, О Д И Н О Ч Н О Е П Л А В А Н И Е
( К себе и обратно… Здравствуй, сын.)
«…Нельзя изменять тому, что считал
правильным долгие годы»
О.Куваев. «Дом для бродяг»
Глава 1
« Когда тебе под пятьдесят… когда тебе под пятьдесят… Фраза не имеет продолжения. Фразу «заело» . Потому, что, как не выдумывай дальше – выйдет либо банальность, либо нравоучение. Либо гениальность, но, увы, уже не твоя, а чья- то… Мозг поработал и услужливо откопал где- то на задворках чье- то чудное, когда -то запомненное тобою, а теперь повторенное. Хотя…хотя… все вторично… Кроме жизни… Кроме именно т в о е й жизни. Которой уже под пятьдесят … Которой уже почти нет… А если и есть, то… Эти кони- годы уже на прямой, и сволочь- наездник хлещет их во всю мощь.
Ну, чего уж здесь охать, сколько успеем - столько успеем. Лишь бы стыдно не было за прошлое. Перед собой … А то ведь память – сучка вытащит твой восьмой класс, где ты девчонку по лицу ударил – и все! Мерзко даже самому с собой общаться, не то, что с другими!..
Или книжку у однокурсницы украл на пирушке… Бегом, бегом - в брюки, накинул куртку – и адью!
Или долг армейскому земеле не отдал. И долг -то – тьфу! Было бы о чем помнить! А помнишь…
Или струсил… Кажется, более мерзкого с тобой произойти не могло. Но это кажется. А ведь было и более…
А мерзкое – потому, что не исправишь уже. Многого уже не исправишь. Дай бог не напаскудничать бы на финише…»
Лодку сильно качнуло. Волна плюнула пеной прямо в лицо. Сергей утерся, закрыл закапанную тетрадь и повернул к берегу.
-Просыпайся, - толкнул он ногой дремавшую собаку. Та потянулась, широко зевнула и только после этого открыла глаза.
-Чего смотришь? Просыпайся. Обедать будем.
Собака подобрала лапы, уселась, снова зевнула. Лодка ткнулась в песчаную отмель.
-Выходи, дохлая.
Он протянул лодку до травы, огляделся.
В тусклом безоблачном небе неподвижно зависло такое же блеклое солнце. Вниз от берега реки сбегали луга с березовыми околотками. За ними маячил Уральский хребет, еще не четкий, но уже манящий, как с картинки. Противоположный берег, весь в ивняке и ольшанике, совсем не просматривался. Река лениво полоскала нижние притопленные ветки.
Обезумевший слепень с размаха врезался Сергею в лоб, упал спиной на песок и, зло жужжа, пытался перевернуться.
-Деревня должна скоро появиться,- вслух произнес он, потирая лоб. Помог босой ногой слепню. Закурил. –Джулька, пойдем, прогуляемся.-
Тропинка змеилась вдоль русла по прибрежным кустам, периодически выходила к воде. На песчаных языках попадались маленькие костровища, банки, бутылки, бумага. В одном валялись даже полусгоревшие болотники. И везде торчали в воде рогатинки для удочек.
-Что у нас сегодня? Среда… Будем надеяться, что рыбачков не будет…-
Он давно уже привык наедине с собой разговаривать вслух, как Робинзон. –Может, заодно и заночуем?.. – оглянулся он на Джульетту. Та оправлялась, раскорячившись, в высокой траве. –Угу… Порыбачим… кроссворды поразгадываем… Давай, тормознёмся…-
Собака была согласна и уже обнюхивала в мусорке консервные банки. Серёжка забрал остатки дров у костровища и рогатулины для котелка. Затем, прихватив топорик, напластал в ближайшем березняке сушняка. Сунул собаке вместо апорта сырую поперечину для костра и вернулся на стоянку. Джулька приплелась немного погодя, и уже без поперечины. Чертыхнулся – и пошел за новой.
Пока кипятилась вода, он успел поставить палатку, распаковать рюкзак и удочки и даже наковырял палкой с пяток червей под ковром береговой мать- и- мачихи.
Чай заварил в кружке, крепкий, до подташнивания. Бросил лишнюю ложку сахара, пожевал сушку – вроде, получилось сносно, пить можно.
Джульетта внимательно и ревниво следила за его трапезой, провожая глазами каждое движение руки с едой.
-На, отвяжись…-
Он отдал ей закусанную половинку. Сполоснул кружку. Мальки скопом бросились на заварку, затем затыкались в его отопревшие ступни. Парило. Серёжка почесал потную грудь. Искупаться, что ли?..
-Айда купаться, а?-
Джулька, облизнув крошки с носа, бодро вошла в воду, замерла выжидательно. Он отломал ветку.
-Апорт!-
Сам же набрал полную панаму воды и одел на голову. После долго сидел на берегу, разбирая перепутанные в ящике блесна, курил, смотрел на воюющую с веткой собаку: принесет, выпустит, догонит на течении, снова принесет, снова отпустит...
-Все, пойдем еду ловить.-
Первые две блесны, зацепившиеся за что- то в глубине, он так и не смог спасти: зашел в воду по горло и обреза леску. Зато на третьем ли- четвертом «языке» у переката сразу подсек окуня. Продел сквозь жабры на ветку ближайшего куста и вновь забросил. И вновь подсек, теперь уже щучку. Больше, сколько ни забрасывал, сколько ни менял блесна, поклёвок не было.
Он вернулся к палатке, настроил удочку и рыбачил уже у стоянки. Часов в семь сварил собаке кашу. Затем очистил котелок и сварил себе уху.
Посвежело. Над горизонтом замелькали зарницы. Сергей оделся. На всякий случай перевернул лодку, вещи забросил в палатку и натянул на нее полиэтиленовую пленку. Достал фляжку со спиртом, придвинулся к котелку.
-«А жена моя сейчас зажигает зажигалку…» - промурлыкал он тихонько, задумался о чем- то, улыбнулся и залпом опрокинул стопку неразбавленного, запил остывшим чаем.
С голода ли, с полуденной жары ли, но хмель почти сразу ударил в голову.
-Закусывай, Серый, закусывай…-
Уха получилась отменная. Он ел, давясь от удовольствия. Пару раз подливал в полиэтиленовую стопочку.
Из- за выползших над хребтом черных туч как- то разом стемнело. Ветер заиграл костром, пригибая пламя. Зашумели тревожно кусты, барабаня ветками по воде.
Сергей запалил свечку в светильнике, достал тетрадь с ручкой.
Спирт путал мысли. Серёжка не любил такое состояние. Хмель хорош для созерцания, а не для умственных напряг. Пересиливая себя, вывел:
«Человек плыл по реке. Почему- то при этой фразе представляешь именно мужчину, а ни в коем разе не женщину. Хотя… Надежда говорила, что еще в Библии «Человеком» назывался именно мужчина…»
Строчка сползла куда- то вниз. Сергей с облегчением закрыл тетрадь. Нет, отвык он все- таки от спиртного. Посидел, покурил – и вновь открыл тетрадь.
«Человек плыл… Куда?.. Зачем?.. Скучная, тоскливая река. Осенняя… Все в опавшей листве. И- одиночество… И- воспоминания… Ради чего он здесь? Ради них? Что, пришла пора о чем -то вспомнить? Так он и так часто перебирает свое прошлое. Так часто, что, пожалуй, пережил несколько жизней. Или проиграл несколько дублей одной и той же…»
Оторвался от тетради. Чернота с гор приблизилась. Кто -то утробно ворчал в тучах. Ветер усилился, запарусил палатку с тентом.
-Айда -ка спать, селедка, - погладил он дремавшую у ног псину. –Отоспимся до упора… А завтра… «Поедем, постоим, опять поедем…» Лишь бы дождя днем не было…-
Он поставил под лодку светильник, остатки еды и котелок с чаем. Затем, ругнувшись, достал котелок обратно.
-Давай-ка по последней – и на боковую… -
Выпил. Затем положил в костер пару бревешек надьей. Топорик с фонариком забросил в палатку. Джулька выжидательно на него посматривала.
-Все, все, иди спать…-
Сам же отошел на край поляны. Его заметно пошатывало, но голова была ясной. И было так пронзительно хорошо этой черной тревожной ночью с ее упругим, пахшим многотравьем ветром, с этими редкими тяжелыми каплями дождя, с этой разговорившейся в непогоду речкой, что Сергей замер, сцепив ладони на затылке, и задышал глубоко- глубоко, будто воду пил – и не мог напиться! Потом почему- то тяжело вздохнул и поплелся в палатку. Джульетта, конечно же, растянулась на спальнике и уже спала. Он спихнул ее в ноги, потянулся до хруста. Попробовал что- то тихонечко спеть, запутался в словах и уснул под стокатто начавшегося дождя.
