а ты знаешь: молочко-то твоё вкусненькое, сладковатое какое-то.
Так от сеанса к сеансу приёма Танечкиного молока Василием
ей становилось легче, и в конце концов угроза надвигавшейся опасности полностью исчезла.
Накануне истечения двухмесячного послеродового отпуска Татьяна вымолила у дирекции фабрики оформить ещё четыре отпускных месяца за свой счёт, с тем чтобы уже полугодовалую Зиночку определить в детские ясли.
Татьяна и Василий души не чаяли в своём чаде, из месяца в месяц становившемся крепеньким пухленьким бутузом. Душа болела у матери от того, что нужно было отдавать такую кроху в ясли, но выхода не было: материальные возможности семьи были предельно скудными и, хотя Танечкин оклад был довольно скромен, тем не менее он являлся составляющей семейного бюджета. Итак, Зиночка в свои полгода стала привыкать к особенностям жизни в детском коллективе, а мать приступила к работе в своём «аквариуме». К её приходу готовились, её ждали, и связано это было с тем, что фабричное руководство прочило её на место руководителя особой экспериментальной бригады. Баба Клава (так звали хозяйку «аквариума») была давней и опытной работницей, но годы брали свое: стала уставать, не справляться с работой. Она давно уже была пенсионеркой, однако работала, получая и пенсию, и зарплату, но подошёл порог её возможностей и, зная из предварительных бесед с начальством о занятии её должности Татьяной, с нетерпением ждала её выхода на работу.
Слух о том, что Татьяна появится на работе уже в качестве начальницы, быстро распространился в коллективе и был воспринят одобрительно. При всём том, что Татьяна была самой молодой в коллективе, никаких проявлений зависти или недоброжелательности ни с чьей стороны не выражалось. Она была всеобщей любимицей, а самое главное, в ней ценили её творческое и организаторское умение.
Татьяне же, помимо повышения в зарплате, занятая должность давала возможность выхода во «внешний мир», иметь связи с заказчиками. Она давно уже была под пристальным вниманием директрисы городского дома моделей Эльвиры Павловны Плотниковой, не без участия которой (как выяснилось впоследствии) решалось и её карьерное продвижение.
Обретя семью, Василий испытывал глубокое душевное удовлетворение решительно во всем: в привязанности к маленькому норовистому существу, часто не дававшему покоя в ночное время, однако не вызывавшему у него раздражения или недовольства; в налаженном быту; в любви к жене, которую он просто обожал.
Будучи мягким и уступчивым по натуре, он даже не замечал порою грубоватых и невоздержанных проявлений к нему со стороны жены. Он трепетал от близости и запаха её тела. Он обожествлял её такою, какою она была, со всеми её достоинствами и недостатками, последние из которых он не умел, не хотел и не мог замечать.
И именно это, доходящее до самозабвения чувство к Татьяне, семейному укладу, вселяло в Василия тяжёлые раздумья о своей значимости как главы семьи. Его предельно скромная зарплата техника-электрика бередила душу, вызывала самонеудовлетворённость и даже какую-то приниженность. Порою ему казалось, что и Татьяна близка к такому душевному состоянию, хотя с её стороны он никогда и ни в чём не испытывал на себе её недовольства. Усугубляющееся в Василии развитие синдрома собственной неполноценности на почве получения им мизерной зарплаты побуждало его думать о том, что Татьяна так же вынашивает в себе подобные мысли, но это было лишь его болезненным воображением.
Ранним, но уже тёмным вечером, когда жильцы общежития готовились к ужину и выполнению различных семейных дел, первый этаж погрузился во тьму. Василий понял: произошло обесточивание этажа. В коридоре ощутилось заметное оживление, сопровождаемое возгласами снующих женщин:— Как же теперь, в воскресный вечер, вызвать электрика?
Несколько повременив, Василий с фонариком в руках вышел из своей квартиры и, спросив у группы возбуждённых соседей, где располагается щитовая, направился к ней, ведомый соседкой в полуподвальное помещение. У закрытой двери щитовой уже толпилось несколько мужчин. Никто не знал, как её открыть, и только в крепких выражениях проявили своё недовольство,
— А ну, ребята, посторонись, — сказал Василий и подошёл к двери шкафа. Смекнув в чём дело, он добавил, — сейчас возьму дома ключ и вернусь.
Ключ представлял собой незамысловатую ручку с квадратным стержнем.
Перед Василием предстал значительный по численности набор фарфоровых предохранителей. Какой из них перегорел, Василию предстояло выяснить. Вынимая каждый предохранитель последовательно один за другим и вставляя на его место перемычку, он таким образом выявил виновника возникшего переполоха и, оставив временную перемычку, запер шкаф.
— Завтра с утра вызывайте электрика, — бросил он толпившимся мужикам и направился в свою квартиру.
Идя по коридору, Василий слышал за собой поспешные шаги и окрик:
— Подождите, хирург, поговорить нужно.
Василий остановился. Перед ним стоял мужчина выше среднего роста далеко не богатырского сложения, но с приятными манерами общения.
— Вас как зовут? — улыбаясь спросил он, чем вызвал удивление на лице Василия: его никто ещё не называл на «вы».
— Вася, Василий, — в растяжку ответил он.
— Василий, вы по специальности электрик? — продолжал интересоваться стоящий.
— Да, я по специальности техник-электромеханик.
— А где вы работаете? — дотошно выспрашивал собеседник.
— На швейной фабрике, — ответил Василий и в свою очередь заметил, — а вам-то что? Кто вы?— Меня зовут Николай Николаевич. Работаю я в жилстрое начальником крупного участка, — он замолчал, видимо, готовясь к самому главному этапу разговора, и продолжил, — как я догадываюсь, зарплата у вас невелика. Что если я предложу вам работу с зарплатой, превышающей вашу, пожалуй, раз в десять? — и испытывающие посмотрел Василию в глаза.
Василий оторопел. Такие деньги не могли присниться ему даже во сне. Прерывающимся голосом он спросил:
— Так что же это за работа с такими деньгами?
— Работа по вашему профилю, требующая прочных знаний и опыта. Работа в комплексной бригаде, которую я сейчас комплектую. Это не связано с государственным строительством — там таких денег не заработаешь. Это так называемое «шабашничество» на договорных началах с сельскохозяйственными предприятиями. Работа на выездах, и далеко не всегда с комфортными бытовыми условиями. Подумайте, посоветуйтесь. Меня вы найдете в пятнадцатой квартире, но не мешкайте. Ваше молчание в течение трёх дней даст мне повод подобрать другую кандидатуру. Ну а теперь всего вам доброго, — и он протянул Василию руку для прощания.
Василий вошёл в свою квартиру, совершенно сбитый с толку.
— Что случилось, Вася? — готовя ужин, обратилась Татьяна к мужу, — свет уже давно зажёгся, а ты только сейчас появился.
— Только что я беседовал с одним человеком и… и до сих пор не могу прийти в себя. Представь себе, он предлагает мне работу с заработком — не поверишь — в тысячу рублей!
Татьяна как была с тряпкой в руке, так и села у стола рядом с Василием.
— Ты-ся-чу рублей? Васенька! Да что же это за работа?
И Василий пересказал Татьяне весь только что состоявшийся разговор с Николаем Николаевичем.
— Дал на раздумие и совет три дня, — глядя в глаза Татьяне, добавил Василий.
— А что тут думать и советоваться. Таких денег у нас на фабрике мы никогда иметь не будем, и нищенствовать нам до конца своих дней. А при таких деньгах, какие он обещает, заживём. Может, чего доброго, и квартиру в кооперативе купим, а там… страшно сказать — и машину!..
— Ну размечталась. А ты подумала, как без меня останешься — ведь только на выходные приезжать буду. Как ты одна с Зиночкой управляться будешь?
— Управлюсь, Васенька, управлюсь, Я-то здесь всё-таки дома, а вот ты там как без моей опеки будешь пристраиваться! Да ещё с переездами с одного места на другое.
— Ничего, как-то всё определится, устроится, Так что, давать согласие?
— Давай, Васенька, непременно давай. Тянуть нечего. Завтра же и скажи.
Василий подал заявление на увольнение и, отработав положенные две недели, забрал в отделе кадров трудовую книжку и передал её Николаю Николаевичу. Трудовые книжки всех членов бригады Николай Николаевич сдавал руководству хозяйства, с которым заключал договор, и таким образом строительная бригада становилась частью трудового коллектива того хозяйства, где выполнялись работы.
Условия быта и питания оговаривались Николаем Николаевичем с особой тщательностью, и ребята бригады оставались всегда довольны.
Ему всегда удавалось выбить место расположения и хранения его маленького подвижного состава, представлявшего старенький микроавтобус «Жук» чешского производства с прицепной платформой.
Строили всё: мастерские, гаражи, коровники, свинарники, весовые, небольшие клубы, силосные ямы, подземные хранилища и всякое другое, что необходимо было тому или иному хозяйству.
Помимо, так сказать, плановой работы, ребята выполняли также и работы по просьбам хозяев подворий, которые нуждались в таких специалистах и щедро оплачивали их услуги. А нужно было то выкопать и перекрыть погреб, то пристроить к дому комнатушку или веранду, то перекрыть крышу, то сварить металлические ворота с калиткой, а то и оградку на кладбище. Василий освоил премудрости газо- и электросварки и был одним из самых востребованных работников.
Николай Николаевич с нарочитым безразличием относился к такой побочной деятельности своей бригады, рассуждая про себя: «Ущерба основной работе нет, а то, что ребята зарабатывают копеечку, так она никогда лишней в семье не будет. Благо что непьющие».
Трудились много, подолгу: в летний период под открытым небом все светлое время дня. Уставали, но знали, за что работают, и получаемая зарплата подтверждала их чаяния — домой ехали с деньгами, за которые не было стыдно перед жёнами.
Первое время Татьяна не могла подавить в себе чувство одиночества. Непривычно было в одинокой постели. Уставшая, идя с работы, забирала Зиночку из ясель, и долго ещё удовлетворяла её капризы, пока та не усыпала на её руках. Уложив ребёнка в коляску и выполнив кое-что по хозяйству, Татьяна с саднящей тоской разбирала постель и ложилась, не ощущая радости от её излишней просторности. И так каждый день, пока не приходила пятница, когда поздним вечером появлялся Василий. Уже с утра у Татьяны повышалось настроение и, чрезмерно сюсюкая с Зиночкой, она радостно щебетала над нею:
— А кто, маленькая, к нам сегодня приедет? Папа приедет. Он привезёт подарки Зиночке. Ты рада?
Маленькая Зиночка ещё не в состоянии была осмыслить маминых слов, но расплывалась в широкой улыбке и сучила голенькими ручками и ножками, подтверждая тем самым свою радость и выражение безусловной солидарности с мамиными чувствами.
Со временем острота Татьяниной тоски притупилась, и пошёл лишь счёт на недели со спадами и подъёмами настроения соответственно в начале и конце текущей пятидневки.
В один из поздних долгожданных пятничных вечеров нетерпеливые супруги утолили жажду своей близости и Василий заметил:
— Танюша, надо бы Зиночке купить кроватку — тесновато ей, наверное, в коляске. — Я сама хотела сказать тебе об этом, — живо откликнулась Татьяна, — я даже присмотрела кое-где. Есть замечательные просторные деревянные кроватки, правда, дороговатые.
— Если добротная, красивая и удобная, то какой разговор может быть о деньгах, — с сознанием собственного достоинства, прижимая к себе жену, отвечал Василий.
На следующий день маленькую счастливицу поздравили с обновкой, и первую ночь Зиночка, разбросавшись, крепко спала в своём первом просторном ложе.
Эльвира Павловна Плотникова была женщиной в годах, но выглядела моложаво и привлекательно. Учась ещё в школе, она изучала французский, любила этот язык за его особое звучание, а главное за то, что на нём говорил народ, обладавший высокой культурой, которая становилась предметом подражания для многих других народов. Позднее она поступила на курсы углублённого изучения этого языка и в результате кропотливого и настойчивого труда освоила его настолько, что могла свободно общаться с коренными французами, строя и произнося фразы с определённым, как ей казалось, необходимым прононсом.
Жан Поль Ренье, известный парижский кутюрье, совершал поездку по Украине с целью демонстрации своего творчества. Оказавшись в городе, где законодательницей местной моды являлась Эльвира Павловна, был ей представлен. Познакомившись ближе, они проявили друг к другу явные симпатии, и даже более того — Жан Поль подчёркнуто и с большим удовольствием выказывал своё желание ухаживать за украинской гранд-дамой. Несмотря на свой возраст (ему было за пятьдесят), он стремился не упускать свою визави, находящуюся рядом с ним почти неотлучно. Общение на родном для Поля языке упрощало процедуру их сближения. Одним словом, стареющий Поль влюбился и с присущим ему французским темпераментом добивался от Эльвиры согласия выехать с ним в Париж, обвенчаться и уже на семейной основе продлить общее творческое дело.Эльвира Павловна, будучи значительно моложе известного мэтра, тем не менее была более сдержанна, хотя перспективу радикального изменения своей жизни воспринимала со скрытым внутренним ликованием. К концу вояжа Ренье, отвечая на его эмоциональные ласки и просьбы определиться, наконец, с его предложением, она ответила, что решит эту неожиданную для неё проблему после своего предварительного визита в Париж.
— Милый, Поль, — завораживающе говорила она, — я должна посмотреть Францию, близко познакомиться с Парижем, посмотреть, как ты живёшь, хотя бы в первом приближении определиться с постановкой своего дела.
— Элечка, — захлёбываясь от переполнявших его чувств, скороговоркой грассировал Поль. — Да-да ты непременно должна приехать. Я сделаю всё, чтобы ты имела свой салон. Его становлению и процветанию послужит моё имя. Мы назовём его «Салон Плотникова — Ренье».
Эльвира Павловна умилялась юношескому задору своего возлюбленного и радовалась той, пока ещё призрачной, перспективе своей жизни в недалёком будущем.
Поль уехал, а Эльвира Павловна загрустила, склоняясь порою к мысли о так бурно ворвавшейся в её жизнь счастливой сказке и печальном её конце.
Однако Поль был глубоко захвачен своим чувством и как одержимый хлопотал над оформлением вызова. Эльвира Павловна была чрезвычайно расстрогана, когда получила с нетерпением ожидаемые бумаги и тотчас же стала готовиться к отъезду. В продолжительных хлопотах, связанных с заграничным отъездом, Плотникову не покидала мысль: на кого оставить своё хозяйство. Она всё время думала о Татьяне и, наконец, решилась её пригласить на беседу.
Позвонив в «аквариум», Эльвира услышала в трубке голос Татьяны:
— Танечка, здравствуй. Я хотела бы тебя видеть. Ты узнаёшь меня?
— Да, Эльвира Павловна, узнаю и рада вас слышать.— Ты часов в семь вечера смогла бы подойти в мою контору?
— Нет, Эльвира Павловна, чуть раньше я забираю Зиночку из садика, и весь оставшийся вечер обе хозяйничаем дома.
Эльвира помолчала, подумала и, просмотрев часы своей занятости, сказала:
— Ну а через час (у меня заканчивается совещание) я могла бы тебя видеть?
— Через час — да, но не позднее шести часов.
— Прекрасно. В три я тебя жду.
Войдя в приёмную, Татьяна тут же была препровождена секретаршей к хозяйке
— Входи, входи. Располагайся, Танюша. Сейчас мы с тобой задушевно поговорим.
Она нажала кнопку вызова и попросила секретаря приготовить две чашечки кофе с чем-нибудь вкусненьким.
— Прежде всего, как твои семейные дела, — начала Плотникова, — как зарплата после твоего повышения?
— С семьей всё хорошо, а зарплата так себе…
— Неважненькая, честно говоря. Не так ли? — заключила Эльвира и, отпив глоток, сосредоточилась.
— Видишь ли, Танечка, я отважилась пригласить тебя с тем, чтобы предложить тебе интересную и творческую работу.
— Где же и в качестве кого? — оживилась Татьяна.
— Сюда, ко мне, в качестве моего зама.
Татьяна от неожиданности и удивления поставила свою чашку и непонимающе смотрела на Плотникову.
— Сейчас я открою тебе все карты. Тебя как прекрасного специалиста я знаю уже давно. Моя жизнь в ближайшее время может радикально измениться, и пока я здесь ещё работаю, я бы хотела видеть тебя своим замом, а в перспективе, если мне действительно суждено будет уехать, то ты станешь хозяйкой Дома. Во всяком случае, я приложу к этому все свои усилия. Так как?
