Девочка, девушка, женщина,
Стадии смерти за одну ночь,
От железной любви не бывает лекарства,
Железной любви не помочь. (с)
Агата Кристи «Пулемет Максим»
Я, молча сидела в полутьме больничной палаты, считая прозрачные капли анестетика, падающие внутри изогнутой прозрачной трубки, одним концом подведенной в резервуар с лекарством, другим, вогнанной в вену моего сына. Капли соскальзывали неспеша, размеренно, бесконечно долго, хотя доза была совсем невелика. Это напоминало водяные часы, отсчитывающие секунду за секундой, одно из самых первых безобидных человеческих изобретений, но мне теперь они казались недобрыми и зловещими – что-то тревожное было во всем этом безмолвном движении капель, да и время, что они прогоняли сквозь себя, тоже не сулило ничего доброго. Наоборот, мне хотелось бы задержать эти мгновения, или вовсе остановить их, но анестетик продолжал стекать вниз, а вместе с ним, скатывались в никуда и мгновения жизни моего ребенка, с первых лет жизни обреченного на верную смерть.
Сейчас он лежал на жесткой койке, оплетенной сетью извивающихся проводов, входящих прямо в его грудь и руки, подсоединенных открыто к нервным узлам и жизненно важным органам тела, словно в гигантской паутине. Десятки мониторов, десятки датчиков, и сотни маленьких экранов, безразлично холодно смотрели на меня стеклянными глазами со всех сторон, уверенно и четко отсчитывая замедленный пульс Кристофа, отражая уровень едва различимого дыхания, измеряя температуру, вытянутого и твердого, как надгробие тела. Две сужающихся трубки Системы Искусственного Жизнеобеспечения по кривой дуге входили в него: одна, содержащая в себе раствор лекарства и витаминный набор была вбита в область затылка, в железный разъем, вживленный во время операции, другая, выходила из вены правой руки, выкачивая из его крови желто-красные токсины в стеклянный резервуар, расположенный где-то среди десятков прочих приборов. Я не видела его сейчас, но прошлой ночью он был наполнен доверху густой маслянистой жидкостью, которая повергла меня в длительный шок. Это было одной из самых страшных вещей за последнее время, и я с трудом справилась с собой, проглотив подступивший к горлу горький комок. Мне сказали, что все в полном порядке, просто организм Кристофа избавляется от ненужных ему веществ, но, не смотря на это, справится с дрожью, было очень нелегко.
Я продолжала считать капли в его трубке и крошечные пузырьки воздуха, поднимающиеся по стеклянным стенкам к холодной прозрачной поверхности.
Лицо Кристофа было закрыто пластиковой полумаской, охватывающей нижнюю часть лица, нос и скулы, поднимаясь до самых висков, оставляя открытыми только глаза, обведенные синими кругами. Я не знала спит ли Кристоф сейчас, но веки были опущены, и за все время пребывания в больнице, он ни разу не открыл их.
Кристоф находился без сознания уже больше двух недель, со времени той, самой первой операции, которую доктора называли бесконечно безопасной и обреченной на положительный результат. Затем еще два хирургических вмешательства, Система Искусственного Жизнеобеспечения, сотни подведенных к телу проводов и датчиков, чтобы стабилизировать состояние мальчика и исправить изначальные врачебные ошибки. А я все продолжаю считать пузырьки воздуха в трубке из его руки, в слепой надежде, что все было не напрасно, и глаза Кристофа откроются. Но надежда гаснет с каждым днем, становясь все тоньше и незаметнее, превращаясь в холодную ненависть к собственной жизни, и бесконечное отчаяние, подпитывающееся собственным бессилием и даже бессилием современной медицины. Все, что оставалось мне – это просто сидеть рядом с ним, считая проклятые капли в проклятом стекле, и так день за днем, от рассвета до заката, пока клиника не начнет закрываться, и меня не попросят уйти. Тогда я иду домой, в свою маленькую квартиру, где меня ожидает несколько часов беспокойного сна, а после снова больничная палата, разговор с врачом, и опять бесконечные капли в трубке, и холодные зеркала мониторов со всех сторон.
Я молча смотрю на тело Кристофа.
Неспеша открылась пластиковая дверь, и в палату вошел доктор Олаф, главный врач больницы, лично взявший Кристофа на свое попечительство – молодой, но уже чрезвычайно талантливый и опытный хирург, специализирующийся на самых тяжелых случаях всевозможных заболеваний, которые другие медики назвали бы безнадежными и фатальными. Меня всегда восхищало его умение держаться и вести себя в самых трагичных ситуациях, но сегодня его лицо казалось мрачным и тусклым, а в движениях наблюдалась определенная нервозность.