…Ему очень долго не снился погибший сын. Наверное, года три- четыре… Видимо, мозг как- то страховался, оберегал его, пьющего беспробудно, от чего-то непоправимого.
Он не рехнулся. Выжил. Хотя и пил после этого еще долго… А сон был такой…
«Сон»
Они — он, сын и Славка, друг сына — несутся в огромной резиновой лодке по центру города Миасс в какую -то низину. Мостовой нет, сплошной бурлящий поток. И Славку выбрасывает за борт. А они почему- то уже на спокойной воде, рядом с материнским двухэтажным домом в Челябинске. Вся улица затоплена по окна первого этажа. И ты кричишь сыну, что Славку смыло, что надо искать, пока что- нибудь не случилось. Сын прыгает в воду и скрывается за углом. А с другой стороны здания появляется Славка. И успокаивает, что Сашку они найдут сейчас же, непременно! И вы плывете вокруг дома, и находите сына, ухватившегося за какое -то бревно, и вы все счастливы, вы обнимаетесь и кричите что -то радостное!
Он проснулся тогда среди ночи от собственного воя. И подушка, простынь были мокрыми. Он очень долго сидел тогда, опустошенный, на постели и ждал, когда умолкнет барабан в груди. Затем долго курил, одну за другой, сигареты, пока не затошнило от горечи во рту. Затем завалился на кровать, замирая от ожидания – вновь увидеть Сашку.
Утром же, как последний дурак, со счастливой рожей, с неподдельной радостью в голосе стал рассказывать свой сон жене. И когда уже рассказывал – увидел, как каменеет лицо Надежды, как она молчит и отворачивается. Он уже раскаивался, он уже материл себя вовсю, но не остановился, пока не пересказал все.
-Что ж ты, сука, делаешь!? Как собаку на привязи бьешь?! - с ужасом думал он. - Ни ответить, не убежать... Каково же ей?..
И вот это несоответствие – счастья и нечаянного паскудства –долго не давало жить спокойно. И сын после этого случая опять долго и долго не снился.
А река в памяти осталась. И чего ждала от него. А он от нее...
И сейчас, в наполненной шумом дождя ночи ему тоже ничего не снилось. Было душно от собачьего дыхания и полиэтиленового тента. Он несколько раз просыпался, расшнуровывал вход, чтоб глотнуть свежего воздуха, но палатка набивалась комарами.
-Откуда, блин, комары при дожде? – дремотно думал он, курил и вновь заваливался.
А утром его разбудило солнце.
Г л а в а 2.
А утром его разбудило солнце.
Он нехотя разлепил глаза. По потолку тяжело перемещались накаченные кровью комары. Духота. Он выполз на воздух.
Ветер торопливо гнал стадо облаков - трансформеров.
Голова не болела, будто и не пил вчера. Хотелось есть.
-Джулька! – крикнул он. – Джулька! Ничего, жрать захочешь- припрешься…-
Вскрыл консервы. Запалил костерок. Сдернул с палатки тент для просушки. Покосился на спирт.
-Хороший спирт. Не обманули. – подумал он – и засунул фляжку в рюкзак. – А то сопьешься еще с непривычки…-
Кодировка закончилась лишь неделю назад и вчерашние стопки были первыми после трехлетнего воздержания.
Он жевал пресную кильку в томате и счастливо жмурился на солнце.
Джульетта явилась часа через полтора. Виновато прижав уши, она бочком- бочком просеменила к костру и улеглась, глядя куда -то в сторону. От нее за версту несло тухлятиной. Сергей знал о привычке собак валяться в животных останках, но никак не ожидал этого от своей. И сразу же на запах слетелись мухи.
-Стервоза! - с чувством произнес он и полез в палатку. И ошейник, и мыло, конечно же, нашлись на самом дне рюкзака. Подумал- подумал — и отложил мыло. Достал разовый шампунь.
Собака, не меняя позы, все так же лежала у костра, лишь глаза внимательно следили за хозяином. Когда он подошел к ней, она завалилась на бок и оскалила на всякий случай клыки.
-Не бойся, - ласково произнес Серёжка. -Сейчас помоемся - и будем кушать.
Одел ошейник и, пересиливая тошноту от бьющей в нос вони, потащил Джульетту к воде.
Запах, конечно, не исчез и после двух помоек, но терпеть его уже было можно. Собака отряхнулась, и принялась, как жеребенок , кататься на спине по траве.
Серёжка выдавил остатки шампуня на ладошку, тоже намылился. Голова чесалась еще со вчерашнего дня, что зря добру пропадать..
Все утро его не покидало ощущение дежа вю. Он знал, что скоро должна проплыть лодка с местными ребятишками. Что Джулька заскочит в воду и будет злобно облаивать их. Что скоро опять хлынет ливень, хотя небо пока было чистейшим. Он знал, что в сетушку, что поставит скоро, попадется всего одна щучка.
Шампунь смывалась с трудом. Голова казалась забитой песком, мусором. И волосы, даже в воде, не пушились и не рассыпались, а полоскались каким -то слипшимся комком.
Серёжка выпрямился, встряхнулся по-собачьи, засмотрелся на бликующую воду.
Странная это была речушка — Миасс. Какая- то родная, уютная. И в тоже время — тревожная. Как голос Малежика.
Они были на ней уже два раза. И оба раза — с кагалом друзей и ребятишек. Было очень весело, шумно. И непривычно. Ни порогов, ни перекатов тебе, ни бурной воды, ни глубин... Им понравилась эта необычность, тянула к себе. Но в этот раз вырваться на нее удалось лишь ему одному с собакой. Когда стало ясно, что ни у кого «не срастается» со сплавом, он, честно говоря, обрадовался, поставил своих перед фактом убытия, собрался и в тот же день уехал.
...Город Миасс встретил его неприветливым холодным ветром с сопок и вечными таксистами у вокзала. Было невнятное желание зайти к знакомым, живущим неподалеку, но он, перекуривая на остановке в ожидании автобуса, пересилил его и уже через час был на окраине города, на берегу реки Миасс.
Город Миасс, река Миасс, хутор Миасский, озеро Миассовое, станица Миасская... «О, сколько в этом слове!..» Скоро их уже несла прозрачная река сквозь духоту и истому июльского полдня.
... Давно уж проплыли ребятишки. Кончился ливень. Почищена щука. А он все сидел и сидел на берегу. Хандра, как всегда, возникла из ничего, обложила и уходить не собиралась.
Не хотелось ни жить, ни умирать. Вообще ничего не хотелось.
С ним это бывало уже несколько раз. Он знал, что и тоска, и апатия уйдут, надо только переждать какое- то время, перетерпеть безнадёгу. Поражали мысли и видения, приходившие в такие минуты. Как в пьяном ночном угаре. Только те, яркие и парадоксальные, забывались тяжелыми похмельными утрами. А эти оставались...
«...гениальная Муратова разбрасывает вокруг ядовитое дерьмо... как можно больше и как можно дальше... ненавидит, кажется, не только всех, но и себя... что ж так пакостно у тебя на душе- то, милая?.. и зачем других -то пачкать?.. слушаешь тебя- и хочется отодвинуться от экрана... заразно... и страшно... страшно, что всё талантливо... впечатывается в сознание, в отличии от бездарности... и нет ни капли любви... ни к кому и ни к чему... Вот странно: и «...Лапшин», и «Маленькая Вера», и «Список Шиндлера»- та же мерзость и грязь, а в башке токает: «Люби человека... люби человека...»
...а «Ни дня без строчки»- это не для меня... хорошо бы, конечно, начать «А по утрам он пел в клозете», но это будет неправда... он там читал и курил... и клозеты ноне зовутся туалетами...
… «мне уже многое поздно...»
… коплю, коплю всё в себе... брюзжу, как старуха... а город и не знает...
… а Новиков, оказывается, величайший поэт современности... переемник Есенина... «с его слов записано верно...»... ты смотри, что деется...
...а что ощущают детишки порнозвезды, глядя мамины фильмы?.. Восторгаются? Или фамилии меняют?
...ложь какая- то в общении стала... мелкая... ни к чему не обязывающая...
...а если начать «...нет, он не любил высокие слова. Вот она — да! Она любила. Это была её стихия.»...
… «мне уже многое поздно...»
...в комнате колокольным отзвуком повисло молчание...
...стоп, а если «не делай добра- и никто тебе зла не сделает» придумал глубоко несчастный человек...»?.. или «нелюдь»?.. Скорее, убогий. Вроде тебя, Серый...»
Он с размаха грохнул вымытой миской по воде. Джульетта спросоня испуганно дернулась, вскочила, настороженно глядя на него.
Серёжка заулыбался забрызганным лицом. Почерпнул полную миску. Собака от греха подальше отбежала в сторону.
