Пластилиновый Ромео (Повесть)

     1. Фарфоровая статуэтка

     В моём представлении Лена была похожа на француженку.
     Тоненькая, пластичная девушка с выразительными глазами. Когда мы познакомились, она носила каре. Волосы у неё были прямые, блестящие, тёмно-каштанового цвета. Оценить достоинства её фигуры я смог не сразу, потому что какое-то время Лена одевалась в бесформенные балахоны. Такой «монашеский» стиль был продиктован вовсе не отсутствием вкуса, а спецификой служебных отношений в нашей редакции. Мы работали в частной еженедельной газете, где любые смелые наряды с разрезами и декольте попадали под строгий негласный запрет. Главный редактор – Виктория Тимофеевна, вздорная дама средних лет, беспощадно искореняла любые проявления «распущенности». Некоторое послабление «режима» произошло немного позже – когда у шефини появился отдельный кабинет в другом конце коридора.
     Как женщина Лена поначалу была мне совершенно безразлична, хотя иногда что-то задевало меня в её жестах, улыбке. Например, ямочки на щеках, которые появлялись, когда Лена смеялась. Или привычка теребить крестик на шее в моменты сильных переживаний.
     Случай, который заставил меня взглянуть на неё другими глазами, произошёл в выходной день. Накануне редакция только-только переехала в новое здание и всех журналистов заселили в одну большую комнату. Нужно было обустраиваться – перевезти архивы и книги, разложить личные вещи. Шефиня на этот «субботник» не явилась, о чём предупредила заранее, поэтому наши красавицы оделись, наконец, свободно.
     В тот день, переступив порог офиса, я испытал лёгкое потрясение. С тряпкой в руке Лена стояла на подоконнике в коротенькой юбке и высоких сапожках. Рядом толпились коллеги-мужчины, которые бессовестно глазели на неё снизу. Они поочередно подсказывали, где нужно протирать пыль. Окно давно уже было чистым, но кавалеры не унимались: «Леночка, а вот здесь... и чуть выше... и немного правее». Лена смеялась, послушно тянулась к верхнему углу фрамуги, демонстрируя соблазнительные изгибы. Эта игра явно доставляла ей удовольствие.
     Помню, я сразу отметил про себя её ножки – очень стройные, с сильными бёдрами. Тело Лены напоминало мне фарфоровую статуэтку идеальных пропорций. Я смотрел на неё в каком-то странном оцепенении. Вроде бы я точно знал, что равнодушен к ней и в то же время её новый облик как будто что-то перевернул во мне.

     2. «Принц»

     ... Мы с Леной устроились на работу с разницей в несколько дней – поздней осенью 1993 года – и поначалу едва здоровались. В редакции это многих удивляло. Все считали, что нас должны объединять молодёжные интересы. Но я был слишком высокомерен, не замечая никого вокруг. Хороший слог и эрудиция сразу возвысили меня над общей редакционной массой.
     Моим влиятельным покровителем был ответcтвенный секретарь Николай Николаевич (Ник-Ник), импозантный мужчина, который считался мэтром местной журналистики. 30 лет он проработал в «Казахстанской правде», был лично знаком с Кунаевым и прочими партийными вождями. Ник-Ник ценил меня за юмор и широту знаний, всячески одобряя мои приставания к редакционным дамам. Возможно, он видел во мне несбывшуюся мечту о наследнике, поскольку его собственные сыновья не подавали ни малейших надежд на продолжение семейной династии.
     Ник-Ник прекрасно понимал, что наша жёлтая газетка явно не соответствует моему уровню и, грустно вздыхая, часто повторял: «Эх, Толик, Толик... высоко взлетишь и забудешь про нас». Его прогноз оказался пророческим, но сам Ник-Ник до этого не дожил – инсульт убил его через пару лет, когда я только начинал своё восхождение на телевидении.
     С материнской заботой опекала меня и шефиня, которую за спиной называли Горгоной.
     Быстро став фаворитом руководства, я получил в редакции массу привилегий. Мне дозволялось решительно всё. Я мог свободно распоряжаться премиальными фондами, безнаказанно прогуливать планёрки и дежурства в типографии.
     Позже Лена шутливо обыгрывала мой исключительный статус, называя «Принцем».
     Коллег-журналистов я презирал за ограниченность, а дилетантов (людей других специальностей, работавших в газете ради денег) и вовсе считал «балластом». При каждом удобном случае я давал им это понять, высмеивая их убогие заметки, напечатанные мелким шрифтом на задворках последней страницы. Моя надменность нередко выходила за рамки приличий и обиженные мною сотрудники бегали плакаться шефине. При всём самодурстве Виктории Тимофеевны, иногда в ней просыпалось сострадание и она вела со мной профилактические беседы, взывая к милосердию.
     Я предлагал ей вышвырнуть половину редакции за профнепригодность, но у Горгоны были другие подходы к кадрам. Она охотно расставалась с теми, кто посягал на её личную власть, либо вёл себя «слишком вызывающе». Последняя формулировка относилась ко всем миловидным сотрудницам. Рано или поздно шефиня находила причину, чтобы указать им на дверь. Зато к мужчинам Виктория Тимофеевна относилась хорошо, прощая им даже хронические запои.

     3. Вожделение

     Мои успехи в профессии рельефно контрастировали с полным запустением в личной жизни.
     К 22 годам я так и не познал физическую близость с женщиной, чего ужасно стыдился, комплексовал и тщательно скрывал невинность под маской знойного сердцееда.
     Во время перекуров и конторских посиделок я умело пускал пыль в глаза, бойко козыряя словами «коитус», «эякуляция», «клиторальный оргазм». Теоретически я был хорошо подкован, перелопатив ещё со школьных времён огромное количество специальной литературы.
     Попутно я рассказывал о себе разные небылицы, в которых делал упор на курьёзные нюансы, что придавало моим мифическим похождениям выпуклую реалистичность.
     В редакции меня считали чуть ли не повесой.
     В действительности я был терзаем постоянным вожделением и проклинал затянувшуюся безгрешность.
     Остроумие и обаяние всегда помогали мне добиваться успеха в лёгком флирте, но плотская сторона любви оставалась неизведанной. В редакции было немало женщин, готовых принять мои притязания и если бы я проявил настойчивость, эти безобидные интрижки вполне могли закончиться постелью.  
      Увы, я оказался заложником болезненного самолюбия и собственного мифотворчества – панически боялся обнаружить свою незрелость. Приходилось быть крайне осмотрительным и прекращать развитие отношений, как только они приближались к опасной черте интимной близости.

     4. Ася

     Достоверность моих амурных «подвигов» никогда не ставилась под сомнение, поскольку я украшал их живописными штрихами, которые заимствовал из чужого опыта.
     В 1991 году моя сокурсница, которая была увлечена кинематографом, познакомила меня с Асей, начинающей молодой актрисой. В ней смешалось много разной крови – татарской, русской и даже латышской. У Аси были смуглая кожа и распутные зелёные глаза.
      Про свою бурную личную жизнь она рассказывала мне с такой откровенностью, как если бы я был её лучшей подружкой. Мы часами болтали по телефону. Затаив дыхание, я слушал, как скрупулёзно – в анатомических подробностях – она описывала своих любовников и все перипетии их совместных плотских утех. Поначалу Ася простодушно вставляла в свою речь витиеватые крепкие выражения – особенно в пересказе наиболее пикантных пассажей. Несколько раз я сделал ей замечание и она (из уважения к моей интеллигентности) старалась избегать экспрессивной лексики. Но вскоре я заметил, что без ядрёных словечек её аморальные «хроники» утратили прежнюю изюминку и уже сам провоцировал Асю на точечные вкрапления матерных фраз, которые в интимном контексте очень сильно меня заводили.    
     После школы она училась в театральном институте, бросила его через год, но тяга к лицедейству осталась и я помог ей получить место ведущей в музыкальном телешоу. Параллельно она работала в моей программе на радио.
     Любого, кто видел Асю в первый раз, сразу накрывал губительный шторм эротического давления. В юности она занималась акробатикой и любила подчеркнуть статность фигуры эпатажными нарядами. Особенно запомнились её тесные кожаные брючки, плотно обрамлявшие упругие ягодицы. Другим оружием Аси в постоянных провокациях была красная маечка в мелкую сетку, которая одевалась на голое тело. У меня кружилась голова, когда сквозь тонкую вязь прозрачной ткани чеканно проступали чудесные формы. В то время женщины ещё не обнажали пупок, но Ася, предпочитавшая высокие безрукавки, уже выставляла напоказ свой гладкий живот, натренированный в гимнастических залах.
     Впрочем, если она хотела подчинить себе мужчину, ей не нужно было «включать» сокрушающую сексуальность своего тела. Изумрудные Асины очи – мутноватые, как янтарная смола – определённо обладали сверхъестественной силой. Возможно, у неё был особый гипнотический дар. Однажды мы готовились с ней к радиоэфиру и я вдруг заметил, что Ася не следит за сценарием, а пристально смотрит мне в глаза. Её вязкий, тягучий взгляд сразу сковал мою волю. Очертания окружающих предметов мгновенно утратили ясность, а ещё через секунду я почувствовал, как земля уходит из под ног. Ася успела подхватить меня и помогла переждать лёгкий обморок. Пока я приходил в себя, она сконфуженно извинялась за эту выходку. После эфира я попросил её никогда больше не подвергать меня подобным «экспериментам»...
     Присутствие восточной крови, разумеется, сказалось на её темпераменте. Ася была порывиста и очень легкомысленна. Она вышла замуж в 18 лет, родила сына, потом развелась и быстро перешла на содержание к богатым покровителям.
     По сути Ася вела жизнь гетеры, встречаясь с женатыми чиновниками и дельцами. Отдых с ними она именовала «работой». Как-то я попросил Асю назвать хотя бы примерное количество всех её партнёров. На четвёртом десятке я понял, что она вспоминает только тех, с кем «работала». Бесчисленные мимолётные связи, которые Ася непринуждённо заводила и так же легко обрывала, в расчёт не принимались.
     Ко мне она относилась не просто с симпатией, а даже с пиететом, поскольку именно я открыл ей дорогу к студийным софитам. Она часто спрашивала, не скучно ли мне, такому серьёзному человеку, общаться с ней – безалаберной и ветреной девчонкой. Между тем, для меня в то время не было женщины более желанной, чем Ася. Её случайные прикосновения были похожи на удары током. Я видел, как плотоядно смотрят на неё режиссёры звукозаписи и операторы монтажа, наверняка считавшие нас любовниками.  
     Думаю, что Ася была готова к такому повороту и постоянно ждала от меня хоть каких-то сигналов. Сама она не решалась затащить меня в постель по причине упомянутой выше – я был для неё проводником в красивый и манящий мир телевидения и Ася преданно ценила моё доверие, остерегаясь надломить его каким-нибудь неосторожным шагом.
     У неё уже была машина – чёрный BMW-кабриолет, немыслимая роскошь по тем временам. Ася часто предлагала подвезти меня со студии домой, но каждый раз я находил повод для отказа.
     Если она и могла быть в чём-то мне полезной, так это в порочных наставлениях.
     Я уверен, что стоило мне только заикнуться о своих интимных проблемах и Ася тут же пришла бы на помощь, обучив меня всем тонкостям физической любви, которыми владела виртуозно. Иногда я подумывал о таком варианте, тем более, что спортивное тело Аси – смуглое, с бронзовым отливом – полностью отвечало моим эстетическим канонам. Однако потерять невинность в объятиях Аси мне не довелось. В дебюте нашего знакомства я сболтнул ей, что меняю женщин как перчатки. Уверенная в правдивости этих измышлений, Ася полагала, что мой сексуальный опыт вполне сопоставим с её собственным. Окажись мы в одной постели, она легко бы уличила меня в обмане, а я не хотел уронить свой доблестный имидж в её глазах.
     Hе могу забыть одну нашу встречу.
     25 августа – в день своего рождения – Ася примчалась ко мне домой, чтобы забрать подарок. Я купил ей аметистовый браслет, который она ценила как знак внимания. Праздновали в горах, где-то рядом с Медео. Накануне она долго упрашивала меня поехать, но я не поддался, понимая что буду смотреться «белой вороной» среди её гостей.  
     Мы созвонились вечером – Ася как раз выезжала в ресторан. Она сообщила, что явится через 15 минут. Вскоре с улицы раздался настырный гудок клаксона. Я торопливо спустился вниз и двинулся к Асиной машине. Передняя дверца распахнулась и я, остолбенев, прирос к земле. На Асе было умопомрачительное платье с немыслимым фронтальным вырезом. Он начинался с линии ключиц и, сужаясь книзу, истощался почти у лобка. Вблизи я обнаружил, что платье просвечивает как стекло, а на самой Асе нет нижнего белья. Дрожащими руками я сунул ей цветы, совершенно забыв о браслете. Ася кокетливо подставила щёку и пока мы обнимались, она успела прошептать, что нас разглядывает половина дома. Повернувшись, я увидел, что на балконах тучными гроздьями повисли соседи. Всю последующую неделю, встречая во дворе мою маму, они дружно рапортовали, что я «целовался с падшей женщиной, которая была практически голой»...
     Потом в моей жизни наступил короткий, но тяжёлый период безработицы и безденежья. Я перестал звонить Асе, не отвечал на её приветы, передаваемые через сокурсницу. Ася ничего не знала о моих затруднениях и, вероятно, думала, что я стыжусь знакомства с ней. Почти полгода мы не виделись совсем.
     Зимой, напившись на вечеринке у приятеля, я позвонил Асе домой. Разгорячённый коньяком, я собирался умолять её о близости. Но незнакомый голос сообщил, что «Ася с сыном уехала в Германию». Я сразу вспомнил, что среди её поклонников был седовласый господин из немецкого посольства. С тех пор я ничего о ней не слышал.

