Коловерши (Проза / фантастика)

Спи… Я расскажу тебе сказку на ночь. Это будет странная сказка. Вполне возможно, ты заснёшь, так и не услышав её конца. Не волнуйся. Если такое случится, то коловерши дошепчут её тебе на ушко…

1.
Она не была моей тёткой. В том смысле, что у моей матери не было сестёр. Баба Дуня была двоюродной сестрой моей бабушки. Однако я в глубине души почему-то всегда называла её «тётка». Это была одинокая деревенская женщина, потерявшая во время войны всю свою семью. Её муж погиб на фронте в первые месяцы войны, а двое детей умерли от голода один за другим, и она похоронила их, вырыв могилы голыми руками в холодной октябрьской земле. С тех пор она так больше и не вышла замуж и жила лишь тем, что любила детей и внуков своих близких и дальних родственников. В послевоенные годы большинство из них разъехалось по городам, и в родную деревню они приезжали лишь иногда, пока была жива ещё сама деревня и многочисленная родня, оставшаяся в ней. Но время неумолимо шло, и люди уходили. Деревня вымирала, пустела. И только баба Дуня неизменным стражем оставалась в своей избе, которую поставил её отец.
К тому моменту, как родилась я, в деревеньке оставались лишь несколько стариков, как и баба Дуня, не захотевших на старости лет менять привычного деревенского уклада жизни на удобный городской. Многочисленные родственники к тому моменту уже прочно обосновались в городе и основательно подзабыли дорогу в деревню. И только моя семья по-прежнему поддерживала прочные связи с одинокой женщиной. Вероятно, это были взаимовыгодные отношения. Хотя, я долгое время полагала, что мы получали намного большую выгоду от этих отношений. Из деревни в город мы везли продукты, ездили за свежим воздухом и водой, за тишиной, за возможностью отдохнуть. Что же с нашей стороны получала тётя? Городские товары её не интересовали. Разве что вызывал заметное оживление отрез цветастого ситца да тесьма, из которых она шила себе платки, кофты и юбки. Но разве можно сравнить пару отрезов ситца с вкусными яблоками из своего сада, парным молоком, рассыпчатой картошкой и деревенским гостеприимством? И всё же она ждала нас с огромным нетерпением и всегда искренне радовалась, когда мы приезжали в гости. И выгоду свою она, пожалуй, видела не в ситце, а в том, что жизнь дала ей возможность отдать нам свою нерастраченную любовь, ощутить свою нужность кому-то. Ведь когда есть, кого любить, душе гораздо легче и светлее, чем когда она томиться в одиночестве. Но это я уже поняла гораздо, гораздо позже. Когда выросла.
В гостях у бабы Дуни я проводила целое лето. В те времена были живы в деревне и другие старики, к которым так же, как и меня на лето привозили внуков, поэтому скучать мне не приходилось. Впрочем, я подозреваю, что будь мы с бабой Дуней одни на всю деревню, я бы всё равно не скучала. Ох, и затейница она была, ох и выдумщица! А сколько историй знала, сколько деревенских баек! Не женщина – бездонный этнографический источник, из которого вовек не напиться.
Но самым, наверное, чудесным, самым для меня заманчивым было то, что в доме бабы Дуни жили кошки. В городе животных у меня не было, сколько я не уговаривала родителей завести мне кого-нибудь. Поэтому тёткины кошки были для меня своеобразной отдушиной. Баба Дуня пестовала их, будто детей, разговаривала с ними и, что удивительное, кошки понимали каждое её слово. Помнится, однажды по малолетству я схватила одну из них за хвост, желая поиграть. «Что ты, милое моё! – охнула баба Дуня, высвобождая кошачий хвост из моей руки. – Разве ж так можно? Оно ж тоже живое. Не обижай никого, а то Боженька осерчает. Они ж тоже Его детки, как и мы. Он и их любит. И всякое создание своё». «А что будет, если я буду обижать?» - полюбопытствовала я. «А вот послушай, что я тебе расскажу, - и она села, обняв меня, и повела свой неторопливый удивительный рассказ. – Был у нас в деревне мужик один – Толька-Кочерга. Нескладный был, что кочерга, которой уголья в печи поправляют. Дюже он злой был, особо кошек не любил. Мучил их, антихрист, ажно сказать страшно как. Бывало и поколачивали его мужики за это, а он всё за старое. Я ему один раз и скажи: «Толька, говорю, нечистый ты дух, покарает тебя Господь за дела твои. Ох, покарает! Вспомнишь ещё, слезами умоешься». А он меня в ответ – матюками. Токмо я как в воду глядела. По осени наколол он себе ногу. Гвоздём ли, чем ли другим, да токмо с тех пор открылась на ноге у него незаживающая рана. И куда он токмо не ходил. По каким врачам не ездил, а всё без толку. Ничего не помогло. Так у него рана на ноге и гнила. Уж он и мучился столько-то лет! И ногу-то потом отняли, да болезнь на другую перекинулась. Так его эта гниль-то заживо и сожрала. А он, хоть и мучился сильно, а помирать-то дюже боялся. А ну, говорил, как они меня на том свету-то встретят все? Я ведь их дюже много замучил. Это он про кошек-то! Вот так-то, милое моё, Господь, он всех видит, и злых людей обязательно наказывает, хоть рано, хоть поздно. А кто с добром в своём сердце, того и Господь любит и в обиду никогда не даст».