-Доктор? – начала я, но Олаф только медленно, даже с некоторым сожалением покачал головой, словно окатив меня ведром ледяной воды.
-Мне очень жаль, госпожа Рэйфер, - промолвил он тяжело, - Я только что вернулся с консилиума, помните мы с вами недавно разговаривали о нем? Я обсуждал случай заболевания вашего сына с ведущими врачами нескольких других клиник… Мне бы хотелось порадовать вас, но, увы… не могу этого сделать. Никто не рискует понапрасну, и никто не решается провести надлежащую операцию. Опасность слишком велика. Для операции, которая нужна Кристофу, необходимы определенные медикаменты, а так же специальное оборудование. Будь у нас немного больше времени, я бы, быть может, успел бы найти все необходимое для этого. У меня есть некоторые связи за пределами Германии, скажем, в России, но перевозка, или пересылка потребуют от нас слишком многого, как в материальном плане, так и в плане времени, а мы просто не можем себе этого позволить. Состояние Кристофа, хоть и по нижним показателям, но укладывается в норму, тем более оно достаточно стабильно. Случай его болезни слишком запущен и тяжел… Если бы я мог заняться его лечением, как только вы положили его в нашу больницу, быть может, я бы тогда и сумел что либо сделать, - это прозвучало с укором, но ни за мной, ни за ним, небыло никакой вины, - Мой предшественник, что прежде занимался вашим сыном, не смог правильно определить диагноз, благодаря чему мы упустили этот важный момент… а больше экспериментировать я не хочу, да и не могу тоже.
Мне показалось, что вся палата дрогнула, ее стены неожиданно сдвинулись друг с другом еще ближе, а тусклый свет, падающий из-за приоткрытой двери, окрасился алым, словно отпечаток засохшей крови.
-Вы говорите, что не можете ничего сделать, когда умирает мой сын? – вытолкнула я эти слова через силу, ибо все внутри казалось сплошным ледяным слепком, - Вы в своем уме? Вы позволите ему умереть? Есть же какой-то способ, Олаф? Что-то должно быть!
Доктор посмотрел на меня с искренним сожалением:
- Мне, правда, очень жаль, госпожа Рэйфер, но это все, чем я могу вам помочь. Мы провели уже три операции, но, ни одна из них так и не принесла положительных результатов. Повторяю, что для операции такого уровня, нам требуются особенные машины и определенные лекарства которые невозможно достать в нашей стране. На все это требуются слишком большие деньги, и время. Мы не располагаем ни тем, ни другим.
-Мой ребенок умирает, а вы говорите о деньгах…
-Вы, понимаете, о чем я говорю.
-Сколько у нас есть времени?
Глаза Олафа скользнули по мертвым лицам циферблатов и мониторов.
-Мы не волшебники, госпожа Рэйфер, и не творим чудеса. Я хочу быть честным с вами, и не хочу, чтобы вы питали несбыточных надежд. Не могу ручаться, но если основываться на его теперешнем состоянии, я дам ему не больше месяца. Самое большое пять-семь недель. Это и так маловероятно, учитывая перепады, так же нельзя скидывать со счетов, что ему может стать хуже в любой момент. Система Жизнеобеспечения выполняет за его организм основную работу, но если откажет полностью сам организм… Вы и сами понимаете меня, что произойдет в таком случае.
Я перехватила его взгляд, сдержано кивнув головой:
-Да. Понимаю, доктор, но впереди ведь целый месяц! Мы же не можем просто смотреть на это и ждать, пока мой сын умрет! Месяц – это целый срок!
Олаф скрестил руки на груди, поигрывая в пальцах изящными очками, что на сребристой цепочке свисали у груди:
-Да, это достаточно большой срок, - протянул он, пожав плечами, - Но, только не в нашем с вами случае. За месяц, пускай, мы сможем достать все необходимое, но для всего этого нужны деньги. Операция Кристофа очень специфическая, а следовательно крайне дорогая. Такие операции и вовсе проводили в Германии раз или два за все время, а в нашей-то клинике, даже подобного никогда небыло…
-Сколько денег требуется на это?