     5. Лена

     Меня завораживали точёные ножки Лены.
     В офисе мы сидели за одним столом и когда шефиня немного ослабила дресс-контроль, я почти ежедневно испытывал приятное волнение, глядя на её стройные голени и крутые бёдра.  
     Впервые заметив мой интерес, Лена откликнулась ехидным уколом: «О-о, вельможная особа снизошла до простых смертных! Какой трагический мезальянс – великолепный Принц и бедная Пастушка!»
     В другой раз – когда я собирался прижаться к ней в коридоре – она округлила глаза и с деланным пафосом произнесла: «Ваше Высочество, стыдитесь! Негоже Вам увиваться за безродной прислугой».
     Я понял, что прямолинейная атака будет встречена новым градом язвительных «шпилек» и решил подобраться к Лене обходным путём. Задерживаясь в редакции по вечерам, я помогал ей в подготовке материалов и даже переписал несколько её довольно слабых обзоров. Историк-востоковед по образованию, она выполняя примитивную работу – обзванивала галереи и театры, собирая информацию о предстоящих вернисажах и премьерах...
     Постепенно мы стали общаться более близко, вместе ходили в кафе и книжные магазины. Я обнаружил некоторое совпадение наших литературных пристрастий. Выяснилось, что мы закончили одну школу (Лена – годом раньше) и я удивлялся тому, что не был знаком с ней до встречи в редакции. Как и Ася, она рано вышла замуж и тоже одна воспитывала сына. Когда я спрашивал её о причинах развода, Лена туманно отвечала, что «они оказались разными людьми», но никогда не упрекала бывшего мужа.          
     За внешней флегматичностью Лены скрывался твёрдый характер. Я убедился в этом после её нашумевшей перепалки с шефиней. Виктория Тимофеевна любила устраивать журналистам публичные «порки», которые считала хорошим лекарством против творческого застоя. Обычно она чихвостила моих коллег во время разбора очередного газетного номера. Горгону часто заносило, атмосфера накалялась, звучали обидные эпитеты («куриные мозги», «неизлечимое слабоумие» и так далее).
     Однажды – в самый разгар очередной экзекуции – Лена сказала, что не позволит обращаться с собой по-хамски и выбежала из комнаты, хлопнув дверью. У шефини от ярости заскрежетали зубы. Никто доселе не отважился бросить ей подобный вызов. Все замерли, боясь даже пошевелиться. Виктория Тимофеевна метнулась за Леной в коридор и, брызгая слюной, надсадно завизжала: «Скатертью дорога!... Я не допущу... чтобы всякие соплюшки...». В запале она проглатывала слова и её тирада превратилась в сплошной невротический вопль. Должен признать: человеческий облик в этот момент шефиней был напрочь утерян.  
     Мы не сомневались, что Лену выгонят уже на следующий день. Но случилось невероятное – приказ об увольнении так и не появился. То ли редактор подумала, что немедленная расправа ухудшит моральный климат в коллективе, то ли решила дождаться более серьёзного повода.
     Через неделю я вдруг услышал версию, что Лена уцелела благодаря моему вмешательству. Говорили будто я лично упрашивал Горгону сменить гнев на милость. Ко мне подходили разные люди и восхищённо жали руку: «Старик, ты молодец, что заступился». Когда я начинал объяснять, что совершенно не при чём, никто не хотел меня слушать. Коллеги многозначительно кивали головой и хлопали по плечу – мол, понимаем, рыцаря украшает скромность.  
     Вскоре странные слухи дошли до Лены. Она вызвала меня в коридор, поцеловала в щёку и нежно прошептала:
     - Спасибо, мой благородный, добрый Принц.
     На волне успеха я не стал разубеждать её в своём фантомном героизме.  
     ...После этой загадочной истории я перешёл к эскалации своих поползновений. Лена не скрывала, что ей приятно моё внимание. Я осмелел настолько, что начал гладить её сладкие ножки под столом в комнате журналистов. Никаких препятствий Лена не чинила – напротив, думаю, она ожидала более решительных действий и не могла понять, почему я довольствуюсь малым.  
     В разговорах с ней я вальяжно рассказывал о своих сердечных приключениях, оснащая каркас этих красочных фантазий деталями, которые запомнил ещё со времён общения с Асей. Полагаю, что чем больше я трепался, тем сильнее становилось недоумение Лены. Однажды она спросила, почему я не ищу близости с ней, и мне пришлось небрежно заявить, что я из принципа не завожу служебных романов.
     - Зачем же тогда ты трогаешь меня? – удивилась Лена.
     - Ну, так... для остроты ощущений, – ответил я, сказав в общем-то правду, и этим, кажется, вполне удовлетворил её любопытство. Больше она ни о чём не спрашивала.
     Я много раз сравнивал Асю и Лену, исследуя оттенки физиологии влечения. Сексуальность Аси была довлеющей и агрессивной – она разжигала похоть, не вызывая никаких романтических порывов. Сексуальность Лены я назвал бы хрупкой, деликатной – она воздействовала совсем на другие рецепторы. Мне нравилось держать её за руки, прикасаться к ямочкам на щеках, подолгу обнимать за гибкую талию.
     У нас были разные условные игры. Например, в редакции она всегда обращалась ко мне уменьшительно («Толечка») и на «ты», а я к ней – по имени-отчеству  («Елена Владимировна») и на «вы». Такая гротескная инверсия наших реальных служебных позиций (я был ведущим журналистом, она – заурядным статистом) нравилась нам обоим.
     Ещё – оставаясь наедине – мы сюсюкались, как маленькие дети.
     Не могу сказать, что я был влюблен в неё. Просто Лена была первой женщиной, которая позволяла мне постигать чувственные удовольствия.

     6. Поцелуй

     Началось с того, что она поцеловала меня в губы. Это вышло почти случайно, наспех, когда в редакции праздновали день рождения одного из сотрудников. Пирушка была уже в самом разгаре, я отлучился на пару минут, а когда вернулся, то у двери офиса наткнулся на Лену. Её лицо раскраснелось от вина, глаза блестели. Не успел я опомниться, как тёплые, мягкие губы Лены прильнули к моим. Я замер как истукан, вдыхая цветочный аромат её духов. В следующее мгновение за дверью, где бушевала вечеринка, послышался гомон голосов. Лена живо отпрянула и растворилась в сумраке коридора. Всё произошло в считанные секунды.
     ...На другой день я сильно нервничал и злился на свою нерасторопность, вспоминая о том, как скованно вёл себя во время поцелуя. Я ждал от Лены едких замечаний и украдкой поглядывал в её сторону, пытаясь понять, догадалась ли она, что этот поцелуй был первым в моей жизни.
     Лена тогда ничего не сказала и я немного успокоился, решив, что в хмельном веселье она не заметила моей неловкости.
     На третьем этаже, где пустовали складские помещения, я приглядел уютное местечко для наших невинных шалостей. По вечерам мы забирались в тихий закуток, где я давал волю рукам.
     Но вскоре произошли события, сломавшие рутинную схематичность наших свиданий.

     7. Джонсон

     Личный водитель Виктории Тимофеевны по прозвищу Джонсон, нагловатый и недалёкий парень, с которым мы часто обсуждали Лену, внезапно спросил меня про вечерние вылазки на третий этаж. Напуганный его осведомлённостью, я уклонился от прямого ответа, лихорадочно соображая, каким образом он выведал наш секрет. Джонсон бесхитростно заявил, что сам наблюдал, как мы с Леной «кувыркались» в ночном коридоре. Не знаю, что там ему почудилось в темноте – якобы он лицезрел, как мы самозабвенно предавались блуду. Мне польстила несуществующая победа, но я опасался, что эротические видения Джонсона могли породить гнусные сплетни.  
     В офисе его не любили за дурные повадки. Собеседникам он часто говорил гадости в глаза, ставя их в идиотское положение. Я уверен, что Джонсон делал это непреднамеренно, безо всякого злого умысла. Он вырос в люмпенской среде рабочих кварталов и его дремучее невежество проявлялось во всём. За столом он ковырялся в носу и смачно рыгал, а женщинам рассказывал похабные анекдоты от которых дымились уши. Ему элементарно не хватало воспитания, не говоря уже о культуре и такте. Я пробовал заниматься его просвещением, но быстро понял, что это безнадёжно. Его дикие выходки получали шумный резонанс. Однажды, заметив ворсинки на светлой юбке редактора, Джонсон громогласно заявил, обращаясь к шефине: «Виктория Тимофеевна, а у Вас жопа грязная». Я едва успел выскочить в коридор, чтобы не видеть начало бури. Когда вернулся – пунцовая Горгона истошно орала на Джонсона, обзывая его «тупым неандертальцем» и «неотёсанной дубиной». Джонсон растерянно хлопал глазами, не понимая, чем прогневал начальство.
     От его варварских эскапад в редакции пострадали многие сотрудники. Одной пожилой армянке с резкими чертами лица он сказал во время обеда: «Элеонора Гургеновна, вы можете пить чай через нос – он у вас как хобот у слона». Несчастная женщина два часа рыдала в дамском туалете.
       ...Теперь я в тревоге ожидал, что Джонсон (с привычной топорностью) огорошит Лену скабрезными вопросами о наших забавах на третьем этаже. Лена, которую наверняка бы возмутила подобная бесцеремонность, могла в ответ легко опровергнуть всю альковную историю, сказав, например, что я не умею даже целоваться. Утечка такой информации грозила мне тотальным крушением репутации пламенного донжуана. Я провёл с Джонсоном экстренную беседу и попросил не тиражировать сплетни. «Понимаешь, – втолковывал я ему, – если слухи дойдут до шефини, нам с Леной придётся худо». Джонсон согласился, что Лену, может, и уволят, но про меня он так не думал. Тем не менее, я взял с него слово не болтать на каждом углу.  
     Своё обещание Джонсон забыл через час.
     Сначала Ник-Ник, а потом ещё двое коллег спросили меня, что за  «чудовищные оргии» я устраивал на третьем этаже.
     Видимо, с подачи Джонсона про наши ночные свидания знало уже полколлектива.
     Мне пришла в голову мысль воспользоваться ситуацией для решения своей локальной задачи.
     В тот же вечер я соврал Лене, что шефиня вызывала меня «на ковёр».
     - Тебя?! – удивилась Лена. – Принц утратил неприкосновенность?
     Я сказал, что кто-то «стукнул» про нас Горгоне и она жутко обозлилась.
     - Ты теперь первая в списке на «расстрел», – добавил я, чтобы нагнать страху.
     - Почему я? – ахнула Лена.
     - Шефине не понравилось, что ты отвлекаешь меня от работы.
     Я выдумал это специально. После злосчастного поцелуя моя самоуверенность сильно пошатнулась и я рассчитывал, что угроза репрессий позволит мне добиться от Лены бóльшей покорности.  
     Идея не сработала. Лена сказала: ей всё равно, что там о нас болтают.
     «Ты спятила?! Виктория тебя уволит!» – продолжал я гнуть свою линию.
     «Пусть увольняет», – спокойно ответила Лена и тут же насмешливо спросила: «Ты-то обо мне почему хлопочешь? Не с кем будет обниматься?».
     Это было сказано так, будто она точно знала, что кроме неё в моей жизни нет никаких других женщин.

     8. Эротический шок

     Через неделю во время редакционной летучки мы сидели с Леной за дальним угловым столом.
     Шефиня распиналась вовсю, большинство журналистов уткнулось в свои блокноты, конспектируя замечания. Пользуясь тем, что мы выпали из зоны видимости, я приступил к своей любимой процедуре – стал незаметно гладить Лену под столом. Минуты две она безучастно принимала эти ласки, но потом в один миг мы поменялись ролями. Придвинувшись вплотную, Лена ослабила ремень моих брюк, потом её пальцы заскользили по ширинке и ловким движением сдвинули молнию. Тут же я почувствовал как стремительно набухает низ живота. В глазах у меня помутнело, кровь стучала в висках. Лена развела мне колени и захватила пульсирующую плоть, которая в её руке стала твёрдой как камень.
     Она то ускоряла темп своих манипуляций, подводя меня к вершине наслаждения, то ослабляла натиск, и эта сладостная пытка пронзала судорогой всё моё тело. Я целиком был во власти её умелых пальцев и в ужасе ждал, что через несколько секунд произойдёт катастрофа.
     Охваченный возбуждением, я понимал, что не смогу сдержаться и закричу на глазах у всей редакции.
     Но катастрофы не случилось.
     Загромыхали стулья, комната наполнилась шумом и разговорами – планёрка закончилась. Лена разжала ладонь, оставив меня в шаге от «ядерного взрыва». Она вытерла свою руку о нижнюю поверхность стола, поднялась и громко спросила: «Ну, ты идёшь?» Я не мог никуда пойти, потому что сидел с расстегнутыми штанами и выпирающей наружу мокрой «амуницией». Мне потребовалось некоторое время, чтобы скрючившись в три погибели, привести себя в порядок.
     Глядя на это, Лена откровенно веселилась и продолжала понукать меня. Я растянул до колен чёрный свитер, которым прикрывался как щитом – мои штаны были перепачканы слизью. Следующие полчаса я провёл в туалете, где отмывал брюки горячей водой.
     В тот день я собирался закончить экономический обзор, но в голове роились совсем другие мысли. Эмоции, которые я испытал во время планёрки, оказались такими сильными, что хотелось пережить их снова и снова.
     Меня сразила наповал искушенность Лены в интимных ласках. Я знал, конечно, что она была замужем и обладает какими-то познаниями в области мужской анатомии, но её изощрённая сноровка потрясла меня до глубины души.  

     9. Томление

     В течение последующих дней со мной происходили необъяснимые вещи – как только я видел Лену в редакции, я становился косноязычным и психовал по пустякам.
     Лена, напротив, держалась так, будто между нами ничего не случилось. Она ни разу не заговорила со мной о происшествии во время летучки – словно это был рядовой, второстепенный эпизод.  
     Мои мучения продолжались больше недели. По ночам я истязал себя рукоблудием, воплощая навязчивые фантазии, в которых Лена лишала меня невинности. В офисе я был закрепощён и раздражителен.  
     Старая стерва Элеонора Гургеновна (та самая – с «хоботом» вместо носа) прилюдно возвестила, что «Принц, похоже, влюбился». Лена, которая находилась рядом, посмотрела на меня с такой ядовитой ухмылкой, что я мгновенно почувствовала целую гамму ощущений, в которых обида, горечь и возбуждение сливались в одну большую причудливую смесь.
     С досады я принялся волочиться за девочками из наборного цеха. Но, вероятно, моя фальшивая усердность выглядела слишком театрально. Наборщица Таня Акимова, за которой я назойливо ухаживал, спросила с мещанской прямотой: «А как же Лена? Отлучила тебя, бедняжку, от тела?»  Растерявшись, я промямлил что-то невразумительное и убрался восвояси.
     С Леной я даже не здоровался и пересел за другой стол. Размолвка между нами не укрылось от посторонних глаз. Видимо, все решили, что после пылкого романа Лена меня бросила.    
      Я опасался, что в ответ на мой бойкот она расскажет о происшествии на планёрке кому-нибудь в редакции и дальше эта новость мгновенно разнесётся среди сотрудников. В коридоре была «курилка», где часто собирались журналисты. Однажды, проходя мимо, я заметил там Лену и других наших коллег. В ту же секунду раздался громкий хохот. Мои ноги сразу онемели, на лбу выступил холодный пот – я был уверен, что смеются надо мной. Мне мерещилось будто вся редакция азартно обсуждала, какие фокусы Лена вытворяла со мной под столом. Вскоре вернулись женщины из «курилки». Я готовился дать отпор сальным шуточкам и дерзким намёкам, но народ сосредоточенно занимался своими делами. На всякий случай я провёл разведку боем – ангажировал на обед Люду Порадник, опытную журналистку, которая отвечала в газете за социальные темы. Мы заказали лагман и бефстроганов, после чего я завёл с ней абстрактный разговор. Потом – как бы невзначай – сказал, что шефиня была недовольна шумом из коридора.    
     - Опять травили анекдоты? – cпросил я нейтральным тоном.
     Люда объяснила, что смеялись над проказами её маленькой дочери. У меня отлегло от сердца. Значит напрасно я накручивал себя ложными страхами.
     Мне стало стыдно перед Леной, которую я злобно шельмовал в своём воспалённом воображении.
     Люда как будто прочитала мои мысли:  
     - Толик, ты почему на Лену ополчился? Не здороваешься, не замечаешь. Жалко девчонку. Кстати, у неё 15 декабря – день рождения. Не отравляй человеку праздник. Помирился бы ты с ней.
     Я не понял, почему страдающей стороной Люда представила именно Лену. Возможно, это был тонкий закулисный манёвр. Люда славилась дипломатическим даром и умением «потушить» любой конфликт. Вот и теперь обратилась ко мне вроде как за милостью – пожалей слабого, прояви мудрость.
     Из всех сотрудников офиса только Люде я позволял давать себе советы. Я обожал её восьмилетнюю дочку Ксению, которую заваливал конфетами каждый раз, когда Люда приводила её в редакцию. Детский смех Ксюши был похож на нежную трель колокольчика и я старался почаще её веселить, чтобы продлить очарование этих волшебных музыкальных переливов...
     Разговор с Людой подействовал на меня отрезвляюще.  
       В день рождения Лены, подкараулив именинницу, я вручил ей огромный букет алых роз и стал сумбурно извиняться за своё идиотское поведение.
     Откровенно говоря, я думал, что она отшвырнёт цветы или молча пройдёт мимо. Но Лена сказала, что «повинную голову меч не сечёт», чмокнула меня в щёку и мы легко помирились. После общего застолья в редакции (ей исполнилось 25 лет) она пригласила меня домой, где познакомила с матерью и сынишкой. Мы выпили шампанского и я произнёс вдохновенный тост. Мне показалось, что мама Лены смотрела на меня с каким-то прицелом на будущее.
     На работе мы снова сидели за общим столом, ворковали как влюблённая парочка, но говорили только на отвлечённые темы. Мне пришлось на время забыть об интимной стороне отношений, чтобы случайно не заронить новую ссору.
     Между тем, я был одержим единственной целью – снова оказаться в плену проворных пальчиков Лены.
     Предстояло дождаться удобной ситуации.
     Наконец такой момент наступил.

