на брусчатке старинной,
что в брызгах вина и цветочного сора -
маслин и лимонов корзины.
Кладёт перекупщик рядом
С розовой спинкой краба
на бархатно-замшевых персиков горы -
гроздья тёмного винограда.
Здесь, именно в этом месте,
сразу после сиесты
на казнь еретика глазели зеваки,
любопытством себя бесчестя.
И пламя едва померкло,
люд поспешил в таверны -
ведь смерть для толпы не важнее торговли ,
а кострище дышало пеплом.
………………….
Я вспомнил историю Кампо ди фьори
в Варшаве, кружившей вечерней зарёю
под громкую музыку маршей и песен,
в воскресный безоблачный вечер весною.
Сливались напевы весны в канцонетту.
Бравурный мотив заглушал залпы в гетто…
И смесь этих звуков взлетая высОко,
терялась в густой глубине неба - где-то.
А ветер, летящий от гетто с пожарищ,
нес запахи гари. И хлопьями сажа
летела, как будто воздушные змеи
несли черных всадников, в небе кружащих.
И тот самый ветер с пожарищ, к несчастью,
заставил красивых девчонок смущаться -
толпу варшавян веселил в воскресенье,
играя со складками девичьих платьев.
И что я подумал: а нравственно ль это -
считать варшавян, да и римлян дуплетом,
что любят, торгуют и счастливы - рядом
с местами мучений – как площадь и гетто?
И кто-то другой, продолжая анализ
грехов дней минувших, не предполагает,
не мыслит, что люди забыли всё прежде,
чем пламя померкнет… Учить их морали?
Мой мозг расплавлялся в бушующих мыслях -
И я ужаснулся проявленным смыслом:
Как ты, человек, одинок перед смертью….
Непонят, к когорте злодеев, причислен…
И люд не нашёл ни единого слова
сочувствия, видя Джордано босого…
толпа наблюдала, как шёл к эшафоту -
отёкший от пыток и цепи закован…
Все знали удел, что ему уготован!
А жизнь продолжается без остановок:
торговцы в рядах расставляют товары,
мелькают корзины, оливок, лимонов….
Спешат рыбаки распроститься с уловом,
идут к перекупщикам, злясь и злословя -
как будто века после казни минули…
- Что им еретик подрывавший основу.
И те, умирающие одиночки,
Что ищут неведомых знаний источник….
Нам чужд их язык, словно речи пришельцев,
Иль древней скрижали насечки и точки.
Легенда вдали, но не канула в Лету.
Когда-то воскреснет предание это,
костёр вспыхнет снова на Кампо ди Фьори -
Мятеж разгорится от слова поэта.
Не рифмованный перевод
Кампо ди Фьори
В Риме на Кампо ди Фьори
Корзины маслин и лимонов,
Брусчатка забрызганы вином
И лепестками цветов
Розовые морепродукты
Сыплют на столы перекупщики,
Гроздья темного винограда
Ниспадают на пушистые персики.
Тут, именно на этом месте
Сожгли Джордано Бруно,
Палач поджигал костер
В окружении заинтересованной толпы.
А едва пламя померкло,
Снова наполнились таверны,
Корзины маслин и лимонов,
Несли торговцы на головах.
Я вспомнил Кампо ди фьори
В Варшаве кружившей
безоблачным весенним вечером
под звуки бравурной музыки.
Мелодия глушила звуки,
доносящиеся из гетто,
и воспаряла
высоко в безоблачное небо.
Иногда ветер с пожарищ
Приносил хлопья сажи
черных воздушных змеев,
Похожих на кружащих всадников.
В складках платьев девушек
Резвился тот же ветер с пожарищ,
Веселя толпу красивым варшавским воскресеньем.
Нравственно ли считать,
Что варшавяне и римляне
Торгуют, радуются и любят
Рядом с мученическими местами.
Кто –то другой морализируя
О грехах минувших дней,
не предполагает, что всё забыто
Еще до того, как померкнет пламя костра.
И тогда я всё же помыслил
Об одиночестве, умирающего
Потому, что когда Джордано
Взошел на эшафот,
Для него, не нашлось на человеческом языке
Ни одного слова сочувствия
произнесенного,
толпой той, что остается жить.
Уже торопились выставить вино
Продавать белые морские звёзды
Корзины оливок и лимонов
Несли в весёлом гвалте ;
И было уже от них далеко,
как будто минули века,
и не они только что упивались
зрелищем его сожжения.
И те, умирающие одиночки
уже забыты миром,
Их язык стал нам чужим
Как язык древней планеты.
До поры всё будет легендой
И спустя много лет
снова на Кампо ди Фьори
Смуту разожжет слово поэта.
(Варшава, 1943)
(из сборника «Спасение», 1945)
Campo di Fiori
W Rzymie na Campo di Fiori
Kosze oliwek i cytryn,
Bruk opryskany winem
I odłamkami kwiatów.
Różowe owoce morza
Sypią na stoły przekupnie,
Naręcza ciemnych winogron
Padają na puch brzoskwini.
Tu na tym właśnie placu
Spalono Giordana Bruna,
Kat płomień stosu zażegnął
W kole ciekawej gawiedzi.
A ledwo płomień przygasnął,
Znów pełne były tawerny,
Kosze oliwek i cytryn
Nieśli przekupnie na głowach.
Wspomniałem Campo di Fiori
W Warszawie przy karuzeli,
W pogodny wieczór wiosenny,
Przy dżwiękach skocznej muzyki,
Salwy za murem getta
Głuszyła skoczna melodia
I wzlatywały pary
Wysoko w pogodne niebo.
Czasem wiatr z domów płonących
Przynosił czarne latawce,
Łapali płatki w powietrzu
Jadący na karuzeli.
Rozwiewał suknie dziewczynom
Ten wiatr od domów płonących,
Śmiały się tłumy wesołe
W czas pięknej warszawskiej niedzieli.
Morał ktoś może wyczyta,
Że lud warszawski czy rzymski
Handluje, bawi się, kocha
Mijając męczeńskie stosy.
Inny ktoś morał wyczyta
O rzeczy ludzkich mijaniu,
O zapomnieniu, co rośnie,
Nim jeszcze płomień przygasnął.
Ja jednak wtedy myślałem
O samotności ginących.
O tym, że kiedy Giordano
Wstępował na rusztowanie,
Nie znalazł w ludzkim języku
Ani jednego wyrazu,
Aby nim ludzkość pożegnać,
Tę ludzkość, która zostaje.
Już biegli wychylać wino,
Sprzedawać białe rozgwiazdy,
Kosze oliwek i cytryn
Nieśli w wesołym gwarze
I był już od nich odległy,
Jakby minęły wieki,
A oni chwilę czekali
Na jego odlot w pożarze.
I ci ginący, samotni,
Już zapomniani od świata,
Język ich stał się nam obcy
Jak język dawnej planety.
Aż wszystko będzie legendą
I wtedy po wielu latach
Na nowym Campo di Fiori
Bunt wznieci słowo poety.
(Warszawa, 1943)
(Z tomiku \\"Ocalenie\\", 1945)