Татьяна никак не могла справиться со своей оторопью. Она могла ожидать от Плотниковой всего, чего угодно, что было связано с её профессиональной деятельностью, но такого… Стать замом, а уж тем более директрисой… В её сознании это не укладывалось.
— Я понимаю: моё предложение свалилось на тебя, как снежная глыба, но от шока ты быстро оправишься, и всё станет на свои места. Сейчас ещё около месяца ты поработаешь со мной, ознакомишься с нюансами работы, втянешься. Затем я уеду, видимо, на месяц. Ты останешься за меня, и это будет хорошей практикой. Когда же я вернусь, мы какое-то время ещё поработаем в дружном тандеме, с тем чтобы реализовать мой план и выпустить тебя в свободное плавание.
— Хорошо, Эльвира Павловна. Так когда же мне…
— Прямо завтра. Завтра же подавай заявления: одно на работе, второе мне. Будь решительной, какою я знаю тебя всегда. Пока!
— До свидания, Эльвира Павловна, — находясь ещё в каком-то замешательстве, ответила Татьяна и вышла.
Забрав Зиночку и придя домой, Татьяна не находила себе места, находясь под впечатлением разговора с Плотниковой. Был четверг, и Татьяна с нетерпением ждала завтрашнего вечера.
После несколько скомканной прелюдии и реализации томимого желания Василий, выдержав паузу, сказал:
— Танюшка, что-то ты какая-то не такая. Что-нибудь случилось?
— Случилось, Васенька, случилось… — и она передала ему содержание всего разговора с Плотниковой.
— Ну, что ж, я очень рад за тебя. Ведь ты ещё такая молодая, а карьера опережает твой возраст. Денежек прибавится… а ты знаешь, я ведь машину уже присмотрел там в районе. Вдова отставного полковника продаёт «Волгу» — не знает, что с нею делать после смерти мужа. Машину я осмотрел — новая, всего пятнадцать тысяч пробега. Так что будем ездить теперь не на каком-нибудь «Запорожце» или «Москвиче», а на «Волге». Ты знаешь, кто на таких машинах ездит? Элита! Партийное руководство; руководители предприятий и крупных учреждений; отставные военные чины; счастливчики из научных сотрудников, побывавшие в долговременных творческих командировках; ну и ещё денежная рабочая аристократия: сталевары, шахтёры, газовики, ники. А вот теперь и я, какой-то Вася Мягков, тоже буду ездить
на «Волге».
— И когда же это будет? — взволнованно интересовалась Татьяна.
— Думаю, на следующей неделе попрошу день у Николая Николаевича и приеду с хозяйкой для переоформления движимого имущества на моё имя. Так что теперь Зиночку будем возить к бабушке Лиде на собственном транспорте.
— Господи! Даже не верится, — прижимаясь щекой к плечу мужа, шептала Татьяна.
— Ты, Танюшка, в городе как бы видным человеком становишься — поузнавай о месте хранения машины. Сейчас началась волна строительства общественных гаражей.
— Хорошо, Васенька, хорошо я непременно узнаю, — а затем, несколько помолчав, продолжила, — а ты знаешь, Эльвира советовала мне продолжить учёбу: поступить на заочное отделение московского института народного хозяйства. Потяну ли? Не поздно?
— Тебе не поздно. Ты потянешь со своей настырностью, а вот мне поздновато. Стать молодым специалистом, инженером под сорок — малоутешительная перспектива. Вон сколько по малым и большим городам мытарится разных инженеров со смехотворными ставками — срамота одна перед людьми. Я уж, сколько хватит сил и здоровья, пошабашничаю, а дальше видно будет. Николай Николаевич тоже ведь так колесить не будет, в начальники на стройку подастся, а я у него
как-нибудь энергетиком пристроюсь — знаний и опыта моих хватит. А пока, Танюшка, работать, работать засучив рукава. Думай о квартире. Где и как воткнуться в жилищный кооператив. Теперь строят высотки с улучшеными планировками. Ищи — мне ведь некогда.
— А что искать? Двухкомнатную? — не будучи уверенной в решительных планах мужа, смущённо спрашивала Татьяна.
— Да нет уж! Если платить, то за трёхкомнатную: нам с тобой одну, Зиночке комнату и одну, самую большую, для всех.
— Потянем ли, Васенька? — сомневалась Татьяна.
— Ты ищи. Дело ведь не сегодняшнего дня. Пройдёт немного времени, и потянем. Должны потянуть — мы теперь при больших деньгах будем, — заверял Василий.Татьяне нравилась спокойная уверенность мужа, которая, в свою очередь, передавалась и ей, и от того она преисполнялась чувством тихой радости и даже какой-то безмятежности.
Эльвира Павловна жила в крупном промышленном, научном и культурном центре, который ни при каких обстоятельствах назвать провинцией нельзя было. Однако все познаётся в сравнении, и часто то, что казалось большим и весомым, в сопоставлении с чем-то иным становится незначительным и даже заурядным.
У вагона поезда «Москва — Париж» с небольшим, но эффектным букетиком цветов Эльвиру встречал Жан Поль. Эльвира несколько смущалась — Поль выражал самые бурные эмоции. Он тут же распорядился доставить её багаж в машину, стоявшую на привокзальной площади, назвав её номера, Эльвира была усажена в «Пежо», что подчёркивало патриотичную приверженность её хозяина к отечественному производству.
Машина неслась по широким проспектам и улицам, пересекая знаменитые площади великого города, города, по праву снискавшего славу столицы мира. Всё, что проплывало мимо и оставалось позади машины, вызывало у Эльвиры волну особого воодушевления, радости и чувство какой-то нереальности в осознании того, что она находится совершенно в ином мире: мире-сказке.
При всей своей нетерпеливости и поспешности оказаться с Эльвирой наедине, Поль тем не менее продлил путь своего движения, предоставляя возможность своей спутнице любоваться красотами архитектурных шедевров, как глубокой старины, так и близких к современности. Восхищение Эльвиры он видел на её лице, становившемся по-детски наивным и трогательным. Он не мог отказать ей в таком удовольствии.
Большая трёхкомнатная квартира Поля с двумя туалетами и двумя ванными комнатами располагалась на третьем этаже и представляла собой образец современного дизайна, прекрасно сочетавшего элементы различных стилей. Ознакомив Эльвиру с содержимым и особенностями комнат её туалета и спальни, Поль удалился на свою половину, и через некоторое время, улавливаемое только ими двумя, они сошлись, прикрытые ми махровыми накидками, и слились в долгожданном объятии, не силясь осмыслить того, что те прикрытия, которые находились на их телах, уже безучастно лежали у их ног.
Жан Поль не представлял собой красавца-мужчину и, зная свои далеко не рекламные внешние данные, никогда не пытался представить себя лучше того, кем он был не самом деле. Чуть выше среднего роста, с гордо посаженной головой, наделённой волнистыми чуть удлинёнными, слегка поредевшими и поседевшими волосами, он обладал обычным слегка асимметричным лицом, что, в сущности, и придавало ему особую симпатию.
Ощутив близость тела Эльвиры, Поль несколько отстранился и даже подался назад, будучи удивлённым упругостью её груди. Он даже потрогал их — нет: всё как есть. Поддавшись заинтересованности художника и сделав ещё несколько шагов назад, он смотрел на тело Эльвиры, поражаясь удивительной пропорциональности и отточенности форм находившейся перед ним фигуры, а ведь перед ним стояла тридцатипятилетняя женщина. Поль был заворожён чарующей припухлостью, покрытой в чётко обозначенном треугольнике шелковистыми, чуть лоснящимися волосками; едва улавливаемой волной нижней части живота; и самое поразительное, грудью. С контрастными дисками, венчавшимися цилиндрическими сосками, она не обвисала, она словно принадлежала скульптурному изваянию, будучи твёрдой, строго очерченной и совершенно не нуждавшейся в атрибутах поддержки и упаковки.
Впервые Поль как художник был озадачен мыслью: почему созидаемое им демонстрируется женщинами, далёкими от совершенства? На подиумах фланируют женщины-жерди с остро выдающимися ключицами, лопатками, бёдрами. Они неестественно ходят, словно перемещаются не по полу, а по канату, делая свой последующий шаг на линии предыдущего. Кто установил стандарт роста этих женщин: не менее ста восьмидесяти сантиметров? Эльвира не обладает таким ростом, и слава богу, но это же — само совершенство!
Поль несколько отвлёкся в своих мыслях, но стоящая перед ним Эльвира вызывала в нём страстное желание, о чём но свидетельствовало крайне возбуждённое состояние его конечной плоти.
Поль был экспрессивен во всём, увлёкши Эльвиру в одну из спален, он доводил её до состояния, близкого к фантасмагории. Он владел, он управлял её телом сообразно своей изобретательности и богатой фантазии. Она же, почти непрерывно ощущая его в себе, не успевала осмыслить положений своего тела относительно источителя столь бурной, сатанинской страсти.
Свою экспрессию Поль выражал не только в постельных общениях с Эльвирой. Он выражал её и в поездках по стране, удивляя Эльвиру красотами Атлантического побережья, экзотикой Средиземноморья, включавшими в себя и особенности карликового кнжества Монако.
Он знал всю или почти всю историю Франции, начиная от придворных перипетий династий Валуа, Капетингов и, наконец, Бурбонов. Особую приверженность и любовь снискал у него Наполеон Бонапарт. Для Поля он был выдающимся генералом и исключительным императором. Он увлекал Эльвиру в Лувр и подолгу знакомил её с полотнами Давида, прославлявшего величие властелина. И в этих рассказах-лекциях он находил Эльвиру не только примерной слушательницей, но и собеседницей, а порою и оппонентом.
— Ты восхищаешься величием Наполеона, — говорила она Полю, — но в чём ты видишь его величие?
— Как же! — возбуждался Поль, — он создал великую Французскую империю!
— А зачем? — парировала Эльвира — зачем Франции необходимы были неисчислимые жертвы только для того, чтобы совсем ненадолго завоевать соседние государства? Ведь империя как государственное образование самое нежизнеспособное. Это подтверждает история. Сколько их таких было на земле с начала развития цивилизации? И что? Все они появлялись и исчезали. Не Франции, не французам нужна была империя, а честолюбивому маленькому человеку, который хотел видеть себя императором, а в сущности выглядел заурядным каннибалом. Миллионы человеческих жизней на его счету, но извращённое человеческое сознание устами аналитиков, историков, биографов утверждали и утверждают о величии и исторической значимости людей, подобных Наполеону. Если простой обыватель совершает убийство, а маньяк — серию убийств, то обычный суд рассматривает это злодеяние как уголовное преступление и лишает жизни злодея. Но если человек с такими же маниакальными наклонностями в угоду своей прихоти лишает жизни сотни тысяч, миллионов людей, то его помпезно величают военачальником, и тем более таким удачливым убийцей, как твой император Наполеон.
— Но у нас была и вторая империя, олицетворяемая племянником основоположника первой — Наполеоном Третьим.
— Милый Поль, какой там он племянник! Как говорят у меня на родине: «десятая вода на киселе»…
— Элечка, дорогая, ты меня шокируешь своеобразием своих суждений и знанием истории моей страны. Я просто в восторге от тебя, помимо того, какова ты в постели.
— Дорогой мой, изучая твой язык, я старалась в подлинниках читать французскую историческую литературу. Видимо, мне попадалось то, что тебе не встречалось. Так вот относительно племянника… Молодой генерал Бонапарт был пылко влюблён в мадам Жозефину, имевшую ко времени знакомства с преуспевающим генералом двоих подростков-детей, которые после брачного союза были усыновлены новоявленным отчимом. Впоследствии вышедшая замуж падчерица Гортензия родила чудо, которое по прошествии многих лет и стало императором Наполеоном Третьим. Вот тебе и племянник…
Всё время визита Эльвиры Поль посвящал только ей, чередуя удовлетворение любовной страсти с духовностью. Он возил её по Парижу и знакомил со знаменательными местами:
— Вот место, где когда-то стояла Бастилия; вот Тюильри, откуда Людовика Шестнадцатого везли на казнь; вот мосты через Сену и Эйфелева башня, которую ты видишь отовсюду; здесь жил и непрерывно писал неутомимый Бальзак; а вот здесь (это уже ближе тебе) жила семья Виардо, возле которой почти всю свою жизнь находился ваш Тургенев, не смея высказать своей любви великой певице.
Проголодавшись, они заходили в небольшие, но уютные кафе, и там за столиком продолжали свои увлекательные беседы. За одной из них Поль предложил Эльвире совершить экскурсию на небольшой островок в Атлантике, расположенный в нескольких милях от побережья — там в изгнании (в период царствования Наполеона Третьего) жил великий Гюго.
Остров, на который высадился наш скромный десант, действительно представлял собой незначительную часть суши, омываемой со всех сторон водами Ламанша. Поль показал домик, где жил Гюго с женой, и совсем неподалёку — другой, ещё меньший, где неотлучно от него жила его любовница.
Осиротевшего трибуна и литературного кумира нации с триумфом встречал Париж. В свои немногим за восемьдесят он как мужчина выглядел ещё бодро и впечатляюще. Возраст не изменил его осанки, голову украшала седая грива вьющихся волос, в глазах лучился неиссякаемый блеск пленяющего обворожителя.
— Элечка, — волновался Поль, — ты представляешь, оставив великое литературное наследие, он являлся также и автором многочисленных экспромтов, анекдотов, эпиграмм и каламбуров. Многие дошли до наших дней и передаются с неменьшим увлечением, чем это было при его жизни. Как-то раз, — продолжал Поль, — он был приглашён в салон поклонников литературного слова одной из представительниц парижского бомонда, где предполагалось послушать новинки его творчества. Особняк располагал огромным залом, а также прилегающим к нему будуаром и множеством комнат, каждая из которых вызывала у заблудившихся гостей потребность в выражении интимных чувств. В зале при большом стечении публики к Виктору подошла девятнадцатилетняя особа с томиком его стихов. «Сударь, — обратилась она к поэту, — здесь неподалёку в комнате есть чернильный прибор. Я была бы очень признательна, если бы вы оставили на этой книге свой автограф». «Такой очаровательной особе — с превеликим удовольствием», — ответил Гюго и последовал за нею, дверь за вошедшими закрылась. Виктор повернул ключ внутреннего замка. «Присядемте, сударыня», — указывая на стоящую кушетку с рядом стоящим письменным столиком, промолвил Виктор. «Благодарю вас, мсье», — прерывающимся голосом проронила спутница. Принимая книгу из её рук, Виктор заметил: «Сударыня, мне чем-то знакомо ваше лицо. Не встречались ли мы с вами где-либо? «Да, встречались сударь и всякий раз в ситуации, близкой к этой: я подношу вам для автографа двадцатую книгу».
Виктор трогательно и с некоторым любопытством смотрел на сидящее рядом милое создание. Он поставил свой двадцатый автограф и передал книгу. Затем взял в свою руку тонкую удлинённую кисть соседки и припал к ней губами. Поцелуй был, видимо, столь волнующим и возбуждающим, что незнакомка порывисто, взяв обеими руками его голову, прильнула к ней, а растроганный
гений в инстинктивном порыве к молодому телу, шептал: «Сударыня, я желаю, я хочу вас». «Месье, но что вы имеете ввиду? — находясь в полушоковом состоянии, вопрошала его обожательница. «Я, сударыня, что имею, то и введу», — порыкивал старый лев. «Позвольте… ах, как вы стремительны… и как… как вам всё позволительно», — затихал в сладострастном изнеможении её шёпот. Прошло три месяца с момента увлекательной встречи Виктора с незнакомкой, — продолжал Поль, — и Франция провожала в последний путь своего кумира. Скорбил Париж, скорбили ближайшие у гроба усопшего. Скорбила и поодаль стоявшая в траурном одеянии молодая особа, едва сдерживая рыдания. Она оплакивала своего обожателя и отца ребёнка, вынашиваемого ею, как великую ценность и наследие, оставленное им для неё. Спустя полгода она произвела на свет маленького Виктора.
Поль умолк. Его эмоциональное повествование, его чувственный мужской темперамент и ненавязчивое, корректное выражение внимания умиляло Эльвиру. Она впервые ощутила глубину культуры всеобъемлющего общения с мужчиной. Она была счастлива. Однако время общения подходило к концу. Буквально на днях Поль и Эльвира заключили брачный союз, после чего супруга стала именоваться «мадам Ренье».Татьяна, выплёскивая всю свою энергию, добивалась реализации трудно разрешаемых планов, касающихся строительства гаража и поиска жилищно-строительного кооператива. Вся сложность заключалась в том, чтобы оба эти объекта были расположены в максимальной близости друг от друга. Строительство гаражей предусматривалось в различных районах города, и Татьяна могла остановиться на одном из таких объектов, но дом планировался к строительству в месте, за которым охотились люди из ближайшего окружения власть предержащих.