     10. Полный крах

     В тот день Лена была выпускающим редактором. Обычно дежурный по номеру оставался в офисе  до глубокой ночи – просматривал полосы и визировал готовые макеты.
     Я планировал нагрянуть в пустую контору и склонить Лену к новым «бесчинствам».
     Дома я долго наводил лоск, приоделся в новые плавки и поздно вечером отбыл в редакцию на такси. У входа в здание я заметил Джонсона, который давно должен был уехать – обычно он увозил шефиню в восемь часов. Я не придал этому значения, потому что в голове уже крутилось эротическое кино предстоящего адюльтера. Но все мои заготовки рухнули, едва я переступил порог офиса. В дверном проёме я налетел на Лену, которая несла в руках кипу макетов. Она выглядела немного утомлённой и в приливе нежности мне захотелось прижать её к себе. Я уже потянул к ней руки, но моё сердце, учащённо забившись, тут же захлебнулось, потому что из глубины комнаты на меня был обращён проницательный и колючий взор редактора.
     Я отшатнулся от Лены и поплёлся к столу, где сидела Горгона.
     «Виктория Тимофеевна! Можно к Вам?» – произнёс я упавшим голосом.    
     «А я-то думала, ты пришёл за мной», – промурлыкала Лена за моей спиной.
     Редактор всё слышала и в её глазах блеснули грозные молнии. Лена выскочила в коридор, а я, фантазируя на ходу, принялся морочить шефине голову. Сказал, что есть спонсоры, готовые хорошо заплатить за рекламный материал в нашей газете. Горгона смотрела на меня с настороженным прищуром. Стоило ей спросить, как я узнал, что она задержится в офисе, я бы не знал, что ответить. Но Виктория Тимофеевна задавала вопросы только по рекламному сюжету.
     Через пять минут мы раскланялись. Я заглянул в цех компьютерной вёрстки и обнаружил там не только Лену, но и Ник-Ника с командой технарей. Они разложили макеты и что-то деловито обсуждали. Вскоре я выяснил, почему в офисе было полно народу – учредитель заказал большой репортаж про свой бизнес. Весь вечер Горгона собственноручно писала эту статью, которую каждые полчаса согласовывала по телефону. Мне сказали, что номер переделывали уже в пятый раз.
      Я смирился с провалом своего первоначального плана, но ещё надеялся, что мне удастся проводить Лену и – если повезёт – получить то, на что я рассчитывал, где-нибудь в подъезде её дома.  
     Воспользовавшись общей суматохой, я подкрался к ней сзади и тихо спросил, собирается ли она домой.
     Лена устало обернулась:
     - А что?
     - Могу проводить.
     Лена подошла к верстальщикам и спросила, когда макеты повезут в типографию. Те развели руками, но меня выручил Ник-Ник: «Мы сами управимся, девочка. Ты измучилась, поезжай домой».
     Лена стала благодарить и показала мне глазами на дверь. Сдерживая ликование, я направился в коридор. Проходя мимо Ник-Ника, я увидел, как он заговорщически подмигнул. Это было напутствие опытного ловеласа («давай, дружище, огонь из всех орудий!»).
     Через минуту вышла Лена и вручила мне свою сумочку.
     - Подожди на улице, – сказала она, – сейчас отпрошусь у Горгоны.  
     Я подумал, не уйти ли нам на третий этаж. Там можно было ласкать друг друга до изнеможения.
     На улице я прождал минут десять. Лена не появилась. Потом прошло ещё полчаса. Я уже собирался пойти наверх, как вдруг заметил, что со второго этажа спускается шефиня. Перед входом в здание было несколько колонн – за одной из них я и спрятался. Виктория Тимофеевна погрузилась в машину Джонсона и укатила. Вскоре на улицу вышли остальные – Лена, Ник-Ник и технари.
     Я хотел, чтобы мы уединились незаметно, но Лена (похоже, нарочно) сделала так, чтобы нас увидели все, кто в этот вечер готовил номер. Она взяла меня под руку, прислонилась головой к моему плечу и лишь затем стала прощаться с Ник-Ником и другими.
     Вахтёр запер дверь – вернуться на третий этаж не было уже никакой возможности.
     Теперь я мог уповать только на тёмный подъезд.
     Нужно было настроить Лену на греховный лад. Вместо этого я сердито спросил, почему она застряла в редакции на сорок минут.
     - Виктория не отпустила, – объяснила Лена, – всё время брюзжала, что выпускающий редактор должен уходить последним.
     Она улыбнулась и заглянула мне в лицо:
     - Это из-за тебя, Толечка.
     - При чём тут я?
     - Все поняли, к кому ты пришёл.
     - Что, и Горгона?
     - Конечно. И твой благодетель Ник-Ник. И верстальщики тоже.
     Вспомнив наш «помпезный» уход, я проворчал:
     - А ты ещё целый спектакль устроила! Завтра будем героями новых сплетен.
     - Ну и что! Не обращай внимания, Толечка. Поболтают пару дней и успокоятся.  
     - Черта с два! Наперегонки к Виктории побегут.
     - А-а! Так вот кого ты боишься!
     - Не говори ерунды!
     - Да, да, Толечка, ты боишься, что Горгона развенчает тебя из Принцев! И потеряет Любимец Богов все свои привилегии!
     Лена произносила всё это с ребяческим озорством, рассчитывая, видно, что я поддержу её шутливую игру. Но вереница неудач бесплодного вечера всколыхнула во мне залежи яда. Безобидные слова Лены детонировали выброс скопившейся желчи:
     - Моим привилегиям, дорогая, ничего не угрожает. Без меня газета рухнет! Ты лучше подумай о себе. Кому нужны твои каракули? Выставят на улицу, и что? Пойдёшь на панель?
    Лена остановилась и резко высвободила руку:
    - Толя, ты явился ночью, чтобы оскорбить меня?
    Я угрюмо молчал, глядя в сторону.
    В голосе Лены зазвучали стальные нотки:
    - Не надо меня провожать! И общаться мы теперь будем только по служебной необходимости!
      Она выдернула у меня свою сумочку и побежала к дороге – ловить такси.
     Извиняясь на бегу, я догнал Лену уже у самой автострады. Бремя вины толкнуло меня вниз – я опустился на колени и обхватил руками её ноги. Лена тщетно пыталась вырваться. Я крепко прижался головой к её бёдрам, не давай пройти. Несколько секунд мы молча провели в таком положении. Потом Лена дотронулась до моего плеча:
     - Толя, пусти. Поднимайся.
     - Нет.
     - Мы что, так и будем стоять до утра?
     - Так и будем. Пока не простишь.
     - Толя, холодно.
     - Ну и пусть.
     - Завтра здесь найдут две ледышки, – сказала Лена, – в одной из них узнают злого Принца.
     Я уловил смену интонаций – с враждебной на ироничную – и подумал, что появился шанс заслужить амнистию.
     Всё ещё стоя на коленях, я молил о прощении:
     - Лена, пожалуйста, извини! Сам не знаю, что со мной случилось. Помутнение рассудка. Дурацкий день – мозги плавятся, ум за разум заходит.
     Лена тяжело вздохнула:  
     - Ладно уж... Вставай, коленки отморозишь.    

     11. Разоблачение

     Чтобы Лена поскорее забыла о нашей ссоре, я решил отвлечь её байкой о том, как пытался соблазнить секретаршу учредителя газеты.
     Лена слушала с отчуждённым видом. Я принял её апатию за усталость и жестоко ошибся. С грустным сожалением она вдруг сказала:
     - Фантазёр ты, Толечка. Сказочник и мечтатель.  
     У меня сразу пересохло во рту. Слова Лены стали сигналом близкого разоблачения. Интуиция подсказывала, что нужно сменить тему. Но в этот злополучный день я выбирал неверные решения. И стремительно понёсся навстречу своему позору:
     - В смысле? Ты о чём?
     - Ну, эти нелепые истории про женщин... про твои любовные приключения...
     Я был на самом краю «обрыва», но ещё пытался хорохориться.
     - При чём тут «фантазёр»?
     - Толечка, ты всё прекрасно понимаешь,  – в голосе Лены появилось раздражение. – Давай не будем об этом говорить.
     Еле ворочая языком, я пробормотал:
     - Почему же, давай поговорим...
     - Не надо, Толя. Если правду скажу, обидишься. Ты же такой ранимый.
     Мне просто физически стало плохо после этих слов.
     Я понял, что Лена ВСЁ про меня ЗНАЕТ. Знает, что я никогда не был близок с женщиной. Знает, что мои прикосновения к её телу были первым опытом подобного рода. И что я сочинял про свои похождения.    
     Думаю, она раскусила меня уже давно – увидев, как растерянно я принимал её глубокий поцелуй и как вибрировал от возбуждения на памятной планёрке. Всё это время Лена молчала, чтобы не травмировать меня резким словом. И сейчас не захотела добивать, пожалев моё мужское самолюбие. Я мог бы, конечно, ринуться в спор, но этим вконец загнал бы себя в угол. К тому же, я был слишком подавлен, чтобы сопротивляться. С меня как будто сорвали одежду.
     В тягостном молчании мы прошли несколько метров.
     К счастью, рядом остановилось такси – переднее стекло опустилось и низкий голос из салона спросил: «Куда?». Лена назвала адрес и уехала. Мы даже не попрощались.
     Было так тошно, что добравшись домой, я залпом выпил два стакана водки. Но алкоголь не принёс облегчения.
      О бессонной ночи страданий не хочу даже вспоминать. Утром я позвонил в редакцию и сказался больным.      

     12. «Пластилиновый Ромео»

     Начинать новую «холодную войну» было абсурдно. Тем более, что Лена в очередной раз пощадила мою гордыню и кошмарный ночной разговор остался между нами. Никто из коллег об этом не узнал.
     Я тихо «зализывал раны», понимая, что вернуть расположение Лены вряд ли удастся. В офисе мы вежливо здоровались, но за пределами редакции общение прекратилось.
     Я временно сместил театр «боевых действий» в компьютерный цех, где у меня было сразу два увлечения – наборщица Таня Акимова и дизайнер Вера Глазьева. С ними я флиртовал и раньше, но всегда мимоходом, на бегу. Тане и Вере было за тридцать, обе – разведены.  
     Таню привёл в редакцию Ник-Ник, она работала у него машинисткой ещё в партийной газете. Я величал её «Цыпа», потому что Таня напоминала мне аппетитного цыплёнка. Она была небольшого роста, сочная, с ладными ножками. В офисе её считали «правдорубом». Когда приближался день зарплаты, журналисты засылали её в бухгалтерию – скандалить и выбивать деньги. Характер у Тани был воинственный и упрямый. В финансовом отделе её боялись как огня. Даже Горгона, вечно хамившая подчинённым, с Таней держалась предельно корректно. Знала, что может нарваться на резкую отповедь. Никаких авторитетов Таня не признавала.
     Она растила двух пацанов, денег всегда не хватало и я иногда её выручал. Жизненные неурядицы, конечно, отразились на Таниных привычках. Она изъяснялась на шершавом жаргоне городских окраин, легко раздавала тумаки, но со временем я перестал замечать эти мелкие «издержки». Мы часто уходили на веранду, где вели беседы «за жизнь». Несколько раз – полушутя – я предлагал ей выйти за меня замуж. Таня отвечала, что у неё уже есть два «спиногрыза» (так она называла своих мальчишек) и третьего она уже не потянет.
      Отношения с Верой Глазьевой складывались сложнее. Вера была умна, хороша собой и обладала отменным вкусом. Я любил упражняться с ней в словесных пикировках. Ей нравилось изводить меня своим непостоянством. Сегодня мы обнимались и были друзьями, а завтра Вера заносчиво проходила мимо...
     Пока я с переменным успехом осаждал Таню и Веру, закончилась зима.
     Меня снова неудержимо потянуло к Лене.
     Я рассчитывал, что весеннее солнышко подтопит лёд взаимных обид, но март начался с очередной размолвки.  
     Всё произошло на утреннем совещании, которое проводила редактор. Шефиня привычно распекала репортёров, я невнимательно слушал и зевал от скуки. Лена, сидевшая рядом, читала какой-то журнал.
     Вскоре я заметил, что она едва сдерживает смех, глядя в текст с большим количеством иллюстраций. Не переставая улыбаться, она несколько раз посмотрела на меня. Не знаю, что могло её позабавить, но даже такое странное внимание я воспринял с надеждой, поскольку в последние месяцы мы почти не разговаривали.
     Вскоре Лена толкнула меня локтем в бок и подсунула журнал, указав на статью, которую обвела красным маркером. Там был целый разворот, посвящённый выбору любовников – с подробным описанием психофизических типов мужчин. Я увидел подзаголовки: «Альфонс», «Тиран», «Исследователь», «Коллекционер».
     Отмеченная Леной колонка называлась «Пластилиновый Ромео».
     Пока я читал этот текст, во мне бушевало острое желание удавить анонимного автора, который непостижимым образом воспроизвёл мой портрет.  
     Привожу его дословно:

    ПЛАСТИЛИНОВЫЙ РОМЕО
    Довольно распространённый тип мужчин, для которых характерны эгоцентризм и самолюбование в сочетании с неуверенностью в себе.
    Обладая высоким интеллектом, они стремятся манипулировать другими людьми, чтобы добиться признания.
    Зависимость от мнения окружающих заставляет их преувеличить собственные достоинства и поддерживать свой искусственный («пластилиновый») имидж разными легендами.
    В глазах женщин они хотят выглядеть как искусные любовники, но, несмотря на некоторые привлекательные черты (галантность, умение произвести впечатление), в интимной сфере «пластилиновые ромео» становятся для партнёрши тяжёлой обузой.
    Поведение подруг они воспринимают крайне обострённо, что вносит постоянную напряжённость в их отношения с женщинами.
    Добиваясь серьёзных успехов в профессиональной деятельности, «пластилиновые ромео» капризны и ненадёжны в личной жизни, а их поведение и эмоциональное состояние напрямую зависят от многочисленных комплексов.
   Рекомендация женщинам:
   Держитесь от них подальше.