Доктор Олаф пожевал губами:
-Около ста тысяч кредитов только на лекарства. Еще около ста тысяч на оборудование, плюс сорок-пятьдесят тысяч на реабилитационный период, но это в случае, если операция пройдет успешно. Я же говорю вам, что мы ничего не можем поделать. Клиника такими средствами не располагает…
Мне показалось, что я ослышалась. Двести пятьдесят тысяч?! Это в десятки раз больше, чем я сумею заработать за всю свою жизнь! Какое-то безумие… Замкнутый круг… Я ошарашено покачала головой.
-Столько… но как за этот период можно собрать такую сумму?..
Олаф тяжело вздохнул:
-Я был бы рад вам помочь, но не могу, простите… В эпоху корпораций и синдикатов, мы не можем рассчитывать на помощь спонсоров и благотворительности, что прежде содержали нашу клинику. Да и все равно, времени бы это заняло слишком много, а наша надежда на скорость и профессионализм. Если мы будем действовать быстрее, чем болезнь Кристофа, быстрее, чем идет отмирание клеток в его организме, - произнес доктор сухо, - У нас будет маленький шанс. Может быть, отец вашего сына поможет вам, может быть ваши родственники или друзья…
Я быстро подняла голову.
-У меня никого нет, кроме Кристофа. Я могу рассчитывать только на себя.
Олаф развел руками:
-Дело ваше, фрау Рэйфер. Вы спросили меня, и я вам честно ответил.
Его взгляд скользнул по мне, остановившись на прядях длинных темных волос, опускавшихся по спине и он медленно промолвил:
-Подождите, у меня есть одна идея, - сказал он задумчиво, - Недавно в нашем городе открылся центр экспериментальной медицины «Лазарь». Он специализируется на пересадках и имплантатах в тело человека… потрясающая технология, правда достаточно специфическая. И этой технологии всегда требуются люди, для продолжения работы, проведения операций, а так же для совершенствования своей системы. Если вы согласитесь, стать донором для этой клиники, это будет отличный способ найти нужную сумму за такой срок. Оплата за определенный… - он запнулся, подбирая слова, - образец, который вы решите предложить, бывает очень высока. Доктор Вальтер Шуленберг, ведущий доктор центра, и его основатель, мой давний знакомый, и я могу договориться, чтобы сегодня он встретился с вами. Уверен, что это выход, и притом, не самый плохой…
Я подняла на него холодный взгляд:
-Образцы в клинику… какого рода от меня потребуют?
Олаф вновь развел руками:
-Скажем… им нужны любые донорские внутренние органы человека, эпидермис, каждый носитель ДНК, или определенный объект, который они назовут… Технология «Лазарь» позволяет людям сохранять здоровье и молодость, но некоторые считают ее слишком кощунственной и жестокой…
-Почему?
-Вальтер объяснит вам это лучше, чем я.
Я молча посмотрела на тело Кристофа, на сотни проводов, опутавших его, подобно липкой паутине, на стеклянную трубку, сочащуюся прозрачными каплями.
-Госпожа Рэйфер?
-Конечно, доктор. Я согласна.
Вблизи здание клиники оказалось громадным, двадцатиэтажным, сработанным из белоснежного кирпича. На лишенном узоров фасаде располагалась высоко над землей неоновая вывеска: «Центр Экспериментальной Медицины «Лазарь» Ваша молодость – наша работа» горящая неярким, но выжигающим глаза тускло-голубым светом, больше я не увидела ничего, поднимаясь по многочисленным гранитным ступеням, огражденным витыми узорными перилами.
Несколько часов назад, Олаф помог мне связаться с приемной доктора Вальтера, и договориться о встрече. Я не решилась описывать по телефону сложившуюся ситуацию, но это и не требовалось от меня - Вальтер согласился на встречу с очередным донором так же легко, как бизнесмен, готовый сотрудничать с новым поставщиком сырья в его дело. Он попросил меня прихватить с собой документы и результаты медицинского освидетельствования, если таковые имеются, больше речь не заходила ни о чем. Голос Шуленберга был неприятным. Сухим и холодным, как лезвие зазубренной бритвы, которым вели по стеклу, но я отогнала все ненужные впечатления прочь от себя, когда поднималась по ступенькам, занесенным снегом, к стеклянным дверям, изредка оглядываясь по сторонам, где раскинулась сплошная белая пустыня.