-Чего шарахаешься? Не бойся, не оболью... Хватит спать... Шевелись, шевелись, а то сдохнем от ожирения...-
Он поднялся по мокрому берегу к стоянке, залил еле тлеющее костровище.
-Собирайся. Сматываемся. «Поедем — постоим. Опять поедем...»
Г Л А В А 3
Напрасно они, конечно, не остановились вечером и сунулись в ночную реку. Эта юношеская блажь- плыть ночью при фонарике- цепляла его каждый сплав. И, конечно же, угасала в зародыше. То река бурная, то команда «против»… А то и самому так невмочь было пересилить усталость!.. Или страх…И такое было… А сейчас- решился.
Дождь согнал их с воды уже через два часа. И уже было не до обустройства.
Он поставил перевёрнутую лодку боком на упёртые в землю весла и поверх этого «шалаша» натянул плёнку. Внутри, на траву так же постелил полиэтилен и сел переодеваться. Вода, казалось, была всюду Очень переживал за курево, за спички и за записную книжку. Но те, закутанные в несколько слоев, оказались сухими. А остальное его не волновало. Остальное было делом поправимым.
Он разделся донага, отжал одежду, развесил кое- как на бортовые леера. Но спустя короткое время его стал бить озноб, да такой, что задрожала нижняя челюсть. Джулька, лежащая в углу, тоже дрожала.
Дождь с ветром не ослабевал.
Тряскими руками достал собачью миску, навалил в неё раскисшего корма. Сам же закутался в сырой спальник, налил спиртяшки.
-Иначе я совсем окочурюсь,- на полном серьёзе стал он объясняться собаке, внимательно на него смотревшей. –Чуть- чуть… Погреться… Потом ещё порубаем. Дай оклематься…
Через пару минут тело и впрямь согрелось. А вместе с теплом отчего- то накатилась тоска. И мысли в голове забегали тараканами: такие же сумбурные и непредсказуемые.
Он сидел, покачиваясь, в спальном коконе, смотрел перед собой, не видя ничего, и думал, думал, думал…
Житие, видимо, завершало очередной виток.
А жизнь… Жизнь закончилась уже давно. Тогда, после гибели сына… Разделилась на жизнь- и не жизнь, на житие… Он даже знал, в какой момент это произошло: когда им позвонили о случившемся, и они- он, жена и дочка- стоя прижались друг к дружке, будто врастали во что -то единое- и плакали.
А после этого жизнь закончилась.
И наступило житие… С омертвелой душой.
Иногда что- нибудь пробивало эту коросту- и он на время оживал…
В углу часто закапало. Ливень все ж таки нашел слабину в укрытие. Сергей, не вставая, поправил тент.
Долго не мог разжечь свечу. Та, покрытая мелкими каплями влаги, трещала, чадила, но разгорелось лишь с пятой спички.
Температура в укрытии постепенно поднималась. Одежда запарила, а он все никак не мог согреться. Налил ещё спирта.
-Иди ко мне,- подозвал собаку. Та подползла, трясясь от хвоста до ушей. Он улёгся рядом, прижался к ней, укрылся спальником и через некоторое время они согрелись. А «тараканы» всё продолжали бегать…
Как трудно, всё- таки, следовать божьим наказам… Почти невозможно. Особенно в молодости. Ну, мешают они на фиг, честное слово. Всё время думаешь: потом как- нибудь, чуть- чуть погодя- и буду следовать, ладно? Будто на сделку с Господом идёшь… А оглянешься через время- выть хочется! По- скотски как-то жил… не так… И воздастся тебе! И воздаётся.
Всё- таки не спалось. Полудрёма- полуявь… Жутко захотелось есть. В животе громко и часто урчало. Но и подниматься в холодную сырость не хотелось. Долго ворочался, пытаясь уснуть. Джулька уже сонно вздрагивала, скребла лапами, пытаясь куда- то бежать.
Нет, не уснуть! Постарался осторожно выбраться из- под спальника. Но собака всё- равно проснулась, подняла недовольную морду.
-Спи, спи, без тебя разберёмся,- успокоил он её. Приподнял плёнку у земли и закурил, выпуская дым в эту щель.
Непогодь, видимо, кончалась.
У горизонта беззвучными всполохами сверкали зарницы. И ветер поутих.
-Час, поди, уже… Или больше…- немного раздраженно подумал он, щелкнул окурок в темноту, но тут же сам себя и одёрнул: -Чего психуешь? Распакуй рюкзак, пожри по- человечески! И плавки натяни! А то утром припрётся кто- нибудь из местных…
И пока натягивал в тесноте сырые плавки, пока открывал банку тушенки и ломал влажный хлеб- опять волна озноба прокатилась по телу и не отпустила, пока он не выпил спирта. Джулька, разморенная теплом, даже не прореагировала на запахи и его возню.
Ему же опять сделалось расчудесно и легко. И сырость спальника уже казалась теплой и приятной.
-Что это за пакость такая- алкоголь?- принялся философствовать он, сыто развалясь у входа и вновь закуривая. –Пятьдесят граммов, а будто родился заново!.. Иль влюбился! Сладостно и нирванно…
Свечка подмигивала из угла. И капли дождя уже падали вальяжно и раздельно, без базарной трескотни и толкучки.
-Налью -ка я себе ещё,- радостно подумал он. -Для следующего рождения… Всё- равно не спится… А жизнь хорошо перелопачивать ночью. Даже в груди совсем другое… не дневное… Что забыл напрочь- и то вспоминается. Мелочи какие- нибудь… Или совсем неинтересное…
Опять зашевелился, теперь уже шумно, налил, выпил- и снова закурил.
-Сдохну когда- нибудь от этого никотина,- подумал безразлично. –Не доживу до светлого будущего. И на море не побываю. Так непорядочным и умру.
Это ему припомнилась давняя обида за родителей на Алентову из «Москва слезам не верит».
«…каждый порядочный человек должен побывать на море»
Море… Хм, блин, море!.. Пахали на износ, а винегрет был только по праздникам! И арбуз с шоколадкой- в зарплату! И постоянно отдавали кому- то долги…
Море… Непорядочные… Дурак у вас, Вера, сценарист был. Или на море перекупался…
-А ты ведь, сучонок, врешь,- одернул он себя. –Тебе же сначала стыдно за них стало, за родителей своих! Это потом, когда поумнел, обида за них, несчастных появилась. Эх ты, перерожденец… Чего себе- то врать?.. Жизнь на излёте. И не Шара Золотого… И ничего… А всё себя выгораживаешь… обеляешь… Обидно тебе стало… Стыдно тебе сначала стало, а не обидно! Как же!.. На море не разу не были! Как ущербные какие- то!.. Что мать, что отец…
В голове уже засела пьяненькая злостинка. И на себя, и… вообще…
Он перевернулся на спину. Покалывало сердце. Он знал, что боль идёт от позвоночника (он давно мучил его), «гвоздь» сидел именно там, в позвоночнике, но все вдохи почему- то отдавали болью в сердце.
Кап- кап, кап- кап…
Потом… Чуть- чуть полежу…
Напряг и выпрямил плечи. Хрустнули позвонки за грудиной- и сразу полегчало, и задышалось легко, полной грудью.
-Хорошая штука- забывчивость. Как форма существования… Что тебе, как дураку, так не везёт? Всё о чём- то напоминает…
За два дня до сплава он решил навести порядок в своей комнате. И совершенно случайно нашел свои старые записи. Записи того, тридцатилетнего Сергея.
Вот стыдобушки- то натерпелся! Сидел на полу и рвал всё в мелкие клочья! Некоторые- даже не дочитав до конца! Потому, что сгорал от стыда за себя, тогдашнего. Хотя всё- всё- всё написанное было правдой! И искренне! Но как стыдно, Боже мой! И мерзко от сопричастности ко всему этому, случившемуся наяву!
Зачем он всё это тогда писал и оставил?! Какого лешего?! А если бы кто прочитал случайно? Думаешь, кому -то из близких нужна т а к а я п р а в д а? В клочья всё, в клочья!!!
А со стены на него смотрели глаза сына с траурной фотографии…
Он даже замычал от омерзения к себе. Мразь! Скользская и липкая!
Зашарил по спальнику, нашел фляжку и припал прямо к горлышку. И пока не закашлялся- всё глотал и глотал обжигающую горло и сердце жидкость. А потом заплакал. Тихо так! Будто за стенкой стоял кто- то и подслушивал.
Плачь, Серёжка, плачь! Плачь и пей, сколько надо! Пройдёт это всё!.. Должно пройти, должно!
И он завыл, захлёбываясь слезами…
Г Л А В А 4
Ветер гнал по полю тени облаков, будто тёмную накидку с желтой постели сдёргивал.
Ивы под его напором задрали ветви, показывая серебристое исподнее листьев.