     Чтобы Лена не заметила, как больно задела меня эта статейка, я с сонным видом полистал журнал и отодвинул его на край стола.
     После планёрки Лена спросила, не узнал ли я в «пластилиновом Ромео» кого-нибудь из общих знакомых.
     - Да нет, – пожал я плечами, – а ты?    
     - У-у, ещё как узнала, – сказала Лена. – И знаешь кого?
     - Ну?    
     - Тебя, мой милый Принц. Эгоист и сноб Толя Горчаков - как под рентгеном.
     Я сделал вид, что пропустил её слова мимо ушей и удалился в коридор.
     Лена верно подметила насчёт рентгена – все комплексы, которые я тщательно скрывал, были высвечены словно прожектором. Точность попадания оказалась невероятной.
     Весь день я провёл под гнётом недобрых предчувствий.
     Обычно женщины в редакции по очереди смотрели дамские журналы, которыми увлекалась Лена. Обведённая маркером статья могла привлечь их внимание и спровоцировать опасные для меня пересуды. Я незаметно вынес журнал из офиса и поджёг его в мужском туалете. Почерневшие страницы медленно съёжились и обратились в пепел.  
     Через день я услышал, как Лена жаловалась Люде, что не может показать ей журнал, потому что он куда-то исчез. В конце разговора она пообещала купить другой.
     - Ленок, не заморачивайся, – сказала Люда. – К чему эти хлопоты?... Обойдусь.
     - Какие там хлопоты... – ответила Лена. – Киоск на первом этаже. Сейчас схожу.
     Я кинулся вниз и увидел на газетном стенде с десяток номеров ненавистного журнала. Пришлось скупить все экземпляры. Я оттащил их в соседний двор, где сгноил на тамошней помойке, оставив один себе на память.
     В тот же вечер Лена известила Люду, что добыть журнал не удалось, потому что киоск «опустошил какой-то маньяк».    
     - И что, совсем ничего не осталось? – спросила Люда.
     - Представь, ничего! – сокрушалась Лена.  – И номер, который я раньше купила, тоже испарился... прямо со стола.
     - Бесовщина! – подытожила Люда.

     13. Прокол

     На другой день мы с Джонсоном смотрели в редакционном холле музыкальную программу. Божественная Далида исполняла на французском языке культовый шлягер Besame mucho. Своей красотой она околдовала даже такого остолопа как Джонсон. Он пялился на экран, разинув рот:
     - Толян, это кто?
     - Ну, ты даешь! Это же Далида. Царственная женщина!    
     - Американка? – спросил Джонсон.
     - Нет, по крови – итальянка. Иоланда Джильотти.
     - Ты же сказал Далида.
     - «Далида» – это сценический псевдоним.
     - Типа как у меня «Джонсон»?
     - Ну, типа да, – усмехнулся я.
     Мы досмотрели видеоклип до конца.
     - Так она в Италии живёт? – спросил Джонсон.
     - Раньше жила во Франции.
     - А сейчас?
     - Она умерла. Семь лет назад.
     - Как?! – поразился Джонсон. – Вроде не старая...
     - Она покончила с собой, – объяснил я ему. – Отравилась.    
     Джонсон задумался, потом выдал неожиданное умозаключение:
     - Толян, это она из-за денег? Монеты кончились?
     - При чём тут монеты? Далида была очень богатой женщиной.
     - А на фига травиться?
     Я не стал рассказывать ему о цепочке роковых событий в личной жизни Далиды. Редкие извилины Джонсона не могли осмыслить пронзительные человеческие драмы.
     Пока мы говорили о Далиде к нам незаметно приблизилась Лена.  
     - Салют, бездельники! – раздался сзади её голос. – Что за диспут в рабочее время?
     - Джонсон блистает «эрудицией», – доложил я Лене. – Поздравь человека! Впервые узнал о существовании Далиды.
     - Ну и что? – ощетинился Джонсон. – Моё дело баранку крутить. Я бабские журналы не читаю. И певичек всяких знать не обязан.
     При упоминании «бабских журналов» я подумал, что Джонсон имеет в виду Лену.
     Она тоже приняла эту реплику на свой счёт.
     - Ты бы хоть азбуку почитал для расширения кругозора, – поддела она Джонсона. – Буковки умеешь различать?
      - Да ну, – махнул рукой Джонсон. – Меня Толян просвещает. Он эти журналы стопками из киоска выгребает.
     Я прикусил язык и понял, что оплошал с конспирацией.
     Лена удивлённо вскинула брови.
     - Что ты болтаешь!? – сказала она Джонсону. – Толечка у нас дворянских кровей. Он серьёзные книжки читает.
     Я простил ей этот сарказм и молил Бога, чтобы Лена не уловила связи между информацией Джонсона и мистической пропажей журналов из газетного киоска. Едва я об этом подумал, Джонсон «сдал» меня с потрохами.  
     Он сообщил, что видел, как я тащил груду журналов из офиса куда-то в подворотню. Лена несколько секунд молчала, сопоставляя услышанное со вчерашними событиями. Затем приступ смеха сложил её пополам. Она пыталась что-то сказать и не могла – хохот душил её, не давая остановиться.
     - Толян, чего это с Ленкой? – опешил Джонсон.
     Я старался не терять хладнокровия:
     - Женские бзики, не обращай внимания.
     Лена, конечно, обо всём догадалась.
     - Так это ты? – спросила она, вытирая слёзы. – Ты скупил все эти журналы с «пластилиновым Ромео»?
     - Придумали какую-то галиматью, – проворчал я себе под нос.    
     - Вы вообще о чём говорите? – вмешался Джонсон.
     - Ой, ну цирк, – сказала Лена, отдышавшись. – Давно я так не веселилась.
     Уходя, она пригвоздила меня колючей подковыркой:
     - Прощай, мой пластилиновый Ромео, мой отважный разоритель киосков!      
     - Толян, – прилип ко мне Джонсон, – что за фигня?
     - Сам не знаю.
     - Слушай, – упорствовал Джонсон, – как она тебя назвала? «Каучуковый Ромео»?
     - Не помню, – ответил я. – Ты обедал?
     Нужно было переключить его внимание на другой предмет:
     - Пошли в «Льдинку», я угощаю.
     Мы просидели в кафе полтора часа и я потратил на него целое состояние. Джонсон заказал себе манты, сосиски в тесте, винегрет, говяжий кебаб, две порции шашлыка и молочный коктейль. Ещё я купил ему бутылку портвейна навынос. Но когда мы вышли на улицу он вдруг сказал:
     - Вспомнил! Не «каучуковый», а «пластилиновый»! Толян, а почему «пластилиновый Ромео»?
     «Твою мать! – подумал я. – Выбросил деньги на ветер».

     14. Обидное прозвище
        
     С этого дня при каждой встрече Лена непременно называла меня «пластилиновым Ромео». Пару раз это было сказано в присутствии других журналистов.
     Испугавшись, что могу превратиться в карикатурное посмешище, я решил поговорить с Леной без свидетелей.
     Для беседы был выбран третий этаж, где нам никто не мог помешать.    
     Как только мы вышли из лифта, она принялась играть со мной, как кошка с мышкой:
     - Чем озабочен наследный Принц?  
     - Вот что. Не называй меня больше «пластилиновым Ромео».
     - Да? А почему? – с притворной наивностью спросила Лена.
     - Потому! – обрезал я, желая поскорее закончить этот разговор.
     - Толечка, а ты объясни, – сказала Лена, забавляясь моей нервозностью. – Тебе это неприятно?
     - Мне плевать! Просто не выношу глупостей.  Ясно?
     - М-м, – хмыкнула Лена. – Если плевать, чего же мы так психуем?
     Крыть было нечем.
     - Всё? – спросила Лена. – Аудиенция окончена? Мне можно идти?
     - Нет, нельзя! – рявкнул я в бессильной злобе.
     - Что-то ещё?
     Мне пришлось усмирить эмоции и ждать, когда ей надоест ломать комедию:
     - Лен, мы договорились?
     - Не пойму, – сказала она, жеманно закатив глаза. – Ты меня просишь?
     - Ну, – выдавил я через силу.
     - Толечка, кто же так просит? – Лена покачала головой. – Ты хорошо попроси.  
     - Я и прошу.  
     - Нет, не так. – Лена указала пальцем вниз. – Ты встань на колени.  
     Кровь ударила мне в лицо. Я подумал, что ослышался.
     - Что?!
     - Встань на колени и попроси, – повторила Лена.  
     Она уже не шутила.  
     Никогда прежде я не замечал за Леной стервозности и сейчас не мог понять, зачем ей понадобилось так жестоко меня унижать. Всё внутри клокотало от негодования.
     Развернувшись, я пошёл прочь по коридору.
     - Толя, стой! – крикнула Лена.  
     - Чего тебе? – огрызнулся я, чуть замедлив шаг.  
     - Иди сюда! – слова Лены прозвучали как приказ.
     Возвращаясь, я готов был наговорить ей всяких мерзостей, но Лена повела себя совершенно непредсказуемо.
    - Толечка, не сердись! – сказала она, погладив меня по плечу. – Хотела посмотреть, есть ли у тебя характер. По поводу «Ромео» не переживай. Больше не буду тебя так называть.
     Психологические «опыты» Лены довели меня до бешенства, но обострять конфликт я не стал и мы вернулись в редакцию.  
     Своё слово она сдержала, правда, мои проблемы на этом не закончились.
     Джонсон, великий балабол и подстрекатель, вдруг вспомнил историю с журналами и начал третировать меня вопросами о «пластилиновом Ромео». Я отбивался хохмами и прибаутками, но однажды чуть не «погорел». В коридоре Ник-Ник потешал меня и Люду водевильными историями из своей беспутной молодости. Я уже собирался уходить, но тут явился Джонсон, который зычно гаркнул на весь коридор:
     - Толян, а почему Ленка называла тебя «пластилиновым Ромео»?
     Застигнутый врасплох, я не сумел даже толком отшутиться. Люда и Ник-Ник спросили, что это за странное прозвище. Я тупо долдонил, что никакого прозвища нет:
     - Вы же знаете Джонсона, вечно он городит околесицу.
     Люда согласилась, что Джонсон – непревзойдённый пустозвон. На шум примчалась вредная Элеонора Гургеновна. Узнав причину спора, она сказала, что видела Лену в рекламном отделе:
     - Давайте пойдём туда и выясним, кто из них врёт.
     Меня спас внезапный приход «Снежинки». Она отвлекла внимание всей компании и обо мне сразу забыли.

     15. «Снежинка»

     «Снежинкой» я называл жену Джонсона – Свету.
     Русые локоны и ярко-голубые глаза придавали ей сходство с нордическими моделями из рекламных проспектов.
     Ростом она была за метр восемьдесят и её бесконечно длинные ноги вызывали восхищённый трепет. Безупречностью сложения Света напоминала античную богиню. Рядом с ней Джонсон смотрелся как бездомный бродяга.
     Никогда в жизни я не видел более странной семейной пары.
     Люди, не знавшие их близко, падали в обморок, когда им говорили, что пропахший бензином Джонсон и элегантная Света – муж и жена.
     Никто не мог понять, что связывало рафинированную красавицу и неуча-простолюдина.
     На самом деле их отношения складывались совсем не так, как можно было предположить.
     Парадоксальная истина заключалась в том, что Джонсон давно охладел к своей блистательной супруге. Он изменял ей со всякими замухрышками, которых выискивал у пивных ларьков и вино-водочных магазинов. Джонсон легко покупал их лояльность за стакан бормотухи. Больше всего он любил опустившихся женщин с явными физическими изъянами.
     Чем страшнее была избранница, тем сильнее обуревали Джонсона его низменные инстинкты.
     Однажды я видел его с уродливой тёткой преклонных лет, у которой отсутствовали передние зубы. Джонсон «гудел» с ней целую неделю – до тех пор, пока Света не отыскала их берлогу и не устроила скандал.  
     Её ураганная ревность понуждала Джонсона к беспорядочному вранью.
     После каждой измены, обливаясь слезами, Света грозила ему разводом. Через месяц-другой он находил себе новую страхолюдину и всё повторялось.
     Близкие друзья считали Джонсона законченным извращенцем. Он западал исключительно на человеческие отбросы – любая замарашка с синюшным лицом пробуждала в нём необузданные желания.  
     Секс с красавицей-женой он рассматривал как суровую воинскую повинность. Все знакомые и приятели Джонсона тайно мечтали завладеть его сокровищем.
     Я тоже пытался приударить за Светой, но вскоре понял, что другие мужчины для неё не существуют. Джонсон был её безоговорочным кумиром, идолом и богом.
     Причины этого феномена остались для меня загадкой.
     Была, правда, версия, которую я считал вполне правдоподобной.    
     Думаю, что Свету привлекала мужицкая грубость Джонсона в постели. Как в Древнем Риме знатные аристократки любили отдаваться брутальным рабам-гладиаторам, так и Света впадала в блаженный экстаз под яростным напором Джонсона. Сам он рассказывал, что во время секса жена стонала так громко, что соседи стучали им в стенку. Иногда она и вовсе теряла сознание...  

