На улице, среди глубокой ночи –
Пожар далеких дней…
Исикава Такубоку
… как наложница моря на пляже – засохшая птица, –
так и я – на диване – ловлю отголоски пожара
где-то в солнце…
Так ты – на диване, нелепо-бесполый…
Недостаточно долго на улице выли коты,
когда мы целовались, предчувствуя, что постареем
друг для друга – до старости, и разлетимся в отставки,
как гражданские бабочки, бряцая оловом в крыльях
по брусчатке
(и эхо подскажет: «… не муж… не жена»…)
Мы с тобой постареем – как сахар под грудками осок,
как тарифные планы дождей – в дни парадов покойных,
как обломки младенцев – от брака осклизлой печали
и усталости, – высланных в ломких корзинах в моря
равнодушного света –
над пристанью розочек пошлых,
увядающих в тёмном налёте морщинок на чашках…
Мы с тобой постареем – как слоники – в полостях полок,
увядающих в пламени жёлтой крикливой травы
наших мыслей:
о том, что когда-то наложницы моря
выходили на сушу и сушу поили следами
своей тёплой любви, и сомнабулы в брошенных стульях
откликались любовью…
о том, что в гороховы дни
мы носили горшочки с супами из наших приливов
козлоногой сопливящей нежности к небу и псинам –
нашим кожам, промокшим и жадным до косточек страсти
и похлёбки из верности с жемчугом в мутной башке…
Мы носили горошки в стрючках, не родивших нам неба,
мы носили простуды в горошек и слёзы в горошек.
Но всё это в траву пожелтевшую вышло, что в склепах
между полок кричит что-то –
пылью
и молью,
и дном,
так отчётливо видным из башни часов, что убийцей-
родионом прижались к углу и заносят секиру…
Мы с тобой постарели, нам всё это, милый, не страшно,
но поди разберись, отчего же по-тварьи дрожат
пересохшие губы…
Быть может – от звонкого эха
навострившейся памяти про корабли-поцелуи?
Когда старшее эхо оглохшее младшее эхо
на лихом самокате везёт из тишайшей тиши,
корабли уплывают – немотной гримаской – по скрипу
снятых с петель дверей…
Ты предчувствуешь – тоже?
Ты – тоже? –
этот общий котёл, где все люди – лаврец и петрушка?
Этот хищный котёл, где все тени – чешуйки и ливер?
Этот чан, из которого выйдут к огромному морю
золотые песчинки – наложницы мрака и солнца,
двух султанов, которых не тронут ни время, ни старость…
Ты представь: каково им?
Нас помнить?
И помнить – о нас?
Нас с тобой…
–
среди ночи глубокой –
пожар и пожарный –
постаревшие,
в нитях дождя
и в морщинах потёмков…
Поцелуи в котомках на плечи так давят, что мраку –
тоже больно.
И – солнце восходит…
И счастье, что так
не случилось!
Мы старимся порознь.
Под грудками осок.
Мёртвых птиц на балконах ошмётки гниют разным ветром.
Призрак эха пасётся на улице – будто бы певчий.
У него есть два адреса,
два разнояйцевых дня,
когда мы отстареем,
и пропуск – на пляж, где – безлюдно,
и сидят поцелуи, как спруты огромные, тихо,
поджидая умеющих помнить пожары и слёзы,
без которых не пустят гримасничать в общем котле…