Они подплыли к лиманам.
Когда -то давно золотодобытчики искромсали драгами здешнюю долину. Река в этом месте разлилась, заросла камышами, ивняком, раздробилась на узкие протоки с почти стоячей водой. И найти средь них главное русло было почти невозможно. Минут через двадцать после того, как они влезли в эти трущобы, Серёжка понял, что заблудился.
Он бросил весло, которым, как гондольер, греб в узостях, и закурил.
Джульетта тоскливо валялась на дне, отмахиваясь ушами и лапами от летучих камышовых паразитов.
-Не дёргайся.- Он закрыл ладошкой морду собаки и пшикнул на неё «Барсом» от блох и клещей. –Сейчас отстанут.
Курил, оглядывался по сторонам. А чего оглядываться?.. Узкая полоска воды да две стены сплошного камыша по бокам.
Бросил в воду сгоревшую спичку. «Сигарета тлеет ровно две минуты…» Через две минуты сгоревшая спичка маячила на прежнем месте.
-Ну, и куда мы с тобой прикатили, кулёма? Как выбираться будем, а?
Собака не отвечала.
Он смахнул шершня с груди и поплыл дальше.
Хлюп, кап- кап- кап с весла, тишина… хлюп, кап- кап- кап, тишина… И вдруг- разговор… Невнятный бубнёж, где- то рядом, рядом!
Серёжка остановился, сунул весло в камышовую стенку, пошурудил…
-Эй! Аккуратней!..- отчётливо раздалось за «стеной».
Сережка уцепился за камыши и протянул лодку сквозь заросли в соседнюю протоку.
Два рыбака на плоскодонке ставили сети. Посмотрели на него настороженно, но без неприязни.
-Здорово, мужики!- поздоровался он. –Помогите выбраться из этой хренотени! Второй час блуждаю!
Рыбаки продолжали двигаться, потихоньку стравливая в воду сети.
-Турист, что ли?
-Ну!
-Вот тебя занесло!.. Нашел, тоже, речку…
-Да был я уже здесь! Тогда как-то быстро выскочили… А сейчас даже течения не видно!
Поднялась Джулька, зевнула широко, обнажив сахарные клыки.
-Ого!- Мужики замолчали, косясь на собаку. И даже грести перестали.
-Так куда плыть -то?
-А вот так, наискосок, и двигайся. Через две протоки и русло будет… Поширше раза в три… Увидишь…
-Спасибо.
Сергей ухватился за камыши и потихоньку, враскачку, начал двигаться.
-На здоровье.
Мужики не обманули. Русло резко отличалось от прочих проток. И как он сразу в него не попал? Дурак- дураком! Это ночь бессонная сказалась. Выгребем сейчас, выгребем! А потом- «поедем- постоим, опять поедем»…
…Родничок струился вниз чудными водопадиками.
Серёжка ещё издали расслышал его журчание. Миновал поворот- и вот он, родной, стекает слева каскадом. И рядом, на лужайке притулилась маленькая палатка.
Они причалили немного в сторонке, не доплывая, с другой стороны ручья. Серёжка закурил, одел на Джульетту ошейник, нашарил в носовом отсеке пустую пятилитровую бутыль из- под «Люкс- воды».
-Ну чего?.. Пойдём?
Псина уже давно в нетерпении сучила лапами, вертела хвостом и даже поскуливала.
Спрыгнули с лодки. Прибрежная мать- и- мачеха приятно холодила босые ступни. Джульетта первым делом сунулась в реку и долго лакала, косясь на хозяина: не ушел бы… Тот стоял, не торопя её. Собака выскочила на берег и сразу же присела по своим делам. Невольно оскалилась, будто улыбалась. Такое вот- оскал в виде улыбки- довольно часто встречается у лаек и дворняжек, но что бы у немецкой овчарки?.. Серёжка «щелкнул» её на фотоаппарат.
-Ну? Ты всё?.. Идём!
…Он набирал воду и косился на палатку. Та была наглухо зашнурована и безмолвна. Рядом затухающими головёшками дымил маленький костёр.
Джульетта носилась вверх- вниз по склону, радуясь свободе. А Серёжка вдруг помрачнел. Опять невесть откуда взявшаяся хандра полностью захватила его. Он вдруг понял, что за эти три дня истосковался по разговору. И понял, что если сейчас никто не появится из палатки и не заговорит с ним- он напьётся. В хлам напьётся.
А палатка молчала.
-Джулька!- специально громко позвал он собаку. –Ко мне!
Та подбежала, уставилась на него преданными глазами.
Он подождал ещё немного.
-Ладно,- буркнул угрюмо. –Идём.
Двинулись к лодке, и в это время из кустов навстречу им вышла девушка лет двадцати пяти.
-Рядом!- негромко скомандовал Сергей, ухватив Джульетту за ошейник. –Здравствуйте. Мы здесь у вас водички набрали…
-Здравствуйте,- отозвалась незнакомка. Собаки не испугалась, подошла почти вплотную. –Сплавляетесь? Собачка не укусит? Можно погладить? А вы откуда? Из Челябинска?- Присела, не дожидаясь ответа, погладила смиренную Джульку.
Сергей смущенно отвёл глаза от сидящей перед ним на корточках девушки.
Верхние две пуговицы на рубашке у неё были расстёгнуты, и грудь, такая аккуратная и манящая, нечаянно обнажилась до самых сосков.
-И загорала без купальника,- Сергей тоскливо пялился на прибрежные кусты. –Чего здесь… Ни людей… никого… загорай- не хочу… хоть голой…
Девушка подняла голову. Сергею пришлось посмотреть ей в глаза.
-Не бойтесь, не укусит. Она добрая. А вы откуда?- На всякий случай поддёрнул собаку к себе, а взгляд перевёл девушке на затылок: почему то после расстёгнутой рубашки и в глаза было смотреть неудобно. Вон, лучше на причёску смотри. Или в дали дальние.
-Чай будете?
Серёжка отрицательно помотал головой, но сказал: -Буду!-
Помог разворошить костерок, сходил вновь к роднику за водой. Джульку отпустил. Та старалась не мешать, лежала спокойно в сторонке и почёсывалась.
Девушка же не умолкала ни на минуту.
-Знакомый на машине забросил. Обещал через три дня приехать, ещё еды привезти. Или нас забрать, если надоест… А Генка- это муж- всё время на рыбалке пропадает. Здесь стариц много… А будете рыбу жаренную? У нас лини в сеть зашли. Или уху?..
-Нет, спасибо, я чай попью. А меня Сергеем зовут.- Он в благодарность за угощение развалил топором несколько сосновых чурок, подбросил поближе к костру. –А где сосну взяли?
-А меня Тамара зовут. Дрова- это Пашка, дружок, на машине привёз. С нами вместе. Правда, удобно? Здесь то- один ивняк…
-Народ плавает?
-Не- а… Лодка с рыбаками да какой то чудак на байдарке… Это за два дня!..
-Вы- то чего не рыбачите?
-А палатку кто охранять будет? У нас такого сторожа нет,- кивнула она на собаку. –Ей печеньку можно дать?- И, не дожидаясь ответа, кинула Джульке лакомство. Та привстала на передние лапы, обнюхала подаяние, тяжело вздохнула и вновь улеглась, не притронувшись.
-А вы сами дайте! Она, наверное, только у хозяина берет?
-Ага,- не стал разубеждать её Сергей. Поднял печенье и положил себе в карман. –После еды, вечером дам…
Девушка, видимо, тоже наскучалась в одиночестве, болтала и болтала.
-Мы с Генкой месяц назад поженились. Все думали- в загранку поедем… А чего там делать? Деньги только растратим. И у нас не хуже. Вон какое лето жаркое! Как на югах… Машину хотим купить, денег- то надарили на свадьбе… Не хватит- родичи помогут. У вас машина есть? Мы «ренушку» хотим! Или «приору»… А у вас какая?
-У меня «нива».
-А- а, вы, наверное, охотник или рыбак… Тогда вам, конечно… «Нива» в самый раз… У меня у дядьки «нива», тоже охотник… Старая уже… У вас тоже старая? А нам в городе легковую надо… Мне «рено» больше нравится. А Генка «приору» хочет, она в ремонте дешевле…
-Закипает,- прервал её Сергей, снял котелок с костра.
-Вы черный будете?- крикнула Тамара из палатки, ища заварку. Снаружи маячили лишь обтянутые шортами тылы.
-Буду.
-Видно, я не только по собеседнику соскучился,- подумал он, не отрывая глаз от выразительных ягодиц. –Чикатило долбанный. Дровишек поруби.
Решительно встал и принялся рубить оставшиеся чурки.
Тамара заварила чай, достала подтаявшее масло, варенье.
-Садитесь, готово. Вам покрепче?