     16. Аморальная вечеринка

     Замученный вопросами о «пластилиновом Ромео», я решил задобрить Джонсона, исполнив его давнюю мечту. Все знали, что Джонсона угнетала однообразная работа. Шефиня держала водителей в ежовых рукавицах – не допускала на офисные банкеты, запрещала играть в карты, изнуряла дисциплинарными штрафами.
     Ограниченный в правах, Джонсон грезил фуршетами с дармовой жратвой и вечно упрашивал журналистов взять его на какой-нибудь светский раут.
     Разумеется, никто не соглашался – явиться с Джонсоном на торжественный приём означало то же самое, что принести с собой гранату с вырванной чекой.
     Но я подумал, что в благодарность за такую услугу Джонсон, возможно, перестанет задавать свои дурацкие вопросы.
     Меня как раз пригласили на презентацию международного банка. Намекнули, что неформальная часть завершится в узком кругу – с шампанским, девочками и т.д.
     Узнав об этом, Джонсон воодушевился.
     Я попросил его одеться цивильно, но он явился в оранжевой фуфайке, спортивных трико и начищенных ботинках с загнутыми вверх мысками. Времени на смену гардероба уже не оставалось. Я вручил ему бейджик с надписью «Пресса» и попросил выдавать себя за эксцентричного репортёра.    
     Презентация проходила в пятизвёздочном отеле «Анкара», где я молниеносно покинул своего маргинального компаньона, затерявшись среди гостей.
     Пока официанты разносили бокалы с шампанским, человек в оранжевой фуфайке рванулся к фуршетным столам.
     От обилия экзотических деликатесов Джонсон совершенно обезумел.
     Я видел, как лихорадочно он сгребает еду в целлофановые пакеты, принесённые из дома. К нему подскочили возмущённые устроители. Джонсон ругался матом и лез в драку.
     Я нырнул за спины банкиров – не хотелось обнаружить свою причастность к этим безобразиям.
     Через пару минут охранники уже выводили Джонсона из зала.
     После завершения официальной программы, избранных журналистов вместе с гостями пригласили в президентский номер. Напитки разносили высокие девушки, одетые в нескромную униформу. Как обычно все перепились. Нарушив законы гостеприимства, первым «отключился» хозяин вечера – немецкий банкир Марко Хоф. Он вышел в ванную комнату и не вернулся. Заснул с остекленевшими глазами прямо на полу. Потом шеренги выпивающих стали стремительно редеть. Когда я выбирался из этого бедлама, безжизненные тела гостей были хаотично разбросаны по всему коридору. Иногда – в обнимку с девушками, на которых к тому времени не осталось даже униформы.
     Вырвавшись наружу, я увидел у лифта Джонсона, который остервенело допрашивал служащую отеля. Он тыкал ей бейджиком в лицо и возбуждённо повторял:
     - Я пресса, понимаешь, пресса! Где тут гулянка с блядями?
     - Что вы такое говорите?! – возмущалась горничная. – У нас гостиница, а не притон.
     Я предпочёл быстро удалиться.

     17. Юнна

     Утром рассерженный Джонсон пришёл выяснять отношения.
     Он поведал, что после изгнания с фуршета сумел проникнуть в отель через служебный вход. Затем полтора часа бегал по этажам в поисках вечеринки. Кончилось тем, что перепуганный персонал вызвал охрану и Джонсона вышибли уже окончательно.
     Чтобы снять напряжение, я сказал, что презентация превратилась в унылую тягомотину:
     -  Тоска зелёная. Сплошные разговоры.
     - А бляди? – спросил Джонсон.
     - Не было. Банкиры денег пожалели.
     В скупость банкиров Джонсон не поверил и пришёл к выводу, что стал жертвой моих интриг. Назревала ссора. Я надеялся откупиться бутылкой водки, но Джонсон неожиданно потребовал от меня другой контрибуции.
     Он хотел, чтобы я устроил ему интимное свидание с Юнной, нашей новой сотрудницей.
     Никто не мог толком объяснить, каким образом она попала в газету. Поначалу я думал, что редактор взяла её по блату, но компетентная Элеонора Гургеновна, которая знала все подводные рифы, уверенно заявила, что Юнна – человек с улицы. Родственных связей с шефиней у неё не было. Говорили, что она отправила редактору письмо, вложив в него рецензию на гастроли московского театра. Виктория Тимофеевна, прочитав статью, рыдала от восторга. Материал напечатали в ближайшем номере. Я помню эту публикацию – она удивила меня безукоризненным стилем и глубиной суждений.  Имя автора – Ю. Шейнис – было незнакомо и я решил, что рецензию написал маститый театральный критик. Через неделю мне показали красивую субтильную брюнетку с диковинной причёской – пышным облаком кудряшек (как у мулаток). Ей сразу поручили раздел культурных новостей. Всех поразило, что редактор приняла на работу студентку – Юнна училась на третьем курсе филфака.
     Она легко освоилась в нашей непростой редакционной компании, подружившись с Леной, но особенно близко – с Людой, которая взялась её опекать.
     Горгона никогда не бранила Юнну на летучках. Вероятно потому, что не видела в ней соперницу. Признаюсь, я тоже не принимал её всерьёз, но однажды Люда игриво спросила, зачем я разбиваю сердца маленьким девочкам.
      - Каким ещё девочкам? – удивился я, заинтригованный её словами.  
     Люда сказала, что Юнна влюблена в меня без памяти.
     Я сразу поскучнел. Какой-то злой фатум преследовал меня ещё со школы – я всегда нравился барышням, которые никогда не нравились мне.  
     - Неужели не видишь? – засмеялась Люда. – Она даже заикаться начинает, когда с тобой разговаривает.
     Иногда я действительно замечал смущение Юнны, но считал его проявлением возрастной застенчивости.
     - Ты присмотрись к «лялечке», присмотрись, - продолжала Люда.
     «Лялечками» она называла всех девушек моложе 20 лет.
     Мне не понравились эти намёки:
     - Перестань. Юнна совсем не в моём вкусе.
     - Толя, думай головой! – осерчала Люда. – Сколько ты будешь бегать за взрослыми бабами? У Лены – сын, у Таньки Акимовой – двое детей, у Веры – дочери 12 лет.
     - Ну и что? Я же не собираюсь на них жениться.  
     - Вот и присмотрись к Юнне! Красивая, умная. Родители – архитекторы, состоятельная семья. Где ты найдёшь такую жену?
     Упрямство Люды вывело меня из себя:  
     - Что ты привязалась со своей Юнной?! Она же малявка!
     - Господи, всего на три года младше! Зато чистая, нетронутая. И, кстати, очень переживает по этому поводу.
      Я вздрогнул. Оказывается у нас с Юнной были одинаковые неврозы. Как и все девственники, мы оба изнывали от мнимой ущербности. Разница между нами заключалась в том, что невинность Юнны (в силу нежного возраста) была очевидна для всех, а про мою знала только Лена.  
      Между тем Люда сделала выразительную паузу и церемонно объявила:
        - Ты мог бы стать её первым мужчиной.
      Меня чуть не стошнило. Я отчётливо представил неуклюжую возню двух целомудренных скромников.
     - Ну? – услышал я голос Люды. – Обещаешь заняться?
     - Нет, дорогая, нет. Лучше я женюсь на тебе.
     Люда расхохоталась.

     18. Интриги

     Просьба Джонсона свести его c Юнной повергла меня в изумление.
     Раньше его пленяли только беспризорные побирушки.
     - Джонсон, ты уж не мельтеши, – упрекнул я его. – Если выбрал декаданс, соблюдай чистоту жанра. Кстати, там внизу, у входа, крутится баба-монстр. Твой любимый типаж. Не хочешь взглянуть?
     Но Джонсон капризно бубнил, что мечтает овладеть Юнной. Он объяснил, что, во-первых, у него никогда не было еврейки, во-вторых, после Светы он ни разу не спал с девственницей, и, в-третьих, его возбуждало кукольное личико Юнны.
     Я понял, что Джонсон перебрал с «чернухой» и теперь его потянуло на малолеток.
     Он рассказал, что уже пытался сунуться к Юнне с намёками, но каждый раз она высмеивала его гусарские потуги.
        Мне он отводил роль посредника, утверждая, что Юнна послушается любого моего совета.
     - Толян, – канючил Джонсон, – поговори с ней. У тебя язык без костей. Распиши меня как следует. Скажи: у него машина, деньги и всё такое...
     - «Всё такое» – это что?
     - Ну, мол, хороший любовник...
     И Джонсон приступил к циничной пропаганде своих интимных достоинств. На меня пролился дождь кабацких глаголов из арсенала уличной шпаны.
     Я вовремя остановил его излияния:
     - Джонсон, опомнись! Юнна – девочка-одуванчик. Она и слов таких не знает. К ней нужен особый подход. Фиалки, конфеты, лирические стихи. Понял?
     Джонсон набычился и засопел. После напряженных размышлений он спросил:
     - А нельзя с ней по-простому? Как у людей?
     - То есть?
     - Стакан водяры и в койку!
     Я понял, что затея обречена. Плебейская формула Джонсона «стакан – водяра – койка» годилась только для его деклассированных подруг.    
     Чтобы выиграть время я сказал, что постараюсь придумать какой-нибудь нестандартный ход. Джонсон ушёл, окрылённый иллюзией смутных перспектив.
     В тот же день в буфете я держал военный совет с Людой.
       Мы пили кофе и болтали о разной чепухе. Я зашёл издалека: сказал, что у Юнны объявился поклонник. Услышав имя, Люда пришла в ужас:
    - Я этого дебила к ней на пушечный выстрел не подпущу!
     Призрачные шансы Джонсона упали ниже нуля – куда-то в зону отрицательных величин. Я пытался робко за него заступиться:
     - Зато есть опыт... по части женщин...
    - Ты этих женщин видел? Рвань подзаборная!
      - Ну... бывают же у людей, так сказать, замысловатые причуды.
     - Причуды? Да он больной, твой Джонсон, чокнутый психопат!
     - Люся, не нагнетай. Обычный пролетарий.
     - Вот-вот. Бензином за километр воняет!
       - Сбрызнем лосьоном.
     - И под ногтями вечно грязь, фу!
     - Скажу, чтобы помылся.
     - Горчаков, прекрати сводничать!
     Разгневанная Люда ушла, не допив кофе.
     Я снова стал думать, как помочь Джонсону.
     Намечалось празднование юбилея нашего учредителя. Валерий Иванович Носенко занимался производством пластиковых окон. Газету он спонсировал, видимо, из выпендрёжа. Свой сорок пятый день рождения хозяин решил отметить с купеческим размахом. Я заигрывал с его секретаршей Оленькой и она обмолвилась, что патрон пригласил на банкет почти пятьсот человек.
     В таком людском море – в условиях общего угара – могло случиться всякое.
     Не рассчитывая больше на поддержку Люды, я решил действовать самостоятельно. Через Оленьку мне удалось включить Джонсона в список приглашённых гостей.
       Потом я провёл с ним подробный инструктаж. Объяснил, что обольщение Юнны потребует филигранной работы.
     «Любезность  и такт, любезность и такт, – разжёвывал я ему. – Никакой пошлости!»
      Тут я предвидел проблемы, потому что речь Джонсона не отличалась высотой стиля. В каждой фразе у него мелькали слова-паразиты – «бля» и «ёпта».
     Я написал ему длинный список комплиментов и велел учить наизусть.
     У меня были и свои личные планы. Я решил, что юбилейный банкет Носенко можно использовать для реанимации отношений с Леной, которую я практически перестал видеть. С тех пор как Юнне доверили страничку «Афиша», Лена переключилась на работу с рекламой. Шефиня освободила её от редакционных заданий и разрешила бывать в офисе по мере необходимости. Я стал замечать и другие перемены – у Лены появились дорогие дублёнки и украшения. Сейчас мне кажется странным, что тогда я ни разу не задумался о причинах этих метаморфоз. Наверное считал, что в рекламном отделе Лена стала больше зарабатывать. Помню, как в редакции обсуждали её новые часы. Браслет в форме колец был выполнен из белого золота с жемчужными вставками. Стрелки, стилизованные под капельки ртути, двигались по чёрному полю, создавая сияние удивительной красоты...  

     19. Юбилей Носенко

     В день банкета редакция напоминала встревоженный улей. Ближе к вечеру  я узнал, что Лена в ресторан не идёт. Сообщила об этом Люда, которая по заданию шефини руководила нашими сборами. Не скрывая своего огорчения, я спросил, почему не будет Лены.
     - У неё дела, – ответила Люда, не вдаваясь в детали.
     - Какие ещё дела? Уже вечер, никто не работает!
     - Горчаков, – сказала Люда, – ты думаешь у женщин нет других забот?
     Вероятно, про дела Лены она знала больше, чем могла рассказать.  
     Мои романтические ожидания тотчас рухнули. Поездка в ресторан теряла всякий смысл.
     - Люся, я домой. Шефине скажешь, что не здоров.
     - Горчаков, ты обалдел?! – в смятении Люда выронила листочек, в котором помечала отбывавших в ресторан.
     Я поднял её бумажку и повторил, что отправляюсь домой.
     - Из-за Лены? – догадалась Люда. – Толик, не валяй дурака. Тебя все ждут. Носенко обидится. И шефиня тоже.
     - Сказал же – не поеду!
     - Горчаков, ну, ради меня, – упрашивала Люда. – Выпьем водочки, потанцуем...
     - Нет.
     Мы продолжали препираться, когда к нам подошла нарядная Юнна. Несмотря на весеннюю слякоть, она облачилась в лёгкое платьице и замшевый светлый плащ. Смоляные кудри стягивала серебристая диадема. Я решил её подбодрить:
     - Здравствуй, Принцесса! Чудо как хороша!
     Нежные щёчки Юнны вспыхнули алым румянцем:    
     - Спасибо, Толя!
      Она светилась от счастья и смотрела на меня влюбленными глазами.
      «Хорошо, что Джонсон этого не видит, – подумал я. – Набросился бы с кулаками».
     - Толя, ты в какой машине? – спросила Юнна.  
     - Увы, Принцесса, увы. Я на автобусе - домой.
    Юнна изменилась в лице и растерянно заморгала. За её спиной Люда стала подавать мне знаки, прикладывая ладонь ко рту («молчи!»).  
     Запинаясь от волнения, Юнна спросила:
     - Ты п-приедешь позже?
     - Вообще не приеду, – рубанул я, не обращая внимания на жестикуляцию Люды.
     - Как? – обомлела Юнна.
     На неё было страшно смотреть. Вероятно я сам выглядел точно так же, когда Люда сообщила мне, что Лена не собирается на юбилей Носенко.
     Я открыл было рот, чтобы сказать, как ненавижу редакционные тусовки, но меня опередила Люда. Она встала между нами и увела Юнну к лестнице.
     - Детка, спускайся вниз, мы с Толей тебя догоним.
     Вернувшись, Люда устроила мне головомойку.
     - Горчаков, я тебя задушу! – накинулась она на меня. – За что «лялечку» обидел? Платье новое сшила, у матери серьги взяла, два часа в парикмахерской просидела. Всё – ради тебя!    
     Я понимал, конечно, что обошёлся с Юнной не по-джентльменски.
     - Люся, ну, извини... Настроение поганое. Видеть никого не хочу! Прикрой в последний раз, а?  
     - И не подумаю! Звони шефине и сам выкручивайся!
     Следующие пять минут я потратил на слёзные уговоры.
     - Вечно за тебя отдуваюсь! – сжалилась Люда. – Противный мальчишка!
     Я благодарно склонил голову.  
     Впрочем, несмотря на моё отсутствие, банкет у Носенко закончился для меня серьёзной нервотрёпкой.