Снег начался еще до обеда, как белый полог, опустившись на Берлин, длинными седыми прядями, свисая с веток деревьев и линий протянутых проводов, подобно обнаженным нервам. Солнце давно утонуло в свинцовом дыме низких серых туч, так что, казалось, облака скользят прямо по кронам вековых тополей и сосен, опускаются на крыши домов, окружают тусклым туманом весь сонный город. В другое время, быть может, это показалось бы мне красивым, но только не сейчас, когда весь этот снег, я ненавидела столь же люто, как и укрывшееся ото всех солнце.
Сейчас, наверное, около 15 часов, но автостоянка возле центра медицины была заполнена машинами, так, что такси пришлось остановиться на другой стороне белой дороги, как было видно, дела господина Шуленберга, шли куда успешнее, чем обмолвился Олаф, и в донорах ему недостатка уж точно небыло, но для меня это не играло никакой роли, и не меняло ничего из решений, принятых мною несколько часов назад.
Двери открылись легко. Я оказалась в просторном помещении, выдержанном в режущем глаза бесконечно белом свете. Белые стены, тусклый белый пол, белый высокий потолок, с которого свисала стеклянная белая лампа, льющая ровный белый свет. Меня невольно передернуло от отвращения, но я справилась с собою, поправляя волосы, и избавляясь от прилипших снежинок.
Единственным разнообразием в этом гнетущем месте можно было считать несколько стендов на правой стене, гласящих о перечне услуг клиники, и прейскуранте цен, а так же темно-коричневые кожаные диванчики для посетителей, расположенные по обеим сторонам. Несколько из них было уже занято приехавшими ранее, а некоторые по-прежнему пустовали, но стоило предположить, что такое бывало крайне редко, в такой оживленный день.
Я направилась мимо них, где возле небольшого поста охраны, смерившей меня нечленораздельными взглядами, располагались еще одни вращающиеся двери, ведущие в следующий коридор, откуда, как подсказал мне Олаф, можно было добраться до лестницы, или до лифта.
-Прошу прощения, фрау, - произнес один из охранников, рослый широкоплечий парень, головой которого можно было дробить бетон, выходя ко мне на встречу, - Вход внутрь разрешен только по предварительной записи. Одна из мер борьбы с терроризмом.
Я покачала головой:
- У меня встреча с господином Шуленбергом, - произнесла я просто.
Охранник не шелохнулся:
-Сейчас проверим по базе данных. Ваша фамилия?
-Рэйфер, - документы перекочевали в руки моего собеседника, и тут же вернулись назад.
-Мне было приказано проводить вас до кабинета доктора, когда вы придете, - пожал плечами тот.
Я сухо усмехнулась :
-Нет, спасибо, доберусь сама.
Доктор Вальтер Шуленберг оказался совсем не таким, каким я представляла его себе по телефону. Он был высокого роста, ссутулен и очень худощав, что не мог скрыть даже просторный белый халат, привычно наброшенный на плечи. Его строгое лицо не казалось злым или отталкивающим, но в глазах, периодически проступало что-то холодное и жестокое. Он медленно поднялся мне на встречу, когда я входила в его кабинет, несколькими минутами позднее, плотно прикрыв за собой дверь.
-Господин доктор, - произнесла я с вежливой улыбкой.
Колючий взгляд Шуленберга скользнул по мне.
-Добрый день, - произнес он сухо, - Вы Элизабет Рэйфер, верно?
Я сдержано кивнула головой.
-Да, мы разговаривали сегодня по телефону.
-Иными словами, вы та, о ком говорил Олаф, - подытожил Вальтер, опускаясь на место, недружелюбным жестом указав на кожаное кресло по другую сторону стола. – Присаживайтесь, фрау Рэйфер. С охраной проблем не возникло?
Он дождался, пока я послушалась его и снова взглянул на меня пристально и как-то презрительно:
-Так что вас привело в мою клинику? Олаф, да и вы сама, были не слишком многословны по телефону, но тем не мене, я полагаю, что у вас чрезвычайно важное дело. Сколько вам лет?
-Двадцать восемь.
-Тогда я понимаю, что операция по омоложению вам точно ни к чему. Смена органов? Какое заболевание?
-Мне нужны деньги, - ответила я холодно.
Выражение лица Вальтера не изменилось.
-А с чего вы взяли, что вы найдете их здесь? – спросил он абсолютно равнодушно.
-Доктор Олаф сказал, что вам требуются доноры.
-Вы полагаете, что продажа собственных органов, это отличный бизнес?
-Мне ОЧЕНЬ нужны эти деньги.
-Могу я узнать зачем? – спросил Шуленберг безо всякого энтузиазма.
Я замялась на мгновение, после чего потянулась к сумочке.