-А можно, я сам налью? Я очень крепкий люблю…
Серёжка присел рядом на бревно. Почувствовал, как от него несёт потом. Но отодвигаться уже было неудобно. Посмотрел на девушку, улыбнулся виновато. Но та, не обращая на него внимания, наливала варенье на печенье и раскладывала их на клеёнку.
-Угощайтесь.
Верхняя губа, чуть вздёрнутая, была покрыта еле видимым пушком. Точёный прямой носик. Аккуратное ушко, проколотое почему то в трёх местах. В профиль Тамара смотрелась пухлой болтливой аристократкой 19- го века. И пухлости этой больше подходило округлое «Ольга», нежели «Тамара».
И ещё: он почувствовал, что от неё тоже пахнет потом. Не рабочим, терпким, а запахом разогретого солнцем чистого тела. И запах этот был приятен.
-Вкусно очень,- произнёс он набитым ртом. –Это клубничное?
-Не знаю. Свекровь делала. У них в саду чего только нет!.. Восемь соток сад! Куда им, двоим- то, на старость лет? Соленья в гараже пятилетней давности… И варенье- тоже… Мы с Генкой только копать к ним приезжаем. Старые уже… помогаем…
Сергей понимающе кивнул: -Да, в огороде возни много…
-А дети у вас есть?- Тамара с интересом посмотрела на него, прищурилась на солнце.
-Есть. Двое… Они у меня взрослые уже…
-А мы с Генкой решили: поживём пока для себя. Пока молодые!.. Поездим везде… Квартиру купим… Работу найти надо, чтоб о деньгах не думать…
-Извините, а сейчас кем работаете?- перебил её Серёжка. Голос прозвучал глухо, будто в горле першило. –Или учитесь?..
-Я- менеджером в салоне. Шубами торгуем. А Генка- каменщиком на стройке…
-Много зарабатываете?
-Ой, Господи, да копейки!.. У меня десятка выходит… Ну, у Генки больше, тысяч двадцать- двадцать пять в месяц… Шабашит ещё иногда…
-Сталевары в мартене получают 15- 18…- подумал Сергей. –Да, отстал ты от жизни, старик… Таких денег «для себя» не хватает!.. Какие уж, к матушке, дети! На икру бы кое- как наскрести…
-… по ипотеке или по «молодёжке» возьмём. А то ютимся у матери… У неё, правда, «трёшка»… Машина уже почти есть… Генка бригадиром станет- всё получше будет… А так- чего нищету- то плодить? Да и мне «заочку» кончить надо…
-Кризис, говорят, снова будет на следующий год. Ещё сильнее…- сказал Сережка, поднимаясь с бревна.
-Да бросьте!- она недоверчиво на него посмотрела. –Откуда вы взяли?
-Медведев выступал на прошлой неделе. И доллар вниз покатился. Говорят- из- за предсказаний майя. Слышали про такие? В двенадцатом году…
-Слышала. А вы что думаете, это правда?
У неё даже глаза стали круглыми и испуганными, будто «ужастик» смотрела.
-Запросто!- Он посмотрел на неё серьёзно, без тени усмешки. Рубашка её так и оставалась расстёгнутой на две пуговицы. Но взгляд к себе уже, почему- то, не приманивала. –У них пока всё сходилось. Как у Ностердамуса. Так что живите побыстрее. Берите ипотеку… Хотя бы с год поживёте без заморочек, в удовольствие… для себя…- Подозвал собаку.- Спасибо большое за угощение. Покатим мы дальше. Да, Джульетта?- Он потрепал собаку по загривку. –Нам ещё долго плыть. Нам торопиться не куда…
-В отпуске?
-Какой отпуск у жизни может быть?- ответил непонятно Сергей, и они с Джульеттой двинулись к лодке. Бутыль с водой перекашивала его влево. Босые ступни порой кололись о камни, и он прихрамывал. Хромой и скособоченный.
Девушка, не мигая, смотрела ему вслед.
Г Л А В А 5
Лисёнок умирал.
Серёжка стоял в отдалении, смотрел на него и плакал.
Лисёнок был не больше кошки. Кожа обтянула его скелет, и казалось- вот- вот лопнет. Но он ещё дышал. И Джулька, тихая, присмеревшая, сидела рядом с Серёжкой- и тоже смотрела на лисёнка.
Он сдерживал её за ошейник, но та и не рвалась никуда. В отличии от него, она не просто смотрела на смерть. Она её ч у в с т в о в а л а. И озлобленно скалилась. И прижималась к хозяину. И тряслась всем телом. И Серёжка- тоже мелко дрожал. Хотя палило солнце и было безоблачно.
Чёрт их дёрнул прогуляться по этому склону!.. Ягод, видишь ли, ему захотелось! Набитая тропинка шла от самого берега вверх, к рощице, не запыленная трава блестела зелёнкой- и они соблазнились. И вот… Иссохшее тело умирающего лисёнка… Видимо, бешенство… Он ещё дышал, но уже не жил.
-Пойдём, доча,- он потянул собаку за собой, и та покорно поплелась следом. Он не мог беспомощно смотреть на смерть. Он даже старался не смотреть печальные концовки фильма, потому что там тоже ничего нельзя было изменить. А здесь- тело ребёнка… Зверёныша…
Они шли к речке, и его бил озноб.
Опять ничего не изменить…
-Почему так?- думал он, глядя пустыми глазами на воду. –Почему так всё нелепо?.. Смерть приходит и не спрашивает… И не тогда, когда ты её ждёшь, а когда ей, сучке, хочется… За что?
Оттолкнулись и поплыли.
-Брось, Серый, не бери в голову. Что тебе этот лисёнок?.. Зверюшка… Смертей, что ли, ни разу не видел? Мамка на руках умирала…
-Вы нас больше не вызывайте,- сказала ему тогда медсестра со «скорой». –Ей уже ничем не помочь. Не мучайте её… Ей осталось от силы несколько часов…
Остальное время он просидел с матерью. Выходил иногда покурить на кухню, молча смолил вместе с женой и шурином и снова шел к ней.
Она почти всё время была в забытье, далеко отсюда. А когда сознание прояснялось- она его не узнавала. И всё время звала внучку: -Даша, Даша…
-Да, мам, да, это я, Даша…- отзывался он и успокаивающе гладил её ладонь со страшными узлами вен.
-Даша! Даша! Господи, ну где ты, Даша?- хныкала мать. И глаза- всё- равно, мутные, безумные…
-Здесь я, здесь…
А перед самой смертью она очнулась, взгляд прояснился.
-Ты же парень! Ты же не Даша!- сказала она испуганно.
-Мама, я твой сын, Сергей,- он продолжал её гладить по руке. –Мама, сын я твой…
Но осмысленность в материнских глазах исчезла. Она отвернулась к стене. Дыхание стало редким и судорожным. А потом прекратилось.
Мама умерла.
Он прижал её руку к лицу и заплакал. Тихо- тихо. Взахлёб!
-Что ж ты меня не узнала?!- шептал он сквозь слёзы. –Мама… Что ж ты меня не узнала?
Комок в горле никак не хотел прорываться криком наружу. И вовнутрь не проваливался. Стоял в горле и душил.
Сергей поднялся. Поцеловал мать в приоткрытый рот. Открытые глаза её смотрели на стену. И не видели уже ничего.
Быстро смеркалось. Тихо было.
Он вытер зареванное лицо платком и вышел на кухню. Жена с шурином курили у балкона. Оглянулись с тревогой.
-Ну, как она?
-Мама умерла,- сказал он просто и снова не сдержался, заплакал.
-Сереж, Сережа!- жена обняла его, прижалась. Так и стояли, обнявшись, плакали.
Шурин незаметно вышел, они и не заметили. Вернулся, немного погодя.
-Я «скорую» вызвал. И покрывало какое- нибудь надо. Ненужное…
-Зачем «скорую»?- Надежда хлюпала носом. –«Скорую» -то сейчас зачем?
Сережка безучастно уставился в окно и ничего не слышал.
-Так положено,- ответил шурин.
Положено…
А мама умерла…
-А ты говоришь: лисенок,- продолжал бередить он себя. –Сравнил… Жить пока надо. Не заморачивайся…
У него еще оставались дела на этой земле. И их хотелось закончить. Но если и не закончит- ничего страшного. Главное в жизни было сделано: у него есть дети.
-«Сделано»,- усмехнулся он. –Упахался, стахановец…
Неважно. Всё- равно это было главным для него. Его дети.
И ещё… Ещё одно важное дело держало его на свете. Затаенное. Сокровенное. Книга о сыне.
… -Эй, мужик!
Сергей очнулся, туманными глазами посмотрел на берег.
Невысокий мужичонка, одетый не смотря на жару, в выцветшую штормовку и такие же выцветшие брезентовые штаны маячил на берегу и покачивал на руке солидного линя.