     20. Ночное происшествие

     В пять часов утра раздался телефонный звонок. Спросонья я не сразу понял кому принадлежал  девичий голос, сочившийся из трубки. Наконец до меня дошло, что это Юнна. Сквозь стенания и всхлипы я с трудом разобрал, что ей нужна помощь.  
     - Ты в своём уме? – возмутился я, пытаясь осознать, происходит ли разговор наяву. – Знаешь, который час?  
     На другом конце провода виновато молчали. Немного остыв, я спросил, откуда она звонит.    
     - Из автомата... рядом с твоим домом, – пролепетала Юнна.  
     Проклиная всё на свете, спотыкаясь в темноте, я добрался до окна и в мерцании уличного фонаря рассмотрел женский силуэт в телефонной будке. Окончательно проснуться мне пришлось через пять минут – уже на улице. Юнна выглядела ужасно. Волосы были растрёпаны, платьице смято и разодрано на боку, лакированные туфельки заляпаны грязью. Плащ отсутствовал вовсе. Юнну знобило и она пыталась согреться, обхватив себя руками за плечи. Я подумал, что её изнасиловали и сказал, что мы немедленно идём в милицию.
     - Нет, Толя, нет, – запричитала Юнна, – не надо никакой милиции! Отведи меня, пожалуйста, домой. Банкет закончился в двенадцать, а сейчас уже утро. Мама, наверное, все морги обзвонила... Я не могу прийти одна.
     - Юнна, что произошло? Где твой плащ?
     Ничего не объясняя и пряча глаза, она твердила, что нужно проводить её домой:
     - Толя, придумай что-нибудь для моих родителей... Скажи, что мы вместе гуляли.
     Моё терпение лопнуло и я сорвался на крик:
     - Посмотри на кого ты похожа! Как я могу привести тебя к родителям в таком виде?!
     У Юнны скривились губы, задрожал подбородок и она разревелась, закрыв лицо руками.
     «Детский сад какой-то», – подумал я и вспомнил, что Юнна – в сущности ребёнок.
     Она стояла рядом - худенькая, темноволосая девочка в разодранном платьице – и тряслась от холода и рыданий. Вся моя злость мгновенно улетучилась. Я снял пуховик, закутал в него Юнну и попросил её успокоиться.
     Надо было срочно что-то предпринять.
     У мамы был плащ, похожий на тот, что потеряла Юнна. Я сбегал за ним домой, захватив ещё гребень, косметичку и щётку для обуви. Примерно полчаса Юнна пудрилась и выправляла размытый макияж. Я почистил ей туфельки и пригладил волосы. В мамином плаще она смотрелась вполне прилично.
     Юнна жила на соседней улице, дорога заняла не более пяти минут. Я готовился к грандиозному скандалу, но Юнна уверяла, что моё присутствие погасит любые штормы – её родители якобы следят за моими публикациями и считают меня талантом.
     «Ну да, – подумал я, – сейчас они увидят, с кем ты шляешься по ночам и вмиг разжалуют из «талантов» в «мерзавцы».
     В окнах квартиры Юнны горел яркий свет.
     Мы поднялись на третий этаж. Я ещё раз оглядел свою спутницу. Видимых признаков загула вроде бы не осталось. Только глаза немного припухли. Я протянул руку к звонку, но Юнна попросила минутку подождать – хотела собраться с духом. Наконец она кивнула и я нажал на кнопку. В квартире забухали шаги. Дверь распахнулась и я увидел красивую женщину, которая всплеснула руками:
     - Господи! Жива!
     Тут же в дверной раме появился суровый папа.
     У них были серые, измождённые лица и я вообразил, что им пришлось пережить в эту страшную ночь.
     Юнна, забыв про нашу договорённость, молча застыла рядом и мне пришлось импровизировать самому:
     - Здравствуйте, я – Толя Горчаков, мы с Юнной вместе работаем. Пожалуйста, не тревожьтесь – с ней ничего не случилось. Я забыл деньги... мы не смогли взять такси. Пришлось идти из ресторана пешком через весь город...  и вот... только добрались. Это моя вина. Ради Бога, извините!
     «Полная ахинея», – подумал я про свой экспромт.
     Юнна вместо того, чтобы поддакивать, уставилась в пол с видом великой грешницы.
     Её родители переглянулись, не зная, что сказать. Вряд ли они поверили в несусветную чушь, которую я наплёл, но, с другой стороны, их дочь была цела и невредима. Первой заговорила мама Юнны. Она пригласила меня войти. Я посчитал, что мой визит и без того затянулся, попрощался и кубарем скатился вниз.  

     21. Грехопадение Юнны

     ...На следующий день в редакции обсуждали подробности ночного инцидента. Оказалось, что Юнна покинула ресторан вместе с Саней Гаковым, нашим спортивным репортёром. Её родители всю ночь звонили Горгоне и требовали найти пропавшую дочь. Шефиня подключила знакомого начальника ГУВД и Юнну до утра искали патрульные наряды.
     Едва я появился в офисе, редактор учинила мне допрос:
     - Толя, как Вы оказались вместе с Шейнис?
     - Она позвонила утром из автомата...
     - Допустим, – перебила Горгона. – А где она болталась всю ночь?
     - Виктория Тимофеевна, откуда я знаю?! Спросите у неё.
     - А Гаков? – не унималась шефиня. – Они исчезли вдвоём.
     Видимо она решила, что у нас был любовный треугольник и я зарезал Гакова в припадке ревности.
     Меня удивило, что в этой скандальной истории с Юнной не засветился Джонсон, который так рьяно её добивался. Я зашёл к Ник-Нику, чтобы навести справки. Оказалось, что Джонсона подвела халявная водка. Уже в начале банкета он упился до коматозного состояния, рухнул под стол и нервировал публику, издавая оттуда протяжный храп. Ник-Ник пинал его под столом ногой, Джонсон на время затихал, но вскоре снова оглашал ресторан непотребными звуками...
     Только через день Люда, дружившая с Юнной, по большому секрету открыла мне правду. Захмелев на банкете, Шейнис надумала потерять невинность. На роль первого мужчины был выбран сорокалетний Гаков. Когда-то он пользовался большим успехом у женщин, но (как утверждали злые языки) весь былой темперамент давно утопил в алкоголе. Я намекнул об этом Люде и она рассказала, что ночью Юнна выбилась из сил, пытаясь оживить в нём остатки потенции. «Любовный акт» они совершили на колченогой скамье заброшенного парка – недалеко от ресторана, где проходил банкет.
     «Боже, какая дикость! – подумал я. – Что за нравы?»
     - Не понимаю, – сказал я Люде. – Девочка из культурной семьи. И вдруг... на грязной лавке... ночью... в лесу...
     - В парке, – уточнила Люда.
     - Неважно. И почему какой-то Гаков?...
     - Ты же её игнорируешь, – пояснила Люда. – Подвернулся Гаков.
     - Подвернулся... Домой бы её пригласил, что ли.
     - В этот гадюшник? Лучше уж так - в «полевых» условиях.
     - Что за скотство, ей-богу... А ты куда смотрела?
     - Понимаешь, они незаметно ушли. Все пьяные были. Когда хватились – ну, решили, что Гаков пошёл её провожать.
      Я вспомнил про бедолагу Джонсона. Вот кого кондрашка хватит, когда узнает!
     - Если ей так не терпелось, – сказал я вслух, – отдалась бы Джонсону.
     - Ой, нет, – поморщилась Люда. – Только не этому дуралею. Всё-таки Гаков – неглупый мужик.
     - Ну и как? – cпросил я. – Цель достигнута?
     - С грехом пополам, – рассмеялась Люда. – Будем считать, что девственников в редакции больше нет.
     «Как бы не так, – с горечью подумал я. – Один самый главный ещё остался».
     Между тем, Люда увлечённо повествовала, как Юнна тащила пьяного Гакова через тёмный парк:
     - ... он метров пять пройдёт и валится носом в грязь. Ещё два шага – и снова мордой в лужу. Платье ей порвал. Пока она с ним возилась, ещё и плащ где-то оставила.
     Мне стало жалко Юнну. Какой убогий первый опыт...
     - Толик, – сказала Люда, – тебе огромное спасибо.
     - За что?
     - Ну как... Спас девчонку от родительского гнева.
     - Да ладно...
     - Серьёзно. Предки ей сказали: «С Толей Горчаковым отпускаем хоть на край света – только предупреждай заранее». Даже ругать не стали.
     - Ты бы знала, какую ересь я порол, когда привёл её домой.
     - Ну, обошлось же! Вот, держи. Это от Юнны – подарок для твоей мамы. Французский парфюм.
     Люда протянула мне флакончик духов и какой-то свёрток.
     - А это что?
     - Посмотри.
     Я развернул бумагу – там был аккуратно сложенный мамин плащ.
     - А почему через тебя?
     - Понимаешь, ей страшно стыдно за эту историю, – объяснила Люда. – Боится даже подойти к тебе.
     Я вспомнил, как грубо накричал на Юнну у телефонной будки.
     - Люся, скажи ей, что я не сержусь.  

     22. Сладкий сон

     Вскоре после одиозного происшествия с Юнной мне приснился дивный сон – будто мы с Леной неутомимо грешили на ложе султана в восточном гареме. Нам прислуживали нагие одалиски, лица которых (ниже глаз) были скрыты прозрачными яшмаками. Лена, одетая в короткую тунику, изящно сбросила её сразу же, как только мы вошли в спальню. На ней остались только браслеты, сжимавшие предплечья, и цепочка на правой щиколотке. Обнажённое тело Лены ослепило меня нечеловеческим совершенством. Поначалу я несколько смущался присутствием рабынь, но быстро освоился и показал себя завидным любовником. Обладание Леной было похоже на приход гигантской морской волны, которая неотвратимо надвигалась и обрушивалась подобно смерчу. Беспокойное напряжение сменялось пьянящим восторгом, далее – нарастающая эйфория и ожидание вспышки, потом – удар, потеря рассудка и конвульсии безумного наслаждения, переходящие в упоительную негу...
     В этом мистическом сне Лена была женой халифа и в перерывах между усладами она взволнованно повторяла, что деспотичный правитель должен вот-вот нагрянуть. На стенах висели кривые османские сабли, которые султан наверняка пустил бы в дело, явись он в самый неподходящий момент. Предчувствие опасности подстёгивало нас ещё больше и мы взлетали на гребень блаженства при умелом содействии наложниц. Я видел капельки пота на шее и ключицах Лены, когда в истоме она откинулась назад после кульминации нашего слияния.
     Морфей сделал мне настоящий подарок. Проснувшись, я несколько часов находился под впечатлением от своих ночных миражей. Реалистичность восприятия была совсем нехарактерной для обычного сна – я мог подробно описать интерьер спальни и даже вычурные арабески на мраморном полу. Но больше всего меня ошеломила осязаемость сексуальных ощущений. Казалось, моя кожа ещё хранила пылающий жар объятий, а губы – саднящие следы от неистовых поцелуев. Я помнил, как сплетались наши тела и как стонала Лена, задыхаясь от возбуждения...    
  
    23. Перемена желаний                                                                  

     После ночи сказочных сновидений я не хотел больше никаких суррогатных удовольствий. Появилась неукротимая жажда близости с Леной. Меня уже не пугало грядущее неравенство в интимных отношениях. Раньше роль ученика казалась мне безмерно унизительной, но сейчас желание обрести опытную наставницу полностью подавило старые комплексы.
     К тому же, будучи сентиментальным, я видел в Лене не только искусную партнёршу, но и романтичную, заботливую подругу. Я считал, что она сможет посвятить меня в премудрости плотской любви бережно и деликатно, не причинив моральных страданий.
     Это отличало её, например, от Аси, которая воспринимала секс слишком приземлённо.
     Из памяти сразу выплыл один эпизод.
     Когда я привёл Асю на телевидение, её бесподобная фигура произвела там настоящий фурор. Редкое сочетание грации и атлетизма покорило буквально всех. Посмотреть на съёмки Асиных программ собиралась огромная толпа.  
     Многие мои коллеги заглядывались на её крепкие ягодицы, но лично я не мог отвести глаз от холёных ножек. Обычно Ася носила модные сандалии с тонкими ремешками, демонстрируя великолепный педикюр. Её пальчики на ногах (я называл их «бусинки») – всегда ухоженные и покрытые бордовым лаком – сводили меня с ума.  
      Мне казалось, что моё увлечение слишком индивидуально, чтобы его разделял кто-нибудь ещё, но однажды я узнал, что среди её любовников нашёлся другой такой же ценитель «бусинок». Звали его Фархад и, по словам Аси, он часами облизывал ей пальчики словно леденцы.
     «Мне бы такое счастье!» – думал я, представляя себя у Асиных ног.
     Намереваясь посмаковать подробности, я спросил, как ей понравились эти ласки.
     Ответ Аси покоробил меня пещерной категоричностью. С гримасой гадливости она сказала, что Фархад – размазня и нытик, который «только и может, что слюнявить ей ноги».
     Хотя Ася говорила о постороннем человеке, её слова обожгли меня как пощёчина.
    «Но это ведь часть любовной игры!» – воскликнул я, защищая не столько Фархада, сколько свои эротические фантазии.
    «Пф-ф! Что за глупость! – брезгливо фыркнула Ася. – Ползает под ногами, как муравей... Смотреть противно».
     Я спросил, зачем же она с ним встречается.
     Ася сделала жест рукой, означающий деньги. Потом рассказала, что Фархад был совладельцем товарной биржи и каждые полгода он оплачивал ей отдых во Франции. Ради этих поездок она заставляла себя терпеть его «чудачества». Пока Фархат увлечённо целовал ей пальчики на ногах, Ася болтала по телефону...
     Я понял тогда, что никаких чувственных прелюдий она не признает. Для неё был важен только сам половой акт.
     Два года назад я мечтал, чтобы Ася стала моей первой женщиной. Теперь я отдавал себе отчёт, что, скорее всего, был бы тривиально изнасилован – умело и хладнокровно – под монотонный аккомпанемент Асиных вульгарных комментариев.
       Я надеялся, что близость с Леной не будет механической и бездушной. Я даже принял решение не предохраняться, полностью положившись на волю случая. Если бы нам довелось зачать ребенка, я готов был жениться на Лене, связав с ней свою дальнейшую жизнь.
     Но сперва предстояло найти подходящую «гавань» для нашего рандеву.