Самое удивительное, что её таинственные истории никогда не пугали меня. Завораживали, очаровывали, ошеломляли – да, но никогда не будили страх. Во всех её рассказах, будь то житейские истории или байки про лешаков и прочую деревенскую нечисть, всегда была какая-то нехитрая простонародная мораль, некая мудрость долгих веков, кочующая из уст в уста и остающаяся незыблемой. Та истина, которую слышат не уши, а сердце, и от этого обретается утраченное ранее равновесие. И ты кажешься себе путником, нашедшим дорогу к своему дому или страждущим, дошедшим до истоков истины.

2.
Город, в котором я жила, постепенно подбирался к деревеньке, стремясь поглотить её, и, конце концов, через милый сердцу уголок пролегла объездная дорога. Тем немногочисленным старикам, что жили ещё в своих избах, выделили по крохотной квартирке на окраине города. В одну из таких малометражных клетушек и переехала моя тётка, распродав всё своё нехитрое хозяйство: курочек-пеструшек, которых ласково называла «катьки», коровушку-матушку, чьим молоком и сметаной была сыта вся наша родня, да шкодливого барана Ваньку, из чьей шерсти баба Дуня вязала мне тёплые носки и варежки. Вместе с ней в город отправились только четыре её кошки: полосатая Мурка, серо-белая Машка, чёрная с белой грудкой Татка да пёстрая кошка-богатка Кутька.
К тому времени бабе Дуне пошёл уже девятый десяток, но она продолжала оставаться энергичной, шустрой женщиной, привыкшей в одиночку справляться с большим деревенским хозяйством. Быстро она обжила новый угол, воссоздав там неповторимый колорит деревенской избы. И я стала частым гостем в её новом доме. Отчасти потому, что эта деревенская женщина стала мне самым близким человеком, отчасти потому, что отчаянно тосковала по тем временам, когда ездила в деревню. Как странно устроены мы, люди! Почему-то нам свойственно тосковать по тому, что ушло безвозвратно. Словно лишь утратив, мы понимаем всю ценность былого. Одним словом, я приходила к бабе Дуне в гости, сидела на её по-деревенски уютной кухне, слушала, как она беззлобно бранит вечно шастающих под ногами кошек, и в моей душе воцарялось умиротворение. Но, увы, ничто не длится вечно. Баба Дуня прожила девяносто лет своей непростой жизни. На девяносто первом году её не стало. Она скончалась очень тихо, ночью во сне. Легла спать и просто больше не проснулась. Умерла тихой смертью человека, который достойно прожил свою жизнь и готов встретить вечность со спокойной душой, потому что не о чем сожалеть, нечего бояться и стыдиться. Жизнь прожита, и всё в ней было правильно и ни за что не стыдно. Немногие могут так. Очень немногие. И я долго ещё потом после её смерти с благоговейным трепетом вспоминала, как накануне своей вечности она клюнула меня в щёку сухим старушечьим поцелуем и произнесла: «Ну, не увидимся, чай, больше!» Я удивлённо воскликнула: «Да ты чего это?! Я ж завтра вечерком ещё забегу!» Она в ответ усмехнулась одними глазами, которые уже наверняка что-то знали, и сказала: «Ну, беги домой, дитятко! Поздно, темнеет уже!»