Татьяна с переменой работы оказалась в числе лиц, известных городскому руководству. Вся женская клиентура Плотниковой как-то сама по себе перешла к Татьяне, и модницы «высшего света» стали с важностью заявлять о том, что их наряды от Мягковой.
Влияние жён на своих мужей, как известно, в большинстве случаев велико, и потому Татьяна через своих клиенток получала возможность общения с чиновниками различных ведомств и рангов.
Неподалёку от места будущей площадки строительства дома, на склоне оврага, уже заканчивалось многоярусное строительство
гаражных боксов, один из которых и стал принадлежностью Татьяны. Таким образом, одна из составляющих проблемы была благополучно решена.
Что же касается квартиры в уже учреждённом кооперативе, именовавшемся «Надежда», то перед Татьяной возникли трудности. Дело в том, что в правлении ЖСК, куда она была направлена, ей предложили, во-первых, двухкомнатную квартиру, а во-вторых, последний, двенадцатый этаж. Ни то, ни другое Татьяну никак не устраивало. Она ринулась за помощью влиятельных лиц, после вмешательства которых ей предложили трёхкомнатную квартиру на одиннадцатом этаже.
— К сожалению, Татьяна Николаевна, ничего уже более подходящего нет. Вы несколько припоздали, — с виноватым видом объяснял ей заместитель председателя исполкома.
— Ну да ничего. Спасибо и на том, всё-таки не под крышей, а на одиннадцатый и лифт поднимет, — благодарила зама повеселевшая Татьяна.
Покинули Мягковы семейное общежитие и переселились в свою новую квартиру в тот самый день, когда Зиночке исполнилось шесть лет. Так что и новоселье, и день рождения отметили одновременно. Татьяна не могла налюбоваться квартирой. Окна всех комнат располагались на запад, и солнечные лучи появлялись в них лишь к концу второй половины дня, что на одиннадцатом этаже в летнюю жаркую пору было немаловажным. Все вспомогательные помещения находились на противоположной стороне, и потому в кухне с утра и до полудня было светло и жарко.
Самую маленькую комнату сделали спальной для мамы и папы, а среднюю, довольно просторную — выделили ребёнку. Самая большая комната, таким образом, становилась общей гостиной. Комната родителей заполнилась спальным гарнитуром, а у Зиночки пока одиноко стоял диван-кровать: её спальное место. Гостиная была пуста.
Двор дома был большим и пустынным, и потому небольшие качели и деревянные квадраты-песочницы выглядели сиротливо и малозаметно. В первую же осень правление ЖСК самым активным образом побуждало жильцов дома к озеленению двора. В одну из суббот во дворе появилась большая грузовая машина, наполненная саженцами кустарников, малых и быстрорастущих гигантов декоративных деревьев.
Татьяна, неотлучно работавшая рядом с мужем, тихонечко советовала ему:
— Васенька, давай под нашими окнами посадим каштаны. Когда они вырастут — это будут огромные ветвистые деревья.
— Да проку от них для нас, — смеялся Василий, — до одиннадцатого они не дотянутся.
— Всё равно, Васенька, хоть до пятого дорастут, а из окна выглянешь и чуть ниже — на тебе: большущие зелёные кроны с десятками белых свечей. Красота-то какая!
— Хорошо, — соглашался Василий.
И посадили Мягковы под своими окнами два отборных рослых саженца, которые за несколько лет действительно, как и пред394
ставляла Татьяна, выросли, превратившись в могучие красивые деревья-гиганты.
Зиночка, будучи все дошкольные годы в детском саду, развивалась, опережая своих сверстников. В успех её развития весомую толику вносила Татьяна. К пяти годам она обучила Зиночку считать до ста и выполнять все арифметические действия в пределах этой сотни. В результате кропотливых вечерних занятий Зиночка не бегло, но вполне сносно читала уже не только азбуку, но и книжки для детей несколько старше своего возраста. Она любила рисовать, и Татьяна, заметив в ней эту наклонность, старалась развивать её.
— Доченька, нарисуй головку лошадки, глядя на эту открытку, — говорила вкрадчиво Татьяна.
— Я не смогу, мамулечка, это очень сложно, — отвечала озадаченно Зиночка.
— А я тебе помогу. Ты возьми эту открытку, линейку и остро заточенный карандаш и нанеси на ней еле заметную сетку — так, чтобы получились равные квадратики. Затем возьми плотный лист бумаги из альбома и так же нанеси на нём сетку, только чтобы квадратики были в два раза больше тех, что на открытке. Каждую линию в квадратике открытки перенеси в соответствующий квадратик листа бумаги, и ты посмотришь, что на листе появится точно такое же изображение, только в два раза больше.
Зиночка несколько дней корпела над заманчивым маминым заданием, но когда она его завершила — радости её не было предела, а уж тем более после того, как она с максимальной точностью сделала цветовую ретушировку разноцветными карандашами. Татьяна умилялась.
Воспитательницы, по мере того как Зиночка переходила в старшие группы, тепло отзывались о своей воспитаннице, отмечая лишь её несловоохотливость и своеобразную замкнутость; более охотно она играла с мальчиками, нежели с девочками.
В последнее лето перед школой Зиночку отвезли к бабушке Лиде. Полусельские условия окраины маленького городка, находящегося на берегу большого водохранилища, по замыслу роди39595
телей должны были способствовать прекрасному оздоровлению ребёнка перед началом учебного года.
Зиночка влилась в компанию местных мальчишек и девчонок, являвшимися её сверстниками, и целыми днями моталась с ними по прибрежным окрестностям.
Заводилой всему тому, что совершали эти недоросли, был вихрастый росленький семилеток Костик, обладавший поразительным разнообразием выдумок и проказ. Зиночка не уступала в росте Костику, но в её семилетней фигурке усматривались уже задатки будущей девушки с характерными очертаниями женского тела в недалеком будущем.
Костика никогда не видели одетым. Он носил просторные удлинённые трусы, которые не без сарказма называли «семейными». Ещё одним, всегда присутствующим при нём атрибутом, был перочинный нож, носимый им на шее при помощи шнуровки. Нож был довольно большим, имел одно очень острое лезвие и открывался его носителем с превеликим трудом.
Ведя свою ватагу по зарослям камыша, Костик срезал его коричневые цилиндрические верхушки и, распределяя каждому поровну, велел выносить их на солнечный берег. Высохшие на ветру и солнце камышинки затем разбирались, и с подожженными верхушками, чадя и светясь в вечернем сумраке, спасали ликующую детвору от назойливых комаров.
Особым, не поддающимся разглашению способом Костик изготовлял свистки. Срезав на кусте молодую, в большой палец толщиной ветку, он отрезал коротыш длиною не более ширины ладони и затем на расстоянии примерно двух сантиметров от конца ножом описывал окружность, нарушая сплошность коры до древесины. С образовавшегося цилиндрика с вырезанной в нём поперечной насечкой и продольным срезом, удобным для удержания будущего свистка губами, он затем резко срывал кору, оставляя голым конец коротыша. Послюнявив его во рту, он надевал ранее сорванную кожицу, и свисток был готов. Если же в полость, образовавшуюся между древесиной и корой, помешался маленький шарик, то свисток издавал трели, подобные милицейским сигнальным свисткам. Такими свистками Костик снабдил каждого члена своей компании.Более того, каждый обладатель свистка имел ещё и вырезанную Костиком довольно внушительных размеров ветку, служившую боевым конём. Таким образом, кричащая, гикающая и свистящая «конница» проносилась по пыльным улочкам окраинного захолустья и выводила его обывателей из состояния привычного для них покоя. Бабушке Лиде порою жаловались на Зиночку, но та категорически отрицала свою вину, полностью ссылаясь на то, что всё это затеи Костика. Как-то вечером, перед тем как разбегаться по домам, толстенький и лопоухенький Витюня предложил завтра с утра пойти за земляникой.
— А ты знаешь, где это? — раздалось сразу несколько голосов.
— Знаю. Перед лесом на той стороне. Правда, до дамбы далековато, — пояснял Витюня.
— Ничего себе! — воскликнула Зиночка, — это же пока до дамбы дойдёшь, а потом обратно. Сколько же это километров будет?
— Не знаю сколько километров, — не унимался Витюня, — но земляники там полно.
Мнения разделились. Кто был за, кто против, но в конечном счёте сошлись на том, что за земляникой пойдут. Прихватив полиэтиленовые пакеты и бутерброды, юная рать рано утром выступила в поход. Перейдя дамбу, любители ягод оказались на громадной поляне, за которой чернел страшный и таинственный лес. Вся поляна была действительно усеяна красной ягодой, которой тут же стали наполнять свои пакеты.
Потяжелевшие сумки и опустившееся за лес солнышко подсказывали увлёкшимся сборщикам о необходимости возвращения, а путь нужно было преодолевать с ощутимой тяжестью и с заметной усталостью. Домой заявились уже с темнотой.
Обеспокоенная Лидия Сергеевна не находила себе места в ожидании внучки, и как только та появилась на пороге, тут же выплеснула все свои эмоции:
— Ты где это была дотемна, бездомница?
— Ходили за земляникой.
— Это куда же вы ходили за земляникой? — не успокаивалась бабушка.
— Далеко, бабуленька, через дамбу возле чёрного леса.
— Это же надо: в какую даль поплелись, а ты знаешь, что там хулиганы проказничают, девочек обижают?
— А мы со своими мальчишками были, — оправдывалась Зиночка.
— С мальчишками! — гремела Лидия Сергеевна, — да ваши воробьи вмиг разлетятся, окажись там эти бандиты. Завтра же буду звонить матери. И чтоб ноги твоей там больше не было! Вот здесь неподалёку от дома на ближнем пляже и играйте.
Однако несколько успокоившись, бабушка Лида заглянула в Зиночкину сумку, и, улыбаясь, примирительно сказала:
— Завтра пирожков напеку.
В Костике бурлила неиссякаемая мальчишеская энергия. Он был одержим идеей ловли рыбы. В некоторых заброшенных сараях, где когда-то хранились лодки, а в кое-каких они и сейчас лежали вверх дном, будучи совершенно рассохшимися, он находил куски старых истлевших сетей и норовил их приспособить в виде устанавливаемых в камышовых заводях экранов. И в это предприимчивое дело он настойчиво вовлекал Зиночку, которая по его поручению искала камни-грузила, привязываемые к нижней части экрана, и куски пенопласта, служившие поплавками наверху. Рыба никогда не ловилась, но настойчивый энтузиазм, тем не менее, не угасал. Когда грузила по какой-то причине отвязывались и тонули, а сетка всплывала, Костик назидательно ругал Зиночку и нырял за ними. При этом резинка его громадных трусов не выдерживала их тяжести, и они соскальзывали вдоль его ног, оголяя его белую, совершенно не загоревшую попку. Зиночка многозначительно улыбалась, но молчала.
В непрерывных хлопотах и заботах детвора уставала и испытывала острую необходимость освободить свои переполненные мочевые пузыри. Мальчишки бесцеремонно и поспешно, словно отрываясь от важной работы, доставали свои писюны и демонстрировали эффектно источаемые струйки. Они уподоблялись бельгийскому однолетку-проказнику, стоявшему на одной из площадей Брюсселя в виде бронзовой скульптуры, вписывавшейся в общую композицию фонтана, который приводил в умиление горожан своей неиссякаемой струйкой.
Наши герои, несомненно, находились вне всякой конкуренции: их ёмкости были предельно ограничены, и феерические струйки быстро прерывались. Что же до девочек, то они, побуждаемые нуждой, но по большей части из солидарности к мальчишкам, так же
демонстрировали свои возможности, выглядевшие предельно скромно и совсем не эффектно. Приспустив трусишки, они приседали, и вся их процедура могла быть отмечена звонким звучанием коротких струек, уходивших в песок.
Справившись с естественной потребностью и получив заметное облегчение, вся ватага как ни в чем ни бывало продолжала выполнять свои «деловые» и развлекательные мероприятия.
Ольга Сергеевна выговаривала сестре:
— Ты, Лида, требуй от Зиночки, чтобы она переодевалась в сухие трусики. Целый день ведь гоняет в мокрых и холодных — так ведь и цистит схлопотать можно.
И бабушка Лида требовала от внучки, чтобы та брала сменные сухие трусы и прятала где-нибудь в одном из лодочных сараев.
К исходу дня Зиночка вошла в один из них, где хранила свою сухую замену. Следом за нею туда же вскочил Костик и, не обращая внимания на присутствие Зиночки, находившейся по другую сторону лежащей лодки, снял свои панталоны, отжал их и водворил на место. Именно в этот момент до него донеслись слова:
— Покажи.
Костик, понимая, чем интересуется Зиночка, вынул своё незавидное, скуксившееся от холода достояние и представил его взору маленькой любознательницы. Затем, словно обидевшись, срывающимся голосом он проскрипел:
— А почему это я, почему это я должен показывать? Покажи и ты, какая хитренькая!
Зиночка приспустила трусики, но Костик явно был не удовлетворён:
— Всё равно ничего не видно, — кипятился он.
Тогда Зиночка, совсем сняв трусики, легла на пол и едва раздвинула ножки. Костик оценивающе посмотрел на лежащую и с неопределённым звуком:
— Т-х-э… — заключил: — Тоже мне пися… щелочка какая-то. Вот у меня… колбаска.
Сделав такое глубокомысленное заключение, он развернулся и с прискоком выбежал из сарая.
Зиночка была уязвлена. Она поднялась и, одевая сухую и тёплую смену, пробрюзжала:
— Тоже мне, хвастун: у него, скажите пожалуйста, колбаска! Ну и катись с нею куда угодно, — и, не унимаясь, продолжала, — щелочка… ну и пусть щелочка… значит, так надо.
Так в познании окружающего — их замкнутого мира, с искушением проникнуть в тайны ещё не познанных, но манящих своей загадочностью влечений, юные абитуриенты средних школ в конце лета готовились стать полноценными учащимися первых классов.
Спустя три года, в начале летних каникул, Зиночку перед отправкой в пионерский лагерь привезли к бабушке. Идя проходными дворами в сторону водохранилища, она неожиданно встретила Костика с каким-то мальчишкой. Заметно подросший и повзрослевший Костик, узнав Зиночку, смущённо, что никак ранее на него не было похоже, поздоровался и спросил:
— Привет, Зинка. Чё, опять к бабушке?
— Да, я ненадолго: пока в лагерь поеду.
— Ну, давай, отдыхай. Пока.
— Пока, — тоже как-то скованно ответила Зиночка.
Что-то им мешало при встрече. Видимо, события, происходившие между ними несколькими годами ранее так бесшабашно просто и непринуждённо, теперь представлялись неловкими, и каждый из них испытывал чувство, близкое к стыдливости. Особую остроту неловкости испытывала Зиночка, в памяти которой до мельчайших подробностей предстала сцена в сарае.
Но это произошло потом, а сейчас, первого сентября, Зиночка стояла во дворе школы в составе своего первого «А» класса с большим букетом цветов. Мама собственноручно пошила ей форменное коричневое платьице с двумя фартушками: один чёрный, повседневный, и один белый, праздничный. Сейчас Зиночку украшал белый передник и такого же цвета большой полупрозрачный бант на голове.
Уже в первой четверти учебного года учительница первого «А»
обратила внимание Татьяны на высокую подготовку её дочери и на одном из родительских собраний порекомендовала маме обсудить с завучем младших классов вопрос о целесообразности перевода Зиночки во второй класс ещё только в начавшемся учебном
году. Однако Татьяна не решалась на столь радикальные подвижки в учёбе дочери и говорила:
— Я думаю, пусть будет так как есть. Лучше усвоит программу — торопиться ей некуда.
И Зиночка значительную долю внешкольного времени занималась рисованием, в чём изрядно преуспевала, выставляя свои рисунки во Дворце пионеров. Будучи ещё только первоклашкой, её приняли в кружок изобразительного искусства, где, помимо рисования, она осваивала также и хитроумные навыки вышивания.
В третьем классе она приняла участие в областной выставке работ художественной вышивки и была отмечена дипломом наряду с некоторыми известными мастерицами этого особенного творчества.