-Слышь, рыбка нужна? Недорого!
Сережка помотал головой.
-Да правда- недорого!..- продолжал убеждать мужичок.
-Не, спасибо… Сам ловлю.
-Ну, хоть закурить дай…- сник тот.
-Сразу бы так и сказал…
Сергей повернул к берегу.
-Джулька, сидеть- приказал собаке. Неловко перевалился через борт на затекших ногах.
Мужик, увидев собаку, остался на месте, лишь нетерпеливо притоптывал ногами в резиновых сапогах.
-Во-о, спасибочки! Я штуки три возьму? Еще раз спасибочки! Слушай, а, может, утку купишь? Свежую! Смотри!
На траве, рядом с рыбой, лежала утка. Бусинка глаза уже задернулась пленкой. Голова на длинной гибкой шее неестественно вывернулась назад.
-Нет. Спасибо.
-Что-то много смертей на сегодняшний день,- подумал он. –Отчаливай, дружище. Обед скоро варганить.
А горы будто так и застыли вдали, не приближаясь. Ну, да время еще есть…
-Счастливо… Покатим мы…
-А то, смотри: свежая утка… Утрешняя…- мужик для наглядности, как перед этим линя, потряс уткой перед Сережкиным лицом.
Сережка, не отвечая, оттолкнулся от берега. Камешек застрял меж пальцев необутой ноги. Он поболтал ступней в реке, запрыгнул в лодку.
Под вечер они наскочили на сучковатый топляк на перекате и распороли днище.
По берегам стеной топорщился кустарник. В него-то он с размаху и вломился, торопясь вытащить лодку на сухое. Собака, прижав уши, распласталась на днище и старалась не мешать. Ветви плетками хлестали по голому телу Сергея, пружинили лодку, не пускали. Но он все-таки умудрился продраться сквозь дебри и вытащить лодку на относительно чистый и сухой участок.
Огляделся. Было такое ощущение, будто здесь когда-то работал экскаватор: копал вдоль реки траншею, а землю сбрасывал отвалом к реке. И было это очень давно. Во рву росли окрепшие высокие березы. Становиться лагерем на крутом склоне было не с руки. Может, лишь в поле, за канавой… И, как не хотелось Сергею тащиться через нее, он все-таки перенес вещи через ров, на поле. Затем долго и тщательно сушил лодку, обезжиривал спиртом место склейки и, наконец-то, наложил заплату.
Одолевали слепни и почти невидимая мошкара. Наверное, их приманивал запах клея и потного тела. Джулька вяло лежала рядом, сонная, слюнявая и пряла ушами.
Кое-как насобирал дров, в основном сухих веток с берез, разложил костер на вытоптанном месте. Опять, шипя от боли и злости, пробрался через ивняк к реке, почерпнул оба котелка. Рядом, метрах в пяти от него, плеснулось что- то тяжелое и солидное.
-Щука… Или налим…- подумал он равнодушно и побрел обратно. Пока кипятилась вода, накачал лодку. Нашел еще один прокол. Чертыхнулся, спустил лодку и вновь принялся клеить.
-Чего поперся сюда?- ругал он себя беззлобно. –Дома дел не хватает?..
На самом деле, ему было очень сладостно сидеть сейчас на краю этого поля под палящим солнцем. Даже сердчишко сжималось от невесть чего. Хорошо просто было ему! Очень!
Вновь накачал лодку. Нормалёк! Поставил палатку. Макароны уже сготовились. Он, не промывая, смешал их с тушенкой. Джульке готовить поленился и насыпал ей сухого корма.
-А чего бы нам, порядочным людям, на фотосессию не смотаться, а, кулёма?
«Кулёма» была не против. Сбегала к реке, кое-как напилась в кустах и уже стояла у костра, крутя в нетерпении хвостом.
-Ну, идем…
Далеко они не ушли. В густой, по колено траве стала попадаться клубника. Все больше и больше, больше и больше!
Сергей присел на колени, подолгу обирая вокруг себя. Затем сбегал к стоянке, выплеснул кипяток из котелка и бросился обратно в луга.
К вечеру (уже заметно темнело) вернулись к реке с полным котелком и парой незначительных снимков на фотоаппарате.
Расшевелил потухший костер, пересыпал ягоды в почти чистый пакет, вновь сходил за водой для чая.
Джульетта лежала у костра и лапой чесала за ушами.
-Иди ко мне… Почешемся, клещей поищем…
Клещи были. Пара, плотно присосавшись, сидела за ушами, и один на хребте. Этого он просто подцепил ногтями, а с теми, на голове, пришлось в потемках повозиться: намазать кремом для рук, чтоб перекрыть доступ кислорода, а потом потихоньку выкручивать из ран. Ногти срывались с маленьких скользких бусинок, но он упорно, медленно и не спеша тащил клещей наружу. Сжег их в костре, а раны промокнул спиртом.
…Ночью он проснулся от неясного шума.
Ночь жила своей жизнью. Кто-то перемещался по лугу, скребся во рву, хлопал крыльями. Сережка лежал с открытыми глазами и пытался определить: из-за чего такая бурная возня?.. Хищников здесь отродясь не бывало, этого он не опасался. Но ведь что-то крупное бродило и вздыхало рядом, за палаточной стенкой!
Не вытерпел, полез к выходу. Джулька даже не шевелилась. Значит, неопасное что-то. Обулся, откинул полог и зажег фонарь.
Массивная буренка с удивленными, в полстакана глазами равнодушно, с тяжелыми вздохами уминала оставленную у костра буханку хлеба. Поодаль в нетерпении подпрыгивала пара ворон-дармоедов.
-А ну, кышь отсюда!- негромко скомандовал он. Вороны обиженно каркнули, захлопали крыльями и исчезли. На буренку же окрик не произвел никакого впечатления. Сережка вылез и хлестанул ее удочкой по крупу. Корова бархатно замычала и поспешила за птицами.
Он осветил стоянку. Котелок с ягодой опрокинут. На клеенке основательно похозяйничали: опробовано все, вплоть до свечки. И нагажено.
-Вот, черти…
Сережка свернул клеенку с остатками пиршества в комок, перебросил через канаву.
-Там питайтесь…
Сон развеялся. Он присел к костру, подбросил сучьев.
Собака так и не появилась. Неожиданно потянуло к дневнику. С трудом отыскал в рюкзаке очки, нацепил налобный фонарик. Корова, видимо, ушла недалеко, вздыхала где-то в темноте.
-Вороны-то чего не спят?.. Спать должны… Голод- не тетка…- подумал он, косясь на «соску» со спиртом. Ночная прохлада усилилась. А, может, просто- перегрелся на солнце с этими ягодами.
Не вытерпел, плеснул в кружку.
-Не заболеть дабы!- уговорил сам себя и выпил. И сразу же взялся за ручку.
. . .
«Когда отец платил за свет тридцатку
В самый темный год…»
Странно у меня как-то с отцом получается. Самый любимый и самый ненавидимый мной человек… Это же не поддается никакой логике.
Я помню, как с замиранием и ужасом ждал в детстве вечеров. Сердце в комочек сжималось!
Открывалась дверь- и входил отец. Трезвый! Трезвый!!! Боже мой! Не бывает в жизни такого бешенного, через край счастья! Н Е Б Ы В А Е Т!!!
И я снова замирал, только теперь уже от счастья! Я лез к отцу на колени, я мучил его вопросами, я искал у него защиты от материнской строгости. Я это все хорошо помню! Я был счастлив от одного его прикосновения. Я до сих пор помню запах его пота, строганного дерева и опилок. Ожидание любви переходило в бытие любви. И это было взаимно! Он гладил меня, играл со мной, разговаривал, шутил, просил помочь в чем-нибудь… Меня, несмышленыша и неумеху!.. И это тоже все делалось с любовью.
Но были и другие вечера. Их было намного больше. И они были страшными!
У отца было не его, не отцовское и родное лицо. Была глумливая, пьяная маска садиста! И никакого проблеска разума в блестящих пьяных глазах…
Он не трогал меня. Он «отрывался» на матери. Это было так страшно и так невыносимо, что временами я бился в «падучей» и терял сознание. «Закатывался», как говорила мать.
Мать кричала, звала на помощь. Иногда приходили соседки, усмиряли отца. А я убегал на улицу. Бежал, даже не соображая- куда? – и твердил, захлебываясь слезами: «Я убью тебя! Я вырасту- и убью тебя!» И почему-то хотелось умереть самому…
А на следующее, после пьянки утро меня будил монотонный громкий беспрестанный бубнеж матери на кухне.
Это было так тягостно и так противно, что я начинал уже ненавидеть мать. Ну, нельзя же таким нытьем отвадить от пьянки! Она что, не понимает?! Таким нытьем можно только в петлю загнать!