После её смерти в наследство мне остались её маленькая квартирка и все её четыре кошки. И я смутно представляла себе, что делать с этим наследством. Но бросить на произвол судьбы осиротевшую живность совесть бы мне не позволила. Поэтому, едва вернувшись с похорон, я собрала самые необходимые вещи в дорожную сумку, намереваясь переселиться в унаследованную мной квартиру. Мать проводила меня изумлённым взглядом. «И тебе не страшно?» - осведомилась перед моим уходом, разглядывая меня с тенью сомнения. «Чего «страшно»?» - не поняла я, предполагая, что она имеет в виду дорогу через весь город в сумраке наступающего вечера. «Тётка в квартире умерла, - пояснила мама, зябко ёжась. – Как ты там будешь первые сорок дней?». На это я лишь отмахнулась. Не думай о глупостях, они и не случатся. Да и не великая грешница была моя баба Дуня, чтобы после смерти беспокоить живущих.

3.
Они ждали меня у двери. Все четыре. Вопросительно заглянули мне в лицо, едва я переступила порог. Обнюхали. Будто недоумевали, почему же я одна пришла, без их любимицы. «Всё, и не ждите больше,» - со вздохом ответила я им, словно кошки могли понять мои слова. Я прошла на кухню, поставила чайник и только тогда остро ощутила, что всё безвозвратно изменилось. Кухня опустела, и в квартире стало уныло и неуютно. Даже кошки, растерянно вынюхивающие что-то по углам, выглядели удручающе. «И что же мне с вами делать? – вслух спросила я у них, понимая, что невольно повторяю бабу Дуню, разговаривающую с кошками. – Добрым людям раздать, что ли? Надо попробовать объявление в газету завтра дать. Мир не без добрых людей. Кто-нибудь да откликнется. Ладно, утро вечера мудренее. Завтра решу. А сейчас спать надо идти». Я допила чай, поставила чашку в мойку и, погасив свет, пошла в единственную комнатушку.
В эту ночь я долго не могла заснуть, хотя чувствовала невероятную усталость. После полуночи пошёл дождь. Он уныло барабанил в окно, и мне всё чудилось, что в квартире слышаться легкие, чуть шаркающие шажки, которые издавали тапочки бабы Дуни, временами кто-то еле слышно вздыхал, но, возможно, это был лишь ветер за окном. Страха я не испытывала. Вполне возможно, что, если бы такое произошло, и покойная вдруг возникла на пороге комнаты, прошла и присела на край кровати, я просто приподнялась бы на локте и заговорила бы с ней. О чём? Тема бы нашлась сама, как-то вдруг, как это обычно бывало. Близким людям всегда есть, о чём поговорить. Но за окном по-прежнему барабанил дождь, и эти тихие осторожные шаги будили в сердце тоску по тому, что ушло безвозвратно. Потом, вероятно утомившись, я всё же уснула.
В эту ночь мне приснился странный сон. Я стояла у окна в единственной комнате маленькой квартиры, доставшейся мне в наследство. За окном сгущался вечерний сумрак, укутывал старый сад за окном. Я смотрела в надвигающуюся ночь и словно ждала чего-то. Комнату освещал тусклый свет лампы, и отблеск этого света падал за окно, на спящие деревья, высвечивая небольшую дорожку в темноте. И вдруг из этой темноты, величественно ступая прямо по кронам деревьев, выступили коты. Их глаза таинственно светились, они пристально смотрели на меня, подходя всё ближе и ближе. И,  приблизившись к окну, важно садились, будто в ожидании чего-то. Я не в силах была пошевелиться, глядя на это невероятное зрелище. И меня охватывал благоговейный трепет, в глубине души я понимала, что ко мне пришли не простые коты. За их внешним обличием кроется нечто таинственное и величественное. Нечто очень древнее и непостижимое.
Я проснулась, когда светало, с чувством удивительной бодрости, хотя спала от силы часа четыре-пять. Кошки, следуя давно заведённой традиции, спали рядом на кровати, свернувшись в четыре лохматые клубочка. Всё ещё находясь под впечатлением своего сна, я осторожно откинула одеяло и прошла на кухню. Надо сварить кофе, всё равно больше не смогу заснуть. Я недоумённо замерла, глядя в мойку. Вчера здесь стояла моя чашка. Я сама поставила её сюда, собираясь вымыть утром. Ну и где же она теперь? Я растерянно оглянулась и даже подпрыгнула от неожиданности. Позади рядком сидели четыре кошки и испытующе разглядывали меня. Словно коты в моём сне, и от этой напрашивающейся ассоциации в душе моей всколыхнулось какое-то смутное трепетное чувство. Было в их взглядах нечто почти человеческое, какое-то едва уловимое выражение, не поддающееся определению. Но спустя мгновение всё рассеялось, и я рассмеялась, догадавшись, что живность всего-навсего ждёт завтрак.