Комната Зиночки старанием родителей пополнялась красивой и удобной мебелью, в числе которой находился и внушительных размеров книжный шкаф, заполнявшийся постепенно детской и юношеской литературой. Как-то ко дню рождения дочери Василий принёс громадного размера глобус, который вскоре утвердился на небольшом квадратном столике с резными изогнутыми ножками. С тех пор Зиночка с увлечением совершала кругосветные путешествия, и к моменту официального изучения предмета географии она уже знала почти всё то, что касалось особенностей, находящихся на поверхности красивого шара-планеты.
Не достигнув двенадцатилетнего возраста, Зиночка пережила стрессовое состояние, смешанное с ощущением сильного страха.Вызвано оно было её физическим состоянием, о котором она догадываться ещё не могла. Испытывая обычную потребность помочиться, Зиночка перед тем как сесть на унитаз приспустила трусики и… обнаружила на них кровь. Парализованная страхом увиденного, она в изнеможении села и бессмысленно смотрела на снятые трусики. «Я безнадёжно больна», — бледнея и чувствуя накатившуюся слабость, думала Зиночка.
В школу она не пошла, и обессиленная от терзавшей её мысли о близкой кончине, улеглась в постель. Стрелки часов, словно заворожённые, едва передвигались по циферблату и Зиночке, следя за ними, казалось, что мама, как нарочно, задерживается и не знает, что жить ей осталось считанные часы. Наконец обострённым восприятием Зиночка услышала щелчок дверного замка и мамино присутствие в прихожей — ей стало спокойнее.
Татьяна сразу заподозрила что-то неладное: Зиночкины вещи и обувь находились на своих местах. «Она что же, не пошла в школу?» — подумала Татьяна и торопливо прошла в Зиночкину комнату.
— Что случилось, почему ты дома, да ещё и в постели? — посыпались встревоженные вопросы.
— Да, мамулечка, я тяжело больна, — тихим слабым голосом говорила Зиночка.
— Почему ты решила, что ты больна, да ещё и тяжело? — садясь рядом с дочерью, спрашивала мать и, наклонившись, коснулась губами её лба. — Температуры, как я чувствую, у тебя нет. Так что же у тебя болит, отчего такое мрачное заключение?
— У меня ничего не болит, только ноет немножко внизу живота, но самое страшное это то… что из меня течёт кровь. В ванной комнате я оставила свои трусики.
Татьяна, сразу поняв суть «тяжёлого заболевания» дочери, едва улыбнувшись, пыталась успокоить испуганного ребёнка, но Зиночка была возмущена равнодушием матери.
— Как ты можешь смеяться, — с негодованием кипятилась Зиночка, — я неизвестно по каким причинам истекаю кровью, а ты спокойно улыбаешься!
— Успокойся, моя маленькая, успокойся, — как можно вкрадчивее обращалась к дочери мать, — произошло то, что рано или поздно должно было произойти, Такой в своей жизни момент переживают все девочки. Это значит, что вы становитесь уже маленькими женщинами и то, что произошло с тобой сегодня, будет происходить значительную часть твоей жизни регулярно, ежемесячно в дни, к которым ты привыкнешь и будешь готовиться, а предвестником этих явлений будет ощущение недомогания, слабости, хандры. Это участь всех женщин. Так распорядилась природа. Но хочу заметить тебе то, что твой организм уже перестроился, он может при определённых условиях вынашивать в себе плод, это называется беременностью, чего ты, выйдя в своё время замуж, не избежишь и познаешь счастье женщины в рождении ребёнка. Но всему своё время, а сейчас успокойся. Ты совершенно здоровенькая. Запомни только свои неудобные дни, чтобы они для тебя не становились неожиданностью. А теперь вставай, займёмся ужином, да ведь и папин день приезда сегодня.
Зиночка успокоилась. Она знала, что произошло и что может ожидать её в будущем.
По окончании шестого класса, в летние каникулы, Зиночку ожидал отдых в пионерском лагере — Татьяна приобрела путёвки сразу на две смены: вторую в июле и третью в августе, заканчивавшуюся за несколько дней до начала занятий в седьмом классе.
Место расположения лагеря напоминало Зиночке местность, где жила бабушка Лида. Правда, река здесь была узкая, но глубокая, и приводили ребят купаться в ней по отрядам под бдительным наблюдением воспитателей и пионервожатых. Каждое утро подъем оповещался игрой горна, и после завершения туалета ребята выстраивались на линейке, где по команде старшего пионервожатого по высокому флагштоку до его вершины поднимался лагерный флаг. После окончания этой процедуры все дружно заполняли столовую. В жаркую солнечную погоду организованно отправлялись на пляж, в пасмурную — оставались либо на территории лагеря, занимая себя различными играми, либо совершали прогулки по лесу, дурманящему хвойной смолою и прелью.Вечером после ужина и непродолжительных игр снова выстраивались на линейке, где становились свидетелями опускания флага. Вечернее звучание горна оповещало об отбое — лагерь погружался в сон.
Наиболее примечательными событиями были ритуальные костры, у которых собирались дети всех возрастных отрядов и отмечали таким образом момент открытия или окончания смены.
Но самым волнующим мероприятием для детей средних и стар-
ших классов были так называемые «Зарницы». Это были игры, включавшие в себя военизированные элементы, когда в тёмное время по звёздам и прочим приметам необходимо было определить
местонахождение своего отряда и безошибочно выйти к месту сбора. Зиночка преуспевала в конечном результате таких заданий и отряд, руководимый ею, всегда пребывал в пункт назначения, как правило, первым.
Занятия в седьмых классах проводились во вторую смену, и Зиночка, возвращаясь из школы уже в тёмное время, часто встреча-
ла в своём подъезде парня, подымавшегося лифтом тоже до одиннадцатого этажа.
Выйдя из лифта, парень спросил у Зиночки:
— А ты, что, Зинуля, не узнаешь меня?
— Узнаю, — ответила Зиночка, — ты сын Клавдии Савельевны — Сергей.
— Точно. А что ж ты делаешь вид, словно меня и не знаешь?
— А как же иначе себя вести? Ты стал такой взрослый — не подходи.
— Да, ты тоже за два года сильно изменилась. В каком ты сейчас классе?
— В седьмом.
— Да ну! А выглядишь такой девицей, словно в десятом. Красавица.
Зиночка засмущалась, густо покраснела и, сказав «Пока», быстро пошла в сторону своей двери.
Клавдия Савельевна жила одиноко с сыном в однокомнатной квартире, располагавшейся напротив квартиры Мягковых. Серёжа после окончания школы попытался поступить в политехнический, но, не добрав одного балла, сидел дома, ожидая призыва в армию. Окончив годичную подготовку младших командиров связи, с присвоенным ему званием сержанта, он попал на радиолокационную точку, затерявшуюся в дремучих лесах Карелии. Закодированным военным объектом командовал старший лейтенант Белов, живший в небольшом деревянном срубе с женой и четырёхлетним сынишкой Мишкой. В подчинении Белова, кроме сержанта, находилось пятнадцать солдат, часть из которых являлись непосредственно специалистами-радарщиками, а остальные несли караульно-хозяйственную службу.
Неподалеку от военного объекта, тщательно огороженного колючей проволокой, находился небольшой хутор, дворов на десять-
пятнадцать. Жили хуторяне за счёт своего мелкого хозяйства: содержали мелкий скот, пасеки; собирали орехи, грибы и лесную ягоду. Всего этого хватало им не только на прокорм, но и на продажу, отчего заводилась лишняя копеечка.
Маленькому Белову Мишке носила из хутора козье молоко молодая вдовушка Настя, овдовевшая совсем недавно. Её муж, сорокапятилетний лесник, будучи опытным кряжистым мужиком-охотником, неожиданно встретил в лесу матёрого медведя-шатуна. Уклониться от прямой встречи с голодным и злым зверем не удалось. Выпущенные подряд два заряда лишь ранили топтыгина и он, хлеща кровью, проломил громадной лапой голову лесника, а могучими когтями содрал скальп с его черепа.
Приходя в хозяйство Белова, Настя говорила ему:
— Отпустил бы ты, Белов, свово сержанта на побывку ко мне. Вкрай всё занапастилось по радиочасти.
— А что ж у тебя занапастилось по этой части? — с улыбкой спрашивал Белов.
— Да приёмник стоит агромадный, а не фурычит.
— Так принесла бы его сюда, здесь ведь нам сподручнее было бы его оживить.
— Ещё чего! Таку махину как дотащыш…
— А как же я отпущу Сергея — служба ведь?
— Да оно-то так, — соглашалась Настя, а выходной-то день положен ему.
Белов понимал, что хоть Сергей и был заметно моложе Насти, да приглянулся он ей — томилось бабье тело по мужику, и потому иногда отпускал он своего сержанта в увольнение, на побывку, как говорила Настя. Вот у неё-то, у Насти, и познал Сергей все премудрости любовных утех.
Часто встречая Зиночку то у дома, то в подъезде, Сергей полушутя-полусерьёзно говорил ей комплименты относительно её несравненной красоты, её женских качеств. Зиночка всякий раз смущалась, пыталась урезонить ценителя изящного, но как бальзам на душу капали похвалы. Привыкала к ним Зиночка и ловила себя на том, что этот рослый плечистый парень с лукавой улыбкой на лице всё больше и больше нравится ей, хотя никак не вписывался в её возрастные рамки.
Зиночка жила согласно выработанному ею правилу, когда встав с постели, она провожала маму на работу, запирала за нею дверь, а затем направлялась в ванную комнату с тем, чтобы принять приятный тёплый душ.
Так было и сегодня, за тем лишь исключением, что она забыла запереть входную дверь за ушедшей мамой. Татьяна обычно, уходя, кричала Зиночке из прихожей:
— Зинуля! Я ушла. Не забудь, пожалуйста, запереть дверь!
Но сегодня она не произнесла этой привычной фразы.
Зиночка, закончив омовение, выключила душ и стояла в ванне, намереваясь набросить на себя большое махровое полотенце. Именно в этот момент дверь отворилась и… на пороге появился Сергей. Зиночка от неожиданности оторопела. Во-первых, её напугал сам факт появления постороннего человека, а во-вторых, она растерялась от своей беспомощности, находясь совершенно обнаженной. Не имея возможности спрятаться от бесцеремонного взгляда вошедшего, она суетливо пыталась прикрыть ту или иную часть тела, но убедившись в бесполезности таких намерений, обречённо опустила руки и голову и дрожащим от стыда и слёз голосом, проговорила:
— Дурак. Убирайся сейчас же. Как тебе не стыдно.
Однако Сергей, находясь в отупело зачарованном состоянии, убираться не хотел и не мог. Он, словно находясь под влиянием
гипноза, подошёл к Зиночке и одной рукой привлёк её к себе, одно-
временно гладя её мокрую спину, а пальцами другой руки, находившейся внизу, перебирал её продолговатые девичьи увлажнённо-нежные складки, от прикосновения к которым Зиночка замерла. И вдруг, резко отпрянув от Зиночки, Сергей вышел из ванной и… покинул квартиру.
Зиночка, оставаясь в состоянии полного изнеможения, оперлась о змеевик полотенцесушителя и простояла какое-то время, приходя в себя. Одевшись, она села за стол, пытаясь приступить к выполнению домашних заданий, но сосредоточиться решительно ни на чём не могла. «Вот нахал, — думала она, — это же надо… ни стыда, ни совести. Видит, что я голая… да ещё и рукам волю даёт…» Однако то, что совершили руки «нахала», где-то в глубине души находило приятный отклик, в чём Зиночка боялась себе признаться.
Прошло два дня. Сергей не появлялся, и она его не видела. Волна недовольства и возмущения улеглась, и во время очередных душевых процедур Зиночка с тайным желанием посматривала на дверь — не откроется ли, но дверь словно замерла.
Зиночка, нервничая, ждала и вот… в пик её напряжения входная дверь открылась (Зиночка её намеренно не запирала), и на пороге появился Сергей. С наброшенным на плечи лёгким халатиком Зиночка вошла в прихожую и, скрывая радость увиденного, безучастно остановилась в ожидании непредсказуемого.
Сергей молча заключил Зиночку в объятия, пропустив руку под полы халата, который тотчас упал к её ногам. Рука Зиночки, оказавшись в руке Сергея, почувствовала касание какого-то постороннего предмета. Пальцы её сжались, и маленький кулачок ощутил трепет и тепло заключённой в нём части тела Сергея. Зиночка, с трудом осознавая происходящее, наконец поняла, что в её руке находится то, что когда-то она видела у Костика. Она стыдилась опустить голову с тем, чтобы воочию убедиться в этом, но содержимое её кулачка вызывало в ней страх: «Это совсем не то… оно… оно… такое… — с ужасом отмечало её затуманенное сознание, — разве может оно там… во мне?»…
Но всё обошлось. И все Зиночкины страхи и опасения исчезли, как только она, лёжа уже в постели, ощутила близость Сергея. Он был удивительно подвижен, и когда спустя какое-то время, участив дыхание, наконец затих, Зиночка испытала томительное сладострастие, разлившееся в ней и пронизавшее всё её существо.
Сергей утомлённо замер, приходя в состояние ощущения реальности, а Зиночка, получившая неизведанный ранее жизненный импульс и не ощущая на себе весомости существа, ставшего теперь таким желанным и близким, тихо шептала;
— Серёженька, но ведь от этого могут быть дети.
— Ты ещё маленькая для таких дел, Зинуля, да и я со своей стороны буду делать всё, чтобы такого не произошло. Будь спокойна.
Такие категорические заявления успокаивали Зиночку, и визиты Сергея, ставшие теперь регулярными, доставляли им обоим чарующие наслаждения. Как только за Татьяной захлопывалась дверь, следящий в дверной глазок Сергей тут же оказывался в объятиях Зиночки. Каждое посещение Сергея возбуждало Зиночку, повышало её настроение. После ухода Сергея она с особым усердием выполняла домашние задания, и успехи её в школе были показательными.
Так продолжалось несколько месяцев, и потерявшая бдительность Зиночка совершенно не задумывалась о возможных реальных последствиях. Но беда, увы, пришла, и словно выстрел, прогремевший в тишине, пронзил Зиночку толчок, когда она вдруг вспомнила, что вот уже около двух недель не испытывала тех неприятных закономерных явлений, какие она испытывала ежемесячно. Такое открытие озадачило и даже напугало Зиночку. Она вспомнила разговор с мамой, и это ещё в большей мере усугубило её подозрение. Она как-то сникла, множество раз проверяла даты и мучительно ждала: может быть, какая-то случайность, задержка.
В очередной приход Сергея, а Зиночка с нетерпением его ждала, она взволнованно поведала ему о своих опасениях:
— Серёженька, я, кажется, забеременела. Ты же уверял меня, что такого со мной не случится.
— Тебе это действительно только кажется. Ну бывают же всякие отклонения, задержки. Пойдём, малыш, нам вместе как всегда будет хорошо.
— Нет, пока всё не станет на свои места, а ведь прошло уже много времени, я не успокоюсь, я не смогу так больше.
После этого разговора Сергей не появлялся, а Зиночка, как-то встретив на лестничной площадке его мать, как можно спокойнее спросила:
— Клавдия Савельевна, а что это вашего Серёжу не видно?
— Э-э, миленькая, уехал он за длинным рублем: на Север подался. Друг писал, что есть денежная работа с северными коэффициентами, а он ведь гол как сокол.
У Зиночки словно, что-то внутри оборвалось. Тоска и чувство покинутости, гнетущее одиночество завладели ею, парализовав её волю и способность разумно оценить положение, в котором она оказалась. Признание маме ею полностью исключалось. Она боялась огласки и стыда, который должен был стать неотъемлемым следствием её признания. И это приводило её к замкнутости, к переживанию своего несчастья в себе, что губительно отражалось на её психике, внешним признакам её поведения, как дома, так и на людях, особенно в школе.
Успеваемость Зиночки резко снизилась. Внешне она как-то осунулась, стала рассеянной, под глазами появились цветные оттенки, дававшие повод думать о каком-то тяжёлом заболевании ещё совсем недавно жизнерадостного ребёнка. Татьяна, глядя на дочь, тревожилась, передавая свои волнении мужу:
— Вася, ты посмотри на Зиночку. С нею явно что-то происходит. Если она больна, то чем, и к кому из врачей мне следует обратиться?
— Влюбилась девчонка, — стараясь унять волнение жены, говорил, улыбаясь Василий.
— Да, рановато как-то. Ведь только тринадцать исполнилось.