А отец тихо сидел где-то рядом с ней на кухне и почти ничего не говорил. И не уходил. Ему нужны были деньги на опохмелку…»
Г Л А В А 6
С реки заметно потянуло холодом.
Пришлось натянуть свитер. От холода ли, от звездного ли неба- вдруг вспомнилось ему осеннее озеро Улагач в октябре месяце. Было в его жизни такое: озеро Улагач.
Ласковое, прозрачное, рыбное… А тогда они вдруг собрались на него по осени, он да друг Лешка с собакой, лохматой дворняжкой по кличке Тяпа. Чего собрались- и сами не поняли… Душа захотела!..
Березовые околотки уже оголились. Трава пожухла, полегла. По ночам стояли заморозки, лужи леденели тонким слоем.
Наломали по пути сосняка, нагрузили сверху, на багажник машины. Поискали на всякий случай грибы. Выпили попутно по рюмашке за удачу.
Дорога после осенних нудных дождей оказалась на удивление сухой. Лишь в самых глухих и не продуваемых закоулках в колее стояли лужи, покрытые желтой хвоей и опавшей листвой.
Молчали птицы.
Пронзительная осенняя тишина стояла в мире. И всю дорогу, пока они добирались до места, в машине звучала кассета с Сухановым.
«О, больная, прохладная осень…»
Пока грузили на машину сушняк, Тяпа носился сломя голову по лесу. Явился весь встрепанный, в репьях и лесном мусоре. Лешка, посмеиваясь, обобрал из шерсти репейник, забросил Тяпу в машину. Тот повозился на заднем сиденье и его начало рвать. Пока все выгребли и вычистили в салоне- начало смеркаться. Но, все-равно, успели и лодку накачать, и сети поставить, и палатку, и супец сделать.
Они жили там три дня. Пили, проверяли сети, играли на гитаре и говорили «за жизнь». Им никогда так в жизни не говорилось, как там, на свинцовом осеннем Улагаче. И постоянно, постоянно звучал Суханов… И «звенела высокая тоска»…
Никогда он такое не забудет. Суханов… коричневое с желтым…холодная прозрачность… дым осеннего костра… разговор двух подвыпивших людей…
Сейчас на душе творилось тоже что-то непонятное: щемящее, тревожное, сладостное. И ничего ему сейчас не надо было, кроме этого плачущего одиночества! И вспоминалось сразу многое… Перебивало друг друга, смешивалось, прерывалось…
Вспомнился ЖЭКовский дворник.
Вечно пьяный, бомжеватого вида, он часто стоял у их подъездной двери, опершись на лопату, и тормозил чуть ли не всех выходящих: поговорить, покурить, пожаловаться на жизнь.
-Да что же это такое?!- в отчаянии думал он тогда, слушая это пьяное бормотанье. –Ему на дух не нужны были дети, а у него три сына народилось! Три! А у меня- один-единственный Сашка был…
Вышла Джулька. Со вздохом вытянулась у его головы, лизнула в щеку.
-Ничего, доча, ничего… Нормальный я,- Сережка утер глаза ладошкой, глотнул спирта. -Нормально… Посидим давай еще немножко… Никогда у нас уже не будет такого… Давай выпьем… И клубникой закусим… Будешь?- он протянул ей горсть ягод.
Собака понюхала и равнодушно отвернулась.
-А Санька любил клубнику. И землянику. Ты знаешь, мы однажды целый котелок набрали! Втроем, мамка с нами была…Съесть не могли! Я тебе потом фотки покажу… Засыпали ее сахаром, а она пропала… Жалко…
Сережке было хорошо. Он запьянел немножко. Сидел у костра и с увлечением рассказывал своей любимой собаке о своем любимом сыне.
-Жаль, что ты его не застала. Нельзя тебя тогда было заводить. Жить негде было… Ютились, ютились… И времена наступили- жрать нечего было, пустые прилавки… Не до тебя, Джулька, было…
Замолчал, вспоминая. В глазах отблескивал костер. Две глубокие складки- морщины тянулись вдоль носа к уголкам губ. И губы что-то шептали вслед мыслям.
А кругом чернилами разливалась ночь. И оловом светилась река под крупными звездами.
…Когда он утром открыл глаза, над ним высоко-высоко висело купоросное небо. И в этой купоросной высоте кружила стая голубей. Она то сверкала белоснежным на солнце, то вдруг исчезала на виражах- и вновь вспыхивала!
-Откуда голуби? Это же городская птица! Или деревня близко?.. А, может, и лесные…
…Нет, деревни не было ни на карте, ни в реалиях.
А был ручеек, к которому они и свернули часа через три. Он недаром выбрал этот ручеек. Во-первых: стекал со стороны гор. Во-вторых: в месте впадения образовалась большая и, судя по цвету воды, относительно глубокая заводь, отгороженная от основного русла песчаной отмелью. В-третьих: удобное место для стоянки.
…Он слил мутную воду из Джулькиной чашки. Песок, мелкая галька, щепочки…
-Баловство все это,- безразлично подумал Сережка. –Мечта юности… Колорадо… Сороковая миля… Индейцы… Ты даже не знаешь, как оно выглядит, это золото… Тем более, кто-то говорил, что оно на Миассе пылевидное… Самородки все повыбирали… Пенек ты старый! Детство в заднице играет! Не вернешь ты его, Серый… Поздно… Суррогатами тешишься…- Снова прополоскал грунт в чашке, слил воду. Мокрая галька красочно отсвечивала на солнце. Обычный кварцевый песок ничем, по его мнению, от золотого не отличался. Если, конечно, золотой присутствовал…
Сережка ложкой вычерпал остаток в целлофановый мешочек. Мешочков было заготовлено уйма. Почерпнул следующую порцию грунта, уже с середины заводи и продолжил старательство.
Теплая вода неощутимо омывала ступни. Сергей, как был- в шортах, так и уселся в нее.
-Свобода… От всего и всех… Обломов… Сидеть в реке и мыть золото… Почему так много в жизни не стыкуется? Ни по времени, ни по месту… Ни по возможностям… Ты ж ведь лет на сорок опоздал. У тебя даже дрожи в теле нет от сбывшегося чуда… Будто первую любовь встретил через полвека- и плачешь от горечи, что любил э т о… Не это ты любил… То, любимое, было другое… И оно в тебе осталось воспоминанием. Видимо, человек и для этого тоже живет: накапливать, а потом вспоминать. А сейчас тебя совсем от другого колбасит…
Он ссыпал очередной остаток в мешок.
-Нытик ты… Все у тебя во время было.- Вытер мокрые ладони о волосы, дотянулся до сигарет на берегу. –И любил вовремя… И дети- вовремя… И книги читал те, что нравились, и дружил, с кем хотел… Все у тебя, Серый, нормально… А тоску ты, вон, братишка, засунь куда-нибудь… До вечера, до стопочки… Все у тебя путем… Все было… И, даст Бог, может, еще многое будет. Не скули. Намывай, вон, песочек, грабь Россию. Тебе еще сети ставить и жрать готовить. Да, кулема?- окрикнул он собаку. Та, оскалившись, трупом лежала на нагретом песке. Услышала хозяйский окрик, вскочила, залаяла ошалело на кусты. Затем недоуменно оглянулась на Сергея.
-Дура ты у меня… Пустолайка немецкая… С приличными людьми общаешься, а ума не нажила… Охранница безголовая…
Джульетта подошла к воде, жадно залакала, не обращая на Сережку никакого внимания.
Воздух замер. Ни дуновения. И течения в старице не было никакого.
Сережка, зажав в зубах верхнюю веревку сетей с поплавками, медленно правил веслами и спускал сеть в воду. Сетушки у него были китайские, капроновые. Да и не сетушки… так… огрызки метров по двадцать… И те, пся крев, путались веслами, зависали на листьях кувшинок. Сережка шипел от злости, но упорно продвигался вперед.
Наконец, вся сеть была поставлена, ушла на глубину так, что даже поплавки не просвечивались.
-Марианская впадина, будь она неладна!.. Коряга, поди, на коряге… Порву завтра все к лешему...- подумал Сергей, выгребая к стоянке. –Часов семь уже… Постирать бы успеть…
До конца сплава оставалось два- три дня. То, что береглось для обратной дороги, уже давно и неоднократно было одето, пропахло потом, костром и испачкалось. А хотелось выглядеть цивильно. Погода же- то солнце, то дождь- заставляла ловить момент.
Природа ближе к Уральскому хребту немного изменилась. Появились редкие пока сосны и лиственницы. И стало меньше комаров и мошкары.
Сережка «жулькал» руками намыленную футболку и трясся от вечерней прохлады. Видимо, днем перегрелся на солнце, и сейчас его колотило. Отжал белье, раскинул на соседнем ольшанике, торопливо натянул брюки, чувствуя себя папуасом на Аляске.