Потерянная чашка, как ни странно, обнаружилась в сушильном шкафчике. Вероятно, я помыла её автоматически, даже не осознавая, что делаю, поэтому и не смогла вспомнить, куда она делась. Бывает. Особенно если голова забита работой.
Насытившиеся кошки снова разошлись каждая по своим кошачьим делам, а я погрузилась в свои научные труды. На мне висело этнографическое исследование, и нужно было заняться им вплотную, если я не хотела неприятностей на свою голову. Как удивительно порой складывается человеческая судьба, сплетаясь из мелочей. Какие причудливые факторы иногда играют в ней свои роли. Определяющим факторов при выборе мною будущей профессии сыграл маленький почти незначительный эпизод из детства.
Изба бабы Дуни стояла на самом краю деревни. За ней начинался лес, богатый во времена моего детства ягодой и грибами. Баба Дуня, просыпавшаяся засветло, чтобы подоить корову, иногда успевала до моего пробуждения насобирать в берестяное лукошко сладких ягод: землянику, малину или чернику. Поэтому, проснувшись, я часто обнаруживала на столе лесное угощение. А на мои детские расспросы баба Дуня неизменно отшучивалась: «Коловерши принесли!» Эта простая деревенская отговорка внушала мне некий благоговейный трепет. Я мысленно представляла себе шустрых крошечных существ, которые бегают от леса к дому и назад и таскают по ягодке, складывая их в лукошко на столе. Уже став немного старше, я захотела понять, что означает это странное слово – коловерши. Чтобы найти ответ на интересующий меня вопрос, мне пришлось немало поискать, заинтересоваться русской народной культурой и фольклором, беззаветно полюбить всё это и твёрдо решить, что я буду учиться на отделении этнографии. И только пройдя немалый путь, я отыскала, наконец, предмет своих изысканий. Оказалось, коловершами в народной культуре принято именовать так называемый «малый народец». Неких таинственных фантастических существ, помогающих хозяину дома, в роли которого нередко выступает колдун. Они приносили достаток в дом и часто представлялись в образе кошки, как обычные домовые. Таким образом, цель моя, ради который я проделала немалый путь по этнографическим знаниям, была достигнута, но к тому моменту сами коловерши интересовали меня не более чем прочая нечисть. Передо мной открылось бездонное море народной мудрости, и я безвозвратно пропала в нём, зачарованная его глубинами.

4.
Вот уже целую неделю погода стояла просто отвратительная. Холодный северный ветер, как пастух, согнал над городом тучи. И они, повинуясь ему, теснились в небе, лезли одна на другую, словно глупые овцы, услышавшие удары пастушьего кнута. Иногда совершенно неожиданно тучи проливались холодным ливнем, и тогда воздух пропитывался влагой. Под один из таких скороспелых ливней я умудрилась попасть, неосмотрительно выйдя из дома без зонтика. Хотя, сомневаюсь, что, будь он у меня с собой, то я бы избежала холодного душа. Порывистый ветер, задувавший во время ливня, сбивал с ног, и зонт, будь он в моих руках, стал бы для меня серьёзной помехой.
Словом, когда я возникла на пороге квартиры, вода лила с меня ручьями, а тело замёрзло до такой степени, что я его не ощущала. «Скорее под горячий душ, а потом чаю!» - думала я, неуклюже замёрзшими пальцами развязывая шнурки на ботинках. И лишь встав под тёплые струи воды, я поняла, что всё-таки способна ещё что-то чувствовать. Тёплая вода постепенно возвращала меня к жизни, тело, снова наполнившись жизненным теплом, стало неповоротливым, сонным, и я поняла, что готова уснуть прямо здесь, стоя под душем. Из этого сонливого состояния меня вскоре вывело странное покалывающее ощущение где-то между лопаток. Это ощущение ползало вверх-вниз по позвоночнику, неприятно щекотало нервы, создавая у меня странное впечатление, что за мной подглядывают. Понимая всю абсурдность происходящего, я всё же оглянулась. И тут же подскочила на месте, испуганно прижимая к груди мочалку. На меня пристально смотрели жёлтые кошачьи глаза пёстрой Кутьки. И было, чёрт возьми, в этом взгляде столько внимательной сосредоточенности, столько вполне исследовательского любопытства, что я на мгновение решила, что этот взгляд никак не может принадлежать животному. Учёному, с интересом наблюдающему за ходом полевого эксперимента – да, но не кошке. Слишком много всего скрывали эти жёлтые глаза с чёрными вертикальными чёрточками зрачков. Будто в маленькой кошачьей черепной коробке скрывался мощный, неравный по силе человеческому интеллект. Длилось это ощущение всего лишь несколько кратких мгновений. Потом Кутька медленно моргнула, отвела глаза, утратив ко мне интерес, и мое необычное впечатление распалось бесследно. Теперь, когда рациональное начало во мне снова взяло верх над остальным, я могла лишь посмеяться над собой и своей мнительностью. Но совсем скоро мне станет не до смеха.