А Зиночка тем временем находилась в глубоком психологическом упадке. Особенно тягостными для неё стали ночи. Забывшись, она неожиданно пробуждалась, а нависшая беда бередила душу, сверлила мозг мыслями о неразрешимости возникшей проблемы. Сердце учащённо начинало биться, и всё её тело покрывалось испариной, отчего она сбрасывала с себя одеяло, но остыв,
снова натягивала его на себя. Мысли лихорадочно сменяли друг друга, но каждая из них подводила Зиночку к тому, что она должна умереть. «Да, умереть, — вдруг вырывался в зловещую темноту её шёпот, — умереть, умереть, умереть, — повторяла она неистово, но как, как умереть?».
Она задавала мысленно себе этот леденящий душу вопрос, как человек обречённый, как человек, раз и навсегда принявший однозначное фатальное решение.
Днём ей становилось ненадолго легче, но с приходом ночи, она снова погружалась в мир страхов и видений. Она представляла себя лежащей в гробу со свечой в руке. Близкие, стоявшие вокруг, плакали, а батюшка отпевал её. Эта сцена воскресла в её памяти, когда однажды, посетив с мамой церковь, там происходила панихида по усопшей.
— А почему тётя так лежит? — спросила пятилетняя Зиночка.
— Она, доченька, умерла и батюшка её отпевает.
— А как это отпевает? — допытывалась Зиночка.
— Это значит, что все присутствующие родственники и близкие знакомые прощаются с нею. Сегодня или завтра её будут хоронить.
— А что значит хоронить? — не унималась Зиночка.
— Это значит, что её закопают в могилку.
— И она никогда-никогда оттуда не выйдет? — уже с наворачивающимися на глаза слезами нудила Зиночка.
— Никогда, маленькая, — она ведь умерла.
И видя, как болезненно Зиночка реагирует на происходящее, Татьяна поспешила увести дочь, пытаясь отвлечь её от мрачных впечатлений.
А то Зиночка представляла себя в том же гробу, но стоящем уже на табуретах у подъезда. Такое она видела несколько раз, когда стоящие вокруг гроба, прощались с покойником и тихо плакали, вытирая покрасневшие глаза носовыми платками. Она запомнила стоящие поодаль крышку гроба, венки, поодиноко валявшиеся на асфальте живые гвоздики. Но, находясь в гробу, она слышала (и даже видела), как плакали мама и папа. Как мама безутешно повторяла одно и то же:
— Ну как же это так, доченька, как же мы теперь будем жить без тебя?
И Зиночке было жалко и маму, и папу, и себя, и всех тех, кто стоял возле неё, но что же она могла теперь поделать, как их утешить — ведь она мёртвая.
Зиночке жалко было себя потому, что жить ей было хорошо и интересно. Она вспоминала, как в лето, предшествовавшее отдыху в пионерском лагере, она с папой и мамой отправилась на ма-
шине в путешествие по Крыму. Мама на одной из туристических баз купила путёвки, и они все вместе совершали интересные поездки, иногда с ночёвками в машине и палатке. Зиночке нравилась бирюзовая прозрачная вода Чёрного моря, и она неустанно просила папу поплавать рядом с нею, когда она взбиралась на надувной матрас. Отвлекаясь от мрачных мыслей и приятных воспоминаний, Зиночка снова оказывалась под гнётом неумолимой реальности, доводящей её до исступления.
Сначала в микрорайоне, а затем и из сообщения местного телевидения, жители города узнали о леденящем душу случае: две девочки одиннадцати и двенадцати лет взобрались каким-то образом на крышу двенадцатиэтажного дома и, взявшись за руки, бросились вниз. Смерть девочек была мгновенной, загадочной и никому не понятной. Причин их безрассудному поступку так установить и не удалось. Зиночка была наслышана об этом случае. И именно он натолкнул её на мысль лишиться своей жизни таким же образом. Ей не нужна была крыша — она жила достаточно высоко, и потому она с болезненным рвением стала обследовать окна своей квартиры.
Где-то далеко внизу под окном кухни располагался вход в подвальное помещение, над которым возвышалась лёгкая кровля навеса, защищавшая опускающийся лестничный марш от неугомонных дождей и снега. Здесь находился пункт приёма стеклотары, возле которого в течение дня толклись люди и сновали подъезжающие и отъезжающие машины. Зиночка оценивающе проанализировала ситуацию под кухонным окном и однозначно отвергла возможность его использования. Раскрыв окно спальни родителей, Зиночка как раз под ним видела широкую крону каштана, которая, по её оценке, никак не удовлетворяла конечному её замыслу, и она перешла в гостиную. Открыв дверь и оказавшись на балконе, Зиночка с раздражением отметила ту же картину, что и под родительским окном: та же ветвистая могучая крона каштана. У неё оставался последний вариант: окно собственной комнаты. Открыв
его и обратив свой взор вниз, она в порыве безутешного поиска даже вскрикнула от странного облегчения: «Здесь», — подумала она. Между кронами двух гигантов чётко просматривался чёрный лоскут асфальта.
Татьяна с растущим беспокойством смотрела на дочь и ещё никак не решалась на принятие волевых радикальных мер: проведение всестороннего клинического обследования.
В какой уже раз пыталась она вызвать дочь на доверительную беседу, но все попытки были тщетными — Зиночка упорно молчала.
Как-то утром Татьяна, предварительно позвонив на работу и, предупредив о своей задержке, вошла в Зиночкину комнату и, сев на край её постели, нежно обратилась к дочери:
— Доченька, ну что ты дичишься? Скажи, что тебя беспокоит, тревожит, может быть, у тебя что-то болит? Почему ты отмалчиваешься? Ведь я вижу, что с тобой происходит что-то неладное, у меня была беседа с твоей классной руководительницей. Говорит, что она тебя не узнаёт. Ты стала рассеянной, невнимательной (что, впрочем, отмечаю и я), успеваемость твоя заметно снизилась. Она настоятельно рекомендует показать тебя невропатологу. И я думаю, что в ближайшие дни мы так и поступим.
— Мамочка, миленькая, ради бога успокойся. Это у меня ка-
кая-то хандра. Она пройдёт, и всё со временем станет на свои места, и никакой врач мне не нужен.
— Твоя уверенность меня несколько успокаивает, но врачу, тем не менее, я должна тебя показать.
Разговор, произошедший между матерью и дочерью, оказался фатальным: мать приняла окончательное решение о необходимости медицинского обследования, а дочь — о необходимости исполнения задуманного замысла. Именно этот разговор подтолкнул Зиночку к лихорадочной поспешности.
Спустя некоторое время после ухода матери Зиночка полностью оделась, поставила у подоконника табурет и открыла окно. Она поёжилась от холода и вышла в прихожую одеть шубку. Одев её в рукава и не застёгивая на пуговицы, она стала на табурет, затем на подоконник и, находясь в состоянии абсолютной прострации, оттолкнулась от рамы и подоконника. Её свободное падение продолжалось миг, в течение которого она не в состоянии была испытать страх или ощущение парения в воздухе, она неотвратимо приближалась к земле согласно закону её притяжения. Неистовый ветер хлестал её лицо, теребил растрепавшиеся волосы, залеплял изморосью глаза и уши и резким порывом вдруг бросил её тело на крону каштана, посаженного некогда её родителями. Ощутив резкую боль в боку и левом плечевом суставе, Зиночка, потеряв сознание, зависла над землёй, затерявшись в ветках густой кроны.
Находясь в кухне, пенсионеры Гольдины заканчивали свой лёгкий завтрак, Леонид Самойлович любил, как он выражался, загрызнуть небольшим бутербродиком с колбаской, запивая при этом
кофейным напитком со сгущённым молоком. И всякий раз, закан-
чивая эту трапезу, ставшую уже почти ритуальной, Леонид Самой-
лович не мог обойти молчанием качество жующейся им колбасы.
— Анечка, скажи на милость, неужели ты не можешь купить что-нибудь поприличнее, чем эта резиновая жвачка?
— Да, я не могу, — раздражалась Анна Лазаревна, — не могу, потому, что все эти колбасы — это одно и то же вонючее месиво, которое действительно многократно упруго жуётся, но зато легко проскальзывая, глотается. Я могла бы тебе купить что-нибудь подороже, но высокая цена не является доказательством того, что дорогая колбаса содержит в себе мясо, она тоже напичкана всяким непотребом. Это во-первых, а во-вторых, она не по твоим протезным зубам, и кроме всего прочего, ты оглядывайся ещё и на нашу пенсию.
Леонид Самойлович, всякий раз выслушивая подобные отповеди, виновато улыбался и говорил:
— Анечка, пожалуйста, не раздражайся. Я понимаю, что колбасу ты эту не производишь, но всякий раз, когда я беру в рот эту дрянь, меня так и подмывает возмутиться.
— Лёня, ты навсегда забудь, какую ароматную и вкусную колбасу ты ел в молодости. Тогда, наверное, были другие коровы и свиньи, либо другие люди, умевшие вкусно и честно готовить.
Леонид Самойлович, решительно со всем соглашаясь с женой, выходил из кухни и направлялся к себе в спальную комнату с тем,
чтобы полистать купленную вечером газету. Его возраст приближался уже к восьмидесяти, и он давно уже пребывал на заслуженном отдыхе, проработав многие годы закройщиком мужских костюмов в ателье мод. Был он, что называется, мастером от Бога. Заказчики, особенно с нестандартными фигурами, были всегда довольны им. Он мог удачно предложить и фасон костюма, и так же удачно скрыть досадные изъяны в комплекции клиента. По роду своих занятий он иногда интересовался деятельностью Дома моделей и был хорошо знаком с его директором Мягковой Татьяной Николаевной.
Анна Лазаревна, будучи тремя годами моложе мужа, в своё время, ещё не будучи замужем, окончила среднее медицинское заведение и, получив диплом фельдшера, всю жизнь проработала в городской «Скорой помощи», которая в среде своих сотрудников именовалась просто «трёшкой» — видимо потому, что на бортах их машин внушительно заявляли о себе две цифры: 03.
Выйдя замуж за подающего надежды закройщика, она с полным правом взяла на себя заботы о муже, не только касавшиеся бытовых хозяйственных проблем, но и вопросов медицинского обслуживания. В семье Гольдиных всегда находился собственный лечащий врач. И глава семейства, не подвергая сомнению авторитет жены, неукоснительно выполнял все её назначения.
Семья была большой, но дети, вырастая, отпочковывались и старики остались одни.
Вооружившись очками для чтения, Леонид Самойлович прочёл первую статью и, отложив газету, размышлял: «Опять эти россказни о гласности и перестройке… Ну, что касается первой, то в печати действительно появилось кое-что то, о чём раньше говорить было опасно. Но что до перестройки, то как и что эти коммунисты собираются перестраивать? Они что, собираются перестроить весь свой социализм? Но тогда как же понимать утверждения о загнивающем капитализме?».
Леонид Самойлович, недоуменно размышляя, по-прежнему лежал, как вдруг за окном он услышал шум ломающихся веток и увидел зависшее на уровне его окна человеческое тело неопределённой конфигурации. Леонид Самойлович сменил очки и, не отрываясь взглядом от окна, закричал:
— Аня!
Напуганная необычным криком, в комнату вбежала Анна Лазаревна. Ни о чём не спрашивая мужа, она со страхом смотрела в окно.
Перед ними висела распластавшаяся медвежья шкура, внизу которой болтались детские ноги. Над верхней частью шкуры торчала левая рука, удерживаемая прошедшей через рукав громадной веткой с обломанным концом. Голова, наклонившись к правому плечу, безжизненно висела, и хлёсткий ветер теребил её длинные волосы. Лица несчастной Гольдины не видели — картина была как бы с видом сзади.
Наконец Гольдины пришли в себя.
— Лёня, сейчас же беги вниз и звони во все квартиры под нами! — кричала Анна Лазаревна.
— А ты, Анечка, звони в «Скорую помощь», — опускаясь поэтапно, наставлял жену Леонид Самойлович.
Когда он выбежал во двор, у дерева уже находилось несколько человек. Взглянув на зависшую снизу, Леонид Самойлович закричал:
— Господи! Так это же девочка Татьяны Николаевны, кажется, Зиночка!
— Зиночка, Зиночка, — вторили ему голоса, — но как же её так угораздило?
— Что вы сейчас об этом, — взволнованно суетился Гольдин, — вы думайте о том, как её снять.
— А как её снимешь, — ворчал какой-то сосед, — здесь нужна специальная машина с люлькой, а где её возьмёшь?
Вниз спустилась Анна Лазаревна и сообщила, что она вызвала скорую помощь.
— Анечка, подымись ещё наверх и позвони в милицию по 02 — они знают, где раздобыть такую машину, они должны её прислать.
У дерева уже находилась изрядная толпа жильцов дома, но проку ни от кого из них никакого не было. Судачили на все лады, что, дескать, если полезть на дерево и отпилить ветку, то это не поможет делу, а лишь усугубит ситуацию, поскольку девочку опустить самим всё-таки не удастся.
Подъехала «Скорая помощь». Высадившийся медицинский десант так же беспомощно разводил руками.
Наконец, появилась спецмашина. Спасатели проворно развернули её, и двое из них, забравшись в люльку, уже заботливо хлопотали у злополучного места. Отпилив ветку у входа её в рукав, ребята бережно опустили Зиночку вниз. Уложив её на скамью, предварительно покрытую уже пледами, прибывшие эскулапы попытались вытащить ветку, но — видимо, от причинённой боли — Зиночка застонала.
Анна Лазаревна суетилась непосредственно у Зиночкиного ложа, выражая своё недовольство действиями бригады медиков:
— Вы что, с ума сошли: тянете эту сучковатую клюку через
рукав!
— Бабушка, бога ради, не мешайте нам работать, — отозвался старший бригады.
— Никакая я вам не «бабушка». Я фельдшер по образованию и сорок лет проработала в карете «Скорой помощи».
— Бабуленька, когда-то вы ездили в каретах, теперь мы ездим в машинах, но дело не в этом. Что вы предлагаете?
— Я предлагаю, чтобы вы немедленно разрезали рукав, — и, обращаясь к стоявшему рядом мужу, она скомандовала. — Лёня, сейчас же принеси свои портняжьи ножницы, у них ведь даже нечем разрезать.
Леонид Самойлович опрометью ринулся на четвёртый этаж и буквально через пару минут Анна Лазаревна держала в своих руках громадные острые ножницы. Однако с разрезкой рукава произошла заминка: у Анны Лазаревны не хватало сил сделать надрез. Попытка Леонида Самойловича так же не увенчалась успехом. И тогда сильные руки молодого врача успешно завершили начатое. Рукав развалился и вслед за этим выпала сучковатая толстая ветка. Все попытки вправить сустав и уложить руку вдоль тела не имели успеха: Зиночка при малейшем изменении положения её руки начинала сильно стонать и плакать.
— Везите её в таком положении! — всё ещё командовала Анна Лазаревна, — и скажите, куда вы её увозите, — мы должны сообщить родителям.
Машины уехали. Оставшиеся свидетели разыгравшейся трагедии топтались ещё на месте, выражая всеобщее удивление: как же так могло случиться, что уже немаленькая девочка могла вывалиться из окна? Никто не мог допустить мысли о том, что девочкой этой был задуман суицид. Расходясь, все сошлись во мнении, что
родителей о случившемся должны известить старики Гольдины.
Трясущимися от волнения руками Леонид Самойлович перелистывал свой старенький блокнот с номерами телефонов, которые так нужны были когда-то в его работе. Наконец он отыскал Дом моделей, приёмная директора.
Набрав номер, он услышал звонкий голос секретаря: «Вас слушают. Приёмная Дома моделей. Говорите». У Леоница Самойловича перехватило дыхание, он молчал. Вместе с тем он лихорадочно думал: передать о случившемся секретарю или переговорить с Татьяной Николаевной самому. В трубке повторили:
— Говорите, я вас слушаю.
И тогда наконец Леонид Самойлович выдавил:
— Мне необходимо переговорить с Татьяной Николаевной.
— Её сейчас нет. Перезвоните, пожалуйста, примерно через час.
— Тогда, девушка, у меня к вам будет просьба: как только она появится, передайте ей обязательно, чтобы она позвонила по этому телефону, — и старый Гольдин продиктовал свой номер.
— Хорошо. Я непременно передам, — раздался голос в трубке, за которым последовали гудки.
Старики Гольдины в ожидании звонка находились во взвинченном состоянии.
— Как ей сказать? — советовался с женой Леониц Самойлович.
— Я думаю, по телефону говорить обо всём случившемся не стоит. Ей следует сказать, что…
В этот момент раздался телефонный звонок. Леонид Самойлович волнуясь поднял трубку:
— Вас слушают.