      24. Апартаменты

      Навыков в таких делах у меня, естественно, не было. Друг детства посоветовал снять квартиру через рекламные газеты. Я купил целую пачку - индустрия тайных свиданий искрилась мириадами объявлений.
     Выбрав одно наугад, я позвонил по указанному номеру. Строгий женский голос спросил, на сколько часов мне понадобится квартира. Я сказал – на неделю. Хозяйка оживилась и доверительно сообщила, что кровать большая и жёсткая, а душ работает бесперебойно. Я сразу понял, что клиентов интересовала только эта информация. Потом женщина назвала цену и напомнила, чтобы я не забыл документы.
     - Какие документы? – спросил я в замешательстве.
     - Ваши, молодой человек, – ответила хозяйка квартиры, – удостоверение личности.
     Несколько секунд я не мог вымолвить ни слова, потому что был уверен, что квартира сдаётся на условиях анонимности.
     - А можно без документов?
     - Нельзя, – парировал женский голос. – Если после вас труп найдут, с кого я буду спрашивать?
     При упоминании трупа мне сразу расхотелось продолжать разговор и я поспешно бросил трубку. Распалённый зудом похоти, я упустил из виду, что времена были неспокойные. На съёмных квартирах гуляли бандиты, сутенёры и бог знает кто. Набрав ещё с десяток номеров, я убедился, что документы требовали везде. Стало понятно, что этот вариант не проходит.    
     И тут мне сказочно повезло. Знакомая мамы – Лидия Васильевна – неожиданно позвонила нам домой и спросила, не смогу ли я пожить у неё две недели. Она собиралась поехать к сыну, который служил в Западной группе советских войск, а после развала Союза остался в Германии. Дима был снабженцем гарнизона, заведовал армейскими складами. Когда началась неразбериха с выводом наших частей, он втихую распродал имущество дивизионных ангаров. На полученные деньги купил себе дом недалеко от Берлина и возвращаться на родину отказался. В иное время ему грозил бы военный трибунал, но в армии царил бардак и разбираться с мелким дезертиром никто не стал. Мамаша часто ездила к нему в Германию, откуда привозила мебель, электронику и видеоаппаратуру.
     Это был подарок судьбы – поселиться на две недели в шикарной квартире, напичканной импортной техникой.
     Я полагал, что хоромы Лидии Васильевны произведут на Лену колоссальный эффект, ведь сама она жила в уродливой панельной «хрущёвке».
     Антураж апартаментов идеально подходил для интимных радостей. Кровать с огромным балдахином была застелена шёлковым бельём и подсвечивалась гирляндой белых фонарей. В потайном шкафчике я обнаружил порнокассеты, которыми хозяйка, очевидно, тешила себя в минуты несбыточных желаний. Запасов снеди хватило бы на месяц. Проведённая инвентаризация показала, что холодильник ломился от голландских консервов с ветчиной и рыбой. В недрах бара нашлись французское вино и ликёр «Бэйлис».
       Я подумал, что попал в райские кущи.
     Тут было, чем развлечь гостью.
     Например, я собирался удивить Лену купанием в гидромассажной ванне, которая в те годы считалась редкостью. Вокруг неё благоухали ароматные флаконы с гелями и шампунем. Напротив – в специальной нише – гнездился телевизор с видеоприставкой. Судя по всему, Лидия Васильевна проводила здесь много времени, совмещая водные процедуры с просмотром порнофильмов. Я решил заимствовать эту полезную практику и с нетерпением предвкушал, как буду нежиться с Леной в тёплой ванне под непристойные звуки немецкого порно.
     При нашем свободном графике мы могли бы провести тут безвылазно несколько дней.

     25. Фиаско
          
     Я ни минуты не сомневался в успехе своих порочных замыслов.
     Более того, в сознании уже отпечаталось, что именно скажет Лена в ответ на приглашение провести романтический вечер («Толя, неужели ты наконец решился?!»). Я понимал, что главной причиной наших частых разладов была моя рефлексия. Очевидно, Лену раздражало, что я под любым предлогом уклонялся от секса, предпочитая детские проказы в тёмных коридорах...
     Мой план предусматривал лихой кавалерийский наскок. В пятницу в редакции был выходной – работал только рекламный отдел, сотрудники которого обсуждали с шефиней свои полосы в следующий номер. Я собирался забрать Лену с работы, привезти её в квартиру Лидии Васильевны и пробыть там по меньшей мере до понедельника.  
     Перед выездом я купил букет из пятнадцати роз и поставил вазу с цветами в прихожей, чтобы подарить их Лене, как только мы переступим порог.
     Потом позвонил Ник-Нику и выяснил, когда закончится встреча рекламщиков с Горгоной.
     По пути в редакцию я был настолько поглощен мыслями о предстоящих удовольствиях, что совершенно не продумал свои действия на случай непредвиденных осложнений.  
     Между тем в офисе всё сразу пошло наперекосяк.
     Лена вышла от редактора не одна, а с Милой Вениаминовной, руководителем рекламного отдела. Они стали спускаться вниз и, похоже, собирались куда-то поехать.
     Я зазевался, промедлил и окликнул Лену, когда она оказалась уже на улице.
     Мила Вениаминовна недовольно показала мне пальцем на часы:
     - Толя, мы опаздываем!
     - Пять секунд!
     - Горчаков, говорят тебе – спешим! Не приставай!
     Она взяла Лену под руку и потащила к служебной машине. В этот момент я увидел, как плавно покачиваются бёдра Лены и неведомая сила бросила меня вдогонку. Женщины уже садились в редакционный микроавтобус. Я подскочил к Лене и сказал, что должен обсудить с ней нечто важное.
      Мила Вениаминовна «прожгла» меня испепеляющим взглядом, но Лена обняла её за плечи и пообещала вернуться через минуту.
     Мы отошли к газетному стенду.
     Кутерьма с беготней изрядно ослабила мой боевой настрой и приглашение на свидание прозвучало не слишком убедительно.
     Лена сухо ответила, что не сможет составить мне компанию. Наверное, она подумала, что я собираюсь повести её в кафе.
      Я торопливо стал объяснять, что речь идёт о домашнем ужине – со множеством приятных сюрпризов.
     – И продолжением в интимной обстановке, – добавил я, рассчитывая, что этот аргумент станет решающим.
     – Толя, извини, очень занята, – обронила Лена и по её равнодушному тону я понял, что ей совсем не интересен этот разговор.
     Нам стали сигналить из машины. Мила Вениаминовна угрожающе размахивала руками.
     – А завтра сможешь? – cпросил я, впадая в отчаяние.
     – Нет.
     – А послезавтра?
     – Тоже нет.
     – А в понедельник?
     Только теперь Лена посмотрела на меня с удивлением.  
     Я расценил это как знак надежды, но Лена покачала головой и сказала, что не сможет встретиться со мной ни завтра, ни через неделю. Она упомянула какие-то личные обстоятельства, но я был так оглушен отказом, что практически ничего не понял.
     Потом к нам подлетела Мила Вениаминовна и увела Лену в машину.
     Пробыв в ступоре минут пятнадцать, я вернулся в пустую квартиру, где меня поджидал невостребованный букет красных роз.
     Мне казалось, что я достаточно хорошо изучил характер Лены, чтобы рассчитывать на её благосклонность. Тем удивительнее была холодность, с которой она отвергла моё приглашение.

     26. Плохие новости

     Глаза мне открыл всезнающий Джонсон.
     Он подвозил меня на пресс-конференцию и со свойственной ему фамильярностью спросил, давно ли я стал рогоносцем. Заметив как вытянулось моё лицо, он охотно вывалил свежие сплетни – последние два месяца Лену забирал с работы взрослый мужик на шикарной иномарке. Их всегда сопровождала вторая машина с охраной.
     - Хозяин Инвестбанка, – сообщил Джонсон. – Очень крутой.
     Познакомились они вроде бы случайно, когда Лена приходила в банк с предложением разместить рекламу в нашей газете. С тех пор, по словам Джонсона,  они встречались каждый день. За это время у Лены появились красивые вещи и драгоценности.
    - Видел у неё часики «Картье»? Больше чем моя машина стоят, – просвещал меня Джонсон.
     Я был раздавлен ворохом скверных новостей, но главное Джонсон сообщил напоследок: якобы Лена подала шефине заявление «по собственному желанию» и на днях уволится.  
     Я не поверил:
     - Что же она, по-твоему, в школу пойдёт работать? Она ведь историк, не журналист.    
     Джонсон постучал костяшками пальцев по моей голове:
     - Толян, какая школа?! Любовничек берёт её в свой банк.
     - Не может быть!
     - Ёпта! Сама сегодня сказала. Будет директором по рекламе.
      Тут я вспомнил неясные намёки Лены на «личные обстоятельства». Так вот в чём дело. У неё появился богатый поклонник. Если Лена сказала Джонсону, что собирается уходить, это несомненно было правдой.  

     27. Ник-Ник                                                                      

     С пресс-конференции я вернулся в полной прострации. Все уже разошлись по домам, в редакции было пусто. Я сел в свой угол и включил диктофон. Слушал голоса, звучавшие на плёнке, и рисовал в блокноте бессмысленные закорючки. Кто-то кашлянул за моей спиной. Я обернулся и увидел Ник-Ника.
     - Толик, полчаса крутишь одну фразу.
     Я встрепенулся и остановил запись. Ник-Ник был хороший психолог и сразу заметил, что я не в себе:
     - Толик, выключай свою шарманку. Давай «дёрнем», – Ник-Ник показал рукой на сейф, где хранил запасы «солярки» (так он называл дешёвую китайскую водку).
     Я не хотел усугублять депрессию и решил вежливо отказаться:
     - Николай Николаевич, настроения нет. Может, в другой раз?
     - Всё равно ни строчки не напишешь.
     В самом деле – работа не шла, в голове – туман. Ник-Ник отправил меня в ларёк – взять закуски, а сам перетащил «солярку» в логово Горгоны. Шефиня разрешала ему выпивать у себя в кабинете – подальше от любопытных глаз. Когда я вернулся с батоном колбасы, Ник-Ник разливал водку по стаканам. Он запер дверь на ключ и мы опрокинули по первой. Чтобы развеять мою хандру Ник-Ник перешёл к мемуарам юности.
     Открывая вторую бутылку, я спросил, правда ли, что Лена уходит. Ник-Ник помрачнел, взял сигарету и лишь потом нехотя подтвердил:
     - Виктория подписала ей заявление.
     Вероятно моё лицо стало землистого цвета, потому что Ник-Ник заговорил сочувственной скороговоркой:
     - Толик, извини, нет у меня возможности её удержать. В банке зарплата втрое больше, отдельный кабинет, служебная машина. Когда она с Викторией поцапалась – я вмешался, а сейчас...
     Ник-Ник беспомощно развёл руками.
     Меня удивило, что он упомянул скандальную стычку между Леной и Горгоной. Я спросил его об этом и узнал наконец разгадку истории, после которой обрёл незаслуженные лавры заступника Лены. Ник-Ник сообщил, что готовился приказ об увольнении, но он вынудил шефиню изменить решение. А через пару дней сказал в «курилке», что это я спас Лену от гнева Горгоны.  
     Потрясённый его рассказом, я спросил, зачем он это сделал.
     - Толик, я же не слепой, – улыбнулся Ник-Ник, – видел, как ты смотришь на неё. Понимал, что нужно помочь.
     ...Водка закончилась уже под утро. Меня капитально развезло, зато Ник-Ник держался молодцом. Сказывалась суровая школа советской журналистики. Он был проспиртован до мозга костей.
     Перед расходом Ник-Ник сказал мне в утешение:
     - Толик, не расстраивайся. Найдёшь себе другую.
     Я хмуро кивнул, а что ещё оставалось?