5.
Результатом того холодного душа, который я поневоле приняла, стала пневмония. Вызванный на дом участковый терапевт вяло предложил мне госпитализацию, но я, естественно, отказалась, не желая бросать на произвол судьбы теперь уже своих питомцев. «Конечно, если таблетки вам не помогут, вас придётся госпитализировать, - предупредил врач, недовольный моим отказом. – Инъекции антибиотиков в таком случае были бы гораздо эффективнее». На его усталом разочарованном жизнью лице ясно читалось желание избежать ответственности за то, что вполне может произойти с больным пневмонией, которому не было оказано должного внимания. «Я вполне сама могу сделать себе инъекции, - ответила я. – Я умею. Выпишите мне рецепт и всё». И врач окончательно сдался.
Днём я ещё чувствовала себя относительно неплохо, особенно если сбросить со счетов противное бульканье в лёгких. Во всяком случае, температура пока держалась в рамках разумного и это позволило мне, одевшись потеплее, выйти на улицу и дойти до ближайшей аптеки и магазина. Затоварившись на несколько дней, я вернулась обратно и, уже стоя у дверей квартиры, поняла, что попала, мягко говоря, в затруднительное положение. Входная дверь была снабжена простеньким, но очень своенравным замком, который захлопывался сам по себе. Трудно сказать, как удавалась бабе Дуне в её солидном возрасте ни разу не забыть об этом. Но, тем не менее, она ни разу не была в моём глупом положении. Я стояла перед дверью квартиры, у моих ног лежали тяжёлые сумки с продуктами, тело ломило от надвигающейся температуры, а я в отчаянии шарила по карманам в надежде на чудо, в то же время понимая тщетность своих попыток. Ключа не было. Он остался на крючочке у зеркала в прихожей. Я глупо и растерянно озиралась по сторонам, мысли в голове ворочались вяло, будто нехотя. Из-за двери до меня доносились осторожные шажки. «Кошки, - подумала я. – Услышали, что я стою у двери, и недоумевают, наверное, почему же это странное двуногое, то есть я, не хочет заходить внутрь». Внутрь я хотела и очень, но кошки мне ничем помочь не могли. И нужно было идти по соседям, которых, вполне возможно, нет дома, и просить их помочь мне открыть дверь или вызвать слесарей, которые это сделают. Передо мной замаячила перспектива долгого бдения на лестничной площадке в ожидании помощи.  Не отдавая себе отчёта в том, что я делаю, я схватилась за ручку двери и подёргала её, понимая, что занимаюсь чистейшей глупостью. Дверь не может открыться, сколько её не дёргай. Но вдруг случилось непредвиденное. Раздался отчётливый щелчок, и дверь подалась назад, пропуская меня в дом. Я поражённо замерла на пороге, не веря своему нечаянному счастью. Потом подхватила сумки, затащила их внутрь и обессилено рухнула на банкетку в прихожей. Кошки, которые, как я предполагала, ждали у дверей, будто удовлетворившись разумным завершением моих действий, разбрелись в разные стороны. В тот момент я не чувствовала ничего кроме облегчения и лёгкой ошарашенности. Дверь открылась, а остальное было для меня малозначимым. В тот момент я даже не подумала о том, что замок не мог открыться сам по себе, только лишь оттого, что я дёрнула за дверную ручку.
Будто компенсируя моё сносное самочувствие утром, болезнь окончательно раскочегарилась к ночи. Я даже не решилась измерить истинную температуру, позорно предпочтя не знать горькой правды, ограничившись только собственным предположением «очень высокая».