— Простите, мне передали, чтобы я позвонила по этому номеру. Кто вы и что вас интересует?
— Я Гольдин Леонид Самойлович, вряд ли вы меня помните, но мы живём в одном подъезде, я — на четвёртом этаже.
— Слушаю вас, Леонид Самойлович, но что заставило вас ко мне обратиться?
— Дело в том, Татьяна Николаевна, что вашу дочь увезла «Скорая помощь» с вывихом руки в травматологическое отделение центральной городской больницы.
— Что-нибудь серьёзное, вы знаете подробности? — теряя самообладание, стала задавать вопросы Татьяна Николаевна.
— Дорогая моя, думаю, что вам сейчас же следует поехать в больницу, где вы получите всю информацию.
У Татьяны путались мысли: болезненный вид дочери, какой-то вывих, скорая, больница, Взяв такси, она через пятнадцать минут беседовала уже с ведущим травматологом отделения. Василий Васильевич одновременно возглавлял и одноимённую кафедру в институте усовершенствования врачей.
Узнав, кто его спрашивает, он, находясь в коридоре, деликатно взял Татьяну под руку и отвёл в сторону.
— Вы мама этой выпавшей девочки? — начал он вкрадчиво.
— Что значит «выпавшей», умоляю вас, говорите яснее!
Василий Васильевич смотрел на Татьяну, начиная понимать, что она ровным счётом ничего не знает о случившемся.
— Видите ли…
— Ну, говорите же, что произошло и что с моей девочкой?
— Ваша девочка выпала из окна вашей квартиры, — и Василий Васильевич заметил, как ноги его собеседницы подкосились, а она сама стала опускаться на пол.
Поспешно открыв дверь находившейся рядом манипуляционной, Василий Васильевич крикнул:
— Нина, помоги уложить женщину — обморок. Введи, что необходимо!
Татьяна лежала на топчане, тяжело приходя в себя. Наконец окончательно осмыслив своё положение, она тихо спросила:
— Скажите, доктор, она жива? И если да, то как же… ведь это одиннадцатый этаж…
— Под счастливой звездой родилась ваша девочка: она упала на крону дерева, находившегося рядом с вертикалью её теоретического падения — порывом ветра её снесло в сторону от этой роковой прямой. Буквально пару десятков минут под местным наркозом мы вправили ей плечевой сустав, но есть опасение разрыва нерва, что может повлиять на работоспособность её руки в будущем.
Однако может быть, всё обойдётся. Кроме того, её левый бок обо-
дран сучьями ветки. Есть кровоточащие ссадины и разрывы кожи.
— Я могу её видеть сейчас? — с трудом вымолвила Татьяна.
— Нет, милая моя, сегодня вы её не увидите. Приходите завтра во второй половине дня. Мы ещё понаблюдаем за нею, обследуем.
Татьяна, еле владея собою, вышла из здания больницы и уехала домой. Зловещие мысли терзали её душу: «Как же можно выпасть? — думала она, — и выпала ли, а вдруг…» Татьяну бросило в жар. Странности в поведении дочери, её замкнутость, болезненный вид… Всё это назойливо подводило Татьяну к мысли о неслучайности произошедшего.
Назавтра, во время, рекомендованное врачом, она снова появилась в больнице. В приоткрытую дверь ординаторской она увидела Василия Васильевича, который, заметив её, тотчас вышел ей навстречу. Лицо врача было поцёрнуто тревогой, он явно готовился к непростому разговору.
— Ну, что с дочерью? — первой начала диалог Татьяна.
— Что касается травмы, то я теперь уверен, что дело пойдёт на поправку, — начал Василий Васильевич и умолк.
— Ну так в чём же дело? Я вижу, вас что-то смущает. Вы явно чего-то не договариваете, — с мольбой в лице торопила врача Татьяна.
Василий Васильевич, понимая состояние матери, обдумывал, как менее болезненно посвятить её ещё в одно весьма неприятное и щепетильное дело. Он понимал, что сказать он должен, но как? И, не найдя ничего утешающего, он просто сказал:
— Татьяна Николаевна, ваша дочь беременна.
Татьяна лишилась дара контролировать свои действия. Отойдя от врача, а затем снова вернувшись, она достала из сумочки платочек, коснулась им лба, протёрла им уголки глаз и губ, однако все её движения были совершенно неосознанными. Механически двигая руками и пытаясь скрыть начавшийся тик лица, она по-прежнему молча и моляще смотрела на врача. Наконец она тихо произнесла:
— Этого не может быть. Вы ошибаетесь. Ведь она совсем ещё дитя.
— Да, она дитя, но дитя такое, которое при определённых обстоятельствах может забеременеть.
— О каких обстоятельствах вы говорите: где, когда, с кем?
— Этого я не знаю, дорогая Татьяна Николаевна. Более того, я мог полагать, что на поставленные вопросы в какой-то мере вы, именно вы, могли бы дать хоть какие-нибудь ответы.— Но где? Она ведь буквально по часам находится либо в школе, либо дома.
— Значит дома.
— Но с кем и когда?
— С кем? На этот вопрос может ответить только ваша дочь, а на вопрос «когда это произошло» я могу ответить достаточно определённо: немногим более четырёх месяцев тому назад — она на пятом месяце беременности.
— А вы не допускаете ошибки в своём заключении?
— Это заключение гинеколога, которая вчера вечером была приглашена нами на предмет обследования вашей дочери.
Татьяна приходила в себя. Она начала понимать, что всё то, о чём говорил врач, становится неожиданной и неотвратимой правдой.
— Насколько долго она задержится ещё у вас и могу ли я её сейчас видеть? — овладев уже собой, говорила Татьяна.
— Задержится она у нас не надолго, а видеть её вам поможет сестричка, она покажет её палату. Только прошу вас: не проявляйте нежелательных отрицательных эмоций.
Войдя в палату, Татьяна увидела Зиночку, лежавшую в левом углу у окна. Заметив мать, Зиночкино лицо исказилось гримасой, выражавшей одновременно и радость, и испуг. Зиночка испытывала чувство радости уже даже потому, что просто увидела маму. Ей стало легче от её присутствия. Она догадывалась о том, что мама обо всём, обо всём уже знает, но неведомое будущее пугало её. Она повернула голову к стене, и неудержимые молчаливые слёзы залили её лицо.
Татьяна, увидев дочь, едва удержалась от рыданий. Перед нею лежало родное, до боли близкое существо. Она присела на стул и трепетной рукой протирала платочком лицо Зиночки. Всё неприязненно-тягостное, вселившееся в душу матери за последнее короткое время, исчезло. Перед нею находился её ребёнок, здоровье и судьбу которого нужно было поправлять. Гладя здоровую руку Зиночки, Татьяна прерывающимся голосом лишь шептала:
— Успокойся, маленькая, все обойдётся!
Как всегда поздним вечером в пятницу в квартире появился Василий. Раздеваясь в коридоре, он весело и нарочито громко шутил:
— Что за гробовая тишина в моих апартаментах?! Люди… А-у…
Из кухни вышла Татьяна.
— Что такая постная, Танюш? Где наследница?
Татьяна, видимо находясь на пределе возможного, разрыдалась.
Для Василия, хорошо знавшего характер жены, это было крайней неожиданностью. Он затих, и как сидел на обувнице, снимая ботинки, так и остался сидеть с выражением глуповатой растерянности на лице.
— Так что же случилось? — наконец, вырвалось у Василия.
Татьяна, по-прежнему вздрагивая от рыданий, пошла в гостиную, увлекая за собой Василия.
— В коридоре о серьёзных делах не говорят. Сядь, пожалуйста.
И усадив мужа в кресло, села в такое же — напротив.
Наступила пауза, от чего Василий стал терять терпение.
— Ты, наконец, что-нибудь вразумительное можешь сказать, объясни же, в конце концов, что происходит.
— Сейчас, Васенька, сейчас. У нас беда: Зиночка чуть было не лишилась жизни. Она… она… выпрыгнула из окна своей комнаты.
Василий побледнел, растерялся. Он не знал, о чём дальше спрашивать жену.
— Но… выпрыгнула… одиннадцатый этаж, что значит «чуть не лишилась жизни»? Значит, она жива? Как это произошло и где она сейчас?
— Она упала на дерево. Сейчас она в травматологии.
— Но как это так «выпрыгнула»? Она что, хотела покончить с собой? Но почему? Какие в тринадцать лет могут быть причины, побуждающие к такому зловещему шагу?
— Не торопи меня, Васенька. Сейчас ты получишь ответ на все свои вопросы: она беременна, и беременна давно, на пятом месяце.
— И ты могла этого не заметить? Но дело даже не в этом. Как это девчонка, сопливая девчонка, могла забеременеть? Это какой-то
кошмар! Маленькая шлюшка! — выходя из себя и уже не отдавая отчёта произносимым словам, неистовствовал Василий.— Вася, нам прежде всего нужно успокоиться. Я уже вторые сутки до твоего приезда нахожусь в шоковом состоянии. Я прошу тебя: мы должны молить судьбу, что не лишились ребёнка и это — самое главное. Второе — это то, что мы должны психологически поддержать девочку. Она переживает своё положение, которое так тщилась скрыть, но ставшее теперь достоянием во всяком случае нас: её родителей. Она этого испугалась, это страшило её, изматывало, что и побудило в конечном счёте к принятию рокового решения. Васенька, я думаю, ты согласишься с моими доводами.
— Танюша, я не могу не согласиться с тобой, но я, честно говоря, не знаю, что же делать. Что нам делать, Танечка?!
— Я знаю, — решительно ответила Татьяна, — рожать ребёнка буду я…
Василий замер. С выражением полнейшего недоумения он смотрел на жену.
— То есть рожать будет она — иначе быть не может, — продолжала Татьяна, — но как только ребёнок появится на свет, его матерью стану я, ну а ты, разумеется, отцом.
Василий всё так же находился в замешательстве, а Татьяна чеканила слова:
— Рожать она будет у мамы, в отделении тети Оли, для чего завтра же утром мы поедем туда и там все вместе во всех подробностях обсудим сложившуюся ситуацию. Я думаю, что как только Зиночка будет выписана из больницы со всеми надлежащими справками, касающимися её травмы, она должна быть отвезена к маме. Пребывание её там будет мотивировано ухудшением её состояния здоровья. Мы должны поступить так, пока произошедший случай не станет достоянием и предметом обсуждения любопытствующего окружения. Ты понимаешь, Вася, что самым пикантным в деле возможных пересудов будет её беременность? Таким образом, Зиночку с глаз долой под надлежащий её положению уход и наблюдение. Я же буду имитировать свою «беременность» и готовиться к радостному и благополучному исходу. Мой изменяющийся в течение нескольких месяцев вид должен создать надлежащее психологическое восприятие моего положения всеми теми, кто нас окружает. Везде: дома на работе, у Зиночки в школе. Одна из составляющих моего плана, Васенька, должна быть перемена нашего места жительства. Мы должны, Вася, срочно продать эту квартиру и купить другую в ином районе. Все мосты за нами должны быть надежно сожжены.
Татьяна замолчала, выдохлась. Лихорадочная работа мозга в течение двух суток с бессонными ночами нашла своё завершение. Иного пути она не видела.
— Ну так что, Вася, — устало спрашивала Татьяна, — что ты молчишь?
— Подожди, милая. События настолько ошеломительны, что я не в состоянии охватить всего этого сразу, но то, что ты говоришь — логично. Завтра с утра мы поедем к Лидии Сергеевне, но я хотел бы сначала заехать к Зиночке. Думаю, моё участливое к ней отношение, подбодрит её — она наверняка терзается тем, как я воспринимаю её беду.
После визита к дочери тяжеловесная «Волга» уверенно мчала озабоченных Мягковых к месту будущих волнительных событий.
Лидия Сергеевна, встретив дочь и зятя, уловила их волнение и стала допытываться: не случилось ли чего.
— Случилось, мамочка, случилось, — выдохнула Татьяна, — но я тебя прошу — ничего не спрашивай, пока здесь не появится тётя Оля. Звони ей сейчас же. Скажи, что у меня неприятности.
С появлением Ольги Сергеевны Татьяна поведала собравшимся всё то, что произошло с Зиночкой. Ошеломлённые сёстры подавленно сидели, и ни одна из них не решалась нарушить молчание. Наконец Ольга Сергеевна произнесла:
— И что же теперь? Что делать?
— Тётя Оля, в ближайшее время Зину выпишут из травматологии, и я убедительно прошу тебя, мама, принять её у себя. Она нигде и ни у кого не должна быть на виду. Дальше вы, тётя Оля, сделайте всё так, чтобы роды у неё принимали вы — в вашем отделении при самой минимальной огласке.
Татьяна умолкла. Говорила она так поспешно, словно боялась что-либо упустить, услышать возражения. Но все молчали, дая, что ещё скажет Татьяна, а она ещё не добралась до сути задуманного ею, до того самого важного: до окончания благополучного исхода, появления младенца на свет, она должна стать, стать… его матерью.
Ольга и Лидия Сергеевны застыли.
— Но как же всё это будет выглядеть? — наконец очнувшись сказала Ольга Сергеевна.
— Так, тётя Оля! А как иначе? Как распорядиться судьбой девочки? Отлучить от школы? Пройти горнило позора несвоевременной беременности в её-то возрасте?
Татьяна разрыдалась. Она превратилась в раздавленную горем обычную бабу, которой не свойственны решительные черты характера, активность, целеустремлённость.
Молчание становилось угнетающим, и Лидия Сергеевна прервала его:
— Успокойся, доченька…
— Я не могу успокоиться, мама. Я понимаю всю степень ответственности, которую я беру на себя. Но как мне поступить? Я прошу
лишь вас, тётя Оля, сделать всё зависящее от вас в части организации и приёма родов, а также фиктивного оформления материнства. Как это сделать — вам виднее.
Долговременный мучительный разговор окончился. Татьяна и Василий заторопились с отъездом. Уже на выходе, расцеловавшись, Татьяна сказала матери:
— Мамочка, я понимаю, что ввергаю тебя в тяжёлое дело, но его решить нам нужно всем вместе. Ты уже выработала свой рабочий стаж, до пенсионного возраста осталось не так уж много. Оставь работу, побудь с Зиночкой. О материальной стороне мы с Васей позаботимся, и никакого недостатка ты ощущать не будешь.
— Хорошо, Танечка, хорошо. Не переживай. Привозите её, и дай Бог нам всем удачи.
Через неделю после визита Татьяны к матери Зиночку выписали и она, не заезжая домой, была отвезена к бабушке. С этих пор, на несколько месяцев до самых родов, Зиночка инкогнито находилась как бы под домашним арестом. Только вечерние прогулки в тёмную пору, совершаемые с бабушкой, и частые визиты Ольги Сергеевны разнообразили её жизнь. Привезены были из дому все учебники.
Татьяна все это время пребывала в каком-то внутреннем напряжении. У неё в области живота появился муляж, который обновлялся ею в зависимости от его необходимого роста в ходе развития бутафорной беременности.
Её внешний вид обратил на себя внимание сотрудников, которые с приветливыми улыбками отмечали «испорченность» фигуры своего шефа. Как-то столкнувшись на лестничной площадке с матерью Сергея, последняя с присущей простолюдинам непосредственностью, прогудела:
— Ты что, Татьяна, на старости-то лет удумала? Не поздновато ли?
— Клава, а почему поздновато? Иные в тридцать шесть впервые рожают.
— Так-то оно так. Да, только то впервые, а у тебя-то дочка почти на выданьи.
— Ничего. Легче будет: старшая присмотрит.
Так постепенно Татьяна вживалась в роль повторного материнства. Одновременно с этим она активно и болезненно торопила события, связанные с обменом квартиры. Одна из посреднических фирм предложила ей приемлемый вариант покупки четырёхкомнатной квартиры на втором этаже пятиэтажного дома, расположенного в центральной части города, ещё и с гаражом во дворе. Этот вариант был одобрен Василием, и в течение двух недель заинтересованные стороны оформили договор купли-продажи. Татьяна торопила события. Переезд был осуществлён в ближайшие несколько дней.
В связи с переменой места жительства Татьяна так же решила вопрос посещения Зиночкой другой школы. Завучу этой школы она предоставила Зиночкины документы и на вопрос: «Почему девочка не посещала школу с конца марта?» ответила, что дочь после полученной серьёзной травмы находилась на лечении сначала в больнице, а затем в санатории, что школьную программу за этот период она осваивала дома с помощью репетитора, что дочь ва будет приступить к занятиям в восьмом классе без ущерба пропущенных занятий.