     28. Прощание

     Через день, приехав на работу после обеда, я узнал, что Лена пригласила всех на прощальный ужин в итальянский ресторан «Пиноккио». В офисе только и обсуждали, какие вечерние наряды подойдут для такого случая. Я прислушался к щебетанью женщин-коллег и понял, что Лена будет со своим таинственным банкиром. Она уже успела познакомить его с Людой и та отзывалась о нём в восторженных тонах – симпатичный, весёлый, щедрый. Живёт в пятикомнатной квартире в центре города – на улице Тулебаева. Старше Лены на 7 лет. «Идеальная разница для брака», – сказала Люда. Я почувствовал, как неприятен мне этот разговор и вышел в коридор. Там меня поджидала Элеонора Гургеновна, которая, радостно таращась, застрекотала: «Ну что, юноша, посмотрим завтра на Ленкиного жениха? Повезло-то как девахе! Будет теперь Мадам Банкирша!»
     Мне стало совсем муторно. Еле отделавшись от болтливой старухи, я выскочил проветриться на улицу. Недалеко от входа стояла «волга» Джонсона. Сам он развалился на переднем сиденье и разглядывал картинки в порножурнале. Я забрался к нему в машину. Джонсон, изнемогавший от безделья, выбросил журнал и начал молоть языком.
     Я спросил, идёт ли он завтра в ресторан.
     - На Ленкину «отходную»? – оживился Джонсон. – В «Арлекино»?
     - Сам ты Арлекино! Ресторан называется «Пиноккио».
     - Блин, точно... Язык сломаешь. А как переводится?
     - Никак, это имя собственное. Сказку помнишь? Карло Коллоди.
     - Карточная колода? – переспросил Джонсон.
     Я понял, что в детстве он едва ли прочёл что-нибудь кроме букваря:
     - Неважно... Идёшь или нет?
     - Конечно! Погуляем!
     - Снова нажрёшься до потери пульса.
     - Почему это «снова»? – обиделся Джонсон.
     - А кто куролесил на банкете Носенко? Кто опрокинул салат на шефиню?
     - Толян... там это... водка палёная была.
     - Говорят, пять человек тебя волоком тащили.
     - Да ну? – растрогался Джонсон.
     - Учти, «Пиноккио» – консервативный ресторан. Пускают только в смокингах. У тебя есть?
     На лице Джонсона появилась гримаса запущенного кретинизма. Минуты на две он «завис», беззвучно шевеля губами. Пришлось признаться, что я пошутил.
     Джонсон облегчённо выдохнул.
       Чтобы снова потрепать ему нервы я спросил:
     - А Горгона разрешит тебе пойти?
     - Ха! Так у меня пригласительный. Вот, смотри.
     Он сунул мне глянцевую карточку с видом ресторана. На тыльной стороне чернилами были вписаны его настоящие имя и фамилия – Иватенко Андрей. Ниже следовало: «Уважаемый Андрей Анатольевич, приглашаем Вас...»
     - Господи, Джонсон! Где ты украл билет?
     - Чего сразу «украл»? Ленка сама вручила.
     - Сама?!
     - Ну да. Утром всем раздавала.
     «Так-так-так, – подумал я. – Всем, кроме меня».
     - А тебя не позвала, что ли? – удивился Джонсон.
     - Нет, как видишь, – процедил я сквозь зубы. – Мельчаю на глазах.
     Вместо ожидаемого злорадства Джонсон проявил вдруг специфическую мужскую солидарность:
     - Толян, не бери в голову. Всё равно блядей не будет.
     Стало ясно, что Джонсон оценивал явления жизни только одним мерилом.
     Разумеется, я не пошёл бы в ресторан даже будучи приглашённым. Зачем изводить себя невыносимым зрелищем? Но меня задело явное пренебрежение со стороны Лены.
     Я открыл дверцу и собрался уходить. Джонсон ухватился за мой рукав.
     - Толян, посиди ещё, подыхаю от скуки.
     Развлекать его пустой болтовней не было никакого желания.
     В редакции всё ещё обсуждали предстоящий визит в «Пиноккио». Я решил незаметно исчезнуть, но снова наткнулся на склочную интриганку Элеонору Гургеновну, которая рыскала по коридору в поисках сплетен. Она вцепилась в меня мёртвой хваткой и стала выяснять, ревную ли я Лену к новому любовнику. Я чуть не послал её матом.
     Перед уходом я заскочил к шефине и сказал, что собираюсь взять отгул. Редактор согласно кивнула и погрузилась в свои бумаги. Я уже спускался по лестнице, когда меня настиг крик Горгоны:
     - Анатолий! Подождите!
     Я вернулся и шефиня попросила на минутку задержаться:
     - Толя, присядьте. Хочу с Вами пошушукаться.
     Редактор порылась в выдвижном ящике стола и вынула пригласительный билет в «Пиноккио» – такой же, как у Джонсона. Повертев его в руках, она вкрадчиво спросила:
     - Толя, вы собираетесь завтра к Уликиной?
     «Сговорились они, что ли?» – подумал я с раздражением.
     - Нет, Виктория Тимофеевна. Меня не позвали.
     - Не-у-же-ли?! – по слогам произнесла редактор. – А мне говорили, что вы с Еленой друг другу симпатизируете.
     - Виктория Тимофеевна, – сказал я ледяным голосом, – ваши источники плохо информированы.
     Шефиня как будто обрадовалась. Пригласительная открытка полетела в мусорное ведро. Редактор всегда недолюбливала Лену, а теперь, похоже, просто возненавидела. В последующие пять минут я услышал много грязных характеристик, самой мягкой из которых оказалась «банкирская подстилка». Злобные выпады Горгоны вызвали у меня отвращение. Не желая присутствовать на этом заочном судилище, я поднялся и сказал, что должен идти. Редактор, обескураженная моим демаршем, сразу заговорила сухим, официальным языком:
     - Хорошо, Анатолий. Жду послезавтра Ваши материалы.  
     Я выскочил в коридор с ощущением, что вылез из помойной ямы.
     Шефиню разъедала лютая женская зависть. Чудесное преображение редакционной «золушки» она воспринимала как смертельную угрозу своему светскому лидерству. Драгоценности Лены, её шубы и дублёнки лишили Горгону покоя. Я не хотел быть в компании с таким союзником, но выходило, что только два человека из всего коллектива не придут завтра на прощальный ужин.
     Одолеваемый горькими мыслями, я побрёл в сторону лестницы. Внезапно за спиной раздался перестук каблучков и кто-то закрыл мне глаза мягкими ладошками. Сердце бешено заколотилось. В ту же секунду меня одурманил тонкий аромат изысканных духов. Дотронувшись до пальчиков, сжимавших мне виски, я сразу понял, кто это.
     - Толечка, приветик! Тебя невозможно застать! – зажурчал знакомый бархатный голосок.
     Я обернулся и увидел Лену.
     На ней была стильная кожаная дублёнка с меховой оторочкой. Стройные ножки облегали узкие джинсы, заправленные в высокие ботфорты. На чёрной водолазке сверкал кулон с красным камнем.  
     Даже не верилось, что ещё пару месяцев назад я мог запросто обнимать её в тёмном коридоре.    
     Теперь эта женщина, усыпанная бриллиантами, принадлежала другому человеку и я всей кожей ощущал, какая пропасть нас разделяет. Впрочем, сама Лена, стараясь не задеть мои «болевые точки», вела себя так, словно никакой дистанции не было вовсе. Она обращалась ко мне по-дружески приветливо и даже ласково:
     - Толечка, ты, наверное, знаешь – я увольняюсь. Хочу собрать всех наших в ресторане. Утром тебя не дождалась, сказали, ты придёшь вечером. Вот, забежала передать пригласительный.
     Лена вложила в нагрудный карман моего пиджака блестящий конвертик и я промычал что-то, похожее на благодарность. Наверное, следовало поздравить её с переходом в банк или хотя бы из вежливости полюбопытствовать, как она устроилась на новой работе, но слова застряли где-то в гортани. Чтобы заполнить неловкую паузу, Лена стала спрашивать, что интересного происходит в редакции. Я вяло отвечал, но разговор не клеился. Внезапно Лена взяла меня за руку:
     - Я знаю, Толечка, ты не придёшь... Пожалуйста, не вспоминай обо мне плохо. Я тебе очень благодарна. Ты хороший, добрый, всегда помогал...
     Её голос дрогнул, но она быстро овладела собой. Достав из сумочки пластиковый футляр в бархатном чехле, Лена передала его мне:
     - Вот, Толечка – лучшему журналисту полагается «золотое перо».
     Это был фирменный комплект люксовых ручек Parker.
     Надо ли говорить, что после её подарка и комплиментов я моментально размяк?...
     Наше милое прощание обострило все мои прежние чувства. Я понял, какой гнетущей будет разлука и пожалел о том, что мы не разминулись в редакции.

     29. Тоска

     В офисе Лена больше не появилась.
     Даже не пришла за расчётом в бухгалтерию, дав повод для зубоскальства бывшим коллегам. Особенно усердствовала Элеонора Гургеновна, вещавшая на каждом углу, что «мадам Банкирша совсем зазналась, ошалев от миллионов». За Лену вступилась Люда, о чём редакционные стукачи немедленно доложили шефине. Люся сразу попала в немилость – на каждой планёрке Горгона цеплялась к её статьям.
       Я надеялся, что Лена придёт забрать из нашего стола свои безделушки – скотч, журналы, блокноты - но, видимо, закрученная вихрем перемен в личной жизни, она позабыла про такие мелочи.
     Среди её вещей я обнаружил иллюстрированный сборник «Европейский эротический роман». Этот фолиант мы купили с ней в складчину. Там были представлены такие жанровые раритеты, как «Жюстина» маркиза де Сада и «Венера в мехах» Захер-Мазоха. В советское время подобные вещи были под запретом, но в начале девяностых – с открытием гуманитарных шлюзов – в магазинах появились многие табуированные издания. Наше приобретение стало в редакции переходящим трофеем. Книгу зачитали до масляных пятен и скомканных страниц. Самые постыдные изображения вырвал с корнем неизвестный вандал. Подозрение, естественно, пало на Джонсона, в сознании которого маркиз де Сад произвел настоящую революцию. Открывая для себя заповедный мир сексуальных извращений, он одурело пялился в текст и радостно восклицал: «О-хе-реть!»
       Кроме сборника я унёс домой два блокнота Лены, в которых сохранилась наша переписка. Когда-то – ещё во времена вечерних свиданий на третьем этаже – мы обсуждали предстоящие встречи, обмениваясь короткими сообщениями.
     Например, я писал ей: «Через 15 минут поднимайся наверх».
     Ответ Лены: «Не надоело жаться по тёмным углам?»
     Я: «Зато романтично».
     Лена: «На пыльном складе? Да уж, вершина романтизма».
     Я: «Не ёрничай!»
     Лена: «Ладно».
     Я: «Постарайся уйти незаметно».
     Лена: «А если кто-нибудь привяжется?»
     Я: «Скажи, что идёшь в бухгалтерию на пятый этаж, поняла?»
     Лена: «Да».
     Я: «Молодец!»
     Лена: «А какая сегодня программа? Африканские страсти?»
     Я: «Вот именно! Наброшусь на тебя как дикий зверь!»
     Лена: «Ой-ой. Принц соскучился?»
     Я: «По-страшному! Еле сдерживаюсь!»
     Лена: «Затискаешь до смерти?»
     Я: «Живого места на тебе не оставлю!»
     Лена: «О! Звучит интригующе!»
     Я: «Готовься, дорогая!»
     Лена: «Слушаюсь!»
     Я: «Ты нарочно короткую юбку одела?»
     Лена: «Надо же Принца помучить!»
     Я: «Кровожадная Лена!»
     Лена: «А если нас кто-нибудь застукает?»
     Я: «Кто ещё?»
     Лена: «Ну, мало ли. Горгона, например».
     Я: «Ты что, кому-нибудь проболталась?»
     Лена: «Никому. Не бойся, трусишка».
     Я: «Уф! Точно придёшь?»
     Лена: «Нет. Перепутаю этажи и забреду в мужской туалет».
     Я: «Ты что! Туалеты на втором этаже».
     Лена: «Толечка, я шучу. Приду, конечно».
     Я: «Только не задерживайся! Меня всего трясёт».
     Лена: «Ты уверен, что не наделаешь глупостей до моего прихода?»
     Я: «Хватит злословить! Я же серьёзно».
     Лена: «Посмотрим, посмотрим».
     Подобными «диалогами» были исписаны оба блокнота. Обычно я перечитывал их перед сном. И каждый раз меня душила свинцовая тоска.
     Помню, в один из таких вечеров, щёлкая тумблером телевизора, я наткнулся на слезливый советский фильм «Баламут». Там был эпизод, где один из героев, брошенный своей возлюбленной, напевал жалобные куплеты:

    Итак, всё кончено,
    Мечты развеяны,
    С небес на землю я свалился сразу вдруг,
    Хожу в тумане одинокий и потерянный,
    И всё не мило, всё постыло мне вокруг.
    Увы, всё сказано,
    Душа обуглена,
    Узлы развязаны,
    Концы обрублены.

     Эти простенькие рифмы почти буквально отражали моё тогдашнее состояние. Особенно фрагмент про «обугленную душу».

     30. Крутые повороты

     Через месяц после ухода Лены уволилась Люда Порадник. Горгона довела её до слёз и в тот же день Люда написала заявление. Я пытался надавить на шефиню и даже закатил ей скандал, но редактор сказала, что этот вопрос не обсуждается.
     Увольнение Люды подействовало на меня удручающе. В редакции не с кем было перекинуться даже словом. Я появлялся в офисе только для того, чтобы сдать готовые полосы. Люда быстро нашла новую работу. Её взяли на должность парламентского корреспондента в правительственную газету. Изредка мы виделись на пресс-конференциях. Я радовался этим недолгим встречам – они напоминали о беспечных временах и нашей дружбе. Про Лену я не спрашивал, хотя прекрасно знал, что Люда продолжает с ней общаться.
     Мои собственные дела вроде бы шли в гору – редактор повысила мне зарплату и увеличила премиальные, но финансовые стимулы уже не приносили былой радости. «Горчаков, – говорила мне Люда, – беги оттуда пока не поздно. Ещё немного и ты начнёшь деградировать». Грустно было слышать такие прорицания, но я понимал, что Люда права. Высокие доходы давались без усилий, поблажки начальства – развращали. Я перестал выкладываться и всё чаще халтурил.
     Не думаю, что сам бы решился уйти из газеты, но меня подтолкнули чрезвычайные обстоятельства. Редакцию внезапно затянуло в водоворот конфликтов. Сначала шефиня в пух и прах разругалась с учредителем. Горгона быстро нашла ему замену, мы переехали в другое здание, но вскоре грянул новый бунт. На этот раз – части коллектива против редактора. Оказавшись в рядах «мятежников», я забрал трудовую книжку и навсегда покинул офис. Для Горгоны и Ник-Ника моё предательство стало страшным ударом. Через неделю Николай Николаевич свалился с сердечным приступом. Юнна звонила мне каждый день – просила навестить старика в больнице или зайти в редакцию, чтобы по-человечески попрощаться с шефиней. Я игнорировал эти призывы, небрежно зачеркнув людей, которым был многим обязан.
     Недолго поработав в экономическом журнале, я получил приглашение от популярного телеканала. Началась новая жизнь, которая дала мне признание, женщин и деньги. Правда, финал этой яркой карьеры оказался окрашен в минорные тона. Сбылось отложенное предсказание Люды – сытое благополучие привело к конформизму, творческому регрессу и убило во мне интерес к профессии.

     31. Эпилог

     На пике известности я случайно встретился с Леной. Это было в отеле – на каком-то международном  форуме.
     Мы с оператором готовились к очередному интервью, когда меня окликнула приятная барышня в брючном костюме. Сделав усилие, я узнал в ней Лену. Она повзрослела и прежняя хрупкость её красоты уже начала растворяться в неумолимых тисках наступавшей зрелости.  
     Лена разулыбалась, стала говорить, что часто видит меня на экране и очень рада моим успехам. На лацкане её пиджака я увидел бейдж с надписью Elena Ulikina, interpreter. На форуме она переводила для делегаций из восточных стран. Я был немного озадачен, поскольку полагал, что Лена давно вышла замуж и занимается домашними делами. Она объяснила (с грустинкой в глазах), что роман с банкиром оказался скоротечным и завершился болезненным расставанием. Во мне шевельнулось пакостное желание задать ей пару глумливых вопросов, но я удержал себя от ничтожной мести. Перед тем, как началось интервью она успела сообщить, что работает в Японском культурном центре. Я рассеянно кивнул, давая понять, что разговор окончен. Очевидно она ждала, что я попрошу её задержаться или возьму номер телефона. Лена полезла в сумочку за своей визиткой, но я сказал, что у меня нет времени, бесцеремонно развернулся и ушёл. В ту пору я был слишком избалован вниманием красивых женщин и не хотел отягощать себя знакомствами из прошлой жизни. Неучтивая поспешность, с которой я покинул Лену, была замечена моим оператором Маратом. После интервью он сказал мне с лёгким порицанием:
     - Бросил девушку на полуслове. У неё был такой растерянный вид. Она кто?  
     Марат был близко знаком с моей гражданской женой и я постеснялся откровенничать с ним о Лене. Помедлив с ответом, я сказал, что это одноклассница, которую не видел много лет.
     - Одноклассница? И только? – в вопросе Марата читался фривольный подтекст.
     - И только, Марат, и только.
     Лёгкость, с которой я открестился от Лены, а перед этим забыл Ник-Ника и Горгону, вскоре вошла в привычку – расставаясь с людьми, я сжигал мосты, с корнем вырывая из сердца своих друзей, коллег и любимых женщин.
     И всё-таки – много лет спустя – перед отъездом в другую страну я вспомнил об этой минутной встрече и устыдился своего поведения. Накануне эмиграции, разбирая старые книги, я наткнулся на истрёпанный сборник «Европейский эротический роман», в котором лежали блокноты с нашей перепиской. Мне казалось, что эмоции тех лет навеки забыты и канули в бездонную яму времени. Но от наивных строчек в тетрадных листах что-то дрогнуло, заныло в моём окостеневшем сердце. И сразу вспомнились в деталях наши ссоры и примирения, мои нелепые обиды и ангельское великодушие Лены. Полдня – как зачарованный – я разглядывал и перечитывал эти трогательные записки.
                                                                  
© Анатолий Куларов, 2012.