Ночь прошла как в бреду. Мне снова снились странные сны. Я видела ночное небо, сплошь усыпанное невероятно яркими звёздами. Созвездия одновременно были знакомы мне и в то же время казались искажёнными. Над моей головой покачивали огромными ажурными листьями незнакомые растения, и в их густых зарослях мелькали неясные тени каких-то существ. Я слышала их вкрадчивый торопливый шёпот, иногда видела их блестящие в свете звезд глаза, взирающие на меня с любопытством.
Утром я проснулась, чувствуя себя выбитой из колеи. Создавалось ощущение, что я всю ночь разгружала вагоны с углём. Руки и ноги не хотели слушаться меня, голова была подозрительно лёгкой и будто вовсе не принадлежала моему телу. Кошки спали рядом и громко мурлыкали. Открыв глаза, я поняла, что совершенно не могу пошевелиться, потому что в буквальном смысле, обложена кошками. Мурка уютно свернулась на моей груди, Машка и Татка с двух сторон жались к бокам, а Кутька, взгромоздившись на подушку, лежала на моей голове, обхватывая мой лоб мягкими лапами. Я лежала, испытывая мучительную жажду, но не могла заставить себя пошевелиться, боясь нарушить очарование кошачьей дрёмы. Однако кошки словно почувствовали мою потребность. Первой на пол соскочила Кутька, за ней последовали Татка, Мурка и Машка. Задрав вверх хвосты, кошки королевским эскортом сопроводили меня на кухню. И пока я накладывала еду по мискам, грела чайник и собирала со стола посуду, я вновь и вновь ловила на себе их пристальные испытующие взгляды. И снова мне чудилось в них нечто человеческое. «Просто я себя плохо чувствую, и мне очень одиноко сейчас», - решила я. Хотя, одна моя близкая подруга поняла бы меня безо всяких слов. Уж она-то кошек просто боготворила. Все её рассказы о кошках сводились к яростным доказательствам того, что это невероятные, неземные, сверхъестественные существа. И иногда, слушая её вдохновенные речи, я неожиданно обнаруживала, что нахожу в её историях внутреннюю логику. Во всяком случае, доказательства, которые она приводила, звучали вполне убедительно. «Они как люди, - говорила она и в доказательство рассказывала невероятные истории из жизни кошек. – Помнишь мою первую кошку Феньку? Она забежала к нам в дом крохотным котёнком. И первым делом направилась в туалет. Села там и пищит. Как думаешь, зачем? На унитаз просилась! И с тех пор все свои пятнадцать лет ходила только туда. Вот кто мог её научить этому на улице?!» И, если находился кто-нибудь, кто возражал ей, что котёнок, мол, убежал у кого-то, кто его уже приучил к этому, моя подруга убеждённо аргументировала: «Главное не в этом. Через полгода после смерти Феньки ко мне в дом точно также забежала моя Баська. Такой же голодный ободранный котёнок, который также проследовал по коридору в туалет и также попросился на унитаз. Скажешь, совпадение?! Но только Баська всеми своими повадками напоминает мне мою Феню. Словно её сознание после смерти перешло в другую кошку. И что ты мне на это ответишь?!» Ответить было действительно нечего. Любовь – чувство иррациональное.

6.
Как я и подозревала в глубине души, сил на мытьё посуды у меня не оказалось. Я едва смогла попить чаю, когда навалившаяся на плечи слабость снова загнала меня в кровать. Опять поднялась температура, и я снова и снова проваливалась в забытье. Иногда я выныривала на поверхность из путанных тревожных сновидений, и тогда до меня долетало громкое кошачье мурлыканье. Разные мысли, в основном сумбурные, складывались в моей голове в причудливый калейдоскоп.
Под вечер стало чуть легче. Я проснулась отдохнувшей и с лёгким чувством голода. Немного сожалея о том, что не смогу сразу сесть за стол, я направилась на кухню. «Поставлю пока чайник, выпью чаю, а уж потом придумаю, что можно приготовить на скорую руку», - решила я.
