Когда – то был простым ученым,
Жестоким миром не прощенным,
Узнавшим, что такое месть.
Я был рабом, и для царей,
И для людей, что жили рядом,
Шипели вслед, как будто гады,
Тупые полчища зверей.
Плевали вслед – и им везло,
А мне издевки и гоненья,
Они не знали, кто на деле,
Покажет им, что значит зло.
Я презираю всех людей?
Я ненавижу их, поверьте!
То деградирующие звери,
И я им сделаю больней.
Я ненавижу этот свет?
Слова для мира слишком нежны…
А моя ненависть безбрежна,
И так забавен мой завет…
Безумной ярости полет.
Я мастер призрачных симфоний!
Мир содрогнется от агоний,
И каждый заживо сгниет!
В ревущем пламени огня,
Пожравшим враз гнилое тело,
Я мир раскрашу черно – белым,
Вы, люди, вспомните меня!
Я утоплю весь мир в дожде!
Ах, если б участь знали сами…
Борясь с бессильными слезами,
Я в том поклялся сам себе.
Я не нарушу свой завет,
Придет пора и вам молится!
Я заберу слепые лица,
И свой начну эксперимент…
Ползти в грязи – людской удел,
чужою силою плененный,
Я – гениальнейший ученый,
И мастер самых скорбных дел…
И вот, однажды, на беду,
Я создал смерть забытой формы:
Десятки самых разных формул,
Я воплотил в своем бреду.
Я сотворил чудесный яд,
Когда – то в прошлом, я алхимик…
Я не придумал ему имя,
Но, начал мстить на новый лад.
Творенье самых грязных рук,
Яд призван этот мир разрушить!
Порабощать людские души,
И обращать в покорных слуг.
Я быстро встал из нищеты,
А этот мир, дрожа, склонился,
Я буду мастер, не убийца,
Я – гений вещей пустоты.
Я, как Создатель, на земле,
Творил дела свои небрежно,
Отраву, смешивая спешно,
На черном мраморном столе.
И мир склонился предо мной,
Меня назвали кукловодом!
Ну, а потом пора невзгоды,
Жестоко встала за спиной…
Я слишком жив для мертвеца,
Но, для живых давно не стало,
Того, кто правил, как попало,
Их мысли, души и сердца!
Того, кто правил в свой черед,
Поступки их себе в угоду,
Менял на стены их свободу,
Из века в век, из года в год.
Считая сотни рваных лент,
Что были жизнью ненавистной,
Я шел в крови, оставшись чистым,
И продолжал эксперимент…
Ну, а потом… Меня нашли,
И три ножа воткнуты были,
Они считали, что убили,
Оставив гения в пыли.
Но, выжил я, и стал сильней,
Я избежал сырой могилы,
Поддержка самой темной силы,
И покровительство теней.
Хоть, я уже не кукловод,
Как это мне порою снится,
Я похищаю сны и лица,
И проживаю в свой черед.
Мой черный стол, как будто трон,
Что я воздвиг во злобу тварям,
Бокалы, вина и сигары,
Слепое золото икон…
В моей руке мое пенсне,
В другой сигара истлевает,
О, как же это забавляет,
Что мир людской сгорит в огне.
Мой план уже не изменим,
Я знаю, что мне будет надо,
Не нужно химии и яда,
Я обойдусь лицом одним.
Свой дивный план я соберу,
Мечты отмщения лелея,
Хотелось только поскорее
Закончить с масками игру.
Я ненавижу мир людской!
И сокрушу его однажды!
Не допущу ошибки дважды,
И заберу его с собой!
Не выхожу на белый свет:
К чему его пустые брызги?
И мне прожить чужие жизни,
Поможет мне эксперимент…
Всего лишь нужно мне теперь –
- Найти средь лиц одно такое,
Что грязь мою от глаз укроет,
Оберегая от потерь…
За черным мраморным столом,
Теперь откинувшись вальяжно,
Я понимаю, что неважно,
Меня ли путают со злом.
Передо мной унылый ряд,
Пестрящий гаммой разных красок,
Холодный хор ослепших масок,
Какой волнующий наряд!
Улыбки, слезы… Я создал,
Насмешки, страхи и издевки,
Достоин самой высшей ковки,
Такой пугающий металл!
Печаль, сомнение и страх,
Усталость будней и рутины,
Я вылеплял из мягкой глины,
И обжигал в своих печах.
