Хозяйка (Кладовка (проза, не вошедшая в рубрики))

Вот что значит одна да одна: слова молвить не с кем, так хоть собственный голос услышать. Всё не так пусто вокруг. Вот и бродишь из зала в зал, один другого краше, бормоча себе под нос. Беседуешь с теми, что живут в твоих зеркалах. Умолкаешь, остановившись перед его цветком, а самой хочется криком кричать. Но – нельзя. Хозяйке кто указ в ее владениях? Только она сама…
Холодно, гулко. Каждый шаг отдается в висках. Спину прямо, подбородок выше! Сырость пробирает насквозь, тянется ледяными лапами к сердцу. Ох, как ломит все косточки… И дышать стало тяжко, словно гранитной плитой грудь придавлена. Не иначе, гроза соберется к вечеру. Надо бы выйти на волю, погреться напоследок. Осень-то плакальщица почти на пороге. Вон уже на березах первые золотые монетки появились. Горят на солнышке, аж глаза слепят. Да, осень не за горами… Смешно: здесь все – за горами. Все, кроме твоей жизни, никому не нужной.
Вот на этом валуне, на припеке и устроюсь, как обычно. Ушел наполовину в землю, мох на нем мягкий, бархатный. Будто медведь прилег отдохнуть на склоне, да никак не проснется. Иногда только чудится, будто вздыхает бурый во сне. Так на его спине тепло, так покойно. Денек тихий, прозрачный до рези в глазах, даже самые дальние склоны не подернуты дымкой. Переливаются малахитом ели, кедры, сосны, - верные мои стражи. Весь хребет, как и облюбованный валун, похож на уснувшего зверя. Погрейся, старина, пока солнце еще по-летнему щедро. Но его все меньше с каждым днем…
Скоро потянутся в теплые края гуси-лебеди, вынимающие тоскливыми криками всю душу. Каждый год улетают, как в последний раз, прощаясь навеки. И правильно делают: разве можно знать, вернешься или нет?
Постепенно перестанут шептаться вот эти, обнявшиеся тонкими ветвями березы. Кончатся их наивные секреты, осыпавшись под ноги сусальным золотом. И оно намокнет, побуреет стараниями унылых дождей, станет темнее рудничной меди. Туманы отберут у леса накопленное за лето тепло и сами превратятся в иней, осев на ветвях хрупким серебром. И явится зима, чтобы перекрасить все в свой любимый цвет. Ручей, звонко спешащий на свидание с рекой, утихнет под ледяной броней. И сама река, укрытая снегом, забудет, как вспыхивала на закате раскаленным ятаганом, как смотрелись в ее спокойную воду ракиты. Лес замрет, скованный морозом. Лишь волчий вой по ночам, да потрескивание деревьев, жалующихся на стужу…
Вот глупая: зачем сейчас думать о зиме? Нежься на солнышке, запасайся теплом; оно тебе ох, как пригодится. Уже паутинки полетели, одна задела лицо. Щекотно, только смеяться почему-то не хочется.
Уж не сорока ли там голос подала? Не дремлют дозорные в моих горах, службу несут исправно. Ближе, ближе тревожный стрекот. Кто-то идет сюда. Неужели дождалась?..
Ты ли это, Данило? Не различишь против солнца, но ведь никто больше не знает дороги в мою глушь. Давненько ты не заглядывал, мастер. Все недосуг?
Обозналась: просто грибник заблудился… Да не смотри дикими глазами. Что, никогда не видел таких больших ящерок? Полюбовался – и ступай себе дальше. Не трону.
Облака набежали, точно быть грозе. Пойду-ка и я в свои хоромы, пока дождь не начался. Ничего, подожду. Я умею ждать. Что каменной остается?..