-Моему сыну срочно требуется операция. Вот его бумаги, Олаф сказал, что вы можете что-нибудь подсказать…
Вальтер хрустнул пальцами.
-Какое у него заболевание?
-В бумагах все есть.
Быстрый взгляд скользнул по испещренным буквами листам.
-Вот оно что, - произнес он, причем голос его вновь был лишен эмоциональной окраски, - И вам больше неоткуда взять эти деньги? Только моя клиника?
-Это СЛИШКОМ большие деньги.
-Немалые, - лаконично согласился доктор, - Вы должны понимать, что дело здесь не обойдется одним только органом. Все будет гораздо серьезнее.
-Я понимаю, и я готова.
Шуленберг вновь испытывающее посмотрел на меня.
-Странное нынче время. Человечество находится на пике технического и научного процесса, а мы еще страдаем от такой мелочи, как недостаток денег.
-Не думаю, что страдаете вы, - невольно вырвалось у меня, но я быстро справилась с собой, - Простите, просто нервы.
-Я понимаю, - откликнулся Вальтер так же холодно. – Это заметно и вполне понятно. Вам известно, как работает система «Лазарь»?
-Нет… только общие черты.
-Тогда мне стоит вам это объяснить. Моя клиника – единственная в Берлине, которая занимается абсолютным омоложением организма человека, начиная от внутренних органов, и заканчивая кожным и волосяным покровом. Человек, которому нужны мои услуги, выбирает конкретный шаблон своего будущего тела, что позднее моделируется на компьютере. В зависимости от предпочтений и вкусов каждого клиента, мы наращиваем ему новую кожу, создаем волосы, даже меняем легкие и почки, когда это необходимо. Мы даже можем вылепить его новый костный скелет, и заменить его кровь, на кровь другой группы. Всего два органа человека не подлежат смене и изменению: это сердце и мозг. Они всегда остаются прежними. В Германии есть несколько клиник, по смене сердец, но мы этим не занимаемся. Соответственно, мы не просто возвращаем человеку утраченную молодость, но и продлеваем ему жизнь. Чем качественнее орган, тем он дороже, но тем и дольшую службу он сослужит своему новому хозяину, так что люди не постоят за деньгами, когда осознают такую перспективу.
-Похоже на безумную идею доктора Фауста.
-Или Франкенштейна. С одной стороны, это творчество, - холодно сказал Вальтер, удовлетворенный моей реакцией на его слова, - Это как картина, как поэзия, нет, скорее зодчество. Тело человека – наш холст. Конечно, мы не равны Богу по силе, мы лишь пытаемся повторить его действия, и исправить когда-то допущенные им ошибки.
-А что происходит с уже использованными органами?
Шуленберг указал взглядом на окно, за которым виднелась пара низких темных зданий.
-Те органы, которые уже пришли в негодность подлежат скорейшей утилизации. Мы имеем несколько крематориев в своей клинике, другие органы, которые еще возможно эксплуатировать далее, мы оставляем в своих креокамерах, где они дожидаются своих следующих владельцев. Конечно, у таких органов срок работы невелик и ограничен, но все же, люди интересуются и ими. Скажем, недавно одна моя пожилая пациентка, поменяла свою вполне здоровую печень на уже использованную когда-то и такие же использованные легкие, тем не менее, она прожила с ними еще семь лет, пока не умерла от сердечного приступа. Во всем есть свои плюсы, фрау Рэйфер. И порою, один маленький плюс, намного сильнее всех негативных моментов.
-Где вы берете большинство органов? Ведь не все же это доноры?
Вальтер посмотрел на меня в упор:
-Конечно же, нет. Желающих получить вторую жизнь тысячи, а мы должны выполнять желание каждого клиента. Мы имеем связи с некоторыми больницами по всей Германии, и не только, так что, в случае кончины некоторых пациентов, с согласия их родственников, мы берем их некоторые здоровые органы, за деньги, конечно, а после вживляем и их. Не беспокойтесь. Мы внимательно следим за тем, чтобы никакой вирус, или заболевание, не передавались таким путем. Конечно, порою органы больны, но быть источником болезни орган не может после нашей проверки.
Я помолчала несколько мгновений, после чего покачала головой.
-Как происходит работа донора?
-Конечно, я объясню. Доноры «Лазаря» отдают клинике любые органы, в которых клиника нуждается, взамен получая деньги, пусть какую-либо оговоренную сумму, и такой же орган, как пожертвовали, только уже находящийся в хранилище. Мы никакая не секта коронеров, как про нас пишут некоторые газеты, мы просто люди, хорошо делающие то, что им дано.