Едва мои пальцы коснулись чайника, как я в испуге отдёрнула руку. Его круглый металлический бок дышал нестерпимым жаром только что вскипевшей воды. Рядом на плите стояла белая кастрюля, хотя ещё утром кроме чайника ничего другого на плите не было. И я была уверена, что не доставала её. Я растерянно замерла, разглядывая и кастрюлю, и чайник со странной смесью страха и опасливого любопытства. Мысль о том, что, пока я спала в горячем бреду, в гости зашла мама и, видя моё состояние, приготовила мне поесть и вскипятила чайник, умерла в моей голове, едва родившись. Я прекрасно знала, что родители уже неделю отдыхают в санатории «Бирюза», куда недавно приобрели вожделенные путёвки. Тогда получается, я сама, находясь в бреду, встала с кровати, приготовила поесть (кстати, что там, в кастрюльке? Куриный бульон!) и вскипятила чайник?! И, кстати, перемыла всю посуду заодно, раз уж её нет в мойке. А потом я снова легла в кровать и очнулась через несколько минут, так как чайник не успел ещё остыть, при этом ничего не помня. Хм… Ты сама-то в это веришь, подружка?!... Нет, но приходится, потому что иного объяснения у меня просто нет! Кроме разве что традиционного, которое слышала от бабы Дуни: «Коловерши помогли».  Я растерянно оглянулась, поймала на себе чей-то насмешливый кошачий взгляд и пришла в уныние, потому что нашла объяснение происходящему, но оно было какое-то очень уж грустное. Вполне возможно, у меня просто поехала крыша. Надеюсь, это временно.

7.
Несколько следующих дней слились для меня в один удивительный и фантастический. Я существовала между явью и миром снов, фантазий и чего-то удивительного, чему нельзя найти объяснения. Большей частью меня уносило куда-то далеко, в неведомые причудливые миры, где не существовало времени или оно имело ничтожно малое значение. Но каждый раз, когда я выныривала на поверхность, в реальный мир, на столике возле кровати была неизменная кружка горячего чая с лимоном, и я, устав, не задавалась больше вопросом о том, откуда он берётся всякий раз, если в квартире кроме меня и кошек никого нет. Объяснение, пусть и очень фантастичное, всех странных и непонятных событий я нашла лишь, когда антибиотики взяли верх над болезнью, и она пошла на спад.
Это была моя первая ночь без высокой температуры. И я уже привычно засыпала в окружении своих кошек, готовясь погрузиться в странный мир, населённый загадочными существами, когда моего слуха коснулся вкрадчивый шёпот: «Спи, я расскажу тебе сказку…» Я вздрогнула и открыла глаза. Кошки дремали рядом на кровати, и лишь Мурка подняла голову и одарила меня внимательным взглядом. Я снова опустила голову на подушку и прикрыла глаза, отдаваясь во власть дрёмы. «Закрывай глаза! Спи…» - услышала я  снова и поняла вдруг, что звучит этот шёпот в моей голове. Устав ломать голову над всеми странностями, произошедшими в последнее время, я охотно подчинилась, погружаясь в сон,  и голос продолжил: «Мы были здесь задолго до вас. Строили и разрушали свои миры, наслаждались всеми благами прогресса, когда человечество ещё и не покоилось даже в своей колыбели. А когда ваша цивилизация ступила из колыбели на эту землю, следы нашей уже безвозвратно стёрлись с лица планеты. А мы сами к тому моменту отказались от физического существования. Мы – те самые Великие Духи, которым поклонялись ваши далёкие предки, не найдя для себя иного объяснения нашему существованию. Мы – те самые Хранители Рода, низведённые позже до простых домовых, а после и вовсе возведенные в ранг нечисти. Но мы всё равно неизменно рядом с вами, помните ли вы о нас теперь или давно уже забыли. Наигравшись с прогрессом и научными достижениями, смертельно устав от этих глупых игр, мы расстались было со своим физическим существованием, предпочтя ему существование духа, бытие сознания. Но вы снова заставили нас вспомнить об этом. Человечество стало притягательно для нас, и нам хотелось быть ближе к вам, соприкоснуться, ощутить, понять. Ради вас, ради близкого контакта с вами мы вновь вернулись к физическому существованию, о котором уже стали было забывать. Наш выбор пал на небольших животных, которые жили рядом с вами и которых вы использовали для ловли мышей и крыс. Сначала это был лишь эксперимент. Увлекательная новая игра. Но вскоре мы поняли, что она  стала нашей жизнью. Любовь – чувство иррациональное. Привязываясь к вам, мы вернули себе физическое существование.  Некоторые из нас и раньше играли, меняя тела, пробуя жизнь в различных ипостасях. Переносили своё сознание в тела животных и растений, желая получить новые впечатления. Но никогда ещё это не охватывало всех нас, всех до единого. Привязываясь к вам, мы готовы были следовать за вами из воплощения в воплощение, сожалея лишь о короткости кошачьей жизни. Мы готовы были возвращаться к вам снова и снова.  Так мы могли быть всегда рядом с вами, безмолвными наблюдателями присутствовать в вашей жизни. Потому что наблюдать за вами притягательно и интересно. Мы никогда не вмешиваемся в вашу жизнь и судьбы человечества. Мы так решили однажды и не изменим этого решения. Развитие вашей цивилизации пойдёт своим собственным путём. Тем, которого в итоге заслужите вы. И всё же иногда, в виде особого исключения мы стараемся помочь тем из вас, кто вызывает у нас наибольшую симпатию и доверие. Вы ещё слишком молоды, и полагаете, что лишь одни обладаете этим бесценным даром – разумом. Но рано или поздно вы вырастете. И всё поймёте. И мы будем ждать этого момента…»

8.