Татьяна была уверена в том, что Зиночка сможет оправиться после родов в течение двух недель и сможет продолжить учёбу без отставания, то есть в восьмом классе.
Находясь в своеобразном заточении, Зиночка, общаясь с двумя бабушками, постепенно успокаивалась и безропотно ожидала разрешения своей судьбы. Рука в плечевом суставе иногда болела, и эту боль Зиночка связывала с её резкими движениями. Но кроме эпизодических болей Зиночка отмечала какую-то отчуждённость руки, словно она не хотела подчиняться её воле: поднять, отвести в какую-либо сторону. Но Зиночка не концентрировала на этом своё внимание, она всецело была сосредоточена на том главном, что ожидало её в ближайшее время, и что так беспокоило и пугало её.
Ежедневные обследования Зиночкиного состояния со стороны Ольги Сергеевны утверждали её в том, что час развязки уже близок, и она вплотную подошла к вопросу организации и проведения этого секретного мероприятия. К концу рабочего дня, когда весь медперсонал покидал больницу, Ольга Сергеевна подошла к врачу и акушерке, готовившимся к ночному дежурству, и попросила их зайти в её кабинет. Она решила остановить свой выбор именно на этих двух женщинах. — Вероника Андреевна, Варвара Архиповна, — обратилась Ольга Сергеевна к севшим у её стола сотрудникам, — у меня к вам просьба весьма щепетильного свойства. Моя внучка, а точнее внучка моей сестры Лиды, вот-вот должна рожать. Казалось бы дело для нас обычное, но вся особенность, я бы сказала даже, пикантность этого события заключается в том, что роженица — малолетка: ей неполных четырнадцать. И вот в этой связи я прошу именно вас принять участие в этих родах. Но кроме вашего профессионализма, мне необходимо ваше молчание в том, что матерью родившегося младенца должна стать мать роженицы: моя племянница Татьяна. Во всяком случае, засвидетельствован факт этого рождения должен быть официально, — и Ольга Сергеевна, потупившись, умолкла.
Как Вероника Андреевна, так и Архиповна участливо смотрели на свою патронесу.
Её просьба в части принятия родов не вызывала у них ни малейших возражений или сомнений — это был их профессиональный долг. Но то, что касалось второй половины просьбы, наталкивало их на мысль совершения подлога.
Ольга Сергеевна прекрасно понимала душевное состояние своих сотруднищ и, прервав молчание голосом, выражавшим полнейшую безысходность, сказала:
— Девочки. В семье беда. От нас зависит судьба этого ребёнка-роженицы. Мы должны подарить ей сестричку или братика.
Участники тайного совещания с далеко нерадостным настроением перешли к обсуждению вопросов, касающихся практической реализации вырисовавшегося плана действий.
— Когда должны начаться схватки? — уже по-деловому спросила Вероника Андреевна.
— Я ожидаю, что это должно произойти на следующей неделе. Наблюдая роженицу, я должна дать знать, когда вам потребуется заступить на дежурство. Роды нужно будет принимать ночью. Во всяком случае, я постараюсь подвести её состояние к этому времени. Привезены будут и настоящая, и мнимая роженицы. Настоящая сразу же будет увезена домой под твой присмотр, Ар
Вероника Андреевна работала в родильном отделении врачом уже пять лет, и Ольга Сергеевна отмечала в ней такие качества, как профессиональная уверенность, своевременное принятие чётких неординарных решений, подсказываемых той или иной ситуацией, сопереживание роженице, искреннюю радость появлению на свет крошечного беспомощного существа. Ольга Сергеевна уже
не однажды задумывалась над тем, что именно эта молодая и энер-
гичная врач в скором времени может стать её заменой.
Варвара Архиповна, или попросту Архиповна, работала молоденькой акушеркой ещё задолго до появления в отделении Ольги Сергеевны. Обладая большим профессиональным опытом, она работала и по сей день, будучи давно уже пенсионеркой. хиповна, а Татьяну с ребёнком мы поместим в нашу спецпалату под ваше наблюдение, Вероника Андреевна.
Часам к десяти утра Зиночка впервые испуганно застонала, схватившись за живот. Все, ожидавшие этого сигнала, всполошились, но понимали, что это лишь первый звоночек. Затем схватки участились, и к исходу дня Зиночка с трудом превозмогала боли. Ольга Сергеевна позвонила в больницу и предупредила Веронику Андреевну о подготовке родильного зала — с минуты на минуту все начнётся.
Через двадцать минут Зиночку уложили на стол и чтобы сократить время схваток ввели стимуляторы. Роды начались в одиннадцать вечера и протекали нормально. Всех присутствующих беспокоило предполагавшееся кесарево сечение, необходимость в применении которого вскоре отпала.
Родилась девочка, заявившая о себе пронзительным и настойчивым криком. К ручкам новорожденной привязали два ярлычка, свидетельствовавшие о том, что в двадцать три часа тридцать минут родилась девочка и что мамой её является Мягкова Татьяна Николаевна, на руке которой появился такой же ярлычок.
Зиночка в сопровождении Архиповны была увезена Василием к Лидии Сергеевне, а к Татьяне в спецпалату была принесена её «дочь» и уложена в подобающем ей ложе.
Через день Василий увозил в новую городскую квартиру жену с маленькой дочерью, а Зиночка, непродолжительное время оставаясь ещё у бабушки, затем так же была перевезена в общую семью.
Татьяна, оформив отпуск, находилась с малышкой, овладевая опытом вынужденного материнства, сущность которого главным образом заключалась в организации искусственного кормления.
Проходило время. Всё становилось на свои места. Маленькую назвали Юлечкой, и в оформленном свидетельстве о рождении, она являлась Мягковой Юлией Васильевной.
Зиночка пошла в восьмой класс новой школы. При её умственной незаурядности она наверстала упущенное в занятиях и уже ко второму полугодию безболезненно включилась в обычный ритм школьной программы.
После всех перенесённых невзгод Зиночка заметно изменилась. Не отличаясь и ранее особой общительностью, теперь она совершенно замкнулась и не откликалась ни на малейшие попытки сверстников приблизить её к себе. Уже будучи в выпускном классе, она не посещала никаких увеселительных мероприятий ни в школе, ни за её пределами. Она буквально чуралась тех, кто пытался завязать с нею дружеские отношения. В значительной мере этому способствовал её физический недостаток. Левая рука со временем теряла подвижность, мышцы атрофировались и чтобы скрыть бросающийся постороннему взгляду изъян, она вынуждена была всегда надевать платья или блузы только с длинными рукавами. Неподвижная, висящая как плеть рука была больше обузой, нежели помощницей в выполнении Зиночкой какой-либо работы. Лишь кисть выполняла некоторые вспомогательные функции, но для этого Зиночка должна была правой рукой уложить свою левую либо на стол, либо на колени, в зависимости от того, что она намеревалась делать.
Успешно окончив школу, Зиночка, обладая незаурядным дарованием рисования, поступила в художественно-промышленный институт и часто на улице можно было видеть одинокую фигурку девушки, сидящей на раскладном стульчике перед раскладным мольбертом, на холст которого наносились очертания строений старинной архитектуры.
Стройная, пропорционально сложенная Зинаида выделялась также красотой лица и пышностью чуть удлинённых волнообразно уложенных волос. Эти качества её внешности делали её заметной и привлекательной.
Работая за мольбертом, Зинаида привыкла к тому, что за её спиной часто останавливались любопытствующие. Иногда до неё доносились слова похвалы и даже восхищения. Она не оборачивалась, не пыталась вступать в беседы, она лишь молча демонстрировала своё дарование. Однако куда бы она не переходила при выборе нового объекта, за спиной, в числе иных, слышался уже ставший привычным мужской голос. Зинаиду удивляло то, что тот, кому принадлежал этот голос, проявлял не банальное любопытство, а бросал реплики человека, хорошо разбиравшегося в том, что перед ним происходит. «Наверное, архитектор или художник, — про себя отмечала Зинаида, — но я его слышу не впервой, и это уже похоже на преследование», — заключала она.
Нечто похожее на преследование действительно имело место. Зинаидиными работами заинтересовался основатель и художественный руководитель небольшой фирмы, занимавшейся оформлением дизайна фасадов переоборудуемых помещений под офисы и торговые центры.
Специалист своего дела, Олег Николаевич в одно из посещений Зинаидиного места работы как-то спросил:
— Это ваше хобби, сударыня, или работы под заказ?
— Нет, это подготовка к дипломной работе, — ответила Зинаида.
— И где вы намерены работать по получении диплома? Я так думаю, что вы оканчиваете художественный институт? — скороговоркой сыпал собеседник.
— Да, оканчиваю художественный, а вот с работой ещё ничего не знаю.
— Тогда позвольте предложить вам свои услуги. Моя фирма нуждается в художнике-оформителе. Зарплата поначалу будет сносная. Получайте диплом и добро пожаловать, — и он протянул Зинаиде визитную карточку.
Зинаида вняла предложению неожиданного доброжелателя и с получением диплома явилась по указанному в визитке адресу. Приняли её радушно и тут же завалили работой, поскольку заказов от фирм было предостаточно. Зинаида с получением заказа представляла затем порядка пяти-шести художественных вариантов, которые при рассмотрении заказчиком вызывали лишь затруднения в выборе какого-либо из них — все они были одинаково привлекательны и интересны.
Незаурядная внешность исполнительницы оригинальных этюдов не оставалась без внимания мужской составляющей из числа молодых бизнесменов. Никита Андреевич, мужчина лет тридцати, наиболее явно проявлял свои симпатии к приятной исполнительнице. Он подолгу задерживал свои визиты под предлогом рассмотрения очередного варианта и однажды предложил Зинаиде выехать на место будущего офиса, с тем чтобы в натуральных условиях остановиться на окончательном варианте.
Зинаида не могла отказать ему в этой просьбе, так как этого требовало дело. Находясь в роскошной иномарке, она получала наслаждение от неожиданной прогулки. Кроме того, водитель был предельно тактичен, предупредителен и интересен в беседе. Зинаиде он явно нравился. После посещения объекта галантный молодой человек возвращал исполнительницу своего заказа на её рабочее место. По дороге он осмелился предложить своей визави провести вечер где-нибудь в уютном кафе или ресторане. К удивлению самой Зинаиды, она не возразила. Машина остановилась у входа фирмы, и Никита Андреевич направился к противоположной стороне с тем, чтобы открыть дверь со стороны своей пассажирки и помочь ей выйти из машины. Его прикосновение к локтю её многострадальной руки вызвало у Зинаиды неожиданную реакцию отторжения и последовавшее за этим крайнее смущение. Она как-то съёжилась, невразумительно что-то стала говорить в знак благодарности и поспешно, не прощаясь, засеменила к зданию.
Все последующие попытки Никиты Андреевича наладить с Зинаидой внерабочие отношения не находили успеха. Зинаида являла собой предмет абсолютной недосягаемости. Никита Андреевич не в состоянии был осмыслить странности поведения такой приятной и привлекательной женщины. В конце концов, он заставил себя оставить в покое так понравившуюся ему Зинаиду, которая со временем представлялась ему лишь как случайное и призрачное видение.
При всей своей замкнутости и отчуждённости ко всему тому, что её окружало, Зинаида вместе с тем питала удивительно трогательное чувство к своей младшей сестрёнке. Будучи в старших классах школы, она по сути дела являлась Юлькиной нянькой, и когда по необходимости она часто брала её на руки, то сердце её замирало от переполнявших её чувств глубокой привязанности, теплоты и проникновенной, идущей из глубины души любви к этому живому комочку, издающему аромат младенчества.
Уходя на работу, Татьяна наказывала Зиночке:
— Ты же присматривай за этой егозой — так и смотри: что-нибудь нашкодит.
— Не нашкодит, — беря Юльку на руки, говорила Зиночка, — мы с нею будем играть до самой школы, а там и ты уже придёшь.
И они играли. Играли во всё: и в прятки, и во всадников, и с кубиками, и даже в «дочки-матери», пеленая куклы и укладывая их спать в маленькие кроватки.
Первое слово, которое произнесла уже топающая малышка, было слово «Зиня», которое расстрогало саму Зиночку и позабавило родителей. Как-то, взяв младшую дочь на руки, Василий спросил её:
— А кого ты, маленькая, больше всех любишь? Маму или папу?
— Зиню, — ответила Юличка и потянулась к ней на руки.
Став уже студенткой, Зиночка всецело посвящала своё свободное время Юлькиным запросам и её развитию. Они посещали детские представления в театрах (особенно кукольном), цирковые выступления. Особое влечение Юльки было к зоопарку. Она часами могла ходить по его территории, переходя от вольера к вольеру, от клетки к клетке. Зиночка заранее запасалась булочками и конфетами, которыми Юлька, находясь в повышенном возбуждении, угощала своих любимцев.
Однажды Зиночка допустила оплошность, при воспоминании о которой даже по прошествии длительного времени у неё по коже пробегали мурашки. Подойдя к бегемотнику, Юлька ничего не могла увидеть, так как весь вольер был огорожен невысокой толстой бетонной стеной. На нижней площадке располагался маленький бассейн, где охлаждались от нестерпимого зноя два крупных бегемота и их маленький сноровистый детёныш. Зиночка подняла Юльку на руки, однако та вертелась, поскольку именно малыша она не видела. Тогда Зиночка посадила её на ограждающую стенку, развернув её ножками к бассейну, и сразу же услышала шикающие реплики со стороны:
— Девушка, вы, что с ума сошли?! А что если, не дай бог, она чуть-чуть сползёт?! Вы отдаёте себе отчёт в том, что вы делаете?!
Зиночка до смерти испугалась и, схватив ревущую Юльку, быстро убралась из зоопарка.
По мере того как Юлька подрастала, отношения между нею и старшей сестрой становились всё более дружественными и доверительными. Будучи в седьмом классе (Зинаида уже работала), Юля иногда допытывалась, что за заболевание у сестры, из-за которого она фактически лишена здоровой руки.
— Всякие есть болезни, Юличка, — мрачно отвечала Зинаида, — у меня что-то с нервом, но не будем об этом. Давай лучше поговорим за жизнь, — иронически улыбнувшись, закончила она.
— Ну за жизнь так за жизнь, — с нотками взрослости сказала Юлька, — вот почему, например, ты не замужем, ведь тебе уже двадцать семь? И получается, что ты вроде бы как старая дева, а все говорят, что красивая и умная.
— У всех по-разному складывается жизнь, милая сестрёнка, у меня сложилась так, как сложилась.
— А мне кажется, что ты просто недолюбливаешь мужиков, а кое-кто из них совсем не прочь бы оказаться с тобою рядом.
— Юля! — строго посмотрела Зинаида, — ты совсем не по возрасту судишь о таких делах. Дитя ты ещё.
— Ха… Дитя… — парировала Юлька, — да ты просто не знаешь, что творится среди наших девчонок.
— И что же может среди них твориться? — уже с беспокойством вопрошала старшая.
— Да большинство из них уже не девочки. Недавно девчонки нашего класса проходили осмотр в гинекологическом кабинете. И что ты думаешь? Многие из них уже тронутые.
— Что значит тронутые? — раздражённо уставилась на Юльку Зинаида.
— Не притворяйся, что ты не понимаешь. Эти девчонки уже были в интиме с мальчишками.
— Но ты-то, ты-то к каким относишься? — уже в крайнем раздражении и с беспокойством восклицала старшая сестра. — Не беспокойся, Зиночка, — с нотками заметной бравады отвечала младшая, я не была… хотя надо мною посмеиваются и называют меня… — Юлька замолчала.
— Как называют, — кипятилась Зинаида, — недотрогой?
— Нет, Зиночка, они говорят хуже… они говорят, — Юлька снова запнулась, но затем, густо покраснев, выпалила, — они говорят, что я целка.
— Какая мерзость, Юлинька. Боже! До чего же дожили…
— Ты вот из себя выходишь, а те девчонки, которые уже… они к таким делам относятся очень спокойно. Говорят: «Если подхватишь, то для таких случаев есть знакомая медсестра, которая вставляет туда… тонкую пластмассовую трубочку, а затем впрыскивает обыкновенный мыльный раствор. Проходит два дня, и всё в порядке: ты чистенькая.
— Юлинька, милая, будь благоразумна, — почти со стоном говорила Зинаида, — ты ещё ребёнок, но твой возраст очень опасен. И необдуманный порыв навстречу уже возникающему природному тяготению может оказаться трагическим. Всему своё время. Ты подрастёшь, выйдешь замуж и будешь счастлива в близости с тем, кто станет твоим избранником.