Конечно, мы не можем оставить донора без, скажем, легкого, или печени, и мы отдаем взамен на их орган, точно такой же свой, только уже бывший когда то в потреблении. Люди сами заранее выбирают те органы, которые после операции будут им вживлены, и они добровольно соглашаются с теми болезнями и недостатками, какие появятся у них после этого. Все законно и честно, иначе бы я не имел столько клиентов, как вы успели заметить.
-Верно, - промолвила я, - Могу я узнать цену органа?
-Можете, - равнодушно согласился Вальтер, - Ваше право. Но в целом цена зависит от качественности объекта и его истории , особенно дешевы органы, пораженные хроническими заболеваниями. Если брать необходимую вам сумму… то стоит надеяться, что ваши органы все здоровы, как один, чтобы избежать излишних проблем.
-Мне нужны эти деньги, - повторила я упрямо. – Герр Шуленберг, можно ли как-то узнать, какой у моих новых органов… срок годности? Есть возможность, что я не перенесу операции вообще?
Вальтер перекинул мне в руки тонкую пластинку жидкокристаллического монитора.
-Это ваш гарант. Конечно, на каждом органе перечисленном в этом интерактивном меню есть все: от имени донора, до его болезней и срока эксплуатации и его цены. Выбирайте внимательно, фрау Рэйфер, но я бы на вашем месте так не рисковал.
-Вы никогда не будете на моем месте. – холодно ответила я.
Я лежала обнаженной на жесткой койке, под обжигающим белым светом, наглухо укрытая холодной белой простыней до самого подбородка. Мои руки и ноги были привязаны к углам, шея и голова укреплены в специальном пазу. Я не могла бы сдвинуться с места, даже если бы и хотела, но белые руки хирургов натягивали еще один ремень поперек тела, больно впившийся железными застежками мне в кожу.
-Сколько я пробуду без сознания? – спросила я тихо в пустоту, потому, что даже повернуть голову в сторону врачей мне было невозможно.
-Около суток, учитывая ваш тип операции, - прозвучал холодный голос Шуленберга. – Не бойтесь, это полный наркоз, вы ничего не сможете почувствовать. Думайте о сыне, когда проснетесь. Это придаст вам сил. А сейчас, попытайтесь уснуть. Операция начнется только через двадцать минут. Не думайте ни о чем, слышите?..
Я закрыла глаза. Боже, как же это все глупо… Как же здесь светло!..
Невысокая сгорбленная старуха сидела у кровати маленького мальчика, сжимая в ослабевшей морщинистой ладони его руку. Они были одни в полутьме палаты, хотя… скорее в полной темноте, потому, что слепые глаза мониторов, счетчиков и циферблатов, уже давно вынесли из комнаты. В них больше небыло необходимости, как и в страшном аппарате Искусственной Системы Жизнеобеспечения с двумя узловатыми трубками, как и в пугающем стеклянном резервуаре , как и в глупой трубке с анестетиком, где прежде падали капли, отсчитывая время. Мальчик спал спокойным здоровым сном. Он видел сон. Быть может впервые за несколько последних месяцев. Впервые без страха и боли.
Я обернулась, когда приоткрылась дверь палаты, и в комнату вошел доктор Олаф, как всегда спокойный и рассудительный. Он остановился в нескольких шагах от нас.
-Хочу вас порадовать, госпожа Рэйфер, - произнес он с тонкой улыбкой, - Операция прошла для Кристофа еще лучше, чем мы предполагали, Я слежу за его состоянием каждый час. Ваш сын идет на поправку. Сейчас ему нужно постоянно спать – восстанавливать силы, и приходить в себя от наркоза. Вам тоже не помешает отдых. Вы целый день просидели около него, но можете не волноваться, плохого больше не случится ничего. Отправляйтесь домой, он в надежных руках.
-Спасибо, Олаф, - мой старческий скрипучий голос пугал и угнетал, меня саму - Но я останусь тут, если можно. Доктор Вальтер сказал, что по состоянию внутренних органов, да и всего организма, мне 76 лет… Я и так лишком долго проспала. А теперь хочу побыть со своим мальчиком. Хочу быть здесь когда он проснется.
-Ваше право, фрау Рэйфер, - развел руками доктор, - Я не могу вам в этом отказать.
Я провела уставшей ладонью по коротким седым волосам.
- Спасибо вам за все, Олаф.