Мне гораздо проще, когда я думаю обо всём этом, как об очередном сне. Или грёзе, застигшей меня в том состоянии, когда ещё не спишь, но сознание уже балансирует на грани. И мне каждый раз почти удаётся себя убедить в этом, во всяком случае, пока мои глаза не встречаются с чьим-нибудь кошачьим взглядом. И тогда все мои доводы испаряются, как кусок льда на солнцепёке. Потому что я вижу скрытый в глубине этих зелёных или жёлтых глаз с чёрточками-зрачками разум. Непостижимый и очень древний.
Странности, происходившие в доме во время моей болезни, с тех пор прекратились. Или же я просто перестала их замечать? Просто смирилась, научилась жить с этим новым для меня явлением. И воспринимать, как нечто само собой разумеющееся.  Иногда я ловлю на себе пристальные испытующие взгляды, в которых светится доброжелательное любопытство и интеллект, совершенно чужой, нечеловеческий интеллект, уровня которого человечество достигнет ещё очень нескоро. И задаюсь вопросом: чем же мы оказались так привлекательны для этих древних существ? Что заставило их жить рядом с нами, втиснув сознание в кошачьи тела? Ведь за долгие тысячи лет нашего совместного существования мы едва ли стали лучше с тех пор, как отпылали костры инквизиции, на которых с себе подобными дикое человечество сжигало и кошек. Что же их держит рядом с нами? Действительно, любовь – чувство иррациональное.
Иногда я принимаюсь размышлять над стремлением человечества отыскать в бесконечности Вселенной иной разум. Удивляюсь тому, с каким упорством мы мечтаем об этом, являясь, при всём своём огромном желании, абсолютно не готовыми к этой встрече. Ну, хорошо, положим, нам рано или поздно представится такой шанс. (А при таком нашем упорстве подобное вполне может произойти). Сможем ли мы, получив этот шанс, распознать истинных носителей разума, который в корне может отличаться от нашего? Не пройдём ли мимо мудрейших существ, приняв их за заурядного представителя местной флоры и фауны?! Ведь, в конечном итоге, исчерпывается ли разум техническими достижениями, степенью технического и научного прогресса и прочей дребеденью, в которой мы видим столько смысла? Вполне вероятно, что во Вселенной существует разум, уровень развития которого настолько превосходит наш, что нам его никогда не постичь. И что тогда? Мы снисходительно пройдём мимо, даже не обратив внимания на возможных собеседников, взирающих на нас с тоскливой разочарованностью существ, абсолютно не понятых нами.
Я всего лишь этнограф, который бьётся над своим этнографическим исследованием уже ни один месяц. Не мне давать советы учёным, занятым соответствующими научными изысканиями. Но, может, всё-таки стоит обратить свой страждущий взор не в глубины Вселенной, а гораздо ближе. Откинуть научную закостенелость и посмотреть не глазами, а… сердцем, например. Быть может, тогда коловерши заговорят? И расскажут человечеству о том, кто был рядом с ним все эти долгие-долгие тысячи лет. Безмолвно наблюдал, безропотно терпел все выходки, всю глупость человеческую. И ждал, надеясь, что когда-нибудь мы дорастём до разговора. Кто хитроумно прятал мощь своего разума в маленьких пушистых телах охотников за мышами, притворяясь всего лишь забавными зверьками, которых, справедливости ради стоит заметить, считают отчего-то глупее собаки. Смешно сказать, лишь потому, что кошка по свистку не приносит тапочки. Забавно, что это принято считать уровнем интеллекта. А они ждут. Терпеливо, из века в век, наблюдая сквозь щёлочки-зрачки, как мучительно медленно растёт человечество. И любят нас за нашу глупость, нашу жестокость. Кто ещё бы так смог? Кто, если не высший разум?