Медленно смеркалось.
У противоположного берега плескалась то ли ондатра, то ли нутрия.
-Сучка, в сети бы не залезла,- подумал он, приплясывая у костра.. Огненная ветка стрельнула огоньком на голую ступню. И Сережка мгновенно согрелся, даже вспотел от боли.
-Вот масть пошла!- он запрыгал на одной ноге. Джулька включилась в веселье, запрыгала рядом. –Кышь, хвостатая! Иди, гуляй!
Джульетта с радостью бросилась в реку. Через минуту вернулась, отряхнулась на полуголого хозяина.
Сережка утерся. Псине ничего не сказал. Медленно и угрюмо оделся. Достал фляжку. Выпил спирта. Запил из котелка остывшей ухой.
Джулька, тяжело дыша, лежала рядом, и с нетерпением ждала продолжения веселья. Но Сережка достал завернутую в полиэтилен тетрадку и, пока еще было светло и не запьянел окончательно, принялся писать. Потом вдруг встал, подвесил над костром котелок с чаем и вновь склонился над тетрадью.
«Как-то по- дурацки я относился к сыну. Требовал, требовал от него всегда чего-то, какого-то взрослого отношения к жизни… Всё настоящего мужика из него делал… И из его друзей- то же… Вместе- значит, наравне со всеми… Пашите…
И общался с ними как-то… без снисхождения, без сюсюканья… А им по тринадцать-четырнадцать было… ТелкИ неученые да слабые… Тебе, дураку, ласкать да ласкать бы их надо, а ты!..
Не до любил, не до хвалил, не до ласкал… А сейчас уже и не вернешь ничего… Особенно для сына… Не вернуть…»
Закипела вода в котелке. Опять заварил крепкий- крепкий. Сахар был на исходе. Не беда, потерпим.
Он вдруг почувствовал, что что-то изменилось внутри. Пришло какое-то еле ощущаемое пока сердцем успокоение. Вроде благодати. И он отложил тетрадь в сторону: боялся эту благодать спугнуть. И, будто почувствовав его настроение, затихла Джулька. Улеглась клубком у костра и закрыла глаза. Но он знал: не спит. Думает и прислушивается. Чиркнул специально спичкой. Собака открыла глаза и внимательно на него посмотрела.
-Спи, доча, спи…
Г Л А В А 7
Он впервые за весь сплав напился вматинушку в этот вечер. И случилось это неожиданно.
Уже в темноте, видимо, на свет костра, к ним причалила плоскодонка с двумя рыбаками. Вот с ними-то он и надрался.
Утром, с тяжелой, ничего не соображающей головой, он даже вспомнить не мог: кормил ли вечером собаку?
Рыбаки, закутавшись в фуфайки, спали у костра. Везде все разбросано. Жратва подавлена: видимо, кто-то падал на клеенку.
Помнился разговор под постоянное подливание. И про сына он что-то много говорил вчера… А потом отключился. А, может, и рыбаки первыми отключились…
Свинарник. Бардак. И на душе свинарник.
Джульетта лежала на краю поляны, смотрела на него внимательно. Но он первым делом налил трясущейся рукой водку в кружку и выпил. И через секунду побежал к кустам. Полоскало его страшно, до временной потери сознания.
Кое-как дошел до реки, сунулся в воду с головой.
Рыбаки не просыпались.
Псина лежала на прежнем месте.
Вернулся к костру. Вновь налил в кружку. В другую- немного чая. И все-таки, пересилил тошноту и выпил. Посидел, подождал. Закурил сигарету. И лишь после этого накормил собаку.
-К черту все!- вдруг подумал он зло. –Не вернется ничего назад! Нервишки только теребить…. Любовь свою первую вспомнил, надо же… Кроме запаха сирени ничего и не потревожило: ни как обнимал, ни как целовал… А вот запах запомнился. Он-то и взволновал… Вот и все, что мы имеем в остатке от первой любви… А тогда, наверное, казалось- на века всё…
И о друзьях что-то все мимолетом…
С сыном поговорить хотел… О чем? Каждый день с ним говоришь и споришь! Все он о тебе знает. А что делать- совесть подсказывает. Да он и есть совесть твоя. А прочая лабуда… Это ты попить просто в одиночку хотел… Ну, удалось?..
Не осталось, Серый, в твоей жизни мест, где бы тебя ждали такого, сегодняшнего, кроме дома. А где ждали- так там другого ждали. ДавнИшнего. Уже не т е б я. Изменился ты. И нужен только жене да детям. Да этой вот, хвостатой…
Он оглядел еще раз поляну.
-Попил? Все? Отысповедовался перед собой? Собирайся, братишка, домой пора… Те, кого любишь- там, дома, тебя ждут… Тебя да Джульку… Съездил ты к себе. Плохо у тебя в холостяцкой конуре… Домой тебе надо…
Он стал решительно, но аккуратно паковаться: до станции было километров пять, а груз немаленький.
Проснулись от шума рыбаки.
-Серега, ты чего?.. Куда ты?
-Домой, ребята!- Он с какой-то даже любовью протирал лодку от песка и мусора.
-Ты же говорил: еще пару дней…
-Нет… Домой… Соскучился…
-Дурак! Сейчас за деревней в старицах такие лини!..
-Хрен с ними. И так душу отвел…
-Ну, смотри…- Мужики хмуро шарились у костра. –Ушицу хоть похлебай перед дорогой.
-Обязательно!
Свернул лодку, упаковал в рюкзак. Жесткое складное днище оставил.
-Может, вам на что сгодится?
-А чего… оставляй… Я на свою «Омегу» приделаю. Эх, жалко, Серега, Так хорошо посидели вчера!
-Угу, хорошо. Только ни черта не помню.
-Это ничего, это бывает! Тимоха, помнишь, в прошлый раз, на Аргазях…
Но Сергей уже не слушал их. Он обходил поляну внимательно всматриваясь в траву- не забыть бы чего…
Клапан от лодки. Блесёнка. О, Господи, ошейник Джулин на кусте! То-то трется рядом. Мусор в мешок.
-Ты еще поляну вымой!- хохотнули рыбаки
-По-человечески надо… Чтоб дерьма от тебя не оставалось,- отозвался он. Ребята промолчали.
Наконец, упаковался полностью. Достал ложку, подсел к рыбакам.
-Целлофан-то тоже оставляешь?
Сергей кивнул: -У меня его много, забирайте.
-Ну, что, отходную?
-Давай по одной, по последней.
-Типун тебе на язык: по последней!.. Скажет тоже!..
Сережка ел остывшую уху и все оглядывался по сторонам, будто что-то старался запомнить иль понять.
Нет, поляна как поляна. Сколько таких стоянок в жизни было- не счесть. И знакомых таких, чьи лица уже не помнишь через пару суток…
И все- таки хотелось уловить что-то особенное, на всю жизнь. Чепуха это, что конец-начало нового. Конец- это конец. А начало- это новое. Не продолжение …
Он достал фотоаппарат, сфотографировал рыбаков, далекие горы, до которых так и не доплыл, вытоптанную поляну, искупавшуюся собаку…
-Удачи вам, братва!..
-Будь! Может, встретимся еще…
Идти было легко: все вниз и вниз, в ложбинку, где пылился тракт. И ветерок обдувал.
Автобус оказался почти пустой. Сережка даже решился снять с Джульки намордник.
Миасс же встретил опять холодным ветром с предгорий и дождевой моросью. Пока ждали электричку в открытом павильоне- продрогли до костей.
В вагоне долго отогревались на теплой скамье. Остро пахло отопревшей обувкой и мокрой шерстью. Незаметно для себя заснули.
Когда открывал квартиру, сердце замерло, как после возвращения из длительной командировки.
Сквозняк от открытых, как всегда, балконов. Легкий запах утренних духов. И полевых цветов: букет на столе уже начал подвядать.
Он сбросил у входа рюкзак. Джульетта деловито процокала на кухню. И вернулась, уже облизываясь.
-Не Джулька ты… Жулик ты…
Он с трудом разулся. Закрыл один балкон. Заглянул в сковородку: рагу. И кофе есть. И сахар. И хлеб.
Прошел в свою комнату. Не торопясь начал стягивать с себя промокшую, пропахшую потом и дымом одежду. И улыбался счастливо и бездумно.
А с фотографии в траурной рамке на него смотрели тоже улыбающиеся сквозь очки глаза сына. И куда бы он не двинулся- они смотрели только на него.
Он кое-как разделся, сгреб одежду в охапку, поднялся, чтоб идти в ванну и, наконец-то, посмотрел тому в глаза.
-Здравствуй, Санька. Здравствуй, сынок. Я вернулся. Здравствуй, милый…