Десятки самых разных лиц,
Десятки разных выражений,
Десятки лет, без сна и лени,
Я превращал в своих убийц.
Из стали, жести, серебра,
Я выплавлял свое обличье!
Бездушность, дерзость и величье,
И презерание добра!
Из воска, глины и камней,
Я вырезал обличье гнева,
Повсюду маски: справа, слева,
При свете гаснущих огней.
За черным мраморным столом,
Что затянули шелком тени,
Я восседаю: Злобный Гений,
Не вспоминавший о былом.
…Работу начал я с того,
Что маску вырезал из кости,
На ней печать холодной злости,
И не добавил ничего.
Мне не хотелось омрачить,
Свое творение улыбкой,
Ведь это глупая ошибка,
И уж не ей меня учить.
Мне не хотелось выбивать,
На маске радость и печали:
Такие маски не для тварей,
Что не умеют убивать.
А я, с усмешкой убивал,
И забирал с собой их лица,
Но, называть себя убийцей,
Я не хотел, и не желал.
Свое тщеславие любя,
Я создавал на масках разных,
Всю гамму чувств, что знают мрази,
Найти, пытаясь сам себя.
Но маски были, как назло,
То, велики мне до уродства,
То, уменьшали превосходство,
То, разбивались, как стекло.
То, изнывали от тоски,
То отзывались мерным гулом,
Одни давили мне на скулы,
Другие плавили виски.
То, искажались, как в огне,
То, совпадали в одночасье,
Но только вот гримасы счастья,
Давно не подходили мне.
Закончил с маской я потом,
Своим творением доволен,
Но вот, носить немного больно,
И покосилась под углом.
Немного скошены черты,
И эту мертвенную бледность,
Я разукрасил слишком бедно,
Тонами яркой красоты.
При свете плачущих свечей,
Лицо бесчувственно, наверно,
Моя работа непомерна,
И не прощает мелочей.
Давно обличия мои,
Не отражают эти чувства:
Жестокость, гордость и безумство,
И одиночество любви.
Не закрывают маски грязь,
Что затаилась в чреве темном,
И я тогда сжигаю в домне,
Свое творение, смеясь…
Мне больше некуда спешить,
Я пленник самой низкой страсти,
Я обезумел, но я – мастер!
А ради бреда, стоит жить.
Сказать по – правде, лишь одно –
Найти лицо свое морока,
А не управится до срока,
Так мне на это все равно.
Не различимые во мгле,
Лежат давно на мягких лонах,
Уже с пол – тысячи шаблонов,
На черном мраморном столе.
Все они – образы людей,
Что повстречались мне когда – то,
Да, я согласен маловато,
Но не иссяк фонтан идей.
…Вторая маска в этот час…
Ее я вылеплю, наверно,
Мои запасы непомерны,
И уж совсем бескрайна грязь.
Вторая маска проще всех,
Лепить из глины, я согласен,
Как будет лик ее прекрасен!
Провозглашу я свой успех!
Я не спешу. Я знаю срок.
И вот, из слепка липкой грязи,
Я создаю обличье мрази,
От этой маски будет прок!
Разгладив трещины слегка,
Смеюсь себе я так беспечно,
Моя работа будет вечна,
И сохранится на века.
Какой удачный образ я,
Сумел создать из этой дряни,
Пусть эта маска крепче станет,
И закалится от огня.
Пора уже, в конце концов,
Мне обратить ее гранитом,
И на пылающие плиты,
Я положил свое лицо.
А после вынул новый лик,
Слепая маска затвердела,
И обратилась черно – белой,
Лишь за один короткий миг.
Пустых глазниц холодный взгляд,
Лицо надменностью порочит,
Ее надену ближе к ночи,
На свой вечерний променад.
Такой вот небыло еще,
Какой прекрасный серый пафос!
Лицо хозяина и графа,
Но мой запас не истощен.
Я этот мир сожму кольцом,
Плохой финал имеет сказка,
Быть может следующая маска,
Теперь и станет мне лицом?
Я так устал безликим быть,
И ненавидеть мир постылый,
Но есть стремление и силы,
И есть желание творить.
Я так хочу стереть дотла,
Вокруг людей своею властью,
Я темный гений, и я мастер!
Безумных помыслов и зла!
Так из чего создать ее?
Мое последнее творенье?
Из стали вылить отраженье,
И раскалить его огнем?
А может быть смешать с рудой?
