Давно это было... В седой старине
Сидел князь Владимир на русской земле;
Любил он веселье, пиры затевал,
И разных людей он к себе созывал.
Стекался народ в город Киев Великий:
Сходились гуслЯры, сходились калИки...
Их знатно кормили, поили их всласть,
И гости довольные славили власть.
И вот как-то раз закатил князь пирушку;
Он выбрал для пьянки лесную опушку;
Себя же в роскошный кафтан облачил,
И в пенном меду он усы омочил.
А вскоре веселье уж было в разгаре,
Хмельные бояре плясали в угаре,
Вино, мёд и пиво текли там рекой,
И тех, кто упился, несли на покой.
Устали бояре, устала дружина,
И князь пожелал поглядеть на их жинок;
Смеясь, объявил он черёд плясовиц:
И жонок красивых, и юных девиц.
Средь витязей князь был не дюжий воитель,
Однако он женской красы был ценитель,
И, видя изгибы пленительных тел,
Владимир узнать их поближе хотел...
Одна из плясуний из всех выделялась:
Она в тонком стане ну словно ломалась...
Овал её бёдер был шёлком облит,
Лицо же манило бутоном ланит...
«О, диво! О, диво! – воскликнул Владимир:
Се лучшая лада во всём нашем мире!»
Он жадно и пылко взирал на неё,
И властно спросил, как же имя её?..
Та пава-красава звалась Изумилой;
Пятнадцать всего было деве премилой;
Цветущими были плясуньи года,
Но, вишь ты, бедняжка была сирота.
Закончилась пляска, и князь наш великий,
Сияя своим разрумяненным ликом,
Средь жонок и дочек своих заправил
Победу сиротки тотчас объявил.
Владимир девицу к себе подзывает...
Он страстью объят! Он от страсти пылает!
А пьяный народ распалено орёт,
И за руку князь Изумилу берёт.
«О, милая дева! Ты славная лада!
Князь горло дерёт – Получи же награду!
Меня покорила осанка твоя,
И знай, что награда твоя – это я!»
Понурилась дива, смутилась стыдливо,
Но князь заграбастал её торопливо,
И тащит красавицу он во шатёр:
В делах сладострастья был княже мудёр.
А дева не хочет в шатёр тот на ложе,
Ведь слава позора для девы не гожа,
Но знатный насильник её волокёт,
И буйно злорадствует язва народ...
Огневилась Мила, собралася с силой,
И вырвала руку из лапы шкодилы,
И стала метаться как беглая лань,
В кругу, где горланила наглая пьянь.
Тут хохот вдруг смолк, и народ подивился:
Откуда-то в круге старик появился!
Белее, чем снег, были деда власа,
И неба лазурней имел он глаза.
Нахмурился князь, и усы он разгладил,
Он страже кивнул, наторевшей в браваде,
Но обнял несчастную Милу старик,
И дЕвичий лик к его ризе приник.
«Как смеешь ты, старый, мешать моей воле!
Владимир взгремел – Я зело недоволен!..
А ну-ка, – дружине он знак подаёт,
Пусть жизнью ответит за дерзость урод!»
Но только лишь стража мечи обнажила,
И злоба лихая взъярила их жилы,
Как дед со спины чудо-гусли берёт
И пальцы на струны златые кладёт.
«О, княже Владимир! – старик восклицает:
За похоть тебя весь народ порицает;
Ты прадедов наших нарушил завет,
Держи же за это, Владимир, ответ!..»
Заныли пронзительно струны златые,
Застыли дружинников мышцы литые,
Не слышно там стало ни смеха, ни ляс,
И только лишь князь вдруг отправился в пляс.
А странный дедок ещё пуще наярил,
И будто статуи застыли бояре,
И даже никто себе нос не чесал,
А князь дико гикал и лихо плясал...
И долго сиё представление длилось,
И солнце за Днепр уж почти завалилось,
Безумный Владимир смертельно устал,
И только тогда дед играть перестал.
Свалился плясун на траву без движенья,
И тут же ожило его окруженье;
А чудный ведун боле звук не пущал,
Он руку взметнул и тако всем вещал:
«Послушайте весть мою, русские люди!
Так пусть же безумие в вас поубудет!
Вы к Богу стремитесь на небо попасть!
Ведь он вас спасёт и не даст вам пропасть!»
И строго старик наказал, чтоб Владимир
Похоть свою от себя бы отринул,
Чтоб к Изумиле он лезть не гадал,
И за любимого деву отдал.
Бают, ведун потом в небо вознёсся...
Каждый к сей байке серьёзно отнёсся,
Даже Владимир блудить перестал,
И для людей... Красным Солнышком стал!