— Зинуленька, миленькая моя, я тоже так думаю, — расстроганно проговорила Юлька, и обе сестры, расчувствовавшись, обнялись.
Юлька заторопилась и убежала, а Зинаида с досадным чувством на душе расплакалась. Она молила Бога, чтобы её девочка не совершила ошибки, какую когда-то совершила она сама, следствием которой явилась нависшая над семьёй угнетающая, тягостная тайна.
Николаю Николаевичу изрядно уже поднадоела кочевая, лишённая элементарных удобств жизнь. Тянуло к оседлости. Да и члены неизменной бригады шабашников так же тяготели к стабильности, покою, нормальному семейному укладу.
Немаловажными факторами в их жизни стали появившиеся изменения экономических и общественно-политических условий в стране. Исчезли колхозы и совхозы, а новые формы хозяйствования на селе только стали прорастать и были ещё неопределёнными, да и ненадёжными с точки зрения деловых взаимоотношений.
Николай Николаевич открыл в городе частное предприятие, функции которого заключались в строительстве небольших объектов, заказчиками которых преимущественно являлись деловые люди среднего бизнеса. Такую же работу, но на более ранней стадии комплексного производства, выполняла и Зинаида, а потому их творческие усилия пересеклись и в какой-то мере объединились.
Василий, вопреки своим бывшим убеждениям относительно необходимости дальнейшей учёбы, под влиянием жены всё-таки окончил заочно электроэнергетический факультет института. Получив диплом инженера, имея богатый практический опыт, он был приглашён Николаем Николаевичем в свою фирму на должность технического директора. Таким образом, бытовые и материальные условия в жизни Василия выигрышно изменились. Он продал свою изрядно потрёпанную «Волгу» и купил новенькую японскую «Хонду». Жизнь вырисовывалась обеспеченной и благополучной. По роду своей работы Василий часто сталкивался со старшей дочерью, и им обоим были приятны такие общения, которые являлись дополнением к их домашней семейной жизни.
Благоустроенная жизнь Татьяны и Василия сначала была омрачена смертью Ольги Сергеевны, а вскоре и матери Татьяны, Лидии Сергеевны. Последняя умерла скоропостижно от саркомы печени, и Татьяна болезненно переживала эту потерю. Со смертью сестёр семья Мягковых лишилась как необходимости, так и радости посещения маленького городишка на берегу живописного водохранилища, где провела своё детство и юность Татьяна и где иногда проводила своё босоногое детство Зиночка.
Время неумолимо оставляло свой след, свою незримую черту между прошедшим, настоящим и будущим, Юлька благополучно пережила своё отрочество, окончила школу и поступила в один из престижных вузов: финансово-экономический. По окончании третьего курса она получила направление для прохождения производственной практики в одно из акционерных обществ, именовавшееся инвестиционной корпорацией. Своим трудолюбием,дотошностью в желании познать особенности своей будущей профессии, а главным образом своей эффектной неординарной внешностью она привлекла внимание одного из соучредителей корпорации: тридцатилетнего мужчины, которого женская составляющая коллектива (а она была в большинстве) с затаённым придыханием называла Александром Юрьевичем. В неофициальной обстановке молодые сотрудницы между собой называли его просто Санечкой.
— Санечка просто душка, такой симпатяшечка, — часто слышала практикантка отзывы, звучавшие в адрес сановного сослуживца.
Александр Юрьевич действительно выделялся своей экстравагантной внешностью. Прежде всего, непременными атрибутами в его одежде являлись белоснежная сорочка и галстук. Галстук менялся в зависимости от цвета костюма, а сорочка — от времени года: в тёплую пору она была с короткими рукавами, но с непременным галстуком. Пиджак при этом надевался лишь в официальных случаях. В своём общении, без показного эффекта, он производил приятное впечатление на собеседников (особенно собеседниц) своей манерой спокойно и вкрадчиво излагать свою точку зрения. Он так же внимательно выслушивал и обращавшихся к нему.
Как-то молодые сотрудницы, не одариваемые вниманием шефа, после его звонка из кабинета не без затаённого умысла послали к нему Юлию с затребованными материалами. Юлия ушла. Коллектив ожидал неординарного финала, во всяком случае, всем этого хотелось. Юлия вошла в кабинет и остановилась на полпути.
Александр Юрьевич, оторвавшись от бумаг, лежавших на его столе, поднял голову и остановил свой взгляд на вошедшей. Воцарившееся молчание прервал хозяин кабинета:
— Вы, сударыня, из новых сотрудниц? Что-то я вас не припоминаю, — в полуулыбке мягко произнёс директор.
— Нет. Я у вас прохожу практику.
— Вот как! И где же вы учитесь?
— В финансово-экономическом.
— И что же? Вы что-либо познаёте полезное для себя?
— Да, конечно, — поспешила заверить Юлия, всё более и более смущаясь.
— Ну что ж, повышайте свои знания, практически закрепляйте их у нас и, может быть так станется, если вы захотите, конечно, то придёте к нам работать.
— Спасибо, Александр Ильич, — совсем растерявшись, пролепетала Юлия.
Александр Юрьевич весело и раскатисто рассмеялся.
— А ведь я не Ильич, а Юрьевич, сударыня, — продолжал смеяться директор, — да вы не смущайтесь. Вас-то как зовут?
— Юлия. Юлия Васильевна, — поправилась она.
— Ну, первого для вашего возраста и положения, думаю, будет вполне достаточно. Спасибо за доставленные материалы. Успеха вам, — и он доброжелательно проводил взглядом уходящего курьера.
Прошёл день, прошёл второй, Александр Юрьевич каждый раз проходя в свой кабинет, отмечал отсутствие приглянувшейся ему практикантки. Наконец к исходу второго дня он вызвал к себе руководителя группы, где практиковалась Юлия, и спросил у нее:
— Таисия Федоровна, практика у студентов уже окончилась?
— Нет, Александр Юрьевич, некоторые из них на два дня отлучились на свои кафедры. А вас что интересует?
— Меня интересует не «что», а «кто». Когда появится Мягкова, то, будьте добры, направьте её ко мне.
Таисия Фёдоровна, скрывая от шефа лукавую улыбку, покинула кабинет. «У нас завязывается любовная интрижка», — мысленно отметила она, возвращаясь на своё место.
Когда Юлия появилась в фирме, то всё её окружение сотрудниц с подчёркнутым благожелательством и многозначительными улыбками, направили её в кабинет директора. Приоткрыв дверь кабинета и заглянув в него, практикантка смущённо спросила:
— Разрешите?
— Да-да, входите, Юлия Васильевна, — раздался весёлый и нарочито официальный голос хозяина кабинета, — садитесь, пожалуйста, — и Александр Юрьевич указал рукой на диван.
Взяв стул, он сел напротив Юлии.
— Простите, бога ради, — начал он уже с заметным волнением, — но я не имею возможности где-либо поговорить с вами наедине. Я уже далеко не мальчик, чтобы отлавливать вас по пути с работы или наоборот. Поэтому местом первого нашего свидания я избрал свой кабинет. Я, правда, не вправе говорить о свидании, поскольку не знаю, как вообще вы отнесётесь к нему. Я предлагаю вам совершить в моей машине прогулку по городу, а затем, если вы не будете возражать, мы сможем остановиться у одного из приличных ресторанов и провести там вечер за ужином.
Сконфуженно улыбаясь, Юлия словно вдавливалась в диван. Она впервые испытала столь обходительное внимание со стороны мужчины. Но этот мужчина был для неё прежде всего недосягаемым шефом, а кроме того, он представлялся ей настолько красивым и импозантным, что она никак не могла поставить себя рядом с ним.
— Я, право, не знаю, Александр Юрьевич, — пожимая плечами и выражая крайнюю растерянность, едва шевеля губами, произнесла Юлия.
— Я понимаю так, что ваша нерешительность — это своеобразное одобрение моего предложения, — с ноткой уже появившейся уверенности сказал Александр Юрьевич, — с окончанием работы я жду вас в машине.
Юлия закончила практику, начала учёбу на четвёртом курсе, но встречи с одним из самих авторитетных руководителей инвестиционной корпорации продолжались. И продолжались регулярно, с развитием взаимных чувств, именуемых любовью.
Юличка вышла замуж и переселилась в пока ещё скромную квартиру мужа. Медовый месяц, меньшая часть которого пришлась на поездку к морю, они решили завершить в свободной квартире Юличкиных родителей — вся семья Мягковых находилась на отдыхе в Крыму. Бархатный сезон отдыха в Крыму спадал. Совсем уж не припекало солнышко, частыми стали порывы прохладного ветра. Мягковы упаковывали вещи, и Василий компактно укладывал их в машине.
Решено было выехать как можно раньше, с тем чтобы в пути находиться в светлое время. Домой предполагали приехать ранним вечером.
Василий сел на своё водительское место, Татьяна — рядом с мужем, а Зинаида — сзади за отцом. Она не любила следить за движением на дороге — это утомляло её и лишало возможности подремать.
По дороге несколько раз останавливались, делали лёгкую разминку и, если удавалось, перекусывали чем-нибудь вкусненьким. Проехали уже почти весь путь — до города оставалось километров двадцать. Машина мчалась по невысокой насыпи с небольшим уклоном. Дорога с обеих сторон была ограждена часто стоящими бетонными столбиками. Между ними, чётко обозначая канву ограждения, были натянуты канаты.
Василий, снизив скорость, ещё издалека обратил внимание на движущийся по встречной полосе тихоходный автогрейцер, который своими габаритами занимал значительную часть своей дорожной полосы. За ним ехал громадный КРАЗ, водитель которого явно нервничал, поскольку никак не мог обойти впереди идущую тихоходную и громоздкую машину. Он делал несколько попыток обгона, но машины встречного движения снова возвращали его на своё место. По оценке водителя КрАЗа, движущаяся навстречу «Хонда» находилась ещё достаточно далеко от него, и поэтому, резко выехав на левую полосу, он изо всех сил своего грузового гиганта, стал обходить автогрейдер, но… не рассчитал. Даже при всём том, что Василий максимально снизил скорость, увернуться от КрАЗа он не смог — справа от него было ограждение. Настырный КРАЗ пёр вперёд и своим могучим бампером смял всю левую сторону «Хонды».
Василий и Зинаида погибли сразу. Татьяна была жива, но находилась в бессознательном состоянии. Прибывший наряд ГАИ и две машины «Скорой помощи», рассортировали бывших пассажиров «Хонды» на живых и мёртвых. Последних увезли в морг, а Татьяну — в нейрохирургическое отделение областной больницы с черепно-мозговой травмой.
Счастливые молодые супруги пребывали в радужном настроении. Порезвившись, как дети, в зоопарке, Александр Юрьевич (или теперь уже просто Саша) по дороге домой увлёк жену в проходящий мимо ювелирный магазин и купил ей на выбор золотое колечко с изумрудом. Юлия, сидя уже на домашнем диване, с ликующей улыбкой любовалась покупкой, вытягивая перед собой руку, и восхищалась игрой цветовых отблесков волшебного камешка, меняя положение изящной кисти. Рядом на тумбочке зазвонил телефон. Юлия подняла трубку и игриво отозвалась:
— Вас слу-ша-ют…
— Простите, мне нужен кто-либо из родственников Мягковых.
— Я родственница Мягковых, — с той же беспечностью ответила Юлия.
На противоположном конце помолчали, а затем с какой-то решимостью произнесли:
— Это говорят из скорой помощи. Примерно час тому назад на подъезде к городу произошло дорожно-транспортное происшествие. Погиб мужчина и молодая женщина. Их фамилии Мягковы. Третья Мягкова в бессознательном состоянии доставлена в нейрохирургическое отделение областной больницы. Двое погибших
в морге той же больницы.
Юлия выронила трубку. Блуждающим, полным растерянности взглядом, она смотрела на мужа.
— Что случилось? Кто это говорил? — с беспокойством, обращаясь к жене, спрашивал Саша, но ответа не получал: Юлия сидела в оцепенении. — Я ещё раз спрашиваю тебя, что происходит? — повторял уже с испугом Александр Юрьевич.
— Сашенька, миленький, родной мой, мама ещё жива, — словно в бреду роняла слова Юлия, — едем, едем срочно к ней.
— Но почему ты говоришь о маме, а отец, а Зиночка? Я ничего не понимаю.
— Они, они, — уже рыдала Юлия, — погибли… что-то произошло на дороге… они в морге.
Через двадцать минут Саша и Юлия были уже в нейрохирургическом отделении. Поднявшись лифтом на третий этаж, Юлия лихорадочно пробегала вдоль всех одинаково белых дверей. Наконец, табличка: «Ординаторская». Порывисто войдя в неё, Юлия, не зная к кому обратиться, выдохнула:
— Я Мягкова.
Навстречу ей направился уже немолодой среднего роста мужчина. Взяв Юлию под локоть, он вывел её в коридор и сказал:
— Я наблюдаю за недавно доставленной пациенткой, Мягковой Татьяной Николаевной. Она сейчас находится в реанимационной палате под капельницей, у её постели сидит сестра. Перед вашим
приходом я осматривал её. Случай тяжёлый, и я честно должен вам
сказать, малообнадёживающий, однако при мне она пришла в себя,и я увидел её осмысленный взгляд. Глядя на меня, она довольно чётко произнесла: «Доктор, позовите Юличку». Юличка — это вы?
— Да, доктор, я, я… Мне можно войти?
— Как правило, к пациентам, находящимся в реанимационной палате, доступ не разрешён, но учитывая исключительность случая, вы можете войти, тем более, придя в себя, она хотела вас видеть.
Я даже думаю, что она, поняв своё положение, но находясь, может быть, кратковременно в состоянии вменяемости, хочет вам что-то передать, сказать очень важное, как для неё самой, так и для вас. Войдёмте, — и доктор открыл дверь палаты.
На единственной кровати, стоявшей посередине палаты, лежала Татьяна Николаевна с толстой бинтовой повязкой на лобно-затылочной части головы. Доктор подошёл к кровати со стороны капельницы, где сидела сестра.
— Ну как? — спросил он у неё тихо.
— Несколько раз открывала глаза, шептала: «Где же Юличка?» — так же шёпотом ответила сестра.
Юлия и Саша обошли кровать. Юлия села на табурет, Саша стал за её спиной. Юлия видела перед собою родное лицо, слёзы застилали ей глаза. Взяв в ладони свободную руку Татьяны, она тихо произнесла: «Мамочка». Глаза Татьяны открылись, неосмысленный взгляд прояснился, на лице появилось подобие улыбки, глаза увлажнились.
— Внученька, — едва шевеля губами, произнесла Татьяна.— Что она говорит? — глядя то на врача, то на мужа, спросила в растерянности Юлия. — Она что, бредит?
— Нет, она сказала это осознанно, — прокомментировал врач.
И сразу же за сказанными врачом словами Татьяна продолжила:
— Дорогая моя внученька, я понимаю, что жизнь моя сочтена, и я должна успеть открыть тебе тайну нашей семьи: я — твоя бабушка. Нет, не мама, родная моя. Зиночка — твоя ма… —Татьяна часто задышала, на лице её появилась испарина, и, видимо уже из последних сил, на выдохе, она произнесла последний слог: «ма».
— Что она сказала, доктор? — в отчаянии выкрикнула Юлия, — может ли она повторить, я ничего не понимаю.
— Нет, милая Юлия Васильевна, она уже ничего не сможет повторить. Она мертва.
Юлия в обморочном состоянии привалилась к стоявшему сзади мужу. Её потрясение было столь велико, что даже при большом усердии медиков она ещё долгое время находилась в состоянии прострации.
— Я понимаю, что её потрясла очевидная смерть близкого ей человека, — обращаясь к Саше, говорил доктор, — но кроме самого факта смерти, на её состояние повлияло и сообщение Татьяны Николаевны… Мне невозможно разобраться в этом, но кто такая Зиночка?
— Зиночка? Это её старшая сестра, — подавленно ответил Саша. — Я также ничего не понимаю, но мучительно начинаю догадываться.
Зиночка, а в большей мере её родители, покрыли мраком тайны Юлькино происхождение. Они вынашивали тайну, но знали её истоки. Юличка же стала заложницей этой тайны. Она так и не смогла убедиться в истинности слов умирающей Татьяны.
Она не смогла осознать и утвердиться в правдивой сути своего рождения. Она хоронила сразу троих самых близких ей людей, которые были для неё одновременно дедушкой и отцом, бабушкой и матерью, матерью и сестрой. И если тайна умерших прижизненно была для них тягостной, то для Юлии Васильевны на всю её оставшуюся жизнь она оставалась многострадальной.