Но с ней работа будет долгой,
Да и возится больше толку,
Со сталью кованой порой…
…Стучал раскатом молот мой,
Звенели хищные удары,
Смеялся демон сухопарый,
И разбивался тишиной.
Ревело пламя. Едкий смрад,
Давил мне грудь железной властью,
Но я надеждою на счастье,
Ковал свой персональный ад.
Смыкались древние щипцы,
Как будто пасть на заготовке,
Я приступал к последней ковке,
И мял железные листы.
Я снова лица вырезал,
Из бессердечия и гнева,
И вот в пылающее чрево,
Я опустил святой металл.
Надменность маски из свинца…
Я рассмеялся. Вот и славно,
Как это все - таки забавно,
Не знать счастливого лица.
Еще готовый экземпляр,
Среди моих слепых коллекций,
Теперь сковать бы еще сердце,
Но это мне не нужный дар.
Примерю я сейчас эскиз.
Он подойдет. Я это знаю.
К лицу я маску прижимаю,
И мир тот час качнулся вниз.
Да, эта маска подошла,
К лицу ложится идеально,
Прочна и гладка, что буквально,
Ее я вылил из стекла.
Но, холодна, как будто лед,
Плевать хотел на это все же,
Она на мне – вторая кожа:
Нигде не давит и не жмет!
Прижались гладкие края,
К лицу в мгновение великом,
Теперь не нужно быть безликим,
И похищать чужое «я»!
Я чернокнижник и факир!
Обрел лицо я, что украли,
Дрожите люди, словно твари,
Молись теперь, проклятый мир!
И дикой радости вино,
Вскружило голову и душу,
Я уничтожить и разрушить,
Ваш ветхий мир мечтал давно!
Я над собой смеялся вновь,
В порыве этой дикой ласки,
Целуя умершую маску,
Губами, сорванными в кровь.
Так славься злая красота!
Как эта маска предо мною,
Я провожу по ней рукою,
Но почему она пуста?..
Ни скул, ни глаз, ни рта, ни губ,
Всего лишь ровная пластина,
Ее я в ужасе откинул,
О, как я был и слеп, и глуп!
Я обратил безумный взор,
На маски все, и мне казалось,
Они безмолвно улыбались,
И прославляли мой позор.
На каждой маске, как клеймо,
Теперь жестокая улыбка,
Как велика моя ошибка,
Успел понять я лишь одно…
Весь ужас сна я понял сам,
Я закричать пытался было,
Но губы мертвые срастило,
Как будто старый грязный шрам.
Я по лицу провел рукой,
Кружились маски злой потехи,
Но заросли слепые веки,
Безликой черной пустотой.
Холодный ужас без конца,
Сдавила плоть сырые стены,
Я был всего лишь манекеном,
Лишенным сердца и лица!..
…За черным бархатным столом,
Теперь откинувшись бессильно,
Я развеваю маски пылью,
И называю это злом.
В моих руках зажаты вновь,
Пенсне с цепочкой серебристой,
Сигара в свете золотистом,
И не запекшаяся кровь.
Все это бред! Все это сон!
Моя судьба стреляла метко,
Я только лишь марионетка,
И я еще один шаблон.
Я рассмеюсь во страшном сне,
Нет смысла более стараться,
В зажатых судорогой пальцах,
Я подниму свое пенсне.
Окинув взглядом темный зал,
Где в полумраке утопая,
Располагалась мастерская,
Как я тогда и пожелал,
Когда у жизни вышел срок,
Как этот мир я ненавидел!
Я закричал бы, коль увидел,
Я закричал бы, если б смог…
Я не увижу масок тех,
Что создавал во мраке черном,
Я не увижу пламя горна,
Своих диковинных потех.
Я не увижу ничего,
Ни черный стол, ни черный мрамор,
Мой мир давно застыл и замер,
И время встало для него.
Мне не увидеть в этот раз,
Ни лживых лиц, ни выражений,
Ни в зазеркалье отражений,
Где я давно лишился глаз.
Мне не укрыться вдалеке,
И не очнуться от кошмара,
Не поднести к губам сигару,
Что на века в моей руке.
Мне этих масок не сорвать,
Не закричать от боли этой,
Ведь у того, кто правит светом,
Давно нет рта, чтобы кричать.
И неподъемнее свинца,
И беспощаднее, чем плети,
то злого гения бессмертье,
Не находящего лица.